***

Игорь Сисмеев
                Интернационалисты. Возвращение.

Отрывок из воспоминаний «Военные летчики»

Через четыре  часа полета, когда самолет должен был войти в пределы воздушного пространства СССР, по громкоговорящей самолетной связи командир объявил, что ввиду отсутствия погодных условий в московской зоне, посадка будет произведена в аэропорту  города Львова.

Засветло, где то в районе пятнадцати  часов,  самолет зарулил на пограничную стоянку аэропорта. Пограничники проверили наши документы и передали представителям таможенной службы. Таможенники попросили нас взять свои вещи и пройти в досмотровый зал.

У каждого из нас было как минимум по четыре поклажи на руки, три из которых составляли предметы летного спецснаряжения  и только одна- личные вещи. До здания таможни, было метров 200-250 и тянуть этот груз пришлось перебежками,  помогая друг другу. Чемоданы со своими личными вещами и находящимися в них «ценностями», каждый старался нести сам. Так будет надежней.

Щупловатый командир эскадрильи НС Ермак, не отошедший еще после вчерашнего ужина, тянул свой чемодан и удивлялся,  почему он у него такой тяжелый.  Все выяснилось в таможенном зале,  когда таможенник предложил ему представить его ручную кладь к досмотру.

Открыта крышка чемодана, сняты какие-то лежащие сверху вещи и взгляду служителя государственных экономических интересов и владельца досматриваемого багажа предстал стальной, пятнадцатикилограммовый  конус — весовой компенсатор от подвесного топливного бака, окрашенный  в голубой цвет.

Этот конус,  по  существующей армейской традиции,  при проводах уезжающих по замене на Родину, незаметно, еще в Бени-Суэйфе, подложили в чемодан Ермака, провожавшие и остающиеся наши  товарищи. Они сами принесли  и положили чемодан с грузом в автобус, так что Ермак не смог определить «подлянку» еще на месте .

В Каире мы грузили вещи из автобуса в самолет все подряд, не разбираясь где чьи. А вот во Львове,  каждый тянул свой « крест» на себе. Поэтому Николаю Семеновичу и показался, с похмела, груз неподъемным, Таможенник спросил   « Что это?» Комэск недоуменно развел руками. Складывалась ситуация как в « Золотом теленке» Ильфа и Петрова ,- « Пилите Шура, пилите». Непохмеленный Ермак еще что то пытался объяснять таможеннику, но тот , поняв что от него ничего толком не добъешся, отпустил его с его  столь специфическим «грузом».

Особым объектом внимания таможни стали круглые зеленые фанерные банки с нашим спецснаряжением — гермошлемами , высотными компенсирующими и противоперегрузочными  костюмами. Главное, что у всех шестнадцати человек одинаковые круглые банки , а в них как у космонавтов — скафандры. А скафандры изнутри обклеены пенопластом .  А может там - в пенопласте — контрабанда?

 Вопрос отпал тогда, когда  подошел « некто в штатском», посмотрел на наши шмотки и сказал таможне , чтобы они не приставали к нашему высотному снаряжению. Так как оно очень дорого стоит, то  подпарывать пенопласт,  как предлагали таможенники не стоит, они могут  остаться без штанов.

Сперва мы думали, что придется ночевать во Львове, но командир экипажа предупредил, что погода в Москве к вечеру улучшится и возможно мы сегодня улетим. Погрузили все свои вещи в самолет и  в самом деле,  часа через два вылетели в столицу.

 В Чкаловской после заруливания на стоянку, командир по внутренней связи обратился к нам с просьбой не торопиться с выходом и сказал, что нас ожидают встречающие с транспортом.  Советники с женами и детьми покинули самолет. Настала наша очередь на выход. У трапа нас ждали какие то офицеры и среди них один полковник,  который представился начальником тыла Чкаловской авиабазы.  На наш законный вопрос:  «Как бы поужинать?», полковник сказал, что сейчас мы поедем в профилакторий, а там и поужинаем.

 Профилакторий оказался частью помещения, отгороженного от обычной солдатской казармы. Там нас встретил военный врач и сказал, что мы в течение ближайших пяти дней должны будем пройти санитарный карантин, с ежедневным забором анализов на бакпосев. Мы естественно возмутились, Но кому и  что здесь докажешь? Военврач выполнял свой долг, а те кто это все задумали, были далеко.

Нас возмущал не сам карантин, а тот факт, что советники , которые жили среди арабов, а их жены шлялись по каирским  базарам и другим злачным местам, где могли подхватить и подхватывали не только дизентерию, но и другую заразу, были свободны. А мы, проживая в своем анклаве,  под пристальным и ежедневным контролем медицины,  считались потенциально опасными носителями инфекционных заболеваний.

На следующее утро нашему старшему группы, позвонили из управления кадров ВВС и сказали, что нас полностью рассчитают утром 29 декабря. Так мы просидели пять предновогодних суток под замком - в прямом смысле этого слова. Все было нормально, кормили нас сносно, приносили газеты и включали радиотрансляцию, только одно было плохо - не было возможности и денег сбегать за бутылкой, а то,  что было припасено с собой,  уничтожили на первом же ужине, по случаю возвращения на Родину.

  Тридцатого  утром приехал начальник Управления кадров ВВС полковник Гудков, с ним подполковник из политуправления  ВВС и еще один какой-то  клерк,  кадровик.  Они расположились в отдельной комнате за тремя столами и стали вызывать нас,  по одному.
Процедура была при этом такая: заходишь в комнату и представляешься. Гудков указывает на столик с чиновником политуправления и говорит:   «Подойдите к нему».

Политрабочий после уточнения фамилии,  под роспись возвращает, пролежавший у них год,  партийный билет и отсылает к Гудкову. Начальник УК зачитывает приговор.:« Согласно приказа ГК ВВС для дальнейшего прохождения службы вы  назначаетесь на должность старшего летчика в 404 иап,  303 иад , 1 ОДВА  аеродром  Озерная Падь».

 «Товарищ полковник!!!»- вырывается вопль отчаяния. «Когда нас посылали в Египет, то обещали, что по истечению срока мы будем возвращены в свои части ». 
Полковник Гудков,  поведя своим лысым лошадиным черепом,  тупо повторяет
 « Согласно приказа ГК ВВС вы, назначаетесь  .... »   

«Но. Товарищ полковник...»
 Гудков не дает договорить и заявляет « Если не согласны,  сдайте парт билет, а потом будем разговаривать  по-другому».
Таким образом, любимая  Родина отблагодарила нас, за пролитые «кровь и пот» при защите ее заморских интересов.  С нами, как с отработанным на тот момент материалом, просто не хотели считаться.

 К себе домой вернулись только Липецкие ребята: Федоров, Зубачов , Валионис.  Руководство Липетского центра позаботилось о своих кадрах и затребовало их обратно.
-Марат Загородний,  рвавшийся в Киев , уехал в Березу на должность старшего штурмана  полка.
По запросу начальника Марыйского центра  Николай Дьяков, получил назначение в Мары,
Ермак Николай Семенович получил назначение в кадровый резерв, но потом выплыл в Одессе.
Саня Лантух,  получил указание , сразу же после окончания отпуска прибыть в ЦНИАГ.
-А нашей, оставшейся десятке: Агузаров, Джиоев, Лисовицкий. Кравцов, Черныш, Кастуев, Зализнюк, Сисмеев, Тимощенко, Тендитников  путь лежал через бескрайние просторы нашей Родина — на Дальний восток,  в 303 иад в ее знаменитые полки- участники войны в Корее,  в начала 50-х годов.

  Заслушав приговор, «жертва распределения»  шла к третьему столику, где подполковник кадровик  забирал наши загранпаспорта  и под роспись выдавал «Предписание» о назначении к новому месту службы. Кроме них мы получали свои «Удостоверения личности» с личными «посмертными жетонами», расчетную финансовую книжку и проездные документы от Москвы до дому,  и от дома до нового места службы.  (Спасибо ему, что он дал номер своего служебного московского телефона и сказал звонить, если что не так).


  Когда мы спросили Гудкова об обещанных нам год  тому назад,   так называемых дорожных деньгах, в сумме тридцать рублей,  он цинично с усмешкой заявил. « А вы, что за год мало заработали?»  Миссия кадровиков закончена, Гудков что-то буркнув, забрал свою компанию и укатил в Москву.

  Таким образом мы  фактически оказались без советских  денег,  даже для того чтобы расплатиться за проезд до вокзала и в поезде за постельное белье.  Нас всех выручил Саня Лантух, который уже не в первый раз, пересекал советские кордоны. Он вывернул надетый на него галстук и достал из-под его подкладки приличную сумму — более 50 рублей. Мы ,все остальные , также поскребли по своим сусекам и обнародовали свои заначки. Сложили деньги в общий котел и разделили на всех поровну. Вышло около пяти рублей на брата.  Это уже кое-что.

У входа в санпропускник нас ожидал небольшой штабной автобус и что удивительно , один единственный человек - вчерашний полковник — начальник тыла база.  Мы спросили его,  в какой очередности и по каким вокзалам нас развезут, на что получили ответ — только до жд  платформы   « Чкаловская».

Мы заявили, что у нас нет советских денег, на что этот циник с бараном на голове заявил, что у нас есть сертификаты, которые он охотно поменяет на советские рубли.  И эта гнида, еще  носила высокое звание полковник.  Здесь вопрос касался принципов и офицерской чести. Мы его откровенно послали по мужски ,  и автобус тронулся.

         На дворе было 29 декабря, до нового года оставалось чуть более двух суток, и нам еще  не было известно, как мы сможем выехать из предпраздничной Москвы.
Монинская электричка довезла нас, «зайцев»,  до Ярославльского вокзала столицы , где наши пути разошлись, для кого на недолгое время , а для кого и навсегда.

В кассе  Киевского вокзала билетов не было, оставался один выход — обратиться к военному коменданту. Дежурный помощник коменданта вошел в наше положение и выписал записку в воинскую кассу,  на четыре билета,   на Киевский поезд.  В Киев ехали Дьяков, Зализнюк, Сисмеев и до Бахмача или Нежина- Саня Лантух.

За 40 минут до отправления,  с началом посадки,  заняли свое место в купе, оставили 4 рубля на постельное белье, а  с остальными деньгами отправили Ивана Зализнюка в магазин за харчами для ужина.  Иван вернулся перед самым отходом поезда и выстаил на стол приобретенное: белый батон, пару банок бычков в томате, грамм 400 чайной колбасы и две бутылки водки. Взяли у проводницы стаканы и поужинав,  легли спать. 

     Поезд в Киев прибыл по расписанию в начале седьмого утра. На дворе была глухая предновогодняя ночь, шел мелкий снег. Домой - мне в Бровары, а Ивану и Николаю- в Борисполь решили добираться на такси. Сперва посадили и отправили меня с моими шабалами, а потом поехали  и они сами.  В половине восьмого такси подъехало к моему отчему дому.

        Мои старики , пенсионеры, и ближайшие соседи еще спали, лишь только проснувшийся в своей конуре  пес Булат, радостно заскулил, почуяв мое появление.  Дома моего возвращения сегодня не ждали. О точной  дате вылета из Египта я не писал, боясь спугнуть удачу. Вышедший на сигнал дверного звонка отец, сперва не поверил своим глазам, а потом со словами «Мать вставай,  Игорь вернулся», поволок меня в дом.

 Увидев меня  мать, как и большинство матерей  в таком случае, от радости запричитала и пустила слезу.  « Мама! Сказал я. Мне стыдно, но дай мне, защитнику Родины,  пожалуйста 10 рублей,  рассчитаться за такси. Я приехал без копейки в кармане».

             Через час я звонил в двери квартиры, в которой ожидала меня  моя семья —  жена Валентина и наша пятнадцати месячная дочь Наташа.      В этой квартире- квартире моего тестя, в то утро шла обычная будничная  жизнь. Теща собиралась   в поликлинику  работать по предпраздничному графику. Сестра Валентины —  Тамара на предсессионную консультацию в институт ,Тесть,  по заведенному в семье порядку,  должен был идти в молочную кухню за детским питанием и лишь Валентина берегла утренний покой  нашей наследницы. 

  Сказать  о том,  что встреча была со слезами радости на глазах, это значит ничего не сказать. В семьях,  где царит мир и взаимопонимание, где установлены и поддерживаются нормальные уважительные отношения между родителями и детьми,  тещей и зятем, невесткой и свекровью  подобные встречи вызывают только бурные положительные эмоции. 


Я направился к дверям комнаты,  где спала моя маленькая дочь, но Валентина сказала  « Посмотри , но не заходи, а то разбудишь. Она сегодня ночью плохо спала. Вероятно что то чувствовала !»   Минут через двадцать разговоров, ахов, охов, вздохов,  за дверью спальни послышалось детское хныканье.  « Вот и разбудили» - сказала Валентина, « Подожди мы сейчас. Девушке надо одеться».

 Минут через пять открылась дверь спальни и из нее вышли мать и дочь.  Почти полуторагодовалая,   толстощекая девочка ( копия с моей детской фотографии 1947г), одетая в платьице с рюшками и с волосами цвета свежей соломы , она смотрела нам меня глазами полными удивления . Увидав меня — незнакомого дядьку- ребенок не то засмущался,  не то испугался и спрятавшись за спину матери  стал из-за нее робко выглядывать.

Через несколько секунд она  вышла вперед,   и запросился к матери на руки. Когда я протянул к ней свои руки и сказал « Наташа, доченька,  иди ко мне», ребенок разразился  громким плачем, из её глаз потекли крупные как горох слезы. Она еще плотнее прижался к матери и, спрятав свою головку за ее плечо,  зарыдал еще громче.
  В этом не было ничего удивительного.  Ручной ребенок , выросший в женском окружении  и знавший из мужчин только двух своих дедов, вполне резонно меня не воспринял. 

Эта отчужденность пройдет только через три месяца, когда  воскресным утром, я  стоя в ванной комнате перед зеркалом,  сбривая с лица щетину, почувствую крепкие объятья моих колен, детскими ручками, и прижавшуюся ко мне  всем своим телом, незаметно  подошедшую  сзади  дочурку, промолвившую « Папа, мой».
Наконец она меня признала.