В этот санаторий он приехал спонтанно. Пошел в соцзащиту продлить компенсацию за телефон, а там молоденькая инспекторша Надежда Ивановна – надо же и имя заполнил – вдруг предложила:
- Григорий Григорьевич, вы у нас ветеран ВОВ?
- Да вроде бы так.
- А не хотите ли поехать в санаторий? Подлечитесь. Получите положительные эмоции. Там, глядишь, и зиму легче переживете?
Этого он никак не ожидал и потому с удивлением взглянул на инспекторшу.
-Это что, Вы мне путевку в санаторий даете?
-Вы разве не читали на стенде объявление? Гордума проводит благотворительную акцию, предоставляет путевку для лечения и отдыха участникам ВОВ и приравненным к ним ветеранам. Вы не волнуйтесь. Это здесь недалеко, в Подмосковье.
Вот так, неожиданно для себя он через неделю оказался в санатории «Белое озеро». Пока ехал в автобусе по разбитой дороге мимо березок и болот, злился: что его понесло в эту глухомань. Но каково же было удивление, когда за очередным поворотом лес расступился и, проехав через ворота, их автобус остановился около новенького сине-белого корпуса.
На рицепшене приняли вежливо и поселили в современно оборудованном уютном номере. Милая девушка, оформляя документы, спросила: «Один жить будете или поселить с соседом?»
Он много времени гулял по парку, с удовольствием отмечая ухоженность территории. Глаз радовали многочисленные клумбы, заботливо укрыты лапником, беленькие беседки и отремонтированные, окрашенные в солнечные тона скамейки. Как хорошо здесь должно быть летом!
Вот и сегодня после ужина ушел дышать свежим воздухом. Вначале они с соседом по столу вышли вместе, обсуждая последние новости и выступления политиков по телевиденью. В одной из аллеек к ним присоединились гуляющие дамы, которые оказались знакомыми соседа. Компания решила зайти в кафе. Они уговаривали и Григория Григорьевича, но он сослался на плохое самочувствие и, пожелав хорошего отдыха всем, пошел дальше один. Одиночество его не тяготило. Он уже к нему привык.
Григорий Григорьевич свернул в пустынную аллейку, идущую вдоль озера, темные воды которого тихо плескались у берега. Эта аллейка была заключительным этапом ежедневного променада. Утром он позволял себе немного посидеть на одной из скамеечек, покормить птиц крошками хлеба, и полюбоваться окружающим пейзажем.
Спокойный плеск волн озера навевал воспоминания, а вид темных вод возвращал в далекую юность, в маленький поселок на берегу Белого моря, где он встретил первую и единственную любовь.
Только что закончилась война, но его, молоденького лейтенанта, успевшего захватить всего лишь несколько ее жестоких месяцев, после ранения в ногу, не комиссовали, а отправили в полярный поселок Нужду проходить службу в военкомате.
На фронт он сам напросился, хотя и мог отсидеться в тылу. В сорок четвертом, едва окончив строительное училище, пошел в военкомат и упросил военком направить в действующие войска. Очень боялся, что фашистов победят без него, война закончится, а он так и не успеет отомстить за погибшего отца и брата. Военком, к которому Григорий бегал в течение трех лет, наконец-то смилостивился и направил на скоротечные курсы младшего офицерского состава.
Три месяца военной муштры, которую с радостью изучал, пролетели быстро и вот уже новенькие пагоны, портупея и младший лейтенант во всей красе в составе особого отряда мостовиков направился на Карельский фронт.
Все привыкли к рассказам героических разведчиков, которые из тыла врага приносили ценные данные, добывали «языка»; отважных партизан, которые пускали под откос составы, взрывали аэродромы, склады немецких боеприпасов; отчаянных передовых пехотинцев, которые с криками «Ура!» закрывали своими телами амбразуры, забрасывали гранатами дзоты врага, бросались со связкой бутылок гремучей смеси под танки. Но как редко делятся своими воспоминаниями те, кто первыми, под проливным свинцовым дождем, захлебываясь ледяной водой, ставили понтоны, готовили переправы для отрядов наступающих. Реки, речки, речушки, сколько отчаянных мальчиков, мальчишек, мужчин поглотили ваши воды? Кто посчитает их, нашедших свой приют на дне темных вод.
Григорий Григорьевич не любил рассказывать об этих днях. Да что там рассказывать, всего-то и пришлось побывать на фронте два месяца. Три переправы. А потом… То болотце на изгибе реки Сестра снится ему всю жизнь. И лощинка-то была маленькая, но уж больно топкая и вся пристрелянная, прицеленная фашистом. Но позарез необходимо было через нее бросить гать для наших танков, которые должны ворваться на высотку, властвующую над губой. Они с ребятами два дня присматривались к лощинке. Рассчитывали, как незаметно подкатиться, как «бревнышко» бросить. Все, казалось, рассчитал, а вот получить пулю в ногу, совсем не взял в расчет. Да и как брать такое. Да и кто такое рассчитывал в то время. А она, пуля-дура, в самом начале нашла и отметила его.
Потом три месяца по госпиталям скитался. Ранение оказалось не легким. Врачи даже грозили отнять ногу, но, спасибо хирургу Саркисяну, который, в очередной раз, осматривая рану, долго хмурился, а потом сказал: «Ничего, друг, еще потопчешь земельку своими двумя. На двух ногах интереснее за девками бегать, не так ли?»
За девками он не бегал, а вот со своей Катей-Катенькой-Катюшей проковылял полвека рядышком.
Они часто со смехом вспоминали свою первую встречу.
В тот день он очень поздно возвращался из трехдневной командировки. Его, как самого молодого и образованного часто отправляли в рядом расположенные стойбища оленеводов читать лекции на темы дня. Парень молодой и любопытный, а потому после лекций любил поговорить со старожилами о житье-бытье, о былых временах, о капризах природы. Пожилые люди охотно рассказывают о своей жизни, особенно если их внимательно слушают. А для него это было открытие нового мира, который удивлял своим укладом, четким ритмом этой странной и непонятной для человека среднерусской полосы, жизни. Возвращаясь, он всегда записывал услышанные рассказы, свои впечатления и все, что удалось запомнить в поездке.
Эти три дня прошли очень тяжело. После ранения любые климатические изменения заранее извещали и ломотой в ноге, и сильными головными болями, а жизнь в ярангах - огонь посреди жилища, тяжелый дух тут же находящихся животных, большое скопление людей – облегчения не приносили. Поэтому, едва закончив необходимые дела, он заторопился домой, несмотря на то, что погода портилась, того и гляди завьюжит. Знакомый каюр подбросил до околицы поселка. Тяжело опираясь на палку, Григорий заковылял к своему домику с одной лишь мыслью, сбросить с себя пропахшую потом и дымком одежду, вымыться и упасть на свою холостяцкую кровать, чтобы спокойной выспаться.
Легкая поземка уже крутила по пробитой дороге и бросала в лицо колючий снег, когда, свернув на главную улицу поселка, вдруг увидел впереди сгорбленную женскую фигурку, тяжело тянущую санки с дровами. «Совсем поселок овдовел, уже старухи возы тянут», - с грустью подумал он и прибавил шаг.
- Добрый вечер, бабушка. Позвольте, я поработаю лошадкой, - он перехватил бечевку санок.
- Спасибо. Не надо, я сама. Тут недалеко, - прохрипел простуженный голос.
- Прекрасно, что недалеко. Мне тоже в ту сторону и недалеко. Вы идите вперед, показывайте, куда везти.
Старушка что-то еще возражала, но он, не слушая ее, потащил возок. Это «недалеко» оказалось в центре поселка и действительно рядом с его общежитием. Старушка свернула во двор школы, и Григорий с грустью подумал, как тяжело должно быть работать истопником в этих морозных краях. Почему-то вспомнилась мать в родной волжской деревушке. Небось, также таскает на себе вязанки хвороста из леса, а может быть запаслась с лета кизяком. Григорий деловито подкатил санки к входу, куда показала старушка, уложил поленья под навес. Прихватив охапку ранее нарубленных дров, внес в помещение. Аккуратно положил дрова у печурки, где едва теплился огонь, стряхнул труху с рукавиц, повернулся к выходу, чтобы принести еще охапку, не бегать же бабуле на мороз ночью.
- Я еще внесу немного дровишек, до утра Вам хватит огонь поддержать, а утром пораньше приду и поколю большие полешки. Вы только топор оставьте под навесом, чтобы я Вас не будил, - он поднял глаза на старушку и остолбенел, перед ним стояла маленькая хрупкая девушка, - А где …
- Вы хотите спросить, где бабуля, - девичьи синие-синие, как волжское небо весной, глаза светились лукавинкой, - Так ее и не было.
- Простите. Я в темноте не рассмотрел.
- Ничего страшного. В темноте всяко бывает. Вам спасибо, помогли дотащить воз.
- Да мне-то что, мне не тяжело было.
Девушка почувствовала смущение парня и, чуть улыбнувшись, предложила:
- Давайте я Вас чаем с брусникой угощу. Должна же я как-то отблагодарить помощника. Кстати, пока я ходила, вон и чаек натомился.
Она проворно прошла к печурке, сдвинула какой-то чугунок, приподняла крышечку и оттуда, из чудо-чугунка, пахнуло таким пряным, таким домашним, до боли знакомым запахом мяты и чабреца, что у парня невольно слезы защемили глаза.
- А я согласен чай попить. Да у меня тут тоже гостинцы есть, - он торопливо снял с плечь рюкзак, - Вот рыба и мясо вяленное. Это мне на стойбище Васек в дорогу снарядил. Да Вы режьте, режьте, мне самому все равно это не съесть.
Пятьдесят семь лет семнадцатого декабря вечером в их квартире пахнет мятой и чабрецом, а на столе, на белой скатерти красуется тонко нарезанная рыба и вяленая оленина. Где и как его Катенька-Катеринушка в тяжелые годы перестройки добывала эти лакомства, он до сих пор не знает. Пятьдесят один год они вечеряли вместе, но вот уже шестой раз он накрывал стол один.
Аллейка вывернула на маленькую площадь, посреди которой разбита клумба, влево от площади уходил маленький сквер, а напротив - возвышался так называемый спортивно-культурный комплекс, здание, состоящее из двух кубов, в одном из которых располагался спортзал и бассейн, а в другом – клуб и библиотека. Спорткомплекс был уже закрыт, его окна отливали черным антрацитом, а клуб переливался разноцветными фонариками, которые мигали и зазывали войти. В бассейн Григорий Григорьевич ходил каждое утро, чтобы часок-другой поплескаться, а вот в клуб ни разу еще не заглядывал. «Пойду-ка, гляну, что там происходит», - неожиданно для себя решил он и направился к ярко освещенному входу.
Войдя в помещение, он внимательно осмотрелся: обычный клуб в сельской глубинке России. Вот стенд с портретами передовиков, вот вывешен незамысловатый репертуар, вот и касса, правда, в данный момент не работающая. На афише большими, вкось разрисованными буквами, на фоне развернутого баяна, было написано: «Танцы и хоровые песни», чуть ниже, помельче шрифтом, добавлено: «Споем и станцуем, друзья», и еще ниже совсем мелким почерком, шариковой ручкой приписка: «Вход безплатный». Кто-то, заметив ошибку, красными чернилами перечеркнул «з», поставил сверху «с», а рядом, как в школьном дневнике учитель, вывел симпатичную, классическую двойку.
Григорий Григорьевич усмехнулся, эта афиша вновь напомнила ему прошлое, школьное время. Эх, годы, годы…
Входная дверь постоянно хлопала, впуская группки пожилых людей, которые с шутками направлялись к гардеробу. Григорий Григорьевич хотел было уйти, вернуться в свою комнату, чтобы успеть посмотреть последние новости, затем прилечь отдыхать, но вдруг откуда-то из глубины помещения наплыли, нестройные звуки аккордеона. Кто-то невидимый неумелыми, а может быть непослушными пальцами пытался сыграть давно забытый вальс. Словно робкая первая песня молодого соловушки, плавная мелодия окутывала, завала, манила.
Танцзал, куда приглашала афиша, еще больше напоминал сельский клуб конца шестидесятых. Невысокий подиум для сцены обрамлял бархатный занавес бордового цвета. В правом углу стоял колченогий черный рояль, на закрытой крышке которого примостилась огромная корзина с искусственными цветами. В левом углу сцены скромно прижалась трибуна, почему-то затянутая в бело-сине-красную ткань. Стулья, скрепленные в ряды, выстроились вдоль стен, освободив центр зала для танцев. Фонари, развешанные в простенках между окон и на деревянных колоннах-подпорках, слабо освещали помещение, создавая, по мнению организаторов вечера, интимный полумрак. Между двумя колоннами, ближе к сцене расположились музыканты со своей аппаратурой. Пока они настраивали инструменты, какой-то малец, усевшись на стул, старательно растягивал аккордеон.
Григорий Григорьевич присел недалеко от входа. Танцевать он не собирался. Так, посидеть, послушать, на народ посмотреть. А народ все прибывал и прибывал. Зал постепенно наполнялся.
Молоденькая худенькая девушка в длинном блестящем платье, подошла к микрофону, поправила его, пробуя звук, проговорила: раз, два, три - и вновь ушла. Мальчишка, аккуратно поставил свой инструмент на стул, удалился следом за ней. Нетерпеливые зрители и участники вечера захлопали в ладошки вначале робко, потом белее требовательно. В ответ на эти аплодисменты фонарики, развешанные по стенам, медленно погасли, а импровизированная сцена осветилась мигающими гирляндами. Из динамиков полилась бравурная мелодия, ритмом напоминающая цирковую музыку алле-парадов.
- Уважаемые гости, мы рады приветствовать вас на нашем вечере! – бодрым голосом осчастливил всех присутствующих полный, не первой молодости мужчина. - Сегодня для вас наш маленький коллектив подготовил прекрасную программу. Мы вместе споем любимые песни, потанцуем, проведем конкурсы. Я надеюсь, что вам понравиться, и вы еще не раз придете в этот зал, чтобы отдохнуть и развлечься. Итак, встречайте, для вас и только для вас поет Виолетта Волкова.
Зал опять всколыхнулся аплодисментами. Вечер отдыха покатился своим накатанным путем. Чувствовалось, что самодеятельные артисты уже не первый раз выходят на эту сцену. Слушатели хлопали, иногда подпевали нестройными голосами. В общем, каждый по-своему развлекался. Постепенно обстановка становилась все более непринужденной. Вот уже первые смелые дамы вышли в центр зала и закружились под медленную мелодию.
Когда артисты устали и, сложив инструменты, ушли отдыхать, конферансье включил магнитофон.
- Дамы и господа! А сейчас - белый танец. Дамы, не стесняйтесь, приглашайте кавалеров!
Григорий Григорьевич, прикрыв глаза, вслушивался в мелодии. Как ни странно, ему больше нравились магнитофонные записи, нежели те, что исполняли артисты, может быть, потому, что звучали фокстроты и вальсы, так популярные в его молодые годы. Под эти аккорды, льющиеся из динамиков, память вновь увела его в те далекие годы, когда они с Катюшей, молодые и счастливые медленно кружили в танце под звуки старого патефона, неизвестно как оказавшегося в школе. И было у них всего три старых пластинки – одна с песнями Козина, вторая с симфонией Гайдна, и третья, самая любимая, с танго.
«В парке Чаир…» И уже нет зала, и он в маленькой комнатке, которая едва освещена отблесками тлеющих поленьев в печурке. «… распускаются розы…» - хрупкая девушка в скромном ситцевом платьице стоит улыбаясь перед ним: «Потанцуем?» И он, с улыбкой склонив голову, подает ей руку… «В парке Чаир…» И он чувствует ее теплую маленькую ручку на своем плече…
Пары постепенно расступаются. Круг становиться шире. Публика восторженно смотрит на танцующего седого мужчины. Глаза его прикрыты, рука отставлена, как будто он обнимает в танце партнершу. Ее нет, но все чувствуют ее присутствие. И эта странная «пара» так гармонично, так слитно, так плавно и красиво ведет танец, что кажется любое движение извне, может разрушить что-то очень хрупкое и очень дорогое. « В парке Чаир…» Окружающие смотрят затаив дыхание, восторженно, как на чудо, как на волшебство. Стихает последний аккорд, мужчина останавливается, отвешивает поклон невидимой партнерше и открывает глаза. Чужой зал, чужие лица … мираж.
Гром аплодисментов награда за танец. И пустота…
Смущенно, слегка сгорбившись, Григорий Григорьевич подхватывает свою трость, и уходит из зала. А в голове: «В парке Чаир…»
Санаторий Белое озеро» 2006г.