Хуже ранних утренних телефонных звонков могут быть только звонки ночные. В ночных звонках всегда присутствует тревога, угроза. А ранние утренние звонки воруют у нас драгоценные остатки сна и выбивают из колеи на весь день.
Именно с такого раннего звонка начался для меня первый день странной войны, вдруг вспыхнувшей в северной части Таджикистана, тогда, когда в республике, казалось, всё давно успокоилось.
Звонила моя младшая сестра: «Ты знаешь, мы с соседкой простояли на остановке битый час, а уехать в Худжанд, на работу, так и не смогли – ни маршруток, ни автобусов, ни машин, ни людей. Потом подошёл какой-то очень авторитетный товарищ и настоятельно порекомендовал нам вернуться домой и вообще не выходить сегодня на улицу. Сказал, что проводится силовая операция, ловят банду сбежавших особо опасных заключённых, поэтому все дороги перекрыты. Действительно, слышны странные звуки, похожие на выстрелы и взрывы. Мы, конечно, вернулись в свои квартиры, вы тоже будьте осторожны. Сына на улицу не отпускай, опасно».
Разумеется, мой семнадцатилетний сын, умчался на улицу сразу же, как услышал наш разговор, крикнув с порога: «Я недалеко, я быстро».
Вздохнув, я побрела на кухню, подошла к окну. В свете яркого утреннего солнца наш пустынный двор выглядел таким безмятежным, что в перестрелки как-то не верилось. Я уже собралась выпить кофе, как тишину буквально взорвал телефонный звонок.
Это сейчас у всех мобильники, интернет, а в 1998 году единственным видом связи, во всяком случае, в Таджикистане, был обычный телефон. Междугородние линии соединялись не автоматически, а вручную, при этом телефонистки нажимали кнопки так яростно, что телефонный аппарат просто подпрыгивал, да и абонент тоже.
Я схватила трубку и услышала: «Мама, вы в порядке, все живы?»
Узнав голос старшего сына, звонившего из Самары, отвечаю: «Всё хорошо. Правда, сегодня ловят каких-то сбежавших зеков, но у нас тихо».
«Ты что, издеваешься, или расстраивать меня не хочешь? Тут по новостям такое передают! Мятежный генерал Махмуд Худойбердыев занял город Чкаловск, захватил аэропорт».
Я даже растерялась. Вроде обычное утро, разве что электричество в этот день не отключили. Сын сказал, что перезвонит через час, а я включила телевизор.
Местные каналы все не работали, а центральные российские передавали информацию, похожую на бред сумасшедшего. Город Чкаловск в руках мятежников, аэропорт и вокзал захвачены, бои в Худжанде, расстрел военнослужащих.
Опять позвонила младшая сестра: «Мы с соседкой решили на всякий случай продуктами запастись, а магазин оказался закрыт. Нам дали домашний адрес, где продают продукты, правда, очень дорого, и мы туда пошли. Только свернули за угол, а тут такая пальба началась, что мы быстренько домой ретировались».
Рассказав ей обо всём, что узнала, я велела ей сидеть дома и носа не высовывать.
Мы очень переживали за старшую сестру, жившую в районе аэропорта. У нее не было телефона, а вернувшийся «из разведки» сын доложил, что дороги перекрыты вооруженными бородачами, пройти невозможно.
«Давай, мы с ребятами пойдём к тёте и приведём её сюда», – предложил он.
Разумеется, я не согласилась – так рисковать! Сама хотела пойти, да как оставить дома старенькую маму и семнадцатилетнего сына? Я ведь понимала, что как только я за порог, так сын умчится на «передовую», бабуле его не удержать.
Я всё больше нервничала, молилась и надеялась, что сестра сможет позвонить от соседей.
Странно, что работали телефоны, что работали телеканалы. Наверное, мятежный генерал не читал работы Ленина и не знал, что в первую очередь надо захватить почту, телефон и телеграф.
Или, скорее всего, он сохранил связь в Чкаловске для своих каких-то целей, а основной удар направил на Худжанд. Чуть позже всё-таки были сожжены верхние этажи Узла связи, где был междугородний отдел, так что очень долго потом мой старший не мог до нас дозвониться. К середине дня ожидание стало невыносимым, и я решила пойти к сестре.
Её звонок вернул меня уже с порога. Голос дрожал, говорила какими-то намеками, я поняла – что-то случилось, сказала, что немедленно иду к ней.
«Нет-нет, не смей, ты все равно не дойдешь, везде патрульные, все дороги перекрыты. Я дойду сама».
Сестра пришла через час, в состоянии сильнейшего шока. Она не могла ни разговаривать, ни сидеть, ее трясло, как в лихорадке. Мы ее уложили, укутали в одеяла, попытались успокоить, дали лекарств. Лишь к вечеру она смогла рассказать, что с ней случилось.
***
Она была одна в своей довольно большой двухкомнатной квартире. Единственный сын несколько лет тому назад уехал в Россию, в надежде устроиться и перевезти мать к себе. Гражданский муж тоже отбыл в Россию в очередной раз, простившись навсегда. За десять лет их совместной жизни это был уже не первый его отъезд в Россию. Сначала она расстраивалась, подолгу переживала. Но «расставания навек» повторялись с определенной периодичностью, она к ним привыкла и называла их «периодами обострения».
Возвращался он из этих поездок обычно через месяц, притихший и присмиревший. Рассказывал, что детям был нужен до тех пор, пока не стали заканчиваться деньги. Дочери его, какие-то безалаберные и неустроенные, в одиночку поднимали своих детей, работали на низкооплачиваемых работах, постоянно просили денег. Сын жил в общежитии и пытался устроить свою судьбу. Никому не нужен был старый, достаточно вредный, а главное – совсем небогатый родственник, и поэтому он возвращался к ней, просил прощения, и в семье снова воцарялось благополучие (до следующего обострения). Почему-то она очень жалела этого не очень умного человека и не могла его прогнать. В общем, это был период его очередного отъезда, и она жила одна.
Сестра любила свою квартиру, одиночества не боялась, гул самолетов, доносившийся из находящегося совсем близко аэропорта, ее не беспокоил, даже нравился.
Однако сегодня в городе творилось что-то непонятное. Раздавался какой-то треск, слышались крики, уханье, дрожали стены.
Поначалу она решила, что развлекаются солдаты президентской гвардии. Дом стоял практически рядом с казармами, двор отделен от плаца невысоким забором. Бравые гвардейцы любили гонять по плацу верхом на УАЗиках, с автоматами наперевес, оглашая окрестности воплями и выстрелами. Обычно это было днем или вечером, а к ночи они успокаивались.
Сегодня же шум начался на рассвете, и она подумала, что проходят какие-то учения на территории войсковой части (войсковая часть находилась тоже рядом, через дорогу). Но почему так рано? Набравшись смелости, она подошла к окну, ничего не сумев рассмотреть, только еще больше испугалась. Все происходившее было похоже на военные действия, но она отгоняла от себя эти мысли. Какая война? На дворе 1998 год, экономические проблемы, конечно, имеются, но политические вроде решены, какая-никакая, но стабильность.
Так и провела остаток ночи, сжавшись от страха в комочек под одеялом. Когда грохот немного затих, измученная бессонной ночью и болями в суставах, она задремала. Ненадолго, потому что очень скоро в их подъезде раздались крики и затопали тяжёлые шаги. Кто-то бежал по ступеням, стучал во все двери и что-то кричал. Конечно, из-за закрытых дверей квартир не было слышно ни звука в ответ. Бежавший добрался до верхнего этажа и раздались сильные удары – она поняла, что пытаются открыть дверь чердачного люка. Недавно отремонтированный люк держался намертво.
В их подъезде купил квартиру один из новоиспечённых генералов, особо приближенных к правительству. Он бывал в городе наездами из Душанбе, с проверками военной доблести гвардейцев.
Во время его приездов в подъезде постоянно находились солдаты охраны. Они здесь и ели, и спали, чем немало досаждали жильцам, вынужденным убирать последствия их пребывания после отъезда генерала. Расхлябанный чердачный люк мог представлять угрозу генеральской безопасности, да к тому же чердак часто использовался бравой охраной совсем не по назначению. В общем, ко всеобщему удовольствию, люк чердака был отремонтирован и заперт практически накануне этих событий.
Не сумев открыть люк, бежавший метнулся вниз. Он снова стучал во все двери и кричал.
Когда забарабанили в ее дверь, она от страха спросила: «Кто там?».
До самой своей смерти сестра повторяла мне: «Если не хочешь открывать и не хочешь, чтобы тебе высадили дверь, не подавай голоса, не показывай, что в квартире кто-то есть».
Но в то утро она поступила иначе и очень пожалела об этом.
«Открывайте», - закричали в подъезде.
Она попыталась крикнуть: «Уходите, пожалуйста, я все равно вам не открою», но дверь уже трещала под мощными ударами.
В их подъезде жили люди состоятельные, двери у всех были укреплённые, а ее дверь была такой, какой её поставили строители. Конечно, хлипкие замки и петли слетели очень быстро. В прихожую ввалился парень в форме гвардейца, одной рукой он поддерживал буквально повисшего на его плече друга, в другой руке был автомат. Не обращая на нее внимания, гвардеец быстро осмотрелся и поволок своего друга в соседнюю комнату, уложив его там на кушетку. И в подъезде, и на полу квартиры остались следы крови.
«Кто вы? Что с твоим другом? Он ранен? Что вообще творится в городе?», - спрашивала она его.
«Мы из президентской гвардии, тётка! Нас пришли убивать. Махмуд пришел и всех нас убивает. Сначала убил всех офицеров, а потом и рядовых. Нас было три друга, мы все трое из Курган-Тюбе. Одного сразу убили, он на посту был, второго вот ранили, но я смог его вытащить. Ты что, не слышала, как нас всю ночь расстреливали? Прямо у стены расстреливали, вон там сколько трупов!»
Он говорил короткими, отрывистыми фразами, не переставая бегать по квартире, выглядывая в окна, не выпуская автомат из рук.
«А если за вами сейчас придут? Ведь вас могли видеть. Что будет тогда?»
Парень нервно хохотнул и потряс перед ее лицом автоматом: «А вот это на что? Отстреливаться будем, тётка! У меня еще целый рожок запасной есть».
У неё потемнело в глазах. Каким-то невероятным усилием она заставила себя подняться. Попыталась вытереть следы крови в подъезде, в коридоре. Попыталась закрыть дверь, но потом просто подперла её стулом изнутри. Подошла к раненому. Ранение было в руку, кровь текла довольно сильно, заливая кушетку, ковер на полу. Сердце защемило от жалости – совсем молоденький паренек, пытался не стонать, но временами словно бредил.
«Хватит бегать, твоему другу помощь нужна. И положи, наконец, свой автомат, а то с перепугу начнешь в нас палить».
Она нашла новые простыни, разрезала их на полосы, осмотрела рану. Рана была довольно глубокой, ей даже показалось, что видна кость. Нужно было чем-то обработать, дома были только иод и остатки зелёнки. Она обработала рану, как смогла, наложила повязку. Парень иногда терял сознание, иногда приходил в себя. Она приготовила крепкий и очень сладкий чай и поила его, чтобы хоть как-то возместить кровопотерю. Дала какие-то лекарства.
Иногда она теряла чувство реальности, ей казалось, что это сон, который сейчас закончится. Удивлялась тому, что вообще находит силы передвигаться и что-то делать, несмотря на дикую боль в суставах.
«Твоему другу врач нужен, ведь он может погибнуть. Больница недалеко, веди его в больницу», - говорила она.
«Нет, тётка, нам нельзя в больницу. Там нас как раз и ждут, чтобы убить».
Как потом рассказывали, действительно, на подходах к больнице стояли усиленные патрули, и очень многие из бежавших туда были убиты. Говорили, что на территории больницы трупов было больше всего – ведь именно сюда шли все раненые. Рассказывали, что мятежники чуть не расстреляли врачей за попытку оказать помощь раненым солдатам. Впрочем, после подавления мятежа доблестные правительственные войска вели себя не лучше, если не хуже – выволакивали раненых махмудовцев из больничных палат и с побоями увозили на грузовиках, чтобы добить.
«Но вы же не можете здесь оставаться, твой друг кровью истечёт, или воспаление начнется».
«Знаю, тётка! Ты нам одежду давай, мы переоденемся и уйдём. Я знаю, куда мы должны идти, нам инструкцию давали. Мы же знали, что на нас нападут».
Как странно, много раз потом мы слышали о том, что о готовящемся нападении было известно заранее. Говорили, что многие южане уехали целыми семьями накануне мятежа. Почему же столько жертв? Обычное разгильдяйство, некомпетентность, или злой умысел? Узнать правду все равно не удастся.
«Где же я возьму одежду для вас? Сын давно уехал в Россию, где-то осталась его рабочая одежда, но вам она не подойдет, да и старая она совсем».
Гвардеец стал бесцеремонно переворачивать содержимое её шкафов, бормоча ругательства. Она подумала, что его грубость и наглость – скорее от страха, чем от невоспитанности. Не найдя ничего, он велел ей приготовить еду, а сам снова подошел к окнам на веранде.
Распахнув раму, высунулся почти по пояс и стал стучать в соседнее окно. Она подумала, что у неё сейчас остановится сердце от страха – по обе стороны дома, на перекрёстках, стояли вооруженные патрульные. Стоит кому-то из них поднять голову, и они заметят этого гвардейца, в форме, при оружии. Что тогда будет? С ума он сошёл от страха, что ли.
Из соседнего окна выглянула какая-то женщина, они стали о чем-то разговаривать. Сестра немного понимала таджикский язык, но южный грубо-гортанный говор очень отличался от мягкого наречия северных таджиков, живущих в Ленинабаде. Она поймала себя на мысли, что по привычке называет Худжанд Ленинабадом.
Гвардеец после разговора вернулся в комнату и снова стал требовать еду. Конечно, она выложила им все свои скудные запасы, и не от страха, а из жалости. Но запасов было немного.
Прошло ещё немного времени, в дверь осторожно постучали. Гвардеец открыл сам, на пороге стоял сосед снизу, тоже южанин. В принесённой им дорожной сумке оказалась гражданская одежда и перевязочные материалы.
Сосед и гвардеец стали о чем-то говорить, она удивилась – они вели себя, словно были знакомы. Наверное, это та женщина прислала его. Сосед быстро ушёл, а она стала задавать вопросы гвардейцу.
Он отмахнулся, не желая говорить, но потом все же похвастался: «Я же говорил тебе, тётка, что у нас всё заранее было распределено. Это все наши люди. Каждый знает, что делать».
«Что ж они не открыли тебе дверь, ваши люди, когда ты бегал по подъезду со своим раненым другом и звал на помощь? Зачем же ты ворвался ко мне, если всё было заранее распределено?»
Он не ответил и стал переодеваться. Снятую солдатскую одежду свернул и положил в шкаф со словами: «Чтобы все сохранила». Потом они вместе переодели раненого друга. После того, как раненый поел и немного поспал, выглядел он явно получше, только был очень бледный. Кровь удалось остановить, они сделали ему перевязку, закрепив раненую руку на перевязи. Куртку набросили сверху и застегнули.
Они стояли рядом, гвардеец поддерживал раненого друга – вполне мирная пара, если смотреть издали. Вот если остановят…
Перед уходом гвардеец ещё раз напомнил ей: «Чтоб сберегла мою форму. И автомат тебе оставляю. Головой отвечаешь за него».
Как потом оказалось, они и документы свои у нее спрятали, но ей об этом ничего не сказали.
Сестра умоляла их забрать автомат или передать его своим людям, южанам, которые были обо всем проинструктированы заранее, но гвардеец об этом и слышать не хотел - не очень-то доверял, видимо, своим братьям-землякам. Ещё раз угрожающе помахав перед ее лицом автоматом, он бросил его на кровать, и они вышли из квартиры.
Она смотрела в окна веранды – вот они вышли из подъезда, вот идут по дороге мимо часового (какая удача – часовой отвлёкся и отвернулся). Она всем сердцем желала им благополучно дойти, этим, пусть наглым, хамоватым и невоспитанным, но – мальчишкам, ведь у них впереди вся жизнь.
И вдруг они исчезли из виду – наверное, свернули с дороги во двор. Она вернулась в комнату.
Все перевёрнуто вверх дном, на кровати валяется автомат и запасной рожок к нему. Она впервые видела автомат так близко (кажется, парень называл его «калаш»). Сложенный, он выглядел даже изящно – отполированный приклад, блестящий ствол. Она попыталась взять его в руки и уронила – автомат оказался слишком тяжёлым для её слабых, изувеченных застарелым артритом рук.
Бедняжка присела на край кровати и расплакалась. Что делать? Оставаться в своей, когда-то так любимой, квартире ей было невыносимо страшно, но как уйти и оставить автомат. Куда девать этот автомат, вызывающий у нее панический ужас одним своим видом?
«Сначала надо спрятать оружие», – решила она, и вспомнила, что на антресолях у нее есть старый матрац. Она смогла сбросить матрац вниз, завернула в него автомат и стала запихивать его обратно.
Сестра моя была маленькой, худенькой и очень больной женщиной, даже два-три килограмма были для нее непосильной ношей. Кроме того, исковерканные болезнью суставы очень плохо двигались. Остается только гадать, каким сверхусилием она смогла запихнуть этот тяжеленный матрац с автоматом наверх, какой нечеловеческий ужас придавал ей силы.
После некоторого отдыха она пошла к соседке на верхний этаж, чтобы позвонить.
Соседка даже обрадовалась тому, что появился собеседник: «Ты слышала, что творилось утром в нашем подъезде? Это были гвардейцы, они потом к кому-то ворвались».
«Ко мне они ворвались», - устало ответила сестра.
Соседка поперхнулась на полуслове и тяжело опустилась на стул: «Бедная, как же ты это пережила? Долго они были? И что потом?»
У неё не осталось сил отвечать, и она только сказала, что они ушли, что им помог сосед со второго этажа. Позвонив мне, сестра вернулась в свою квартиру.
Залитую кровью постель она просто собрала и бросила в ванную - воды все равно не было, как всегда. Вооружившись молотком, попыталась хоть как-то приладить дверь на место и закрепить выбитый замок. Убедившись, что дверь вроде держится, она отправилась в дорогу.
Старшая моя сестра была по жизни человеком очень тихим и робким, к тому же очень больным. Как она пробиралась через дворы, где с крыш домов снайперы стреляли из гранатомётов, как шла она на подгибающихся от боли и страха ногах, обходя проезжие дороги, по которым проносились стреляющие бронемашины, она практически и не помнила.
Как ни странно, она дошла благополучно, если это слово вообще уместно в данной ситуации. Но дошла в таком состоянии, что уже не могла ни стоять, ни сидеть, ни разговаривать.
***
Обо всем этом мы шептались с ней вечером, стараясь, чтобы не услышала мама и, самое главное, чтобы не услышал сын. Представляете, что такое в 17 лет узнать, что у твоей тёти в квартире, практически незапертой, имеется самый настоящий автомат!? Младшую сестру мы тоже не стали посвящать в подробности, да и что можно рассказать по телефону.
Так наша семья встретила первый день этой странной войны.
К счастью, незадолго до этого мы получили гуманитарную помощь - муку и растительное масло, и в школе нам выдали зарплату картофелем. Картофель, конечно, плохонький, но это всё же еда. Мы могли достаточно долго держать оборону, не выходить из дома, и это немного успокаивало.
Хорошо, что электричество не отключали. Конечно, передвигались мы «на полусогнутых», к окнам не подходили, верхний свет вечером и ночью не включали, но все же наш район оказался относительно спокойным. То ли удачное расположение, то ли отсутствие важных центров, то ли еще что, но по-настоящему стреляли в нашем районе только в последние дни мятежа. Махмудовцы отступали через железнодорожный переезд и в досаде расстреляли павильон, где за стеклом красовались бутылки и банки деликатесов с вызывающе яркими наклейками, да еще расстреляли несколько иномарок на платной автостоянке недалеко от нашего дома.
Местные телеканалы молчали, всю информацию мы получали из новостных передач российских каналов. Насколько достоверной, а вернее, недостоверной, была эта информация, мы поняли, когда однажды диктор сообщала очередные вести из Таджикистана на фоне карты республики, а на карте ярко и крупно были обозначены двумя кружочками два города, рядом с одним кружочком было написано ЛЕНИНАБАД, а рядом с другим ХУДЖАНД. Видеть это было неприятно и даже обидно. Какая уж тут достоверность, если из одного города сделали два.
Город полнился слухами. Рассказывали, что президентские войска не могут пробиться через перевал и их пытаются перебросить на вертолетах, а махмудовцы не дают вертолетам приземлиться, и там стрельба стоит очень сильная. Говорили о самоотверженности и героизме врачей «скорой помощи», о гибели совсем юного 17-летнего фельдшера Игоря. Юношу убили, когда он оказывал помощь раненому. Почему-то утверждали, что он погиб от пули спецназовца правительственных войск, но кто может говорить об этом с уверенностью?
Рассказывали о мужестве милиционеров, как много их погибло при защите здания областного МВД. Кто-то погиб от пуль, кто-то сгорел заживо в сожжённом мятежниками здании управления.
Говорили о том, что мятежники жестоки только по отношению к военным, причем именно к президентским войскам. А вот в войсковой части они расстреливали только офицеров (которых смогли обнаружить), а солдат-срочников отпустили по домам. Бравые служаки разбежались кто куда, забыв о присяге и побросав личное оружие и даже обмундирование. Я знаю об этом наверняка, потому что наш сосед как раз тогда служил в нашей войсковой части. Он был дома уже на второй день мятежа, а потом, уже после подавления мятежа, его родителям пришлось собирать деньги на взятку, чтобы его не отдали под трибунал за потерю личного оружия.
Утверждали, что мятежники вели себя очень корректно по отношению к мирному населению, даже давали деньги. Рассказывали про старушку, которой махмудовец дал сто долларов. Все отмечали достаточно высокий культурный уровень, квалифицированную военную подготовку и отменную дисциплину мятежников. Если эти отряды состояли сплошь из числа наёмников, остается только удивляться, где удалось набрать таких наёмников, которые могут служить образцом для действующих армейских частей.
Чего хотели мятежники, было непонятно. Неужели, и правда, мятежный генерал рассчитывал привлечь на свою сторону мирное население и организовать правительственный переворот?
Связывали их приход и с деятельностью нашего комбината, но мне рассказывали о том, что именно в ночь мятежа пришел вагон с абсолютно секретным грузом. Вагон загнали на промплощадку, и сотрудники госбезопасности охраняли этот вагон несколько дней и ночей, готовые защитить груз даже ценой собственной жизни. Но мятежники на комбинат даже и не сунулись.
Что было истиной целью этой такой странной войны, непонятно и сейчас, когда прошло уже столько лет. Многое из того, о чем я рассказываю, я узнала намного позже, а тогда мы пребывали почти в полном неведении.
Через несколько дней младшая сестра попыталась дойти до нас. Идти предстояло через городской парк. Оказалось, что парк простреливался пулеметным огнем, и ей пришлось вернуться. Когда я узнала об этом, я очень ее ругала и запретила даже думать о приходе к нам. Телефоны работали, мы созванивались постоянно, риск был абсолютно бессмысленным.
Правительственные войска все-таки смогли добраться до области, началось вытеснение мятежников и зачистка городов. Вот когда начался настоящий кошмар для жителей, но почувствовали мы это не сразу. А тогда просто стало меньше стрельбы, и я рискнула выйти из дома за новостями. Где в Средней Азии находится основной информационный центр? Конечно, на базаре. Вот туда я и отправилась, благо, базар был недалеко от нашего дома.
Первое, что я увидела – стоящий на железнодорожном переезде возле базара броневик, или как он там называется, а на нём группа вооруженных солдат, сидящих сверху на броне. Они над чем-то громко и развязно хохотали, поглядывая на проходящих людей сверху вниз.
Базар работал, но народу было не очень много. Зато было очень много военных, причем самых разных. Были просто солдаты в обычной форме, были гвардейцы, были солдаты в незнакомой чёрной форме. Вели все они себя достаточно бесцеремонно, я бы сказала – как завоеватели, а не как освободители, и это было неприятно.
Подошла к знакомому продавцу, он стал негромко рассказывать мне, что выходил торговать даже во время войны – ведь людям надо кушать.
Не сдержавшись, пожаловался: «Махмудовцы покупали и за все платили, а эти гребут всё подряд, не платят и ещё угрожают. Один продавец попробовал возразить, так его чуть не пристрелили. Наверное, придётся прикрыть торговлю, пока освободители не уедут».
Я обратила внимание на военного в очень необычной форме – светлый комбинезон сидел точно по фигуре, аккуратные светлые ботинки ступали очень мягко и неслышно – военный расплатился за купленный товар, даже «спасибо» сказал. Продавец шепнул, что это то ли из ООНовских, то ли еще из каких-то международных войск, но таких совсем мало.
Походила ещё по базару, разговаривая со встречавшимися знакомыми, часто к разговору присоединялись малознакомые и даже совсем незнакомые люди — всем хотелось не только узнать что-то новое, но и поделиться пережитым за эти трудные дни. От всего услышанного голова шла кругом.
Сейчас уже невозможно отделить то, что узнала я на базаре в тот день, от того, что стало известным позже, от соседей, от учеников в школе, от коллег и друзей. Наверное, это и не важно - когда именно получена информация, поэтому я просто расскажу все, о чем говорил, шептал и плакал наш город, что волновало нас, жителей.
Рассказывали о грабежах, насилии, убийствах и полном беззаконии, творящихся в городах - и в Чкаловске, и в Худжанде, и в соседних Гафурове, Кайраккуме, и везде по области. Какая-то женщина говорила о том, что в одном из ресторанов всю ночь веселились вооруженные до зубов солдаты, заставляя официанток танцевать перед ними. Говорили, что много молодых ребят убили прямо на улицах, просто так, безо всяких причин. О том, как врывались в квартиры, в дома с обысками, грабили, уносили ценности, насиловали женщин и девушек, и опять убивали.
Шептались о том, что в награду за победу над мятежниками войскам пообещали отдать на разграбление три города, и отдали. Это было дико и страшно, не хотелось верить. Что из всего этого было правдой, а что сплетнями, страшилками?
После войны осталось очень много оружия – махмудовцы привозили оружие в кузовах КАМАЗов и раздавали всем желающим присоединиться к их группировке. Много оружия потеряли в боях или побросали при бегстве наши защитники. Автомат и полный комплект военной одежды можно было найти просто на помойке в любом городском дворе, в подворотне или в подъезде.
Мятежники отступали по дороге в сторону Узбекистана, их преследовали правительственные войска. Шла зачистка городов, аресты тех, кто помогал мятежникам – сколько молодых глупцов было арестовано и посажено в тюрьмы только за то, что они в детстве не наигрались в войну. Проводились обыски и в квартирах, домах. Наверное, не всё творившееся беззаконие устраивали правительственные войска, возможно, что обычные бандиты переодевались в военных и занимались разбоем. Во всяком случае, так хотелось бы думать.
Купив продукты и наслушавшись всяких новостей, я отправилась восвояси нисколько не успокоенная, а еще больше растревоженная.
Когда я рассказала все это дома, моя старшая сестра сразу засобиралась к себе, не слушая уговоров: «Если эти два гвардейца выжили, они вернутся и будут искать свое оружие и форму, их же накажут. А вдруг они уже ходят вокруг квартиры и ждут меня? А вдруг они снова взломали дверь и уже перевернули всю квартиру? Не беспокойся, я буду звонить каждый день».
Она ушла, и вечером сообщила: «Квартира в порядке, никто не приходил».
Дни шли за днями. Заработавшие, наконец, местные каналы связи передавали всякие постановления и предупреждения, предлагали добровольно сдать имеющееся оружие и сообщали о плановых обысках. Сестра не знала, что делать – гвардейцы не появлялись, мысль об автомате сводила её с ума, но не меньше этого её пугала мысль о сдаче автомата в милицию. Если гвардейцы потом всё же появятся, их отдадут под трибунал, если автомат найдут во время обыска (а с обыском к ней вполне могли прийти – весь дом знал, что у нее прятались гвардейцы), то под суд попадет она.
Я хотела пойти в милицию, но сестра плакала и говорила, что тогда у неё устроят засаду, неизвестно сколько времени в её квартире будут хозяйничать чужие люди, наглые и бесцеремонные слуги закона. Одна мысль об этом вызывала у нее приступ тошноты.
Мы абсолютно растерялись. И ведь посоветоваться толком было не с кем.
Тогда я решилась поговорить с нашим завучем, Эмилией Петровной – у нее в семье все были военные – и муж, и три сына. Она выслушала меня очень внимательно и сказала, что лучше всего посоветоваться с ее старшим сыном, Андреем. Андрей был прежде прапорщиком-пограничником, но в то время по каким-то причинам жил с родителями. Андрея эта тема очень заинтересовала, и они с Эмилией Петровной пришли ко мне для переговоров.
Андрей сказал, что наверняка гвардейцы погибли, иначе давно пришли бы за своим оружием. Услышав, что с милицией связываться моя сестра категорически не желает, предложил нам свой вариант. Он сказал, что сейчас ездит с дальнобойщиками, и ему очень желательно иметь оружие, но купить его ему не на что. Если мы уступим ему в цене, то он заберет у нас этот автомат, перебьёт все номера и, постепенно расплатившись с нами, забудет о том, где он его взял.
Сестра моя была абсолютно малообеспеченным человеком, но наживаться на торговле оружием не собиралась. Она уже была готова отнести этот автомат на помойку, но боялась, что её могут заметить. Ей хотелось только одного – чтобы автомат исчез из ее квартиры.
В переговорах прошли еще несколько дней, сестра старательно включала по ночам свет во всех комнатах, чтобы гвардеец увидел из своей казармы, что она дома и пришёл, наконец, за своими вещами, но никто не приходил.
Мы уже не сомневались в том, что ребята погибли, очень сожалели о них.
В конце концов, было решено, что прапорщик Андрей придёт и сам заберёт автомат из квартиры сестры, сам пронесёт его через многочисленные патрульные посты. Разумеется, Эмилия Петровна не отпустила сына одного и пошла вместе с ним. Они вынесли автомат ночью, как заправские подпольщики. Когда они возвращались, их несколько раз останавливали для проверки, но пропускали без особых проблем – кто-то знал Эмилию Петровну по городу, кто-то просто уважительно относился к её профессии – учитель. Они добрались без приключений, мы с сестрой облегчённо вздохнули и, впервые за несколько дней, смогли, наконец, спокойно уснуть.
Прошло ещё дня два, и вдруг появился преждевременно оплаканный нами гвардеец. Сестра настолько опешила при его появлении, что так потом и не смогла вспомнить, поздоровался ли он, прежде чем войти. Гвардеец обошел всю квартиру, заглянул во все углы, даже в туалет. Убедился, что сестра в квартире одна, открыл посудный шкаф и достал спрятанные им документы.
«Ты документы у меня спрятал, а мне ничего не сказал? Почему? Где ты пропадал столько дней, что с твоим другом?» - стала спрашивать она, постепенно приходя в себя.
«Друг мой в госпитале, его должны комиссовать. Доктор сказал, что ты правильно всё делала и руку ему спасла, а то без руки бы остался или вообще бы умер. Я не приходил, потому что занят, некогда мне - служба. Давай мои вещи, автомат давай».
«Вещи твои в шкафу, а автомата нет. Я его в милицию сдала».
«Ты врешь, тетка!» - крикнул он. «Если бы ты в милицию сдала, меня уже давно бы арестовали, или засаду бы в твоей квартире сделали. Ты себе его забрать хочешь, или племяннику отдала. Я знаю, что у тебя на улице Калинина живет мать, сестра и племянник, я его видел, ему лет 17. Мы всё про тебя знаем, смотри, а то пожалеешь».
Он открыл шкаф, взял свои вещи и стал все проверять: «А ботинки где, продала?»
«Вон твои ботинки, в прихожей стоят – воняли сильно, пришлось из шкафа вынуть».
У неё пересохло в горле, болела голова, и ей пришлось присесть, чтобы не упасть.
Ухмыляясь, он подошел к ней, наклонился: «Короче, тётка, даю тебе ещё один день. Завтра приду в это время. Как хочешь, но чтоб автомат был, а то хуже будет», - и вышел, унося свои вещи.
Немного опомнившись, сестра отправилась звонить мне. Она только и смогла мне сказать, что гвардеец приходил к ней и грозился прийти завтра. Конечно, я сразу же всё поняла и стала звонить Эмилии Петровне.
К счастью, сын ее еще ничего с автоматом сделать не успел, и в этот же вечер он пришел ко мне.
Очень раздосадованный (и это понятно), он вручил мне в руки автомат и сказал: «Скорее всего, ваш гвардеец уже давно отмазался от потери личного оружия и теперь хочет его либо себе оставить, либо продать».
Я была с ним абсолютно согласна, но что же можно было поделать в этой ситуации?
Только и сказала: «Извини, пожалуйста, что так получилось. И спасибо тебе».
Потом стала думать, как мне этот окаянный автомат спрятать на ночь и как завтра донести его до сестры. Ничего лучше не придумав, кроме как спрятать оружие в подушку, я решила и завтра нести его в подушке. Разумеется, ночью я не сомкнула глаз, а утром запихала подушку с автоматом внутрь дорожной сумки и, набросав сверху всякой ерунды для маскировки, отправилась к сестре.
Я изо всех сил старалась нести сумку так, чтобы вес её был незаметен, и лицо сделала как можно более безразличным, хотя внутри от страха всё дрожало. Не знаю, что бы я делала, если бы меня остановили, но мне повезло – к тому времени дневные посты в городе почти все отменили.
Я шла по немноголюдным улицам, где проходили самые тяжёлые бои, смотрела на следы от пуль на стенах. На стене одного из домов отверстие было необычное, сквозное, между первым и вторым этажами. Почему-то я сразу поняла, что именно в этом доме погибла женщина в первый день войны. Женщина жила в квартире с двумя малолетними детьми, муж, как и во многих семьях, уехал на заработки в Россию. Снаряд из гранатомёта убил женщину в её собственной квартире, непостижимым образом пробив несколько стен по какой-то фантастически кривой траектории.
Рассказывали, что назавтра сынишка завернул тело матери, положил его на какую-то тележку и повёз хоронить на кладбище. Он катил свою тележку под обстрелом почти через весь город, один. Когда мальчик уже почти дошёл до кладбища, его остановил махмудовец. Потрясённый услышанным, махмудовец дал мальчишке денег (почему-то опять называли сумму сто долларов – зарплату им выдавали стодолларовыми купюрами, что ли), и даже помог ему дойти до кладбища.
Все, рассказывавшие эту жуткую историю, утверждали, что в этом районе вели стрельбу из гранатомётов войска именно президентской гвардии, и погибла женщина от «меткого» выстрела защитников.
Говорили также, что отец семейства появился сразу же после подавления мятежа – все эти дни он провёл на таджикско-узбекской границе, которая была закрыта для всех перемещений. А когда границу открыли, и он смог приехать домой, его ожидали вот такие трагические новости.
Я уже почти дошла, когда увидела спешившую мне навстречу сестру. Как же мы друг другу обрадовались!
Решив обязательно дождаться «смелого вояку» (уж очень хотелось в глаза посмотреть этому паршивцу), я провела у сестры весь день, но гвардеец так и не пришел (!?). Я не могла остаться на ночь, пришлось уйти. Шла и всю дорогу ругалась. Сколько же могла продолжаться эта история с проклятым автоматом?
Сестра моя провела бессонную ночь и тревожные полдня. Гвардеец всё не приходил. В конце концов, она уже так изнервничалась, что устала бояться.
Она собралась и отправилась прямиком в гвардейские казармы. Там объяснила часовому, кто ей нужен, он почему-то сразу понял и сказал, что этот военнослужащий сейчас дежурит. Сестра потребовала его вызвать, и через некоторое время появился наш старый знакомый.
Сестра даже не стала с ним разговаривать, только сказала: «Я сторожем к твоему автомату не нанималась. Жду ровно час, не придёшь – звоню в милицию», - повернулась и ушла.
Через час она увидела из окна бредущего по дороге гвардейца. Тот шёл медленно и всё время озирался по сторонам. Чуть отстав от него, следом шел второй, незнакомый солдат и тоже оглядывался.
В квартиру гвардеец сначала вошёл один, и только после проверки всех уголков позвал второго.
«Что ты тут шаришься, как у себя дома?» - разозлилась сестра. - «Боишься, что засада здесь? Кому ты нужен – связываться с тобой. Забирай свой автомат и вали отсюда».
Несмотря на его нагловатую ухмылку, было заметно, что он всё же трусит.
Когда они уходили, сестра только и сказала ему вслед: «Эх ты! А я ведь тебе и твоему другу жизнь спасла. И не только жизнь, но и честь».
Гвардеец повернулся к ней, похлопал по плечу: «Это правда. Ладно, спасибо тебе, тётка, пока».
Больше они не встречались, что там и как в его солдатской судьбе сложилось, неизвестно.
***
Прошло время. Отмыли кровь на стенах войсковой части, вставили выбитые стекла, починили разрушенные крыши, замазали и оштукатурили трещины и выбоины в стенах домов. Головы все больше были заняты бытовыми проблемами, которых в республике было и есть великое множество.
Весь остаток зимы в области не отключали электричество – это было единственное положительное последствие войны. Жизнь постепенно входила в мирное русло.
Но не так просто оказалось залечить раны душевные. Сестра моя после тех событий совсем разболелась, и без того слабое её здоровье словно было окончательно подорвано пережитыми потрясениями. Мы ничего не могли сделать, не изменило ситуацию даже возвращение ее гражданского мужа из очередного российского вояжа. Сестра таяла на глазах, как будто у нее просто не осталось желания и силы жить. А потом она умерла.
Неожиданно и нелепо умерла Эмилия Петровна. Она поехала в Россию получать оформленную там пенсию, поехала автобусом, так как поезда не ходили, а самолетом лететь было очень дорого. Абсолютно здоровая, практически никогда не болевшая, она умерла в дороге, от неведомо как оторвавшегося тромба.
Умер её старший сын, прапорщик-пограничник, так и не сумевший найти себя в этой жизни.
Из всех непосредственных участников этой истории с автоматом в живых осталась только я. Не считая двух отважных гвардейцев, конечно.
Но поскольку благополучие этих двух смелых, но совсем неблагородных бойцов меня волнует меньше всего, я могу смело опубликовать свои воспоминания без малейшего риска кому-то навредить, что я и делаю сейчас.
В память о произошедших событиях власти поставили памятник перед въездом в Худжанд. Огромный орел клюет зажатую в мощных когтистых лапах большую змею. Что означает сия аллегория? Кто и кого терзает? Ведь война-то была гражданская. Да и войной ее не назовешь – мятеж.
Вот такая странная война.