Крис…
- Стивен… - бросая в бокал третий кубик льда, говорил мистер Сильенсо, по обыкновению, голос его звучал мягко и вкрадчиво. - Пока я только просмотрел вот это…
Он указал на маленький журнальный столик, точнее на папку на нем с не аккуратно написанными буками, еле читаемыми и соединяющимися в слово «неизвестно». Пожалуй, Стивен Лесли Чан выводил аккуратно только ноты.
- В общем, я взглянул… и это, смею заметить, очень даже ничего! Шестая за год! Потрясающе! Стивен! - только Сильенсо мог не слыша музыкального произведения, определить по написанным нотам уровень его красоты. Этому поразительному качеству всегда удивлялся Стивен.
Лесли Чан сидел в тёмном кабинете, упёршись глазами в крышку рояля, изучая её блестящее старое покрытие. Вечер, девятый час… скоро ему пить чай с щепоткой сушёной индийской травы и ещё писать, а Педро Сильенсо осушил всю бутылку этой американской дряни и не собирается уходить. Балконная дверь с шумом распахнулась, и просторная, продрогшая после дневного ливня терраса захватила бежевый бархат занавески, и ветер попытался уронить с журнального столика "потрясающую" рапсодию Стивена Лесли Чана. Немного хмельной Сильенсо, с кряхтящим «…оп» спас листы, но пролил немного виски на пол. Стивен стал разглядывать небольшое алкогольное пятно на ковре.
- Знаешь, пожалуй, увеличу тебе жалование!
Сильенсо краем глаза взглянул на композитора, ожидая его оживления, радостной реакции, но тот продолжал переводить взгляд от пятна виски на ковре до крышки рояля.
Лесли Чан прекрасно понимал, как сейчас ничтожна оценка его рапсодии мистером Сильенсо. Ему лишь бы клепать новые композиции, чтобы были премьеры, чтобы больше денег, денег, денег…
- Да! – вдруг прервал его Сильенсо, - я смотрю, снова для скрипки?
Стивен ровнее сел на стуле и откашлялся.
- Да… - слабо произнёс он.
- Ну что ж… соло?
- Да… - повторил Лесли Чан.
Сильенсо взял папку, прошёлся взглядом по нотным листам, сделал вид, как будто представил, как это будет звучать, и снова искоса взглянул на Стивена.
- Ну… - он бесшумно поставил на каминную полку бокал, с которого на чистую деревянную поверхность сползли по краешку алкогольные капли, - ну, я пойду.
Он аккуратно, при этом напевая Адажио Баха, сложил папку в свой новёхонький дорогой портфель.
- Тогда, до премьеры, Стив! Здоровья тебе… - он быстрым шагом направился к выходу, на пороге обернулся и добавил – и… творческих успехов.
Он ткнул пальцем в рояль, давая Стивену понять, что хватит писать для скрипки. Давай, дружок, рояль давно пылится в Доме Музыки! Мужчина за пятьдесят с толстыми кошельками очень любят рояль. Кажется, это даже писк сезона. Сегодня каждый уважающий себя джентельмен обязан купить для своей загородной фазенды рояль и обучить игре на нем самую прехорошенькую дочку.
Стивен никогда не провожал гостей до прихожей и гости к этому привыкли. Лесли Чан услышал, как дверной замок самопроизвольно щёлкнул и дёрнулся от того, что в комнате остался резкий запах ядрёного одеколона Педро Сильенсо.
Стивен прошёл на террасу. Ещё прохладно, но свежо и по-весеннему сладко стало во рту. Улыбнулся и посмотрел на раскидистое персиковое дерево – уже всё в цвету. Не удивительно, что в весеннее время у Лесли Чана на террасе всегда становилось сладко. По пустому тротуару, нацепив шляпу, шёл к остановке Педро, зажимая под мышкой папку с подписью "неизвестно". Когда он скрылся, Стивен даже стал ровнее дышать. Но потом вспомнил про свою рапсодию… и сердцебиение участилось.
«Alucinatio» - он создавал её около трёх месяцев. И вот, закончил… Он ещё раз вдохнул персикового воздуха и вошёл в кабинет, открыл крышку рояля, но играть не стал. Просто легко улыбнулся…
- Для скрипки… да, для скрипки – прошептал он.
Мраморные колонны – это его ориентир. Близорукость средней степени уже не мучила его, привык. Стивен заходил в маленькую, почти невидимую цветочную лавку, брал букет и шёл на свой ориентир. В правом кармане старого чёрного дорогущего итальянского пиджака без единого изъяна, который бы говорил о его старости, всё же лежал футляр с тоненькими в серебристой оправе очками. Он их обязательно наденет, когда войдёт в лёгкий бордовый сумрак залы, найдёт своё место и дождётся начала концерта.
Он сел с краю и через минуту к нему уже подскочил нарядный Педро.
- Слушай, ты снова без подписи! Стив, ну неужели тебе не нужна слава?
- Кто её исполняет? – только и спросил Стивен.
- «Alucinatio»? – с глупым выражением на лице спросил Педро, - Мари Зенано… Ты же сам просил! Божественная... божественная вещь, Стивен!
А Лесли Чан уже благоговейно улыбался, в волнении перебирая длинные белые пальцы, нащупывая кольцо, которое полгода назад ему подарила мама. Педро не мешал ему уходить в какие-то свои воспоминания. До начала концерта ещё около часа. И Стивен закрыл глаза, немного склонив голову к бархатной, пахнущей сладкими женскими духами спинке кресла...
***
Она вплетала в волосы фиолетовый ленточный цветок. В саду пахло магнолией. Стивен, поправляя очки, следил за ней и улыбался. Аккуратная белая скамейка в глубине сада хорошо скрывала их от родителей, празднующих день рождения Стивена в саду.
-Знаешь, Стивен! – когда я вырасту - стану великим композитором…или композиторшей, как правильно?
Стивен пожал плечами и ещё шире улыбнулся.
- Наверное, композитором! А кем будешь ты? - задорно спросила Мари.
- Я… я хочу изучать вулканы.
Её детское белое лицо изменилось. Она насупилась и отвела глаза. Минуту с надутыми губами она молчала. До них доносились весёлые голоса, звон бокалов, весёлый смех гостей.
- Ну, это же скучно! – вдруг произнесла она, и её зелёные глаза словно освятили ещё не успевшую потемнеть, потушить в себе огонь, детскую душу Стивена, - вот, музыка – это другое! Она светла… она не стареет, не умирает..она есть всегда! И через много-много лет твою музыку будут слушать другие люди, Стивен!
- Но для этого нужен талант, как у Бетховена, как у Клода Дебюсси, как у… - запротестовал Стивен.
- Баха, Моцарта… я знаю, знаю, Стив! У меня он есть!
- Есть талант?
Стивен вспомнил, как на прошлой неделе она играла «К Элизе» и одиннадцать раз сбилась, лукаво улыбнулся.
- Только для скрипки…
-Что? – не понял Стивен и взглянул ей в глаза.
- Буду писать для скрипки, папа вчера купил мне скрипку...
- Правда?
Она покачала головой.
- Жалко, что ты будешь изучать вулканы… наверное, тебе всегда придётся быть в разъездах и ты не сможешь приходить на мои сольные концерты!
Она вздохнула, поправила неуклюжий фиолетовый бант, и на её бледных щеках заиграл румянец.
Он сразу вспомнил, как такой же румянец заиграл в шестнадцать, когда он впервые её поцеловал, как от счастья пылали её щёки, когда она поступила в консерваторию, закончила её и стала одиннадцатой скрипкой в оркестре. А Лесли Чан в то время уже писал под странным и практически не нужным псевдонимом «неизвестно» эпиграммы и сюиты для рояля, а позже для всего духового оркестра. Через год она оказалась на улице с маленьким чемоданом вещей в правой руке и со скрипичным футляром в левой. Из оркестра в тяжёлое время увольняли всех непригодных. Она долго плакала, уткнувшись в не по-мужски хрупкое плечо Лесли Чана и уехала в родной город. На следующий день он примчался в Дом Музыки, потребовав Педро. Стал угрожать, что не станет писать для него, если Мари Зенано не вернётся в оркестр.
Мари вернули. Она стала даже лучше играть, но её собственные композиции с треском проваливались, и она перестала писать. Замуж за Стивена она не вышла, познакомилась с Эвином, восьмой трубой в духовом и родила ему синеглазого мальчугана…
- Мари Зенано! – вдруг громом разнёсся по залу приветственный крик Педро, - рапсодия «Alucinatio», автор неизвестен!
После аплодисментов стало тихо. И она вышла на сцену. Мягкий тёплый свет окутал её маленькую нежную фигурку. Она красива, стройна и божественна. Нежно и плавно взяла скрипку, прикоснулась смычком к струнам… сердце Стивена на мгновение остановилось, она заиграла. Зелёные глаза, распущенные, мерцающие от света, как у ангела, волосы, фиолетовая лента… пылающие щёки…. Снова зелёные глаза! Прикосновение её руки, смех… голос. Её нежное святое, святое имя «Мари…».
Букет он не вынес уже в сотый раз. Оставил лежать в кресле… Поднялся и задурманенный побрёл к выходу. Уже смеркалось, когда он вышел на свой тротуар, увидел персиковое дерево, вздохнул и замер на секунду. Кажется, он забыл, что близорук. Небо было ближе… сладкий аромат персика отчётливее и нежнее. Он увидел, как на его террасе ветер играет бежевой занавеской…
Он сел на тротуар, забыв про итальянский пиджак и заплакал. Мимо пролетела белая бабочка, далеко завизжал автомобиль, а его тротуар был одинок и тих, почти всегда, и дом казался нежилым.
Утирая слёзы, он поднялся наверх.Не помня себя, добрался до кабинета, открыл рояль, взял белый лист и размашисто вывел скрипичный ключ. Рядом нежно и медленно, словно не писал, а произносил сердцем заветное «Мари»… и тут же, мельче, в скобках выводил: «для скрипки».