Внедорожник двигался с рёвом и скрипом - с крутизны на крутизну, в обрыв из обрыва, так что впереди не было видно неба. Марина съёжилась на заднем сиденье - пребывать на переднем было пыткой. Пристёгивать ее Лев не стал - кругом мягкое, не ушибёшься авось, а перевернёмся - так легче выскочишь. Только окна собой пробивать остерегайся - корпус забронирован насмерть.
Оба понимали без слов, что искать проходимые дороги - значит наблюдать последствия катастрофы и смятение толп. Время от времени разумный механизм как бы сам собой находил небольшой пустынный участок прежней магистрали - тогда двигались более-менее спокойно. Также оба без долгих рассуждений понимали, что лучше не контактировать ни с полицией, ни со спасателями. Ни с таможенниками на итальянской границе.
Впрочем, с людьми и границами тоже происходило нечто странное.
- Кабан никому не подчиняется, даже Стражу не всегда, а тем более его младшим, - проронил Лев мимоходом. - Я так думаю, у него давно накипело. На душе или том, что принято ею считать.
Есть не хотелось обоим. Когда девушка осведомилась, хватит ли бензина, Лев нехотя отозвался:
- Там другая энергия. На заправки мы раньше только для приличий заезжали.
- Солнечная? Не пропан же.
Ухмыльнулся, почти как прежде:
- Тёмная.
- И почему нас не замечают?
- Тёмная вуаль, говорю.
- Магия?
- Можно называть магией то, что не хочешь объяснять, а можно этого не делать. Я предпочитаю последнее.
Во владении языком он явно усовершенствовался, подумала она мимоходом. Вроде как даже губами не шевелит - смотрит вперёд, на стены, которые штурмует.
- Пенистое покрывало Умр-ат-Тавил, которое держит собой хаос недр. Если Возлежащий на Пороге распахнёт его, любым человеком овладеет безумие, но он благ и никогда не показывается несведущим. Клочок его нам подарили - ради тебя одной. Так что ты теперь совсем как Танит. Читала Флобера? Про карфагенянку Саламбо?
- Нет.
- Темнота в самом худшем смысле. Ничего, мы на пути в её края - вот там и обучишься. Из Церматта порулили через всю Ломбардию до Генуи, зацени. Вот погоди, вырвемся на солёный простор да пойдём по Лигурийскому и Тирренскому морю мимо Корсики с Сардинией. А оттуда в Земноморье. Прости - Средиземье.
Тем временем он сошли с гор и двигались по мощенному плитами шоссе внутри многобашенного амфитеатра зданий, почти нетронутого колыханием недр, однако пустынного.
Владычица морей, Genova la Superba, Генуя великолепная или горделивая, - объяснил Лев. Банкиры еще похлеще швейцарских или тех, кто в Ломбардии.
Внедорожник двигался как бы в узком пустынном ущелье. Пёстрые колокольни, полосатые церкви из белого и чёрного мрамора, лавки в нижних этажах прекрасных зданий с ярко окрашенными стенами и ставнями рассекались треугольными площадями и тесными коридорами, играли всеми оттенками жизни на фоне густой синевы вверху. Земной день здесь оттенялся осенялся небесным вечером - даже редкие звёзды были видны.
- Э, Мари, не захватить ли нам тут для тебя очередную недвижимость? - подмигнул Лев. - Хотя опасно: при случае ещё того похлеще обрушится.
Внезапно автомобиль последний раз тряхнуло, и горы кончились. Потянулось плоское взморье, откуда уходили вглубь причалы - некоторые были обломлены.
- Уф, наконец-то, - услышала Марина. - Душа моя от этих гор иссохла.
Гелендваген - или нечто сильно на него похожее - катил уже по берегу бухты, разбрызгивая песок и гальку.
Здесь возвышались роскошные остовы старых кораблей, что сложили паруса, как птицы - свои крылья. На одном, что был повёрнут к берегу бушпритом, крашенная в наивные цвета фигура бородатого морского бога из-под руки вглядывалась в городской лабиринт: в ногах у нее мальчик трубил в витую раковину.
- Нептун, - произнёс спутник Марины. - И Тритон. А теперь слушай и смотри.
Словно отражённый от моря солнечный блик приласкал поверхность воды и деревянную кожу. Мальчик дрогнул, приподнялся, ухватившись за колено бога, поднёс свой музыкальный инструмент к губам - и дунул.
Чудовищный вибрирующий рык родился из глубин рога, статуи и корабля, поплыл навстречу их экипажу, немо застывшим домам и горному склону. Марина попыталась рывком закрыть уши ладонями, но было уже поздно, Звук был везде: в плоти, костях и крови. В издевательском смехе Льва, в бесполезности всего, что можно было предпринять.
А потом за спиной лопнула и рассыпалась хрустальными дребезгами гигантская витрина. Звук оборвался как от удара меча, и навстречу ему с улиц обильно хлынула вода, буравя пляж узкими, скрученными в спираль многоцветными потоками.
- Здешний Acquario лопнул, - закричал Лев, отрывая от руля широкие мягкие ладони и хлопая в них. - Показательная тюрьма для морских обитателей. Свободны!
Тут одна из волн, исполненная чудовищных тел, глаз, плавников и хвостов, ударила в корму внедорожника, обтекла его борта, подхватила и в стремлении к морю понесла с собой.
- Потонем! - крикнула девушка, без пользы дёргая рукоять замка.
- С какой это стати? - отозвался её спутник едва ли не с ленцой. - Он амфибийный, только и ждал, чтобы на другой режим перейти, а ты ему только мешаешь своими порывами к свободе. Сиди смирно, Ты, кстати, сколько можешь на оборотном кислороде существовать?
- Ты спятил,
- Отчего же? Это мы сейчас скользим по поверхности, а чуть попозже уйдем на глубину. Смотреть глубоководные сады. Как их... Фукусные леса всякие. Тебе разве не интересно? Они тут не такие богатые, как в Ионии, но зато почти нетронутые. Это их вулканы стерегут: на самом дне котловина с огнём кипящей водой, Ты читала сказку о землетрясении в Мессине?
- Максима Горького? То не сказка, только было давно.
- Нет, О том, как герцог Мессины решил пошутить и обручиться с морем, будто он венецианский дож. Там еще был рыбак, влюбленный в принцессу...
- Я другое читала. Про человека-рыбу и корону.
- Ага, Ихтиандра, - Лев повернул к Марине широкое, чуть скуластое, узкоглазое лицо, и она вновь и так мимолётно удивилась, как легко он переходит из одного обличья в другое. И без видимой логики.
- Ты заговариваешь мне зубы, да?
- Угу. Чтоб тебе бояться поменьше.
- А я что - разве боюсь?
По обеим сторонам амфибии курчавились коралловые рощи, в которых домовито сновали разноцветные рыбки, зеленоватые поля водорослей играли, словно ковыльное поле под ветром, или раскачивали узловатыми ветвями, и Марина поняла, что они давно уже плывут под водой со скоростью, раз в десять превышающей скорость дайвера. И отчего-то видят всё в естественном свете, будто от внедорожника исходит собственное сияние.
Вдруг наравне с амфибией появился огромный розовато-бурый ком со щупальцами, которые то клубились по бокам глазастой головы, то тянулись за нею толстыми струями. Был он едва ли не больше неё самой. Девушка вскрикнула.
- Братец осьминог нас приветствует, - объяснил Лев. - Мой сердечный приятель. Да брось! Когда ты со мной - можешь ничего не страшиться, - продолжал он, - да и нельзя тебе в таком положении.
- Ой, а воздух?
- Запас кислорода, как в подлодке. Но это неважно: пока вода кругом, можно и из неё пить. Погоди, сейчас на автопилот поставлю.
- Зачем?
- Время рассказывать тебе сказки. Про того же человека-рыбу, только в слегка ином варианте.
И он начал каким-то немного не своим тоном:
"Жила на берегу Мессинского пролива семья рыбака: муж, жена и двое взрослых неженатых сыновей. Дом их был сложен из плоских глыб, найденных на берегу, швы промазаны грязью, крыша была из плавника и водорослей, что принесло море, зато лодка была новая и крепкая. Далеко не у всех в посёлке были такие.
Каждый день трое мужчин ходили в море, если позволяла погода, а хозяйка оставалась одна. А была она немолода - лет тридцати пяти, и вплотную приблизилась к ней старость.
- Тоскливо стало в доме, - всё говорила она мужу, - оттого что не слышно там детского плача, и колыбель стоит пустая. А когда женятся наши сыновья, то будут жить от нас с тобой отдельно. Дай мне ещё одного ребёнка для забавы сердцу.
Тот лишь отмахивался. Но вот однажды, когда рыбак с сыновьями и хорошим уловом возвращался с моря, подул крепкий ветер, заходили волны, и из воды выбросилась прямо в лодку большая рыбина. Странный вид имела она: хвост и плавники оканчивались бахромой, похожей на пальцы, губы выворочены наружу, а тело расширялось книзу, как трюм купеческого корабля. И дышала судорожно - сильней, чем обычные обитательницы глубин.
- Э, да она с икрой! - воскликнул рыбак-отец. - Мясо так себе, не сочное, а тем, что в утробе, глядишь, и побалует себя ваша матушка.
- Никогда не видел я таких созданий, - покачал головой старший сын, - не к добру это. И не годится убивать рыбу из тех, кто наполняет своим приплодом наши сети, хоть и, верно, уродливый то будет приплод. Выбросим её за борт и плюнем вдогонку.
- Так она сама напрашивается! - воскликнул младший. - Грешно отдавать морскому богу его гостинец.
Согласились с ним все трое и решили отдать матери ту рыбу. Пока добирались до дому, ветер усилился, так что они едва успели догрести до берега и пришвартоваться. Женщина, обрадовавшись, съела целиком рыбье мясо и икру - они показались ей очень вкусными.
На следующий день море стихло, мужчины снова отправились рыбачить, а женщину оставили чистить прежний улов, солить его и развешивать на жердях для вяления и сушки.
В середине дня дрогнула под ногами земля, а вода отошла от берегов, будто её втянуло в себя чудовище из глубин, Потом налетел шквалистый ветер, погнал впереди себя волну, разметал все лодки, что оставались у берега, порвал и спутал сети, а потом затих.
Когда рыбаки стали кое-как возвращаться, только одна лодка не приплыла назад. То была лодка родных той женщины.
- Шестиголовая Скилла разъярилась, схватила лодку в свою пасть и перекусила пополам, - сказал самый старый из рыбаков. - А после того ей помогла Харибда, вобрав в себя воду. Когда она выплюнула обломки, трупов среди них не было.
Что поделаешь! Поплакала женщина и стала жить одна: хорошо ещё, жители деревни жалели её и не дали совсем пропасть. А жалели ещё и оттого, что она оказалась беременна.
Невзлюбила с тех пор женщина прятаться внутри лачуги, слепленной из грязи. Ходила по берегу до изнеможения, подбирала во множестве то съедобное, что выбрасывало на песок, иногда здесь же и спать валилась, небрежно омыв ноги и лицо в кромке прибоя.
Там и застали её роды. И вот что удивительно: когда воды начали отходить, множество мелких существ, прозрачных, будто медузы, излилось из женщины вместе с ними. Длинная приливная волна подхватила их все и унесла в море.
Так родился мальчик, которого назвала женщина Кола. Когда он вышел из утробы, его приветствовал шум моря, а так как день стоял ясный и безоблачный, на волнах запрыгали солнечные зайчики. Оттого и не заплакал Кола, а засмеялся, и это было первой его похвалой миру. Едва он научился ходить, как поковылял прямо к морю. Игрушками Кола стали высохшие морские звезды, выкинутые приливом на берег, ракушки да обкатанная водой блестящая галька. Рос Кола красивым и своенравным: ни обмывать себя пресной водой, ни стричь себя не давал, так что выросли его волосы до пояса и всегда казались гладко расчёсаны. Как-то незаметно для себя и гораздо раньше, чем научился ходить как следует, научился Кола плавать - и отлично держался на волне в любую погоду.
Его мать, напротив, после родин стала бояться моря, как боятся того, что неведомо, и норовила прятаться от него за стенами. Того же хотела и для сына. Поэтому стоило мальчику отплыть в глубину, как она выбегала из дому и кричала:
-- Вернись, Кола! Вернись, Кола!
Первое время Кола послушно поворачивал к берегу. Но вот однажды, когда мать звала его, Кола рассмеялся, помахал ей рукой и поплыл дальше.
Тогда мать рассердилась и крикнула ему вслед:
-- Если тебе море дороже меня, то и живи в море, как рыба!
В сердцах сказала она это, как часто говорят неумные женщины, и не желая ничего плохого. Но то ли этот день был днем чудес, то ли какой-то морской волшебник нарочно дожидался её слов, только её сын и впрямь навсегда остался в море. Между пальцами у него выросли перепонки, горло вздулось и сделалось как у лягушки, а кожа покрылась мелкой чешуёй.
Бедная мать, увидев, что натворили ее необдуманные слова, долго печалилась, а потом ушла из этих мест насовсем. Кола мог приходить к ней как только пожелает, но именно это стало ей невыносимо: видеть, что её порождение - не человек. Лачуга, в которой никто не жил, обветшала и покосилась. Но раз в год, в тот самый день, когда у матери вырвалось нечаянное проклятие, Кола подплывал к берегу и с грустью смотрел на дом, куда ему уже больше не суждено вернуться.
В эти дни мессинские рыбаки, их жены и дети не подходили близко к этому месту, чтобы не помешать Кола одолеть свое горе в одиночку. Они ведь и сами так поступали -радость старались встретить вместе, но горем не делились ни с кем.
А с той женщиной, которая ушла, случилось удивительное. Никогда не считала она себя ни красивой, ни по-настоящему молодой, оттого не смотрелась ни во что, хотя бы отдалённо похожее на зеркало. Но вот однажды решила она попить воды из родника - так далеко забралась она от ненавистного моря - и увидела в широко растекшейся луже лицо необыкновенной красавицы лет пятнадцати-шестнадцати.
- Если это я, - сказала она себе, - то не годятся для этого тела мои лохмотья, а сама я годна лишь для ложа владыки.
И снова стало по её словам, хоть и думать не думала, хотеть не хотела женщина такого.
Однажды герцог Мессины охотился в тех краях, где поселилась красавица. А она жила в брошенном доме и добывала себе пропитание подёнщиной, лицо же свое прятала под слоем жирной голубой глины, которую отколупывала на ночь и утром снова намазывала на лицо, как масло.
- Что за красотка получится из этой дикарки, если её отмыть и умастить слоем золотых червонцев! - воскликнул герцог. - Право же, те высокородные шлюхи, с которыми я так поступаю, куда менее поддаются моей алхимии.
Он подал знак своему конюшему, тот подхватил юную женщину к себе на седло и увёз во дворец, где ей занялись прислужницы герцога, торопясь поспеть до его прихода.
Вот от неё-то, своей любимой и драгоценной игрушки, и услышал герцог о ребёнке, что канул в море. Захотелось ему посмотреть на такое чудо, и велел он всем рыбакам и корабелам Мессины высматривать для него Кола-Рыбу.
На рассвете одного дня матрос с парусной шхуны заметил в открытом море, как Кола играет в волнах, словно дельфин. Матрос приставил ко рту ладони и закричал:
- Эй, Кола-Рыба, плыви в Мессину, к дворцу тамошнего владыки! С тобой хочет говорить твоя матушка, которая нынче в большой чести у герцога!
Кола тотчас повернул к берегу. Сколько времени прошло - никто не знает, только однажды он подплыл к ступеням дворцовой лестницы, что уходила прямо в воду небольшого залива, вострубил в морской рог и крикнул:
- Матушка, где ты? Кто позвал меня именем моей матери? Отзовись!
Герцог в мантии и короне спустился до половины лестницы, держа за руку свою разнаряженную в пух и прах конкубину, и заговорил:
Это я позвал тебя от её имени. Слушай меня, Кола-Рыба! Желал бы я взять твою матушку своей женой, но стыдно ей идти за меня без приданого. Мое герцогство богато и обширно: это горы и скалы, зелёные рощи и озёра, города и дворцы, селения и пастбища, рыба у прибрежной полосы и раковины на литоралях. Но что скрыто в подводных владениях её сына, неведомо никому. Не стану я покушаться на всё это, но одно хотел бы знать, что причастна моя милая невеста к величайшим богатствам.
- Удивительны твои речи, о герцог, - ответил Кола-Рыба, - и ещё более удивительная судьба постигла мою матушку. Никогда не считал я эти богатства своими или чьими-либо ещё, однако посмотреть я посмотрю.
Вернулся он через семь часов и описал чете любовников долины, горы и пещеры, рощи из разноцветных кораллов и леса из водорослей, Рассказал о диковинных рыбах, которых никто кроме него не видел, потому что они живут далеко внизу, в густых зелёных сумерках, и чудовищных созданиях, которые обитают в вечном мраке. О холодных реках и горячих ключах, что текут в нутрии самой воды. Но в том месте, где одна гигантская каменная плита налегает на другую, наполовину скрывая огромную впадину, не смог ничего разглядеть Кола.
- Наверное, там спрятано самое главное сокровище нашего моря, - сказал герцог метрессе. - Пускай он посмотрит.
- Сынок, - сказала женщина, и голос её был точно таким, как тот, что пел над его колыбелью. - Доставь мне радость, прошу тебя.
- Зачем тебе, матушка, то, чего ни ты не сможешь достичь, ни я не осмелюсь поднять наверх? - спросил Кола.
Но так как хотел он для неё всего самого прекрасного, что бывает в воде и под водой, то послушался и вновь ушёл в пучины морские.
Целый день и целую ночь пропадал там Кола. Вернулся измученный, смертельно усталый, но отчего-то радостный и сказал герцогской чете:
-- Слушайте, герцог и моя матушка. Дна я так и не достиг, потому что вырываются из провала струи кипящей лавы и стрелы огня, а извергает их сидящая там огромная чёрная жаба с мудрым ликом наподобие человеческого. Роятся вокруг неё крошечные существа и поют диковинные песни, о которых нельзя сказать, мелодичны они или подобны дикому скрежету. И видел я, что стоит город Мессина на мрачной базальтовой скале, и струи те уже на исходе своей мощи подмывают основание камня. Сулит это неизбежную гибель столице и её обитателям.
- Откуда ты знаешь о том, дорогой Кола? - спросила женщина. - Не говорил же ты, в самом деле, с теми жуткими тварями?
- Нет, они же не понимают земного языка. Но они манили и звали меня к себе, - ответил человек-рыба. - Только я не мог. Тяжко там существу с верха: вода внизу тяжела, как камни, давит на грудь и не пускает в себя.
-- Прыгни с верхушки сторожевой башни маяка, -- посоветовал герцог. - Ты пронзишь воду как острием шпаги и не заметишь, как опустишься на самое дно.
- Нет, - ответил Кола. - Это верная смерть или нечто во всем ей подобное.
- Но мы должны узнать, сынок, - настаивала герцогская конкубина. - Что, если мы тут погибнем вместе с нашей столицей?
- А чтобы мы безусловно уверились, что ты побывал в расщелине, - подхватил герцог, - принеси нам знак оттуда, что и будет твоим подарком матери.
- Хорошо, я попробую в последний раз, - ответил Кола.
Он поднялся на сторожевую башню и с её верхушки ринулся в волны.
Три дня и три ночи ждал его герцог и ждала красавица, стоя на самой последней ступени.
И вот, наконец, выгнулась посреди залива морская гладь, замерцала яркими бликами, и поднялось из воды чудище, похожее на огромную медузу золотистого цвета, с птичьим клювом и щупальцами, похожими на косы, широко заплетенные в семь прядей. Только и осталось у него человеческого, что карие глаза с искрой.
И провещал глубоководный монстр:
- О мать! Лишь по одной любви к тебе вернулся я сюда, ибо с недавних пор тяжек стал мне воздух земли и невыносим яркий солнечный свет. Оттого сам я стал тем знаком иного, который вы от нас потребовали. Велено мне также передать вам обоим дары, коли вы так их добиваетесь. Тебе, герцог, - совет: не отягчай главу свою дорогой короной и не делай крыши тяжелей основания домов. Матушка же, сказали мне, и так получила два подарка: первый - в уплату за неблагодарность, когда доброго слова ни у кого не нашлось для Царь-Рыбы, что вручила себя людям. О том я больше говорить не стану. Вторым стали её красота и свежесть - так получилось оттого, что выносила она в себе многочисленное потомство Царицы и Великого Жаба, моих младших братьев и сестер. А как вы распорядитесь полученным - это не наша воля и не наша забота. Прощайте!
С этими словами ушло создание под воду, где была его истинная родина, и больше о нём не слышали.
Зато слышал весь мир, когда страшное землетрясение разрушило прекрасную Мессину и соседний город Реджо-ди-Калабрия: горы с гулом и грохотом свергались вниз, приливная волна ударяла в берег, в земле раскрывались и закрывались алчные пасти трещин - и становились гробом для обитателей те дома, где, по обычаю тех мест, кровля была тяжёлой, а фундамент и стены - сложены почти без раствора. Тогда лишь учёные вспомнили о пророчестве Кола, но впоследствии, когда еще более ужасная катастрофа постигла город, сравняла с землей все здания и погубила почти всех людей, - узнали его все оставшиеся в живых".
Пока Лев мерным и монотонным голосом читал сказание, Марина ухитрилась задремать, но когда он замолк и она невольно встрепенулась от этого, оказалось, что текст вошёл в неё до последнего слова и последней паузы.
- Зачем ты мне это рассказал? - спросила она.
- Затем, зачем и Кола выдал свои предсказания. Чтобы ты подумала и кое-что поняла. В том числе о себе самой. А теперь держись!
Тут их накрыло чернильной тьмой и поволокло вдаль со скоростью вообще невиданной.
- Не трусь, это нам защитная подушка. Среднее Море уже почти миновали, теперь братец Спрут протащит под панцирем Большой Черепахи, - Лев пролез между передними сиденьями к ней и хватанул за руку в обычной своей манере.
- Какая-такая черепаха?
- Одна из тех, на коих зиждется Великий Диск, - хмыкнул тот. - Ну, по крайней мере Африканский континент. Там внутри подобие грота со внутренним морем, о котором внешние люди еле догадываются. Мы с тобой могли бы продраться через Атласские горы, но уж лучше прямо по назначению. В горах-то нынче весьма и весьма неспокойно. Низвергаются и извергаются где только могут.
Продолжение "Особняка в горах".