Сказка – быль, рассказанная выдумщиком...
Эта наистрашнейшая история могла случиться только с будущими пионерами, их старшими братьями и набожными бабушками, незлым наветом поминающими царя косаря и царицу морквицу... где-то в русской глубинке, в прекрасные времена советского застоя, а была она на самом деле, или не была – известно совсем немногим! К их числу можно добавить разве что отрывной календарь, мелкой строчкой заметивший о приближении полузабытого праздника на Ивана Купалы, всё своё историческое празднично-ритуальное наполнение сведшего к незанимательным посиделкам вокруг костра.
Висел численник в упечи, тонкой занавесью отгороженной кухоньке в горнице добротного деревенского дома, хозяйка которого приходилась бабушкой четверым внучатам от своих троих детей. Старшему внуку восемнадцать, большой уже, в армию скоро. Ещё мальчонка, возраста пред-школьного, и две девчушки, двойняшки чуть за ясли. Взрослый после выполнения нехитрых домашних хлопот гуляет допоздна, если не сказать до раннего утра. Малыши основные бабушкины ученики и благодарные слушатели. Бабушкина радость.
В общем, Иван, да Сашка с Машкой с Дашкой…
В достопамятный год Иван Купала выпал на воскресенье, а предшествующая суббота – повсеместно на всей деревенской Руси и без того банная. Суббота всегда начинается засветло с раскурки банного камелька: воду в бак старший внук с вечера пятницы наносит и для удобства припасёт в предбаннике поленья. До двора рукой подать, но Ванька всегда так делает для бабушки. Любит, потому что.
Баня натоплена и скутана, час-другой на жару выстояна, первыми опробуют взрослые. Напарятся в одышку и оставшиеся полдня лежат-полёживают, отдыхают от недели трудной. Пыхтят, остывая, как самовары пузатые. Малых детей на раннем жару не моют, выжидают вечера, чаще просто купают ко сну. И ребятишкам городским прохлада привычнее, и всё одно испачкаются, коли светлым днём намоешь. Банный день старший внук завершает глубокой ночью после гуляний. Не сидит молодость взаперти, пропадает допоздна, волей наслаждается.
И вот воцарился вечер полутёмный безветренный. Яркие звёздочки мерцают округ луны одинокой и, отрываясь, подчас падают. Калитки палисадников по улице поскрипывают, в подворотнях псы шуршат цепями железными, дровники поленцами постукивают под котами полазушными. И то ли на полатях в горнице, подволоке ли шорох возникает страшный, под одеяло загоняющий. Дети малые намыты скопом, в спальне по постелям уложены: на кушетке Сашка, в кровати под перинками двойняшки. Бабушка внукам сказки читает народные из книжки старинной, ну, а паузы недолгие сверчок иногда заполняет трелью еле слышимой.
Сказка сказывалась про молодца удалого с девицей красавицей, да нечисть всякую, наяву невиданную. Ягу-бабу костлявую с чертями косматыми под рожищами страшенными. Про леса дремучие да утопи вязкучие. Бабушка читает, внуки вопросами одолевают, переспрашивают по незнанию.
– Бабушка, а какая она, Баба-яга костлявая? – в задумчивости спрашивал Сашка.
– Старушка это такая, ушлая, худая и неряшливая, ходит с подогом посохшим! – отвечала бабушка
– А как это, ушлая? – не отставала Дашка.
– Ну... хитрая, в глухом лесу живёт и людей горемычных в свою избушку хитростью заманивает-ворует.
– А Ваню нашего покрасть может? – остереглась Машка.
– Ивана может, да только он в компании гуляет. Сборища людские Баба-яга стороной обходит-опасается.
– А как черти выглядят? – допытывался Сашка.
– Черти... как люди они, только волосы по всему телу. Оттого полохатые. Руки человеческие, а вместо ног копыта как у козлёнка соседского. Видели, поди?
– А рожки у них есть? – продолжала Дашка.
– Рожки у анчуток, малых чёртиков. У рослых чертяг рога большие, толстые да кручёные.
– И бородка у анчуток есть? – домыслила Машка.
– Вот бороды у чертей одинаковы. Коротки да жиденькие как у того же козлёнка Бешки.
Сравнение чёрта с кем-то знакомым ребяток забавляло, а нечисть с ласковым названием «анчутка» привела в восторг и страшной уже не представлялась.
В это время к лавочке за палисадником, через пару домов по порядку, молодёжь сходилась на посиделицы полунощные. Парни бравые с инструментами музычными, девушки скромны как на выданье. Часто тут компании собираются, друг с другом общаются, себя кажут, пары завязывают. Анекдотами тешатся, байки забавные сказывают, песни поют под гармошку, а чаще под гитару завывают. В игры разные на желания играют, поцелуи загадывают. В руках все держат ветошь берёзовую, гонять комарьё надоедливое, ненасытное. Ветками по ляжкам, по загривкам друг друга шлёпают, бранятся беззлобно да смеются, потешаются… Молодо тут, весело!..
Этим вечером молодёжь собралась возле любимой скамеечки, за околицу двинулась. За деревню, подальше к выселкам. Костёр большой жечь. Вечер летний, хоть и самый короткий в году, но впору тёплый, а огня традиция требует. Широко отмечать Иванов день песнями-плясками и игрищами с огромными хороводами, как во времена незапамятные уже стало редкость, но костёр сам по себе и без повода праздник.
– Баба, а если Баба-яга никого в лесу не найдёт, она может в деревню прийти, в наш дом забраться? – донимает Сашка.
– Может-может, она часто по деревням ходит и подожком крылечки остукивает. Проверяет двери открытые.
– А как же она такая старенькая далеко ходит и не устаёт? – замечает Дашка.
– Так она на чертяке окаянном... Усядется на загоршки, в рога крепко вцепится, палкой по ляжкам его охаживает, на деревню гонит.
– А если одиноких людей в деревне не найдётся, что они тогда делают? – улавливает мысль Машка.
– Тогда в бане моются и уходят восвояси... не солоно хлебавши. Видимо так получается. Поговорка в миру есть, что по ночам в банях моются только бабы ушлые да черти косматые, – бабушка предугадывала неурядицы: чтобы дети раньше в баню просились и в улицу вечерами из избы не выбегали.
– Ну... спите, неугомонные. Никак вас не утовонькаешь...
Стемнело. Тишина необычайная нагоняет дрёму скорую. Сказка бабушкой досказана, объяснения закончены. Детишкам глазки закрыть и спать велено. Вот уж хозяйка на койку легла.
Спала бабушка в горнице, там где старшая дочь с мужем. Внукам спать хочется, глазки сами собою слипаются, но фантазии разыгравшиеся сны не подпускают. Лежат ребятки одни в спальне, изредка перешёптываются, хихикают, сказку бабкину вспоминают. Дрожат от шорохов всяческих да зловещих скрипов шугаются.
Молодёжь вовсю резвилась на выселках. Под слабенькую алкогольную настойку, сворованную кем-то у родителей специально к празднику, чтобы ночь веселее проходила. Настойка закончилась быстро, молодёжь потихоньку стала разбредаться в сторону деревни и уединяться: кто по парам тайно, кто громко гомонящими компаниями в поисках продолжения, кто по своим делам отошёл. Вокруг костра стихло.
Иван обратил внимание на ровесницу Шурку случайно. То ли иван-да-марья, Шуркой к утру припасённая, ароматом голову вскружает, какой ли другой запах дурманит, но девка, играючи, чуть не с размаха залепила Ваньке звонкую пощёчину, когда с полным брюшком крови от его щеки комар отрывался. Попала: и комара не упустила, и кровь до уха размазала. Затем, мягкими ладошками кровь с Ивановой щеки ласково вытирала, и одновременно незаметно его сердце всё глубже амурной стрелой пронзала.
В тот момент, когда робкая стрела давнишней девичьей влюблённости наконец-то проткнула чёрствое Иваново сердце, скользящая волна кипучей крови обожгла напыженную плоть, Ваня встрепенулся, в крас вошёл – какая Александра всё-таки ж красивая стала! Знались они друг с дружкой с детства, штанов не считано, сколько порвали в совместных лазаниях за недоспелыми яблоками, коленок передрали в салках, но как на противоположный пол Иван на Шуру посмотрел впервые.
Это девка парнем года два уже грезила, гадала на суженого, прихорашивалась на вечёрки, взгляд в землю опускала, завидев, и щурилась озорно. Стрела её амурная терпеливо ждала своего часа, но долгожданный коварный комарик соизволил испить кровушки только что. Да испил-то как к оказии: хмель по случаю головы одурманил, робость отогнал, и Ванька разомлел, да и лишних глаз поблизости уже не было.
Ну, а целоваться на улице не дают всё те же комары гнусавые или мошкара мелкая, кровопийцы всюду лезущие. Только губы соприкоснуться, ветки остановятся, как тут же насекомыми отплёвываться приходится. А вдруг большего захочется? Штаны не стянешь, осрамишься только! А дело шло к продолжению, по всему видимо! Люди взрослые... с мозгами детскими...
Не зря календарь субботу красил: баня ж томится ожиданием! Озарение напало на обе головы одновременно, желание забуйствовало, спешно подгоняя. Пошли, не мешкая, объятия не раскрывая и губ почти не размыкая.
Дом спал, казалось с улицы. Окна погашены. Молодые решили войти спереди, отворили дверь, но в раздумьях встали перед ступеньками, поднимающими пришедших на уровень пола коридора. Стоят возле двери, перешёптываются:
– Шурка, что делать будем? Со стороны огорода заходить бесполезно. Темень, прясла нераздвижные, да клямка кованая заднюю дверь натуго держит. Но и здесь половик бабка сняла, ступеньки и половицы в сенцах скрипеть уж больно прытко будут. Тем слышнее ночью такой тихой. Если вдвоём пойдём, раскроют нас тотчас и поутру вопросами одолеют. Малыши спят, поди, а вот бабка меня всегда тайком дожидается, делает вид, будто спит, но сопеть начинает только после прихода.
– Как быть, Вань? Придумай что-нить, ты ж мужчина.
– Да тут и думать нечего, скрипеть только двумя ногами надо бы, пойми. Короче, делаем так: иван-да-марью с ветошью вон в ручку сунь, чтобы руки освободить, залазь ко мне на загоршки, хватайся крепко обеими руками, а я тебя уж допру как-нибудь. Шаги только одни будут слышаться. Уйдём через задний ход, и с утра вопросов не будет.
Бабушкин дом представлял собой сруб пятистенок, растянутый вглубь огорода каменной пристройкой с дополнительной комнатушкой. В ряд горница, спальня и дальняя комната, изредка служившая второй кухней. От избы через сени двор. Незамысловатая архитектура засунула баню в дальний его угол, чтобы морозными зимами распаренные домочадцы перебегали в тёплую избу не под небом. Длина коридора с полдюжины саженей, в середине сооружены две лёгкие деревянные перегородки с жиденькими дверцами, своей никчёмностью напоминающими хлипкие огородные калитки. Между перегородками проходной чулан, когда дверцы закрыты, но они постоянно держались открытыми, отчего сени сливались с длинным коридором.
Свет в сенях из горницы включается, да из дальней комнаты, влюблённым, значит, недосягаем. Не догадывался Иван, что сегодня бабушка его не дождалась – томительная дрёма глубоким сном утихомирила. А Шурка-то девка деревенская, дородная, молоком парным да сливками вскормленная, отчего пуда четыре на свои полтора метра роста имела. Хоть и Ванька далеко не слабак, но одно дело в открытую мешки с картошкой таскать, другое – любовь в темноте крадучись перетаскивать. Тут опыт нужен длительный, сноровка ли природой даренная.
Попусту не растягивая время, молодые осторожно двинулись во мглу, как только девка оседлала парня.
В спальне Машка растолкала Дашку:
– Даша, слышала, кто-то на порожке топчется?
– Точно, в калидоре шепчутся вроде, – оклемалась Дашка.
Девчонки разом юркнули под одеяло, потому что снаружи страшнее. Шёпоток и тихие перетаптывания возле входной двери длились недолго. Вот уж совсем стихло. Даже сверчок за печкой смолк. Тоже заинтересовался, видимо – прислушивался. Вскоре малые домочадцы уловили, как напрягаются старые половицы, тяжело и протяжно поскрипывая почему-то громче обычного. Еле слышно детскому уху, но заметно заглушая сопение взрослых из горницы. Давно ступеньки такой тяжестью не испытывались.
Медленно-медленно, тяжёлой поступью, крадучись с долгими паузами скрип поднялся на уровень пола. Снова подвисла тишина. Кратковременно. Скрип, скрип-скрип, скрип, скрип-скрип-скрип, скрип – что-то неведомо-пугающее подкралось к первой перегородке коридора. Здесь шаговый скрип-тенор залился истошным фальцетом открываемой дверцы, но быстро иссяк. Через несколько секунд возобновился тихим хлопком и глухим басом прохрипел вдоль чулана почти с тем же тактом: скрип, скрип, скрип-скрип, скрип-скрип-скрип, скрип…
Пока истощался зловещий скрип притвора, неожиданно встрепенулся полог над девчоночьей кроватью, и под одеяло к ним забилось дрожащее Сашкино тело. Да так ловко, что двойняшки даже охнуть не успели с оторопи?!
– Маша, Даша, знаете, кто по нашему калидору бродит?
– Не-ет, а ты знаешь? – одна сестра отвечала, вторая отрицательно мотала головой.
– Это Баба-яга на чертяке мыться приехала, наверное! – испуганно, но спокойно поделился догадкой двоюродный брат. Детские нервишки крепче оказались, чем могло сложиться впечатление. Смелая Сашкина думка не усугубила девичий страх, а совсем наоборот: девчонки воспрянули духом – с ними же мужчина в постели, в конце-то концов?!
– А чо он тогда копытами не цокает? – изумилась Машка.
– Так половики же по сеням уложены, – выручила Дашка
– Сашка, а давай их так спугнём, чтобы они к нам больше никогда не заходили, – Машка осмелела первая.
– Как их спугнёшь-то? Вдруг они не испугаются, а нас с собой в лес утащат? – сопротивлялся Сашка.
– Так они по одному утаскивают, а мы компанией пойдём.
– Всё равно страшновато как-то, – начала немного робеть почему-то именно Машка.
– Да чо бояться-то? – вдруг попытался поддержать сестру Сашка, – Бешка же нестрашный? И трусливый какой-то, всегда полохается, когда цепь по корыту громко брякает.
– Точно! Значит надо чем-то побрякать! Можно ложками по кастрюле! – вслух подумала Дашка. Она, как всегда, самой смышлёной оказалась.
Дети быстро загорелись неожиданной идеей. Превозмогая страхи, с безвольно трясущимися коленками пугальщики вышли в дальнюю комнату и приоткрыли дверь в сени, через тонкую щёлку выжидая зловещего фальцета второй перегородки. Тут же на кухне в руки были взяты железные ложки, плошка да эмалированная кастрюля с жестяным подносом.
– Сашка, как только увидишь Бабу-Ягу, отворяй дверь, а мы кричать начнём и ложками бить-колотить.
– Вань, ты так медленно двигаешься, устал, поди?
– Шурка, сиди, не ёрзай. Мало того, что и так ничего в темени не видно, так ещё твои космы не дают всмотреться.
– Вань, я ж руками за тебя держусь, как их уберёшь-то?
– Тогда не донимай хоть. Сейчас дверцу надо нащупать. Потерпи ещё пару шажочков.
Скрип-бас подошёл ко второй перегородке, и начал снова завывать скрип-фальцетом. Дверка открывалась от чулана и успела она отвориться всего наполовину. Ваня успел сделать только шаг…
– Девчонки, там похоже взаправду Баба-яга на чёрте сидит. Я в потёмках ноги заметил висячие и головы не видно, – прошептал Сашка.
– Патамушта косматые, – подтвердила Машка.
– И грязные наверно, раз мыться собрались, – вновь сообразила смышлёная Дашка.
Девчонки переглянулись и в унисон завизжали всеми силами. Сашка тотчас же включил в сенях свет и с маху бросился тельцем на дверь. Вслед ринулись Машка с Дашкой. Дверь распахнулась хлопком о стену дома, в сени вывалилось нечто неведомое, но с визгом и бряцанием ложек-плошек по кастрюле и подносу. Бесстрашный пацан второпях запнул о порог и нырнул под дверь, сёстры с разбега распластались на предводителе, всё ещё продолжая истошно вопить и греметь железками.
Такой психической атаки ни одна нечисть не выдержит! Чёрта обуял потусторонний ужас такой силы, что он отчаянно шарахнулся в сторону, в ткнулся лбом и тут же отпрянул в другую, запутался на половике, споткнулся о пустое жестяное ведро и грохнулся навзничь вместе с прилипшей к хребту Бабой-Ягой. Косматый всем телом придавил костлявую, та взвизгнула на выдохе, и крепче в вцепилась в чертяку руками и ногами. Испуг не задержал Ваньку на полу чулана, он вскочил, не замечая пудов Шуркиного веса, и напролом рванул назад вдоль коридора, понимая, что удирать нужно в обратном направлении.
По ходу метания в узком проходе, трещало и звенело, падало, гремело и разбивалось всё, что только может хранить чулан жилого дома. Первая перегородка перестала существовать как таковая, входной половик вылетел к дороге, входная дверь осталась болтаться на одной петле, но дверная ручка всё ещё крепко держала окомелок иван-да-марьи. Нечисть с неимоверным страхом улетучилась так скоропостижно, что домочадцы, спросонья, даже не успели продрать глаза.
Когда к месту ночной суматохи выбежали переполошенные взрослые, дети сияли от радости и пребывали в восторге от своей смелости, вперебой тремя осипшими голосами докладывая результаты победы: «Баба, баба, баба, не будут больше в нашей бане мыться баба ушлая и чёрт косматый!»