Я вырос за хребтом в небольшом селении, раскинувшемся на правом склоне недалеко от Терека. Это местность была скудна на деревья. Их практически не было. К нашему возвращению после тринадцатилетней ссылки редко у кого сохранились плодоносные деревья: тутовник, айва, груша. Лишь белая акация, разделяющая участки. Несмотря на свое название, по весне она радовала глаз не только белым, но и розовым и сиреневым цветением. Мы ели эти цветы, и они казались вкусными, особенно, розоватые. Тщательно разглядывали перед употреблением, боясь что попадутся муравьи. Говорили, если насекомые попадут в горло, то пропадет голос. Разноцветьем отличались и крупные и мелкие цветы тутовника. У сельской школы в нашем бывшем дворе стоял огромный тутовник. До и после занятий дети, как саранча, облепляли это дерево. А в долине Терека плоды к концу лета созревали кустарниковые плоды.
На островках реки попадались не только кустарники, но и и лоза. То, что имело какую-то толщину, рубили на дрова, а из лозы плели ограду, корзины, курятники, амбары для хранения кукурузы. Лес-то находился прямо напротив нашего села, на левом берегу реки. Туда редко ходили мои односельчане - лес рубить не разрешалось. Женщины там собирали хмель, и его было много. Затем его сушили, добавляли в отруби, и готовили опару для хлебного теста.
Те, кто имел собственную лодку-катер или работал у шлюза были обеспечены запасом топлива. Одни собирали то, что приносила вода, а остальные по склонам хребта собирали хворост и древесину для сооружения сараев. ИВ ход шли навоз и кизяк.
Родственники по линии отца, проживавшие в Ведено, Элистанжи, Агишты, обеспечивали нас топливом: отходами древесины. Некоторые жгли и кукурузные початки, высохшие стебли.
Вот люди и научились бережно относиться к деревьям, в том числе и я...
Село возрождалось. Подробностей, конечно, не помню, но память сохранила картины, как все пытались построить жилье. Более-менее пригодные дома занилаи беженцы из разных уголков России. А бесхозные с разобранными крышами, ветер и дожди разрушили до самого каменного фундамента. Саман развалился, а камыш сгнил. И ничего кроме дикорастущей акации.
Почти каждое воскресенье собирались очередные белхи*(бесплатная организованная работа, что-то вроде субботника), порой в нескольких местах одновременно. Достаточно наличие воды в определенном месте. Поэтому саманный кирпич делали только там. После кого-то оставалась яма, затем ее углубляли, снимая новый слой. Яму наполняли водой, дети разбрасывали вручную солому, а лошади месили. Затем из ямы выкидывали глиняный раствор, и из него делали саман. Тут же сушили его, потом везли домой. Всем нужно было временное жилье, чтобы перезимовать. Из десяти даже один не мог позволить себе сделать это за деньги, да и не было в селе людей, кто делал это за деньги. Так сообща строили жилье из двух-трех комнатушек, навес и сарай...
Заняться разведением садов некогда, слишком много дел и без этого. Но со временем руки дошли и до них. По обе стороны сельских улиц посадили деревья. Наш отец -руководитель колхоза дал людям эту возможность. В один из осенних дней он взял с собой молодых сельских ребят. И на машине, которая возила известь, они поехали на хребет, привезли саженцы, потом раздали их в каждый двор. Все дружно принялись за работу и посадили саженцы. Почти все прижились, ожили и украсили село. Некоторые из них есть по сей день. И спустя пятьдесят лет они напоминают мне об отце...
Тогда же некоторые разбили собственные сады: абрикос, светлая и темная алыча, слива, яблоки, орех, вишня, а во дворе - виноградная лоза. Все свое время наш дед по материнской линии Саь1а проводил в саду. Он находил саженцы, которые никто в селе не видел. В основном, он привозил их из Шалажи, куда ездил к своим родственникам. Помню, как я сажал саженцы персика. Дед привез их плоды, которые я раньше не видел. Помню, как я ждал, когда они начнут цвести, плодоносить...
За десять-пятнадцать лет село похорошело. Оно таким и было, когда дороги судьбы увели меня.
И куда бы не вели эти дороги, я не терял свою любовь к деревьям. Даже, попав в соседние села, я думал о них. Прямо напротив нашего села было селение Галай, а по соседству за хребтом раскинулся хутор Мамакхин, где жили казаки. На улицах тех сел росла лоза. Ее поливали водой, и она была намного выше и толще деревьев в нашем селении. Много деревьев было и в Грозном. Особенно красивые на улице Первомайской, на проспекте Орджоникидзе, не говоря уже о парке им. Кирова. Но самую настоящую красоту деревьев я познал в горах Чечни - тамошние леса напоминали настоящие райские леса. Дуб, чинар, береза - да сколько их было -каждое по своему уникальное, столетиями стоявшее, и ни с чем несравнимое по красоте… Навсегда в моей памяти остались древние рукотворные башни чеченцев и созданные природой леса...
Сегодня у меня за них болит душа, как и за людей...
На городской улице, где я жил, было одно дерево, с первого взгляда ничем не отличающееся от других. Лишь заметно наклонившееся набок. По всей видимости, раньше его чем-то повредили. На высоте с человеческий рост отрезали сук. И в том месте было дупло. Ветка сгнила, изнутри оно было пустое, а внизу еще одно дупло. Два толстых корня вылезли из земли и между ними можно было просунуть руку. Однажды внимательно разглядел то дерево, но не было ничего особенного, чтобы сохранить в памяти.
В январе 1995 года, я вынужден был со своей семьей из Грозного перебраться в село. Намереваясь перейти дорогу, мы остановились, оглядываясь по сторонам, и я обратил внимание, что из дупла того дерева идет слабый дым. В метрах десяти от него стояла обгоревшая машина, а сквозь разбитые окна гулял ветер. По всей видимости огонь с машины перекинулся на дерево, и оно загорелось. Тогда я так решил, хотя оно могло загореться от чего угодно - весь город был охвачен огнедышащим пожаром… Положив свой багаж, куском алюминия я набрал снег и всыпал в то дупло. Поднялся пар, и вода от растопившегося снега полилась через нижнее дупло...
Спустя несколько месяцев, когда все уже было позади, я вернулся в город, чтобы посмотреть, что сталось с моим жильем. Оно показалось пустым, осиротевшим. Сердце щемило от вида каждого разбитого дома, сгоревшего дерева. Я медленно дошел до своего квартала. Переходя улицу, обратил внимание на то дерево - оно стояло. Видно было, что после моего отъезда оно еще горело: начиная от верхнего дупла и до самых корней оно было пустое. Но несмотря на это, первое весеннее солнце, дало земле силы и дерево начало оживать. Казалось, что веток вовсе нет, только одна кора. Но подойдя ближе, присмотревшись, увидел, что не сгнило в палец толщиной. Осталась ветка.
Еще два-три года оно простояло. И я каждый раз радовался ему, будто другу. Оно казалось похожим на меня, на других - несмотря на все пожары войны, мои земляки хотели жить...
Город оживал. Разбирая руины, восстанавливали дома, и с каждым днем город хорошел. На улицах стали сажать молодые деревья.
На несколько дней мне пришлось уехать по своим делам. В день моего возвращения на нашей улице круглосуточно кипела работа: новая асфальтированная дорога, тротуарная плитка, металлический заборчик. Поломанные и сгоревшие деревья убирали, вместо них сажали новые.
Вдруг сердце екнуло. Я ускорил шаг. Издалека увидел, что сгоревшего дерева больше нет.
Как безнадежно раненного, дерево убрали....
Мне стало жаль его, но я не мог ничего изменить. «Если бы тот, кто это сделал, видел то, что я, то не спилил бы это дерево"... В моем понимании это была жажда жизни, желание жить. А для кого-то - изуродованное войной дерево...Оставшуюся ветку не дал бы спилить. И каждый раз, проходя мимо того места, где оно росло, я оглядываюсь.
2007 год, август.
Перевод с чеченского. "Дахаре г1ертар"
_______________________________
Минкаилов Э. Сборник "Терк дистина дог1ура", ФГУП "ИПК "Грозненский рабочий", 2011, стр.161-166 На чеченском языке.
Без литер.обработки