Возвращение.
Он долго, мучительно долго приходил в себя после контузии. Никак не мог вспомнить, - а что же собственно произошло, кто он и где. В сознании были лишь всполохи каких-то воспоминаний. Робких, неуверенных, стремящихся к чему-то. Сознание никак не хотело воспринимать то, к чему совершенно не было готово. И потому оставалось в состоянии летаргии, колеблясь на тонкой грани между мирами - яви и забытья...
Лишь эти всполохи не давали покоя. Они были похожи на маленькие зародыши огня, рожденные спичкой. Спичку тогда зажег дед. Он должен был затопить печь в нашем старом доме. В детстве эта лачуга была Ему прибежищем от докуты суетной жизни. Наставлений родителей с их требованиями. Печь же была старая и давно не топлена, потому не хотела принимать огонь. Может потому огонь начал злиться - просил деда зажечь его снова и снова. Не ограничиваясь одной спичкой, дед кряхтел. По своему материл своих богов и, в то же время, просил их помочь обуздать застоявшуюся, неразумную печь. Помочь зародить в ее чреве огонь. Огонь тепла, надежды, успокоения. Так Ему казалось. А дед тогда был совершенно спокоен. Он под наваленную груду поленьев заложил запал - несколько тоненько наструганных лучинок. Под них приютил скомканный лист старой газеты и, с усмешкой зажигая очередную спичку, приговаривал: - У гора - не гори, у яма - не гори, у меня в печи себя прояви! Смешно, но он помнил это. Помнил, как наблюдал за дедом. Как наблюдал за рождением огня. Как любил эту непослушную печку, подвластную только Деду, с его непонятными приговорами.
Он вдруг увидел, как зарождается огонь! Как от дедовых приговоров, от маленькой спички он зардел. Побежал по газете, сначала с пылом, потом - угасая. Долгожданный огонь. Он вспомнил, как испугался: - А вдруг угаснет! Но, нет. Едва зардевшись, огонь уже распознал сладость своего существования и не собирался сдаваться. Он, сначала робко, потом более резво стал облизывать лучины. Радовался, как ребенок, что они ему покоряются и дают силу к жизни! Трепетал внутри них и стремился дальше. Туда, к тому навалу полусырых поленьев, которые не хотели пускать его в свою обитель, противились. Дальше, куда влекла его неведомая сила. И, опять же, шипя от негодования, но очень осторожно, он начал подбираться к привычным ему маленьким сучкам, отщепинам, отслоениям коры, высохшей уже давно и ждущей своего часа. Уже имея поддержку от покорившихся ему лучин снизу, он любознательно и требовательно касался маленьких, но приближенных к сильным мира сего отслоениям. Осторожно, чтобы не спугнуть фортуну, приручал их к своему присутствию. Потихоньку овладевал ими. Присовокуплял их к своим прежним достижениям. Маленький огонек уже был вовсе не таким уж и маленьким, как казался, хотя был, по сути, еще ребенком.
Ребенок, тем не менее, взрослел. Росло его любопытство. Только все же ему чего-то не хватало. Простора! Узнавание радости подчинения себе толкало его все дальше. И держали его только большие нагромождения - неподвластные ему пока поленья.
Он стал потихоньку облизывать поленья, не смотря на шипение живущей в них влаги. Она, как могла, защищала свое место под солнцем. Взрослеющий огонек не обращал на такую мелочь внимания. Его влекла неведомая ему, но уже исподволь управляющая им сила. Ждущая его впереди радость бытия. Однако, поленья не пускали, сопротивлялись. Но, исподволь, потихоньку освобождались от влаги, позволяя уйти ей вверх, в родную ей стихию. Огонь-огонек, все же не то, что бы по наитию, но как бы чувствовал, где есть выход его стремлениям. Только ему что-то мешало, давило и заворачивало назад. Среди нагроможденных поленьев, лаская их своим теплом, он норовил протиснуться сквозь образовавшиеся между ними щели. Он раздваивался, троился, делался осьминогом, спрутом, охватывающим уже привычные для него поленья своим теплом и вниманием.
Печь, уставшая от холода, застоя и отсутствия внимания, терпеливо наблюдала за стремлением маленького огонька к свободе. Она знала, что дав ему полную свободу, она его погубит. Поэтому была довольна залежами закопченной сажи в своих дымоходах. Она знала, что как только огонь созреет - она выпустит его на свободу. А пока ограничивая его стремления своим же лоном и дымоходом.
Поленья в это время все более располагали к огоньку. Он, метаясь в их свободном пространстве, неуклонно овладевал частью их всех. Они уже не могли просто так взять и избавиться от него. Дымоход, в свою очередь не пускал его дальше. Ограничивал. Огонь начал буянить внутри печи, раздирая поленья изнутри. Трещал, бесился, грея дедовский котелок. Было жаль его и, в то же время, хотелось сказать ему спасибо за его неуемную суть. За то, что он выжил, благодаря одной только спичке и силе, подаренной ему природой своего существования.
Судьба огня, разведенного в печи, нам известна. Суть его - тоже. Но то, что именно огонь в Его воспоминаниях возродил память, вернул Ему душу, говорит о том, что их природа в чем-то родственна. Пламень в душе, огонь в груди, искорки в глазах, душа угасла, неистовство души и так далее. Пламенный нрав, кроткий нрав, трусоватость, хладнокровие, плутовство, открытость до бескрайности. К какой категории мы можем отнести свою душу и можем ли мы охарактеризовать стремление своей души, как того маленького огонька?
Он вспомнил все. Он понял: - Пока Человек жив, его душа будет с ним. Впрочем, как и его Ангелы хранители! Пока Человек жив, они живы в нем. И он искренне возрадовался, что вновь позволяет им жить! Мысленно Он благодарил свои воспоминания, возродившие в нем стремление жить, давшие силу к сопротивлению. Благодарил деда и его повадки, оставившие в Его памяти неизгладимый след.
А дед тогда сказал: "Свечку от печи не зажигай - только от души своей!" Он Деда понял и уже в который раз мысленно благодарил за его наставления! И вспыхнула пламенем воспоминаний Его душа, обрекла себя в свое обличье. Его сознание успокоилось и погрузилось в долгий сон собственного возражения.