Последний старец по главам

Глава шестая. Русский Бог.

…Посадка на воинский эшелон вермахта изрядно затягивалась. В это морозное, зимнее утро германские солдаты, потирая свои носы и уши, спрятанные за суконные отвороты пилоток и шерстяные подшлемники, прогуливались по перрону. Железнодорожный переезд на юге России был забит составами с военной техникой и «пушечным мясом».   Время от времени в густой зеленовато-синей толпе появлялся патруль фельджандармерии, который можно было узнать по оранжевым шевронам на левом рукаве и проштампованным бляхам, ослепительно сияющим в лучах зимнего солнца. В стальных касках, глубоко надвинутых на беспристрастные, сытые лица, жандармы проверяли отпускные свидетельства, справки о ранении, талоны на усиленное питание, а также солдатские книжки (Sold Buch). Последние пестрели многочисленными записями, отметками и штампами полевых комендантов, удостоверявших полные данные тех или иных германских вояк. Возраст солдат вермахта, отбывавших с линии фронта в глубокий тыл, был самый разный. Судя по лицам и выражению глаз, в настроениях многих преобладала усталость, стремление уйти от смерти, а кое у кого – даже пустой цинизм и безразличие к происходящему. Многие  пережили как победный Блицкриг в Европе (1939-41 гг.), так и тяжелые бои под Москвой, получив от фюрера и Германии на грудь особые бронзовые медали на шелковой красно-чёрно-белой ленте («Мороженное Мясо»). Многие из тех, кто отправился на Восточный фронт, были не старше 18 лет. (В 1942 году, по приказу фюрера, призывной возраст снижался до 17 годов, что особенно горько прозвучало в семьях далекого фатерлянда.) Множество траурных, похоронных извещений на глянцевой бумаге, с молитвой «Отец Небесный» и изображением Иисуса Христа-Спасителя, пришло в Германию, начиная с победного вторжения вермахта летом 1941 года.

   …Часовые, возле водокачки (в этом месте перрон был обложен мешками с песком, окружен спиралью Бруно), железный нос которой оброс белыми сосульками, не зло покрикивали на русских баб. Те, совершив помывку в помещении станционного коменданта, торопились уйти восвояси, награждая «воинов фюрера» своими эпитетами: «Все  путя загородили, проклятущие! Ито, ироды – ужо будет вам, когда наши самолетики налетят…»

   Внезапно по толпе людей в сине-зеленой униформе пронесся сдавленный шепот, который вскоре перерос в изумленные восклицания и приглушенные возгласы. Будто иные из немецких вояк  увидели оживших мертвецов или их призраки. По одному из свободных железнодорожных путей легко ступал, направляясь к ним, высокий старик… оголенный до пояса. В руках он держал грубого сукна рубаху. Облако искристого пара окружало его могучее тело, казалось, загоревшее на солнце. Как показалось многим из солдат, оно излучало некое неуловимое, ослепительное сияние. Старик подошел к ближайшему эшелону. Не обращая внимание на оцепеневшего немецкого часового в эрзац валенках, попытавшегося загородить ему дорогу винтовкой с приткнутым ножевым штыком, он легко взобрался на перрон. Теперь все «сыны фюрера» и «надежда фатерлянда» могли ясно рассмотреть его раскрасневшееся на морозе лицо в богатом убранстве белой бороды. Облик дополняли ласковый, умный взгляд и шапка волос, что слиплись от сосулек. Это свидетельствовало о том, что русский не так давно купался в проруби или – окатил себя ведром воды…

   В группе младших германских офицеров, куривших на перроне, произошло заметное оживление. Эти молодые парни в шерстяных подшлемниках или кожаных наушниках под высокими фуражками с выгнутой тульей были сражены бездействием часового. Как он мог допустить странного русского старца к воинскому эшелону? При этом явно сумасшедшем   недочеловеке   нет ни взрывчатых веществ, ни бутылки с «коктейлем Молотова». Но устав караульной службы вермахта обязывал этого германского солдата стрелять на поражение. Почему же он так и не отважился…

-   Was ist das, Mein Froindes?.. В чем дело, господа? – обратился к своим товарищам в гладких серебристых погонах на шинелях, отороченных волчьим мехом, совсем юный обер-лейтенант. – Кто этот странный русский старик, которого беспрепятственно допустили к нашему эшелону? В городе и его окрестностях скрывается столько большевистских банд. Я ничего не понимаю в происходящем, мои господа.

-   Да, мне тоже не все понятно, - мрачно изрек стоявший подле него кандидат в офицеры (с серебристым ромбом на черных, с белым кантом погонах), который отпил из плоской хромированной фляги еще теплый коньяк. – По-моему, друзья, здесь не понимают наш порядок. В отличие от Европы, где не надо лишний раз повторять, кто есть кто. Прав тот оберст, что рассказывал мне перед отправкой из Франции за бутылочкой бордо. Русские как дикие животные, которых надобно дрессировать. Здесь ни на минуту нельзя расслабиться, господа! Я кое-что хочу вам показать…

   Произнеся эти слова дрожащим голосом, мрачный кандидат в офицеры с круглым веснушчатым лицом щелкнул клапаном кожаной кобуры на левом бедре. Прежде чем его успел остановить обер-лейтенант, отмеченный знаком «За атаку!», он извлек из нее вороненый «Люгер». Странный русский старик и не думал отступать со своего путь. Как заведенный шел по заснеженному перрону, загребая ослепительно-белый, искрящийся в лучах зимнего солнца снег огромными босыми ступнями. Казалось, что им с детства не было знакомо чувство холода.  Когда расстояние сузилось до восьми с небольшим метров, мрачный веснушчатый кандидат в офицеры цинично выругался. Он оттянул затвор пистолета на себя. Толпа зеленовато-синих солдат в расстегнутых шинелях и пилотках с опущенными отворотами, что взирала на диковинное зрелище, мгновенно раздалась по обе стороны.

-   Zuruck! Halt, Russiche Shvain! – заорал мрачный веснушчатый кандидат. Налившись кровью до скрытых шерстяным подшлемником ушей, поднял маленький Luger на уровень своего перекошенного от ярости лица. – Пошла прочь, русская свинья! Прочь, назад, я тебе приказываю… Так, ты не слышишь, что я тебе говорю, немытая скотина?!

-   Зигель, не стоит так себя вести, - обер-лейтенант со знаком оглянулся по сторонам, словно ища поддержки, но не нашел ее. – Этот русский не понимает, что ему говорят…
-   Ничего, он меня поймет! – закипел кандидат; тонкий ствол пистолета качался на уровне груди русского, что добродушно и сурово рассматривал его, будто под линзами микроскопа.
   
               
*   *   *

…Нет! Альянс между торгашами и германцами!?! - фюрер в исступлении потер ладони. -  Это исключено, господа! Большего абсурда не мог предположить жирная свинья Черчилль. Ручаюсь: он был вне себя от счастья в 1940-ом. Еще бы, мой друг!  Тогда  его томми, разбитые панцергренадерами Гудериана в Нормандии, доплыли до Ливерпуля. Мальчики Денница держали под прицелом своих торпед все морские пути. Все шхеры и заливы, Йозеф! А мальчики Геринга изо дня в день бомбили это ржавое корыто, которое великий англосакс Байрон почему-то назвал Британской империей. Итак, наше арийское, по-истинне рыцарское благородство оказалось бесполезным для тупой спеси английских лордов. Им не нужен союз с Германией! Они презирают нас, мой друг. Нация торгашей, захвативших пол мира! Разжиревших на колониальных товарах! Впервые за сотни лет безнаказанного грабежа эти английские снобы осознали, что живут под бомбами. Захлебываться от «железного дождя» асов Рихтсгоффена. Мне видится, будто старое, ржавое корыто, окутанное туманами, пойдет ко дну. Гигантские волны, которые вызовут магнитные силы Земли, поглотят Туманный Альбион, - фюрер германской нации был неутомим и неумолим, как и прежде. Привычная смолисто-черная прядь слипшихся от пота волос упала на лоб. Казалось, покрыла собой пол лица. Гитлер отбросил ее рукой, но мокрая прядь сопротивлялась. Она плохо отходила от лоснящейся, серой кожи: -  «…Пятый Ангел вострубил, и я увидел звезду, падшую с неба на землю, и дан был ей ключ от кладезя бездны. Она отворила кладезь бездны, и вышел дым из кладезя, как дым из большой печи; и помрачилось солнце и воздух от дыма и кладезя. И из дыма вышла саранча на землю, и дана была ей власть, какую имеют земные скорпионы…» Это было предсказано за долго до наших великих свершений, мой друг!

   Геббельс на мгновение перенесся в далекий уже 37-й. Тогда в этом величественном здании из мрамора на Вильгельмштрассе, 8 произошел пренеприятный инцидент. Некто, назвавшийся впоследствии рабочим из Берлина, был обнаружен и задержан личной охраной фюрера из лейбштандарт SS «Адольф Гитлер». Каким образом этому человеку не имевшему специальной,  альпинистской подготовки, удалось забраться (по вертикальной стене или водосточной трубе) в помещение, минуя охрану, осталось неизвестным. Рейхсфюрер и министр внутренних дел, известный в рейхе как «человек в пенсне», лишь смущенно улыбался на этот счет. Было ясно, что эта подлая лиса была при чем. Если прибавить к этому пару мощных взрывов в Мюнхенских пивных домах, где фюрер проводил торжественные съезды партии, картина выходила  безрадостная. Впору хоть караул кричи, как говорят эти русские…

     - Далее: «…И дано ей не убивать их, а только мучить пять месяцев». Иоанн Богослов, с которым, несомненно, я встречался в одной из своих рейнкарнаций, ясно указывает на мистическое сочетание: «пятый Ангел», «пять месяцев». Что это значит, мой друг? – фюрер торжествующе улыбнулся, встряхнув, наконец, челку. – «…На ней были брони, как бы брони железные, а шум от крыльев ее – как стук от колесниц, когда множество коней бежит на войну; у ней были хвосты, как у скорпионов, и в хвостах ее были жала; власть же ее была – вредить людям пять месяцев», - продолжал, как завороженный, с расширенными от напряжения зрачками, произносить цитату за цитатой фюрер.

     Он перечитывал Откровения Иоанна Богослова (Апокалипсис) вновь и вновь. Как и Йозеф Геббельс. Особенно, когда армады люфтваффе принялись засыпать бомбами Туманный Альбион, а панцирные группы, пройдя на своих гусеницах всю Европу, вторглись прохладным, туманным утром в пределы России. Фюрер признался всем соратникам по движению NSDAP: с этого момента нация перешла роковую черту. У нее больше нет выбора: либо сражаться за дальнейшее продвижение к Уралу (обломку великого материка империй Лемуров, а затем Атлантов), либо умереть. Погибнуть, будучи раздавленными беспощадным Колесом Аватары. Кали-Юга (Железный век) не щадила проигравших. Недаром это исполинская, индусская богиня смерти и зла унизана ожерельями из черепов.

   - «…Царем над собой она имела ангела бездны; имя ему по-еврейски Аваддон, а по-гречески Аполлион», - закончил цитировать Геббельс. При этом он саркастически усмехнулся…

  -О, мой друг! – фюрер напряженно потер ладоши. Он заметно успокоился: его прозрачно-голубые глаза приобрели оттенок деловой устремленности. – Я был рожден своей матерью, этой тихой, славной женщиной посреди величественных альпийских гор, чтобы стать губителем этого дряхлого мира. В предсказании ясно сказано: за пять лет арийская раса овладеет пятью континентами. Арийцы, чьи души переселились в Дух германской нации, ставши ее Демиургом, будут властвовать над всем миром. Поэтому никаких закулисных сделок с врагом, господа! Нация не поймет своего фюрера, если откроется будто я, Адольф Гитлер, санкционировал своих эмиссаров подписать соглашение Германской империи с еврейским масонством Англии и США. В глазах нации я буду выглядеть предателем ее интересов! Конечно, Сталин был бы рад войти в соглашение с Черчиллем и Рузвельтом. Сейчас, когда панцергренадеры Гудериана и Гепнера стоят в снегах под Москвой, ему необходим союз со своими недавними противниками.

   - Нам необходим военно-политический союз с янки, Адольф, - Геббельс вытянул короткую ногу, обутую в ортопедический ботинок на толстой подметке. Это не помешало ему в 14-ом году явиться на призывной пункт и сделать попытку: записаться добровольцем в рейхсвер. – Япония, эта страна цветущей сакуры, не отважиться вонзить свой самурайский меч в Дальневосточный округ России.

   …Фюрер на мгновение представил, погрузив свой внутренний взор (Глаз Саваофа) в воды Леты: ему удается достигнуть соглашения о разделе России с Японией и США. Тогда русские со Сталиным во главе обретают помимо германского вермахта и люфтваффе дополнительных противников. Квантунская армия, не опасаясь удара в спину, атакует Дальневосточный военный округ. «Невидимый друг» в окружении Сталина вновь дергает за «потаенную нить»: вся дальневосточная авиация русских войск уничтожается винтокрылой «саранчой» с красным кругом на крыльях и фюзеляже еще на взлетных полосах. Итак, на аэродромах красных – груды обгорелого дюраля, изрешеченного плексигласа и бронестекла. Тысячи русских танков, сверхтяжелых Т-35, СМК, КВ, средних Т-28, а также БТ, лишены поддержки с воздуха. «Невидимый друг» может здесь постараться еще больше: через «известный канал» переправить данные о расположении танковых дивизий, складов с боеприпасами, горючим и запасных частей. Пусть летчики, эти славные желтолицые самураи, потомки древних Лемуров, повеселятся, расстреливая из скорострельных пушек и забрасывая бомбами эти «рассекреченные цели». «Невидимый друг» уже предал своего Хозяина и свой русский фатерлянд. Пусть предаст еще раз. Как говорят сами русские, «собаке собачья смерть»…

   - То, что мы топчемся под стенами этой Москвы есть роковая случайность, предсказанная моим астрологом Хануссеном, - фюрер досадно поморщился (щеточка смолистых усов поползла ему на нос), вспоминая как лично отдал приказ штурмовикам об устранении этого «зарвавшегося» провидца. – Еще на заре нашего движения, в далеких 30-х, этот славный, но излишне самоуверенный человек изрек: «Рейх, ведомый великой силой, которую будут олицетворять патриоты с гор, почувствует под своими стопами белый холодный песок. Этот песок будет поглощать отважных воинов Валгаллы, но те, будучи ведомыми космическим огнем расы сверхлюдей, растопят снега древнего мира. Скифские степи покорятся им…» Мне предлагают альянс с США и Англией эмиссары зарубежного отдела NSDAP? Я не хочу оскорблять Бормана. Это прекрасный, скромный человек. Настоящий боец нашей партии. Истинный ариец. Неужели он так небрежно инструктировал своих зарубежных агентов? Сейчас не 30-ые, а 40-ые годы! Сталин все же пытается получить поставки по Lend-Liz. Гиммлер докладывал мне еще осенью: люди из VI-ого управления RSHA получили достоверную информацию о визите Гарри Гопкинса в Москву. Наш «Невидимый друг» оказывает нам неоценимую помощь, Йози! – он махнул рукой в сторону Геббельса, словно приглашая его подойти к нему. - Речь идет о списании старых, пришедших в негодность судов, мой друг. Судовладельцы хотят получить за них, затопленных нашими бомбами и торпедами, немыслимую страховку. Только и всего! – фюрер, снова приходя в неистовство, хлопнул себя по левой коленке, почти театрально вздернув левую ногу. – Вот они, алчные, лживые химеры старого мира, которые призваны сокрушить отважные германцы. Эти тупицы, еврейские плутократы, надеются прорваться сквозь «волчьи стаи» гросс-адмирала Денница. Они уже проиграли эту великую битву – эти продажные, вульгарные янки! Нация торгашей, проституток и прочей грязной сволочи. Европейский сброд основал Новый свет, освободив от своего тяжкого бремени больное тело старушки-Европы…

   Растроганный Геббельс, утопив локти в мягком кожаном кресле, что высилось у «интимного столика» с мельхиоровым глобусом в зале рейхсканцелярии, смотрел перед собой. Казалось, взгляд его был погружен в пустоту. Но это было не так. Мистик по натуре, рейхсминистр пропаганды третьего рейха, был склонен считать, что «мир внутри» и «мир снаружи» населен невидимыми простому глазу существами. Лишь открыв зрение через «внутренний кристалл» можно подступиться к тайнам астрального и ментального пояса, что окружал планету невидимой завесой.

   …Этот негодяй Борман неосмотрительно уехал в Мюнхен с инспекционной проверкой деятельности гауляйтеров. Что ж, это хорошо, лихорадочно проносилось в голове у Йозефа. «Великий Марти» давно уже прибрал к своим рукам «великого фюрера». Сделав себе непостижимую карьеру в национал-социалистическом движении после отсидки (не столь уж длительной) в тюрьме, Борман вызвал, поначалу, тихий ропот у таких видных членов NSDAP, как Георга Штрассера и Эрнста Рема. («Коричневый капитан» штурмовых отрядов SA был закоренелый педераст.  Никого не стесняясь крутил любовь со своим шофером.  Поэтому судьба его была предрешена. Фюрер, инструктируя отряды SS, призванные совершить «ночь длинных ножей», не стеснялся в крепких выражениях. По такому случаю эсэсманы получили из арсенала рейхсвера новенькие пистолет-пулеметы MP-28. Их было не так много тогда, как теперь, в вермахте, MP-38/40. Но на пьяных, прокуренных гашишем педерастов-штурмовиков они произвели ошеломляющее впечатление.) Еще большее негодование (после физического устранения «ветеранов») вызвало назначение никому не известного крепыша  с крохотным шрамом над левой бровью (след от дубинки шуцмана) на пост заместителя главы рейхсканцелярии. Тут было чему возмутиться! С «Руди» (Рудольф Гесс) фюрер воевал в Баварской дивизии во время Великой войны. Они вместе кормили вшей в окопах, залитых грязной водой и талым снегом. Гесс стал одним из первых членов NSDAP. Выступал на митингах еще в 20-х, не говоря уже о 30-х, во время кризиса. А Борман… В далеких 20-х он «потерялся» в Остзее. По имеющимся у ведомства Канариса (Abwehr) данным Мартин Борман в 1918 году попал в плен к «красным большевикам». Будучи солдатом кайзеровского рейхсвера, после поражения Германии в Великой войне, он, со многими из своих сослуживцев, вновь примкнув ножевые штыки к карабинам (К-89) «Маузер», пошел в наемники к правительству Латвии. В Железный корпус этого генерала-фанатика фон дер Гольца. Воевать с латышскими красными стрелками ему вздумалось…

   Ленин и Троцкий, сойдясь в единстве по вопросу о суверенитете стран Балтии, заранее обрекли эту авантюру на провал. Все латышские формирования с красной звездой и ленточкой вскоре ушли на восток: бить «белых русских» и усмирять крестьянские восстания. Эстонцы, в благодарность большевикам, разоружили все войска Юденича (был такой русский генерал-штеблер, что не взял Петербург), а пленных русских загнали за колючую проволоку. Отправили под конвоем гнуть спину на лесоповал и торфяные разработки. Короче говоря, Борману не повезло. Ни земли не получил, обещанной Эстонским правительством за борьбу с Советами, ни внушительного пенсиона за участие в этих самых действиях. Поди докажи, что в них участвовал, когда в плену у красных отбывал. Заговори об этом, последуют со стороны полицейских властей (эстонских, а затем германских) неудобные вопросы: чем собственно, занимался все это время герр Борман за колючей проволокой у красных? Был ли он все время в shtalag? Может быть, как многие другие солдаты рейхсвера., поддавшись большевистской пропаганде… Ведь были же у красных интернациональные бригады? А убийство учителя Кадова уже в фатерлянд (бедняга, скорее всего не был никаким осведомителем Веймарской полиции) больше походило на легенду. То, что совершено оно было группой парней, предводимых Борманом, лишний раз говорило об этом. Выглядело как «товарищеский суд над изменником» (феме), а на деле «великий Мартин» уже тогда был великим конспиратором и провокатором. Он их всех повязал кровью, связал круговой порукой. Только и всего, мой фюрер.

   Он помнил, как Руди улетел на своем личном «Мессершмидте» (Ме-109) с дополнительными топливными баками  в направлении Туманного Альбиона. (По слухам, он благополучно приземлился там на картофельные грядки, преодолев зенитную оборону рейха, истребители люфтваффе и воздушную оборону на Британских островах.) Случилось это незадолго до начала этой преступной компании на Востоке. Русской авантюры…  Многие заслуженные наци ахнули. Убийца Кадова, отбывавший в лагере Разведупра РККА с 1918 по 1920 год - Борман в одночасье занял место ляйтера рейхсканцелярии. Получил доступ к партийной кассе и личным делам всех членов партии. В том числе, заграничной резидентуре NSDAP. Это был тихий скандал. Он грозил стать громким, если бы не фюрер и… невидимая рука «провидения», за которой многие тогда усмотрели сухопутного адмирала Канариса. Выступая в узком партийном кругу фюрер, придя в необычайное, почти театральное бешенство, призвал к себе Бормана. Потрепав по плечу этого низкорослого, широкоплечего человека в горчично-сером мундире с золотой оливковой ветвью в петлицах (форма аппаратчиков NSDAP), он обмолвился: «Мой друг! Именно вам, прошедшему со мной и с нашим движением все невзгоды, нация поручает по-истинне невыполнимую задачу: навести порядок в этом чертовом бардаке, которым стала рейхсканцелярия при этом изменнике Гессе».

   …Если Рудольф Гесс во истину изменник нашему делу, то кто я, Йозеф Геббельс? Цитировавший Ульянова-Ленина и Сталина на всех партийных митингах в далеких 20-ых. Организовывавший эти митинги (грандиозные многолюдные собрания людей в коричневой форме, с алыми нарукавными повязками со свастикой, с охраной от провокаторов, с подкупленной полицией) совместно с людьми Тельмана и Пика из КПГ?!? В который уже раз Геббельс переносился в это жуткое время: он, маленький, худой человечек, с изможденным от бессонницы лицом и красными глазами, запахиваясь в потертый реглан, до хрипоты орал на дощатой трибуне в море ревущих голов. Но… В 20-ых их разогнала полиция. Многие попали в тюрьму. В том числе и Геббельс. (Его скоренько выпустили, благодаря заступничеству «старых друзей» из партии Пика и Тельмана. Поэтому в ходе процесса над Георгием Димитровым он убедил фюрера отпустить этого Коминтерновского агента в Москву.) Но движение не угасло. Войдя в альянс с прусским аристократом, маршалом Гинденбургом (президентом Веймарской республики) они, при содействии иностранного отдела Коминтерн и зарубежного отдела ОГПУ, захватили подавляющее большинство голосов на выборах в рейхстаг. Правда, альянсу с кайзеровским маршалом предшествовал другой альянс: с руководством Коммунистической партии Германии. Тельман и Пик, будучи Коминтерновскими агентами Москвы, открыто протянули руки фюреру. Именно в нем Сталин видел опору в борьбе с англо-французским владычеством в Европе. Ведь не секрет, что германские социал-демократы плясали под дудочку еврейской плутократии.

   …С Гинденбурга красные начали военно-техническое сотрудничество с рейхом. Этот грузный усач принимал у себя красных генералов: Якира, Уборевича, Егорова. А красный маршал Тухачевский был представлен ему лично Канарисом. (Гинденбург ненавидел бывшего начальника кайзеровской военной разведки, полковника Вальтера Николаи. Канарис, таким образом, является его протеже.)

   В то же самое время Гинденбург и Канарис, как и генерал Сект (их злейший враг) не чурались возможности военно-политического союза Германии с Англией и Францией. Против России, которая одно время (в 20-ых), благодаря усилиям троцкистов, в свою очередь склонялась к союзу с США. Эквилибристика на политическом канате была еще та – похлещи, чем в мюнхенском цирке…

   - Мой фюрер, я всегда поражался точности ваших определений, -  заметил Геббельс; при этом он, довольный своей мыслью, вытянул ногу в ортопедическом ботинке. Ему нестерпимо хотелось из этого мрачного, мраморного склепа наружу: к милому, готическому Берлину с тонким слоем снега на мансардах, черепице и окнах. – Однако я позволю себе заметить, что не восток, а запад сейчас играет основополагающую роль в нашей компании на востоке. Союз с США позволил бы сохранить наши силы. Янки не слишком рвутся в бой. Для них не важно, кто будет иметь с ними дело в Единой Европе: русские или… - видя, как щеточка усов на лице великого фюрера поползла к тонкому, с широкими ноздрями, аристократичному носу, он тут же поправил себя. – Благодаря усилиям наших американских друзей нам наверняка удастся уговорить Рузвельта и прочих парней, этих гангстеров на Капитолийском холме, что с германцами предпочтительнее торговать, чем воевать. К тому же, - он усмехнулся, обведя пальцами свой крупный подбородок, - у Америки в настоящий момент  сможет воевать разве что с Мексикой или с Боливией. На континенте, по данным ведомства Канариса, насчитывается всего четыреста танков. Четыреста, мой фюрер! Все американские авианосцы с их палубной авиацией, все линкоры и крейсера это – ничто, по сравнению с панцирной мощью вермахта. Мой фюрер! – он, передернув челюстью, вновь (как в начале беседы) сделал трагичное лицо, подобно исполнителям Венской оперы. – Впервые за много лет нашей великой борьбы я прошу вас – протяните Америке руку дружбы! Довольно мелочиться с проблемами расовой сигригации в южных штатах. Нам не удастся развязать в США вторую гражданскую войну за столь короткий срок. На Капитолии считают дни и часы, которые остались до падения «города Вавилона» - большевистской Москвы и Кремля. Сталин уже…

         -Да, Иозеф! Сталин уже списанная с политической арены фигура, - фюрер прошелся по мягкому ковру как тигр перед прыжком (очевидно, вспомнив один из романов Майн Рида, которыми зачитывался в детстве и в юности). – Оживлять мертвецов – много чести для носителя Великого Духа германского Демиурга! И это предлагают мне близкие к движению люди, соратники по великой борьбе, - он сокрушенно взмахнул руками, словно силясь кого-то поймать. – Позор! Довольно, мой друг. Я не намерен выслушивать от тебя благонамеренный вздор, как бы успокоителен он не был. Я жду известий с восточного фронта, где, ни на минуту не останавливаясь, кипит великая битва в большевистских снегах. Наши панцергренадеры…

      - Как всегда, вы прозорливы, мой фюрер! – Геббельс решил сделать последнюю попытку. – Но… Я и другие товарищи по борьбе с иудейской плутократией, твои соратники, Адольф, намерены предостеречь тебя: рано или поздно эти большевики и поганые англосаксы договорятся между собой. За кулисами этой грязной политической сделки будут… - он прокашлялся, для виду закрыв лицо, - …боссы с Капитолийского холма. Им нужна передышка для перевооружения сухопутных сил, если они вообще отважатся использовать их… Произойдет это в тот самый момент, когда наш славный вермахт и отважные люфтваффе будут штурмовать Британские острова, или… Именно сейчас, когда бесстрашные гренадеры Гудериана и Гепнера мерзнут у стен Москвы, добывая в боях все новые и новые победы, мы должны ожидать удара в спину! Этим заокеанским евреям не терпится поссорить нас, германцев, со всем миром. Ввергнуть Германию в войну на двух фронтах, мой фюрер. Не исключено, что Сталин вызвал из США своего агента Гопкинса, чтобы обсудить с сенаторами от американских профсоюзов возможность нанесения бомбовых ударов по рейху… Пока нас бомбят лишь британские «Ланкастеры», мы еще можем выстоять… - щеточка усов фюрера, негодующе вздрогнув, поползла на верх. – Я не думаю, что «азиатский большевик» задумал склонить янки на высадку двух дивизий в Мурманске или Владивостоке – там, где они уже были в 1918 году, мой фюрер…

       - Как, Иозеф?!? Именно сейчас, в пору наших блестящих побед… - у Гитлера покраснел лоб. – Эти лживые бестии не посмеют, мой друг. Это им дорого будет стоить. Эта жирная свинья, лорд Черчилль, и поганый инвалид Рузвельт с нетерпением ожидают крушения империи Сталина. Им это на руку. Чтобы выглядеть в глазах Истории незапятнанными, они согласны выслать большевикам бесполезные военные материалы и стратегическое сырье. Это цинизм, мой друг! – фюрер воздел короткие, сильные руки, будто обращаясь к портретам великих германских деятелей, в числе которых был Фридрих I (Великий), а также «железный канцлер» Бисмарк. – Это им будет стоить потери остатков доброго имени в глазах Матери Европы. Эти еврейские плутократы окончательно изобличат свою лживую натуру! Сбросив «овечьи шкуры», они предстанут перед народами освобожденной Европы в своем истинном, волчьем обличии…

   На массивном палисандровом столе для заседаний, крытом синим сукном, зазвенел белый телефон прямой связи. Их было несколько, и через каждый, напрямую фюрер мог соединиться (используя специальную станцию) со своими соратниками по NSDAP: рейхсляйтером Мартином Борманом, рейхсминистром пропаганды Геббельсом. А также  рейхсфюрером SS и полиции, министром внутренних дел рейха и имперским уполномоченным по германизации  - Гиммлером. Кроме этого, рейхсмаршалом люфтваффе; полицай-президентом, шефом Geheime Пруссии, а также генерал-губернатором Пруссии; ответственным (в лучших большевистских традициях!) за исполнение четырехлетнего плана, главным лесничим той же Пруссии…

   Это сработал аппарат Геринга, наци № 2, машинально подумал фюрер. Он подошел к столу как бы на ощупь, почти вслепую. Почти вслепую, зажмурив глаза, он взял телефонную трубку из белой пластмассы и поднес ее к ушной мембране:

   - Здесь канцлер тысячелетнего рейха Адольф Гитлер! Говорите же… Слушаю вас, Геринг.

   - Мой фюрер! – голос «наци два» дрожал как натянутая струна. – Разведывательные самолеты, а также наземная разведка люфтваффе обнаружили движение к Москве эшелонов с войсками и боевой техникой из Сибири и Дальнего Востока. Русские перебрасывают на московский фронт  десяток… - Геринг явно задумался, подсчитывая точное число,  - …дивизий. Это полнокровные, боевые части, мой фюрер. Они должны быть укомплектованы по штатам военного времени. Судя по фотоснимкам, которые я сейчас изучаю с начальником разведки моего штаба, платформы, на…- Геринг поперхнулся, явно что-то пережевывая, - …которых перевозят боевую технику, предназначены для транспортировки сверхтяжелых танков…

      …«Мне не нравится, что полиция будет крутиться вокруг с дубинками и бить население. Долой дубинки! – настаивал Геринг. – Если полиция чувствует для себя угрозу она должна стрелять!» На откровенное сопротивление чиновников этого департамента, погрязших в коррупции и шпионаже, он прибавил: « Я буду отвечать за то, что делает полиция. Каждая пуля, вылетевшая из пистолета полицейского, является моей пулей! И я скажу это на публике!» Его не устраивал статус современного политического отдела полиции, так называемого, нервного центра германской империи, пораженного социал-демократической атмосферой. «Прежде всего мы должны начисто вымести нынешних руководителей департамента полиции», - заявил он в разговоре с фюрером. Гитлер кивком выразил свое одобрение. Наутро 22 из 32 руководителей германской полиции оказались безработными. По просьбе Геринга его подруга баронесса Хольдорф поместила объявление в небольшой газете, которую покупали бывшие солдаты. Из кандидатов, запросивших место «первоклассного лакея для господина с хорошим положением» , она выбрала бывшего морского офицера Роберта Кроппа «с хорошей репутацией», а также давними связями с ведомством Вальтера Николаи и Вильгельма Канариса.

     Будучи «рейхсредером» (имперским оратором в рейхстаге) Геринг писал: «Буржуазия представляет национализм ненавистный для рабочего класса как символ террора и подавления; пролетариат представляет собой социализм, ненавистный для трусливой буржуазии как символ разрушения и противник частной собственности. Объедините эти две конфликтующие силы, и вы получите национал-социализм!» Когда к нему, ставшему президентом Рейхстага, явился молодой чиновник министерства внутренних дел Пруссии Рудольф Дильс, Геринг, поначалу, встретил его с распростертыми объятиями. Но вскоре его дружественный пыл охладел. Фон Папен, бывший тогда канцлером Веймарской республики, поручил  Дильсу провести обыск помещения коммунистической фракции в Рейхстаге. Но Геринг не санкционировал такой обыск. Мотив его отказа был прост: как только он распахнет двери «святая-святых» в рейхе, полиция может и не остановиться на обыске коммунистов! Порой Геринг открыто присоединялся к акциям КПГ, если чувствовал, что это могло помочь свержению про английского и про американского правительства фон Папена. В июле 1932 года эта «публика» спешно ушла в отставку.

    Во время «кровавой чистки» («ночь длинных ножей» 30 июня 1934 года) Гиммлер, к тому времени возглавивший «Гехаймештатсполицай» (секретную государственную полицию) Германии, которая была создана по инициативе Геринга, приказал ликвидировать Папена. Но Гитлер отменил этот приказ. Назначенный послом в Австрию, бывший Абверовский резидент в США участвовал в заговоре против канцлера Дольфуса, который был убит в июле 1934 года. Путч провалился, и фон Папену пришлось удрать из Вены. Он поселился в своем саарском имении, находившемся близко от французской границы. По инициативе начальника Абвера адмирала Канариса  весной 1939 года Гитлер назначил Папена германским послом в Анкару. Тем более, что «генерал Тургуев» (он же «Турдеев») подготовил ему, используя каналы Разведупра РККА, неплохую почву. Провел военный переворот, посадил послушное правительство, напичканное сотрудниками Энвер-паши (организатора мятежа и советского агента), осуществлял поставки военных кораблей, гидросамолетов «Живучий» и «Быстрый», танков Т-26, грузовиков ЗИС…
 
   - Довольно, Геринг! – теперь уже звенел голос фюрера. – Теперь вы будете стращать меня мощью Советов, от которой еще осенью остались одни лишь лохмотья? Этот позор я обязан слышать от самых верных членов нашей партии, ближайших своих соратников по борьбе! Вздор, я не желаю это слушать…

   - Мой фюрер, мне потребуется несколько минут, чтобы прибыть из штаба люфтваффе в рейхсканцелярию, - продолжал, точно заговоренный, рейхсмаршал. – Эти кретины из имперской безопасности! Они перегородили мой выезд через Принц-Альбрехтштрассе своими служебными машинами. Все ищут по всему Берлину несуществующих русских шпионов. Этому мерзавцу Гиммлеру во сне мерещится, что в штабе люфтваффе ночами работает большевистский передатчик. Простите, мой фюрер! Харо, - обратился он к кому-то, зажав пухлой ладонью телефонный аппарат. – Немедленно свяжитесь с канцелярией этого чертового рейхсфюрера, которому я ни то, что Германию – Берлин бы не доверил, как простому полицай-президенту… Пускай немедленно освободит проезд к фюреру. Да, так и скажите, мой друг! Иначе… Я организую налет парашютистов-диверсантов  генерала Штудента на штаб-квартиру SS и SD. Я прикажу обрушить бомбовый удар на Вевельсберг, эту пародию на рыцарский орден, 4-му флоту Кессельринга. Уж он-то не промажет, как по Кремлю! Там ни одного камня не останется… Так и скажите, мой друг. Да, можете смело ссылаться на меня, мой мальчик.

   - Геринг, не противопоставляйте себя другим членам партии! – слегка возвысил голос фюрер. – Не забывайтесь, что вы – в неоплатном долгу перед нацией. За то, что авиация британских ублюдков громит бомбами кварталы Берлина и Гамбурга. Голоса детей и женщин, погребенных под развалинами этих городов, взывают о мщении! Кто вернет отважным солдатам восточного фронта родителей, жен и детей, погибших после английских авианалетов? Молчите! Истинным национал-социалистам не к лицу оправдания. Это удел грязных еврейских плутократов и большевистских демагогов. Я поговорю с Гиммлером. Но впредь не зарывайтесь.

      Геббельс на минуту представил: перед его внутренним взором стоит этот «жирный боров», ас  Великой войны, сбивший (если не врет, конечно) с десяток «Фарманов». «Надушенный индюк», меняющий кители с атласными отворотами и золотыми позументами, с бриллиантовыми запонками… Толстое тело в экзотических мундирах, не предусмотренных никакими уставами. (Разве что собственным уставом рейхсмаршала Геринга.) 23 июня 1940 года в Компьене на подписание капитуляции Франции в известном, печально знаменитом вагоне, он появился в белом кителе с жабо, заколотом аграфом, и с поясом, на золотых пластинах которого сияли драгоценные камни. Неужели этот мерзавец стравил рейх с Британией по заданию Кремля? Такое ведь возможно, Йозеф. Не начни люфтваффе бомбить Британские острова – англосаксы не обрушили бы свои бомбы на мирные германские города. Но «жирный боров» (в этом они чем-то схожи с Черчиллем) был неумолим: «Мой фюрер! Дайте мне сравнять с землей Лондон и Ковентри – эти англичане подымут руки после первого же налета…» После того, как фюрер наорал на него в этом холодном, мрачном зале (бомбы томми уже крушили германские города), Геринг прослезился. Он слег в нервном сильнейшем припадке. Это же враг… народа или нации! Большевики в своих определениях, взглядах на пропагандистскую войну, всегда стояли на порядок выше германцев! И действовали  более сносно: окажись в сталинских наркомах авиации такая каналья, как Геринг (он в 1926-ом, занимаясь поставками парашютного шелка и пассажирскими «Дорнье», оказался в Липецке, под Москвой), сам Сталин, не задумываясь, велел бы «прислонить» такого к стенке. После «ночи длинных ножей», когда были умерщвлены сотни педерастов в коричневой форме СА, позорящих движение, необходимо было провести, по-русски, «великую чистку» рейхсвера. Заодно и самой партии. Британских и французских агентов там развелось немеренно. Ну, а русских…

   …Карл Паницинг, штандартенфюрер, что занимается большевистской резидентурой в Париже по указанию самого Гейдриха, выдвиженец «прусского борова». Так мимолетно подумал Геббельс. Он поразился тому, что не предполагал ничего подобного раньше. Оба, и Геринг и Паницинг, пруссаки. Именно служба радиоконтроля управления SD по Франции, в Париже, запеленговала сообщения неизвестного передатчика. Именно там большевики (несомненно, это были разведчики РУ РККА) «сглотнули наживку»: по каналам RSHA им была брошена деза – готовится высадка на Британские острова. Все силы люфтваффе будут определены для бомбежки береговых линий, стратегических объектов Туманного Альбиона. Скупается пенька для канатов, пробковые жилеты, фрахтуются транспортные суда. Не случайно ли красным была подброшена именно такая «стряпня»? Не случайно ли красные разведчики «купились» на такую дешевую фальшивку? Неужели они (высшее военное руководство РККА) тоже в игре с нашими изменниками – с этим негодяем Канарисом во главе!?!  В альянсе с ним этот подонок в пенсне – герр Гиммлер?  А шеф SD Рейнгард Гейдрих – человек Канариса. Они вместе служили на учебном крейсере «Берлин». Все смешалось в доме Облонских – так написал великий русский писатель Лев Толстой в своем романе «Анна Каренина». (Там, помнится, бессовестная светская шлюха, по имени Анна, предалась любовным утехам. Бросила ребенка, мужа, а затем - после того, как ее бросил молодой любовник, блестящий офицер русской гвардии - сама бросилась под поезд.) Ох уж, эти русские! Впрочем, и мы, германцы – тоже не лучше. Дадим фору друг –другу, когда речь идет о взаимных противоречиях. Когда абвер объединяется с гестапо, и все вместе вступают в союз с Разведупром РККА. Делают это, чтобы господам ангосаксам удалось свалить Иосифа Сталина. Ведь они ненавидят друг-друга. Все вместе и порознь. О, боже…

   Глава РУ Голиков стал засылать на нелегальную оперативную работу вчерашних двоечников с не замаранными партийными анкетами? Вздор! Дешевый популизм сталинских пропагандистов… Неужели наш боров тоже в игре: решил сорвать куш с «крушения исполина» или «колосса на глиняных ногах» - по выражению великого фюрера? Вот мерзавец! Конечно, не фюрер, а рейхсмаршал. Он втянул рейх в борьбу на два фронта, прежде чем фюрер приказал осуществить план «Барбаросса» (Директиву № 1). У Германии просто не было иного выхода – не начни мы с кем-то воевать, война не преминула бы обрушиться на нас. Противник был уже определен: либо Англия, либо Россия. Но Бог щадит Германию от войны с Америкой. Пока щадит. Если только фюрер и окружения микадо в Токио, где удалось «сесть на хвост» военным разведчикам красных…

   - Адольф, не забывай о том, что британцы – наши недавние союзники. Мы потеряли этот альянс, когда начали бомбежки Туманного Альбиона, - Геббельс поморщил свое удлиненное лицо с лошадиной челюстью, будто наяву видя толстое, колыхающееся от жира тело Геринга, сыгравшем роковую роль в потери могучего союзника. – Со времен Мюнхенского пакта мы были надежно застрахованы от удара в спину. Германия, Италия и Британия! Сам Великий Создатель… -  фюрер поморщился, будто Создатель уже был перед ним, а он стоял пред Создателем, - не смог бы вообразить себе столь удачную для рейха расстановку сил на политической карте Европы. Нам удалось склонить Чемберлена к стратегической оси. Британцы, впервые, противодействовали американской угрозе со стороны большевистской России…

   - Не вспоминай об этой мерзости, дорогой Йозеф, - фюрер сделал знак штурбаннфюреру из лейбшандарта, которого вызвал нажатием электрического звонка на панели стола; тот дернул рычажок тумблера на мраморной стене – синие, тяжелые гардины на готических окнах бесшумно расползлись в обе стороны. – Эти торгаши со времен Фридриха Великого воевали со своими врагами руками своих врагов. У древних германцев был отменный закон: убивать хилых детей, чтобы не поразить скверной весь род. Об этом не следует забывать и в наше время, Геббельс. Англия это – хилое дитя, которое задумало выжить на своем острове и управлять всем  миром. Мы обратим вспять неумолимый ход Времени, повернем колесо Великой Истории. Мы освободим от английского владычества всю Европу, Индию и Африку! Наши панцергренадеры войдут в Египет. Последнее прибежище плутократии – это капище порока, США – будет уничтожено без пролития германской крови. Мы задействуем новое оружие – управляемые реактивные снаряды Вернера фон Брауна. Они пронесутся, как Валькирии, над океаном…

   Фюрер задумчиво посмотрел на покрытую тонким снежным покровом площадь сквозь толстое, пуленепробиваемое стекло. Длинными рядами, против друг-друга, выстроились на ней лакированные «Майбахи», «Мерседесы», «Опель-Адмиралы», «Опель-Генералы». Их посеребряные или позолоченные радиаторы с флажками третьего рейха смотрелись величественно, как музейные экспонаты. У входа в рейхсканцелярию, по обеим сторонам от лестницы, высились статуи арийцев из бронзы: монолитные торсы, сотканные из мускул, торчащие вперед подбородки, факела – они тянули их навстречу… Вдали, у серого портала с квадратными, ребристыми колоннами, виднелись рослые фигуры караульных SS в черных шинелях и шлемах, с белыми ремнями и портупеями. Они вскидывали карабины с белыми погонными ремнями «на караул» и четко расставляли ноги, когда проезжал кто-нибудь из функционеров NSDAP, представляющих вермахт или SS.

   Фюреру было известно, что Америка («…этот жирный, заокеанский монстр…») еще со времен пребывания Троцкого у власти в Кремле, а также маршала РККА Тухачевского на посту замнаркома обороны, всячески старалась подготовить вторжение красных войск на территорию Европы. Недаром наступательный танк Вальтера Кристи, запущенный в Стране Советов в серию как Быстроходный Танк (БТ) был беспрепятственно вывезен через американскую таможню как «сельхоз оборудование». Благо, что трактора «Форзон» СССР покупал в США для колхозов и совхозов в недопустимо-огромных количествах, пока не был основан Горьковский автозавод. Это произошло при поддержке могущественного американского магната, «автомобильного короля» Генри Форда, которого он, Адольф Гитлер, распорядился наградить Железным крестом 2-ого класса. За умелое внедрение расовой политики на своем капиталистическом производстве и замечательное (с точки зрения фюрера) литературное произведение на тему пресечения еврейско-сионистского влияния по всему миру. Прошедшая Великая война лишь наметила те проблемы, ради которых нетерпимое человечество готово было скрестить оружие в который раз. Смертельный поединок для Европы и Америки начался с резкой смены политического курса в Германии и России. С 1932-33 годов, когда страны, сброшенные с пьедестала великих держав, медленно, но верно стали восстанавливать былое могущество. Сталин внушительными темпами перестроил экономику России, а германцы, наплевав на унизительные условия Версальского договора, принялись реорганизовывать рейхсвер. Сперва увеличили численность пехотных дивизий, затем начали осваивать их (по примеру Страны Советов) моторизацию, оснастив гренадер от инфантерии транспортными тягачами «Стеур» и «Маультир», грузовиками «Опель-Блитц», бронемашинами «Ганомаг» и «Зауэр». Вскоре на вооружение поступили первые панцеры: Pz-I и Pz-II. Концерн «Герман-верке», выпускающий пачками боевые самолеты, а также два линкора, крейсера, эсминцы  и субмарины… Первые боевые машины были обкатаны на полигонах Казанской секретной танковой школы при содействии будущего панцерного «триумфатора» Гейнца Гудериана еще в далеком 26-ом, в   далекой России. История полна загадок и неожиданностей…

   …Его взору (мысленному!) представилась следующая картина исторических событий, которая к началу 1942 года уже не казалось реальной. 22 февраля 1941 года авиация рейхсмаршала обрушивает, по договоренности с «папашей Иосифом» бомбовый удар по пустым площадям или целям, указанным русским политическим руководством через Генштаб РККА..  Советские же танки атакуют по льду Чукотского залива Аляску. Тысячи танков БТ, Т-60, Т-70, Т-35, Т-28, СМК (Сталин, Молотов, Киров), Т-34, КВ-1 и 2…

       Сейчас ему не хотелось думать об этом.   В Оберзальце, посреди величественных альпийских гор, покрытых туманами и щеткой лесов, его ожидала женщина с лицом греческой богини – Ева Браун. После самоубийства Гелли Раубаль, в Мюнхене, в которую он был влюблен, это знакомство стало для него судьбоносным. Он боготворил эту даму. Собирался преподнести ей на серебряном блюде из сервиза  Гогенцоллеров (последнему его отпрыску, кайзеру Вильгельму II не понравилась бы такая идея) ключи от Кремля, что не достались Наполеону-Бонапарту в 1812 году. Именно такими поступками великие германские мужи должны покорять сердца возлюбленных ими женщин. В его памяти невольно промелькнули картины Венского периода его жизни. Полные нищеты и бесправия, окруженные кольцом порока. Мог ли тогда Адольф Шикльгрубер помыслить о том, что станет Демиургом рейха? Таможенный чиновник, обер-официаль Алоиз Шикльгрубер, казалось, до последней минуты своей грешной жизни допускал, что его нелюбимый, недолюбливающий его сынок – плод чужой любви. Его супруга Клара не очень-то откровенничала со своим суровым муженьком, который от случая к случаю (особенно, после изрядной порции баварского пива) брался за ремень с увесистой бляхой. Рассекая воздух, со свистом он то и дело обрушивался на плечи и спину ничего не понимавшего, испуганного юного Адольфа. Его били за дело и без дела. Таков был принцип воспитания в доме супружеской четы Шикльгрубер. Вернулся домой поздно – будешь нещадно битым, мой Адольф. Не досчитался отец пары пфеннигов или дюжины марок в своем секретере – быть тебе нещадно битым, мой Адольф. Битым, битым и еще раз битым! На медной пряжке мундирного ремня был вырезан Австро-Венгерский имперский двуглавый  орел (Adler). Впоследствии, в застольных беседах с друзьями и партийными соратниками, Адольф шутил: «Меня утешало, что меня порол не столько мой отец, сколько вся австрийская монархия…» К «лоскутной империи» Габсбургов с того же времени он воспылал чувством затаенной ненависти. Не случайно в 1914 году будущий фюрер германской нации оказался в Мюнхене, где записался добровольцем в кайзеровский рейхсвер. Облачился в серую военную форму, одел на голову шлем «филд грау» с шишаком (запатентованный, кстати, в России, где и был произведен, фон дер Бисмарком), вскинул на плечо карабин «Маузер» образца 1898 года, что состоит на вооружении вермахта по сей день…

   Окопы, покрывшие своими изломанными рытвинами поля Бельгии, Фландрии  и Нормандии, несколько просветлили его сумеречную душу. Адольф понял: Германский рейх ненавидят как единственную силу, могущую противостоять Британским островам и США. Обе хищнические державы обосновались (явно по упущению Великого Творца) посреди бескрайних морских просторов. Материк Европа был подвластен им, прежде всего, как «финансовая корова», которую доили, ввергая в кровопролитные мировые войны. Тридцатилетняя и семилетняя бойня, годы кровавой реформации, наполеоновские походы… Германии как единого, несокрушимого рейха тогда не было и в помине. Подобно проходному двору существовали княжества и земли (Саксония, Швабия, Силезия, Бавария), которые  исправно платили дань любой армии Европы. Только королевство Пруссия ни как не могло смириться с печальной участью про английского или про французского доминиона. С некоторых пор фюрер считал Фридриха II (Великого) одним из своих воплощений (рейнкарнацией) и держал его портрет в золотом багете на стене в кабинете рейхсканцелярии.

   В 1919 году помятого окопной жизнью, отравленного газами «шутцера», произведенного (усилиями офицера кайзеровской военной разведки при штабе полка Баварской дивизии) в чин ефрейтора, занесло в Мюнхен. Все вернулось на круги своя. Адольф, заменивший фамилию отца на Гитлер, вступил в Мюнхенское отделении партии социал-демократов. Вскоре большинством голосов его выдвинули в президиум Совета солдатских депутатов, который располагался под сводами пивного дома «Хофбройхауз». Время было сумасшедшее, денег не было. Суточные, тем более месячные выплаты сначала задерживали. Потом перестали платить вовсе, словно подстрекая  солдат поверженного рейхсвера к бунту. Так оно вскоре и вышло… Брусчатые площади «пивной столицы» Баварии покрылись толпами расхлестанных, как сам будущий фюрер, фронтовиков. Ни у кого не было гроша за душой, но все были при оружии, которое не успело остыть с полей великой войны. Кто-то, воняя запаршивевшим от грязи мундиром, натужно кашлял, клокоча прокуренными или отравленными газом легкими… Внимая голосам крикливых, идеологически подкованных ораторов с красными бантами, шутцеры принялись вершить суд да дело. Разоружили полицай-ревиры, принялись экспроприировать (словечко еще то – завезено было из России…) продовольственные лавки и военные цейхгаузы. Кое-где шуцманы, а также поддержавшие их офицеры рейхсвера (к последним «дернуло» немалое количество унтеров и фельдфебелей) затеяли стрелять по разбушевавшимся фронтовичкам. С крутых, черепичных мансардных окон выдвинулись тупые рыльца пулеметов «Маузер-Максим» (MG-08). Выбранный в пресловутый Совет, он проявил тогда недюжинную смекалку. (Записали его как «Hittler», допустив эту ошибку то ли намеренно, то ли случайно. Впоследствии, через канцлера Австрии фон Сушника ему удалось добыть эти документы.) Когда по городу стали бить из полевых орудий подступающие части, понял: эта партия была проиграна не силой оружия. Проклятые социал-предатели (он так стал назвать социал-демократов) не учли традиции бюргера. Добропорядочный германский обыватель не потерпит грабежей и насилия. Даже после проигранной, бесславной войны. С ним надо говорить иным языком: пробуждать дух великих предков – Дух… Осознавший себя частью Великой Души Валгаллы, Великого Рейха, каждый германец подымется над мелочной обыденщиной. Пустит корни в Вечность, откуда «приидет» Дух Демиурга – Ангела-Хранителя и Ангела-Воителя, в которого переродился бог древних германцев, Великий Один, Хранитель Валгаллы. Христианство не следует сбрасывать со счетов – в этом он категорически расходился с литературно-мистической доктриной Фридриха Ницше. Хотя бы потому, что ублюдки англосаксы разрушили великий католический мир («Старый Свет»), запустив в Тело Европы смертельный вирус протестантства. Кальвинизм и лютеранство ввергли Европу в войны реформации, от которых обогатился лишь Туманный Альбион. Ссуживая кругленькие суммы так называемым реформаторам: на порох, мушкеты, кулеврины и алебарды. Впоследствии этот ростовщический заем, который олицетворял в себе Вечный Жид (Агасфер), не пожелавший подхватить крест с изможденных плеч Христа, явился поводом для развязывания новых войн. Их было так много на землях Матушки-Европы, по причине роста британских колоний. Когда на далеком континенте, именованном с легкой руки Америкой, появилась новая хищническая раса торгашей и спекулянтов, миру в который раз пришлось умыться кровью – передел рынка…

    …Геббельс шел по коридорам рейхсканцелярии, отделанным кроваво-красным и белым порфиром, с тяжелыми бронзовыми светильниками в стеклянных плафонах. Ему необходимо было изучить гранки, сдаваемых в набор текущих номеров партийных газет, сценарии радиопередач, а также последние сводки с восточного фронта. Уполномоченные министерства пропаганды 3-его рейха при штабах армейских групп, наступавших на Москву, докладывали: натиск на большевистскую столицу слабеет. Панцерные клинья вермахта несут огромные потери. Застегивая на все пуговицы потертый коричневый (как тогда, в далеких 20-х) реглан, рейхсминистр презирал себя и ту минуту, когда допустил начало «Барбаросса». 22 июня 1941 года произошла великая трагедия. Звезда Германской империи сошла со своей восходящей орбиты.

   Он вспомнил, как толкнул здесь одну из сотрудниц. Женщина несла в кульке сухой горох – пришлось собирать его с холодных мраморных плит. Ганцу Фриче (его помощник) вздумалось составить об этом хвалебный очерк в «Volkishe Beobaxter». Проклятый урод, фигляр, паяц… Скорее всего, он давно уже обслуживает Мартина. Этот негодяй рассовал своих шпионов по всему аппарату имперской власти. Вот и генеральный народный судья Ролланд Фрейслер, что попал к русским в плен в 1915 году, воевал в Гражданскую войну на стороне большевиков и даже служил в Сибирской ЧК. Он тоже из клана Бормана. В 1918 году уроженец Прибалтики Альфред Розенберг пытался вступить в Железный корпус генерала фон дер Гольца. С теми же целями, что сам Борман. Принят не был «как русский», так как являлся подданным несуществующей уже Российской империи. Возглавляет расовое бюро NSDAP. Тоже из клана Бормана. Рейх давно уже раздирают внутренние противоречия. До войны с Россией они были надежно спрятаны от нации. Теперь же…

    Над серым из мрамора порталом в зимнее небо смотрел изогнутым клювом позолоченный же имперский орел, опирающийся когтистыми лапами на свастику в лавровом венке. Все это очень напоминает закат Римской империи, печально подумал Геббельс. Полчища варваров (древних германцев) одолели народ патриций и плебеев. Теперь роль диких племен, сокрушающих все и вся на своем пути, сыграют русские. Если рейх не сумеет привлечь в союзники США. Фюрер рассчитывает на «новое оружие»? Самолеты-снаряды и  баллистические ракеты Вернера фон Брауна, который представляет ведомство Гиммлера? Фюрер полагает, что в скором времени наука 3-его рейха сумеет постигнуть тайну расщепления атомного ядра – поможет нам овладеть энергией разрушения невиданной мощи. Но исследовательские работы в этом же направлении ведутся в Англии и США. Возможно и русские, ведомые гением Сталина, уже приступили к созданию атомных зарядов. Еще неизвестно, кому удастся привести этот страшный механизм в действие…

   Дождавшись, когда его «мерседес» подгонят к лестнице, он медленно (словно экономя силы) спустился к этой богатой машине. Приказал водителю ехать по Унтер ден Линден, известную во всей Европе своими магазинами по продаже оптики, а также липовыми аллеями. Магазины остались, а деревья, по распоряжению гауляйтера Берлина (им был Геббельс) пришлось срубить. Они мешали парадам и факельным шествиям, коих было великое множество по разным датам в жизни тысячелетнего рейха.  Ему необходимо было встретиться с народной актрисой 3-его рейха, примой германского кинематографа Ольгой фон Книппер (Чеховой). Фюрер, с его подачи, вознес эту русскую до небес. Сделал ее богиней судьбы… Геббельс отлично знал, что Чехова была сотрудником советской закордонной разведки НКВД. (Хотя вполне могла быть личным агентом И.В. Сталина, представителем секретариата ЦК или европейского сектора Коминтерн.) Используя этот оперативный канал, Геббельс «сливал» нужную информацию «папаше Иосифу». Обворожительная женщина служила прикрытием для подобных закулисных игр. Необходимо было разобраться в природе самих игр, чтобы не навредить нации…

   С этими мыслями Геббельс утопил свое тело в замшевый салон авто. Ему необходимо было изложить беседу с фюрером как можно доступнее, не  намекая на возможный альянс США и Германии. Русских не следовало пугать такими мрачными перспективами. Их эмиссары из НКВД (так докладывал гауптштурмфюрер Отто Скорцени, представитель SD при штабе группы армий «Центр») уже предлагали перемирие. На долго ли, подумал Геббельс. Он смотрел на мелькающие за стеклом «мерседеса» дома. Дворники сметали снег с тротуаров, лавочники открывали свои магазинчики на первых этажах домов. Молочники в белых фартуках и кожаных шапочках выкатывали свои тележки-цистерны. В булочные пребывали фургоны-самокаты…Шуцман-регулировщик в белых кожаных нарукавниках вскинул руку в знак нацистского приветствия. Казалось, Берлин жил прежней довоенной жизнью. Однако битва на востоке уже давно отбросила время вспять. Снова были введены карточки на продовольствие (как во времена великой войны), женщины были вынуждены оставить домашний очаг. Занять место у станков, вытачивающих болванки для мин и снарядов, изготавливающих затворы для винтовок и пистолет-пулеметов. Как никто другой он слышал: в недрах нации клокочет адский дух. Зреют не довольствие и сомнение. Открытое неповиновение… Хотя последнее трудно себе представить: германцы настолько послушны властям, что «потрясение основ» нам не грозит. Не в России, с облегчение подумал Геббельс. Они проехали под арку Брандербургских ворот, украшенную фигурами римских цезарей-триумфаторов. Сделали круг по Третновпарку, где по тонкому слою выпавшего снега женщина в шляпке с вуалью везла на инвалидной коляске солдата в зимней суконной каскетке. Перед подъездом знакомого дома он почувствовал легкое волнение.

   - Как всегда, Гюнтер, - бросил он шоферу. – Заедете за мной через час. Просигнальте два раза.

   - В прошлый раз, герр рейхсминистр, я сигналил столько же, - шофер опустил глаза, так как был завербован ведомством Гиммлера. – Но вы не вышли. Мне пришлось сделать пару кругов по Унтер ден Линден.

   - Дружище, что вас волнует? – Геббельс поправил серый шарф на раскрытой груди кожаного пальто. – Вы кому-то обязаны отчитываться в своих поездках? Или число ваших поездок превышает лимиты на бензин, установленные  в третьем рейхе?

   - Я готов  вас ждать ровно столько, сколько мне предписано, - шофер сделал над собой усилие и поднял глаза. Геббельс понял: совесть («самая проклятая из химер») больше не мучает этого парня. Скорее всего, эти мерзавцы из IV-ого управления RSHA  убедили его, что доносы на рейхсминистра для блага самого рейхсминистра. Так и вся нация: верит, что тотальная слежка «каждого за всем» всего лишь контроль – лишь бы рейх не чувствовал одуряющий покой. Не забывал про окружение врагов, которых надо побеждать величием духа воинственных предков…

    У лифтовой шахты его взору представились двое плечистых молодых людей в теплых байковых пальто и фетровых шляпах. Сверху, цокая подковками хромовых сапог, спустился оберштурбаннфюрер в черном кожаном пальто-реглан. Завидев подходящего к кабине лифта рейхсминистра доктора Геббельса, он вытянулся как натянутая струна. Рука взметнулась наверх с окликом «хайль». Щепотью пальцев этот болван решительно вознамерился достать до небес, подумал Геббельс. «Хайль Гитлер», - произнес он в ответ, вяло отмахнувшись рукой от эсэсманна. Он открыл бронзовую вычурную дверцу шахты, коснулся ручки самого лифта, выполненного из красного дерева. На затылке у себя Геббельс непрестанно ощущал глаза этих двух, что стояли при входе.

   - Доктор Геббельс, я бы не советовал вам подниматься наверх, - это произнес оберштурбаннфюрер, скрипнув полами своего реглана.

   - Что? – не поворачивая головы, спросил Геббельс. Он продолжал держаться за бронзовую шишечку ручки кабины лифта. – Повторите, оберштурбаннфюрер. Я страдаю пониженным слухом…

   - Вам не следует подниматься наверх, - более решительно сказал эсэсманн. – Фрау Чехова не одна в своей квартире. У нее находится…

   …Ага, этот мерзавец, грязная полицейская овчарка Гиммлер уже тут. Инструктирует… о, нет!.. пытается уговорить «богиню третьего рейха» быть посговорчивее. Работать исключительно с ним, исключительно на него. Возможно сейчас «отец провокаторов» (это прозвище придумал именно Геббельс) добивается от фрау Чеховой информации о прошедших беседах с иными визитерами. Скажем, с доктором Геббельсом. Или с самим фюрером германской нации, Адольфом Гитлером. Ему все нипочем, этому мерзавцу в пенсне.

   - Оберштурбаннфюрер, мне ни к чему это знать, - Геббельс так и не повернул голову в высоковерхой фуражке. – Надеюсь, что ваш шеф будет доволен, столкнувшись со мной в квартире известной особы.

     …Наверху маячило еще двое «мальчиков Гиммлера», затянутых в черную, скрипящую кожу. Они, вскинув в партийном приветствии руки в черных кожаных перчатках, остались в непроницаемых лицах. Геббельс, повернувшись к ним спиной, все также вяло ответил им своим приветствием. Прежде чем вонзить палец в фаянсовую белую кнопку электрического звонка, он криво усмехнулся. Он бывал неверен своей красавице Магде, с которой познакомился в далеких 20-х на партийных митингах. Ее боготворил сам фюрер, называя «идеалом германской женщины», несмотря на страстное увлечение фройлен Евой Браун. Но здесь в неверности его никто не мог заподозрить. С фрау Чеховой его связывали лишь деловые отношения. Сугубо деловые, черт возьми…

               
*     *     *

…Russichе Chvain! Ferfluhten shaise! –заорал унтерштурмфюрер Эрнест Крейцель. Пунцовые жилы вздулись у него на шее и на лбу. Он рванул воротник мундира с черными бархатными петлицами войск SS. Вскочил с громоздкого деревянного табурета. Перегнувшись через стол с бурыми подтеками, он приблизил страшное багровое лицо с белыми, выкаченными из орбит глазами к печально-суровому лику сидевшего перед ним человека в исподней рубахе. – Большевистский ублюдок! Что ты из себя строишь, мразь? Молчишь… Да? Молчишь, я тебя спрашиваю, кусок старого дерьма!

     Кулак, обтянутый черной кожаной перчаткой (чтобы не вывихнуть пальцы и не отбить костяшки) со страшной силой врезался в обветренную, красновато-коричневую скулу странного русского, сидевшего перед ним.      -    Тебе было больно? Я спрашиваю тебя, красная собака, или нет? – снова удар; на этот раз прямо в нос, от которого на белую, пушистую как снег бороду красными каплями хлынула кровь. – Ты все еще молчишь, большевистская свинья? Ну?!?  Что ты делал в тех местах, где тебя задержал германский патруль? Что, гнида?!?

   От удара в глаз веко стало тяжелым и принялось медленно оплывать, приобретая вишнево-синий оттенок. Русский молчал. Это выводило из себя.

-     Продолжаешь молчать? Good, zer good, Main Herr. Большевистская разведка напрасно забросила такого кретина в наши тылы, - игриво заметил Крейцель, чувствуя как безудержная ненависть постепенно отпускает его; не теснит тело и не давит душу, что были спрятаны под землисто-серым френчем с черным отложенным воротником с белыми рунами в бисерной каемке. – Ты шпионил за расположением наших войск, маскируясь под сумасшедшего. Этому тебя учили до войны в большевистском огэпэу? Старый, убогий трюк, идиот, - Крейцель отчетливо произнес последнее слова, нарочито растягивая его как название той организации, которую многие коллеги по SD называли с долей почтения «Russiche Geheime». – Многие из твоих селян показывают, что до начала русской компании ты, полуголый, бегал в мороз и обливался ледяной водой. Признаться честно, твои хозяева выучили тебя на славу, - сказал унтерштурмфюрер, похлопывая Иванова по плечу. Он делал это не по доброте душевной, но применяя «форму три» (F-III), которая была обязательна для допросов. – Ведь я, герр Иф-ф-фаноф-ф-ф… знаю о вас многое. Ви есть знаит кое-кто из большевистский актив этот город.  Ja! Так есть? Also…Вас есть возить к первый секретарь… nein, Gauleiter… Так есть?   

    Крейцель нарочно перешел на ломаный русский, который (с грехом пополам) изучил на ускоренных курсах при высшей школе SS и полиции в Берлине. Поначалу он общался с Ивановым через переводчика, щуплого Айзинга, с большим кадыком и водянисто-голубыми глазами, который жил до 1939 года в Прибалтике, в чине гауптшарфюрера.

   – Подумайте, герр Иванов, над смыслом своей жизни. Вы, как и все большевистские фанатики, напрасно страдаете. Ваш иудейский бог отвернулся от России. Хотя ваши вожди и приносят ему кровавые жертвы. Как есть, маца с кровь – ритуальное еврейское… Вас учили приносить в жертву русских детей во имя кошерности?  - усмехнулся он, усаживаясь на край стола. – Москва пуста, а Сталин бежал за Урал. Москва отдана ее жителям на разграбления. Германские войска заняты тем, что пресекают мародерства в оставленной большевистской столице. Красной Армии больше не существует. Ваши… как есть, красноармейцы, больше не верят своим полит-комиссарам и командирам. Они презирают их, герр Иванов. Арестовывают или убивают… - Крейцель снова хлопнул Иванова по плечу. – Послушайте, старина. Внимательно послушайте – это «Русское свободное радио», что транслируется на берлинской волне…

   Унтерштурмфюрер Эрнест Крейцель поправил тугой ремень с «Вальтером» на тесном эсесовском френче. Поскрипывая черными сапогами на высоком голенище, он прошелся в дальний конец подвала («помещения для допрашиваемых»), где был установлен массивный радиоприемник, обтянутый шелковистой тканью. Покрутив рычажком настроечной таблицы, он нашел нужную волну. Сквозь треск и шипение, латиноамериканский джаз и негритянское пение, а также взрывы «хайль» и бравурное исполнение «Хорст Вессель» (марша гитлерюгенд) до ушей Иванов, опухших от напряжения и частых ударов (плашмя, ладонями обеих рук одновременно) донесся громкий, выразительный голос атамана Краснова, что-то вещающий по-русски. «…Дорогие братья и сестры! Конец большевистско-еврейской тирании близок… будьте благоразумны: не оказывайте сопротивление германским войскам, несущим вам долгожданное освобождение и европейскую культуру… Убедите тех, кто еще оказывает бессмысленное сопротивление – напрасно проливает свою кровь в угоду сталинским комиссарам… надругавшимся над вековыми святынями русского народа… истребили православное духовенство, казачество и крестьянство… предавшие мученической смерти последнего русского царя-батюшку – Николая Александровича Романова…»

    - Подумайте, герр Иванов, - усмехнулся Крейцель сквозь серое, удушливое марево, что обволакивало его с ног до головы, оседая мельчайшими, колючими кристалликами во лбу. – Ваше звание? Ви есть комиссар огэпэу? Отвечайт! Помощник комиссара, или… Нет, судя по возрасту, вы  «агент-V» (Vertrauensmann), либо кадровый офицер… Скорее всего, работали против нас еще с той войны. Когда войска кайзера вступили на эту землю… Вы помните прошлую войну, герр Иванов? – он снова прогнулся через стол, чтобы заглянуть в глаза сурового бородача: – Ви понимайт мой вопрос? Кто работает здесь вместе с вами от огэпэу? Кто есть ваш связной? Кто обеспечивайт передачу иформаций за линий фронт? Какие каналы использует огэпэу или разведка генштаб для оперативный контакт с вами? Ви ест глава большевистский агентур? Отвечайт!?! Проклятая свинья…

   И все начиналось снова, возвращаясь на круги своя. Это были адовы круги. Их не в состоянии был пройти даже самый стойкий из смертных. Страшная по своей силе боль пронзила ноготь большого пальца на правой руке Иванова. Набором кожаных ремней на металлических крючках и пряжках его руки были пристегнуты к массивной деревянной скамье с подлокотниками, но без спинки. Ножки были привинчены к полу здоровенными болтами. Отдыхавший за железной дверью переводчик-эсэсовец, по команде своего начальника, вызвал по внутреннему zummer гауптштурмфюрера Флетцинга из санитарной части SS. Они принялись загонять под ногти Иванова заточенные иглы. (Специальный набор был у Флетцинга в плоской оцинкованной коробочке со шприцами и марлей.) Крейцер  закурил сигарету Uno. (Сделал он это специально, узнав от солдат фельджандармерии, доставивших Иванова в здание зондеркоманды SS, что тот не переносит табачного дыма.) Выпустил в лицо сурового бородача, ставшее белым от боли, плотную синевато-сизую струю. При этом оберштурмфюрер сладострастно зажмурился и процокал языком. «Грязный мужик» начинал доставать его до самых печенок. Толкал на бессмысленные, ненужные жестокости…

   Эта большевистская свинья продолжала хранить упорное молчание. Удерживать сложную позицию («сохранение легенды») с момента задержания: у колонны шеститонных гусеничных тягачей «Стеур», перевозивших снаряды для дивизионной артиллерии. Как всегда (так это водится в русскую зиму) радиаторы машин обросли белыми сосульками. Двигатели по этой причине стали барахлить и глохнуть. Когда солдаты охраны рассыпались вдоль шоссе, один из них (кажется, унтер-вахмистер полевой жандармерии Губер) заметил в сугробах одного сумасшедшего (он так и написал в своем рапорте!) русского. Будучи голым, тот обтирался снегом посреди сугробов… При этом не гнушался наблюдать за буксующим в снегу германским транспортом. Это показалось солдатам и офицеру весьма странным, достойным внимания имперской службы SD. Это действительно занятно…

   Тем более, что дюжина осведомителей (V-mann) тут же состряпали чертову дюжину доносов. Данный субъект, как оказалось, постоянно бегает голышом в прифронтовой полосе, купается в проруби, чуть ли не живет в снегу. Подходит к солдатам проходящих германских частей, а также охранных войск, пытается о чем-то говорить с ними. Его, конечно, бьют и прогоняют. Был, правда один случай.  По свидетельству двух рядовых саперной части (Pioner Kompani) один офицер (на забаву другим, балбес) разрядил в мужика свой «Вальтер». Как ни странно, он не попал. Унтертурмфюрер нашел этого весельчака-гауптмана.  (Предварительно Крейцель изучил его личное дело, переговорил с армейскими осведомителями GFP.) Один из лучших стрелков части. Брал призы на полковых и корпусных турнирах в Тюрингии летом 1939 года, обладатель бронзового значка «за меткую стрельбу» (винтовку в обрамлении лаврового венка с орлом и свастикой) не попал с десяти шагов в недвижную мишень?!? Вздор, обман.  Или чей-то злой умысел, хитрая уловка, Mein Herr. Крейцель долго ломал голову над вопросом: был ли гауптман, поощренный благодарностями за меткую стрельбу, участник боев за Киев летом 1941 года, кавалер Железного креста 2-ого класса за Францию возможным агентурным звеном в работе большевистского агента Иванова, а пустая стрельба – операцией прикрытия или… паролем для связи… Перессорившись вконец с начальником саперного отдела 1s, он был вынужден признать: версия оказалось проигрышной. Правда, у гауптамана оказался далекий родственничек – отпрыск какого-то знатного баварского рода, по слухам, знакомого не то с Гейдрихом, не то с Кальтенбруннером. Нет, с этими лучше не связываться, опасливо подумал Крейцель. Он вовремя отпустил из своих отполированных когтей беднягу-гауптмана. Тот, противу всех ожиданий, оказался из робкого десятка. У него поджилки тряслись от страха при виде рун SS, а диагоналевые брюки подозрительно воняли спертым воздухом. Не то калом, не то мочой…

      Пока Иванов, откинувшись в пустоту, с охваченными кожей руками, с окровавленными ногтями, из которых наружу торчали никелированные головки игл (на его измученном лице, к удивлению мучителей с рунами SS, светилась странная, почти неземная улыбка), Крейцель подводил неутешительные итоги своего суточного «мучения». Итак, ровно сутки прошло с момента  допросов этого мужика – в штабе зондеркоманды при оперативной группе «Юг». Процедуры мягких и жестких допросов ничего не дали. «Старик» (так оберштурмфюрер порывался назвать его за пушистую бороду и густые усы) ничего не сказал. Продолжал хранить «вынужденное молчание». Редкая пауза, которую в состоянии были выдержать стандартные шпионы и диверсанты.

   Каков подлец этот Иванов – не думает сдаваться! Держится так, будто его начальники по огэпэу привили ему (вместе с закаливанием) чудовищную выдержку и терпение к любой боли. По-истинне варварский народ эти недочеловеческие особи. Хотя в Waffen SS тоже существует особый ритуал («сжатый воздух»), состоящий из суровых испытаний. Так, на кандидата-испытуемого  в тесном помещении нападает здоровенная овчарка: с ней, этой зверюгой, нужно справиться голыми руками. Затем, как поговаривают, содрать с нее шкуру и выпить содержимое мозга – чтобы дух поверженного зверя перешел в плоть и кровь триумфатора-арийца. Впрочем, раз ритуал секретный, то думать о нем так часто не стоит. Изредка можно. С оглядкой на соседа… Говорят, что «атмосфера высокого напряжения» включает в себя испытание холодом. Необходимо продержаться в морозильной камере (или средь альпийских снегов)  пару часов, а затем просидеть в противогазе с пережатым шлангом. Ничего себе, «сжатый воздух». Так и сожмешься весь… Обергруппенфюрер Сиверс, говорят, прошел этот смертельный ритуал и носит кинжал с золотыми молниями, инкрустированными в серебряную рукоять. Кроме этого – вызывает души предков, духов и богов Валгаллы. Общается с ними. Но ничего никогда не скажет. За разглашение секретного ритуала в Черном ордене SS никогда не жаловали. Загремишь либо в «болотную бригаду», в части Allgemeine SS, либо (если определит суд чести) в концлагерь, на общие нары…

   На цементной стене зазвенел внутренний zummer. Крейцель спешно взял трубку телефонного аппарата. (При этом он спешно загасил сигарету, так как курение по Уставу SS не одобрялось.) Из мембраны донесся слабый, приглушенный голос начальника следственного отделения оперативной группы SD. Ничего приятного, однако, этот разговор Крейцелю не сулил. Но делать было нечего. Надо было тужиться-тужиться, как будто сидел он (а не Крейцель) на ночном горшке и было ему (а не Крейцелю) много, очень много лет…

   - Мой мальчик все еще не в состоянии раскрутить это дело? – с замысловатой вежливостью начал свой «спич» оберштурбаннфюрер Гендольф. – Вас, видно, слабо учили методам устрашения на специальных курсах «психология поведения представителей недочеловеческой расы» при школе SS и полиции? Чему вас учили столько времени? Германский народ, ведомый гением великого фюрера, затратил на вас столько сил. Как вы оправдываете высокое арийское доверие, мой мальчик? Молчите… Помните, Крейцель, либо вы оправдаете высокую честь – служить в Черном ордене SS, в секретном подразделении SD, управлении имперской безопасности, либо… Вам будет оказано еще более высокое доверие – вас направят на фронт, в лютый мороз…

   - Да-да, герр оберштурбаннфюрер, - прошептал, млея от страха, Крейцель, лязгая зубами по мембране трубки. – Я приложу все свои силы, напрягу свой ум, потренирую волю… Мне это удастся, герр оберштурбаннфюрер. Я обещаю вам, что меньше, чем через сутки… Нет, я ошибся – к сегодняшнему вечеру… Да, он все скажет.

   - Это слово арийского война, мой мальчик? Железное слово солдата SS? – вкрадчиво, со скрытым презрением прошептал на том конце провода Гендольф. – Я могу надеяться на успех, Крейцель? Это не пустые слова, сотрясение воздуха? Мы все пребываем в атмосфере арийского напряжения. С этим не шутят, Крейцель. Ты понимаешь этот смысл? Или мне взять с вас письменное обязательство: в случае провала операции, разжаловать вас в рядовые SS, отправить на передовую, в «болотные бригады»…

   - Нет, оберштурбаннфюрер! – закричал от страха Крейцель, чувствуя невыносимую пустоту внутри; она охватывала его все больше и больше с того момента, когда он, волею судеб, занялся этим «проклятым русским». – Это слово солдата SS. Я приложу все усилия, оберштурбаннфюрер. Если это необходимо, я отправлю его на «девятку» (Рr-9). Пусть повисит как разделанная туша на  морозе. Ничего, не простудится… - довольный своей шуткой, он оглушительно хохотнул, но тут же осекся – ему передалось недовольство начальника.

   - Не перегните палку, мой мальчик, - как можно снисходительнее пожурил его Гендольф. –Материал должен быть годен к употреблению. К оперативному контакту. Учтите, Крейцель, за сохранность материала к работе отвечаете вы. Наша задача – создать на Восточных землях разветвленную агентурную сеть. Недочеловеческая раса… Нам предстоит привлечь к работе многих неполноценных субъектов, - Гендольф внутренне усмехнулся, представив себе возможное поражение рейха. – Эти ублюдки из Европейского сопротивления ломаются зачастую на отсутствии комфорта. Здесь в России его никогда не было, мой мальчик. Не мне вам это объяснять, Крейцель. Это дикая страна, лишенная собственной культуры и истории. Помни это и ты достигнешь поставленной цели. Подержи материал на открытом воздухе, - немного подумав, сказал он. – Пусть проветрится на нашем плацу. Это пойдет ему на пользу…

    …Тяжелые дощатые створки с колючей проволокой распахнулись. «Цюндапп» с тремя эсэсманами в бушлатах на волчьем меху, взревая мотором, пронесся на Гитлерплатц (площадь Карла Маркса) с вырубленными на дрова деревьями. Он притормозил, чтобы пропустить трехтонный армейский грузовик SPA, перевозивший саперный взвод в расположение части. Один из шутцеров, сидящих в крытом брезентовом кузове, отапливаемом чугунной походной печкой, выглянул наружу и обмер. Он слышал смех и упреки в адрес нерадивого шофера SPA.. Увидев на пилотках сидящих в мотоцикле эмблему «мертвой головы» (Todtenkopf) он понял: с этими лучше не связываться. Скинув ранец на рыжей шерсти, отставив карабин «Маузер» он отогнул брезентовое покрытие… По заснеженной улице русского города с уцелевшими и разрушенными (после летней компании 1941 года) домами ехал на средней скорости «цюндапп». Находящийся на заднем сидении эсэсман оглядывался назад. Он делал знаки рукой бегущему позади человеку в длинной полотняной рубахе с седеющими русыми волосами и пышной бородой. Руки бегущего были скованы тяжелыми стальными браслетами, нанизанными на толстую металлическую цепь, что тянулась за мотоциклом. Ноги бегущего были босы. От кирпично-красного, крепкого лица в такт учащенному дыханию валил клубами молочно-белый, морозный пар. Время от времени «цюндапп»  прибавлял скорость. Обдавал бегущего на звенящей цепи белого человека синевато-сизой струей использованного синтетического бензина. Солдат-сапер, опустив на подбородок шерстяной подшлемник, разинул рот. Он смотрел на происходящее за бортом грузовой машины как на кошмарный сон. Если бы не одно обстоятельство. Сияние…

   Едва исходившее со всех сторон, от странного русского, свечение. Оно было красновато-розовым, с зеленой и золотой подсветкой. Вскоре ему показалось, что оно меняется. Становится светло-зеленым, синевато-серым, сиреневым… Германский сапер вздрогнул. Он осенил себя двуперстным католическим крестом. На какое-то мгновение ему показалось, что, звеня кандалами на вытянутых руках, за германским мотоциклом с тремя эсэсманами бежит сам Франциск Ассизский. Католический монах, ставший святым еще при жизни. Он не был истязаем языческими фанатиками на арене Колизея или на кресте, не угодил на костер великой инквизиции за ересь, но в борьбе с невидимой человеческому глазу дьявольской силой претерпел немало. Армия небесных Ангелов со слепящими душу нимбами, шумно взмахивая золотыми крыльями, казалось, окружала этого святого…

   - Киршберг, что ты там увидел? – лениво спросил его трясущийся в заднем углу, у кабины, оберефрейтор. – Чему радуются эти славные ребята – храбрые эсэсманы? Победами нам большевистскими диверсантами и домашней птицей? Ха-ха…

   - Это какое-то злодейство, - прошептал одними губами Киршберг. – Так истязать того несчастного… Неужели у иных германцев нет сердца? – в отчаянии прошептал он, обращаясь к Всевышнему Творцу и Мадонне. Закрыл глаза, к которым подступили слезы. – Какую память о себе мы оставим у русских? В случае нашей победы. Если же мы проиграем, как в Великой войне – как отнесутся к нам, эти люди? Они камня на камне не оставят от великой Германии. Рейх перестанет существовать. Мы уйдем в небытие с нашей историей, - произнес он так, чтобы его не услышали другие солдаты.

   Оберефрейтор саперного взвода вермахта Гинцель, гремя подкованными сапогами, подошел к открытому борту. По пути он не преминул погреть обе руки о накалившуюся печку. Грузовик SPA время от времени сильно встряхивало на русских ухабах. Звенели, сталкиваясь друг с другом, плоские оцинкованные канистры с коньяком, деревянные, продолговатые ящики с консервами, круглые жестяные банки с кофейными зернами. Подпрыгивали, как живые, тюки с серыми шерстяными одеялами, на которых безмятежно дрыхнули другие войны фюрера.

   - Приспичило им возиться с этим кретином, - зевнул Гинцель, глядя на удаляющийся в снежной мгле (в воздухе вечерело) мотоцикл с бегущим. Он показал сахарно-белые, здоровые зубы под щеточкой рыжих усов. – Обыкновенный партизан. К тому же немного свихнувшийся. Тебе интересно на него смотреть, Киршберг? Ты его жалеешь? Неужели? Или мы их, или они нас, дружище. В этой войне нет правил. Это не Европа, где местное население соблюдает комендантский час, потому что муниципалитет присягнул на верность нашему фюреру. Эта русская свинья могла убить тебя, оставить голым замерзать на морозе…

    - Я думаю о его детях, - Киршберг украдкой отдирал скатившуюся по щеке слезу, которая свернулась в полоску льда. – Страшно себе представить, как страдают его малютки. Зная, что их отец вот так… Да, именно так… Мучается, как будто его проклял целый свет и принял в себя ад. Будто Всевышний Бог отказался от него.

     - Выпей лучше коньяк из Шампани, - весело изрек Гинцель. Отошед к кабине, он принялся звонко откручивать (примерз стальной клапан) крышку плоской канистры. – Это лучший в мире коньяк, Киршберг! Самый лучший на свете! Недаром его придумали эти лягушатники, которых фюрер разбил за три недели. Только на такое и горазды, проклятые лентяи. Если бы не эта проклятая война, нам с тобой его ни за что не попробовать. Это же Шампань, выдержка 1914 года! В 14-ом началась другая проклятая война, которую, помниться, наш рейх с треском прос…

    - Эй, кто там треплется по поводу проигранной рейхом войны? – вякнуло из-под шерстяного одеяла, в которое обладатель голоса спрятал лицо и руки. То был ефрейтор саперного взвода, член NSDAP с 1939 года, которого откровенно недолюбливали другие солдаты и даже кое-кто из господ офицеров.  – Дождетесь, что вас возьмут на заметку. Вести паникерские разговоры, значит помогать врагам фюрера и Германии. Я обязан, как свидетель, представить на вас, говорунов, рапорт партайгеноссе из отдела армейской пропаганды. Как бы он не поджарил вас как сосиски в сале. Но я не стану этого делать. Мне вас жаль, олухов…

   - Объясни нам причину твоей жалости? – спросил, набравши смелости, Киршберг.

   - …Заткнитесь и думайте о своих детях, - промычал напоследок истинный наци. – Чужие, тем более русские, недочеловеческие ублюдки не должны вас интересовать. Если, конечно, не хотите попасть в болотные бригады, на фронт.

    Некоторое время они ехали в полном молчании. При выезде из Д. пришлось задержаться на пропускном пункте: полевые жандармы с вечно начищенными металлическими бляхами и проблесковыми фонариками проверяли приткнутыми штыками несколько сельских подвод, груженных сеном. По приказу гебитскомиссара (представителя имперской власти) осуществлялись поставки сена и овса для вермахта, большая часть которого транспортировала свою артиллерию и припасы с помощью лошадок, повозок и орудийных передков. Во второй очереди, со стороны въезда, на полосатый шлагбаум с красным жестяным кругом нервно сигналила легковая машина «Опель-Олимпия» с номерами 71-ой пехотной дивизии, за которой виднелось несколько мотоциклов (по–видимому, с курьерами фельдсвязи), а также автомобиль-фургон «полевая мастерская» (Verkstaffwagen) Kfz.79, к которой была прицеплена полевая кухня  Sd.Ah.24. Из объемного металлического котла на колесах (через боковые вентиляционные отверстия) курился сизый пар. Доносился едва уловимый запах горохового супа с подливой из свинины. Круглая, сытая физиономия («таких бездельников надо на фронт!») жандармского вахмистра, упакованная в шерстяной подшлемник, заглянула в крытый кузов. Словно выискивает что-нибудь подозрительное, с омерзением подумал Киршберг. Неужели думает, что здесь прячутся «руссише партизанен»? Он представил, как через сутки будет ползать по Аксайской степи (там дислоцировался 130-ый пехотный батальон, к которому принадлежала рота саперов), среди сугробов, заснеженных воронок, замороженных трупов,  обледенелых германских панцеров и русских танков. Искать в почерневшем, с бурыми пятнами крови снегу неразорвавшиеся мины, снаряды, авиабомбы – дуть на пальцы, чтобы отвинтить взрыватели… Его замутило. Оберефрейтор Гинцель поспешно сунул в жандармскую физиономию кружку-колпачок от металлического термоса. Она была наполнена до краев коньяком Шампань выдержки 1914 года. «Таких дармоедов на фронт надо гнать! Морду какую наел! Им здесь не место: в теплых русских хатах, с теплыми русскими девками…» - сказал он впоследствии, когда отъехали подальше. В машине мало кто был совершенно трезв, а это могло сыграть с солдатами вермахта злую шутку. Полевые жандармские группы подстерегали их на обледенелых дорогах, взыскивая за малейшую оплошность. (Отсутствие предохранительных цепей «от обледенения» на шинах). Впрочем, опасаться нужно было и партизан. Они в последнее время активизировали свои действия…
 
               
*   *   *

Строго           секретно!                Только для офицеров СС!               
21 декабря 1941 года.                Отпечатано в 4 экз.
Полевой штаб зондеркоманды 11-С, Днепропетровск.                Экз. № 1.
№147/41.               
…17 декабря 1941 года командой полевой жандармерии, сопровождавшей колонну тягачей, транспортирующих боеприпасы, на отрезке «31 k» грунтовой дороги Красный Устюг - Днепропетровск был задержан житель хутора Красный Устюг, личность которого не была установлена.  По агентурным данным, полученным  впоследствии через имперского старосту хутора Красный Устюг Григория Курчаво было выяснено, что был задержан житель данного хутора Порфирий Иванов.

   Задержанный, после первичного сбора информации по агентурным каналам «V», уличен в следующих действиях, вредящих безопасности германской империи:

1.Появление в зоне дислокации и движения германских войск, концентрации складов (полевых хранилищ) с горючим, боеприпасами, баз снабжения.

2.Попытки вступить в контакт с солдатами и офицерами проходящих частей вермахта, а также охранных войск.

3.Беседы с жителями хутора Красный Устюг и села Малые Покровки, в которых был «предсказан» неблагоприятный исход политики фюрера на Востоке и действиям германских войск зимой 1941 года на Московском направлении.

    Действия задержанного, представленные в Р-2;Р-3, отнесены к категории Н/F-I.

Примечание:  Имперскому старосте Григорий Курчаво  присвоен агентурный псевдоним В29.  Расписка,  данная объектом, в получении поощрения в виде трёх пудов муки, трёх пудов соли,  пуда свиного сала ,одной  канистры с керосином прилагается .
 
   Хайль Гитлер!

               
*   *   *

…Сергей Стенненберг, обогнув Вандомскую колонну, приблизился к указанному адресу. Неподалеку от отеля, где до Великой войны располагалась русская дипломатическая миссия, он несколько минут стоял безо всякого движения. Затем, устроившись по удобнее, пил кофе на плетеном стульчике, за плетеным столиком уличного кафе. Он испытал чувство опасности. Испытавший подобное чувство профессионал (таковым он себя считал), обязан был предпринять кое-какие ответные меры. Эти меры были предприняты. Рассматривая за чашечкой кофе проходящих парижан, а также своих соплеменников в зеленовато-синих шинелях, пилотках, фуражках или каскетках, он убедился, что все опасения были напрасны. Враг так и не был обнаружен. Он вспомнил, как, будучи в Лондоне, на полулегальном положении, ему пришлось (причем форсированными темпами) отрываться от наружного наблюдения Мi -5. Соскакивать на ходу из красного двухъярусного автобуса Сab, сбрасывать верхнюю одежду и кутаться в тряпье, найденное на помойке под Лондонским мостом. Затем на ходу впрыгивать в «Хорьх» 2-ого секретаря посольства Германской империи – ему необходимо было передать кассету с микропленкой, куда было перенесено содержание многих  документов британского адмиралтейства… Опасность стальным обручем окружала его. Но он преодолел все преграды и сумел достичь поставленной цели. Британец-констебль разинул рот, когда замусоленный бродяга кинулся в распахнутый салон машины с красным флажком со свастикой. (До него впоследствии дошло, что это был «объект», информацию о котором рассылали с утра по всем постам лондонской полиции.)

   …Стенненберг подошел к подъезду. Нахмурив высокий лоб, не вынимая рук из карманов верблюжьего пальто, он проследовал мимо консьержки, что попивала столовое винцо. На запоздалый оклик: «Мосье, вы куда?» он лениво бросил: «Полиция, мадам. Новый инспектор префектуры Кришо, к вашим услугам…».

   - Да, да, уже иду, - Павел Анатольевич, сдвинув на лоб очки в латунной (из гильз) оправе, поспешил в прихожую. Привычки ради он приложил глаз к дверному глазку. За овальным стеклышком ему представился высокий, элегантный господин в лихо сдвинутой, серой фетровой шляпе. Шею закрывало белое пуховое кашне. – Сударь, покорнейше прошу меня простить, старика. Сию же минуту, открываю. Замок заел, прости меня, Господи…

   Кракнул английский замок… Павел Анатольевич Лужков-Бенкендорф отступил на два шага. Он всматривался в лицо неожиданного визитера. Ни на одного из знакомых парижан и русских эмигрантов тот не походил. Скорее всего это был…

   - Простите, не имею чести… - начал было он.

   - Я от Ивана Ильича, - сказал незнакомец. – Вы позволите мне пройти? Или останемся беседовать на крыльце – как это говорят у вас, в России-Матушке?

   - Да, да, конечно, - заторопился Павел Анатольевич, пропуская незнакомца в прихожую. - Раздевайтесь… - он показал ему на вешалку красного дерева. – Давайте, я помогу вам, мосье. Покорнейше прошу простить, прислуга отпросилась в Льеж. У бедной девушки, знаете ли, матушка занемогла…
 
   - О прислуге пойдет отдельный разговор, - незнакомец, не снимая шляпу, осмотрелся по углам. Стены были идеально гладкие, обтянутые золотисто-красными, шелковыми обоями. Аппаратуру подслушки здесь установить было невозможно. В углу стояла статуэтка из белого мрамора: пастушка с козочкой, набиравшая воду. – Но прежде разговор пойдет о вас, господин Лужков. Меня зовут герр Майер. Будем знакомы, - он протянул опешившему старику руку, которую освободил от лощеной кожаной перчатки.

   - Почту за честь, - улыбнулся Павел Анатольевич, протягивая свою раскрытую ладонь. – Чем могу служить, герр Майер? Вы проходите, не стесняйтесь, в гостиную залу…

   Стенненберг-Майер так и сделал. Не раздеваясь, он прошелся вдоль старинной мебели, осмотрел картины в золотом багете с русскими генералами XVIII века. Затем опустился, ни слова не говоря, в глубокое кресло зеленого сафьяна. В гостиной тона были в стиле «модерн»: мягкие, зеленовато-болотные, хотя угнетающе на дух не воздействовали.

   - Чай или кофе? – русский старик с седой бородкой-эспаньолкой, с взлохмаченной густой шевелюрой и необычайно-живыми, синими глазами начинал нравиться ему. – Может быть герр Майер предпочитает коньяк? Есть отличный напиток выдержки 1904 года. Какое прекрасное было время, герр Майер. Хотя… Пожалуй, для Матушки-России уже началась пора потрясений. Нуте-с, не буду, не буду. Покорнейше прошу простить, старика, - он поспешил, шаркая разбитыми турецкими туфлями с загнутым носом в кухню – заваривать по особому домашнему рецепту турецкий кофе в медной, натертой до красноты турке…

   Когда вернулся, в гостиной ничего не изменилось. Визитер, обозначивший себя как Майер, так и сидел, не сменив позы. Его сосредоточенно-брезгливый взгляд блуждал в «околоземном пространстве». Может быть, из молодых поэтов? Или начинающий писатель? Немец? Странно… Впрочем, что тут странного: их Германия всегда была светочем поэзии, философской мысли и литературной критики. Даже если этот немец – продукт своей эпохи, служит своему неистовому фюреру, которого Дмитрий Сергеевич Мережковский удостоил имени «Жанна Де Арк», - что ж… Парадоксов полна сама жизнь, милейший мой, пожурил он сам себя. И довольно прикидываться большим ребенком.

- О чем изволили задуматься, герр Майер? – участливо обратился он к немцу.

- Главным образом о вас, милейший, - на неожиданно чистом русском языке обратился к нему «герр Майер». При этом этот странный немец так взглянул ему в глаза, что озноб прошел по спинному хребту. – О ваших статьях в журнале «Гелиополь», что издается в Лондоне с 1924 года. Финансируется из Парижа, членами РОВС. Нет нужды расшифровывать, что это за милейшая организация? Я рад…

- Я пойду… того… посмотрю, как кофе, - пролепетал Павел Анатольевич.

- Стоять на месте! – Сергей слегка возвысил голос. – Сядьте здесь и сидите. Я сам проверю, не убежал ли наш кофе.

    Он вернулся уже без пальто, в костюме из синей тонкой шерсти, с галстуком с серебристую полоску. Кипящая турка с витой медной рукоятью была мастерски водружена на мраморный столик. «Где у вас столовый сервиз?» – деловито осведомился он, поджав нижнюю губу. Сейчас укусит, промелькнуло в голове у Павла Анатольевича. Он кинулся в застекленный буфет. При этом едва не разбил   блюдце китайского фарфора. Наблюдавший за этими действиями Сергей все больше усмехался. Старик ему определенно нравился. На такого можно было положиться…

   - Не надо ничего ронять, - Сергей разлил горячий кофе по блюдцам. – Мы будем пить кофе по-русски, в прикуску. У вас, в России, все привыкли делать не так, как в Европе. Даже кофе по-турецки пьют также – «по-турецки», из блюдечка…
   
   - Это познания из собственного опыта? – рука Сергея замерла.

   - Что? – не понимающе, для пущей видимости, спросил он.

   - …Вам приходилось пить кофе «по-русски»? – с улыбкой спросил его Павел Анатольевич.

   - О, еще как приходилось! – рассмеялся Сергей. – В Москве в 1930-ом, в Киеве в 1939-ом. В сентябре 39-ого я был в составе германских войск в Польше. Мне пришлось совершить увлекательное турне:  Поморье – Брест-Литовск. Встретиться на конечной точке маршрута с вашими войсками – танками БТ под командованием комбрига Кривошеина. Тогда-то мне и пришлось испить кофе по-русски, - он многозначительно улыбнулся. – Надеюсь, нет смысла продолжать дальше, милейший Павел Анатольевич. Пора приступить к делу. Тем паче, что само дело не ждет. Не терпит отлагательства, я бы сказал…

   - Вы о чем изволите говорить? – русский старик прекрасно играл «в дурака». Сергею на мгновение показалось, будто Павел Анатольевич копировал кого-то из своих знакомых, эмигрантов-мистиков или журналистов. – Когда изволите сетовать на то, что «не терпит отлагательства»?

   - Я сетую на эту безобразную войну, которую развязал наш рейх с Россией, - нагло сказал Сергей, глядя в глаза собеседнику. – Пейте, кофе стынет. Так вот, смею вас заверить – не все мы такие, как нас рисует ваша пропаганда. И пропаганда этих английских ублюдков. В Германии есть разумные круги, милейший Павел Анатольевич. Они ищут каналы делового контакта со Сталиным.

   - Вот оно что… - протянул, играя сам с собой Павел Анатольевич. – Вам, наверняка, следует обратиться в миссию Красного креста. Там, по-моему, решают подобного рода щекотливые вопросы.

   - Подождите, - «герр Майер» спрятал в себе злой хохот. – Красный крест нужен нам сейчас как мертвому припарки. Так говорят в вашей милой Отчизне. Не так ли? Не скрою, я долгое время следил за вами. Не я лично, через своих агентов. Вы наверняка почувствовали это. Я вижу это по вашим глазам, Павел Анатольевич. Мне не надо ваших признаний в чем бы то ни было. О многом я догадываюсь, кое-что даже знаю. Мне нужна ваша помощь. Да или нет, милейший? Кивните…

   - В контактах с представителями Красного креста? – Павел Анатольевич, казалось, недоуменно пожал плечами. – Признаться честно, не понимаю, зачем. Зачем я вам понадобился в столь щекотливом  деле? У вас…

   - Понимаю, - Сергей лукаво усмехнулся. – Как и все русские, вы не доверяете. Правильно делаете. Вы молодец, господин Лужков.

   - Милейший, мне не понятны цели вашего визита, - Павел Анатольевич сидел с чашкой кофе, от которой исходил приятный запах. – Я готов вам помочь… оказать посильную помощь, так сказать… - он многозначительно чихнул себе под нос. – Но в чем она будет заключаться, милейший?

   - Вы же мне не верите? – пришла пора удивляться Стенненбергу.

- Отчего же? – кустистые брови русского «мечтателя» высоко взметнулись. – Верю совершенно как Фома, призревший отверстия от гвоздей на руках Спасителя.

   Сергей замучено вздохнул. Подумав немного, он вынул из внутреннего, шелкового кармана жилета круглый металлический жетон на стальной цепочке и предъявил его старику:
– Секретная государственная полиция германской империи! Я сотрудник этого учреждения, реферат II a IV. Можете записать мой личный номер, милейший. По нему ваша закордонная служба немедленно установит мою персону.

   Павел Анатольевич глубоко вздохнул. Он отставил китайского фарфора блюдце с недопитым кофе. Внимательно посмотрел на сидящего перед ним немца. Подданного тысячелетнего рейха, великой Германии. Так они себя называли.

- Зачем это вам? – он провел над бровью указательным пальцем. - Зачем вам все это, герр Майер?

- Меня зовут Сергеем, - Стенненберг едва не потерял равновесие.

- Ага, вот оно что, - усмехнулся Павел Анатольевич. – Голос крови… Вы наполовину русский?
- На четверть, - не моргнув глазом, ответил странный немец. – Моя прабабка жила в Остзее. В 1848 году ее сосватал ваш солдат. Он стал денщиком графа Меньшикова. Того, кто руководил обороной Севастополя при Николае I, во время Крымской войны. Такая вот история…

- История занятная, герр Майер. Более чем занятная. Кофе, кажется, совершенно остыл…
- Нет, еще теплый…

- Бог с ним, с кофе. Будем пить кофе по-русски. Русские, к вашему сведению, тоже пьют холодный кофе.

   Они побеседовали какое-то время. В конце-концов Сергей посмотрел на карманные часы в жилетной паре. Было 17-45. Ого, подумал он. Вот так засиделся. В нашем ведомстве надо будет писать отчет по поводу «незапланированного отсутствия». В табеле «оперативные мероприятия» я указал срок 2 часа. Отсутствие заняло на час больше.

- Рад, что мы нашли общий язык, - сказал в довершении Стенненберг. Он размял пальцы и приподнялся. – Нет смысла использовать нашу первую встречу для решения более серьезных вопросов. Ими, как вы понимаете, остается продвижение… ум-гм… германских войск… Я восхищаюсь гением Сталина. Но он рассчитывал на встречное понимание своих усилий, со стороны высшего руководства рейха.

- Мне сложно согласиться с вами, Сергей, - печально улыбнулся Павел Анатольевич. – Иосиф Сталин – это один из разорителей старой России. Для меня и моего поколения. Мне сложно восхищаться его гением, как вы изволите выражаться. Гений зла, гений разрушения…

- В старой России не было зла, не было порока? – молодой визитер с проблеском седины в висках пытался настоять на своем.

- В старой России было и то, и другое, - вынужден был признать Павел Анатольевич. – Но было и такое понятие как честь. Офицерская честь. Честь дворянина. Честь солдата, который служит своему Отечеству. Что же сейчас? Мерзость и запустение, сударь мой. Русские бегут, простите покорнейше… от орды тевтонов, как трусливые зайцы. Срам какой! Где это видано – за три месяца ваши войска оказались под Москвой? Такого не было даже в 14-ом…

- Подобное случалось и прежде, - Сергей взял старика под руку. – В 1812 году, когда в Россию пришел Наполеон. Что было впоследствии, надеюсь, не стоит напоминать? Или стоит?

- Не стоит, не стоит, - шутя отмахнулся Павел Анатольевич. – Молодежь не переспоришь… Кстати говоря, ваш русский довольно приличен. Где так выучились? Семейное или служебное образование?

- И то, и другое, - усмехнулся Сергей. – В нашей семье принято говорить по-русски. Передавать эту традицию следующему из рода Стенненбергов. Так, что мне сказать Ивану Ильичу?

- Передайте, что его покорный слуга жив и здоров, - усмехнулся Павел Анатольевич. - Велит ему кланяться. Передает, что Аграфена Петровна живет и здравствует. Просила также ему кланяться, не забывать о себе. Что же до весточки, то… Прежней почтой ее отсылать будет, по теперешним временам, весьма накладно. Пусть лучше передает из рук в руки – при личной встрече. На том и порешим, молодой человек. Желаю вам здравствовать…

   Когда он вышел от Павла Анатольевича, начинало смеркаться. Надо было срочно придумывать легенду затянувшейся встречи. Повод, как нельзя кстати, был найден. На углу Жакоб бон Сержант, проходила облава. Полевая жандармерия с французской полицией проверяла всех прохожих. У кого не было документов или чьи документы казались подозрительными, немедленно хватали и запихивали в крытые «Опель-Блитцы». Сергей намеренно ускорил шаг, заслышав оклик ажана. Тот нагнал его. Грубо схватил за рукав. Сергей, не оглядываясь, перехватил руку французского полицейского за локоть, совершил бросок через плечо. Только бы не начали стрелять, идиоты, в ужасе подумал он. Увернувшись от удара дубинкой другого ажана, он был сбит с ног. Кованый приклад карабина «Маузер» пришелся ему прямо в грудь. Уже лежа лицом в булыжную мостовую (ему завернули за спину руки), Сергей прошипел: «Я представитель германской администрации! Вы что оглохли, болваны? Идиоты паршивые…» Его срочно подняли. Упитанный гауптман в салатной жандармской форме, с галунами на синем воротнике обшарил его карманы. Рука в кожаной перчатке нащупала в кармане костюма круглый жетон. «Немедленно извиниться! – гаркнул гауптман оторопевшим ажанам, отдав честь Сергею. – Я приношу вам свои извинения, герр Стенненберг». Обойдусь как-нибудь без церемоний, брезгливо подумал Сергей. «Я желал бы проехать с вами в префектуру полиции для дачи объяснений, - заметил он, чувствуя страх гауптмана. – Старина, не нужно меня бояться. Германия и фюрер будут гордиться вами. На месте я вам скажу, что надо делать, - и, переходя на откровенный шепот: – Оформите меня, как задержанного в начале облавы…»

               
*   *   *

…Корежило. Германскую оборону под Москвой с 8 декабря 1941 года, используя превосходство в авиации, удалось прорвать. Потерявшие половину панциров,  основательно потрепавшие  свою матчасть, понесшие ощутимые потери в живой силе, германские войска начали отступать. Многие усмотрели в «странном успехе» русских чей-то злой умысел: наступление велось без превосходства (количественного!) в танках и  артиллерии. На многих участках фронта оно началось ночью, без артиллерийской подготовки и бомбовых ударов. Но эшелонированную оборону вермахта удалось прорвать на направлении главного удара почти сходу. Следовательно, в штабе РККА знали о слабых местах. Помимо губительного действия Генерал-Мороза, отсутствия топлива и зимнего обмундирования… Особенно поражали ночные атаки на Калининском и Можайском участках фронта. Начавшись в 4-00 при свете многочисленных костров (они были зажжены по обе стороны!), они не встретили серьезного сопротивления. Несмотря на то, что в конце ноября, видя провал «Тайфун», фюрер приказал перейти к обороне на Центральном участке фронта. Всем была очевидна угнездившаяся в рейхе (особенно, в недрах вермахта) генеральская измена. Зимняя амуниция и снаряжение для группы армий «Центр», представленные на выставке в Берлине, так и не достигли фронта. Эшелоны застряли под Варшавой… Конно-механизированный корпус генерала Доватора совместно с партизанскими отрядами, подкрепленных парашютистами-десантниками из особой дивизии им. Дзержинского, сокрушал германские тылы. Каким образом такому крупному воинскому соединению удалось оказаться за линией фронта, оставалось загадкой для высших чинов «1s» и OKV.

   Странным было и другое: красные почему-то не использовали свое тактическое преимущество на флангах 2-ой панцирной армии. Даже не попытались взять войска «быстроходного Гейнца» в оперативные «клещи». Будучи в рейхсканцелярии фюрера, Гудериан испытывал некоторую неловкость. Получалось, что бывшие коллеги по танковым классам из далекого 26-ого сделали ему невероятное одолжение. Советская авиация, пользуясь некоторым превосходством (из-за морозов вышел из строя класс бомбардировщиков «Хейнкель», у которых охладительная система располагалась в крыльях), наносила удары по отступавшим механизированным, моторизованным и панцерным частям. Советские ударные части долбили с невероятным упорством его опорные пункты. Иной раз, за третьестепенную высоту или деревушку с каменной церковью, где были расположены огневые точки вермахта, ложили свои славные головы  40% и более от личного состава. Германские пулеметчики выкашивали целые батальоны, беря их в пулеметные «клещи»: кинжальный огонь с флангов и с фронта, с двух или более засекреченных точек. Красным командирам было проще обойти его доты, чем отправлять своих людей под кинжальный, смертоносный огонь пулеметов, минометов и артиллерии. Но, увы… Большевистское военное руководство не жаловало своих солдат и младших командиров. Войны в серых шинелях и ватниках, в белых маскировочных балахонах густо пятнали изрытый, почерневший снег московских полей. Были нередки случаи слепого, хотя и самоотверженного героизма «красных коллег». В одной из оперативных сводок, представленных в оперативный отдел (I a)  при штабе 2-ой панцирной армии, значилось: «…В ходе обороны частями 32-ой пехотной дивизии высоты 22-А солдаты и офицеры красных войск шли в атаки без поддержки танков и артиллерии. Наблюдались атаки в лоб на пулеметные точки, что приводило к огромным потерям со стороны большевиков. Вечером того же дня указанный опорный пункт был взят. Потери большевиков составили: 60% личного состава, согласно данным полевой разведки и визуального наблюдения… ». Нередко «красные Кристи», отрываясь от пехотных цепей, утюжили траншеи германской обороны. Изрешеченные почти в упор крупнокалиберными 20-мм пулеметами, продырявленные противотанковыми пушками или ружьями, они, объятые дымом и пламенем, продолжали выполнять свой долг. Утюжили германские траншеи, ломали доты и дзоты, шли на таран – врезались на полном ходу в панцеры и панцер-вагенс…

   Один раз Гудериан стал свидетелем, как группа солдат при попустительстве своих офицеров фотографировалась на фоне обгоревших трупов советских танкистов и искореженного прямым попаданием 105-мм гаубицы Т-28. Это было недопустимо для его чести – чести старого солдата…

   Выйдя из вездехода, он строго отчитал своих подчиненных. Досталось и более старшим офицерам вермахта. Но, наблюдая перед собой фигуры Grenadiers в тонких шинелишках и летних пилотках, с ногами в коротких, с расходящимся голенищем сапогах на 25-27 градусном морозе, он испытал чувство вины. Они считали и называли его, почти не таясь, «папой» и «нашим мальчиком». Он обязан был пребывать в сердцах своих людей, облаченных в зеленовато-синюю форму вермахта. И он отошел от их сердец. Испытывая любовь к России, как если бы она была  частью рейха и его сердцем, Гудериан наблюдал длинные веретеницы бредущих по русскому снегу германских солдат, брошенные автомобили с тавро «G», бронетранспортеры, гусеничные вездеходы, пустые цистерны-заправщики и…  Panzers , его некогда прославленные боевые машины. С бессильно торчащими из коробчатых башен с мальтийскими, белыми и черно-белыми, угловатыми крестами, пушками и пулеметами  Они не в силах были одолеть толстую броню КВ, Т-34, Т-35 и Т-28. Он все равно любил эти славные боевые «ролики» вермахта, что домчали славу Великой Германии через Бельгию и Голландию, минуя противотанковые рвы и бетонные надолбы линии Мажино, к отложистым берегам Нормандии. К проливу Ла Манш, что был «рукавом Англии». Взять за этот «рукав» - была не только мечта фюрера. Русским политика Туманного Альбиона тоже была не по нраву. Что ж, подумал Гудериан, горестно взирая на запорошенные снегом трупы в тоненьких, коротких шинелях и бумазейных куртках, на замотанные (точно кули) головы отступавших, бессильно вязнувшую в сугробах технику, ты этого хотел, «мой фюрер». Судьба тысячелетнего рейха будет окончательно решена до 1943 года. Я предупреждал вас, герр экс ефрейтор от инфантерии, герр экс агент-V ведомства Канариса и герр экс член полевого трибунала в Мюнхене, где в 24-ом ты приговаривал к смерти «шутцеров» из 2-ого полка, что с Россией не следует воевать. Всякая попытка столкнуть Германию и Россию на поле брани, как говорят сами русские, только на руку Британским лордам и гангстерам с Капитолийского холма.

   Именно с такими мыслями он  ступал в залу рейхсканцелярии, которая была кабинетом фюрера. Со стен из красновато-розового мрамора на Гейнца Гудериана смотрели гобелены XVI века  (со сценами из жизни рыцарей тевтонского и ливонского ордена), картины в золотом багете, на которых кисть германского художника запечатлела Фридриха II (Великого), канцлера фон дер Бисмарка… На фоне огромного палисандрового стола для заседаний Гитлер, не стесняясь в крепких баварских выражениях, распекал начальника ставки OKV генерала-фельдмаршала Фрица Гальдера. Тот, будучи сам баварцем, по крови и по духу, отлично понимал суть многих площадных выражений. Равно как и сложившуюся на Восточном фронте обстановку. Поэтому генерал-фельдмаршал молчал. В аккуратных усиках, как показалось Гудериану, терялась лукавая усмешка. Ему представилось, как бы выглядел фюрер и имперский канцлер в году, эдак… 1916-ом, застывшим в монолитном строю германской пехоты в шипастых шлемах. Забавное было бы зрелище, мои дамы и мои господа…

   Кроме Гальдера в огромной зале навытяжку стоял пузатый рейхсмаршал люфтваффе в темно-зеленом (как всегда, новом!) кителе с желтыми отворотами. Его авиация безуспешно пыталась спасти положение отступавших частей группы армий «Центр». От него исходил омерзительный (в создавшейся обстановке) запах парижских духов. Щеки лоснились от толстого слоя румян, а глаза с расширенными зрачками (явный признак застарелого кокаиниста!) смотрели «на своего бога». Да как смотрели! Будто фюрер уже не был «наци №1», а всего лишь играл хорошо поставленную, дурацкую роль. Надушенный павлин, проклятый боров…

   Чуть поодаль, скрестив на груди руки, стоял во фривольной позе рейхсфюрер SS  и полиции Генрих Гиммлер. Он смотрел на происходящее сквозь стекла пенсне, которые в Германии носили сельские учителя. На тонких, бесцветных губах его сияла улыбка британского сноба. Иначе, как можно было понять реакцию этого мерзавца? Германские войска терпели поражение на Московском направлении, а «полицейской овчарке» смешно, с негодованием подумал Гудериан. Что-то невидимое тут же охватило его голову. Пенсне Гиммлера дернулось и блеснуло, будто желая ослепить его. Разве что Гальдер, единомышленник «гомо» Бломберга, до сих пор разрабатывался SD. Считается агентом британской разведки.  Следовательно, является кандидатом «1» на звание «козла отпущения». Помимо прочих претендентов на эту почетную «имперскую должность».

   - Гудериан, немедленно следуйте к нам, - резко сказал фюрер. -  Вы должны дать нам отчет: как обстоят дела на вашем участке фронта? Подойдите ближе, мы не на швабском балу, - он указал короткой рукой на место возле Геринга. Генерал-полковник, скрыв свое пренебрежение, щелкнул каблуками начищенных сапог. – Ваша танковая армия, вопреки  моему приказу, оставила занимаемые позиции. Вы ставите ни во что волю канцлера германской империи? Волю германского народа, волю нации…

   - Мой фюрер, мои солдаты сделали все, что могли, - Гудериан старался быть спокойным. – Они выполнили свой долг. Рейх может гордиться этими солдатами, мой фюрер. Но русские морозы… Они всему причиной. Часто мы вынуждены использовать топливо, которое сливаем из русских машин. Наша ружейная смазка не годится для русских морозов, мой фюрер. Несмотря на мои частые заявки в штаб верховного командования, во 2-ую армию так и не были доставлены зимние вещи. Кроме этого, земля в России промерзает так, что невозможно окапываться. Мои солдаты зарываются в снег, чтобы отражать наступление войск противника…

   - …В 1916 году я был на передовой, - с раздражение  перебил его Гитлер. – Свидетельствую, что там приходилось не легче, Гудериан. Земля промерзала на полтора метра, во Фландрии и Нормандии. Ее приходилось взрывать снарядами тяжелой артиллерии. Вы слышали, Гудериан? Это говорю вам я, прошедший поля Великой войны. Я знаю сердце солдата лучше, чем его знают мои генералы. Они сидели в теплых блиндажах, когда будущий фюрер германского народа голодал и мерз в заснеженных траншеях. Как тогда, так и сейчас рейху вредят изменники, - фюреру больше не хотелось держать себя «в узде».

   - Я также был на передовой во время Великой войны, - Гудериан, не удержавшись, взглянул в глаза фюрера. – Я не видел там предателей. Не вижу их и сейчас, мой фюрер. Солдаты исполняют свой долг, не считаясь с потерями. Они испытывают тяжкие страдания, не получая порой самого необходимого…

   - Вы хотите сказать, генерал, что имперская власть и канцлер, ее представляющий, не в состоянии снабдить свои войска всем необходимым? – рейхсфюрер снова блеснул стеклами пенсне.

   - Помолчите, Гиммлер! - фюрер подошел вплотную к Гудериану. Его бледно-голубые глаза расширились. Он медленно поднял над собой руки, согнутые в локтях. Жилы на лбу надулись, стали пунцовыми. – Вы смеете утверждать, что я не проявляю должной заботы о солдатах вермахта?!? Молчите! Вы, не сумевший взять Москву в кольцо, совершить фланговый охват, при отсутствии красных войск… Вы предатель идеи рейха! Вы позорите свои погоны и награды…Вы подлый ублюдок, мерзкий негодяй! Поганый шпак и последний еврей не поступил бы так, как вы поступили с Германией. Я доберусь до скверны, которая засела в штабах вермахта. Я уничтожу это змеиное семя, - шептал он как завороженный, не видя перед собой никого и ничто – его окружала одна слепая, звенящая пустота…

   …Геринг едва успел вытолкать генерал-полковника Гудериана  в приемную, где усмехались эти «тыловые крысы» - адъютанты фюрера:

   - Будьте благоразумны, генерал! Фюрер не в себе – вы же видите, Гудериан.

   - Спасибо, рейхсмаршал, - был вынужден поблагодарить «борова» Гейнц, одергивая свой китель с Железным крестом 1-го класса и Рыцарским крестом с мечами у воротника с пальмовыми ветвями. Еще бы минута, я бы бросился на этого негодного ефрейтора, с негодованием подумал он. – Вы поступили верно. Хотя… - Гудериан замялся, царапнув подбородок о золото петлиц, - я рассчитывал на большую поддержку со стороны рыцарей люфтваффе. После того как 8 декабря красные начали наступать под Тулой.

   - Генерал, этот комплимент я всецело принимаю на свой счет, - усмехнулся тучный рейхсмаршал. – Даже не буду оправдывать мою медлительность русскими холодами. Холода…

    Гудериан на минуту задумался. Помимо того, что институт Геринга (позднее, «Исследовательское бюро») прослушивал все телефонные и радио-переговоры в рейхе, его адъютант, офицер для особых поручений капитан Харо Шульце Бользен довольно странный тип. В 30-х  уличен полицией рейха в связях с социал-демократами. Даже занимался деятельностью, направленной против идеи национал-социализма. Расклеивал с приятелями соответствующие листовки. Хотя аристократ от мозга до костей. Военная косточка: потомок адмирала фон Тирпица, основателя германского флота. Странные нынче аристократы произрастают в рейхе…

   Вскоре из бушующего гневом кабинета фюрера вышел генерал-фельдмаршал Фриц Гальдер. Он снял монокль из левого глаза и вложил его в карман мундира с орденскими планками и боевыми наградами.

   - Фюрер отправил меня в отставку, - обратился он к Гудериану, словно Геринга не было поблизости. – Это мне урок, старому болвану. Хотя в своих письменных отчетах о ходе компании на Востоке я предупреждал: излишне растянуты коммуникации, явная нехватка транспортных ресурсов, износ автомобильных камер, танковых двигателей…

   - Прошу меня извинить, господин генерал, за мой упрек, - шепнул Гудериан. – Я незаслуженно оскорбил вас, как шефа главного штаба сухопутных сил, когда заявил об отсутствии зимней амуниции.

   - Не стоит извиняться, Гейнц, - растроганно заметил Гальдер перед тем, как уйти. – Это Провидению было так угодно – заморозить наше наступление на Восток под толщами русского льда. Провидение и Бог отвратили свой взор от Великой Германии. Нам суждено погибнуть или покориться своей участи. Мужайся, мой мальчик! - он горько посмотрел в глаза Гудериану и неожиданно произнес, потрепав его по погону из золотого  сутажного шнура. – Монах, монах, как труден твой путь…
 
   Вечером того же дня на берлинской квартире  Гудериана посетил капитан граф Клаус фон Штауффенберг. Участник Польской и Французской компании, состоящий ныне при штабе верховного командования. Этот высокий, синеглазый брюнет готовился к отправке с Аравийским корпусом Эрвина Роммеля (в феврале 1941 года) в качестве офицера I a. Во время  позорной (по вине Черного ордена) отставки Бломберга его попытался «причесать против холки» Генрих Гиммлер «со товарищи», но помогло заступничество шефа Абвера. Адмирала Канарис дорожил «своими мальчиками».  Во всяком случае, Штауффенберга не тронули. Даже повысили (до нынешнего) звания. Не препятствовали командировке в Африку, где итало-германские части должны были потрепать (и довольно изрядно) английские войска. В состав  последних входили формирования из туземного населения, австралийские, польские и даже… русские части. Последних, по приказу Сталина, формировали из бывших узников ГУЛАГа, особенно офицеров РККА, польских пленных, а также «проверенных» уголовников, пожелавших искупить кровью свою вину перед Советами. Штауффенберг, перекинувшись парой комплиментов с неувядающей супругой Гудериана, с удовольствием выпил чашечку кофе.
Затем, посетовал на малое количество «роликов» в Аравийском корпусе:

   -…Заметьте, Гейнц, из 249 панциров мы можем положиться лишь на три десятка Pz-IV и сотню Pz-III. Итальянские «коробки» Больбао М-13/38  не в счет. Их пулемёты не возьмут даже самую слабую броню. Муссолини решил, что нам не достает «песчаных гробов». Славный юмор у этого величайшего из последних римлян – вы не находите, генерал? Я, как видите,  не нахожу… Британские тяжелые «Черчилль» и «Матильда» сомнут их одним весом. Кроме этого, в главном штабе сухопутных войск считают, что клепаные чешские танки с их чудовищной проходимостью…

   - Мне этот юмор не кажется странным, полковник, - подхватил удачную мысль Гудериан. – Наша славная разведка уже сделала свое дело. О, этот британский лев! От былого могущества империи бриттов не осталось ни следа. Да, эти «скотты» удерживают еще свои многочисленные колонии в Индии, Китае, Африке. Но, увы, мой друг: время неумолимо продолжает свой ход. Беда Англии в том, что отстала от понимания этой великой истины. Германия, пока была в союзе с Российской империей, прочно удерживала колонии в Северной Африке. Этот русский… его супруга, известная поэтесса – та дама, за которой в юности ухаживал этот проходимец, Иоахим фон Риббенроп…

   - Генерал говорит об Анне Ахматовой? – улыбнулся тонкими, аристократическими губами Штауффенберг.

   - Совершенно верно! – отметил Гудериан. – Ее покойный супруг, Лев Гумилев, полковник генерального штаба Российской империи, оказал нам неоценимую услугу. Свою агентурную сеть русские оставили – догадываетесь кому? Думаю, не стоит уточнять, граф…
   
   - Своим победам в Аравийской пустыне славный вермахт обязан русским? – искренне удивился полковник. Хотя мог этого не делать, так как в 20-х был представлен многим русским военным специалистам, что приезжали «по обмену» в Германию.

   - И не только им, граф! – усмехнулся «быстроходный Гейнц» и «наш мальчик», как называли его в вермахте. – Рейх, если вы помните… - он встал и, пройдясь по пушистому ковру кабинета, включил радиоприемник. Загремел «Хорст Вессель». – Клаус! Давай будем прагматиками, мой мальчик. Нам не одолеть Сталина. Можно кричать о грядущих победах по Берлинскому радио, писать хвалебные статьи во славу непобедимого вермахта в «Фолкишер Беобахтер» и «Черном корпусе»… Нам предстоит стать свидетелями самого страшного поражения в истории Германии. Фюрер не внял голосу разума: переживший войну на два фронта в 14-ом году, он снова втянул нас в проклятую авантюру. Кое-кто, особенно из числа эстетов и медицинских светил, считает возможным полагать, что Адольф Гитлер уже не вполне нормален. Что психически он, этот тирольский австриец, давно уже распался и, как личность, уже перестал существовать. Этот швед, Феликс Керстен, массажист негодяя-оберэсэсмана, «рейхсболвана» Гиммлера, воздействует на его мозг некими тибетскими травами, вызывающими галлюцинации и приступы неудержимой ярости. Признаюсь честно, Клаус, - Гудериан невольно вздрогнул, вновь оказавшись (почти воочию) пред Гитлером в рейхсканцелярии, - сегодня утром я едва сдержал себя, чтобы не броситься на этого проклятого ефрейтора. Он вел себя как припадочный…

   -…Кому это нам? – с поддельным коварством удивился Штауффенберг. – Смените, если это возможно, музыку, дружище. Признаться честно, я до смерти устал от этого нацистского кукареканья…

   Когда начало смеркаться, Штауффенберг притормозил  «Опель-Олимпию» на Парижштрассе. Это был глухой рабочий район, предместье Берлина. Снег тонким голубоватым слоем лежал на тротуарах, подстриженных кустах, черепичных крышах домов из красного кирпича, что были построены с приходом национал-социалистической (рабочей) партии к власти для берлинских пролетариев. Фонари были погашены, окна затемнены. Берлинцы, как и все германцы, послушно исполняли приказ фюрера и гауляйтера. Они соблюдали все правила светомаскировки, чтобы бомбы британских «Митчелл» и «Москито» не нашли удобную цель под толщами облаков и ночной тьмы. По ночному, фиолетово-черному небу, подернутому тонкой сероватой дымкой, скользили белесые лучи прожекторов. На крышах дежурили коменданты противовоздушной обороны в стальных шлемах, с цилиндрами-коробками из-под противогазов. Они были вооружены парабеллумами на случай, если в их обозрении окажется сбитый британский пилот. Иногда прохаживались шуцманы, по двое. Они знали номера спецмашин и не останавливали их.

   Вскоре на другом конце улицы показался темный силуэт другого авто. Мелькнул синеватый блик из предохранительных колпачков, одетых на фары. Штауффенберг мелькнул в ответ своими. Вскоре из темноты показалась фигура высокого, ладно скроенного офицера люфтваффе в кожаном пальто. Никем не замеченный, он быстро плюхнулся в раскрытую дверь «Опель-Олимпии». Машина, сверкнув черным лаком, сорвалась с места. Подполковник, а им был Харо Шульце Бользен, офицер для особых поручений при Геринге, а также офицер главного управления Абвер при штабе Люфтваффе, снял голубоватую фуражку с золотым «летящим» орлом на тулье. Положил ее рядом, на заднее сиденье, где удобно устроился. Отер платком разгоряченное лицо. Это был истинный аристократ, который чтил традиции древнего рода германских флотоводцев даже в такой конспиративной, почти шпионской ситуации.

   - В этой папке, - он протиснул меж сиденьями папку из крокодиловой кожи, - последние сводки с восточного фронта. Московское направление, бои под Волхово и Тихвино, где потоками льется кровь – русская и германская… Наши русские коллеги отчаянно наступают. Признаться честно, у меня дух захватывает. Против четырех потрепанных германских войск противостоит такая сила – двенадцать армий! Боюсь, что Сталин может одолеть нас уже этой зимой, дружище. В панцерах красные нам немного уступают – я имею в виду, количество. Но вы же знаете, Клаус, возможности, тактико-технические характеристики Т-35, Т-28, СМК и КВ! Не говоря уже о Т-34…

   - О них не надо говорить, Харо, - усмехнулся Штауффенберг, закуривая «Гавану». Он откусил серебряными щипчиками из носессора кончик другой сигары, прежде чем передать ее Харо. – Их нужно видеть сквозь окуляры прицела и прорези триплексов. Увы, мой друг. Я их не видел. Но, наш общий друг, герр Гудериан… Он их насмотрелся вдоволь. На три недели эти панцеры сковали действия его 2-й группы под Луцком. Если бы не мощное прикрытие стервятников люфтваффе… о, простите, мой друг…

   - Ничего, граф! – успокаивающе поперхнулся Харо сигарным дымом. – Не стоит извиняться, когда речь идет о таком благородном деле, как наше. Мы боремся за новую, истинную Германию, мой друг. Меня тоже иногда одолевают мрачные мысли: не проливаю ли я кровь германских солдат, что гибнут на полях России? Увы, это так. Но такова цена за спасение рейха. Если не мы, то кто же? Нацию напичкали зловонным пойлом. Его подливали в 30-х в котлы с гороховым супом и сосисками. «Мы едим суп с нацией!» - так разглагольствовал этот подонок с челкой. Ему-то наливали в отдельную тарелку. Нет, каков подлец! – Харо снова закашляв, немного успокоился. – Ему нет прощения ни на том, ни на этом свете…

    «…Есть ли прощение нам, - неожиданно подумал Штауффенберг, закрывая глаза. - Будет ли нам прощение? Или мы все прокляты – навечно… Или из ада, в котором оказалась Германия, есть путь в чистилище и рай? Хотелось бы верить. Будем надеяться, что бог услышит наши молитвы – наш бунтующий дух будет прощен. Германскую нацию не поразит огненная стрела с Небесного Олимпа. Хотя, может быть, это наша небесная кара. Хотелось бы верить обратному, мой друг…»

   - Наиболее боеспособной армией рейха является 6-я, - заметил он через силу. -  Ей командует Рейхенау. Этот убийца и висельник, одно имя которого для русских – как красная тряпка для быка. Из-за таких преступников в мундирах вермахта Красная армия может отнестись жестоко к германскому населению. Как ведите, Харо, я анализирую скорое вступление большевиков в рейх. Нам необходимо ускорить замену командующего 6-й полевой армии. Это место в ближайшее время должно стать вакантным для более подходящей кандидатуры. Вы понимаете, о ком я говорю? Медленно, но верно…

   - Неужели это он… самый медленный, но самый исполнительный генераль-штеблер, - одобрительно кивнул рыжеватой головой Харо. - Наш генерал-педант, что подготовил Директиву №21…
   
               
*   *   *

…По звонку с «пропускника» пришли трое дюжих солдат SS. Отстегнув безжизненное тело от средневековой скамьи, они потащили его волоком из подвала наружу – четырехугольное пространство, окруженное плотным деревянным забором с колючей проволокой. На заднем дворе штаба зондеркоманды помещалось три высоких столба, врытых в землю. Протащив потерявшего сознание Иванова по глубокому снегу, на котором лежали голубовато-багровые отсветы заката, эсэсманы пристегнули его наручниками спиной к столбу. При этом ему вывернули назад руки. Кутаясь в ангорский полушубок, Крейцель молча взирал на происходящее. Солдаты SS, сделав свое дело, вытянулись, оттопырив локти. Они готовы так стоять целую вечность, подумал гауптшурмфюрер. Одетые в толстого сукна куртки-парки с войлочным подстегом, такие же брюки и сапоги (не в пример вермахту), они были надежно защищены от русских холодов. Посмотрим, как поведет себя на морозе этот недочеловек…

   - Погости на этом плацу, мой дружок, - ехидно заметил Крейцель, подняв пушистый белый воротник до орла на тулье своей фуражки с мертвой головой и костями. – Ты ведь не боишься холодов – ведь так, герр агент огэпэу? Говорят, что часами лежишь в снегу. Вот и прекрасно. Мы проверим, не врут ли наши осведомители. Надеюсь, ты оправдаешь мои ожидания, - он цинично потрепал Иванова за бороду, красную от крови.

   Похрустывая сапогами на высоком голенище, он ушел. Напоследок велел часовому в русском тулупе, с MP-40 (с деревянным ложе и прикладом) время от времени щупать пульс Иванова. В случае осложнений немедленно (через дежурного) связаться с ним, затем позвонить в медицинский отдел. Впрочем, в медицинский отдел можно прежде, чем ему. Так будет лучше. Сам же Крейцель направился в криминалистический отдел, который возглавлял криминалрат полиции (без звания) доктор Тидде. Там хорошенькие и не очень немочки в мышисто-серых кителечках, вооружившись лупами и сложными машинами-спектроскопами, исследовали доставленные этим же вечером бумаги и письма Иванова. Саманный домик «странного русского» был подвергнут самому тщательному осмотру. Двор и сад перерыли так, словно там побывало стадо землеройных свиней. Эсэсманы прощупали ножевыми штыками, приткнутыми к карабинам, дощатые и земляные полы. Глинобитные, из кизяка, стены, излучавшие невероятное тепло, протыкались отточенными стальными щупами. Огород был проверен миноискателем, для чего пришлось потревожить саперов вермахта. Крейцелю этого показалось мало. Наряд SS, по его указанию, в ходе затянувшегося «дознания с пристрастием», примчался на «Опеле» в Красный Устюг. Чертыхаясь по адресу оберштурмфюрера,  коллеги проверили глинобитные стены звукоуловителями – вдруг проявятся возможные пустоты… Но все было тщетно. Пустоты «вдруг» не проявились.

   Немочки из криминалистического отдела изучили сквозь свои лупы и линзы бумаги Иванова. Ничего подозрительного в них не оказалось. Письма друзей по гражданской войне, что была в России с 17-го по 20-й год, написанные лиловыми чернилами или химическим карандашом, картонные грамоты от большевистского руководства (коммунистического «ляйтера») «за успехи в социалистическом труде» в должности заведующего торгово-закупочной базой «Плодовощторг». Кроме этого, в отдельной папке были подшиты несколько тетрадей, исписанных убористым, временами изменчивом до неузнаваемости, бисерным почерком. Было также пара справок, выданных канцелярией местного управления ОГПУ, а затем НКВД. В последней, за 1939 год, значилось, что «Иванов Порфирий Корнеевич, задержанный по подозрению в религиозной и антисоветской пропаганде (УК РСФСР, ст.58, какой-то «прим»…) признан невиновным. Все ранее предъявленные обвинения являются снятыми». В справке от горздравотдела за тот же год значилось: специально назначенная комиссия (надо полагать из числа компетентных большевистских «фюреров» от медицины)  областного психоневрологического диспансера наркомздрава обследовала направленного на принудительное диспансерное лечение того же Иванова. Постановила: пациент совершенно здоров. В лечении (амбулаторном, тем более диспансерном) не нуждается. Надо полагать, что на «принудительное лечение» Иванов был отправлен по настоянию «огэпэу». Так, во всяком случае, посчитал Крейцель.

   Фрау Циллер, криминалобер-ассистант полиции, довершив обработку экспертного анализа своих «девочек», подшила дыроколом со скоросшивателем все «папир» в одну папку с металлическими креплениями. К тетрадям Иванова она приколола свою справку-заключение: «(Строго секретно. Информация по запрашиваемому объекту. Отдел RI/C.) …Подозрения не вызывают. Подчеркнутые детали типографского и рукописного текста единую структуру не представляют. Компонентами  шифровальной таблицы быть не могут…»  Она благоухала своими духами из Вены. Крейцель тщательно скрывал свое омерзение к ней. Особенно после того, как от сорокалетней бабы (правда, неплохо сохранившейся) последовало откровенное предложение: скрасить ее одиночество. Хмыкнув, он почувствовал, что за его отказом стоит нечто большее. Фрау Циллер наверняка делала это по чьему-то научению. Скорее всего, исполняла волю оберштурбаннфюрера Гендольфа.

   …При этом криминалобер-ассистант ссылалась на отдельные листы дневника Иванова. Посмотрев их, можно было убедиться: «старик» писал странным, изменяющимся почерком. Корявые, неумело выписанные карандашом буквы внезапно сменял каллиграфический почерк с округлыми гласными «а» и «о», что указывало на специальные навыки в области графологии, приобретенные на специальных занятиях. Кроме этого в тетрадях Иванова значилось, что «…коммунизм представляет собой единство Матери Природы  с человеческим разумом, очищенным от вредных излишеств (в тексте это было выделено двумя жирными подчеркиваниями) человеческой цивилизации…», что фрау Циллер выделила в своем криминалистическом заключении в отдельном параграфе. В ряде своих записей старик упоминал некую политическую организацию под названием «партия». Освободив (весьма предусмотрительно, следуя оперативной логике!) самую пухлую из тетрадей от потертой замшевой обложки, сорокалетняя баварка нашла сложенный в четверо листик бумаги в косую клеточку. На нем чернилами был сделан набросок письма Иванова на имя генерального секретаря ВКП (б) Иосифа Сталина. В нем, в частности и помимо всего прочего утверждалось: «…Вы, как и я, являетесь сыном, т.е. биологическим порождением Матери Природы, которая любит нас всех, детей своих, и ждет от нас поступков любви… Партия должна быть великой силой, несущей в себе волю Великой Природы и ясного человеческого разума. Только при таком условии на земле не будет войн и прочих бедствий, которыми так изобилует вся история человечества, только тогда люди прекратят глумиться над собой и своею природной силой. Иными словами, над Матерью Природой и Великой Вселенной, что как в темнице, заключены в нас…»

   Сомнений не было: в руки имперской SD попал недочеловек (Untermensch) категории H/F II. С ярко выраженным шизоидными признаками, по-простому – явным идиотизмом.  Это говорило, в подтверждении блестящей расовой теории Альфреда Розенберга, о естественном вырождении неполноценных славянских народов. (Судя по всему, «Матерь Природа», о которой так писал этот сумасшедший агент огэпэу, сделала-таки свое дело, мимоходом подумал Гендольф. Так он проверял свой арийский дух в «атмосфере высокого напряжения» Shwartzkopf SS на остракизм.) Явной опасности для тысячелетнего рейха этот субъект не представлял. Таким образом Иванов, исходя из расовых постулатов Германской империи, не подлежал немедленному уничтожению, но от заключения в концлагерь не освобождался…

   - … этот русский недочеловек – уникальный генеалогический тип, - усмехнулся оберштурбаннфюрер Гендольф, просматривая папку с делом Иванова. – Эта сумасшедшая выдержка в ходе применения к нему наших специальных методов… Кто бы мог подумать, что среди славянских народов еще остались такие субъекты! Вас не удивляет, фрау Циллер, что «материал» выдерживает такие низкие температуры и столь терпим к физическим страданиям? Странно…Меня эти врожденные или приобретенные навыки закаленности, признаться честно, наводят на определенные мысли. Этот Иванов – идеальный тип для нашей диверсионно-агентурной работы! Жаль, если некоторым узкоголовым тупицам в нашем ведомстве не удастся перевербовать его. Жаль, если этим же узкоголовым тупицам будет дано распоряжение искалечить его на допросах «третьей степени» или вовсе… Вы меня понимаете, Ильзе? Из этого Иванова получился бы отменный агент. Образчик для агентурной работы. В России, в Англии, в Америке. США на пороге войны с нами. Не знаю, не знаю… Вам решать, дорогая фрау Циллер…

   - Я сделаю все, о чем вы попросите, оберштурбаннфюрер, - ответила эта статная баварка с зеленовато-голубыми, огромными глазами и платиновой, высоко взбитой прической, заколотой брошью из аграфа. – Я поняла вашу мысль… Мне думается, что кто-то неверно указал категорию опасности данного лица для рейха. В своем экспертном заключении, оберштурбаннфюрер, - улыбнулась своими яркими, крашенными губами Ильзе. – В этом весь трагический смысл. Здесь может произойти кровавая, по-истинне трагическая развязка. В отношении одного лица… - видя неуловимое изменение в лице партайгенноссе, она тут же поправилась. – В отношении одной недочеловеческой особи, которая может оказаться полезной нашей организации.

   Щелкнув каблуками своих мягких сапог, приложив руки к тугим бедрам, она повернулась кругом и вышла. Гендольф с сомнением посмотрел ей вслед. В августе 41-ого под Винницой, после налета русских «туберкулезников» (так в Красной армии и в вермахте, шутя, прозывали дальние тихоходные бомбардировщики ТБ), засыпавших автостраду осколочными бомбами с недосягаемой для зениток высоты, он увидел на юбке фрау Циллер следы белого порошка. Это могла быть сахарная пудра, а мог быть… Судя по испуганному выражению красивых глаз этой «стареющей Валькирии» (так, за глаза, конечно, звали в энзанцгруппе эту особу) его подозрения хотя бы частично, но попали в цель. Выйдя из «мерседеса» в самой Виннице, фрау Циллер искала с ним встречи. Во время пустякового, незначащего разговора о мощи рейха и убогости большевистских войск (все обстояло как раз наоборот и все это знали), она как бы невзначай показала ему листок из блокнота, который тут же смяла. На нем значилось: «В обмен на ваше молчание готова с вами сотрудничать. Не сдавайте меня PK. Они об этом знают. Будет только хуже». Она давно работает осведомителем III-его управления, стало ясно ему.     Но предлагает себя в информаторы. Остерегаясь провокации, Гендольф месяц не делал никаких телодвижений. Фрау Циллер, казалось, была вычеркнута им из списка живущих в этом бренном мире...               
   Остановив запись портативного диктофона Midaks (он предпочитал изделия этой прибалтийской фирмы аналогичным машинкам «siеmens», которыми пользовались многие из его коллег), на ленту которого была записана беседа со «стареющей Валькирией», оберштурбаннфюрер медленно закрыл глаза. Понаблюдав темноту за пришторенными веками, также медленно помассировал их одним, а затем двумя пальцами. Заметно полегчало. Свинцовая тяжесть отлила из головы неведомо куда. Виски стали словно из стекла, прозрачные и звонкие. Он помассировал и их по известной тибетской методе, которой на специальных курсах обучил всех желающих обергруппенфюрер Сиверс, живший, по заданию Розенберга (еще в бытность того начальником политического отдела СА) в монастырях учения бон по, участвовавшего в гималайских экспедициях по поиску «голубого кристалла».

   Внезапно, нарушив хрустальную, успокоительную пустоту, подобную буддистской нирване, зазвенел телефонный аппарат. Гендольф почти возликовал, когда срывающимся голосом этот идиот Крейцель (вот кого бы причислить к известной «категории опасности» и отправить «в расход», говоря по-русски!) доложил: материал не реагирует на испытание «девяткой». Никоим образом… Иначе говоря, Иванов, этот большевистский медведь, выдержал четыре часа на 27-градусном морозе, будучи прикованным наручниками к тыльной стороне столба, находясь почти без движения, будучи без одежды, босым…

   Он медленно, боясь нарушить источник вдохновения, снизошедший на него сверху, встал из-за стола. Сухой и прямой, Гендольф облачился в куртку лисьего меха на молнии, одел на голову суконную каскетку с лисьими же отворотами. Убрав со стола в сейф (знаем мы эти визиты «тройки» в кабинеты!) и, заперев его на два оборота, он отключив телефон. Затем вышел в коридор. В дальнем конце на побеленной стене высился портрет фюрера (холст с маслом), убранный еловыми веточками, специально привезенными из Германии по каналам хозяйственного управления RSHA под командованием обергруппенфюрера Поля.  Подоткнув юбку, надраивала шваброй пол пожилая русская (или украинка) из родственников или близких «хиви». Одна сторона высохла и сверкала, как будто доски окрашенные коричневым заново вскрыли лаком. Увидев Гендольфа, женщина «ойкнула». Кланяясь, мгновенно прижалась к стене. Оберштурбаннфюрер многозначительно улыбнулся и послал ей успокаивающий пас рукой. Дескать, причин для волнения нет – все происходит верно…

   Спустившись с четвертого этажа по удивительно безлюдной каменной лестнице на задний двор энзанцгруппе, Гендольф наблюдал как от полуголого старика с вывернутыми за столб руками исходят клубы морозного пара. Кожа Иванова, которая после полуторачасового «бдения» на холоде должна была стать иссиня-чёрной, похожей на резину, сохранила свой красно-коричневый загар. Похоже, что она горела… Вблизи от испытуемого (так в гестаповских протоколах именовались подвергнутые пытке или «особым методам воздействия») невозможно было стоять. Начиналось необъяснимое жжение в глазах, потело лицо, ломило виски. Стоящего начинало душить изнутри как в пустыне, при изнуряющем зное. Пушистый белый снег у огромных ступней старика, голых и потрескавшихся, начал темнеть и таять. Это походило на процедуры из упражнений тибетских йогов или просвещенных, с трепетом подумал Гендольф.

   Состоявший с 1933 года в секретариате канцелярии NSDAP в Берлине, куда его продвинули люди из окружения Бормана, он был допущен на многие уровни посвящения в иерархии третьего рейха. (Сыграла роль его участие в «ночи длинных ножей», когда молодой эсэсман Гендольф, охранявший партийные митинги и собрания, отличился в умерщвлении педерастов-штурмовиков, получив за это Железный крест 1-ого класса из рук Геринга.)  Ему было известно о полуязыческом учении (Annenerbe).  В нем говорилось о переселении душ после смерти в новые тела, о способностях перемещаться в пространстве и даже во времени (возвращаться в реинкарнации  прошлого и проживать их в образе деятелей минувшего), о мистических гигантах, обитающих на Гималайских вершинах и готовых сойти в этот мир «космического льда» - лжи и порока… Они надежно защищали своей внутренней энергией подступы к таинственной стране Эрцаль, скрытой среди ледяных торосов и каменных круч. По преданиям древних германцев (викингов, которые открыли Американский континент раньше Колумба, измышленного янки) это место сохранилось на Земле со времен Лемурии и Атлантиды – двух великих рас, павших миллиарды лет назад от вмешательства враждебных, потусторонних сил. Оккультный штаб SS, возглавляемый обергруппенфюрером Сиверсом, путем эзотерических исследований пришел к выводу, что проводниками этой враждебной силы явилось всемирное еврейство.

   По указанию Гендольф два эсэсмана, присоединив шланг с помощью специального клапана к автоцистерне, окатили прикованного струей ледяной, обжигающей воды. Пар повалил еще гуще. Гендольф вылупил и без того покатые, серые глаза под белесыми бровками. Провел по одной из них изогнутым пальцем. Крейцель, находившийся вблизи своего шефа, судорожно сглотнул слюну. Затем, набравши ее в рот, сплюнул в чистый белый снег. На какое-то мгновение он представил себя на месте этого русского… Неожиданно для себя он ужаснулся, почувствовав себя ничтожным и жалким пред его мужеством. На задний двор давно уже вышла группа эсэсманнов в одних мундирах. Из распахнутых окон криминалистического отделения выглядывали личики и прически подчиненных «стареющей Валькирии». Похоже, фрау Циллер утратила над своими девочками власть, подумал Гендольф. Его сердце тоскливо сжалось. «Колоссаль! – воскликнул один эсэсман тощий и длинный, как жердь, в роговых очках. Он тыкал в сторону Иванова пальцем, как следует не подумав. – Этот русский – настоящий медведь! Ему не страшны никакие холода… Что же тогда говорить об этом народе? Мы воюем с нечеловеческой природой, с людьми, которые лишены всего человеческого…» На него оглушительно зашикали со всех сторон, показывая пальцами выразительные знаки у головы. Стоящий тут же, имевший обыкновение подкрадываться, «уполномоченный Гиммлера» из III-го управления (РК) незамедлительно вынул из кармана норковой куртки блокнот в коже с золотым тиснением. Он что-то записал в него тонким химическим карандашом, так как чернильные авторучки на морозе отказывали. У тощего, как жердь, обершарфюрера из хозяйственного отделения пересохло в горле. Он тут же поспешил ретироваться в натопленные помещения…

    - Все это труднообъяснимо, - заметил Гендольф, глядя поверх фуражки с меховыми наушниками, в которую был облачен уполномоченный Гиммлера. – Мы еще с этим не сталкивались. Не так ли, партайгенноссе? Впрочем, я не знаю. У меня, признаюсь честно, нет подходящих слов, чтобы объяснить происходящее.

   -  Я так не думаю, - брезгливо молвил Больцман, похрустывая сапогами с меховыми крагами. – Думаю, оберштурбаннфюрер, нам не стоит фамильярничать, пока мы в строю. Пока воин SS на службе, он обязан помнить о званиях и прочих субординациях. Устав рейхсфюрера незыблем для всех! Не стоит об этом забывать, дружище.

   - Да, да, конечно, - заторопился для вида Гендольф. – Я шокирован происходящим. Мой отдел – в патовом состоянии, унтерштурмфюрер! Моему подчиненному не удается выбить из этого мерзавца необходимых признаний. Необходимо объединить наши усилия…

   - Мы их объединим, - заметил унтерштурмфюрер Больцман, который в иерархической лестнице SS был всего-навсего лейтенант, но по роду параллельной деятельности и занимаемой им должности был намного выше Гендольфа. – С недочеловеческими ублюдками надо работать жестче. Особенно с такими, как этот. Так, чтобы нашим методам вняли все русские в этом проклятом городе. Пристегните его цепью с кандалами к мотоциклу. Продолжительный марафон, я надеюсь, ему не повредит, - довольный своей выдумкой, Больцман окинул партайгенноссе оценивающим взглядом. – Как вам моя затея? Нет? Впрочем… - он напрягся и почесал лоб под фуражкой. – По ходу движения этого негодяя следует поливать чем-нибудь холодным из брандстбойта. В этом городе сохранились со времен большевиков поливалочные машины? Отлично! – опередил он Гендольфа, который не успел ему ответить. – Эту акцию устрашения надолго запомнят в этих краях…

   Вшивый негодяй, подумал Гендольф. Злобный карлик, грязный кляузник. Именно сейчас ты пойдешь в свою барсучью нору и будешь выстукивать на печатной машинке очередной донос в Берлин. Вот ты и пошел. Придется связаться по ВЧ с партайгенноссе Мюллером – попросить его закрыть мои тылы…

   Он подошел вплотную к Иванову. Потрясенный, некоторое время смотрел в его обожженное морозом, кирпично-красное лицо с синяками и кровоподтеками, в пушистой бороде. Вот это титаническая мощь! Вот это арийская сила! Пожалуй, гиганты из Гималайской твердыни Эрцаля обладают такой внутренней силой. Больше никто из смертных… Однако же, нет. Этот «русский недочеловек» обладает энергией Первозданной Силы. Как это объяснят в обществе Туле? В оккультном штабе SS, бюро Анненербе? А в «корпусе зеленых людей», состоящем из монахов бон-по? Великая Валгалла, духи древних германцев, живущие в твоих небесных чертогах – ТЫ должна послать в мой мозг верное решение… Любой неразрешенный вопрос в атмосфере высокого напряжения, что ставит под сомнение Орден SS, может стоить головы.

   - Я не могу для вас ничего сделать, - сказал Гендольф по-русски, чувствуя, что удушье обволакивает его горло. – Меня ожидает концлагерь и неминуемая гибель. Вы как разведчик должны понимать это. Я должен играть эту проклятую роль как могу. Вы должны меня понять, герр Иванов. Мне противно то, что я вам говорю. Но я не могу вам помочь, не могу… Пусть меня проклянут великие силы, пославшие вас на Землю. Мне ничего не остается делать, как сказать это. И уйти…

   - Бог тебя простит, немец, - молвил Иванов запредельным, тонким голосом, который необычайно ясно прозвучал в морозном воздухе. – Прекратите то смертоубийство, которое учиняете в этом мире, и простится вам. Донеси это до своего народа и фюрера. Если Гитлер не прекратит кровушку лить – покончит с ним Матушка Природа. Вгонит в землю по самый лоб. Всю жизненную силу из него возьмет. Из Земли все пришли, из матушки. В нее, Великую, все уйдем. Кто в доброй силе, а кто в злой. А Суд – ОН единый будет, для всех. Понимаешь меня, немец? Жизнь полюби и прими ее как есть, в сердце своем. Очисти ее от помышлений злых. Не должно быть силе человеческой зла никакого. Убьет и истребит она человека на корню его духовном. Так и будет…

   Гендольф отвернулся, уткнув нос в лисий воротник, чтобы не видеть, как трое солдат SS в шерстяных подшлемниках под пилотками с эмблемой черепа и кости сняли с Иванова ручные кандалы. Затем, скрутив руки, потащили его к автопарку, что был со стороны дощатых, грубосбитых ворот с двумя караульными вышками с прожекторами и тяжелыми пулеметами. Там, используя цепи с ручными кандалами, Иванова пристегнули к мотоциклу «Цюндапп». Возле этого позорища суетился Крейцель в белом ангорском полушубке, поминутно сплевывая снег…
   
               
*   *   *

Строго секретно! Рейхсляйтеру НСДАП Борману лично.      
В единственном экземпляре.
Копий не снимать.
(Из докладной записки начальника отдела зондеркоманды СС оперативной группы «Юг» при штабе 6-й полевой армии   по каналу НСДАП «флора 1» .)


                Рейхсляйтер!
Обстоятельства вынуждают меня обратиться к вам лично как к товарищу по партии и нашей борьбе с врагами рейха.  Дело не требует отлагательств. 17 января 1942 года один из русских, что был допрошен сотрудником моего отдела и лично мною по подозрению в шпионаже на разведорганы большевиков, по-истинне, с арийским мужеством и хладнокровием перенес все меры интенсивного воздействия, что были применены к нему в ходе допросов. Перечисленные мною качества нордического характера данного русского свидетельствуют, по моему убеждению, о его несомненной принадлежности к высшей расе и поколению сверхлюдей, когда-то в давние времена, населявших этот мир и сохранившихся в Долине мертвых, стране Эрцаль…

               
*   *   *

   …Дети! – молвил он неожиданно. Его синие лучистые глаза мгновенно увлажнились настоящими человеческими слезами. – Все вы дети пред ВЕЛИКОЙ Матерью Природой! Со своими самолетами, танками и пушками, с великим числом армий своих! Не таких правителей, как ваш фюрер, Матерь-Природа побеждала. Ибо нет той силы, которая могла бы противостоять ее силе.

   Потрясенный генерал-полковник вермахта Фридрих фон Паулюс долго молчал. Его тонкая, бледная рука с аккуратно подстриженными ногтями заметно дрожала на дощатом грубо сколоченном столу, крытом чистым рушником. Некоторое время он смотрел на свою синевато-серую генеральскую фуражку с серебряным орлом на вздернутой тулье и красновато-золотой кокардой в обрамлении дубового венка. Точно такие же венки, переплетенные черно-серебристыми ленточками, возлагаются на могилы, с прискорбием подумал он. Страшный нечеловеческий холод тут же овладел его существом. Грозясь выйти наружу, он сжимал его в своих тисках, не позволяя свободно вздохнуть и мыслить. Это «великий фюрер» живет во мне и каждом из нас, подумал Паулюс. Холод постепенно отпускал его с этой мыслью. Выяснилось, что помимо фюрера и созданной им машины власти, именуемой «тысячелетним рейхом», существует нечто более могущественное. Без аппарата подавления SS и SD. Обладающее чем-то запредельным, что одновременно пугало и потрясало своей мощью. Что-то скрытое в самом себе, тут же решил для себя Паулюс.

   При этом он почувствовал как источник силы  немедленно оказал ему необходимую поддержку. Паулюс доверял этому источнику бесконечно. Именно он направлял его по сложным закоулкам жизни. Помог сделать военную карьеру и вообще попасть в армию. Правда, поначалу, он хотел он хотел во флот. Но нет, не взяли. Везде «окопалась» прусская военная аристократия. Сыну гессенского тюремного чиновника из Касселя, из старинного, обедневшего дворянского рода было достаточно трудно прокладывать дорогу наверх. В имперский свет… Фридриху фон Паулюсу до боли в груди (такой нестерпимой!) хотелось облачиться в черный мундир с золотым шитьем. Руки в белых нитяных перчатках,  в его воображении, лежали на рукояти кортика либо на стальных поручнях надраенной палубы броненосца «Мюнхен», стремительно несущегося по синим волнам. Средь крика чаек, душ погибших моряков – по жемчужно-сверкающим на солнце морским просторам… Нет, в этом судьба не благоволила к нему. Ни Господь Бог и Его Ангелы, ни даже его счастливая звезда, которая также помогла Наполеону. Но в пехотное юнкерское училище он все-таки попал. К тому времени, в кайзеровском рейхсвере, не только аристократам позволено было служить офицерами в пехоте. Полк  Евгения Савойского (Баденский) стал для юнкера-ассистанта в черной стальной каске с блестящим медным шишаком, и серебряно-красными погонами осуществлением заветной мечты. Итак, она сбылась… «…Смирно! Направо! Налево! Ружье к ноге…» Таким было начало службы юного кандидата в офицеры, а затем лейтенанта рейхсвера Фридриха фон Паулюса. «…Ружье к ноге! Юнкер, как шагают ваши солдаты? Вы устроили у себя на плацу балет или учения по шагистике? Молчите!? Вы и ваш взвод наказаны – двое суток строевых занятий покажутся вам сущим адом…»

-   Ну, не тужи, детка, - неожиданно молвил русский старик, словно читая мысли сидящего подле него германского генерала с золотыми пальмовыми ветвями на красных петлицах. На глинобитной стене шумно скрипнули ходики с отполированным до бела маятником на толстой цепочке. – Ты не обижайся на меня, высокий немец. Все мы люди… человеки на этой Земле… Все мы друг-друга жалеем и понимаем, когда жалость за душу берет. Миром надо идти против зла, коему несть числа на этом свете. А множим его мы, люди. Только люди, детка, повинны в своих злодеяниях. От неразумия своего делают они то, что миром правит. Но придет этот мир к долгожданной правде, и потянутся человеки к добру. И осознают они единственную истину – Матерь-Природа стоит во главе всех начал. Надо сохранить ее в себе: взрастить как семечко живое. Семечку нужна благодатная земля. Надобно подготовить свою душу и тело свое для новой жизни в этом мире, детка. И тогда этот мир станет иным.

   -Вы говорите как католический святой, - нахмурился Паулюс, выждав когда его зять, зондерфюрер SS граф фон Куценбух закончил переводить. – В истории католической церкви было немало святых принявших духовные и телесные муки за веру в Христа. Но вы постоянно говорите, что верите… Как это есть? Да, вы говорите, что все мы – вышли из Природы-Матери. Что это значит герр Иванов? Вы говорите как язычник. Мы живем в ХХ веке. Многие из нас более не верят во Всевышнего Творца. Век научно-технического прогресса стал нашим богом. Однако, наш мир не становится лучше, герр языческий святой, - он сделал слабую попытку усмехнуться, но тут же пожалел об этом. – Насилия в нашем цивилизованном мире – идол зла, которому преклоняются «цари земные», как сказано в святом Писании. Я бы сказал иначе, герр Иванов. Чем более человечество обретает могущество над силами природы, тем менее могущественным оно становится, - он закрыл глаза, почувствовав невероятное облегчение. На глинобитной стене продолжали уютно, по-домашнему скрипеть ходики, неумолимо продвигая ход времени. – Человечеству нравится истреблять себя. Видимо, в нас заложена жажда к самоуничтожению. Кем заложена, герр Иванов? Ответьте на этот вопрос, и я буду вас считать русским богом. Да простит меня, грешного сына святой католической церкви, наш истинный Бог…

   -Детка, я не бог, - глаза Иванова лукаво блеснули из-под седых, кустистых бровей. Он положил на вытертый временем край рушника свои громадные, мозолистые руки. - Бог для людей больше не любовь и свет, но богатство и власть. То, чему надо поклоняться, детка. В поклонении нет добра. Природа-Матушка породила нас такими, чтобы обуздать самое себя. Много силы было в Природе. А когда сила есть, детка, это опасно. Вот и задумала Природа самое себя проверить. Совершить контроль над собой. Чтобы у нее, как у лошади, был наездник. Чтобы помог он ей познать СВОЮ Силушку Великую. А в познании заключается смирение, детка. Смиряет человек природу. И природа смиряет человека. От того в этом мире так много несправедливости, детка.

   -Стало быть, фюрер прав, - Паулюс устало побарабанил отполированными ногтями по рушнику, шитому красными и зелеными цветами. В дальнем углу была огромная, выложенная из глины, побеленная печь, в глубине которой красновато тлели дрова. – Значит, мы состоим из насилия. Природой в нас заложена эта страшная, разрушительная сила. Дух истребления и смерти. Это наш злой рок. Это наш общий крест, если хотите… Знаете, герр Иванов, я всегда задавался вопросом: виновен ли я в происходящем? Я, германский генерал-полковник, отец двух сыновей, дочери. И муж… любящий и любимый человек… Почтенный глава семейства, истинный германец, католик… Не верующий в Бога. Как можно верить в него, если в мире так много зла? Если мы вынуждены совершать зло, чтобы выжить? Мы, германцы, служим великому фюреру.  Как и вы, Сталину. Расширяем свое жизненное пространство, освобождаем мир от гнусных химер… - понимая, что несет чушь, он сбился и, почувствовав вину, на мгновение потерял дар речи. - …Я не нацист, герр Иванов. Но я преклоняюсь перед гением человека, имя которого Адольф Гитлер.

   - …Фюрер -  это не тот пример, который подойдет… - попытался встрять Куценбах, у которого на лбу выступил обильный пот.

  - Моя страна была поставлена на колени в прошлой войне, - Паулюс коснулся пальцами подбородка, завороженный мощью ослепительного сияния, что исходило из синих глаз Иванова. – Англия! Туманный Альбион с хваленой спесью. Плебеи с имперскими амбициями, которые прежде нас захватили пол мира. Этот мерзавец Черчилль, герцог Мальборо, имеет наглость обвинять нас в этом! В колониях Британии за четверть века было истреблено больше туземцев, чем европейцев в Великой войне. В пору англо-бурского конфликта в Южной Африке эти английские мерзавцы умертвили в скотных загонах за колючей проволокой тысячи пленных. Женщин и детей в том числе, так как эти несчастные были членами семей буров. Среди них были и русские, герр Иванов! Этот беззубый английский лев в XVII веке согнал с земель  тысячи своих хлебопашцев, чтобы король и аристократы могли разводить тонкорунных овец. Овцы съели людей! Тысячи британцев, по воле Эдуарда VIII, превратились в бродяг и были казнены за бродяжничество. Сталинская коллективизация, наверняка, была вынужденной мерой – России было необходимо создать, с помощью Германии, свою промышленность и армию. Мы создали оружие для нашей победы. Для разгрома Англии, - он бросил мимолетный взгляд в расширенные зрачки барона. – Вы перевели ему, дружище? Будьте столь любезны – слово в слово…

   - Германия будет владыкой мира? – улыбнулся «герр Иванов».

   - …Таков закон истории – побеждает сильнейший, - кивнул Паулюс. – Мы можем владеть этим миром. Россия и Германия. Гитлер и Сталин… Если эти двое не смогли договориться между собой, то… как вы посмотрите, герр Иванов, если посредником в переговорах между нашими великими державами выступят…ну, хотя бы мы? Сильный должен проявлять милосердие к побежденным. И я иногда молю Бога, чтобы он дал германцам немного милосердия. Как, если бы русские армии штурмовали зимой 41-ого Берлин, русские танки грохотали по германским улицам и русские… как есть?!. Политруки -«комиссарен» входили в германские дома…

   - Правду говоришь, детка, -русский старик вновь улыбнулся. Паулюсу на мгновение показалось, что эта улыбка осветила собой весь мир. – Только что есть настоящее милосердие? Война или мир? Жизнь или смерть? Едва ли нам приходится выбирать, детка. Выбор опасен тем, что порождает страх. Вот поэтому человечество стремится к единому. И Гитлер, и Сталин лишь отражают это стремление. Но ошибаются они, эти человеки. Недоступно им другое понимание жизни. Природа-Мать заложила в нас насилие как познание. Познай себя и увидишь, что ты один как перст. А кругом все мироздание. Множество таких, как мы – живут во Вселенной и стремятся к нам. Как им прийти в наш мир, если мы сопротивляемся этому? Христос понял, кто мы есть, а его распяли. Не простила нам Матерь-Природа его смерти лютой. Наказала нас, грешных. Приняли все семь чаш – расплата за грех неминуема…

   …По-моему, он говорит, не понимая ничего, подумал Паулюс. Как бы в поисках поддержки он бросил взгляд на своего зятя. Граф фон Куценбух, немного подумав, вынул из кармана серо-голубого, тесного френча с белыми молниями в черных петлицах серебряный портсигар. С явным намерением закурить. Устав SS в данном случае совершенно не интересовал его. Но не тут-то было… Русский старик печально покачал головой. Граф, удивленно посмотрев на него, пожал плечами и захлопнул крышку портсигара. Вряд ли он понял, что с ним произошло. Его сияющая бриллиантином голова потупилась. Губы плотно сжались, образовав тонкую, бледную нить. Весь его внешний облик говорил присутствующим: еще немного и меня стошнит, господа. Будьте же благоразумны, мой тесть: я не железный. Вы мучаете меня уже целых два часа. Вот и этот старик, явный агент огэпэу, свихнувшийся от перенесенных пыток… В SD с ним обошлись довольно жестко и я осуждаю это. Иначе вы бы не отдали за меня свою дочь, красавицу Ольгу Елену Констанцию, ставшую баронессой фон Куценбах. Вы можете быть спокойны: я не изменил принципам гуманизма, которые так редки в это страшное, жестокое время. Но что полезного мы здесь делаем? В этом доме и в этой стране? Фронт утопает в снегах. На его южном участке, где наступает группа армий «Юг», ощутимых успехов не наблюдается. Все людские и материально-технические ресурсы пожирает Московское направление. Там развернулись тяжелейшие бои. Русские пятились от самой границы, находясь на последнем издыхании. Груды искореженной техники, склады с продовольствием и боеприпасами, пакгаузов со шпалами и рельсами, изрытых воронками аэродромов с черными скелетами краснозвездных самолетов… Нескончаемые колонны пленных красноармейцев и командиров по обочинам пыльных дорог, где золотились хлебные колосья. В бязевом белье. Грязных, пропотевших гимнастерках. Или полуголых и черных от багрового солнца. Понурые, скорбные лица. Обтянутые, небритые скулы. Глубоко запавшие глаза. Запорошенные серой пылью, точно седые волосы. Кровавые лохмотья бинтов, стягивающих спины и руки. И одиноких трое или четверо германцев-конвоиров в пилотках, с солнечно-вспыхивающими лезвиями широких штыков…

   Куценбаху вспомнился случай, о котором ему поведал офицер разведки группы армий «Центр» (Абверкоманда-103»). Под Каменец-Подольском, в июле 1941 года, моторизованная разведка танковой группы захватила в плен красного полковника. Штабную колонну, в составе которой были пушечные и пулеметные бронемашины, мотоциклы и много грузовиков, частично рассеяли, частично уничтожили. Во время допроса пленного начальник абвергруппы быстро признал в нем своего преподавателя – в 20-ых германец стажировался на командных курсах при Академии РККА… После рюмок выпитого шнапса (под соленый огурчик и кусок сала, из «заначки» русского) пленного и сопровождавших его водителя красноармейца, младшего лейтенанта, а также женщину-санитаринструктора пришлось отпустить. Их отвели в лес. После чего германский майор, обливаясь слезами, обнял своего преподавателя. На прощание они трехкратно поцеловались, по-русски, пожали друг другу руки. Таких историй было множество. Нередко пленных отпускали и русские… Группу III (работа с пленными, населением, трофеями, пропаганда и контрпропаганда) при ОКВ, под началом Гелена, возглавил не так давно полковник Абвера Алистус фон Рене, из бывших подданных Российской империи, обедневший прибалтийский аристократ. Под его началом – точно такие же прибалтийские германцы, «наши русские», как их в шутку называют в вермахте. Даже бывший католический пастор имеется. Во время первого знакомства новый начальник внезапно озадачил своих подопечных диким по смыслу вопросом: «Вы уверены, что я потерплю ваш гуманизм в отношении гражданского населения на оккупированных территориях, а также русских пленных? Это качество неприемлемо для нас, граждан тысячелетнего рейха. Для подданного германской империи всякий славянин – недочеловеческая особь…» Что тут началось… Особенно усердствовал в своем гуманизме бывший пастор. Все наперебой, мешая друг другу, доказывали Рене, что жестокость претит элементарным нормам разума. Противоречит Гаагской и Женевской конвенциям. В конце-концов, вы же – русский, говорили ему напрямую. Никого не интересовала перспектива быть отчисленным за штат. Даже более печальные перспективы никого не пугали. Алистус молча выслушал этот «базар». Затем (беседа имела место быть в кафе, на окраинах Риги), жестом предложил выйти на свежий воздух. Там он пожал сотрудникам своего отдела руки. Со словами: «Господа! Я ни на минуту не сомневался в искренности ваших убеждений. Они являются моими тоже. Употребим наши силы во имя добра».

   Большевики после пакта 1939 года надеялись, что судьба этого мира будет решена в их пользу. Рейху оставалось разделаться с Англией, покоящейся на островах и колониях, которые были не в счет. Британию непрерывно бомбила люфтваффе Геринга. С падением туманного Альбиона силами массовых воздушных и морских десантов, при поддержке авиации и флота, в Индии, Африке и Палестине должны были вспыхнуть массовые восстания, подогреваемые германо-советской агентурой. (Один только Николай Рерих, агент ОГПУ, в долине Кулу, чего стоил? Создал в Индии обширную агентурную сеть. С его подачи в буддийском мире Ульянова –Ленина стали называть Махатма, то есть Великий Учитель. Его старший сын, Юрий – сотрудник Разведупра РККА, а также в прошлом являлся офицером царской военной разведки. Значит, пользуется оперативными каналами Николая Гумилева, что был из того же ведомства. Иными словами, связи идут к Анне Ахматовой, а от нее – к Вячеславу Молотову, что был дружен Иоахимом фон Риббентропом, которого учился в петербургской гимназии - его отец был дипломатом …) Блестяще было задумано, ничего не скажешь… Беднягу Черчилля хватил бы апоплексический удар: небо над Англией – в куполах раскрытых парашютов, которых сотни, если не тысячи. (Русским тоже не помешало бы на своих ТБ сбросить пару-другую дивизий.) Германские десантники в серых войлочных комбинезонах с эмблемой зеленого черта, в обтянутых сеточками круглых шлемах обрезают стропы своих парашютов в Гайдн парке. Затем, с автоматами и карабинами наизготовку они идут на штурм Уайт холла и Букингемского дворца. Нет, пожалуй всех англичашек хватил бы такой удар… Их великой спеси был бы нанесен непоправимый урон – в этом их трагедия. Германцы более скромная в этом отношении нация. У германцев вплоть до ХХ века не было единого государства. Их угнетало чувство безропотного подчинения. Любая европейская война проходила огнем и мечом через германские земли. Нет, такое невозможно представить и невозможно забыть…

  - Господин Иванов! – Куценбух нарочно возвысил голос, чтобы предупредить возможную реакцию своего тестя. – Признаться честно, я сам – бывший российский подданный. Мои родители до октябрьского переворота жили в Тифлисе. Они… знаете ли, поддерживали контакт по линии «Симменс-Шуккерт». У нас было имение, отличный дом в центре Тифлиса. Какие картины всплывают в моей взрослой памяти! Да… - Куценбах, забыв на мгновение, что сидит  на табурете, чуть не свалился на дощатый, некрашеный пол. - Прошу прощения, Фридрих! Я, кажется, забылся. Но для нашего русского друга переход на сентиментальные нотки, наверняка, покажется интересным. …Так вот, господин Иванов. После того, как в России произошел большевистский переворот, для нас какое-то время все оставалось по-прежнему. В Грузии одно время правили меньшевики. Они повели себя жестоко. Аджарцев, абхаз и осетин даже расстреливали из пушек. Этим «кровавым балом» правил господин Церетели, что рьяно выступал до революции в Думе за суверенитет всех наций в «тюрьме народов». Так он изволил называть Российскую империю, - усмехнулся Куценбух. Глаза его стали злыми. – Но нас, повторяю, не трогали. Эта публика давно работала на Британию. Но «Сименс-Шуккерт» - старая, почтенная германская фирма. У нее множество старых клиентов. Германская радиотехника и телефонные аппараты знаете ли, ценятся в этом мире. После вступления Красной армии кровавые акции прекратились. Но нас опять не трогали. Нам даже позволили собирать прежние подати с крестьян! В марте 1922 года председатель ЦИК Грузии… - Куценбух снова улыбнулся, стараясь смягчить стальной оттенок своих глаз, - ввел своим указом самоизоляцию Грузии. Ее границы оказались закрыты для всех инородцев. Отныне грузинское гражданство теряла всякая грузинская женщина, если выходила замуж за иностранца. Вскоре из Тифлиса стали выселять этих инородцев. Прежде всего, армян. Их гнали под конвоем, женщин, детей и стариков, бросали в скотные вагоны. Я до сих пор помню этот крик и плач, удары прикладов, ругань грузин-конвоиров…

   - Это опять насилие, детка! – Иванов погладил свою поседевшую бороду. – Зачем думать о человеческом зле? Разве то, что надето на человека, есть сам человек? Твой мундир – часть тебя? Что ты молчишь, немец? – видя замешательство барона, он стал говорить более решительно.

   - Да, это насилие! – взорвало Куценбуха изнутри. В его памяти мгновенно, перебивая воспоминания далекого детства, ожили недавние картины: самоходное орудие Stug III, в которое попал снаряд с русского танка КВ-1 (Клим Ворошилов): рев взорвавшегося авиационного бензина заглушил все крики и избавил от страданий мгновенно погибших германских танкистов. – Это насилие, прошу покорнейше меня простить. Я о другом, отец. Мне можно вас так называть, господин Иванов? – Иванов, побарабанив своими рабочими пальцами, изобразил на широком крестьянском лице добродушную мину. Этого оказалось вполне достаточным, чтобы сказать «да». – Я вам очень признателен. Так вот, весь остракизм ситуации состоял в том, что при меньшевиках Церетели, а так же при ЦИК Грузии, что возглавляли большевики, оставались прежние люди. Недочеловеки… Мдивани, Окуджава, Махарадзе…Впоследствии они хотели отделить Грузию от СССР. Но Сталин им этого не позволил. По его указанию их расстреляли за… как есть, «национал-уклонизм». Сталин – достойный фюрер для России. Как вы считаете, господин Иванов? Отец...

               
*   *   *

Из речи наркома иностранных дел СССР В. Молотова 31 октября 1939 года на сессии Верховного Совета:
«…Идеологию гитлеризма можно признавать или отрицать. Но любой человек поймет, что идеологию нельзя уничтожить силой. Поэтому не только бессмысленно, но и преступно вести такую войну, как война за уничтожение гитлеризма, прикрываемая фальшивым флагом борьбы за демократию… Теперь Германия находится в положении государства, стремящегося к миру, тогда как Англия и Франция стоят против заключения мира…»
      
               
*   *   *

…Аня, ступая по хрусткому снежку, что покрывал серую грязь, спешила рассветным серым утром на работу в комендатуру. Оккупанты предписывали (через коммунальный отдел горуправы) иметь в каждом доме дворника, что мёл бы двор и придомовую территорию. Таковым полагался небольшой паёк, включавший в себя двести грамм крупы или пшена, буханку круглого немецкого хлеба с картофельной присыпкой, спички и даже пару свечей, которые были на вес золота. Мети не мети, а улицы при вас всё одно будут грязные, думала девушка. Её взгляд скользил по серым в подтёках стенам, свисающим с карнизов с хлопающим железом первыми сосульками. На улицах, прикрученные металлической проволокой к козырькам уцелевших подъездов, к бревенчатым заборам окраин и даже деревьям трепетали на морозном ветру тёмно-красные нацистские полотнища с чёрными свастиками в белом круге. По видимому  у «арийцев» намечался какой-то праздник. Но какой? Девушка знала, что 8 и 9 ноября – их основные торжества в первого мюнхенского съезда и Пивного путча. Затем весенний праздник Урожая, тогда же, в 21 апреля – день рождения самого фюрера, будь он неладен…

    На улицах было множество патрулей. В их составе помимо троих солдат комендантского батальона и гарнизона были и русские полицейские. На углах бывшей улицы Сталина (Адольфгитлерштрассе) стояли тяжёлые пулемёты на трёх сошниках. Возле них прохаживались немецкие солдаты в тёплых зимних пальто с собачьими воротниками, в войлочных ботах на толстой подмётке. Судя по всему в тыловые части тёплая амуниция стала-таки поступать, подумала девушка. Со скрытым злорадством она вспомнила автомобильный обоз с ранеными и выздоравливающими, что были укутаны одеялами и шалями, включая пёстрые женские платки и кацавейки, изъятые или обмененные у населения. Соломенные чудовищные лапти, в которые были обуты часовые, сторожившие эти авто. Нацисты и высшее командование вермахта не заботились о своих фронтовиках. Это тоже было взято на заметку. Тем более, что «Борода» проявил себя через связную. Как-то раз она видела его, проходящим возле дома и на площади перед комендатурой. Он был одет то в простое потёртое пальто серого драпа, то в элегантный кожаный плащ и фетровую шляпу, что делали его похожим на коммерсанта. Но оставила его «нечаянные проходы» без внимания. Подивилась только такой неосторожности. Как видно, у него надёжная «крыша». А информация тем временем накапливалась. Она стала тревожиться: может «Бороду» пасут вражеские «топтуны»? А он поэтому так и не отважился на контакт с ней. Она уже собиралась рискнуть и воспользоваться тайником: щели между кирпичной кладкой дома на бывшей Коммунистической. Хотя за ней службой Абвер и тайной полевой полицией могло быть установлено перекрёстное наблюдение. Но вовремя пришёл связник. Вернее пришла. Это была пухленькая, златоволосая женщина средних лет. Необычайно красивая, с нежной кожей как у молочного поросёночка и живыми, смеющимися васильковыми глазами, опущёнными золотистыми ресницами. Она подкараулила её на выходе из дома. Затем, идя с ней рядом, назвала как бы невзначай пароль. Услышав отзыв, следуя инструкции, пошла, не говоря больше ни слова, своим путём.

    Вскоре Аню, что числилась переводчиком при 7-м реферате, отправили на горбатом «штрекере» с брезентовым верхом в горуправу. Надо было согласовать с тамошним переводчиком (прямой и сухой учительницей немецкого  бывшей советской школы) тексты переводов. Поднявшись на третий этаж, девушка с удивлением обнаружила в приёмной бургомистра свою давнишнюю знакомую. Та, не обратив на неё пристального внимания, подала условный знак. Поднятая кверху ладонь, что означала: контакт возможен именно здесь. Под предлогом забытого платка (она намеренно оставила его в приёмной), девушка вернулась туда в конце дня. «…Вы не видели здесь цветастой шали? – обратилась она к связной.  Такой весёлый рисунок – петушки, сидящие на изгороди?» Она незаметно сунула ей крохотный листик бумаги под руку. «Аграфена Васильевна, - улыбнулась та одними зубками. Они у неё были также идеально-ровные, без единого изъяна. – Вот он, ваш платочек с петушками. Берегите его. И заходите почаще. Посидим вне работы. Чаю попьём. И так далее…» Девушка поблагодарила её. Но тут же отметила: приём был неудачный. Никому из «хиви» такое не предлагалось в открытую. За ними шпионили. Их самих подбивали делать это. Ходили неясные слухи, что помимо немцев этим подлым ремеслом напрямую занимается кто-то (вроде бы специальный отдел!) в русской вспомогательной полиции.

    Во время следующего визита, удачно выгадав время между приёмом посетителя и возникновением самого бургомистра, тучного и щекастого Всесюкина, девушка передала новую колонку цифр на клочке бумаги. И получила от Аграфены послание «Бороды». Тонюсенькую трубочку бумаги она развернула и расшифровала дома. Там было следующее: «Вам присвоен оперативный псевдоним «Марта». Постарайтесь добыть подробные данные о начальнике тайной полевой полиции бригаденфюрере Науманне. Он вас больше не тревожил? Завяжите с ним плотное знакомство. Связь поддерживать через постоянный канал. На случай исчезновения связного ни с кем по данному паролю в контакт не вступать. Выходить на связь через тайник. «Борода».

    Напротив комендатуры было тоже невероятное оживление. Комендантский батальон, вернее две его резервные роты, выстроились в полном составе на укатанном, расчищенном от снега плацу. Сугробы громоздились по краям авто площадки, где сутулый Hilliswiggen орудовал широкой фанерной лопатой. Часовые были обряжены в белые меховые куртки и брюки. Кроме того на площади работали на холостом ходе патрульные бронемашины с решётчатыми башенками. Они интенсивно разъезжали по городу. Группа эсэсовцев в куртках на волчьем меху стояла тут же. Они тоже застыли в строю. Опоясанные ремнями с шестью маленькими подсумками, с самозарядными винтовками G 41, что начали поступать на вооружение. У них, включая командовавшего ими офицера, был торжественный вид. Что случилось, уже тревожно спрашивала себя девушка. Уж не заняли ли войска группы «Центр» Москву? Или Ленинград? Этого ещё не хватало. Для полной радости.

   Она проворно, сбив снег с ботиков, вбежала по ступенькам. Мимо посторонившегося часового, что утопил нос в шерстяную маску, а голову – в воротник полушубка. Прошла мимо дежурного офицера, приготовив себя к тому, что возможно придётся показать входной пропуск: желтовато-серую картонку с коричневой поперечиной. У русских, работающих здесь, иногда требовали, но на этот раз повезло. Офицер ко всему прочему оказался одним из её поклонников. Он пару раз приглашал её на прогулку по центру города. Затем в казино и кинотеатр для военнослужащих. Она любезно согласилась, чтобы он проводил её. От других предложений пока отказывалась. Но – с подающими надежду взглядами, что так волновали лейтенанта панцерваффе. Отто Кульм был родом из Саксонии. Являлся дальним отпрыском той семьи, что была причастна к зарождению саксонского фарфора. К тому же – родственником по очень дальней линии одного из наполеоновским маршалов. С такой же фамилией. (Видно, французы, оккупировав германские княжества вместе с Пруссией в 1805 по 1813 год, не теряли там времени даром.) С ней он был чрезвычайно любезен. Да, поговаривают, что фюрер и нацисты не прочь присвоить себе русские земли. Превратить русское и вообще славянское население в обычных рабочих, обслуживающих «высшую расу». Но он так не считает. Он читал Пушкина, Толстого и Достоевского. У них в семье (отец Кульма был известный книготорговец) с детства было почтение к русской культуре. Имена русских классиков произносились с придыханием наряду с Шиллером, Гёте и Гофманом. Ну, а Чайковский и Рахманинов! Он смотрел балет «Лебединое озеро», слушал десятую симфонию. После этого считать русских варварами или «недочеловеками» может только тупой. А он себя к таковым не причисляет.   Да-да…

   Аня само собой разумеется не стала заводить разговоры на другие темы. О содержании русских пленных, которых едва кормили и оставили зимой в той амуниции, что была на них с момента пленения. О практике расстрелов заложников, что происходило как следствие крушения германских составов, нападения на германские гарнизоны, убийства германских солдат и офицеров. Он сам начал эту тему. Голосом не терпящим возражений он сказал: «Всё это не доведёт Германию до добра. Русские, я надеюсь, сделают правильные выводы. Они не станут отождествлять иных ублюдков со всеми германцами. Среди последних – немало людей, желающих скорейшего мира». Она лишь мило улыбнулась ему. И перевела разговор на другую тему.

   В приёмной, куда её немедленно вызвали по телефону, уже пребывал герр комендант. Вместе с ним  - майор Винфред-Штахов, капитан Штреков, лейтенант цур зее Хопф и  обер-лейтенант цур зее Берг, а также бывший обер-фельдфебель Раповски, ставший к тому времени штабс-вахмистером. С Аней пред комендантовы очи прибыла, зябко кутаясь в шаль, совсем юная девица с накрашенными губками и высокой причёской. Звали её Верой. Она неплохо знала немецкий разговорный, но писала с грамматическими и орфографическими «ляпами». Не осведомлённому человеку было малопонятно, зачем эту голенастую девицу с пышным бюстом и растерянно-вызывающими серыми глазами удерживали на такой должности. Но для Ани это не составило труда. Стук-стук…

   Поприветствовав «руссише фройлен» кратким кивком (одним на двоих), Книппель, яростно надувая щёки, поздравил всех присутствующих  (сотрудников отделов aI, aII и III-a) с наступающим католическим рождеством. Затем, посетовав на безалаберность иных русских, намекнул, что несмотря на трудности под Москвой город несомненно будет взят. Это вопрос не дней, а часов. Лично у него захват большевистской столицы не вызывает никаких сомнений. Глядя на кивающие в такт его словам подбородки и зачёсанные головы подчинённых, Аня не уловила должного оптимизма. В глазах «истинных арийцев» присутствовало явное сомнение.

- А за Уралом, господа, нас ждут игры с сибирскими медведями, - сделал попытку отшутиться  оберст-лейтенант. – Самых нерадивых направят разгребать снег. Там его с избытком хватит. Таким образом, опустеют гарнизонные гауптвахты. А солдаты и иные господа офицеры, что опаздывают из отпусков в части, будут настороже.

- В этом мне видится основная ценность восточной компании, - с сухой иронией заметил Винфред-Штахов.

   Присутствующие, что были ниже его званием, возбуждённо переглянулись. «Фифа», что высилась на своих каблуках возле Ани, поджала губки. Сама Аня и виду не подала, что услышала. Мало ли о чём треплются эти «новые хозяева».

    Через минуту после сказанного в дверь приёмной, шумно пыхтя, втиснулся герр бургомистр Всесюкин. Он снял залепленную снегом заячью шапку, что пережила уже не первую молодость, а о юности забыла вовсе. Вешая на крючок бекешу, он едва не свалил саму вешалку. Немцы, оживлённо переговаривались, тихонечко высмеивали его косолапость. Лишь герр комендант и герр майор, поджав губы и изобразив на лицах гримасу нетерпеливого ожидания, смотрели куда-то в потолок. Городской глава лишь отдувался. Он расчесал на прямой пробор остатки полуседых волос. Потом взмахами пригладил небольшую окладистую бородку.

- Герр комендант, прошу покорнейше меня простить, - начал Всесюкин густым басом. – Господа офицеры! Примите моё почтение. Дамам приношу отдельные извинения. Особенно барышне, которую зовут Аннушкой. Так что, не изволите беспокоиться – мы прибыли. Собственной персоной, на служебном транспорте.

    В полусогнутом состоянии он приветствовал присутствующих кивками крупной головы. Девушкам он подмигнул (каждой пару раз), от чего Ане нестерпимо захотелось смеяться. Она туго растянула губы. А в дверь тут же протиснулся герр начальник полиции Евстигнеев. Вместе с ним – молодой человек с раскосыми глазами, одетый в драповое пальто с махровым шарфом, а также шапку-ушанку. Они также принялись шумно раздеваться и шумно приносить извинения за свои опоздания. Ане при этом стало ясно, кого выговаривал за нерадивость герр Книппель. Она мельком бросила на него взгляд. Тут же едва не расхохоталась. Тот был красен от складок шеи на чёрном отложенном воротнике мундира с сияющим басоном петлиц, до мочек поросячьих ушей, что напоминали свиные отбивные. Маленькие глазки побелели от напряжения, изображая весёлую непринуждённость. На самом деле герр оберст-лейтенант был готов сорваться и раскатисто крикнуть. Всё равно что, лишь бы выглядело громко и грозно. Его было немного жаль.

   Иван Карлович поймал Анину реакцию. Его тонкие, аристократические губы согнулись в усмешке. Проведя мизинцем по гладкому, пепельно-выбритому подбородку, он предложил «русским господам» быстрее раздеться и занять свои места.

      Тут зазвонил аппарат с портативной телефонной станции с коммутатором.  Герр Книппель сам взял трубку. Затем, бросив несколько слов говорившему с ним, торжественно объявил присутствующим:

- Господа! Фройлен! Имею честь донести до вас приятное известие. Сегодня на рассвете передовой германский отряд достиг наконец пригорода Москвы. В бинокль уже видны купола церквей и соборов кремля. До резиденции Сталина – 30 километров! Водная станция «Химки», так называется этот район, куда вступили германские солдаты. Мне сообщили, что есть фотографии на фоне автобусной остановки.  Думаю, цель зимней компании, как и компании на востоке, достигнута. Ура! Хох!

- Хох! – поддержал его обер-лейтенант цур зее Берг. Он также пару раз хлопнул в ладоши. Остальные немцы ограничились стандартными кивками. Похоже, эта новость никого особенно не потрясла.

    Ане вспомнилось, как  Отто Кульм последнем свидании (они провели время в кинотеатре для господ офицеров) горестно посетовал на огромные пространства и суровый климат России. Кажется, его мнение здесь многие разделяли. В том числе и герр майор. А герр Книппель… Он тоже его разделяет. Но по долгу службы и как знакомый кого-то (по информации «Бороды») из окружения адмирала Канариса, не смеет «пятнать честь мундира». Как будто на их мундирах ещё осталось место для чести.

   В довершении этой импровизированной планёрки герр Книппель поблагодарил всех присутствующих за терпение, внимание и пунктуальность. При этом он кому-то ядовито улыбнулся, от чего девушки, не удержавшись, одновременно прыснули смехом. Им тут же воздалось по заслугам: обоим герр комендант вручил мятный леденец в прозрачной упаковке и брикет лимонно-жёлтого мыла «Лозанна». Ане при этом герр оберст-лейтенант игриво потряс руку. Вера на этот счёт только хмыкнула. Герр комендант, чтобы унять её ревность, слегка потрепал её по плечику.

- Пожалуйста, останьтесь, фройлен, - любезно позвал он Аню.

   Вера, которой надлежало вернуться к работе, наградила её убийственным взором.  Аня никак не отреагировала на это. Она, кивнув, отправилась со всеми в кабинет. Раповски тот час же занял своё место у коммутатора с печатной машинкой. Кроме того он опечатал большими сургучными печатями журналы с отметками посещений, телефонограммами, входящей и исходящей корреспонденции. Приготовил новые, что доставили с утра фельдегерской связью. Затем, отключив аппарат от входящих звонков, принялся сортировать свежую почту. К Ане этой длинный белобрысый ариец, родом из Вестер-Плато,  с польскими корнями по линии матери, был также неравнодушен. Ухаживая, дарил шоколадки, мятные конфетки. При этом заводил разговоры о многочисленных скрытых коммунистах в третьем рейхе. Отто Кульма он считал одним из них. Советовал Ане поостеречься от его ухаживаний. Кроме того новоиспечённый штабс-вахмистр намекал ей, что связь с ним может устроить её карьеру. Аня любезно ответила ему отказом.

    После того как совещание, посвящённое прибытию в Смоленск  каких-то важных чинов из Берлина окончилось, герр комендант попросил её вновь задержаться. Он обменялся прежде с майором Штаховым парой малопонятных фраз. Написал пару строчек на листике-липучке, для записей. Когда подчинённый, бросив на девушку приветливый взгляд, вышел, обратился к ней:

- Фройлен Анна! Прошу вас отнестись к тому, что будет сказано, с подобающим для вас вниманием. Со всей серьёзностью, как говорят в вашем милом отечестве. Как уже было заявлено ранее, мы нуждаемся в честных исполнителях. С развитым чувством логики. С долей изобретательности. Иными словами, нам нужны творческие натуры. Артист на службе в разведке, - он хитро улыбнулся сквозь мясистый рот, - это талант! Мне видится, что этот талант заложен в вас. Он спал до некоторых пор. Теперь он находится в стадии пробуждения.

    Он выждал почти театральную паузу. Наблюдая за её реакцией (Аня сидела, не проронив ни слова), отошёл к приёмнику «Телефункен». Включил его. Нашёл, приглушив звук, трансляцию по Московскому радио песню со словами «…Вставай, страна огромная! Вставай на смертный бой. С фашистской силой тёмною, с проклятою ордой…» Затем Левитан стал читать «от советского информбюро» военные сводки. Говорилось о мужестве советских бойцов и командиров, о превосходящих силах врага, что несут огромные потери в людях и технике. Попутно – о зверствах немецко-фашистких захватчиков на оккупированных территориях. В одном сарае, в частности, советские бойцы нашли советских же раненых: у них были выколоты штыками глаза, отрезаны уши, а на спинах вырезаны пятиконечные звёзды. У Ани чуть кровь не отлила от лица.

- Это естественный отбор, - усмехнулся Книппель. – Своего рода    к о н т р о л ь  над воспроизводством жизни на этой планете.  Чтобы уровень населения не поднимался выше обозначенной Богом «планки». И вы, и мы совершаем эту процедуру, милое дитя. Вы, я вижу, не вполне согласны со мной?

- Я?.. Я просто думаю, как мне относиться, - солгала она с улыбкой. – Это сложно, признаюсь… Родители, верующие, меня учили иначе. Говорили о том, что бог есть любовь. Заповедь «не убий» была непререкаема для нашей семьи. Но я вижу, что в ваших словах сокрыт какой-то тайный смысл. И стараюсь его понять. Вот и всё…

- Вы очень чуткая девушка! – рассмеялся оберст-лейтенант. Приглушив звук приёмника, он снова уселся за стол. – Меня радует ваша проницательность. Я лишь показал вам путь. Вы можете пойти по нему. А можете остаться. Вас никто никуда не торопит, - вновь очаровательно улыбнулся он. Его полное, поросячье лицо с маленькими глазами показалось красивым. – Единственное, что от вас требуется – не упустить момент. Момент истины…

- Я понимаю…

    Но он сделал предостерегающее движение рукой. Вынул из-за письменного прибора розовый листик для записи. Толкнул его в сторону Ани. Проведя пальцем по кончику носа, откинулся и посмотрел в неясную даль. Аня самопроизвольно, не напрягаясь, устремила свой взор на листик клеящейся бумаги.  На нём крупными буквами, знакомым почерком,            по-германски было написано: «Милое дитя! Поздравляю вас с успехами. Они очевидны. Но об этом – при личной встрече. Исполните одно поручение. Будьте сегодня в 17-00 у входа в собор на площади. Если к вам подойдут, начнут с вами говорить, воспринимайте как должное. Следуйте голосу разума. Желаю успеха. Ваш друг».

- Что ж, - пухлая рука с пальцами-сардельками уже захватила листик, - вы можете идти. Рад был нашему знакомству. Желаю удачи.

- Благодарю вас, герр комендант, - Аня неторопливо встала и, кивнув на прощание, вышла. Как будто в другое измерение попала…

    Шествуя по коридорам комендатуры, окрашенным в серое и зелёное, с белым известковым потолком, с кричащими со стен чёрными надписями в белой рамке, призывающими хранить чистоту, соблюдать порядок и тому подобное, с инструкциями о пожарной безопасности, внутренними приказами, что занимали площадь на огромной доске с готическим шрифтом Der dienstlich Information, она задумалась о предстоящем поручении. Что оно содержит? Чем может грозить? Если это обычная, рядовая проверка, то в сущности ничем. Но… Почему Книппель сказал на прощание «рад был»? Он как будто и впрямь прощался с ней. Неужели, давал ей понять, что есть обстоятельства, которых стоит остерегаться? И радио включил не зря. Зачем? Чтобы проверить, как я отношусь к информации о немецких зверствах? Или…

    Она, вспомнив о поручении «Бороды», засиделась до 16-30. Сегодня было задумано провести «вальсирующее мероприятие». А именно: написать Науманну записку. Левой рукой и печатными буквами. Через почтовое отделение, что было открыто в Смоленске,  переслать по адресу, где расположилось GFP.  Примерно такого содержания: «Герр К. говорил мне о вас. Передавал вам на словах самые лучшие пожелания». Это должно было послужить, как виделось ей, сигналом для продолжения контактов. Во всяком случае, Науманну стало бы ясно: девушка не «шарахнулась» в сторону Абвера. Ему, как видится, нужно было узнать именно это. Или он подозревает, что она – агент этой могущественной службы? Ох-ох…

   Но бригаденфюрер упредил её «в развёртывании». Он первым послал весточку. Сейчас инициатива вновь перешла в его руки. И с этим стоит считаться. Что-то подлое, но изысканное уготовил ей этот эсэсовский гад.  Знавший когда-то самого Эрнста Тельмана. Она, одевшись, вышла в приёмную комендатуры. Кульм с кем-то оживлённо говорил по внутреннему телефону, сидя за столом с откидывающейся деревянной перегородкой, что отгораживала его от посетителей. Над ним висела картина: фюрер в окружении генералов и солдат. Отто так и не заметил её, за что она была ему несказанно благодарна.

   У собора мела позёмка. Торговые ряды были запорошены снегом. Напротив высилось старинное здание бывшего дворянского собрания с колоннами на фронтоне, украшенными чёрно-красно-белыми полотнищами третьего рейха. Большое, деревянное здание драмтеатра, что при немцах стало называться театром драмы и комедии им. Чехова, высилось на противоположной стороне площади. Вокруг, по обеим сторонам тесных проулков, широких улиц (бывшей им. Сталина и Коммунистической) виднелись деревянные и отштукатуренные строения. С трубами печного отопления, резными наличниками на кровлях и окнах. Сейчас на них громоздились белые гирлянды сосулек. Кое где из труб восходил жиденький голубовато-сизый дымок. С дровами была тоже напряжёнка. Разбирались сараи и заборы. Рубилась топорами мебель. За бесценные вещи, включая фамильные драгоценности, не сданные в пору всесоюзного заема, крестьяне привозили вязанки или целые сани дров.

   По площади время от времени проносились германские машины и мотоциклы. Нередко это были советские ЗИСы и ГАЗы, захваченные в боях. Зимней смазки у оккупантов не было запасено в достатке. Аня сама была свидетель, с каким трудом с начала заморозков заводились легковые «мерседесы» и «опели», относящиеся к комендатуре. Нужен был антифриз, каковой, по слухам, «гнали» не то самогонщики, не то русские механики-водители, что остались в городе. Их по объявлению наняли на работу при гараже в комендатуре. То, что среди этих вполне взрослых мужиков и ребят были наши разведчики, Аня даже не сомневалась. Но, провожая любопытствующие или брезгливые взгляды, лишь хитро улыбалась. Капризно поджимала губки. Впрочем, однажды не удержалась и захохотала. Немец-водитель угостил нашего механика консервами. Затем предложил ему пакетик с лимонной эссенцией. Аня уже пила воду с этим порошком. Его из надорванного по краю пакетика из оранжевой фальги, с надписью «Оранж» и изображением белого попугая, следовало высыпать в стакан. В воде порошок начинал бурлить так, что колыхались волны. «…Das ist good, Kamrad!» – убеждал его немецкий водитель. Он почти навязывал этот пакетик русскому парню. «Гуд, гуд… - недовольно буркнул наш, жаря на керосиновой горелке яичницу в сковородке. – Тебе гавно предложишь – всё равно будет гуд! Скоро вам такой «гуд» будет – не соскучитесь…»

   Девушка, ступая заячьими ботиками, что были подарены Азалией Викторовной, достигла места у соборной паперти. Было, судя по германским часам, подаренным ей от Кульма, без 5 минут. Она решила зайти вовнутрь собора. Постояв у иконы Архистратега Михаила, она перекрестилась. Свечек, понятное дело, не было. Вместо них богомольные старушки, а также молодёжь использовали что угодно. Лишь бы горело на наподобие свечей в чашах перед иконами. (При советской власти храм был поделён на две части. В одной действовал музей атеизма, в другой проходили церковные службы.) Аня, протянув старушке, что служила при соборе, две спички, выпросила лучину. Зажгла и установила её в чашу-подсвечник на высокой подставке. Скоро огонёк добавил света на своды, крашенные фресками из жизни евангельских пророков, изображениями святых и великомучеников, в числе коих была и её, Святая Анна. Девушка, поклонившись и осенив себя крестом, попросила про себя защиты у своей святой. Ощутила тут же прилив новых сил.

   Скоро она стояла перед папертью. Её внимание привлёк германский офицер-танкист. Он шёл неторопливой походкой вдоль каменной соборной ограды. Там его остановил комендантский патруль. Аня не вслушивалась в разговор, но по выражению лица офицера панцерваффе поняла: к нему цепляются из-за головного убора. На голове его, обтянутой серым подшлемником, была чёрная танкистская пилотка с розовой каймой. На тулье раскинул крылья орёл, а под тульёй виднелась… Аня толком не смогла разобрать кокарду. Была ли она общеармейской, или…
   Офицер, предъявив свою «зольдбух», очень скоро отделался от патрульных. Те, шаркая своими войлочными бутсами, неторопливо двинулись вперёд. А панцегауптманн, облачённый в белую куртку на войлоке, утеплённые ватные брюки и сапоги с меховыми крагами, пошёл в собор. Когда она потеряла терпение ждать, услышала похрустывание снега у себя за спиной. Тут же замерла как вкопанная, почувствовав чьё-то внимание. Так и есть, кто-то покашлял. Затем раздался тихий голос:

- Фройлен здесь кого-то ждёт?

- Не вас, - последовал короткий ответ.

- Да уж, это точно, - снег захрустел так, что заложило мембрану правого уха. Там запел какой-то тонкий сигнал, точно паровозный гудок: - Но мне придётся огорчить вас, фройлен Аня. Вы меня  ждёте. Именно меня. Вам привет от вашего друга. Гм…

- Вот как? – подняла брови девушка.

   Говоривший, обойдя её со спины, стал впереди. Это был тот самый человек с раскосыми глазами, что был  на совещании в комендатуре. Совсем ещё молодой, он держался как хозяин ситуации. Аня в его представлении была исполнитель, не более чем.

- Вот так, - усмехнулся он. – Вы понимаете кто он – этот ваш друг?

- Честно говоря, в общих чертах, - смутилась Аня.

   Она зажмурилась от залетевших в глаза снежинок, гонимых ветром. Вообще было зябко. Топала ботиками вовсю, чтобы согреться, да помогало слабо. И этот болван выискался со своими умными речами. Морозит её почём не зря…

- Пожалуйста, не иронизируйте, - молодой человек поправил шапку-ушанку. – У меня к вам серьёзный разговор. Пройдёмся?

- Что ж, извольте…

   Она намеренно уклонилась от предложенной ей руки. (Ещё под локоть собирается взять? А мало не покажется?..) Они было пошли в направлении сквера на Адольфгитлерштрассе. Но Ане «не терпелось» узнать репертуар в театре. Она потянулась ко входу с афишей из плотного картона, чуть занесённой снегом. Она хлопала на ветру в деревянной рамке, намертво приколочённая к стене обойными гвоздями. Тушью было тщательно выведено: «Ревизор. Двухактная комедия по пьесе Н.В. Гоголя». Надо же…

-        Случайно, в образе городничего не отображен образ Сталина? – невинно заведя глазки к свинцово-снежному небу, заговорила она. – А в образе чиновников – политбюро и ЦК…

- Да, а в образе Хлестакова… - усмехнулся молодой человек. – С юмором у вас явный перехлёст, девушка. От сумы и до тюрьмы, как  говорится… - чувствуя как от Ани повеяло замогильным холодом, он спешно выровнял ситуацию: - Предпочитаете разговор в театре? На территории известного вам и мне ведомства господ из комендатуры? Так?

- Так или не так - вам видней, - изобразила трепетное смущение девушка. – Только мне безразлично, где мы будем говорить. Главное о чём и как долго.

  Она намеренно отошла к деревянным ступенькам. Облокотившись о них, стала смотреть ему в глаза. Затем поверх головы. Пусть помается, сердешный. Ишь, вербовщик-провокатор выискался. Гестаповский прихвостень. Надо бы при встрече сказать Науманну, что б не злоупотреблял такими кадрами. Сам вроде башковитый, а дерьма понабрал…

- Не хотите ласково, как хотите, - не смутился тот. Сделал шаг вперёд: - Я сотрудник Русской Тайной Полиции. Сокращённо РТП. Наша задача – следить за русскими сотрудниками германских учреждений. Ваш друг поручил мне встретиться с вами. Поговорить по этому поводу. Кроме того, - он ехидно блеснул косыми глазами, - подготовить на вас предметную характеристику. По поводу как вы относитесь к службе, как умеете вести разговор, какой информацией располагаете… Что же, язвите дальше! Что ж прекратили? Желание испарилось?

- Мне название вашей полиции ни о чём не говорит, - она смело смотрела ему прямо в глаза. Они перестали косить и смотрели вовнутрь. – Она нигде по спискам германских учреждений не проходит. В полиции города её также нет. Так что, герр некто, страдающий вынужденным косоглазием, идите-ка вы… Поняли куда?

- Я-то могу пойти, - тот улыбался так, будто хотел её проглотить. – Да  только что передать вашему другу? Вы не забыли про него?

- То и передайте: я с незнакомыми мужчинами не болтаю. Тем более о делах. Готова встретиться с ним. А вас, простите, я знать не желаю. Впервые вижу. Надеюсь, что в последний раз, - отрезала она, прежде чем уйти…

   Навстречу ей шёл уже знакомый офицер панцерваффе. С кокардой в виде мёртвой головы на пилотке. Он смотрел куда-то вверх. На губах у него застыла невинная улыбка…

   Ладно-ладно, говорила себе Аня. Она шла в сгущающихся сумерках по расчищенным от снега тротуарам, что громоздился неровными холмами у стен. Смутно белел в темноте, как зубы из пасти невиданного животного. Издевайтесь надо мной, сволочи. Арийцы недоношенные… Дважды к ней цеплялся патруль. Она вежливо, с неизменной улыбкой, предлагала немецким солдатам розовую картонку постоянного пропуска. Её можно было носить на пуговице или пряжке, закрепив капроновый шнурок, что был пропущен сквозь отверстие с железной обводкой.  Патрульные, с поднятыми меховыми воротниками шинелей, с заиндевевшими подшлемниками под стальными касками, напоминали странных снеговиков. Один раз, осветив её фонариком с головы до ног, старший патруля даже козырнул ей на прощание. Другой раз немец попался простуженный. Он, сквозь раздирающий душу кашель, хмуро качнул головой. А когда девушка пошла своим путём, назвал её вслед «русской шлюхой». Аню это кольнуло, но не более того. Да, скоро будет вам хороший «гуд», сволочи. При чём на всех фронтах. От Баренцева до Чёрного моря.

    Завтра надо будет встретиться с Аграфеной, внезапно подумала она. Зайду к ней с серёжками Азалии Викторовны. Под предлогом обмена или подарка(так, чтобы все видели!), передам весточку. Получу от неё указание «Бороды». Но на душе не было покоя. Кто-то сдвинул в ней некую плиту, подпиравшую фундамент. Если в случае с её осенним арестом она полностью винила Кальба, что написал на неё донос, то сейчас… Вроде бы всё так, без сучка и задоринки. Но это благополучие неприятно расслабляло её. Она не чувствовала опасности. Её внимание где-то блуждало. А для разведчика или контрразведчика это смерть. Это значит, что ты становишься «куклой» в руках «кукловода». Он действует незаметно, через подставных лиц. Знать бы, кто они? Аграфена?… Сердце предательски сжалось, она почувствовала тёплую волну. Неужели… Или «Борода»? Сердце снова выдало ту же волну. Нет, бесполезно. Так она начнёт подозревать всех. Попробуем действовать иначе. Методом перекрёстного контроля…

- Милочка, вы мне не поможете? – обратилась к ней Азалия Викторовна. Закутанная с ног до головы в платок, в огромных валенках с заплатами, она выглядела тем не менее так же презентабельно, как всегда. – Мне Денис Трофимович  любезно одолжил вязанку дров. Надо растопить мою буржуйку. А сил уже нет. Никаких…

- Конечно, Азалия Викторовна!  Какой разговор…

   Она мигом впорхнула в открытую, обшитую старым одеялом (что б не дуло!) дверь. В конце коридора хлопнула дверь в квартире дворников. Они явно всё слышали. Только дверь в 32-й не хлопала. Зловредная старушка почему-то её не караулила.

   Внутри у Азалии Викторовны был словно будуар из прошлого. Старые шёлковые обои, приколоченные гвоздиками, с картинами Васнецова, Репина и Серова в изящных рамках.  С афишами её, Азалии Викторовны, гастролей по Российской империи. С её фотографиями: в пышном бальном платье со «шлёпами», с глубоким вырезом на груди, с кружевными оборками. Со шляпкой, украшенной страусиными перьями. Отброшенная вуалетка открывала моложавое, удлинённое лицо с пухленькими губками и огромными глазами. В них будто застыл немой монолог: «Как, я вам разве не нравлюсь, милостивый государь? Я оскорблена до глубины души. Пойдите прочь, нахал! Нет, останьтесь… Падите лучше к ногам моим!» Стоял на тумбочке с изогнутыми ножками старинный музыкальный аппарат с огромной трубой, на пружинном заводе. Огромные, тяжёлые гардины с бахромой были задвинуты плотно. По окнам в случае полоски света мгновенно стреляли немецкие патрульные.

- Да, милочка! Вот такой была когда-то Азалия  Викторовна Рябушинская,- говорила старушка со слезами на глазах. – Поклонники, все красавцы, стелились под ногами. Обнимали колени. И любили… Ласково и страстно! Как будто каждый раз было как последний раз. Так и следует любить, милая девочка.

   Аня, улыбнувшись, продолжила строгать дрова. Дом отапливался по-старинному, общей печкой, что была устроена в коридоре. Но на её прожорливое нутро не было запасено топлива. Приходилось с помощью дворника майстрячить буржуйки из старых ведер. У кого-то они были запасены и сложены в подвале. Ане сварили из старой бочки от горючего и листа свернутого кровельного железа при автомастерских гаража комендатуры. Пришлось поделиться спичками из пайка. Зато теперь не мёрзла. А старики, не успевшие эвакуироваться замерзали. Их окоченевшие тельца, замотанные в тряпьё, то и дело выносили из домов. Сваливали в телегу. Везли за город, на кладбище.

- Вы такая красивая были! – искренне поддержала разговор девушка. Она втиснула щепки в печку. Стала, обкладывать их рваными газетами. Затем, зажгла из немецкого коробка плоскую спичку. Вскоре, под щепками заколыхалось оранжево-жёлтое пламя. – Просто загляденье! А фотографии мужчин, что ухаживали за вами, не сохранились? Вот бы на них посмотреть…

- С большим удовольствием, деточка! – старушка, покопавшись в куче хлама в старинном шкафу, вынула большой альбом в коричневой коже. Обложку венчали огромная «С» и дата: «1914 годъ». Мелкими буковками внизу было написано: «Типографъский домъ Сытина».  – Смотрите. Правда, от прежней роскоши уже мало что есть. Какие были времена, деточка! Как за мной ухаживали мужчины! Чудесный, обаятельный купец 1-й гильдии Всесюкин Гавриил Артамонович! Он засыпал меня цветами! Стелил по-паратовски свою шубу! А как мило ухаживал полковник Курочкин! А Валериан Арнольдович, что служил по другому ведомству! Какой был мужчина! Какие были времена…

- Чувствуется, что Валериан Арнольдович более всех остался у вас в памяти, - девушка, дуя на заледеневшие руки (огонь ещё только начинал охватывать лучины и прогревать помещение). Она не спеша перелистывала твёрдые страницы, схваченные огромными металлическими пряжками. Из-за узорных отрезов смотрели фотокарточки с датами конца прошлого и начала нынешнего века. Между страницами была проложена специальная вощёная бумага. – Не так ли? Он тоже запечатлен на одной из них?

- О, нет! – улыбнулась Азалия Викторовна. – Валериан Арнольдович бывал здесь проездом. Сначала, когда служил в Нижегородских драгунах. Затем, когда стал служить по хм… гм… по юридической части. Он был всегда в разъездах. Как сейчас помню – останавливается посреди Кадетской экипаж. А он, с усиками, в белом кителе и шашкой с Андреевским темняком – ну, просто красавец! «Этим же вечером, Азалия свет-Викторовна, ангажирую вас на польку в «Националь»! – говорит от мне, припав к моей руке. – Моя жизнь в ваших руках, чаровница! Но только жизнь – честь моя принадлежит государю и Отечеству!» Позже, правда, он стал говорить – «одному лишь Отечеству». Такой был галантный мужчина. И страстный любовник…

    Через час, когда помещение совсем прогрелось и женщины стали понемногу раздеваться, со двора раздался стук. За вьюгой они не услышали рокот большегрузных «опелей» и «бюсингов». Через Смоленск проходила к фронту какая-то германская моторизованная часть. Ввалившиеся к ним солдаты (дверь пошёл открывать закутанный в одеяло Денис Трофимович) были залеплены снегом. Они продрогли до самых костей, так как были одеты лишь в осенние зеленовато-синие, короткие шинели, короткие с двойным швом сапоги на подковках и гвоздях, и пилотки с опущенными отворотами.  У немногих головы закрывали шерстяные подшлемники. Перчатки из натуральной кожи или (в большинстве своём!) кожзаменителей, что назывались странным словом «эрзац», почти не грели.

   Эти солдаты и младшие офицеры, не считая ефрейторов, унтер-офицеров и фельдфебелей, были угрюмы и злы. Большинство из них не желало разговаривать с тамошними жильцами. К Азалии Викторовне на постой определился с подачи своего адъютанта, щуплого высокого обер-лейтенанта, низенький оберст. Облачённый в длиннополую шинель с красными отворотами и бурым меховым воротником, с крупной, ушедшей в плечи головой, что под зелёной шапкой с меховыми отворотами была одета в шерстяную маску, он чем-то напоминал Книппеля. Денщик  тут же внёс его чемоданы, в которых позвякивали судки и бутылки в специальных нишах. Азалии Викторовне, несмотря на её возраст, было предложено спать на полу. Хорошо, что ни в коридоре, подумала Аня. Она тут же предъявила свой специальный пропуск и пропуск в комендатуру. Так и сунула их в длинную физиономию адъютанта, что поверх фуражки укутывал шерстяной шарф.

- Что там, Клаус? – лениво пробормотал оберст. Скинув шинель, он остался в хорошо сшитом мундире с белой каймой пехотинца, с цветной планкой от  наград над левым карманом, Железным крестом 3-го класса, а также чёрно-серебристой нашивкой за тяжёлое ранение. – Что она хочет?

- Ничего особенного, герр оберст, - обер-лейтенанта развернуло, точно он был на коньках, в сторону своего начальника. – Показывает мне пропуск, удостоверяющий, что она служит в 7-м отделении полевой комендатуры.

- А, вот оно что! – усмехнулся оберст, плотный мужлан с грубыми ухватками, огромные красные руки которого выдавали в нём низкое происхождение. – Она чем-то хочет мне услужить, эта продажная русская? Подстелиться под меня? Или под тебя, Клаус? Или она желает молчать, как немая?

- Я не могу знать… - начал было Клаус, но Аня опередила его:

- Да, я продажная тварь, если изволите. Я служу у вас по своим убеждениям. Так вы цените таких как я?

   Девушка слегка подалась вперёд. Приблизившись вплотную к оторопевшему Клаусу, она смотрела пронизывающе в сторону оберста. Тот, похоже, на мгновение опешил. Чуть было не ухватился за раскалённый край печки, а затем едва не задел головой трубу от неё, что уходила в заделанное фанерой окно. Его крупная, стриженная «от вша» голова ещё больше ушла в плечи.

- Будь вы мужчина, я бы поступил с вами иначе! – презрительно бросил он ей на северогерманском диалекте, что выдавало экономия согласных. – Вы служите не нам, а тем мерзавцам, что окопались в тылу. Стелитесь под них с удовольствием. Видимо, услужили крысе с большим весом. Поэтому не определились в солдатский или офицерский бордель, - криво усмехнулся он. – А между тем, ваши соотечественники сражаются с нами. Они наши враги. Они мои враги. Но они достойны всяческих похвал. Не то, что ты – продажная тварь! Опусти глаза и слушай, когда тебе говорит германский офицер! – внезапно заорал он. Подойдя к ней вплотную, он залепил ей пощёчину. – Вон!

- Дерьмо… - сказала девушка по-германски. Из носа заструилась кровь. Зажав его рукой и подняв голову, она добавила: - А ещё германский офицер! Бить по лицу слабую девушку много смелости не нужно. Получил удовольствие? Хочешь ударить ещё? Ну, бей?..

- Герр оберст, быть может вызвать патруль… - начал было окосевший от страха Клаус.
   Но было уже бесполезно. Герр оберст поднял было руку. С багрово-красным лицом и отвисшей челюстью, с побелевшими от ненависти глазами. Но тут же, встретившись с Аниными глазами, опустил её. Вернее, рука сама опустилась как подрубленная. Он тут же отошёл в сторону. Прислонившись лбом к стене в шелковых обоях, стал стоять там неподвижно. Будто обратился в соляной столб.

   Попрощавшись с бледной как изваяние Азалией Викторовной, девушка ушла к себе. По пути она столкнулась с дворником и его супружницей. Одетые по зимнему, в телогрейки, пуховые платки и валенки (у Дениса Трофимовича на голове был платок жены, поверх которого он нахлобучил шапку) они выносили и устанавливали на кухне раскладушки. Немцы выгнали их с комнаты. Они, убавив свой говор, незамедлительно расступились перед Аней. Она, не обращая внимание, пошла сквозь их зеленовато-серую толпу. Попутно, краем глаза рассматривала молодые всё лица, багровые от мороза, с соплями, с потрескавшимися губами. У многих шелушились обветренные носы и уши. Кое у кого по погонам или отложенным воротникам с белой окантовкой ползали чёрно-коричневыми горошинами вши. Вот-вот…

- Анюта! Ты это, того… поможешь утром с телегой? – обратился к ней Денис Трофимович. – В 32-й старушка наша откинулась. Да, такое дело, - подмигнул он ей. – А сейчас на – на дрова! – он вынес из своего жилища половинки старинных дверок, едва не задев германского фельдфебеля, что внезапно остановился и дал пройти: - Порубил комод. Всё равно ночь на кухне проведём. Околеть ведь можно.

- А как же вы? – девушка опустила голову. Кровь, было остановившаяся, пошла вновь.

- А на нас хватит. Бери, говорю. Так нужно...