«Ой, как худо жить Марусе в городе Тарусе!» Ну, это понятно – не дано было знать той девочке, где живёт. Заболоцкому ли это не знать?
Впрочем, так ли уж и не дано? И Марусей ли была девочка эта? Может, чуть-чуть по-другому её звали? Например, Мариной? И плакала она только для нас, непонятливых – а на самом-то деле…
Впрочем, новое время – новые песни.
«Ах, Таруса, жемчужина речная!» – несётся с Оки. Одесса, Таруса – до чего ж простая, «народная» рифма. «В Тарусе «Якорь» ресторан, он светит нам всегда!» Июнь, весёлые речные кораблики, весёлые отдыхающие. Погода после дождливой недели налаживается – а мы уже покидаем Тарусу. Второй раз провели здесь неделю и готовы опять, и никакой дождь не помеха. Привет, Ока! «Ася спит, не спится Асе, впереди паром»…
Давно нет этого парома, век назад перевозившего семью Цветаевых по пути от станции. И моста через Оку нет – наплавной как взорвали в 41-м, так и не восстановили. Хотя станция, называемая «Тарусской», по-прежнему не только за Окой, а вообще в другой области, в Тульской. Сама Таруса – в Калужской. Но век спустя рукой подать и до Московской, до Серпухова – тут и Оку пересекать не надо. Лучше, конечно, когда рука эта своя, властно держащая руль – но постарею, сойдёт и автобус.
Тарусе не нужен местный «шансон», чтобы быть жемчужиной. Известных имён, связанных с этим тихим городком на Оке, не счесть. С художников конца 19-го века, окрестивших её «русским Барбизоном», и до современных рок-звёзд, снова и снова посвящающих ей песни, живёт Таруса своей особой историей то «богемы», то «диссидентства».
Но даже без этих имён, даже без Марины Цветаевой, без её детских летних каникул, проводимых здесь, без её статуи над рекой позади городского собора и без её памятного камня на берегу – влекла бы неотступно эта окская излучина своими холмами и лесами. Захочешь – увидишь здесь «подмосковную Швейцарию» не хуже Звенигорода (а то и Швейцарию настоящую). Захочешь – финский берег под Петербургом (а то и под Хельсинки). Захочешь – сибирскую тайгу над Енисеем. И даже маленький отрезок «серпантина» местной дороги уносит в далёкие неведомые горы с их «тёщиными языками».
Ну, только с «самим» Барбизоном не сравнить – добравшись до Парижа, разве вырвешься из него ещё и туда?..
Но первый раз побывали мы здесь в начале октября, именно на день рождения Цветаевой. Торжественные «чтения», правда, были позади, последние похмельные поэты на тарусских улицах мало отличались от местных. Зато песенный «Якорь» со скромными гостиничными коттеджами у самой Оки моментально освободился (до того голос в телефоне был категоричен: «На праздник и не думайте, с лета всё заказано!»). Опустел ресторан с указателями расстояний до Москвы, Парижа и Нью-Васюков и моделью настоящей морской мины, обозначенной как «Вечный якорь». Опустел местный ДК, принимавший праздник, опустели местные музеи, опустели советская столовка и либеральный пивбар, магазины и рынки.
Вспоминать цветаевские строки довелось среди тихой осенней красоты, чередующей дождь и солнце, и неспешных прогулок по окским обрывам. Личный праздник и личные «чтения» под неувядшие ещё цветы у памятника и у камня Марины вышли явно удачнее всех формальных и неформальных.
Так же тиха Таруса в начале лета. Не везёт с погодой – везёт с одиночеством. Вверх по Оке дошли до живописного песчаного пляжа, километров за пять от города, после чего жене захотелось немедленно открыть купальный сезон. Вопреки всякому холоду, отсутствию купальника и урчащему за рекой экскаватору с окружающими его туляками-таджиками (там пляжу не обойтись без привозного песка). Я солидарен. Не дразня туляков, ныряем сразу. Рождаемся заново. Как дети, подхватив одежду, убегаем в заросли. Обратно не бежим, но летим как на крыльях. «В пивба-а-ар!» – рычу. «Потерпишь! Сначала к камню!» – отзывается жена.
О, камень, памятник мечте великой поэтессы… Её могилы в Елабуге не осталось – то ли война Отечественная, то ли долгая война с памятью тому виной. То ли, наоборот, «по старой памяти» сгинуть должна бесследно могила самоубийцы. Но церковь отпевает самоубийц-безумцев – отпела и Марину. Величание такое – не оскорбление в безумные времена.
История камня этого безумна как история страны. Начало 60-х, излёт хрущёвской «оттепели», первые издания стихов и прозы Цветаевой, диссидентские «Тарусские тетради». Студент из Киева близко к сердцу примет её мечту об этом камне (чуяла: не быть похороненной в Тарусе), приедет и на свои деньги его установит. «Здесь хотела бы лежать Марина Цветаева»…
«Частный» камень простоит три дня. Первой возмутится не советская власть, не писательская шарашка, а недавно освободившаяся из Гулага Ариадна Эфрон, дочь Цветаевой… «Почему без меня?!» Своей волей сказала, или по принуждению вчерашних тюремщиков - Бог весть... Кто не безумец, осудит не её.
Второй раз камень установят уже в «перестройку», при самом всеобщем участии былых хулителей. А хоть бы и так. Лишь бы приходить к этому камню без их участия, да без их праздников. Частно, семейно, но не общественно.
Сейчас Цветаевой в Тарусе не много и не мало – сколько нужно. Улица её имени где-то на окраине, в местном «спальнике» – и пусть. Туда бы, на окраину, и Ленина «выселить» вместе с памятником. Но в центре делать из улицы Ленина улицу Цветаевой – не продолжение ли безумия?
В меру в Тарусе и других имён. Прямо над камнем, над окским обрывом – могила художника Борисова-Мусатова, одного из основателей «русского Барбизона». Среди частных изб затерялся дом Паустовского, только мемориальной доской и выделяясь. А летом – ещё и скромный окский катерок «Улай», возящий экскурсии на другой берег Оки, к Поленову.
Ах, как мало ходил по воде… Живописная излучина, несколько километров вниз, одинокая белая церковь среди лесистых обрывистых берегов. Усадьба Поленова с реки видна буквально десять секунд – и всё, проплыли к причалу, скрылась в зарослях. Потом придём, всё осмотрим, окунёмся в начало прошлого века, восхитимся – но это будет уже другое.
У самой усадьбы камень: «Здесь был остановлен враг. Декабрь 1941 г.»
Память войны настигает и в Тарусе – бюстом генерала Ефремова, здешнего уроженца. Командира 33-й армии, сгинувшей в Вяземском котле весной 42-го. Сражавшегося до конца, отказавшегося от эвакуации с последним самолётом (на Лубянку?) и последнюю пулю оставившего себе… Торжественно похороненного … немцами (было, примеров тоже не счесть). Героем он станет только полвека спустя – и уже не Советского Союза.
Бронзовая Марина совсем рядом с Ефремовым. Двое самоубийц. Почти ровесники, детьми могли случайно и видеться на тарусских улицах. «Господи, да какие они самоубийцы?» – рвётся наружу…
Вырвалось, правда, не у меня. Полгода назад, вслед за Цветаевой – благословит церковь отпеть и генерала Ефремова.
Не богемой единой…
К Оке Таруса выбегает тремя оврагами. Самый большой даже пройти не пытались. Другой неприметно начинается прямо за ДК: сто метров от улицы – и обрывистая глухомань. Третий овраг подальше – за музеем Марины и за кладбищем, упокоившем Ариадну и Паустовского. По этому оврагу, по тропинкам вверх – и попадаешь уже в деревню. Много гусей, иные шипят и наступают, вытянув шею: «Ты чо тут, я не понял!» Но обойти позволяют, словно чуя, как тонка вытянутая шея и как легко её свернуть.
Коротка деревенская улица – и вот уже дорога на Калугу. От центра, от Оки, от собора взбегает на вершину тарусских холмов – но мы уже взбежали оврагом, как некогда юная Марина к дому друзей Добротворских. Может, так же сторонилась сердитых гусей? «Петухи одни да гуси, Господи Иисусе!»
И дом этот до сих пор стоит на крутом подъёме. Темнеет от времени, оседает роскошным деревянным балконом, но не сдаётся. Спасибо современным хозяевам – без них ведь никакая мемориальная доска не охранит.
Замираем, очарованные открывшимся видом Тарусы и окской излучины. Тихо стоим, внемлем – и вдруг незаметно сами для себя начинаем спускаться в этот вид, в этот город… Как хорошо, что уезжаем не через час, и даже не завтра!
В следующий раз обязательно въеду в Тарусу со стороны Калуги, а не Серпухова. Крюк невелик – а каково будет снова «погрузиться» в этот удивительный город! Медленно, со всеми шофёрскими правилами и неослабным вниманием после трассы – но именно «погрузиться»…