Юрина Наталья (Батайск)
«Золотые рыбки с Сахалина»
Детектив № 12
1 глава
Палящее солнце стояло в зените и жарило так, словно пыталось поджечь каторжный остров Сахалин. Морской ветер Татарского пролива изо всех сил боролся с сахалинским пеклом, обдувая своим влажным прохладным дыханием малолюдный изумрудный остров, охраняемый остроконечными сторожевыми скалами, на вершинах которых красовались призрачные шлемы, сотканные из тумана.
Человек стоял на узком карнизе высокого каменистого холма, широко расставив кривые ноги и откинувшись корпусом назад так, чтобы сопротивляться порывистому морскому ветру, который был особенно силён здесь на высоте. Широкие полы чёрного шерстяного плаща развевались, как крылья огромной птицы. Полы то опускались, то резко поднимались вверх и трепетали в воздухе, создавая шум птичьего полёта.
С холма открывался потрясающий вид на Татарский пролив, и сейчас, в ясную погоду, был виден материк, слегка прикрытый лёгкой облачной завесой. Жизнь на Сахалине буквально кипела и бурлила. Мимо острова огромными косяками шла сельдь. Её ход узнавался издали. На море, сияющем под ярким полуденным солнцем мириадами ослепительных искр, виднелась круговая полоса белой пены, захватывающая огромное пространство. Издали казалось – море кипит. В белоснежной бурлящей пене качались рыбацкие лодки и три небольших клипера, раскинувшие старенькие, много раз чиненные рыболовные сети. Над пенистой полосой стоял непривычно громкий шум: нестерпимо крикливый гомон мелькающих чаек и альбатросов, хриплое басовитое фырканье сивучей, звук фонтанов китов, и натужные, приглушённые расстоянием, выкрики рыбаков, старающихся перекричать всех.
Но человек, стоявший на холме, ничего не видел и не слышал. Его заворожённый стеклянный взгляд был устремлён в одну точку на море, как будто он пытался проникнуть в самую пучину, чтобы увидеть лежащего на дне убитого им человека. Почему-то убийца был уверен, что там, на дне пролива, – только чёрный непроглядный мрак и даже вездесущие пронырливые рыбы, обходят эту зловещую бездну стороной. Ни жалости, ни сожаления к человеку, погибшему по его вине, в душе не было…
Человека. стоявшего наверху, призывно окликнула девушка в ярком цветастом сарафане и синей в белый горошек косынке. Она стояла на самом краю старого причала, облепленного зелёными бархатистыми водорослями и белыми ракушками, и весело махала ему рукой.
Но человек ничего не слышал. Он продолжал смотреть в одну точку. Не дождавшись ответа, девушка обиженно надулась и позвала так громко, что на последнем слоге её звонкий голос сорвался на писк.
Человек наверху не шелохнулся и девушка, недовольно, нервно поморщившись, вновь повернулась к морю. Черты её лица разгладились, смягчились, и она весело помахала рукой знакомому рыбаку, лодку которого она узнала бы даже среди тысяч таких же безликих сахалинских лодок.
И всё же её крик – резкий, высокий и оттого неприятный, – нарушил отрешённость убийцы и он, сдерживая истерический страх, встал на самый конец каменистого обрыва. Из-под его ноги вылетел маленький камешек, и покатился вниз, звонко постукивая по крутому склону. Человек мгновенно отступил назад, по телу прошёл холодный озноб, и он закутался в колючий шерстяной плащ, шерсть которого неприятно покалывала шею и обветренные руки.
После отрешённости на краю пропасти, человек наконец вернулся в этот мир, полный шума, криков, суетливого движения и людей, раздражавших его в последнее время всё больше и больше. Но деться от людей было некуда, и даже на этом холме, куда не забредали вездесущие мальчишки, его окликнули.
Убийца любил этот холм, хотя среди местных жителей он считался опасным. Карниз, нависавший над каменистым берегом, был слишком тонок и покрыт множеством глубоких трещин. Снизу казалось, что в первый же шторм карниз рухнет вниз, рассыпавшись на мелкие осколки. Но выступ продолжал нависать над берегом, и свирепые опасные шторма убегали, так и не сломив его незыблемую внутреннюю крепость.
Человек всегда сравнивал себя с этим карнизом, и, возможно, поэтому любил стоять на нём. И всё же он боялся его, а неприятный липкий страх, заползающий в сердце на опасном краю, придавал ему силы бороться и жить дальше. Хотя иногда он задумывался… А зачем жить дальше? Не проще ли пойти ко дну?
Но сейчас в его голове заметались сполохами молний другие мысли. Скоро в Александровск приедет профессор истории Милорадов, для того, чтобы найти пропавших людей. Его жена, княгиня Екатерина, пишет, что ещё ни один преступник не ушёл от его проницательного ума. Возможно, княгиня, как все жёны, преувеличивает. А если не преувеличивает? Тогда надо обезопасить себя.
В последнюю неделю убийца думал только о том, что делать с этим сыщиком – сразу тихо и незаметно убить его, отправив на дно моря, или подождать и не рисковать? Ведь может случиться, что профессор не сможет распутать давний запутанный клубок, а вся его слава успешного сыщика – всего лишь пустая фикция…
А, может, лучше убить его жену? Тоже тихо и незаметно… Тогда у этого горе-любителя пропадёт всякое желание лезть в чужие дела… Что же делать?.. Убить её… Или убить его? Или положиться на волю судьбы, до сих пор благоволившей к нему, и ждать благополучного окончания шторма…
Человек, стоявший на холме, дрогнул под напором ветра, опасно наклонился, резко выпрямился, переступил с ноги на ногу, и опять задумчиво уставился в одну точку. Но земная суета и на море, и на суше мешала думать, – на берег выбежали крикливые мальчишки из Рыбачьей слободки…
В это же время на дне моря было тихо и спокойно, и жаркие лучи, пытавшиеся спалить всех живущих на земле, здесь, под водой, – струились нежным волнообразным переливчатым светло-зелёным светом.
В ласковом зелёном свете в разных направлениях медленно и неторопливо плавали радужные перламутровые рыбы, поблескивающие, золотисто-изумрудной чешуёй. Медленно и плавно колыхалось переливчатое поле морской капусты, ламинарии, извивавшееся тысячами змеек под натиском неторопливого, но сильного подводного течения.
На краю волнистого капустного поля лежал поломанный бамбуковый плетёный сундук. В сундуке лежал скелет – остатки не столь уж давнего преступления, но ламинария уже успела прорасти между бамбуком и костями, отчего скелет казался разломанным на части. Лишь оскаленный череп, покрытый зелёными бархатистыми водорослями, был ещё хорошо виден и смотрел пустыми глазницами вверх, где –прикрытое толщей воды – синело небо.
Невдалеке от сундука лежала старинная серебряная, довольно массивная шкатулка. В таких – богатые дамы обычно хранят свои фамильные драгоценности.
Когда-то эта шкатулка, украшенная малахитовыми вставками и узорным чернёным серебром, служила украшением спальни и гордостью хозяйки, но сейчас бархатистые водоросли обвили зелёными ворсистыми щупальцами всю поверхность, превратив четырёхугольную шкатулку в овальный предмет, похожий на морской камень.
Шкатулка до сих пор была закрыта на потайной замок, хотя как раз таки здесь, на дне, её содержимое было никому не нужно. Разве только вездесущим малькам, – как домик, укрытие. Но – закрытая на замок – она не могла служить и для этого, и многочисленные золотисто-прозрачные мальки, напрасно кружили весёлым роем вокруг камня-шкатулки.
В человеческом черепе, в сундуке, спал юный драчливый кальмар, которому давно уже было тесно в этой зелёной черепной коробке, и он подумывал, как бы ему найти другое, более вместительное укрытие. Он присматривался к затонувшей старинной бригантине, расколотой на две части. Внутри неё было много человеческих скелетов, но юного кальмара не пугали зелёные мертвецы. Ведь это – останки существ из другого, «инопланетного», сухого мира, – привычная составляющая морского пейзажа. Здесь, в мутном зеленоватом полусвете, проникающем с поверхности, скелеты лежали везде: на капустных полях, на подводных лугах, в покрытых песчаной рябью пустынях, среди белых коралловых гор…
Поэтому юный розовый кальмар спокойно спал в своём костяном крохотном домике и ничего не боялся. Ему снился розовый сон о большом «богатом» доме – затонувшей бригантине – заполненном открытыми зелёными сундуками, рассыпавшимися бочками и изумрудными скелетами…
Но даже во сне… храброго кальмара пугала страшная хозяйка этого дома – старая семиметровая сельдиевая акула с острыми зазубренными зубами. Но зубастая хозяйка часто уплывала из бригантины, расправив плавники-крылья, и в один прекрасный день старушка могла не вернуться домой…
Конечно, прекрасным – этот день был бы для юного нахального кальмара, а не для этой бедной несчастной полуслепой старушки, уже давно потерявшей большую часть своей былой страшной силы…
А пока мечтательный кальмар продолжал тесниться в маленькой позеленевшей коробке на краю прекрасного капустного поля и мечтать о большом подводном доме, в котором, так много комнат-сундуков и бочек. И – много маленьких золотистых рыбок, приплывающих в «купеческий» дом прямо на морской стол…
Впрочем, подводная жизнь тоже изобилует смертельными опасностями, и может случиться так, что юный розовый кальмар, – срок жизни которого всего три года, – так и не попадёт в прекрасный дом-корабль, покрытый морской плесенью, а сорокалетняя старушка акула, ещё лет десять – пятнадцать будет заплывать и выплывать из двери-трещины.
Мимо домика – черепной коробки проплывал-пробегал на одной ноге старый потрёпанный золотой морской конёк. Он остановился, заглянул в окно-глазницу, увидел розового глупого кальмара, размахивающего во сне своими восемью руками – махнул на него золотым хвостом-плавником и переместился дальше к небольшому, покрытому зеленью пригорку, под которым лежала серебряная шкатулка.
Любопытный конёк обнюхал раздувшимися жабрами-ноздрями этот «странный камень», почувствовал неуловимый аромат, до сих пор доносившийся изнутри шкатулки, резко отпрянул в сторону, и поплыл-поскакал дальше, на противоположный край прекрасного капустного пастбища.
Человек, пытавшийся заглянуть в самые глубины моря, смотрел как раз на это капустное поле, но взор его не мог проникнуть сквозь изумрудную толщу воды, и оттого он видел не зеленоватый скелет, а – человека… Таким, каким он был при жизни…
2 глава
Несмотря на наступающий вечер на Сибирском тракте стояла жара. Алексей Платонович Милорадов, помещик Рязанской губернии, профессор истории Санкт-Петербургской Академии, а ныне свободный писатель-историк, под трели лесных птиц ехал на телеге, нагруженной свежескошенным сеном, на Сахалин. Это был высокий, крупный, светловолосый, сероглазый мужчина с пшеничной бородой, с правильными, но ничем не примечательными, чертами лица. Одет он был в бежевый летний габардиновый костюм, сшитый с некоторым столичным шиком, – теперь уже, конечно, несколько помявшийся. Этот костюм он заказал у лучшего рязанского портного Владимира Вахрушева, хотя надо сказать, что и лучшему мастеру, не удалось скрыть небольшой живот, выпирающий из бежевого атласного жилета. (К слову сказать, жена профессора, княгиня Екатерина, давно уже перестала считать Вахрушева лучшим портным – если, мастер не может сшить сюртук и жилет так, чтобы человек с животом выглядел молодецки стройным, значит считаться мастером, а тем более лучшим – он никак не может).
Но вернёмся из Рязани на Сибирский тракт. Алексей Платонович лежал на телеге, благоухающей ароматами сибирских полей, в распахнутом сюртуке, в расстёгнутом атласном жилете, из кармана которого выпали серебряные часы-луковица фабрики Павла Буре. Телега тряслась на грунтовой разбитой дороге, и часы упорно пытались довершить своё падение – в придорожную пыль. Но серебряная массивная цепочка держала их мёртвой хваткой.
Профессор выпавших часов не замечал. Гораздо более ему досаждало сено, коловшее спину сквозь ткань. Можно было бы встать и идти рядом с телегой, но лежать было приятнее, чем идти. К тому же, лёжа было удобнее любоваться алой полосой заката, расстилавшегося над героическим Сибирским трактом.
Несмотря на идиллическую картину: телега, свежескошенное сено, алый закат, ароматы дикой тайги, вечерние трели птиц и монотонный треск цикад, – Алексея Платоновича одолевали тревожные думы. Успеют ли они с женой доехать до каторжного Сахалина до морозов, а ещё более его тревожило, – сможет ли он заполучить письма Меншикова до смерти мадам Виктории Золотко, дальней родственницы его жены Екатерины?..
Профессор Милорадов убрал травинку, коловшую ухо, и повернулся к жене. Княгиня сидела на краю телеги с задумчиво-печальным лицом и медленно обмахивалась голубым шёлковым веером. Профессор невольно добродушно улыбнулся.
Он обожал Екатерину. Любил её каштаново-рыжеватые волосы, горевшие на фоне заката огненным отсветом, её «оленьи» глаза, тёмного чайного цвета, а ещё больше любил её характер.
Тридцатишестилетняя Екатерина была дамой очень весёлой, энергичной, взбалмошной и непредсказуемой. Вот эту её детскую непосредственность и непредсказуемость он и любил.
Хотя непредсказуемость, то есть следование своему внутреннему влечению без всякого размышления, не раз приводила Екатерину к печальным результатам. Образно говоря, – если она видела в болоте белоснежную водную лилию, то, не раздумывая, бросалась её рвать, не замечая под ногами топкого болота. Другой бы на её месте утонул в зыбкой пучине, но княгине странным образом всегда везло. Или она проходила по невидимой, только для неё настланной тропинке, или находился тот герой, который её спасал, и не забывал, между прочим, преподнести ей эту самую понравившуюся лилию. Конечно, обычно этим «героем» был сам профессор Милорадов…
Екатерина была его вторая жена. Первая умерла после двадцати лет совместной жизни, оставив ему трёх дочерей: Гордиславу, Ярославу и Милану. Дочери были замужем, жили в Санкт-Петербурге, а они с княгиней тихо и незаметно поживали в глухом поместье.
Княгиня заметила его весёлый взгляд, по-детски улыбнулась ему, сложила веер и поправила медную шпильку, выбившуюся из высокой сложной причёски. Алексей Платонович вновь уставился в багряное небо, стал вспоминать предысторию этой поездки.
25 мая сего года жена сообщила, что её троюродная сестра Виктория Золотко срочно попросила их приехать на Сахалин. У неё в семейном архиве имеется два письма Меншикова, сподвижника Петра Первого, и она желает передать их профессору лично в руки. Виктория желала бы, чтобы они приехали за письмами как можно быстрее. Пока она, по причине слабого здоровья и нежного, истрёпанного несчастьями сердца, не отправилась на тот свет.
Когда Екатерина прочитала письмо кузины, она тут же, не дожидаясь согласия мужа – а она была уверена, что он тотчас же отправится за историческими письмами хоть в Тьмутаракань, хоть в Месопотамию, – села писать на гербовой голубой бумаге ответ с сообщением о том, что они уже выехали, трясутся в коляске по дороге на вокзал, и разглядывают из окна прекрасные весенние рязанские пейзажи.
Запечатав конверт, княгиня Екатерина тут же кликнула кухарку Марфу и приказала ей срочно сделать две важные вещи: отправить кучера Ивана с письмом на почту, и собирать чемоданы и саквояжи в дорогу.
В это же самое время профессор ещё сидел в кабинете, смотрел на исписанные, зачёркнутые, перечёркнутые листы и думал о том, что завтра утречком на рассвете отправится с помещиком Юрием Юдиным на рыбалку. Жирные червяки уже были выкопаны и стояли в стеклянной банке на книжной полке около второго тома «Истории Государства Российского» Карамзина...
Но в кабинет впорхнула деятельная Екатерина с письмом кузины, – рыбалка тотчас отменилась и червяки отправились обратно в грядку. Весь день, во время сборов в дорогу, жена беспрестанно торопила его и спешила сама: ехать нужно было быстрее… Ведь письма Меншикова могут пропасть, если сестра, не дай Бог, покинет сей мир до их приезда…
Приехать на Сахалин быстрее не получалось. Выехали они в конце мая, сразу после получения письма, но железную дорогу построили только до Нижнего Новгорода, и оставшуюся «маленькую» часть пути (маленькую, по словам Екатерины) им пришлось преодолевать старым испытанным способом: на пароходе от Нижнего Новгорода вниз по Волге до Казани, потом по реке Белой до Уфы, а дальше – в разбитых каретах, колясках, тарантасах, фаэтонах, драндулетах от одной почтовой станции до другой.
К сожалению, на малолюдном Сибирском тракте – от станции до станции было, как до Киева пешком. Сибирские перегоны оказались намного длиннее, чем на западе России. Да и лошади на отдалённых станциях то хромали, то болели, то помирали, и таким образом наглые станционные смотрители и хитрые коварные ямщики вымогали у супругов Милорадовых денег намного больше, чем нужно было для оплаты одного перегона.
Но за дополнительную плату смотрители тут же находили в поле «умерших» лошадей, и профессор с княгиней мчались – нет, не мчались, а мучались до следующей станции. Умершие, а теперь чудесно ожившие лошади еле-еле тащили ноги. Они только что отпахали в поле, и бежать дальше с натруженными ногами и сбитыми копытами у них не было ни сил, ни желания.
Таким образом Милорадовы проехали через сотни деревень и маленьких городков: Чулымский разьезд и переселенческое село Романовское, Красноярск, Иркутск, Верхнеудинск, Читу, Змеиный, Благовещенск и Хабаровск. Сразу за Хабаровском, на малолюдном таёжном тракте, старая полуслепая лошадь Быстрая, запряжённая в лёгкую, сто лет назад вышедшую из моды коляску, упала замертво на дорогу, заросшую полевой травой – так редко по ней ездили.
Коляска от её падения перевернулась и сломалась. На их счастье, при падении Быстрой Милорадовы получили довольно незначительные травмы – синяки и ушибы. Как выяснилось позже: профессор всё же вывихнул правую писательскую руку, а тридцатилетний ленивый ямщик с хитрыми плутоватыми синими глазами, Данила, ушиб плечо.
В ожидании проезжего транспорта рыжеволосый, подстриженный под горшок, молодец Данила – косая сажень в плечах – бродил вокруг сломанной коляски со старым ружьём, которое можно было смело сдавать в музей, а профессор с Катей изучали у самого края дороги таёжную жизнь тихого Сибирского тракта. Они рассматривали большой дружный трудолюбивый муравейник, населённый крупными рыжими муравьями; полусонного паука-крестовика, спящего в гамаке-паутине. Наблюдали за окрестными болтливыми сороками; за бабочками голубянками, крапивницами. Не обошли вниманием и все распустившиеся придорожные лютики-цветочки.
Сибирский тракт в этот час выглядел первозданным райским уголком – солнечным, цветущим и пустынным. Никто не шёл по пыльной разбитой дороге с прорезанной глубокой колеёй: ни хмурые, измученные каторжане, ни деловитые крестьяне, ни разудалые купцы, ни весёлые красны девицы, ни мсье, ни дамы.
Лишь кукушка, прятавшаяся в зарослях колючего боярышника, решила развлечь застрявших путников и принялась отсчитывать им года. По кукушкиным предсказаниям, Кате осталось жить один год, Алексею Платоновичу – семь, а молодому, кровь с молоком, Даниле – всего пять лет. Дремучее лесное предсказание никому не понравилось, и все дружно решили, что подлым кукушкам верить никак нельзя, поэтому поскорее постарались забыть неприятное гадание «бабки» кукушки.
Солнечный день, наполненный ароматами июльского леса, цветущих трав и пением лесных птиц, клонился к вечеру, и трём путникам мечталось, хотя бы к ночи добраться до следующей станции. Ночевать на пустынной дороге среди глухой непроходимой тайги, полной дикого зверья, никому не хотелось. Ближе к вечеру, когда алый закат окрасил небо над тёмной сумрачной тайгой, на дороге показалось две телеги, гружёные сеном.
Седой бородатый дед в заштопанной льняной косоворотке и его внук, белобрысый загоревший семилетний пацанёнок в длинной выцветшей ситцевой рубашонке, прихватили с собой незадачливых путников до следующей станции, находившейся в деревне Капитоновка.
Ямщик Данила отправился с пассажирами. Сломанную коляску он оставил на дороге. Как пояснил ямщик: таёжным зверям коляска не нужна – они прекрасно бегают на четырёх лапах, а местные не возьмут. А если и возьмут, то есть своруют ценное государственное добро, то вора в этих малолюдных местах сразу выследят и пристрелят ближайшей тёмной ночью. Впрочем, за частное хозяйское добро пристрелят ещё быстрее. По-другому здесь нельзя.
Большинство поселенцев – бывшие каторжане, и объяснять им, что чужое брать нельзя – дохлое занятие. А для местных потеря любого добра: лошади, коровы, плуга, лопаты, мешка зерна и т. д. и т. п., – большой убыток, грозивший в будущем даже голодной смертью. Отсюда не дойдёшь до Москвы и Санкт-Петербурга, чтобы попросить подаяние или приткнуться с голодухи в работный дом. Вот и приходится местным, бороться за своё движимое и недвижимое имущество древним, но самым верным способом.
Зато в этой части России живут самые честные и порядочные люди. В деревнях не только не знают, что такое замок, но и в глаза его никогда не видели. А замок здесь заменяет палочка, приставленная к двери. И каждый местный порядочный человек знает: если ты сломаешь этот «замок», то есть уберёшь палочку и откроешь дверь, – можешь сразу же брать лопату и копать себе подземное укрытие на два метра в глубину…
Ямщик Данила оказался словоохотлив, и скоро выяснилось, что он отсидел десять лет за убийство богатой супружеской пары, отправившейся из Воронежа в Казань. И седой дед, который их вёз, тоже попал в Сибирь за разбой на дороге, а если сказать точнее – дедуля был бывший разбойник с большой дороги. И только его внук белобрысый Ваня «честно и добровольно» родился здесь.
Княгиня и профессор, лёжа на сене, слушали разбойные истории ямщика и крестьянина и смотрели в алое закатное небо. Алексей Платонович слушал в пол уха. Он продолжал переживать, – как бы Виктория Золотко не покинула сей мир до их приезда, не успев передать ему драгоценные письма Меншикова. А все эти дорожно-тележные каторжные страдания его не волновали.
Он был согласен идти за историческими письмами на Сахалин даже пешком. Хотя, проехаться в железнодорожном вагоне первого класса, он всё же не отказался бы. Но это, наверное, будет возможно только через пятьдесят лет, если железная дорога будет строиться такими медленными темпами…
Екатерина, напротив, слушала эти убийственные каторжные истории с ужасом и замиранием сердца. Она, еле шевеля губами, молилась о том, чтобы бывшие каторжане не решились вспомнить старое и не убили бы их здесь на тихом Сибирском тракте.
То ли молитвы помогли, то ли бывшие каторжане исправились в Сибири, но до следующей станции Милорадовы добрались живыми и невредимыми. Почтовая станция находилась на окраине большой, богатой деревни Капитоновка, в старом покосившемся доме, крытом ржавым железом, но с новой добротной конюшней, в которой стояли две полуслепые лошади.
Ночь путешественники провели в довольно комфортных условиях – на полатях, покрытых свежим сеном. На утро ямщик Данила ехать дальше отказался, сославшись на боль в сотрясённой голове. И хотя голову ему протряс его дружок Петя, – станционный смотритель, с которым они вчера ночью выпили и подрались, – тем не менее сотрясение головы было, а как оно получено уже не имело значения.
Второго ямщика на станции не было, сотрясение Данилиной головы могло лечиться долго, и разозлившаяся княгиня пообещала сообщить об этих капитоновских безобразиях самому государю, – после посещения Сахалина. Смотритель Петя посоветовал им поторопиться с жалобой, потому что, возможно, с Сахалина они уже не вернутся никогда и царя не увидят. Говорят, – на Сахалине сейчас свирепствует японская чумка, и косит всех жителей, как косой.
Екатерина сразу потеряла дар речи, из глаз её полились слёзы. Ей уже представилось, как она умирает на Сахалине от чумки, вдали от дома, – без мужа. Потому что профессор, конечно же, умрёт первым, он старше. Алексей Платонович, желавший наподдавать ямщику горячих лещей, тут же смирился с неизбежным, и заплатил Даниле намного больше, чем требуется, чтобы он тотчас отправился в путь, несмотря на сотрясение головы.
Болезнь у ямщика тут же прошла и они двинулись в путь. Через две почтовые станции вместо хитреца Данилы из повёз такой же хитрец Капитон, с такой же дряхлой кобылой по прозвищу Пурга. И эту, Пургу ямщик тоже никуда не гнал. Старая кобыла тихо и независимо шла сама по себе, и в любой момент отправлялась щипать придорожную сочную кашку – ромашку героического Сибирского тракта…
Ещё в самом начале почтового пути, за Красноярском, Алексей Платонович почувствовал, что скоро им придётся идти на Сахалин пешком, а через Татарский пролив перебираться вплавь или на самодельном плоту. Деньги из-за государственных грабителей с почтовых станций таяли с катастрофической быстротой. И скоро профессору пришлось читать исторические лекции в любом мало-мальски образованном городе.
Зато, благодаря наглости ямщиков и жадности станционных смотрителей, культурно-исторический уровень жителей Сибирского тракта поднялся на высоту. Даже спустя шестьдесят лет многие старики и старушки рассказывали своим правнукам обрывки лекций петербургского профессора.
3 глава
На берегу Татарского пролива, в небольшом захолустном портовом городке Николаевске, супруги Милорадовы пересели с древнего тарантаса на пароход «Байкал». Следом за ними хмурые уставшие солдаты погнали по трапу тридцать измождённых каторжан, скованных одной цепью. Тридцатилетний каторжанин с побитым оспой лицом вёл за собой пятилетнюю дочь.
Но Милорадовы этого уже не видели. Каюты первого класса отделялись от нижней палубы прочной перегородкой. Они же, ступив на вычищенную до блеска деревянную палубу, не сговариваясь повернулись друг к другу и счастливо улыбнулись.
У обоих мелькнула одна и та же мысль: наконец-то закончились все дорожные мытарства, и через два дня они достигнут пункта своего назначения – Александровского порта на Сахалине.
В состоянии эйфории Алексей Платонович забыл закрыть на ключ каюту, и они с княгиней отправились гулять по «Байкалу», отмечая все его достоинства. Новенький пароход успел сделать лишь несколько рейсов, и каждая его пядь блистала белоснежной чистотой. От пожилого усатого строгого боцмана они узнали, что пароход возит почту, солдат, арестантов, пассажиров и грузы, главным образом – казённые.
Каюты «Байкала» были невероятно тесны, но чисты и обставлены вполне по-европейски. В кают-компании, где обедали пассажиры первого класса, стояло новое немецкое пианино. На деревянной стене за пианино висела старенькая, выкрашенная белой краской, арфа.
Княгиня пробовала сыграть на ней греческую мелодию, но инструмент был расстроен, одна струна связана морским узлом, и Екатерина повесила её обратно на крючок. Вероятно, арфа висела здесь просто как украшение кают-компании.
В прислуге были одни китайцы с длинными тонкими косичками, и обращались к ним все – «бой». Повар – тоже китаец, но кухня у него была русская, щедро сдобренная непривычными ароматами китайских специй.
«Байкал» неторопливо плыл к каторжному острову Сахалину, и эта часть путешествия доставила Милорадовым огромное удовольствие.
Небо было ясным, ветерок тихим, и голубые спокойные воды пролива сверкали мириадами ослепительных звёзд. Зелёные весёлые берега острова, усеянные остроконечными горными пиками, были безлюдны, зато в большом количестве виднелись на каменистых пологих склонах громадные стада морских львов, тюленей и котиков. Морские животные были невероятно больших размеров, а их громогласный басовитый рёв разносился над морем на много миль. Когда «Байкал» подходил слишком близко к лежбищам, то этот дикий угрожающий рёв вызывал у пассажиров невольную дрожь. Множество китов, собираясь стаями, гуляли по проливу. Они встречались здесь так часто, что казалось, – люди попали в сказочную страну китов.
В первый же день плавания у профессора пропал кошелёк с деньгами. После некоторого раздумья, Алексей Платонович решил никому не говорить об этом, даже жене. Денег всё равно не найдёшь, а путешествие испортишь. К тому же, он сам был виноват в том, что забыл закрыть каюту. На его счастье, некоторая сумма лежала в потайном кармане атласного сюртука, и их хватит до того момента, пока управляющий Семён Семёнович не вышлет на Сахалин деньги.
Но несчастья продолжали преследовать их. В этот же день Екатерина серьёзно отравилась то ли русско-китайским квасом, стоявшим на столике в их каюте, то ли жареной рыбой на обеде. Через час после обеда у неё началась сильная рвота, закончившаяся судорогами.
Алексей Платонович был в панике. Именно такие судороги были у его первой жены перед смертью. И сейчас он ясно видел опасные предвестники серьёзного отравления. Всегда энергичная и неугомонная Екатерина была необычайно бледна, неподвижна, – холодная испарина покрывала лоб, а стеклянный взгляд, направленный в потолок, вызывал у Алексея Платоновича настоящий ужас.
На их счастье этим же рейсом возвращался домой в Холмск седовласый седобородый врач Дмитрий Денисович Леонидов, никогда не расстававшийся со своим вместительным докторским саквояжем с лекарствами и микстурами от всех мыслимых и немыслимых болезней. Леонидов сразу определил у больной пищевое отравление неизвестным растительным ядом, и принял все меры к тому, чтобы поднять Катю со смертного одра. Профессор ходил вокруг него, словно ребёнок, и кидался выполнять все требования доктора с таким немыслимым рвением, что Леонидов не мог сдержать улыбку.
К четырём часам утра княгине стало немного лучше. Она уже могла смотреть осмысленно, приподнимять руку, чтобы взять стакан, и что-то отвечать доктору тихим, еле слышным голосом…
Алексей Платонович, не отходивший от жены ни на шаг, облегчённо и радостно вздохнул, вытер пот со лба и приоткрыл иллюминатор, чтобы немного проветрить от терпкого запаха лекарств душную каюту. Лёгкий прохладный ветерок пробежал по каюте, жена глубоко вдохнула аромат моря, и тихим осипшим голосом прошептала:
– Больше никогда не буду пить русско-китайский квас. Мне кажется, – я отравилась им.
Немного помолчав, она ещё тише добавила: – Алёша, принеси мне, пожалуйста, молока.
Алексей Платонович поспешил на камбуз. Заспанный кок нашёл стакан скисшего молока, перелил его в глиняную кружку, и профессор аккуратно, боясь пролить молоко на качающейся палубе, понёс его жене.
Ночь была тёплая и звёздная. «Байкал» остановил ход и покачивался на волнах, дожидаясь рассвета. Капитан не желал рисковать. Сахалинский фарватер был мало изучен, а мели здесь попадались и в середине пролива.
Свет корабельных огней отбрасывал на чёрные маслянистые волны золотистые отблески. Но через несколько саженей от парохода уже стояла непроглядная тьма. Море и небо сливались воедино, и не было видно линии, что их разделяла.
На палубе тоже царила полутьма. Её освещал лишь слабый тусклый свет, струившийся из открытых иллюминаторов кают-компании. Там шумно гуляли офицеры, возвращавшиеся в Алексендровск.
На тихую палубу неслись их громкие пьяные голоса; послышался звон разбитого бокала, фальшивая игра на расстроенном пианино и визгливый смех пьяной дамы, смеявшейся так, словно кто-то её щекотал…
Профессор невольно пошёл быстрее. Дурашливый пьяный смех дамы вызывал в нём сильное раздражение и еле сдерживаемую злость. Когда его Катенька была на грани смерти, эта дама пила, веселилась и скакала, как лошадь под звуки расстроенного пианино. Весь вечер её было слышно по всей палубе и наверно в радиусе пяти миль от парохода…
Около их каюты стояла тьма. Голоса и звуки не доносились сюда, и Алексей Платонович на минуту остановился у железных перил, чтобы ещё раз вдохнуть чистого морского воздуха. Перила были холодные, влажные, – покрыты ночной росой. Пароход опасно покачивало. Профессор свободной рукой достал из кармана льняного сюртука белый носовой платок, вышитый женой, насухо вытер поручни и крепко вцепился в холодную сталь.
Вокруг него была непроницаемая темнота, но небеса сияли. Светила огромная серебристая луна. Небо было усеяно крупными мерцающими звёздами. Большая Медведица повисла над пароходом, как коромысло. Млечный Путь протянулся по небу пыльной звёздной дорогой, теряющейся в черной бездне. С неба упала красная звезда, и Алексей Платонович загадал сразу два желания: здоровья Катеньке и получение писем Меншикова.
Пароход очень сильно качнуло, и профессор крепче сжал поручень. Кружку с молоком он продолжал держать в левой руке, стараясь не расплескать. Летящая звезда растворилась в ночном мраке, и он тут же почувствовал, как чьи-то сильные руки стальной хваткой обхватили его ноги, оторвали от палубы и поднимают вверх, чтобы выбросить его тело за борт.
Профессор схватился двумя руками за перила и со всей силы вдавил ноги в палубу. Кружка шумно плюхнулась за борт.
Незнакомец сделал попытку снова поднять его ноги. Он был силён, и в тишине ясно слышалось его натужное свистящее сопение. Алексей Платонович резко обернулся и со всей силы ударил кулаком в невидимую теплую плоть. Удар был так силён, что его кулак онемел, а нападавший вскрикнул от боли. Профессор попытался схватить противника, но пальцы сжали только край скользкой влажной ткани. Ткань выскользнула из рук, и во тьме послышались тихие шлёпающие шаги убегавшего человека. Незнакомец был босиком.
Алексей Платонович ринулся следом, но через несколько саженей поскользнулся и со всего маху упал на доски палубы, обильно покрытые предутренней росой. Он медленно поднялся и несколько минут отходил от накатившей слабости. В ушах слышался тонкий комариный писк, а голова медленно кружилась… Слабость вскоре прошла, и он обошёл пароход кругом.
Офицеры в кают-компании были пьяны, как сапожники, большая их часть уже разбрелась по каютам. Осталось только трое. Седой капитан спал, уткнувшись лицом в клавиши рояля. Молодой прапорщик елозил по столу руками и ржал по лошадиному. Ржание он перемежал диким пьяным смехом. Третий офицер, белобрысый безусый мальчишка в расстёгнутом мундире, посмотрел на профессора несчастным осоловелым взглядом и горько заплакал. Весёлая дама исчезла.
Старый китаец с тонкой косичкой собирал со стола на железный поднос пустые бутылки и грязную посуду. Алексей Платонович попытался у него что-либо узнать, но «бой» почти ничего не понимал по-русски.
Профессор вышел из кают-компании, спустился на нижнюю палубу, еще более тёмную, и пристально оглядел спящих. Люди спали на палубе вповалку, и, спасаясь от сырости, плотно прижимались друг к другу. Слышался глухой плеск волн о корму, храп, изредка скрежетали кандалы. На спящие неподвижные лица падали чёрные сумрачные тени. Ни одна тень не шелохнулась, не вздрогнула, и Алексей Платонович пошёл в свою каюту. Искать кого-либо в этой темноте было бессмысленно…
Оставшуюся часть пути он пристально вглядывался в окружающие лица, пытаясь отгадать, кто напал на него ночью и почему? Неужели, к этому имеют отношения письма Меншиков.
4 глава
К концу августа супруги Милорадовы наконец-то увидели с верхней палубы небольшой сахалинский порт Александровск. Пароход «Байкал» встречали девять китов, резвившихся на морской глади, словно деревенская молодёжь на Красной горке.
В Александровской бухте было так же малолюдно как и на Сибирском тракте. У причала покачивались на волнах потрёпанный военный корабль «Святой Николай» и небольшая купеческая бригантина «Мария Египетская». Бригантина готовилась к отплытию, и несколько полуголых матросов, крича и ругаясь, поднимали заштопанные паруса.
Милорадовы спустились по качающемуся трапу на деревянный причал, и к ним резво подбежал невысокий чернявый бородатый кучер цыгановатого вида в красном парадном кафтане. Без всяких приветственных слов, он молча забрал у них поклажу, сложил чемоданы и саквояж в жёлтую несуразную вышедшую из моды коляску, быстро сел на козлы и взялся за вожжи. Вороная донская лошадь с горбоносой мордой, длинной шеей и массивной грудью покосилась карим глазом на пассажиров и недовольно заржала.
И молчаливый кучер стал ласково разговаривать с лошадью, у которой была интересная кличка – Рыбка. Екатерина улыбнулась и прошептала мужу, что первой их поприветствовала на Сахалине лошадь.
Профессор назвал адрес, и коляска неторопливо двинулась к дому мадам Золотко. Екатерина поправила на шеё изумрудное ожерелье, мельком оглядела своё модное зелёное бархатное платье, убедилась, что всё в порядке, и приподняла широкие поля зелёной же – под платье – шляпы с белым атласным букетиком ландышей, чтобы без помех рассматривать Александровск.
Городок был небольшой, одноэтажный, площадью около одной квадратной версты. Всюду чистота и порядок, нигде не было луж и мусорных куч, даже в районах бедноты. Всё было построено из дерева: дома, церковь, мечеть, почтово-телеграфная контора, полицейское управление с типографией, лавка колонизационного фонда, военные казармы и тюрьма. На высокой остроконечной скале возвышался деревянный маяк. К маяку шла крутая лестница с перилами. По лестнице вверх вниз бегали босоногие мальчишки.
На углу Солдатской и Писарской, за колониальной лавкой, стоял деревянный ресторан «Версаль», самого невзрачного, непрезентабельного вида. Около ресторана дрались два молодых матроса в изорванных парусиновых рубахах. Несколько моряков наблюдали за ними со стороны. Сама драка больше напоминала английский бокс, и пьяные зрители весело и вдохновенно, криками и смехом, подзуживали дерущихся.
Купчиха Виктория Золотко жила на окраине Александровска, на невысоком холме, в двухэтажном деревянном кружевном доме, выкрашенном в жёлто-канареечный цвет. Искусная кружевная отделка дома, напротив была белоснежной, и всю эту деревянную золотую красоту окружал высокий синий забор.
С холма открывался отличный вид на Татарский пролив. Отсюда были видны парусник, летящий по волнам, чёрные пятна рыбацких лодок, фонтаны китов и нежный розовато-сиреневый закат, захвативший всю широкую линию морского горизонта…
Виктория Золотко встретила их у раскрытых ворот своего дома невероятно жаркими объятиями. Это была желтоглазая шатенка, – полная, невысокая женщина около 60 лет, сверх меры напудренная и нарумяненная. Лицо её было некрасиво, мужеподобного вида, голос низкий, властный с хрипотцой, движения резкими, размашистыми, и с первого взгляда казалось, что это - бой-баба с грозным жёстким характером. Но, хорошо узнав эту женщину, – каждый невольно проникался уважением к её уму, деловой хватке и жалости ко всем бедным и угнетённым. Мадам Золотко, в отличие от других купцов, часто подавала милостыню бедным поселенцам, и каждую субботу оправляла в тюремный лазарет два ведра малосольной рыбы.
Хозяйка была в самом праздничном виде, сообразно её пониманию красоты и моды, отставшей от столичной лет на тридцать. Она надела золотистое парчовое бальное платье без декольте, с огромными пышными рукавами-буфами и высокой талией, находящейся сразу под объёмной пышной грудью. На голове сияла золотая парчовая шляпа, украшенная огромной жёлтой розой.
Золотистая парча искрилась и переливалась под вечерним солнцем так, что казалось жёлтые глаза Виктории блистали золотыми искорками. Как видно, родственница решила оправдать свою фамилию и полностью соответствовать ей.
Выглядела Золотко вполне здоровой и бодрой, хотя этой весной, судя по её письму, собиралась помирать. А встретить их не смогла потому, что только вернулась из Холмска, где задержалась не по своей вине.
После бани с еловыми вениками Золотко провела гостей в небольшую уютную столовую, обставленную светлой мебелью и пропахшую ароматом ванили и корицы. Стены столовой были обиты китайским шёлком с рисунком опавших осенних листьев, на стене висели швейцарские часы в деревянном корпусе и вышитая крестиком картина – «Осень». Белый пушистый кот с голубыми глазами – Снежок – ловил на окне мух.
Стол, покрытый белоснежной кружевной скатертью, был уставлен всевозможными рыбными диковинными яствами и хрустальными вазочками с разноцветной икрой. Здесь была даже синяя икра какой-то диковинной японской рыбки. В середине стола возвышались графин с медовухой и армада бутылок с винами и другими горячительными напитками, привезёнными со всех концов света: мараскин, саке, марсала, текила, джин, виски, мадера, листовка настоянная на смородиновых листьях, и африканская пальмовая водка Додома.
Пока гости усаживались и мельком разглядывали стол, Виктория живо сдвинула в сторону на окне белоснежные кисейные занавески и открыла его настежь, чтобы родственники во время застолья любовались Татарским проливом, сиреневым закатом и всем, что колыхалось и плавало в зелёно-изумрудных волнах. Из открытого окна в комнату стали вливаться мелодии моря: монотонный шум прибоя, крики чаек и трубный длинный звук уходящего парохода.
Хозяйка уселась во главе стола на стул с высокой резной спинкой и весело предложила гостям перекусить, чем Бог послал. Послал Бог только рыбные блюда. Раскрасневшиеся после жаркой бани, Милорадовы с большим удовольствием приступили к праздничной трапезе.
Екатерина была особенно голодна. В последние дни она, боясь нового отравления, пила только молоко, которое перед этим по собственному почину проверял на себе профессор.
Алексей Платонович съел ложку синей икры с кусочком хлеба, прожевал безвкусную синеву, и, не скрывая тревоги за исторические письма, спросил:
– Милая сударыня, Виктория – хм-м-м… Как вас по батюшке, я забыл…
– Лучше зовите меня Виктория, можно – мадам Золотко. Меня все здесь так зовут, – весело и добродушно подсказала Золотко.
– Мадам Золотко, приношу глубочайшие извинения за то, что сразу же перешёл к делу, но я переживаю за письма Меншикова, и хотел бы узнать: они у вас? В целости и сохранности?
Виктория печально вздохнула:
– Пока у меня писем нет. Но я договорилась их выкупить у бывшего дворянина, и бывшего каторжанина, а ныне матроса Романа Воронцова. У него есть два письма Меншикова к его прекрасной бабушке, и он желает их мне продать.
– А мне можно переговорить с Романом Воронцовым? – нетерпеливо спросил Алексей Платонович.
– Нельзя. Весной Роман ушёл на корабле в Кейптаун, и по слухам вернётся только в октябре.
– Но мы не можем ждать так долго, – с ужасом воскликнула Екатерина.
– А почему не можете? Куда вам торопиться, дорогие мои золотые родственники? Живите здесь на здоровье, – у меня места много, на весь дом три человека: я, мой сынок Вася и моя родственница – бабушка Ангелина, – мило улыбнулась гостеприимная Виктория.
Екатерина, прижав руки к груди, пролепетала:
– Милая голубушка… Сестрица, мы не можем возвращаться домой зимой. Мы еле-еле летом добрались до Сахалина, а зимой нас ямщики точно где-нибудь заморозят, в сугробе похоронят и ледяной крест поставят.
– А зачем, вам возвращаться на лошадях? Поедете домой морем, на корабле до Санкт-Петербурга, – с великим комфортом, а там уж доберётесь до своей провинциальной дремучей Рязани. Петербург и Рязань ведь почти рядом.
Екатерина округлила «оленьи» глаза и уточнила:
– Не совсем рядом. И потом, чтобы добраться от Сахалина до Петербурга, надо полмира проплыть.
– Вот и хорошо, бриллиантовая моя, золотая сестрица! Зато полмира посмотрите. Заедете в Китай, Индию, Персию, всю Африку обогнёте и всю Европу тоже. Об этом все люди на земле мечтают, а вам, милая Катюша, – я вижу это по вашему лицу, – такое прекрасное путешествие почему-то не по душе, – шутливо погрозила пальцем Золотко.
– Я боюсь моря, и видеть полмира, болтаясь среди штормов и кораблекрушений, не желаю, – сдержанно проворчала Екатерина, и с горя съела ложку икры зеленовато-серого цвета.
– Вы не переживайте, золотко моё Катюша, доплывёте вы до Петербурга. Не так уж часто корабли тонут. Почти все корабли доплывают до места назначения, – обнадёжила Виктория.
– Спасибо, сестрица Виктория, вы меня утешили. Мне стало легче, когда я узнала, что только НЕКОТОРЫЕ корабли НЕ доплывают до места назначения и тонут в пучине океана.
– Многие люди плавают, и всем очень нравится. Я сама в молодости с мужем часто плавала, и мне это тоже нравилось. Сейчас меня рыбное дело держит. Я скупаю улов у местных рыбаков в слободке, солю на своей маленькой фабрике и продаю. Большую часть рыбы покупает тюрьма. Если бы не эта фабрика и сын, я хоть сейчас отправилась бы в Африку или Индию. Там всё интересно – не так, как у нас. В Индии есть огромные животные - слоны называются. У них длинный-длинный нос, а на самом деле это рука, и уши у них огромные, словно зонтики. В Индии много чего есть. Там обитают маленькие драконы – ящерицы; длинные-предлинные ядовитые змеи; смешные обезьянки, – совсем, как люди; райские разноцветные птички и ещё много всякой звериной странности.
А вообще, дорогие мои родственнички, я советую вам оставаться жить у нас на Сахалине. Я не понимаю, как вы там живёте в своей дремучей Рязани? Кругом один лес, а лес – это столбы, пни и палки, и никаких морей. А у нас – посмотрите какая красота: глянешь вперёд – море, глянешь назад – море, глянешь налево, направо, вниз - и везде море-океан. Красота!
- А, я привыкла к своему прекрасному дремучему лесу и Алёша тоже, - княгиня съела ложку терпкой фиолетовой икры. После этой, отвратительной на вкус, икры у неё перекосило лицо, и всё стало казаться фиолетовым. Даже остров Сахалин, откуда она уедет неизвестно когда…
Мадам Золотко приняла перекошенное лицо сестры за недовольство морем и простодушно продолжила:
- Ну как вам может один лес нравиться? Это потому, что Вы никогда настоящий океан не видели. А увидели бы его необъятность, и забыли бы про свой рязанский дремучий лес. Там же в лесу одна темнота! У нас на Сахалине тоже везде леса. Так я их боюсь, как чёрта. Мне всё кажется, что кругом дикое зверьё и черти под корягами.
- Вообще-то, милая Виктория, несмотря на то, что я живу в Рязани - я видела Балтийское, Чёрное и Средиземное моря. Кроме того, я плавала на корабле во Францию и в Италию, - снисходительно улыбнулась Екатерина.
- Чёрное и Средиземное море – это же лужа! Вот наш Тихий океан – это настоящий океан! – авторитетно отрезала Золотко.
Профессору надоело слушать спор о том, что лучше – прекрасный Сахалин или дремучая Рязань, и он вежливо спросил хозяйку:
- Мадам Золотко, скажите, пожалуйста, зачем вы нас сюда вызвали? Чтобы мы проехались на перекладных от Рязани до Сахалина, а потом посмотрели Африку?
Виктория сникла и откровенно расстроенным голосом протянула:
- Конечно, мой голубчик, золотой мой, яхонтовый, не за этим я вас позвала. У меня великое горе. Я вызвала вас, чтобы вы нашли мне двух пропавших людей: одну женщину и одного старика. Сначала я вкратце расскажу вам всю эту запутанную, странную историю…
Профессор перебил её:
- Мадам Золотко, пардон, прошу извинить меня, что перебиваю вас…
В ответ Золотко деланно приятно улыбнулась и перебила его:
- Извиняю, вас, пардон, мерси, данке шон. Вы же – профессор, а профессора могут перебивать студентов.
- Вы учились в университете?
- Я закончила три класса церковно-приходской школы. Там меня научили читать, писать, считать деньги, и объяснили, что кроме России есть ещё другие страны. Так что, я почти образованная дама. Особенно меня хорошо научили считать деньги, поэтому, когда моя маман разорила нашу дворянскую семейку своими модными нарядами и балами, я занялась торговлей и с тех пор более менее процветаю. А теперь продолжайте, глубокоуважаемый профессор.
- М-м-м… я забыл, что хотел спросить, - пробасил Алексей Платонович и съел ложку золотисто-жёлтой икры.
Раз муж забыл свой вопрос, за него спросила Екатерина:
- Виктория, а зачем вы позвали моего мужа искать пропавших людей? У вас же на Сахалине есть своя полиция и, конечно же, есть свои отличные сыщики. Надо было им поручить это запутанное дело. Всё же местным приставам легче искать пропавших людей.
- Углегорскому поручили, а он – этот сыщик-путаник – ещё больше всё запутал и никого не нашёл. И за что этому болвану жалованье платят, никак не пойму? - недовольно хмыкнула Золотко.
Профессор наконец-то вспомнил, о чём хотел спросить:
- Мадам Виктория, а откуда вы узнали, что я иногда ищу пропавших людей?
- Это мне голубушка Катенька о вас в письме написала. Она так интересно описывала, как вы находите убийц и пропавших девиц, что я решила срочно вас вызвать к себе. Должны же вы своим бедным несчастным родственникам помочь. Ой, у меня, кажется, пирог горит. Куда же делся повар?
Виктория вскочила из-за стола и унеслась, забыв закрыть дверь. В открытую дверь просочился запах гари.
Профессор откинулся на спинку неудобного стула, расстегнул сюртук, взглянул в окно на бескрайний Татарский пролив, укоризненно посмотрел на жену и еле слышно пробормотал:
- Спасибо тебе, душенька, что ты сообщила обо мне Виктории. Теперь ты понимаешь, что твой длинный язык довёл тебя до каторжного Сахалина.
Екатерина виновато вздохнула, съела ложку розовой икры, и с любопытством посмотрела на икру серо-стального цвета. Её передёрнуло от морской серости, и она не стала пробовать эту серую дрянь. У неё и так не было никакого настроения. Два месяца с мучениями добираться до Сахалина, чтобы узнать, – писем нет и неизвестно, когда они приплывут.
Алексей Платонович бесстрастно продолжил:
- Надеюсь, душенька, – у тебя нет сестриц на Папуа Новой Гвинее? А вообще, где у тебя ещё есть родственники, кроме Сахалина?
Екатерина театрально громко вздохнула и виновато сообщила:
- У меня есть двоюродная тётушка в Австралии и племянница в Чили, но я потеряла их адреса.
- Как хорошо, что адреса иногда теряются, - обрадовался Алексей Платонович и смело попробовал икру серо-стального цвета. Он тоже решил перепробовать всё это разноцветное изобилие.
Виктория вернулась с огромным, чуть подгоревшим пирогом, от которого несло жаром печи так, что в столовой стало жарко. Хозяйка выставила блюдо в центр стола и показала на него театральным жестом, как на чудо-юдо:
- Японский рыбный пирог Фукусима. Специально для вас испекли. Этот пирог подают к столу японского императора. Здесь семь сортов рыб и одна ядовитая рыбка… м-м-м… забыла её название. Но если эту ядовитую рыбку правильно приготовить - она очень вкусная. Эту Фукусиму мне состряпал настоящий японец Хиросима, разорившийся дворянин, поэтому – можете есть спокойно. Наслаждайтесь, дорогие мои родственники, пирогом японского императора, чтобы было вам что вспомнить на старости лет. В Рязани вы такого не попробуете.
Виктория отрезала три больших куска пирога и выложила их на японские тарелки, расписанные ветками цветущей сакуры.
Милорадовы одновременно с большим подозрением посмотрели на свои императорские доли Фукусимы, приготовленные разорившимся дворянином.
Хозяйка смело откусила добрый кусок пирога, прожевала и радостно сообщила:
- Вот видите, я жива и не умерла! Так что ешьте спокойно мою Фукусиму от Хиросимы.
Катерина продолжала смотреть на свою порцию, и Виктория весело сказала:
- Не бойся, голубушка, ты свою осиную талию не испортишь. Рыба очень полезна: от неё не толстеешь, а только молодеешь. Я ради омоложения в последнее время ем одну рыбу, но что-то здоровья и молодости не прибавляется, а талия всё равно расширяется.
Хозяйка печально вздохнула, и посмотрела на свою, туго стянутую корсетом из китового уса, талию. Даже в корсете она была великовата, а уж без корсета её и вообще бы не было.
Профессор есть не стал, а поинтересовался:
- А где этот разорившийся японский дворянин научился готовить? Насколько я знаю, в дворянское воспитание не входят уроки приготовления пищи.
- Конечно, он не дворянин, а, может, и не Хиросима, а какой-нибудь Кавасаки, – простодушно сказала хозяйка. – Этот Хиросима думает, что я дура и поверю в его дворянское воспитание. На самом деле, я подозреваю, что он бывший повар или самурай, и сбежал из Японии, потому что там что-то натворил. Раньше Хиросима работал в ресторане «Версаль» поваром, и его готовку матросы очень хвалили. А потом я переманила его к себе. И Хиросима сразу согласился. У меня же не «Версаль», где надо кормить толпу пьяных матросов, которым всё равно, что есть. Они всё равно Фукусиму от Хиросимы не отличат. Им что подешевле и пожирнее подавай. Так что, я сделала прекрасное приобретение. И Хиросима тоже не прогадал. У меня - не работа, а райское наслаждение, – люди в доме все хорошие, и всё здесь чинно, благородно, в отличие от пьяного драчливого «Версаля».
Мы люди непритязательные – готовь, что хочешь, лишь бы это было вкусно. И гости у меня бывают все приличные люди, воспитанные. А самое главное, гости у меня бывают редко и в маленьком количестве, поэтому Хиросима всегда может заняться своей любимой рыбалкой. Мой повар не может жить без моря. Наверно, он родился на берегу моря. Хотя все японцы родились на берегу моря. Они живут на острове, и у них кругом один океан. Ещё Хиросима говорил мне, что в Японии большие проблемы с землёй. Она у них от частых землетрясений то трескается, то ломается, то проваливается в преисподнюю. Бедные, несчастные японцы! У нас тоже бывают свои землекрушения, но не такие опасные, как там. По крайней мере, наши сахалинские дома под землю не проваливаются. В общем, Хиросима доволен мной, а я им. И всем хорошо!
- А что он ещё рассказывал о Японии? – заинтересовалась Екатерина и отпила глоток мадеры.
- А я откуда знаю? Я с ним не разговариваю. Он говорит только по-японски, а я только по-русски.
- А как же вы общаетесь с поваром? – удивился профессор и повесил сюртук на спинку стула. В столовой было жарковато.
- Мой кучер Артём хорошо знает японский. Он раньше был матросом и много лет ходил на китобое мимо Японии. А восемь лет назад, в ураган, порвался шкентель* и ему перебило руку. Она долго болела, потом еле-еле отошла, но в море с больной рукой уже не пойдёшь. Вот Артём ко мне и прибился. Пришлось его взять, из жалости. У него ни семьи, ни детей, ни дома. Несчастный человек, но очень хороший – работящий и честный. А что же вы, мои золотые, пирог-то не едите? Фукусима почти остыла, а рыбный пирог надо есть горячий. Холодный он не такой вкусный.
Алексей Платонович под упорным нажимом хозяйки приступил к своей Фукусиме. Екатерина съела ложку красной икры и, чтобы не обидеть родственницу, храбро откусила кусок императорского пирога. Фукусима оказалась отменно вкусной – не зря Виктория хвалила её.
Хозяйка, взглянув на гостей, довольно улыбнулась и деловито, но очень тихо, почти загадочно, продолжила:
- А теперь слушайте мою страшную историю о пропавших людях. Сначала расскажу о Цветане. Недалеко от меня живёт семья черногорцев по фамилии Лепа. Знаете, профессор, такую страну – Черногория?
- Знаю, - ответил профессор и зевнул.
- Если стесняетесь, дорогой профессор, что не знаете эту неизвестную Черногорию, так вот… Это крохотная страна где-то около Греции или Турции, а может быть, около Африки. В общем, где-то там далеко за морем… Я сама про Черногорию узнала, только когда эти черногорцы к нам приехали.
Приехали к нам в Александровск Лепа: бабка Снежана, её сын Мирослав, его жена Цветана и дети: сын Тихомир и дочери Весна и Ягода. Построили они недалеко от меня, на склоне, домик. Отец Мирослав с сыном Тихомиром стали рыбачить, а два года назад – оба пропали в море. Не вернулись с рыбалки. Потом все говорили, что они в пираты подались. Почему так говорили – никому неизвестно, но у нас тут и китайские пираты иногда балуют. Наши-то в пираты почему-то не идут. Видно, не пиратская наша русская душа, не морская. Наша душенька ближе к земле, потому наши больше любят на дорогах разбойничать с топором, да с вилами.
А вот китайских пиратов только выведут, а они опять появляются. И сами китайцы от них страдают… О чём это я говорила? – задумчиво спросила Виктория и почесала нос.
- О пиратах, - подсказала Екатерина.
- О пиратах… А при чём здесь пираты и Серафим с Цветаной? – Золотко вздохнула и продолжила: - Дорогой профессор, а что означает слово Лепа?
- По древнеславянски – это «красиво», «красота», «краса». Вспомните наше слово – лепота.
- А Цветана мне говорила, – так её деда звали. Это что же, мужику дали имя – красота?
__________________________________
* Шкентель – трос такелажа
- Ничего странного, что мальчику при рождении дали это имя. Каждая мать желает, чтобы её сын был красивым и прожил жизнь красиво. В старину и у нас давали такие имена.
- М-м-м… Лепа… лепота… красота… хм-м-м… в общем, никакой красоты там нет, одни несчастья. Оба мужика Лепа пропали, в доме остались одни женщины, и, как обычно у нас делается, – у них две дороги: или идти в продажные девки, или начать рыбачить. Лепа выбрали второе, стали с горем пополам выходить в море. Но рыбалка – тяжёлое занятие, это не для женщин, да и рыба не всегда бывает: то шторма зарядят, то муссоны, то цунами, то рыба уходит от берега. На лодке-то далеко в море не пойдёшь, а парус женщинам тяжело ставить и убирать.
Я решила немного помочь им и предложила Цветане убираться в моём доме. Цветанка с радостью согласилась. Работа у меня - для неё просто наслаждение, а не труд. А первого апреля произошло странное: пришла Цветана ко мне на уборку, а домой не вернулась. И пропасть-то ей некуда было - их домик в пяти минутах ходьбы от моего двора. Через неделю после исчезновения Цветаны нашёлся её сын Тихомир. Он рассказал, что с ними случилось в море. Неожиданно поднялся страшный шторм, паруса сорвало, вёсла поломались, отца смыло в море, а Тихомира неделю носило по волнам, и отнесло к Японии. Там его подобрал персидский парусник. Капитан взял его матросом, а в Персии продал в рабство. Через полтора года Тихомир чудом сбежал от своего хозяина, добрался до персидского порта, нанялся юнгой на английский корабль, идущий до Индии, а там перешёл на русский клипер, державший курс на Владивосток.
Когда Тихомир вернулся домой, бабка Снежана ему что-то плохое наговорила, и Тихомир, как мне доложила кухарка купца Серебренникова - Зинаида, пообещал убить моего сына Васеньку. Мол, это он виноват, что его мать Цветана исчезла. Но я уверена, милые мои, – Васенька ни в чём не виноват! Он у меня добрый и хороший мальчик. Виктория повернулась к Кате и, наклонившись к ней, с душевной мягкой ноткой в голосе, печально продолжила:
- Ты не представляешь, моя голубушка, как моё сердце разрывалось на части от этой несправедливости. Может, Цветана сбежала куда-нибудь со своим очередным хахалем, а моего сыночка из-за этого убьют… Ох-хо-хо, горе моё горькое…
Неожиданно в столовую вошёл высокий рыжий кудрявый парень лет двадцати с бородой и ярко-голубыми глазами навыкате. Он был босиком. Одет по-крестьянски, в вышитую красную рубаху-косоворотку, подпоясанную чёрным пояском, и в белые льняные штаны. На рыжих волосах лежали высушенные водоросли, свёрнутые подобно цветку.
Парень посмотрел на Викторию хмурым взглядом и плаксиво пробасил:
- Папа, я не хочу рыбу. Надоела мне эта рыба, надоела икра. Хочу мясо, хочу котлету.
Виктория смущённо всплеснула руками и густо покраснела:
- Это мой сын Васенька… Васенька, я не папа, а мама. Сколько раз тебе это говорить? Кто тебя выпустил? Я же сказала бабушке Ангелине, чтобы ты сегодня тут не появлялся и нашу родню сразу не пугал. Васенька, зачем ты морскую капусту на голову нацепил?
Вася тряхнул рыжими кудрями и беззаботно засмеялся:
- Это морской волшебный цветок. Мне его бабушка сделала. Она сказала: так я красивее буду и все девки за мной будут бегать. И Ягода тоже прибежит.
Виктория смущённо вздохнула, встала из-за стола и убрала с головы сына «волшебную» морскую капусту.
Вася сел за стол, развалился как загулявший купец, и капризно, как ребёнок, проскандировал:
- Хочу котлету! Хочу котлету!
Хозяйка покраснела ещё пуще, и печально продолжила:
- Извините, дорогие мои гости, не обращайте на Васю внимания. Он у меня немного дурачок! Когда ему было семь лет, мой муж, капитан небольшого клипера взял нас с собой в море. Корабль попал в сильный шторм, стал тонуть, в шлюпку успели сесть только я, один матрос и Вася. А мой муж утонул на его глазах. С тех пор Васенька немного головой повредился и меня папой зовёт. Наверно, не может перенести того, что папа пропал.
- Повр анфан,* - вздохнула Екатерина и печально посмотрела на бедного ребёнка.
Вася громко крикнул:
- Папа, хочу котлету!
Виктория сцепила зубы и со слезами на глазах бросила:
- Иди к Хиросиме! Я ему приказала тебе котлет наделать! Иди и на кухне ешь свои котлеты.
- Не пойду! – нагло заявил Вася.
- Почему не пойдёшь?
- Хиросима плохая. Она сделала котлеты из рыбы.
- Я тебе сколько раз говорила, Хиросима – это мужчина, дядя.
- А почему он такой маленький, у него нет бороды и он в халате ходит?
- Он японец, у них нет бород, и все японские мужчины ходят в халатах. Кто тебя выпустил из комнаты?
- Бабушка.
В столовую вошла семидесятилетняя маленькая сухая старушка, согбенная, с остреньким лицом и голубыми ясными глазами. Одета она была, как и Вася, по-крестьянски, в голубой ситцевый сарафан в ромашку и белую вышитую сорочку, на голове – белоснежная косынка, украшенная по краям кружевами. На ногах белые валенки.
В руках старушка держала три леденца на палочке – «Золотые рыбки». Таких золотых рыбок и петушков, сделанных из плавленого сахара, городские торговки обычно продают на базарах и на каждом проезжем многолюдном углу.
Старушка обошла стол и, погладив Милорадовых по головам, вручила сахарных рыбок:
- Кушайте на здоровье, дорогие гостюшки. Это золотые сахалинские рыбки. Меня зовут бабушка Ангелина, я няня Васеньки. А вас как зовут?
Гости представились. Вася с удовольствием облизывал рыбку-леденец. Милорадовы, не сговариваясь, положили конфеты на тарелки. Лакомиться сахарными рыбками в обществе было неприлично, бабушка обиделась на них и стала упрашивать попробовать рыбок. Пришлось супругам Милорадовым по разу лизнуть сахарные леденцы.
Бабушка довольно улыбнулась, потуже завязала платок, зашла за спину Виктории, наклонилась к её уху и громко, как говорят глухие люди, крикнула:
- Доченька, где котлеты?
Виктория вскочила с побагровевшим лицом со стула и нервно крикнула в ответ:
- Идите вы все к Хиросиме! Котлеты у него.
- У него нет котлет, - печально сказала бабушка и погрозила тонким морщинистым пальцем.
- Я ему дала кету и свиное сало, чтобы он сделал котлеты. Иди и скажи ему: дай котлеты! Ох, хотя он же не знает по-русски, надо звать Артёма, – Виктория плюхнулась на место, поморщилась, словно от боли, и схватилась за голову.
_________________________________________
* Повр анфан – бедный ребёнок (фр.)
Ангелина тоненько жаловалась:
- Я сто раз сказала Хиросиме: дай котлету, дай котлету. А он молчит, кланяется и улыбается. Доченька, иди и скажи ему, этому японскому глухарю: мы хотим котлет. Надоела его Фукусима и сырая рыба.
Виктория подставила руку под подбородок и обречённо продолжила:
- Рыбу есть полезно. От рыбы молодеют. Посмотри на Хиросиму. Ему сорок лет, а выглядит на двадцать. Это потому, что он всё время ест рыбу.
Вася перестал облизывать «золотую рыбку» и весело крикнул басом:
- Котлету! Мы с бабушкой не будем молодеть, мы будем стареть от котлет!
Вася повторял свою речёвку снова и снова. Хозяйка закрыла уши, встала из-за стола, подошла к открытому окну, выходившему во двор, и нервно крикнула куда-то вдаль:
- Артём! Артём! Где ты? Срочно иди ко мне с Хиросимой!
Вася набычился и сказал:
- Артём ушёл с Ягодой! А Хиросима спрятался.
Бабушка Ангелина стала жаловаться Кате:
- Они меня с ума хотят свести. Хотят в жёлтый* дом отправить. Слышите, господа хорошие, что они говорят! Говорят, что Артём с Ягодой ушёл. А разве может ягода ходить! А до этого, здесь Сметана и Весна ходили-бродили. И эта сметана называла себя Сметаной и всё время смеялась надо мной. И Весна смеялась! Говорила мне: «Я – Весна, а не осень, и не зима». Видите, как они меня обижают и дурой выставляют.
Виктория глубоко, со свистом, вздохнула, взяла себя в руки и терпеливо пояснила бабушке:
- Бабушка, это не Сметана была, а Цветана! А Ягода и Весна - это имена девушек. А девушки ходят на ногах.
- Не могут девушки быть Ягодой, Весной и Сметаной. Таких имён не бывает. У них другие имена! Я знаю – это они прячутся от полиции.
- А в Черногории есть такие имена, - уныло вздохнула Золотко.
- Нету такой страны Черногория! Мне учитель гимназии арифметик Зеленчук сказал, что такой страны не знает. Значит, её нет! Это вы смеётесь надо мной, издеваетесь над больной несчастной старушкой. Вы меня хотите с ума с вести! Вы хотите моей смерти, – с плачем крикнула бабушка Ангелина и погрозила сухоньким маленьким кулачком Виктории.
Хозяйка повернулась к Милорадовым:
- Вот видите в каком дурдоме я живу. Подождите меня, пожалуйста, я сейчас отведу их в другую комнату к котлетам, запру и мы спокойно поговорим.
Золотко нежно взяла за руку Васю с бабушкой и, как детей, повела к выходу. Милорадовы остались в столовой одни.
Настенные часы в деревянном корпусе бесстрастно отсчитывали время. Недоеденная императорская Фукусима совсем остыла.
Екатерина в сотый раз обречённо вздохнула и съела ложку лимонно-жёлтой икры. Она решила с горя перепробовать все виды разноцветной икры. Чтобы было что вспомнить на старости лет, как советовала ей сестра.
Дышать стало неимоверно тяжело и княгиня немного распустила впереди тугую шнуровку корсета. В столовой наступила тишина. Шумело море, кричали чайки, тикали швейцарские настенные часы, мурлыкал кот. Екатерина загрустила и провела рукой по любимому изумрудному ожерелью. Изумруды были тёплыми, они всегда напоминали ей ласковое тепло её бабушки.
__________________________________
* Жёлтый дом – сумасшедший
На колени к ней запрыгнул белый пушистый Снежок. Кот потёрся об её шею, и примостился спать. Екатерина провела рукой по белой шелковистой шерсти. Снежок напомнил любимого рыжего кота Василия.
Профессора уже тошнило от разноцветной икры. Он встал и прошёл к окну. С моря дул прохладный ветерок и лёгкие кисейные занавески колыхались, как крылья бабочки, – то приникали к окну, то взлетали вверх. С холма открывалась широкая морская панорама. Закат стал бледно-сиреневым. К причалу пристали две рыбацкие лодки, рыбаки перегружали улов в плетеные корзины. Около одной из лодок стояла многочисленная шумная семья рыбака. Их крики долетали до столовой отдельными обрывками.
В столовой продолжала стоять тишина и Екатерина, поёжившись, виновато протянула:
- Алёшенька, прости меня! Я же хотела, как лучше. Сестра мне написала, что у неё есть письма Меншикова, и я показала это письмо тебе. Я хотела тебя порадовать. А теперь не знаю что делать. Это какой-то ужас! Проехать тысячу вёрст, чтобы попасть в Александровский дурдом. Страшнее ничего не придумаешь. Что теперь будем делать?
- Будем ждать письма Меншикова, – задумчиво пробасил профессор.
- А если Воронцов утонет в море?.. Я хочу домой, в свой дремучий лес! Хочу домой, хочу домой! – проскандировала Екатерина.
- Подождём месяц. Если Воронцов не вернётся через месяц, поедем домой, – прищурив глаза, сказал профессор и вздохнул.
- Целый месяц! – с ужасом простонала Екатерина и съела ложку изумрудной икры. Её уже тошнило от икры, но не попробовать зелёную она не могла. Ведь такую изумрудную икру невозможно нигде даже увидеть.
В столовую с пожелтевшим потрёпанным листком бумаги в руке вошла бледная Виктория. Она торжественно-печально вручила листок Алексею Платоновичу, плюхнулась на стул и грустно сообщила:
- Пока это только одно письмо Меншикова. Я хотела вам его отдать, когда найдёте Цветану и Серафима. Но решила вручить сейчас, а то Вы испугаетесь моего дурдома и сбежите в свою Рязань.
- А где второе письмо? - спросил профессор, разглядывая пожелтевший, потёртый на сгибах листок бумаги определённо – любовного письма.
- За второе этот жлоб Роман запросил слишком много денег, у меня их не было, но я его обязательно куплю, когда он вернётся домой… Алексей Платонович, это настоящее письмо Меншикова, или Роман меня обманул?
- Очень похоже на настоящее. Но точнее я могу сказать, только когда сверю его в государственном архиве с другими письмами Меншикова.
- Будем надеяться, что Роман меня не обманул, а теперь слушайте дальше мою страшную историю. Вместе с Цветаной пропал дед Серафим, отец Саввы Серебренникова. У Серебренниковых тоже фабрика по засолке рыбы, но намного больше моей, потому что они владеют своим небольшим рыбацким флотом. Я же покупаю рыбу у наших рыбаков.
В Александровске Серебренниковы: Серафим, его сын Савва и внук Сергей, –считаются одними из самых богатых людей города. В тот день, когда пропала Цветана, дед Серафим пошёл ко мне, чтобы занять соли для их фабрики, и тоже пропал. Сразу хочу пояснить, что у нас соль привозная, дорогая, часто случаются перебои из-за плохой погоды, и каждый старается сделать побольше запасов.
Серафим пропал, – теперь Савва и Сергей тоже точат на Васю зуб. Якобы – мой сын что-то сделал с их дедом Серафимом. Поэтому, я вас очень прошу, найдите Цветану и Серафима живыми или мёртвыми, и найдите их убийцу, а то они моего Васеньку точно прибьют. А он – моё единственное сокровище. Я его ещё женить хочу.
- Вы думаете, Серафима и Цветану убили? – спросил профессор.
- Конечно! А куда они могли деться? Если Цветана ещё могла убежать с каким-нибудь матросом в свою Черногорию, в которую она всю жизнь мечтает вернуться, то дед Серафим никуда убежать не мог. Ему семьдесят пять лет, он был главой в семье Серебренниковых, Савва и Сергей были в его подчинении. И сбежать вместе Серафим и Цветана не могли. Серафим был божий одуванчик, раскольник, еле-еле ноги передвигал, а Цветана – баба кровь с молоком. Ей всего 37 лет, а выглядит лет на тридцать.
- Расскажите более подробно, как они пропали, - спросил профессор и сел за стол.
- Цветана обычно приходит ко мне к 8 часам. Я в это время уже на фабрике и её не вижу. По словам бабушки Ангелины, в тот день Цветана явилась позже обычного, – где-то около половины восьмого, и сразу пошла на кухню помогать Хиросиме чистить рыбу - больше Ангелина её не видела. Когда она ушла из моего дома и с кем, никто не знает.
Но это обычное дело: Цветана делает свои дела и уходит, когда ей вздумается. Она свою работу всегда добросовестно выполняет, а когда она приходит и уходит – меня не волнует. И в том, что она пришла позже обычного, нет ничего необычного. У Лепа не имеется часов, они ориентируются по солнцу. А в то утро небо было хмурое, надвигался шторм.
А может быть, Цветанка и проспала. Она иногда просыпается поздно – может и к двенадцати часам придти. Говорит, что привыкла к черногорскому времени, а у нас время русское и неправильное для неё. На самом же деле, когда ночью со своими хахалями проваландаешься, то любое рабочее время будет неправильное. Впрочем, я на это внимания не обращала. Сделала дело – гуляй смело. А если Цветанка не успевала управиться с работой, то ей помогали дочери Ягодка и Веснянка.
Дед Серафим тоже пошёл ко мне примерно к девяти, а возможно и к половине девятого, хотя прекрасно знает, что в это время я уже на фабрике. Без двадцати восемь я уезжаю из дома. Поэтому я его не видела, и он меня о своём приходе заранее не предупредил. Иначе, я бы его обязательно дождалась.
Я всё рассказала, больше ничего не знаю. Но знаю одно: Вася в их пропаже не виноват. Он с детства боится смерти, над убитым червяком рыдает, и никогда никому плохого не сделает.
Профессор встал из-за стола, подошёл к открытому окну и теперь более внимательно посмотрел на каменистый берег, растянувшийся неширокой лентой вдоль холма. Виктория тоже приблизилась к окну, встала за спиной Милорадова и продолжила пояснять:
- Заметьте, профессор, – несмотря на то, что из моего дома видно море, до него довольно далеко. И если бы кто-то выбросил из окна труп, а потом тащил его по берегу к причалу - его бы увидели из всех домов нашей улицы. Здесь у всех окна смотрят на берег. А слева от нас – Рыбачья слободка, там тоже многие дома стоят на холме и местные бабы эту часть побережья постоянно осматривают. Они смотрят, пришли ли их мужья с уловом или нет.
- А кто проживает рядом с вами? – спросил профессор.
- Около меня живут Серебренниковы: Серафим, Савва и Сергей. С ними – писарь Демьян Непомнящий и кухарка Зинаида Зинченко. За Серебренниковыми живут черногорцы Лепа: бабка Снежана, пропавшая Цветана, Тихомир, Весна и Ягода. А ниже черногорцев поселилась семья Рыбаковых: мать Марья и три её сына: старший тридцатитрёхлетний Егор и близнецы: Михаил и Гавриил – двадцати пяти лет. Все трое рыбаки. За их домом – склон нашего холма, а дальше возвышается высокий скалистый холм с карнизом. Он Золотой скалой называется, там много жёлтого камня со слюдой, и в солнечную погоду иногда скала кажется золотой. Вы на скалу не ходите – там опасно, карниз тонкий, весь в трещинах, и может в любую минуту обломиться. Несколько лет назад там двое мальчишек погибли. За Золотой скалой уже идёт дремучая тайга.
В столовую вошел японец в голубом халате, расшитом белыми аистами. Повар поклонился, улыбнулся и посмотрел на Викторию так, как будто ждал от неё указаний. Хозяйка удивлённо пожала плечами и спросила профессора:
- Вы знаете японский язык?
- Я знаю пять языков, но японский не сподобился выучить.
- Но вы же историк-академик, а историки всё знают.
- Каждый историк имеет своё направление. Кто-то изучает романо-германскую цивилизацию, кто-то славянскую, кто-то египетскую, кто-то японскую. Я изучаю славянскую, монгольскую и романо-германскую, потому что эти цивилизации в течении многих веков соприкасались и влияли друг на друга. Япония на Древнюю Русь никак не влияла, поэтому их язык мне был по работе не нужен, - бесстрастно пояснил профессор.
- Значит, вы не знаете японского языка? А жаль. И что мне теперь ему говорить, если я ни бе, ни ме по-японски. Наверно, он желает, чтобы я его похвалила, - и хозяйка улыбнулась во весь рот. Хиросима тоже улыбнулся.
Профессор мельком взглянул на пирог и поинтересовался:
- Неужели Хиросима совсем ничего не знает по-русски? Он же должен хоть что-то выучить, чтобы договариваться с хозяевами, что ему готовить.
- Хиросима приехал в Александровск полгода назад, ещё ничему путнему не научился, и знает только те слова, что относятся к приготовлению пищи – названия продуктов и кухонную посуду. Ещё он знает слова «да», «нет» и «хорошо». Но почему-то выражение «мясная котлета» он никак не может выучить. Оказывается, японцы не знают котлет. Какая-то отсталая цивилизация, - вздохнула Виктория и тут же виновато улыбнулась Хиросиме. Повар улыбнулся в ответ совершено детской улыбкой.
Алексей Платонович заступился за Японию:
- Япония - это древняя интересная цивилизация, и для развития японской культуры котлеты были не нужны, так же как нам не нужна была для становления Древней Руси морская капуста.
Виктория махнула рукой Хиросиме, чтобы он исчез, и повар, не знающий о мясных котлетах, испарился.
Хозяйка повернулась к профессору.
- Милые мои, золотые, извините меня великодушно, но мне надо на фабрику. А то без меня там эти лодыри всю рыбу испортят. Потом как-нибудь я вас туда свожу. А сейчас пойдёмте, я вам покажу ваши комнаты, располагайтесь там, как дома, и ищите быстрее этого душегуба. Пока эти разбойники Серебренниковы и пират Тихомир моего Васеньку не угроят.
5 глава
Милорадовы с большой радостью пошли наверх за мадам Золотко. После долгого путешествия им хотелось хоть где-то почувствовать себя как дома. Сибирский тракт, неуютные грязные станции, разбитые тарантасы, и крохотная каюта парохода «Байкал» никак не располагали к домашнему уюту.
Виктория поднималась по крутой узкой лестнице и поясняла родственникам, идущим за ней, что всё семейство: она, бабушка Ангелина, Вася и японец Хиросима, – живут на первом этаже. Кучер располагается на заднем дворе, в избушке около конюшни.
Второй этаж полностью свободен, поэтому он будет в полном их распоряжении. Виктория показала две просторные комнаты с видом на Татарский пролив, рассказала что где лежит, открыла настежь окно, чтобы проветрить гостиную, увидела плывущий клипер «Чайка» и задумчиво пробормотала, словно капитан мог её слышать:
- Ты что делаешь, дуралей? Убегай в бакштаг от попутной волны…
Клипер, словно услышав её, стал менять направление, и она, довольно улыбнувшись, пояснила:
– Когда я плавала с мужем, – многое что узнала. А шторм, в который мы как-то раз попали, до сих пор помню. После него я больше никогда не ходила в море.
Золотко вновь приветливо улыбнулась и ушла.
Скрип половиц под ногами хозяйки затих. В доме наступила тишина, изредка нарушаемая капризными Васиными криками. Вначале эти крики пугали, потом стали раздражать, потом гости перестали обращать на них внимание.
Екатерина осмотрела обе комнаты. В белой спальне стоял светлый резной комод из тика, чёрный морской рундук, венский стул, туалетный столик с зеркалом, у кровати - низкий столик – бобик,* на комоде блестел начищенный бронзовый жирандоль на шесть свечей. Подсвечник поддерживал Нептун. Сам же Нептун стоял на горе бронзовых ракушек и морских коньков.
Широкая деревянная кровать была прикрыта атласным лазурным пологом из китайского шёлка. По лазурной ткани плыли белые облака. Слева от кровати виднелась узенькая мало приметная белая дверь, и княгиня заглянула туда. Там была небольшая кладовка для одежды.
Вторая комната - гостиная была сверх меры уставлена мебелью и всевозможными безделушками, привезёнными из дальних стран. Здесь всё смешалось в невообразимую кучу, словно в лавке старьёвщика: кораллы, засушенные звёзды, диковинные ракушки, макеты китайских, индийских и русских парусников, треснувший моржовый клык, разноцветные японские фонарики, китайские фарфоровые статуэтки красавиц и драконов, индийские божки из слоновой кости, французские пастушки с пастушками и африканские голые девицы из чёрного дерева.
У дверей гостиной висели огромные развесистые оленьи рога, украшенные, как ёлка, разноцветными ленточками. На одном из рогов висел поношенный кармазинный** кафтан с золотым шитьём и кистями. На краю комода лежало чучело свернутой в клубок крупной чёрно-жёлтой змеи. Аспид выглядел как живой. Издали казалось, что эту змею кто-то перевязал черными и жёлтыми ленточками, а красные стеклянные глаза чучела светились под лучами заходящего солнца рубиновым светом.
Увидев змею, Екатерина невольно отступила на безопасное расстояние и пожаловалась:
- Я её боюсь. Красивая змея, но очень страшная. Интересно, – она деревянная или из настоящей змеиной кожи?
Профессор подошёл поближе, взял в руки змею, провёл рукой по гладкой пересохшей коже, внимательно рассмотрел каждый сантиметр и пробормотал:
- Это чучело змеи. Коралловый аспид. Относится к семейству кобр. Обитает в Тихоокеанском регионе, южнее Сахалина.
- Ты и про змей всё знаешь? – всплеснула руками княгиня.
- В молодости у меня был друг, змеевед и змеелюб, Лёха Кроль. Он обожал змей, собирал их со всех концов света и даже хотел издать змеиную энциклопедию.
- Издал? – поинтересовалась жена.
- Не успел. Ядовитая зелёная мамба укусила его, и прекрасный молодой учёный погиб во цвете лет. Бедного Лёху погубила беспечность. Он так привык возиться со змеями, что потерял всякую бдительность.
- Алёша, мне кажется, – нам тоже нужна бдительность. Здесь уже пропало два человека, и я бы не хотела оказаться с тобой на дне Татарского пролива.
- Катенька, душенька, бдительность никогда не надо терять даже при переходе Невской набережной. Там тоже могут сбить коляски пьяных купцов.
____________________________________
* Бобик – столик для шитья
** Кармазин – красное сукно
Княгиня ещё раз осмотрела змею. Чёрно-жёлтая кобра с красными светящимися газами вызывала подспудный страх, и Екатерина быстро спрятала её в нижний ящик комода.
Чемоданы и саквояж громоздились посреди комнаты, и сразу после избавления от страшной змеи княгиня принялась разлаживать вещи в большой чёрный шифоньер, стоявший в гостиной. Его створки были расписаны в японском стиле: золотая пагода на фоне водопада, вдали гора Фудзияма, сбоку улыбающаяся японка в красном кимоно с раскрытым веером. Что самое удивительное, при закрытии и открытии створок красное кимоно и веер меняли красный цвет на серебристый. Княгиню это чрезвычайно заинтересовало, и она принялась открывать и закрывать шифоньер, чтобы узнать, как достигается этот эффект.
Профессор всё это время разыскивал в своём саквояже целое, не сломанное, не согнутое железное перо, чтобы сесть за историческую писанину, хотя кисть руки, вывихнутая на Сибирском тракте, а потом повреждённая на пароходе «Байкал», – ещё побаливала, и надо было поберечь руку.
Странные действия жены, которые Алексей Платонович видел угловым зрением, встревожили его, и он заботливо спросил:
- Катенька, душенька, тебе плохо?
- А почему мне должно быть плохо? Я счастлива! Наконец-то у меня есть свой уголок. Как мало оказывается нужно человеку для счастья: дом, в котором ты можешь спрятаться от дождя, ветра, ямщиков и станционных смотрителей, - любуясь красно-белой японкой, проговорила Екатерина.
- А зачем ты просто так открываешь и закрываешь шифоньер?
- Меня заинтересовало, каким образом красное кимоно этой японки изменяется на серебристое.
Профессор наконец-то нашёл перо и тоже подошёл к шифоньеру. Екатерина продолжила медленно открывать и закрывать створки, открывать и закрывать, открывать и закрывать…
Японка продолжала переодеваться – при закрытой створке она была в красном кимоно, при открытой - в серебристо-белом.
Милорадовы попытались вдвоём разгадать этот красно-белый секрет, но так и не сумели. Красный цвет был насыщенным, плотным и никакой другой цвет не проглядывал сквозь него. Поэтому, откуда появлялся серебристо-белый – было совершенно непонятно. Впрочем, Алексей Платонович сделал предположение, что в красную краску добавлено какое-то минеральное вещество, изменяющее цвет при изменении падения угла светового потока.
Бабушка Ангелина в это время подглядывала в замочную скважину. Вообще-то, бабушка делала это последние пятьдесят лет из соображений безопасности, и благодаря этому очень многое знала. Она даже знала, кого убили и кто…
Переговоры Милорадовых по своей глухоте Ангелина не слышала, но странные действия – бессмысленное открывание и закрывание шифоньера – она отметила и пошла сообщать Васеньке, что профессор и княгиня больные на голову, поэтому убийцу они никогда не найдут…
Закат на небе потерял свои яркие краски, лишь бледная розовая полоса ещё светилась над темно-фиолетовым морем. Но было ещё довольно светло. Милорадовы бросили разглядывать изображение загадочной японки, закрыли дверь комнаты на ключ, и отправились осматривать окрестности.
6 глава
Супруги вышли на широкий двор, который они не успели толком рассмотреть. Виктория так заговорила их, что им некогда было повернуть голову ни вправо, ни влево. Во дворе росла трава, у забора лежали дрова ровной высокой поленницей. От ворот к дому шёл деревянный широкий тротуар, чтобы коляска могла подъехать к крыльцу. В углу двора росли необыкновенно большие лопухи. Их бархатные листья были размером с большой зонтик, и с первого взгляда такие листья вызывало великое удивление.
Огромные лопухи украшали двор. В противоположном углу стояла деревянная круглая беседка жёлтого цвета с круглым столиком и круговыми лавками.
Около беседки рос раскидистый высокий кустарник, усыпанный крупными красными, словно бы отполированными ягодами. Княгиня сорвала сахалинскую ягодку, чтобы попробовать на вкус, но профессор резко предупредил жену, чтобы она эти ягоды никогда не ела. Они ядовитые. Екатерина брезгливо откинула ягодку, достала белый платочек и тщательно вытерла руку.
С левого торца дома виднелась небольшая деревянная русская баня, которую они посетили - сразу после приезда. С правого торца, за маленькой калиткой, находились хозяйственные постройки: амбар, конюшня, избушка кучера Артёма и небольшой огород с картошкой, капустой морковью, свеклой и луком.
К Милорадовым присоединился Вася. Теперь парень был одет по-городскому: коричневый сюртук из отличного английского сукна, белоснежная шёлковая рубашка с жабо и чёрный цилиндр. Вся одежда была великовата. Только цилиндр был в пору, но парень сбил его по-молодецки набекрень.
Вася шёл по пятам Милорадовых молча, с серьёзным деловым видом, и останавливался там, где останавливались они. Осмотрев двор, все трое вышли за ворота и посмотрели в конец улицы. На холме была, наверное, самая короткая улица в мире - из четырёх домов. Но эта улица называлась Длинная.
Почему Длинная? Так её назвал пьяный картограф Никодим Ногликов. По его замыслу, люди должны были застраивать улицу от этого конца Сахалина до другого – мыса Елизаветы. Но сахалинцы не хотели строить свои дома дальше. За крайними домами шла тайга, перемежающаяся скалами и глубокими трещинами, которые волей-неволей остановят любое продвижение улицы, желающей по воле Никодима стать длинной.
Впрочем, на картах Никодима Ногликова не было ни этой скалы, ни множества других скал, пиков, рек, заливов, выступов, равнин и впадин. Картограф жил по принципу: «Если я этого не видел или забыл про это, значит, его не существует…»
За домом Золотко возвышался двухэтажный особняк Серебренниковых – именно у них пропал дед Серафим. Затем холм медленно понижался. На пологой части склона стояли два небольших дома рыбаков, огороженных заборами. На лужайке за последним домом черный баран и три белые овечки мирно щипали травку.
По словам Виктории, это были дома черногорцев Лепа и братьев Рыбаковых. За их домами тянулась узкая каменистая изломанная гряда, как будто какой-то древний исполин отколол часть холма и искрошил на мелкие камни. Осколки камней тянулись до самого моря. Вдали, за валунами, виднелась желтоватая скала Золотая с тонким прямым карнизом, нависающим над узкой полосой берега. У подножия скалы росли невысокие искривлённые лиственницы.
Милорадовы прошли до конца улицы Длинной и спустились по тропинке к морю. Как они поняли: местные жители называли Татарский пролив – морем, и гости тоже решили так его называть. Ведь это действительно было море-океан: волны Татарского пролива свободно мчались в Японское море и обратно, с другой стороны Сахалина плескался могучий Тихий океан. И всё это было едино. Во всяком случае, морская флора и фауна не различала Татарский пролив, Японское море, Тихий и Атлантический океаны – для них это был Единый Водный Мир.
Небо быстро темнело. Профессор остановился у кромки прибоя и оглядел улицу Длинную со стороны моря. Все четыре дома были хорошо видны. В маленьких окнах отражался закат, и казалось в домах полыхает пожар. От каждого дома шла тропинка вниз к морю. Дом мадам Золотко стоял выше всех, и тропинка от него была наиболее крутой. Тем не менее, было видно, что по ней постоянно ходят – трава вытоптана, и на холме отпечатался чёткий извилистый рисунок тропы.
Мадам Золотко была права. Выбросить трупы из окна было невозможно. Хотя, склон крутоват, – вряд ли тела упали бы на берег. Кроме того, эта часть побережья довольно многолюдна. Напротив холма находился небольшой причал для рыбацких лодок. Вдоль берега вытянулся длинный ряд лодок, поставленных на прикол. Чуть подальше виднелся рыбацкий посёлок. Дома рыбаков, словно ласточкины гнёзда, громоздились на пологом склоне, – из окон несомненно просматривалась вся эта часть побережья.
Профессор и княгиня осмотрели панораму окраины Александровска, и повернулись к морю. Екатерина не сдержалась и восхищённо воскликнула:
- Какая красота! Как я счастлива!
Вася остановился за спиной Алексея Платоновича и стал дышать ему в затылок. Дыхание его, несмотря на прохладный морской ветер, было горячим.
Профессор обернулся назад, чтобы попросить Золотко встать дальше и наткнулся на его испуганный взгляд. Вася отбежал от него и закрыл лицо руками. Алексей Платонович неожиданно спросил его:
- Сударь, вы не знаете где сейчас Цветана и Серафим?
Вася убрал руки, нахмурил брови, с задумчивым видом повертел головой в разные стороны и показал рукой в сторону моря, в то место, где юный розовый кальмар съёжился от страха в своём домике - зелёной черепной коробке. Старушка акула в этот миг летела на своих крыльях-плавниках над капустным полем, и кальмар не хотел, во цвете своих молодых лет, очутиться в её пасти. Ведь он ещё не пожил в её домище-бригантине.
Алексей Платонович посмотрел туда, куда показывал Вася и увидел лодку с натянутым парусом, плывущую в сторону берега. Лодка была далеко и выглядела черным расплывчатым пятном.
Вася наклонился, взял большой камень и бросил его в направлении лодки. Булыжник с плеском вонзился в набегающую волну и канул на дно. Золотко дошёл до моря и стал бродить вдоль кромки воды. Он вытаскивал тёмно-зелёную массу, внимательно разглядывал её и бросал на берег. Скоро вся его парадная одежда была залита солёной водой и усыпана обрывками водорослей.
Через некоторое время Екатерина, внимательно наблюдавшая за ним, поинтересовалась:
- Васенька, а что ты ищешь?
- Я ищу маму. Она должна тут быть. Бабушка сказала, что я её обязательно найду… Когда-нибудь… в прошлом году… завтра…
- Твоя мама дома. Иди к ней, – ласково сказала княгиня.
Парень повернулся к дому и жалобно крикнул, махая руками:
- Матушка! Маман! Маманя-я-я-я!
Никто не выглянул в окно, и он повернулся к Кате:
- Видите, мамы дома нет. Она где-то здесь спряталась…
Золотко продолжил разглядывать водоросли.
На берегу появилась встревоженная бабушка Ангелина. Она мелко семенила, спотыкалась о камни. Тем не менее, несмотря на свои лета, продвигалась довольно споро…
Старушка подошла к Васе и принялась отгонять его от воды, убеждая, что он обязательно утонет. Она это точно знает, потому что видела такой сон…
Вася, не слушался, махал на неё руками и продолжал выбрасывать водоросли на берег. Ангелина ходила за ним, плакала и уговаривала своего голубчика не тонуть…
Продолжалось это недолго. Профессор решительно подошёл к Васе, взял его за руку, силой вывел из воды и театрально грозно приказал стоять рядом. Парень испуганно вздрогнул, сжался, словно от удара, и остался стоять на месте, как столб. Скоро стоять ему надоело и он принялся гулять вдоль берега, то приближаясь, то удаляясь от Милорадовых. Бабушка села на плоский, прогретый солнцем камень около причала и стала смотреть на закат.
На причале появилось несколько мальчишек. Один из них, лет тринадцати, поставил на доски большой керосиновый фонарь и зажёг его для тех рыбаков, кто запоздает вернуться с рыбалки до темноты. Затем мальчишки стали с криками носиться по причалу туда и обратно. Скоро один из них, самый маленький и шустрый, свалился в воду. Над морем раздался беззаботный детский смех.
Розовый закат сменил цвет на редкий необычный колер - золотисто-зелёный с глубоким изумрудным свечением. В небе над горизонтом появился расплывчатый месяц. Море стало грязно-синим, мрачным и пугающим.
Пенистые волны с шумом накатывались на каменистый берег и убегали назад в Японское море. К берегу подходила рыбацкая лодка. Молодой загорелый рыбак усиленно грёб вёслами, чтобы поскорее достигнуть берега.
Вася увидел рыбака и бросил в него камень. Тот плюхнулся в воду и Золотко побежал к дому. Ангелина посмотрела подслеповатым взором на рыбака, улыбнулась ему и засеменила за Васей. Рыбак что-то крикнул вслед, но шум прибоя заглушил его крик.
С холма из дома Лепа спустились две девушки: одной из них было лет двадцать, другой около пятнадцати. Старшая, сероглазая шатенка, выглядела красавицей, но первого же взгляда было ясно - девица слишком серьёзная, строгая, лишний раз не улыбнётся, и на кривой козе к ней не подъедешь. У младшей было симпатичное, немного детское улыбчивое лицо, необычно яркие синие глаза и волосы цвета мокрого песка. Обе девушки одеты в цветастые сарафанах, на головах старенькие ситцевые платки. У старшей - платок красный, у младшей жёлтый. Из-под платков на высокую грудь, украшенную монисто, спускались длинные косы. Вглядываясь в лица, Екатерина решила, что Ягода в красном платке, а Весна в жёлтом. Так потом и оказалось.
Ягода и Весна встали недалеко от Милорадовых и посмотрели в сторону моря на подходившую лодку. Изредка они бросали быстрый внимательный взгляд на незнакомых людей. Вскоре к девушкам подошла полная старуха в чёрном балахонистом платье, благообразного вида, закутанная в индийскую голубую кашемировую шаль.
По-видимому, это была мать пропавшей Цветаны - Снежана. Старуха с цепким любопытством тоже оглядела новых людей и с суровым неприступным лицом повернулась к морю.
Тихомир причалил к берегу, втащил лодку на песчаную отмель и выгрузил на берег большую плетёную корзину с рыбой. Девушки взяли корзину за ручки с двух сторон и пошли к дому, покачивая бедрами и позвякивая монистом. Бабушка Снежана что-то тихо сказала внуку, оглянулась на Милорадовых и поспешила за внучками.
Милорадовы стояли на их пути. Девушки прошли мимо и через несколько шагов остановились, поджидая Тихомира. Ему было лет 16-17. Это был синеглазый шатен среднего роста, жилистый, крепкий, загорелый дочерна, с покрасневшими от сияния моря глазами. Одет в широкие льняные штаны, в просторную цветастую ситцевую рубаху, босой. Парень остановился около незнакомцев и посмотрел на них доброжелательно и приветливо.
Через несколько секунд рыбак согнал с лица улыбку, цепким взглядом осмотрел профессора и строго спросил:
- Это Вы профессор Милорадов? Вы приехали, чтобы найти мою мать?
Алексей Платонович пожал плечами:
- Вообще-то, мы приехали за письмами Меншикова.
- Я знаю, - грубо отрезал Тихомир, тут же смешался от своей грубости и более дружелюбно продолжил. - Это мадам Золотко решила вас заманить сюда этими трухлявыми письмами? Она хочет спасти своего рыжего придурка. А я знаю - это Вася или его бабка убили мою мать и Серафима.
- Почему вы так думаете? У вас есть доказательства? – прищурив глаза, поинтересовался профессор.
- Нет у меня никаких доказательств, но она пошла убираться к мадам Золотко и исчезла. Домой матушка не вернулась, а заблудиться на нашей Длинной улице невозможно.
- А почему вы думаете, что бабушка Ангелина тоже может быть причастна к пропаже вашей матушки? – спросил профессор.
- Потому что она делает всё, что захочет её Васенька. Захочет Васенька луну с неба, и бабушка бежит луну доставать.
Девушки сдержанно рассмеялись и Тихомир улыбнулся:
- Вы думаете, это шутка? Ангелина на самом деле приходила к Серафиму узнавать, где можно достать луну – её Васенька хочет посмотреть на неё вблизи. Ещё я вам хочу сказать, что Вася любит Ягоду и хочет жениться на ней, но моя матушка против этого брака. А теперь Золотко желает женить Васю на сироте Кристине Ильинской. Так что, вы ищите в этом направлении.
- Не кипятитесь, сударь. Лучше расскажите подробно, как пропала ваша мать? - пробасил профессор.
- Я ничего не знаю. Меня весной здесь не было, я вернулся через полмесяца после пропажи матушки.
- А что говорят ваши родные?
- Спросите их сами.
Снежана резво подошла к Милорадовым и недовольно сказала:
- А что нам ещё говорить? Устин Углегорский всю душу нам вынул: что, где, когда, как? А что толку с этого? Мы ничего не знаем. Ушла убираться к мадам Золотко и пропала.
- И, тем не менее, расскажите, будьте добры. Как ушла Цветана? Когда? Может, кто её видел?
- Никто её не видел. Она на улице на сеновале спала, встала и молча отправилась на работу. Даже в дом не зашла, чтобы со мной поздороваться, доброе утро сказать.
Снежана оглянулась на девушек, взглядом показала Тихомиру, чтобы он отошёл, и, наклонившись к профессору, еле слышно пробормотала: - Если честно, я о ней не горюю. Так вдовы себя не ведут. Мой сын Мирослав, может, ещё вернётся – вернулся же Тихомир, а Цветанка со всем портом уже перемахалась. Я бы сама её с удовольствием прибила, да кто-то меня опередил. Ищите убийцу среди её полюбовников. Последний её хахаль – фельдфебель Фирсов, - свекровка зло махнула рукой и широким шагом пошла к дому. Внуки поспешно устремились за ней.
Алексей Платонович крикнул вслед:
- А вы, барышни, что-нибудь можете рассказать?
Девушки обернулись и почти одновременно крикнули:
- Мы ничего не знаем. Мы всё приставу рассказали.
На сопке загорелся Александровский маяк и светлый расплывчатый луч, подёрнутый туманной дымкой, протянулся по небу. Закат догорал, последние тусклые солнечные лучи тонули во мраке, на берегу стало прохладно и Милорадовы торопливо отправились домой…
По дороге Екатерина заметила у самой кромки моря закупоренную, облепленную водорослями бутылку и попросила мужа её достать. Ей показалось, что эта бутылка может быть от моряков, затерянных на необитаемом острове. Профессор подошёл к воде, поднял бутылку, – набежавшая волна окатила его до колен. Бутылка оказалась закупоренной водорослями. Скорей всего, её выбросил с корабля пьяный пассажир… Возможно, даже с «Байкала»…
7 глава
Фасад дома мадам Золотко был тёмен. Ни одно окно с улицы не светилось. У входа горел масляный фонарь, прикрытый от ветра прокопченной стеклянной колбой.
Внутри дома было ещё темнее, чем на улице. Слабый лунный свет, проникающий сквозь маленькие окна, почти не освещал внутреннее пространство. Милорадовы практически в темноте поднялись по крутой лестнице на второй этаж. Профессор по дороге успел оступиться и смачно выматерился. Жена отчитала его за нецензурную похабщину. Следом понеслись её «неинтеллигентные» маты, – Алексей Платонович в темноте наступил ей на ногу.
Профессор отчитывать жену не стал, в виду того, что знал по собственному опыту: если по твоему пальцу ударит молоток, то сразу забываются все вежливые слова, и почему-то приходит на ум только древнерусская ненормативная лексика. Интересно почему? Иногда он задавался над этим интересным вопросом и даже хотел написать книгу, но пока никак не мог до неё добраться. Впрочем, книга о матершине будет маленькой, а он не любил писать маленькие тонкие брошюры. Его всегда привлекала историческая ширь и необъятность, а это могла вместить только толстая-претолстая книга…
На втором этаже было чуть светлее. Из приоткрытой двери их комнаты струился слабый свет. Екатерина первой вошла в гостиную и обомлела. Около шифоньера, на полу, горели три свечи. Вася быстро открывал и закрывал створки, открывал и закрывал, открывал и закрывал…
Кот Снежок внимательно наблюдал за его действиями. Рыжие кудрявые волосы и борода Василия Золотко, освещённые мерцающим светом свечей, то темнели, то вспыхивали огнём.
Княгиня вспылила и гневно сказала:
- Сударь, как вы проникли в нашу комнату?
Вася вздрогнул, с грохотом захлопнул створку, и, зажмурив глаза, пробормотал:
- Мне бабушка дала ключ.
- Входить в чужую комнату без разрешения – нельзя! Никогда! – тоном строгой учительницы сказала Екатерина, и Василий, понурившись, ушёл.
Белый кот остался и запрыгнул на диван. Екатерина подошла к шифоньеру, медленно открыла и закрыла створку. Ночью, при свете свечей, японка не меняла красное платье на белое.
Княгиня прошла к дивану, развязала шнуровку корсета и облегчённо вздохнула, –тугой корсет сдавливал грудь, словно железный панцирь.
Она упала на диван рядом с котом. Кот вскочил. Княгиня погладила его по выгнутой пушистой спине и, глядя в тёмный потолок, устало сказала:
- Знаешь, Алёша, мне на миг показалось, что Вася Золотко – это дух, воплощение нашего кота Василия оставленного в поместье. Он ведь тоже рыжий.
- И такой же глупый, - добродушно пошутил профессор.
Алексей Платонович снял сюртук, мокрые брюки, мокрые замшевые туфли и носки, повесил на спинку стула одежду и лёг на диван рядом с женой.
- Наш Василий – намного умнее, - вступилась за своего любимого кота Екатерина и зевнула.
Профессор добродушно улыбнулся в полутьме и не стал спорить, кто умнее – рыжий кот Василий или рыжий дурачок Вася Золотко. Во всяком случае, он был рад, что в этот раз Катенька не прихватила в поездку своего любимого кота, который был её талисманом. Он еле уговорил жену оставить Васю дома в поместье. Алексей Платонович привёл ей три довода, почему Василия никак нельзя везти на Сахалин.
Во-первых, кот может не выдержать этой тяжёлой сибирской поездки. Во-вторых, – может убежать в тайгу за мелким зверьком, и там попасть на обед к более крупному зверю. В-третьих, если кот Василий и доберётся до острова, то окружённый морем Сахалин точно ему не понравится и он попробует сбежать от них домой в поместье. А ввиду того, что Сахалин - остров, а плавать Вася не умеет, то он будет до конца жизни бродить вокруг по дремучим лесам. Этот последний довод убедил Катю, и она оставила Василия дома, на попечении кухарки Марфы…
Жена встала с дивана, переставила горящие свечи с пола на подсвечник, скинула туфли, сняла платье, накинула домашний бархатный халат оранжевого цвета и доверительно сказала:
- Наверно, наш рыжий Василий сейчас скучает по нам. Алёша, не смейся, – коты тоже привыкают к людям и тоже страдают от разлуки. Об этом мне говорил профессор зоолог-котовед и котолюб Константин Котов. Бедный, бедный Василий. Ему долго придётся ждать нашего возвращения. Пока мы проплывём полмира, наш Вася помрёт с тоски…
- Не переживай, мон амур. Василий остался жить со своей любезной подружкой кухаркой. Конечно же, Марфа сейчас налила ему сметаны, чтобы он сильно не скучал. Я думаю, наш Вася с самой печальной сердечной тоской ест сметану, и совсем забыл о нас, - засмеялся профессор.
- Вася помнит о нас! У котов отличная память. Кстати, намного лучше твоей. Ты забыл, что обещал мне ко дню рождению пудреницу от Фаберже! Забыл?! А Василий помнит и не забывает о нас никогда. Он всегда радовался нашему приходу, - недовольно фыркнула Екатерина.
- Хорошо, «май кэт». Я с тобой согласен. У Васи прекрасная, отличная память. Он бы никогда не забыл купить своей Мурке - сметану от Фаберже. И сейчас, когда наш Вася уплетает сметану, конечно же, он ест её очень грустно, с великой печалью о нас и с непередаваемой тоской, - шутливо продолжил профессор и искоса посмотрел на рассерженную жену.
Екатерина представила, как Вася грустно, печально ест сметану, засмеялась звонко, задорно и заливисто.
Виктория тяжело поднималась на второй этаж. Она услышала смех сестры, и недовольно нахмурилась: тут в любой момент могут убить её единственного сына Васеньку, а рязанская помещица веселится, как девица на ярмарке. Вот она современная молодёжь! Никакой жалости к больным людям. А ведь это может произойти с каждым…
Золотко вошла в гостиную Милорадовых и поинтересовалась у родственников нашли ли они Цветану и Серафима. Профессор сообщил, что он пока никого не нашёл, и Золотко, пожелав спокойной ночи, ушла.
Несмотря на усталость, Алексей Платонович и Екатерина долго не могли уснуть. Княгиня придумала 303 японских версии куда пропали Цветана и Серафим. Все её версии лежали на дне Татарского пролива, и профессор каждый раз полусонно соглашался с ней - это её нервировало. Обычно, муж всегда отметал её версии или смеялся над ними. И его сегодняшняя сговорчивость удивляла и вызывала беспокойство. Скоро она поняла, что муж соглашается с ней во сне…
Ей спать не хотелось. Она встала и пошла в гостиную…
8 глава
Ну что ещё сказать про Сахалин? С самого утра на острове стояла прекрасная погода. От мыса Анива до мыса Елизаветы, а так же от мыса Крильон до мыса Терпения. Этой ночью в проливе Лаперуза утонула японская лодка, плывшая к Хиросиме. А в проливе Екатерины утонула русская лодка, следовавшая в Бразилию. Не удивляйтесь, дамы и господа, только российский моряк мог отправиться на лодке аж в Бразилию, а потом благополучно доплыть до острова Итуруп. Успел ли доплыть японский моряк до порта Хиросимы, неизвестно…
Итак, на Сахалине стояла прекрасная погода. По дому Золотко разносился аромат превосходно обжаренного кофе, и именно этот горьковато-терпкий аромат разбудил Милорадовых. И только потом их стал будить Вася. Он стучал в дверь гостиной, как оглашенный и орал, чтобы они шли на обед.
Алексей Платонович в ночной сорочке слишком быстро вскочил с постели, не посмотрел под ноги и наступил на моржовый клык, лежащий у кровати. (Вчера вечером этот клык при свете свечи рассматривала жена. Она принесла его из гостиной). Влажная нога профессора соскользнула с моржового клыка, стопа неловко подвернулась, и он упал на пол. Шум падения слился с грохотом в дверь, которую пытался вышибить Вася.
Профессор попытался встать на ноги, взвыл от боли и опять сел на пол – боль в ноге была невыносимой. Екатерина вскочила с кровати в ситцевой лимонной сорочке и посмотрела на мужа сверху вниз. На краткий миг она задумалась, что делать? Бежать открывать дверь Васе, пока он её не выломал, или помогать Алёше встать?
Муж обречённо махнул рукой и послал её открывать сахалинскому Васе, маме которого она написала письмо об его расследованиях. И княгиня побежала в ночной сорочке к двери, чтобы сказать Васе в узкую щель, что они уже встали и скоро выйдут. Но было уже поздно! Задвижка не выдержала напора, со звоном упала на паркет, и она увидела в открытой настежь двери веселого улыбающегося Василия…
Екатерина разозлилась и невежливо отправила Васю к маме. Он не обиделся и отправился к маме с сообщением, что профессор и княгиня идут обедать.
Через пять минут Екатерина понеслась вниз к сестре. Надо было срочно вызвать доктора. У мужа серьёзно повреждена нога. Он не может встать.
Алексей Платонович стоически выдерживал адскую боль, и только его бледное измученное лицо, то застывшее, то перекошенное судорогой, выдавало боль. Екатерина стояла рядом, смотрела на мужа и чувствовала себя самой несчастной женщиной на свете. Это она была виновата в том, что Алёша страдает. И хотя это было не в первый раз, когда ему приходилось страдать из-за неё, - сейчас всё старое забылось.
В этот миг она мучилась и страдала, как в первый раз. Но в голове мелькала и другая мысль: как муж будет расследовать убийство, если он не сможет ходить? А если она сама расследует эти загадочные исчезновения? Это было бы здорово!
Доктор приехал на удивление быстро. Впрочем, городок был так мал, что доктору Корсакову не надо было много времени, чтобы добраться до любой окраины Александровска…
В спальню неслышно вошёл мужчина лет тридцати пяти, в золотых очках, с массивным золотым перстнем на пальце, и такой же массивной золотой цепочкой к часам, выглядывающей из кармана сюртука. Одет он был в щегольской костюм, в светлые летние брюки, и вообще всё на нём было щёгольское, бельё безукоризненное. Манера разговора – медленная, вялая и в то же время уверенная, не терпящая возражений и нравоучений, тем более от женщин. Это был доктор. Все говорили, что доктор дело своё знает отлично, и он был осведомлён о том, что все это знают, оттого – был сверх меры уверен в себе и даже в некотором роде деспотичен… И мадам Милорадова очень скоро почувствовала это на себе.
Доктор чуть склонил голову и вежливо, несколько высокомерно, отрекомендовался:
- Разрешите представиться, Николай Николаевич Корсаков. Прошу любить и жаловать. Кто у нас тут больной? Вы мадам?
- Нет, не я, - вскинулась Екатерина и виноватым голосом продолжила, - это мой муж. Кажется, он сломал ногу.
- Сломал? На лестнице? – заинтересовался доктор Корсаков и поставил жёлтый саквояж на комод.
- Здесь в спальне, - вздохнув, пояснила княгиня.
- В спальне? Первый раз вижу больного, который сломал ногу в спальне. Впрочем, у нас на Сахалине не такие испорченные нравы, как у вас в столице. Что поделать… провинция – никакой культуры и искусства, даже в спальне, - фривольно улыбнулся Корсаков и сел на стул около больного, закинув ногу на ногу.
Екатерина смутилась его фривольности и торопливо сообщила:
- Это не то, что вы подумали. Муж наступил на моржовый клык, который я вчера бросила у кровати. Я разглядывала всякую всячину, и среди безделушек случайно попался моржовый клык.
- Понятно… А теперь, господин больной, покажите ногу.
Алексей Платонович приподнял край ночной сорочки до колена, и доктор приступил к осмотру. Княгиня стояла рядом, наблюдала за его действиями и подавала реплики с видом опытной сестры милосердия.
Её слова скоро возмутили доктора Корсакова и он строгим учительским тоном попросил мадам Милорадову выйти в гостиную. Княгиня была возмущена до предела таким хамством, но вышла и стала нервно ходить по гостиной кругами. Сейчас ей казалось, что жизнь на Сахалине ужасна. Здесь доктора хамят дамам…
Виктория сидела за столом у самовара и пила из блюдца горячий травяной чай. Екатерина вошла в столовую с расстроенным, несчастным видом и взглянула на настенные часы. Было ровно двенадцать. Стрелка дрогнула и по столовой пронёсся бой курантов с мелодией «Боже, царя храни».
Виктория Золотко была очень довольна сахалинской жизнью, особенно в это утро. Тем не менее, она спросила искренне обеспокоенным голосом:
- Что сказал доктор Корсаков?
Княгиня плюхнулась на стул и пролепетала:
- Доктор сказал, что перелома нет – обычное растяжение связок. Три дня лежания, смирения и терпения и он будет бегать, как лось.
- Это хорошо, что как лось. Поиски убийцы – тяжёлое занятие, - кивнула головой Виктория и продолжила: - А как получилось, что Алексей Платонович чуть ногу не сломал? Там же на полу тканые дорожки – никак не поскользнёшься.
- Алёша наступил на моржовый клык, - нахмурилась Екатерина.
- Профессор по комоду ходил?
- Почему по комоду?
- Клык-то на комоде лежал, - пояснила Золотко.
- Мне не спалось и я взяла посмотреть этот несчастный моржовый клык. Потом я захотела спать, лень было вставать, и я бросила его у кровати. Утром Вася стал сильно стучаться в дверь, Алёша вскочил, наступил на этот клык и подвернул ногу.
- Я знаю, что вы поздно легли спать и отправила Ангелину будить вас к обеду, а она зачем-то послала Васю. Вот видишь, Катенька, голубушка сизокрылая, – в каком дурдоме я живу. Всё сама, везде сама, от Василия да Ангелины одни дурости да нервотрёпка. А что делать? Приходится терпеть… Терпение и смирение, вот что мне досталось…
Стол был опять уставлен рыбными блюдами и четырьмя сортами икры: красной, чёрной, розовой и голубой. Екатерина ещё вчера объелась разноцветной икрой и сегодня ей хотелось чего-нибудь более привычного. Например, борща или картошки с солёным огурцом. Но борща, даже японского, на столе не было. Видно, Хиросима умел готовить только рыбные блюда для императорского стола.
Виктория пододвинула к ней тарелку. На тарелке с рисунком цветущей сакуры лежала какая-то непонятная горка, залитая тёмно-зелёным соусом. Соус был украшен красной икрой и веточками укропа. Всё это напоминало лесной холм со спелыми красными ягодами.
Виктория Золотко улыбнулась.
- Кушайте на здоровье, сестрица. Это японское блюдо, название я забыла, но это не имеет значения. Под зелёным соусом лежит рис и маринованный лосось. Не хотите есть, –хотя бы попробуйте эту японскую горку. Вспомнила! Она называется Якудза.
Екатерина на миг задумалась: Якудза? Это слово ей было знакомо, но что оно значило – вылетело из головы…
Она задумалась… Хм-м-м… Кажется, Якудза – это великий японский художник? Или японский император? А может быть, – гора или дворец?
Между тем, Золотко весело сообщила:
- Попробуй хотя бы, голубушка, эту Якудзу. Если не понравится - не ешь. Я тебе сейчас налью нашу русскую царскую уху, и вот еще попробуй жареную простипому.
- Простипому?! Что это за блюдо? Новое японское чудо?
- Это рыба такая – очень вкусная, жирная, нежная. Попробуй – не пожалеешь. Не хочешь? Тогда ешь жареную кету или камбалу, - показала на плоскую рыбу Виктория.
- Кам-ба-ла – шамбала – преамбула - сомнамбула… Интересная рыбка. Стра-а-анная… А на эту камбалу кита положили или тонну рыбы? И глаза у неё почему-то на одной стороне. Или это такое рыбье уродство?
- А вы, Катенька, никогда камбалу не видели? – удивилась Виктория.
- Не видела и не ела. У нас на базарах камбалу не продают.
- И как же вы живёте, если камбалу не едите? Это очень хорошая рыба, а плоская она потому, что на самом дне живёт и таким образом маскируется – сливается с песчаным дном. И глаза ей нужны лишь на одну сторону, чтобы вверх смотреть. Не будет же камбала одним глазом в песок смотреть. Всё равно там ничего не увидишь.
Екатерина положила на тарелку кусочек нежной простипомы и странной приплюснутой рыбы – камбалы. Обе оказались вкусны. Она доела рыбу и спросила:
- Я хотела, голубушка Виктория, узнать, что значит слово Якудза?
- Откуда я знаю? - пожала плечами Виктория, - я по-японски не понимаю. Надо Артёма спросить. Наверно, это какая-нибудь японская ягода или праздник. Видишь, Хиросима веточек укропа насадил на свою горку. А может быть, это сама зелёная горка и называется - Якудза. У нас же есть Красная горка, а у них наверно есть Зелёная Якудза.
Екатерина взяла ложку и съела половину зелёной Якудзы. Блюдо ей не понравилось – зелёный соус был слишком острым. После него во рту всё горело и пылало, поэтому вкус маринованного лосося, закопанного в японской горке, никак не чувствовался.
Зато после этой Якудзы царская уха пошла на ура. Всё-таки от переживаний за мужа она очень проголодалась.
Хозяйка дождалась, когда гостья закончит обед, и подала ей горячий фарфоровый чайник на фарфоровом подносе:
- Пей кофе, милочка. Это волшебный лечебный напиток от всех болезней. Говорят: кто его пьёт, тот до ста лет живёт.
- Я не хочу кофе, - протянула сытая Екатерина и улыбнулась. Теперь ей показалось, что жизнь на Сахалине была прекрасна…
Виктория поставила кофе рядом и беззаботно улыбнулась.
- Катюша не бойся, пей кофе. Он очень вкусный. Вы, наверно, у себя там в дремучей Рязани и не знаете, что такое кофейный чай. А мне его привезли из самой Бразилии. Пей - это не отрава. В Бразилии все пьют кофе: и рабы, и рыбаки, и короли.
Екатерина вздохнула и улыбнулась.
- Милая сестрица, мы не всегда живём в дремучем поместье. Несколько раз в году посещаем Санкт-Петербург. Там у меня доходные дома и маленький свечной заводик. У Алексея Платоновича в Питере живут дочери: Гордислава, Ярослава и Милана.
Поэтому я имею возможность пить кофе. В столице многие его любят, и у нас в Рязани можно купить кофе. Хотя оно невероятно дорогое. Иногда мне кажется, что этот напиток добывают на золотых рудниках Бразилии.
- Этот кофе растёт на деревьях, - деловито сообщила Виктория и с довольной улыбкой отхлебнула ароматное кофе.
- Я знаю, что на деревьях. Моя соседка, помещица Глафира, пыталась вырастить кофейное дерево у себя в оранжерее.
- Зачем она хотела вырастить кофе, если его можно привезти из Бразилии? – искренне удивилась Виктория.
- В целях экономии. Кофе слишком дорогой, почти золотой, и она решила выращивать его у себя в поместье. Но кофейное зерно не хотело расти в Рязани даже под стеклом в оранжерее.
- Наверно, она жареное зерно посадила? – улыбнулась Виктория.
- Ты угадала. Сначала Глафира посадила жареное кофейное зерно, потом зелёное зерно, а потом ей, за бешеные деньги, привезли саженец кофейного дерева из Бразилии. Глафира думала оправдать потраченные деньги собранным кофе. Но деревце быстро зачахло без бразильского солнца.
- Вот глупая женщина. Она бы еще у себя в оранжерее баобаб посадила. Катюша, я забыла тебе предложить ещё одно наше сахалинское чудо: вот рыба корюшка. Корюшка пахнет, как свежий огурец.
Екатерина взяла вилкой кусок корюшки. Рыбка действительно пахла огурцом.
Виктория продолжила откармливать Екатерину.
- А теперь попробуй кальмара…
Алексей Платонович продолжал спать. Доктор Корсаков дал ему обезболивающую сонную микстуру, сделанную по его собственному рецепту с морфием. Профессору, находящемуся в царстве бога сна Морфея, снилось, как его ведут на Сахалин в железных кандалах по Сибирскому тракту и верная жена Екатерина идёт вместе с ним… Вернее, едет за ним на телеге. Скоро жена перегнала его, ему захотелось сказать, что телега увезёт её в дебри, лучше идти с ним… но язык отказывался говорить, нога в кандалах невыносимо заболела и вскоре он провалился в какой-то чёрный колодец…
9 глава
Виктория и Екатерина, закончив обед, принялись обсуждать у самовара план, как искать предполагаемого убийцу Серафима и Цветаны… Золотко подавала ценные идеи.
Неожиданно в столовую вошли двое мужчин: пожилой и молодой. Оба в чёрной купеческой одежде из дорогих английских тканей, в белых накрахмаленных косоворотках с высоким воротником, в чёрных потёртых шляпах.
Оба крупные, высокие, темноволосые, черноглазые, бородатые, с топорно высеченными лицами. Обычно, такими рисуют во французских дамских романах разбойников с большой дороги, которые хотят покуситься на честь красавицы графини. Потом появляется прекрасный храбрый герцог и спасает графиню… Впрочем, это уже другая история.
Увидев мужчин, Виктория испуганно вздрогнула, поставила чашку с только что налитым горячим чаем на стол, и замерла от испуга. Руки её задрожали и она спрятала их под стол.
Екатерина, глядя на неё, тоже отчего-то испугалась и тоже застыла. Сейчас ей очень хотелось, чтобы Алёша сидел рядом. Так было бы спокойнее.
Пожилой мужчина снял чёрную шляпу, положил её на свободный стул, по-хозяйски сел за стол и насмешливо, с оттенком превосходства, улыбнулся Золотко. Молодой громила тоже снял шляпу и встал за спиной старшего с каменным лицом. Екатерина дала бы голову на отсечение, что у младшего мужчины был за пазухой пистолет. Его контуры обрисовывала мягкая английская ткань.
Виктория тоже посмотрела на контуры пистолета, а затем на мужчину, словно кролик на удава. В столовой наступила тягостная тишина. Пожилой купец после некоторого молчания, которое он потратил на пристальное разглядывание княгини, громким басом поздоровался.
Золотко кашлянула, словно подавилась, и хрипло сказала пожилому:
- Добрый день, Савва Серафимович. Как дела? Как рыбка ловится - солится?
- Рыбка ловится большая и маленькая, золотая и серебряная, и солится тоже хорошо. Испугалась меня? Ха-ха-ха,.. - раскатисто рассмеялся Савва и положил большие волосатые кулаки на стол.
- Испугалась, - тихо подтвердила Золотко и более уверенно продолжила, - я подумала, что Вы пришли убивать меня из-за Серафима.
- А я пришёл тебя обрадовать. Я получил от бати записку. Он ушёл к раскольникам в тайгу, в их тайный Троицкий скит.
Виктория от удивления вытаращила глаза.
- Ушёл в тайгу к раскольникам? Серафим направился ко мне, договариваться о соли и вдруг, ни с того ни с сего свернул в тайгу?
- Не веришь? Читай записку, - Савва протянул огромный кулак к лицу хозяйки и раскрыл ладонь - на ладони лежала свёрнутая треугольником записка.
Виктория взяла маленький треугольник, аккуратно развернула его и вслух, запинаясь, прочитала:
- «Савва и Серёга, я ушёл в Троицкий скит. Не ищите меня. Хочу последние дни прожить по-божески, вдали от мирской суеты. Молитесь за меня, раба Божьего, и не поминайте лихом.
Серафим Сергеевич Серебренников».
…Хм-м-м… А это точно его почерк? – нахмурилась Виктория.
- Какой почерк? Ты что, кума, забыла - отец писать не умел. Он только деньги считать умел, да вместо подписи крестик ставить. Наверно, это какой-то раскольник за него написал и нам записку подбросил.
- И ты веришь этой записке? – недоверчиво спросила она.
- Верю. Сама знаешь, батя давно собирался уйти в Троицкий скит. И вот, видимо, решился - ушёл.
- А ты, Сергей, веришь этой записке? – спросила она у молодого сурового мужчины.
Он бесстрастно ответил:
- Не верю! Но раз батя сказал, значит верю.
- А Цветана тогда куда делась? Она тоже к староверам ушла? – серьёзно и строго спросила Золотко.
Сергей усмехнулся. Савва раскатисто заржал и сквозь смех пробормотал:
- Ну, ты, кума, меня рассмешила! Цветана ушла в скит! Там же молодых матросов нет – одни старики. Сегодня утром в порту я слышал, что Цветану видели на индийском китобое «Порбандар». Наверно, решила прокатиться с каким-нибудь индийским матросом в Индию, слонов посмотреть. Она же всё время мечтала слона увидеть.
Золотко задумчиво протянула:
- Интересно, интересно… Это что же получается, Савва и Цветана пришли ко мне, и сразу же решили отправиться: один в скит, а другая – в Индию, слонов посмотреть? Глупости всё это.
Савва перестал смеяться и, сузив глаза, проникновенно, но угрожающе протянул:
- Золотко моё ненаглядное, бриллиантовая моя соседушка, а ты знаешь, что в полицейской конторе завели два уголовных дела по двум убийствам: дело на твоего Васю и дело на меня?
Потому что кое-кто, а именно, – пристав Углегорский, решил голову себе не морочить, и нас обоих отправить на каторгу - лет на двадцать - за два убийства. А ввиду того, что мы и так проживаем на каторге, то нас сразу отправят на виселицу.
Виктория побледнела, схватилась за сердце, на её глазах блеснули слёзы.
Савва довольно усмехнулся и грозно продолжил:
- Потому-то я этой записке сразу и поверил. Записку мне подбросили – я её сам не писал. И сейчас я отнесу её в полицию, Углегорскому. Пусть теперь Устин Петрович найдёт в тайге этот тайный Троицкий скит и с батей поговорит… Хм-м-м… А может, и правда, батя в скит ушёл. Ты же его знаешь. Он любит делать неожиданные вещи. Помнишь, как он умотал на китобое во Владивосток на месяц? И никому ничего не сказал. Может, и сейчас он решил сделать что-то подобное. Ушёл в скит, а потом вернётся…
- Тогда он умотал во Владивосток за мадам Арсеньевой. А сейчас за кем? За Цветаной пошёл в монастырь? – отмахнулась Виктория.
- Это нам не ведомо. Может, и с Цветаной - уехал за сметаной. Ну ладно, кума, некогда мне болтать, пора бежать в полицию. Пока Устин Петрович меня вместе с твоим Васей на виселицу или в Дуэ на шахту не отправил. А я не хочу ни висеть с твоим Васей рядом, ни жить с твоим сынком в одном остроге. У меня нервы уже не те, чтобы его дурости выдерживать. Я ещё не забыл, как он всем моим райским птичкам головы свернул.
- Я же тебе заплатила за всех птичек, – недовольно поморщилась Виктория и звякнула ложечкой по стакану.
- А я, может, этих птичек как родных полюбил. Они мне душу радовали, добром и радостью наполняли. А твой Вася взял и в мою душу нагадил, - зло отрезал Савва.
- Савва Серафимович, бриллиантовый мой, яхонтовый, жемчужный, нельзя быть таким злопамятным. Вася больной человек, он не понимает, что делает. Он большой ребёнок, - нервно оправдывалась мать.
- Ага, не понимает. Как за Ягодой носиться, так понимает. Кстати, Тихомир обещал твоему Васе яйца оборвать, если он ещё раз подойдёт к Ягоде. Так что, учти это и хорошо следи за своим сынком. Ну ладно, я пошёл. Некогда мне, моё Золотко, с тобой говорить о райских птичках…. Ох, ещё про одно забыл. Помнишь, ты мне обещала занять немного денег? Уговор в силе?
- В силе. Раз обещала – займу. Может, останетесь, сударики, покушаете моё новое блюдо… хм-м-м… какая-то японская зелёная горка.
- Спасибо, но я после твоего прошлого Мицубиси решил больше ничего японского не есть, - криво усмехнулся Савва.
- Почему?
- Отравился я этим Мицубиси. Чуть не помер.
- Савва, голубчик сизокрылый, не бреши напрасно. Выпил поллитра самогона, литр медового пива, бутылку джина, а японская Мицубиси у тебя виновата.
- Всегда пил и всё нормально было. А на твои именины - чуть не помер. И я подозреваю, что там какая-то японская отрава была. Хорошо, что у меня здоровье, как у быка, а то бы точно ласты завернул. В следующий раз и тебя Хиросима отравит какой-нибудь зелёной кучей Мицубиси. Научи его лучше борщ готовить.
Виктория отмахнулась от его совета. Ей уже надоел борщ. Хотелось чего-нибудь новенького, необычного. Поэтому она и заманила к себе Хиросиму. Лично ей повар японец нравился. Он всегда приятно улыбался и никогда не спорил. А если и спорил, – она всё равно ничего не понимала.
Раньше, до Хиросимы, кушать готовила Ангелина, но в последнее время у бабушки совсем пропала память и она вечно забывала что-нибудь положить в блюдо. Последней каплей, переполнившей чашу терпения Виктории, стал борщ с кальмарами и овсяная каша с красной икрой. Напрасно бабушка утверждала, что рыбный борщ стал полезней, а каша красивей. Виктория всё равно не полюбила – полезный рыбный борщ и красивую овсяную кашу…
Савва решительно поднялся, забрал записку и пошёл к выходу. Сергей немного замешкался, как будто что-то хотел сказать княгине, но отец обернулся, строго взглянул на него и сын пошёл за ним…
10 глава
После их ухода в столовой некоторое время стояла тишина. Виктория подставила руку под подбородок, отвернулась к окну и о чём-то задумалась, глядя на море. Золотко часто и горестно вздыхала. Екатерина не знала что делать, то ли уходить, то ли ждать, когда сестра обратит на неё внимание.
Громко тикали настенные часы. По стеклу металась большая зелёная муха. Княгиня открыла окно, и муха улетела к морю. Море весело блистало. Рыбацкие лодки качались на волнах.
Княгиня налила чай из самовара. Чай остыл и пить его было неприятно, но она продолжала сидеть, разглядывая вышитые на скатерти подсолнухи. Ей захотелось даже потрогать их. Золотистые подсолнухи были шелковистыми и приятными на ощупь.
Из коридора послышалось Васино пение-гудение. Бабушка прикрикнула на него и гудение смолкло. Послышалась японская речь. Разговаривали повар Хиросима и кучер Артём. Мужчины засмеялись и опять наступила тишина.
Екатерине надоела тишина и она поинтересовалась:
- А что это за Троицкий скит?
Виктория очнулась и повернулась к сестре.
- Троицкий скит… Все о нём знают, но никто его не видел. Ведь на Сахалин бывает и раскольников присылают на поселение. Давным-давно один из них, отец Сергий Тамбовский, основал Троицкий скит – монастырь, по-нашему. Стоит он где-то в глухих непроходимых дебрях, среди скал, у таёжной реки, и знают о нём только сами раскольники. Ещё гиляки и айно знают – это местные народы. Но у них уговор с монахами - не разглашать местонахождение скита, потому что монахи им помогают – лечат и подкармливают их, когда голодно. Говорят, в скиту есть своё поле, огороды, куры, коровы и лошади.
- Неужели, никто никогда не видел этот монастырь?
- Катюша, яхонтовая моя, наш Сахалин - остров малолюдный. На весь огромный остров несколько маленьких постов, три городка, да с десяток деревушек – и все они на побережье. А в глубине острова хоть сто вёрст пройди – не встретишь ни одного человека. Там только скалы, непроходимый лес, да дикое зверьё. И местные айно, и орочи с гиляками, которых всего-то около тысячи человек, тоже живут на побережье. А вообще-то, здесь русских намного больше, чем местных сахалинцев…
Так что, большая часть Сахалина до сих пор никому неизвестна. И карты тех земель нет. Здесь не один скит, а сотни можно спрятать и никто их никогда не найдёт. Да и искать никто не будет. Здесь даже беглых каторжан солдаты спустя рукава ловят – куда каторжане убегут с острова? Побегают летом по тайге и, если к осени останутся живы, - обязательно вернутся. А уж за монахами здесь тем более никто не будет гоняться. Живут они тихо, никому зла не делают, ну и пусть живут…
- Вы думаете, – Серафим правда в скит ушёл? – недоверчиво спросила Екатерина.
- Сомневаюсь… но с другой стороны, вдруг и правда ушёл? Серафим много лет собирался уйти в скит, но его Савва не пускал. У Серафима много друзей раскольников и они друг другу хорошо помогают. А Савва старой вере не благоволит. Он уже в новую перешёл и без отца его дела могут хуже пойти. У нас же здесь без мохнатой лапы не проживёшь. Везде надо знакомство иметь. Поэтому, возможно, Серафим специально обманул Савву, – будто ко мне пошёл, – чтобы сын его не остановил.
Хотя, я думаю, сейчас Савва рад, что отец ушёл. Говорят, он уже свою мохнатую лапу завёл и теперь отец ему был бы помехой.
Серафим всё по старинке дела вершил, слишком осторожный был, – противник всего нового, а Савва хотел развернуться, ещё больше разбогатеть, чтобы на материк перебраться, во Владивосток. Это для нас, местных, Александровск - сахалинский Париж. А для материка наш Александровск – большая деревня…
А хорошо, что записка пришла. Теперь Серафима не ищите, а то и правда Углегорский Васеньку отправит на каторгу… Пойду-ка я к себе в комнату полежу. У меня от страха ноги отнялись. Думала, сейчас Серёга пистолет достанет и всех в доме перестреляет. Потом скажет: каторжане баловались – деньги искали, - Виктория тяжело поднялась, чтобы уйти, и Екатерина торопливо спросила:
- А про каких райских птичек говорил Савва? Это павлины или попугаи?
Виктория вяло улыбнулась и приложила руку к сердцу.
- Райские птички – это действительно райские птицы. Они живут на островах папуасов. Пойдём, Катюша, я покажу тебе настоящих райских птиц. Они у меня в комнате живут. Зимой взглянешь на них и сердце радостью наполняется – такие красивые. Жаль только, что они не поют по-райски. Но для этого у меня есть канарейка. Райские птицы – глаз радуют, а канарейка – душу. Иногда я зимой выпускаю их из клетки по комнате полетать – красота райская!
Хозяйка неуклюже пошла к двери, и Екатерина двинулась за ней…
Золотко вошла в гостиную и прилегла на диван, подложив под голову синюю бархатную подушку, думку. Екатерина стала рассматривать комнату. Гостиная с двумя окнами была залита солнечным светом. И жёлтая обстановка гостиной премного этому способствовала. Стены были обиты светло-жёлтыми шёлковыми, немного выцветшими обоями, печь-голландка сияла жёлто-лимонными изразцами, на окнах за жёлтыми кисейными занавесками краснели герани. Окна выходил на море. Вся мебель была светлая, различных жёлтых оттенков: диван с огромной выгнутой деревянной спинкой, комод и шифоньер. На стенах висели три вышитые картины под стеклом: Сенатская площадь в Петербурге, Храм Василия Блаженого в Москве, и Александровская тюрьма с маяком в обрамлении зелёной тайги и Татарского пролива с тремя китами. Киты были вышиты так близко к берегу, что казалось сахалинская тюрьма стоит именно на этих трёх китах. За шифоньером виднелась приоткрытая дверь в спальню.
У правого окна находились круглый стол, покрытый кружевной белой скатертью, и три венских стула. Около левого окна стоял старинный резной комод, на комоде – две закрытые цветастым платком клетки. Екатерина сняла платок.
В одной клетке сидела на жёрдочке жёлтая канарейка. В другой, – намного больше первой, – сидели две птицы: алая и лазурная. Перья птиц были необыкновенно яркого, сочного, завораживающего цвета.
Райские птицы спали, прижавшись друг к другу. Канарейка подняла голову к солнцу и как будто специально для Кати выдала переливчатые рулады.
Алая и лазурная птицы продолжали спать. Княгиня внимательно разглядывала райских птиц. Ей захотелось заиметь таких же. Она поинтересовалась у сестры, где их можно достать? Виктория сказала, что птиц можно заказать морякам, плавающим мимо островов папуасов. Только придётся очень долго ждать этот «папуасский» заказ. Иногда приходится ждать полгода или год. Не всегда удаётся поймать этих птиц, а потом довезти их живыми до северного края.
Екатерина сидеть полгода на Сахалине в ожидании заказа не хотела, и тут же решила не мучить райских птичек рязанским солнцем. Пусть летают на воле. Всё равно ей будет приятно знать, что где-то на земле летают райские птицы.
Жёлтая канарейка пела рулады. Райские птицы спали. Екатерина прошла к картинам, чтобы ближе рассмотреть. Сестра сказала, что эти картины вышивала бабушка Ангелина.
Княгиня собралась уходить, и Виктория вспомнила, что оставила на кухне свою сердечную настойку, купленную у доктора Корсакова, и ещё она забыла наказать Хиросиме, через кучера Артёма, чтобы повар заварил лечебные травы для профессора. Поэтому ей надо срочно найти Артёма.
Екатерина тут же, к своему стыду, вспомнила, что больной муж лежит в одиночестве голодный, без питья и мёда, который он очень любил. Женщины пошли на кухню. Уходя, Екатерина бросила последний взгляд на райских птиц. Их оперение сияло под солнечными лучами чудным алым и лазурным светом.
Женщины зашли на маленькую кухню, заставленную и увешанную всевозможной железной и деревянной утварью. Большую часть кухни занимала русская печь. Печка топилась, дрова пылали. Несмотря на открытое окно, в кухне было жарко, как в кузнице.
Хиросимы не было. Рыжий Вася стоял у плиты, и, в тот момент, когда женщины вошли в кухню, – бросил что-то в кипящий казан.
Мать подлетела к сыну и со всей силы треснула его по шее. Вася отскочил и, тряся бородой, заплакал. Виктория ещё раз ударила его, по спине, и в сердцах закричала:
- Ты что бросил в казан? Говори, а то сейчас прибью тебя, дубина стоеросовая!
- Я бросил травку, - горько рыдая, пролепетал Вася.
- Какую травку? Где взял?
- На дворе, – рыдал Вася.
- Во дворе? Какая это травка? Говори сейчас же, охломон!
- Лопу-у-у-х.
- Лопух? – Виктория схватила со стола деревянную поварёшку, помешала варево в казане и вытащила заваренный лист лопуха. Лопух висел на поварёшке, как тёмно-зелёная бархатная тряпка.
Хозяйка швырнула поварёшку с лопухом на стол, бросилась к окну, открыла и, облокотившись на подоконник, оглушительно закричала:
- Хиросима-а-а! Артё-ё-ём! Срочно ко мне-е-е! Я вас сейчас прибью обои-и-их! Я сколько раз вам говорила: кухню закрывать и Васю сюда не пускать. Изверги-и-и! Вы хотите уморить меня-я-я! Ироды вы окая-я-янные! Лодыри! Аспиды. Антихристы! Я вас уволю! Попробуйте, найдите здесь другую работу, пираты безмозглые, медузы дохлые, зверьё-ё-ё-ё-ё…
Виктория продолжала сердито обзывать повара и кучера всякой морской и земной фауной. Вася не переставал хныкать…
Екатерина не стала дожидаться разборок из-за лопуха. Она быстро схватила железный поднос, поставила на него горячий чайник, две железные кружки и две чайные серебряные ложки. Мёд в шкафу она не нашла, схватила банку черничного варенья и понеслась вон из кухни. В дверях она столкнулась с невозмутимым Хиросимой.
Японец, стоявший на её пути, стремительно отскочил в сторону, и Екатерина от его стремительности чуть не выронила поднос. Поднос всё же устоял, и она направилась на второй этаж. Артёма по дороге Екатерина не встретила, и как сейчас Виктория будет разбираться с японцем без переводчика кучера, она не понимала.
11 глава
Екатерина вошла в спальню и тихо поставила серебряный поднос на комод. Алексей Платонович проснулся, приподнялся и непроизвольно скривился от боли. Она положила в железную кружку три ложки черничного варенья и подала чай.
Профессор осторожно сел, облокотился спиной о подушку и ещё больше скривился. Жена села около кровати на скрипучий стул, приподняла на кровать ниспадающее белое одеяло и недовольно протянула:
- Я тебе уже надоела? При виде меня ты сморщился так, как будто лимона объелся.
Профессор вздохнул и печально пробасил:
- Катенька, мон амур, у меня зверски болит нога. Извини, но я сейчас не могу мило улыбаться, а тем более веселиться… о-о-ох...
Екатерина участливо погладила его по больной ноге, и профессор взвыл от боли.
- Извини, Алёшенька, я совсем забыла, что у тебя болит именно эта нога. Я думала, – болит другая. Сейчас я расскажу тебе потрясающие новости и у тебя сразу всё пройдёт. Слушай! Исчезнувший Серафим Серебренников прислал своему сыну Савве записку. Мол, он ушёл в тайный Троицкий скит к раскольникам. Но я думаю, – это кто-то подбросил Савве записку, чтобы полиция перестала искать убийцу. Значит, сам убийца и подбросил записку. Теперь осталось узнать: кто её написал! Я права? А ты что думаешь?
- Катенька, душенька, я ничего не думаю. У меня нет настроения сейчас думать, тем более – об убийце… Хотя… я бы хотел, чтобы убийца сейчас пришёл и убил мою ногу, - простонал Алексей Платонович.
Екатерина возмутилась:
- Если ты сейчас же не начнёшь искать убийцу, – хотя бы наметив круг подозреваемых, – то он убьёт не только твою ногу, но и тебя самого! Мне что-то всё здесь не нравится. Четыре дома в отдалении от Александровска… Позади дремучая тайга, впереди бездонное море, а на острове полно каторжников. Тут в любой момент нападут и прибьют. И не посмотрят на твои профессорские академические мозги.
- Катенька, ты же сама затащила меня на каторжный Сахалин. Кстати, я очень благодарен тебе за это. Письмо Меншикова стоит этого. Кроме того, я наконец-то прошёл всю Россию-матушку. Я об этом давно мечтал. А то пишу-пишу про Россию, а всю эту бескрайнюю ширь и не видел.
- Ты не пешком шёл, не в кандалах, а ехал в колясках и драндулетах, - фыркнула жена, которая любила противоречить по поводу и без повода.
- Не буду спорить, душенька, но если вспомнить, сколько раз эти кареты, коляски, фаэтоны, шарабаны, тарантасы, повозки и телеги ломались, то я шёл – почти пешком. Вспомни, как мы около Иркутска семь вёрст топали по берегу Байкала до следующей станции. А вспомни, сколько вёрст мы шли по дождю до Карымской станции.
- Лучше не вспоминай! Как вспомню, так вздрогну, а как вздрогну, так вспомню. Хотя ты прав, я тоже сейчас вспоминаю наш путь по Сибирскому тракту с некоторыми приятными впечатлениями. Но, когда я шла по нему, мне это не казалось таким приятным. Поэтому, обратно мы поплывём на корабле. Идти зимой по Сибирскому тракту – это смертоубийство.
- Катенька, я думаю, – нам надо возвращаться по суше. Я не хочу, чтобы письмо Меншикова пропало на дне океана, - поморщился профессор то ли от боли, то ли от тревоги за письмо.
- О, Господи! – Екатерина театрально подняла руки к небу и вновь возмущённо воскликнула: - Господи, ты слышишь? Ты слышишь, что говорит этот человек – мой муж! Если мы потонем – это нормально, а если потонет письмо Меншикова – это конец света!
- В некотором роде, Катюша, ты права. Мы для истории ничего не значим, - протянул Алексей Платонович и взглянул на коричневый саквояж, где лежало драгоценное письмо.
- Можно подумать, что эти все короли и исторические знаменитости свалились с луны. У всех нас общие бабушка и дедушка – Адам и Ева. Так что моя жизнь так же ценна, как жизнь царицы Савской. Поэтому, я не пойду пешком по заснеженному Сибирскому тракту! Мне бабушка запретила морозить мадам Сижу, – твёрдо заявила Екатерина и хлопнула рукой по одеялу. Под складкой одеяла опять оказалась больная нога, и Алексей Платонович глухо простонал. Теперь уже он посмотрел вверх, на лазурный полог
Жена погладила его по светлым волнистым волосам, потом разлохматила их, и виновато протянула:
- Алёшенька, извини, моя радость! Прости, моя ласточка! Прости меня, косорукую и косоглазую… Ну как, стало легче? Прошла твоя нога? Тогда вернёмся к Альфе и расставим все точки над «И».
Мон ами, Алёшенька, давай поплывём на корабле, посмотрим Индию и Африку, я давно мечтала об этом. Ты половину России уже увидел, теперь тебе надо посмотреть половину Африки.
- Хм-м-м… потом решим… попозже, - профессор допил чай и попросил ещё. Жена принялась наливать чай ему и себе. Некоторое время он заворожено смотрел на её грациозные плавные бесшумные движения, затем задумчиво спросил:
- Катюша, а где ты взяла эти кружки?
- На кухне. А что такого в этих кружках? Они, конечно, выглядят непрезентабельно, но пить из них можно.
- Такие выдают каторжанам в остроге.
- А ты откуда знаешь? – застыла с кружкой в руке жена.
- У одного моего друга эта каторжная кружка - самая любимая. Он говорит, что она помогает ему не хныкать в тяжелые минуты жизни. Ведь кому-то в этот момент ещё тяжелее.
- Можно подумать, что на каторгу попадают за добрые дела. Не делай зла - на каторгу не попадёшь и из этих кружек не придётся пить. Впрочем… мы же сейчас пьём, хотя мы и не попали на каторгу.
Пойду-ка я узнаю у Виктории, откуда здесь эти кружки. Я не хочу пить чай и думать о каторге. Я хочу думать о свободе и вольной жизни.
Екатерина подала мужу чай в каторжной кружке и унеслась к сестре. Скоро она вернулась с двумя белоснежными фарфоровыми кружками, украшенными красными розами и сообщила:
- Эти каторжные кружки сестра купила по дёшёвке у начальника Александровской тюрьмы Беспалова. Сама она из них не пьёт, это для слуг, чтобы они не забывали, что делать плохие дела - нехорошо. Хотя, японец вряд ли это поймёт. Наверно, у них в японских тюрьмах все пьют из фарфоровых кружек. Это же японцы придумали фарфор.
- Фарфор придумали китайцы, - машинально уточнил профессор и посмотрел на голубой полог, украшенный белыми облаками. Ему стало немного легче, словно вид неба отвлекал от ноющей тягучей ножевой боли.
Екатерина вдохновенно продолжила:
- Алёша, я тебе не рассказала ещё одну страшную историю. Вася на кухне кинул в суп лопух!
- И что тут такого страшного? Лопух полезен.
- А если в следующий раз он кинет в казан ядовитые ягоды или ёще какой-нибудь другой растительный яд? Пойду-ка я скажу сестрице, чтобы она приказала оборвать Хиросиме ядовитые ягоды около беседки.
Жена ушла и вскоре вернулась с сообщением:
- Бабушка Ангелина уже обрывает ядовитые ягоды. Будем надеяться, что мы выберемся с Сахалина живыми. А на кухне опять готовится что-то рыбное. У меня такое ощущение, что у Виктории мы будем есть только рыбу, а иногда Васины лопухи.
- Ты же сама слышала, Катюша, от своей сестры, что рыба очень полезна для омоложения.
- Я не хочу молодеть таким образом. С таким же успехом можно есть лопухи, лебеду, крапиву и тоже будешь молодеть. И потом: несмотря на то, что японцы едят одну рыбу и рис, они тоже, как и мы, после сорока - мрут, как мухи.
- Зато они умирают молодыми и красивыми, - печально вздохнул Алексей Платонович. Но поразмышлять о том, что он скоро помрёт не таким молодым и красивым, как японцы, жена ему не дала. Она опять подала ему чай и пылко возразила:
- Какая разница каким лежать в гробу? Теперь я присоединяюсь к мудрецу Васе: хочу котлет, не хочу молодеть!
Екатерина стремительно вышла, хлопнув дверью. Вскоре вернулась, тихо закрыла дверь, села на край кровати и, словно обиженный ребёнок, протянула:
- Я сходила на кухню. На ужин опять будет японский рыбный суп и рыбные котлеты! И что ты на это скажешь, мудрый усатый кит?
- Я скажу тебе, мой друг, нетерпеливый дельфин: «Терпение и смирение, терпение и смирение, и скоро в нашем рязанском дремучем море появятся мясные котлеты… и всё опять будет хорошо.
- Ты меня успокоил. Ты прав, котлеты я буду есть в Рязани. А здесь стану молодеть. Надеюсь, на Сахалине всё же есть счастливцы, которые стареют и едят мясо. Алёша, а может здесь все едят только рыбу?
- Конечно, нет. И здесь все едят мясо, если им позволяет это их доход. И если не позволяет, всё равно едят – кругом леса. А значит, люди охотятся. Но возможно кто-то всё время ест рыбу. Например, наши ближайшие соседи - японцы. Вкусовые пристрастия, полученные в детстве, не меняются всю жизнь, даже с переездом в другие климатические условия. Русские и в Африке будут мечтать о борще и жареной картошке. А я даже скажу тебе, Катенька, где ты можешь поесть мясную котлету.
- Где? – обрадовалась Екатерина и наклонилась к нему со всепоглощающим интересом.
- У Серебренниковых. Уверен - эти купцы едят мясное почти каждый день.
- Тогда пойдём к нему в гости. Сегодня на ужин. А заодно ты попытаешься выяснить, кто убил его отца Серафима, - мило и хитро улыбнулась Екатерина, и дополнила, - я их сегодня видела. Вид у них, – как у разбойников с большой дороги. Настоящие амбалы с одесского причала. Хотя, некоторые купцы и есть разбойники. Помнишь, как нас обобрал купец Метляев. Алёша, мы сейчас пойдём к ним?
- Сейчас нет. Катенька, душенька, у меня болит нога.
- А когда у тебя перестанет болеть нога? К ужину?
- Нет, душенька, сегодня не пойдём, доктор Корсаков сказал, что мне неделю нужно лежать – беречь ногу. Тогда связки быстрее заживут. А ещё, Катюша, мне требуются райские условия для лучшего заживления.
- Какие?
- Почитай мне какую-нибудь интересную книгу. У меня сегодня в глазах туман, в сердце дурман, на душе хандра и вообще, – надо срочно отвлечься от боли. А то такое ощущение, что у меня не связки порваны, а вся нога на сто кусков раздроблена.
- Хорошо. Сейчас, пойду поищу у сестры книгу. Кстати, про райские условия. Алёша, ты знаешь о том, что на земле существуют райские птицы?
- Где? На небе за облаками?
- Райские птички живут в комнате Виктории. В обычной клетке. Одна птица алая-алая, другая лазурная-лазурная. Когда заживёт нога, посмотришь. А ты знал, что на земле есть райские птицы?
- Не знал.
- А ещё профессор называется, - укоризненно протянула жена.
- Я же не зоолог, а историк. Зоолог тоже не знает, что в 1452 году князь Шемяка убежал в Новгород, и там его отравил повар-предатель.
- И поделом ему за Шемякин суд!* – отмахнулась жена и пошла искать книгу. Она вообще не могла долго сидеть на месте. И всегда находила себе занятие с максимумом движения.
________________________________________
* Шемякин суд – неправый суд
12 глава
Княгини долго не было. Профессор успел поспать. Но даже во сне любое движение отдавало в ноге острой, пронзительной болью. Жена вернулась в спальню, громко хлопнула дверью, и он проснулся. Она показала ему старую книгу без обложки и виновато протянула:
- Это единственная книга, которая существует в этом доме. Иногда её читает Вася. Начала в книге нет, конца нет, середина улетела с холма в море, изображая птичек. Будем читать?
- Читай, душенька, читай. Любое знание лучше чем незнание. Не люблю бездумноё времяпрепровождение. Лень – это смертный грех и первая ступень к злым делам… Ох-х-х, - простонал от боли Алексей Платонович и сложил руки на груди.
- Ты думаешь, что лежание с больной ногой подвигнет тебя на плохие дела? Сомневаюсь, что сегодня тебя вообще на какие-либо дела подвигнешь.
Екатерина легла рядом с мужем, подложила подушку под голову повыше и принялась сначала выразительно, а потом тихо монотонно читать:
«Сахалин долго считали в Европе полуостровом… В 1787 г известный французский мореплаватель граф Лаперуз высадился на западном берегу Сахалина и говорил с туземцами. На берегу он застал не одних только айно, живших здесь, но и приехавших к ним торговать гиляков, людей бывалых, хорошо знакомых с Сахалином. Они начертили на песке карту острова и пояснили, что остров отделяется от материка проливом. Лаперуз поплыл на север, рассчитывая выйти в Охотское море и дойти до Камчатки. Но чем выше он продвигался, тем пролив становился всё мельче и мельче... Глубина уменьшалась… плыл он пока позволяли размеры его корабля… скоро корабль остановился на мели. Лаперуз пришёл к убеждению, что Сахалин полуостров и соединён с материком перешейком…
Девятью годами позже в Татарском проливе был англичанин Браутон. Судно у него было небольшое, так что ему удалось пройти дальше Лаперуза… но и это судно остановилось из-за мелкого фарватера… Браутон тоже пришёл к выводу, что Сахалин полуостров.
В 1805 г. наш знаменитый адмирал Крузенштерн, – первый русский, совершивший кругосветное путешествие, – впал в ту же ошибку. Плыл он на Сахалин с уже предвзятой мыслью, пользуясь картой Лаперуза. Крузенштерн прошёл вдоль восточного берега и, казалось, был уже близок к разрешению разгадки. Но постепенное уменьшение глубины и предвзятое отношение заставили его признать существование перешейка, которого он не видел… позднее Крузенштерн получил карту, составленную Браутоном, и утвердился в мысли, что Сахалин полуостров.
Ошибка была исправлена Невельским. Авторитет его предшественников был так велик, что когда он донёс о своих открытиях в Петербург, то ему не поверили… сочли поступок дерзким и «заключили» его разжаловать… помогло заступничество самого государя, который нашёл его поступок молодецким, благородным и патриотичным…
Невельский был энергичный, горячего темперамента человек, образованный, самоотверженный, гуманный, до мозга костей проникнутый идеей и преданный ей фанатически, чистый нравственно. Один из знавших его писал: «Более честного человека мне не случалось встречать». На восточном побережье и на Сахалине Невельский сделал блестящую карьеру за пять лет, но потерял дочь, которая умерла от голода… его хорошенькая жена Екатерина Ивановна… переносившая все лишения геройски… потеряла здоровье».
Дальше несколько листов было вырвано, – Екатерина продолжила читать:
«Название Сахалин образовалось по недоразумению. В 1710 г. по поручению китайского императора пекинскими миссионерами была начертана карта Татарского пролива. Миссионеры пользовались японскими картами, и это очевидно, так как в то время о проходимости Лаперузова и Татарского проливов было известно только японцам. Карта была прислана во Францию и вошла в атлас знаменитого географа д,Анвилля…
На карте напротив устья Амура была надпись, сделанная миссионерами: «Сагхалин ангахата», что по-монгольски значит «скалы черной реки». Очевидно, это название относилось к каким-то скалам в устье Амура. Во Франции же это поняли иначе, и название отнесли к самому острову.
Отсюда и название, - монгольское слово Сахалин, удержанное Крузенштерном для русских карт. Японцы же называли Сахалин - Карафто, что значит: «Китайский остров». Хотя остров этот китайским не являлся. Сахалин населяли только айно и гиляки… А мореплаватель Лаперуз писал, что аборигены гиляки, рисуя остров на песке, называли его Чоко. Чоко переводится, как «Мы».
(А. Чехов «Остров Сахалин»).
Екатерина перестала читать и повернулась к мужу:
- Значит, остров должен был называться Чоко. А мне Сахалин больше нравится.
- Просто ты привыкла к этому названию. Был бы остров – Чоко, ты бы считала, что Чоко лучше звучит.
- Глупости! Чоко! Сахалин звучит лучше. И вообще, раз ты споришь со мной, я читать тебе не буду. И ещё, я не люблю читать оборванные книги. Мне интересно, что там дальше, а дальше нет двенадцати страниц.
Княгиня решительно встала с постели, положила несчастную книгу-калеку под руку искалеченного мужа и ушла к сестре посмотреть райских птиц. Алексей Платонович взглянул на неизвестную книгу. Посмотрел, посмотрел, посмотрел… и уснул…
Пришла жена с большой тарелкой красной икры. Сестра сказала – это очень полезно для больной ноги. Княгиня разбудила Супруна, но Алексей Платонович есть отказался, – его уже тошнит от любой икры. Он попросил мёда.
Екатерина направилась на кухню и принесла мужу крохотную баночку с мёдом. Больше у сестры не было. Профессор снова уснул и она нехотя пошла на рыбный ужин. Ей не хотелось умирать с голоду, а просить мясное у сестры сразу после приезда было неловко… На ужин было пять сортов икры: к черной, красной, розовой и голубой добавилась фиолетовая. Эта же фиолетовая икра плавала в японском супе Китакюсю, и княгиня понадеялась, что сваренный в нём лопух не испортил блюдо. Хотя, возможно, суп уже сварили другой, к примеру, – с Васиной лебедой. К Китакюсю прилагались рыбные котлеты, акульи плавники и морская капуста.
Екатерина терпеливо и смиренно съела фиолетовое Китакюсю, рыбные котлеты и морскую капусту. После этого она стала мечтать о рязанской капусте. В огороде Виктории капуста была чахлая и маленькая.
Виктория была весела и развлекала гостью рассказами о разных странах…
Княгиня вернулась в спальню, села на край кровати. Профессор Милорадов уже не спал. Екатерина рассказала некоторые интересные морские истории из жизни сестры, и под занавес спросила:
- Алёша, а может, ты всё-таки хочешь покушать?
- Можно, но только немного, - зевнул он.
- Будешь есть Китакюсю?
- Китакюсю? Какая чушь.
- Это не чушь, это японский суп с морской капустой, рисом и фиолетовой икрой, - засмеялась она.
- Интересно-о-о… Китакюсю… Катенька, у меня есть такое подозрение, что Хиросима называет все свои блюда японскими портами. Китакюсю – это японский порт. Хиросима – тоже порт. В прошлый раз тоже было блюдо, названное японским портовым городом… хм-м-м… Я забыл каким.
- Алёша, я хотела тебя спросить: что такое… хм-м-м… зелёная горка… Нет, не зелёная … Я забыла это слово… И Виктория всё время забывает. Видимо, на это и рассчитывает повар. Хиросима может назвать своё блюдо как угодно. Всё равно мы не запомним, так же как японцы никогда не запомнят Екатеринбург или Петрозаводск… Хм-м-м… Алёша, я вспомнила! Недавно я ела Якудзу, это такая зелёная горка с красной икрой. И мне всё время хотелось вспомнить, что такое - якудза. Ты знаешь якудзу?
- Не знаю.
- А почему не знаешь, если даже я помню, что когда-то это знала.
- Катенька, душенька, я историк, а не японский повар. И вообще, я японской кухней никогда не занимался. У нас в Петербурге есть японист - профессор Макаров, приедем домой, узнаешь у него. Или спроси у местных жителей, скорей всего они знают это слово. А лучше, спроси у Виктории.
- Она сама ничего не знает об Японии. Мне сестра рассказала, что это очень закрытая страна. Япония не пускает к себе иностранцев. Туда заходят только голландские или английские купцы, и то дальше порта они не проходят. Интересно, а как японист Макаров изучает Японию, если его туда не пускают?
- Макаров разговаривает с моряками и купцами, которые там бывали. Поэтому, ему легче, чем мне. Очень жаль, что я не могу поговорить с купцами, которые побывали в Древнем Киеве или Византии.
- Опять древняя история! Лучше думай о современном преступлении! Странным образом пропали двое человек. Вошли в дом и исчезли! Юн энигм!* Так что, думай о современности. Всё равно тебе сейчас делать нечего, лежи и думай.
- Когда-то и это современное сахалинское преступление станет древним.
- Я уверена, несмотря на письмо про Троицкий скит, – трупы Серафима и Цветаны лежат на дне моря. А ты что думаешь?
- О-х-х…
- Я знаешь о чём сейчас подумала… О, сколько, неопознанных трупов лежат на дне океанов, морей, рек и озёр. Наверно, всё дно усеяно трупами, - задумчиво протянула она и поёжилась.
- Душенька, не надо о трупах. А то я скоро сам стану…
Екатерина перебила мужа:
- Молчу, молчу. Храни тебя Господь… Я тебе сейчас принесу Китакюсю и всё прочее, приготовленное Хиросимой. Рыбное – очень полезно при болезни и для общего омоложения организма тоже, - деловито сообщила жена, и профессор опять вспомнил о своём древнем возрасте.
Екатерина быстро ушла, вскоре вернулась, напоила его пятью неизвестными микстурами, взятыми у Виктории, и унеслась в церковь молиться за здоровье мужа. После церкви она зашла в лавку и купила две трёхлитровые банки мёда.
Алексей Платонович проспал до следующего утра, ему снились всякие кошмары, а под утро, – во сне, – он бродил по дну моря, отыскивая среди тысячи затонувших кораблей и миллионов скелетов, устилавших золотистое песочное дно, нужный ему скелет. И украшали всё это смертельное безобразие на дне моря сверкающие золотые рыбки…
_________________________________
* Юн энигм! – загадка (фр.)
13 глава
На другой день Милорадовы встали рано. И опять их разбудил Вася. Он стучал в дверь, как сумасшедший. Профессор решил сегодня с больной ногой не вставать и не травмировать вторую ногу. Его ноги всё же были ценнее, чем бездушная дверь – и пусть она летит к чёртовой бабушке.
Он ещё не забыл, как на Сибирском тракте вывихнул руку и две недели не мог писать. Впрочем, эта рука и сейчас ещё побаливала. Потому что потом, на пароходе «Байкал», именно этой рукой он врезал человеку, пытавшемуся выбросить его за борт.
Пойти спасать дверь решила Екатерина. Но сначала она посмотрела на пол, чтобы там не было ничего моржового и костяного. Она не хотела неделю лежать с больной ногой на кровати.
На полу около кровати, на зелёной домотканой дорожке, лежала свёрнутая в клубок чёрно-жёлтая змея с красными глазами, и княгиня, указав на неё рукой, завизжала как сумасшедшая. Алексей Платонович, не вставая с постели, посмотрел на пол, нахмурился и взял чучело кораллового аспида в руки. Кожа змеи была холодной и влажной, словно у живой.
Екатерина отодвинулась от змеи подальше, вжалась спиной в стену и принялась уверять, что спрятала эту кобру в первый же день, и кто подложил им эту змею, она не знает. Алексей Платонович поверил. Екатерина до ужаса боялась всяких змей и даже безобидных ужей. Задуматься о том, кто подложил змею, не удалось. На пороге спальни уже стояли веселые и счастливые Вася и бабушка Ангелина.
Вася радостно показал Милорадовым оторванную щеколду и положил её в карман. Бабушка Ангелина – в белоснежном платочке – мило и простодушно улыбалась из-за его спины.
Рыжий парень широко развёл руки и весело сказал:
- А мы пришли к вам в гости. Угощайте нас котлетами, да конфетами, судари – сударыни, дамы и мадамы, мусье и мамзели.
Екатерина закуталась в одеяло, чтобы не было видно ночной сорочки, и сквозь зубы пробормотала:
- Уважаемые дамы и господа, приличные люди так рано в гости не ходят. И вообще, – гости не выламывают двери, а ждут, когда их впустят хозяева.
- Ну, вы же спали, - наивно удивился Вася и почесал затылок.
- Тем более! Если хозяева спят, их нельзя будить. Нельзя будить и стучать в дверь, как в барабан! – учительским тоном повторила она.
- А почему нельзя? Солнышко встало, значит, пора вставать. Так мне бабушка говорит.
Вася посмотрел на бабушку - Ангелина согласно кивнула головой, и он весело продолжил:
- Доставайте котлеты. Мы пришли к вам издалека, голодные-преголодные.
- Вы проголодались, пока шли с первого этажа? – сдерживая улыбку, сказала Екатерина.
Счастливые и радостные Василий и Ангелина кивнули головами.
Екатерина вспомнила о змее и грозно спросила:
- Кто подложил нам змею?
- Не знаю, - удивился Вася.
- Не знаю, - удивилась бабушка Ангелина.
За спиной гостей появилась взбешенная Виктория. По её покрасневшему лицу было видно, что ей стыдно. Она опустила глаза, схватила за шкирку Васю, прикрикнула на бабушку и увела незваных гостей с собой.
В спальне Милорадовых наступила тишина, нарушаемая только тиканьем часов. Екатерина облегчённо вздохнула, повела носом и сообщила:
- Алёша, я чувствую аромат питерского одеколона «Иван Грозный». Терпеть не могу этот лаврово-пихтовый дурман. Интересно, кто им надушился: Вася или бабушка Ангелина?
- Не знаю… наверное, бабушка. Женщины любят душиться разными ароматами, – предположил профессор.
- «Иван Грозный» - и кто только придумал этому ужасному одеколону такое название? – проворчала жена, вставая с постели.
- Это тебе кажется, что название глупое. А некоторым мужчинам нравится именно это название.
- Почему? – удивилась Екатерина, доставая из комода свой любимый оранжевый халат.
- Многие мужчины желают видеть себя Иванами Грозными, хотя бы перед своей женой.
- Слава богу, тебе этот одеколон не нравится. Пойду, попрошу сестру поставить нам в гостиную семь запоров, и обязательно стальных. Иначе, Вася будет гулять по нашей спальне, как по Невскому проспекту. И вообще, я возмущена до предела – я лежу в ночной сорочке и вдруг заявляется рыжий молодец Вася. А ты молчишь и ничего не делаешь, профессор, академик… А ещё грозный муж называешься! - возмутилась Екатерина.
- А что я должен делать? Убить Васю? Вот интересно получится. Его мамочка вызвала меня на Сахалин, чтобы я спас Васю, а я его возьму и прихлопну. Извини, Катенька, но я не хочу, чтобы твоя сестрица Виктория была ещё худшего мнения о нашей дремучей Рязани, - добродушно улыбнулся Алексей Платонович. Он улыбнулся, потому что боль почти прошла.
- Ты должен грозно сказать Васе, что нельзя входить в чужую спальню, - сдерживая смех, уточнила Екатерина и распахнула настежь окно. В спальню ворвался шум моря и морской ветерок.
- Хорошо, голубушка, я ему скажу, но глубоко сомневаюсь, что Вася поймёт. Это его дом и он будет бродить по нему, как вздумается его глупой башке. Не забывай, что у Васи мозгов, – как у пятилетнего ребёнка.
Профессора что-то кольнуло в бок. Он посмотрел влево – это было чучело кобры, которое он положил на постель при виде гостей. Чучело надо было убрать на место, и он протянул змею жене:
- Катенька, спрячь эту кобру опять в комод. А то я боюсь, – у меня под боком может произойти порча бесценного сахалинского имущества.
- Я не возьму змею в руки. У меня такое ощущение, что на этой кобре какая-то порча лежит.
- Голубушка, какая порча? Посмотри - это обычное чучело. Оно сто лет здесь лежало и ещё сто лет пролежит. А кстати, какая хорошая консервация – мумификация. Выглядит как живая, - он провёл рукой по чучелу, чтобы почувствовать эластичность змеиной кожи.
- Вот поэтому я её и боюсь – она, как живая. Алёша, я уверена, – нам эту змею подложили, как предупреждение. Мол, срочно уезжайте или мы вас ужалим. Возможно, насмерть. Что будем делать? Поедем домой?
- Нет, будем жить на прекрасном Сахалине. Скоро нам привезут второе письмо Меншикова.
- Значит, будем ждать, когда нас с тобой прибьют и похоронят в чудесной дремучей сахалинской тайге, или нет… скорее всего, нас утопят в обворожительном Татарском проливе… Алёша, мне страшно! Как ты думаешь: кто подложил нам эту змею? – со страхом прошептала Екатерина, оглядываясь на дверь.
- Не знаю, но почему-то думаю – это сделала бабушка Ангелина или Вася… скорее всего, – бабушка. Она улыбнулась, когда увидела змею. Но, возможно, я ошибаюсь… и змею принёс кто-то другой.
- Улыбнулась, увидев змею… Неужели это бабушка? – задумчиво протянула Екатерина и возмущённо продолжила, - а ведь у неё такое прекрасное ангельское имя - Ангелина, а она такие ужасные дела творит. А ещё бабушка называется.
- У меня тоже была двоюродная сестра Ромашкина Ангелина, но ангельским характером и красотой ромашки она не обладала. Кроме того, бабушка выжила из ума, и эту змею она нам, возможно, подложила из добрых побуждений.
- Каких добрых? – фыркнула Екатерина.
- Не знаю, мне тяжело судить, что творится в голове у старого больного человека. Может, она нас рассмешить хотела или напугать, как дети пугают взрослых. А может, она хотела удивить нас искусным чучелом… хотя, я еще раз повторяю: возможно, бабушка тут и ни при чём. Это я сделал предположение, а бабушка просто улыбнулась, увидев знакомую змею, или улыбнулась именно мне, а я не так её понял. Ведь мы со змеёй лежали рядом…
Екатерина вздохнула, собрала каштановые густые волосы в конский хвост и посмотрела на змею с отвращением:
- Ладно, давай этого аспида. Я его сейчас отнесу Виктории, пусть она сторожит гадюку в своей комнате. А кстати, если бабушка Ангелина подложила нам змею, как она попала в нашу комнату? Сейчас поговорю с сестрицей, надо прекратить это безобразие. Я не хочу, чтобы без меня бродили в моих комнатах.
- Заодно, Катюша, попроси у Виктории какую-нибудь трость. Мне надоело лежать, я хочу после обеда навестить Серебренниковых, - попросил профессор и потянулся.
- А тебе можно ходить? Доктор сказал, что тебе нужно десять дней лежать.
- Лежать больше недели? - я не выдержу. Вроде боль немного прошла. Серебренниковы живут рядом, почти за забором, надеюсь, – я смогу дойти до них, посидеть на диване и вернуться обратно в постель.
Екатерина согласно кивнула головой и стала радостно готовиться к походу в гости… Она надела зелёное атласное платье, изумрудное ожерелье (кольцо с изумрудом у неё пропало ещё на иркутской почтовой станции), и наскоро соорудила из густых рыжевато-каштановых волос причёску «Вавилонская башня» в последней стадии разрушения. Затем она приступила к раскраске лица: припудрилась рисовой индийской пудрой, накрасила губы, подкрасила черным карандашом свои «оленьи» глаза, отчего они стали еще более «оленьими».
После завершения раскраски лица, она завернула в полотенце чучело змеи и ушла к сестре. Алексей Платонович опять уснул, нога во сне немного побаливала. Оттого сон был чутким. Сквозь сон он слышал, как кто-то тихо вошёл в комнату и приблизился к нему. Алексей Платонович подумал, что это жена, спросонья пробормотал: «Душенька» и продолжил спать.
Затем дверь тихо захлопнулась, по спальне прошёл ветерок, и профессор сквозь сон почувствовал чуждый аромат «Ивана Грозного». От жены пахло серебристым ландышем. Стало тревожно. Он широко открыл глаза - в спальне никого не было, и он опять уснул.
14 глава
Алексей Платонович проснулся, почувствовал, что нога совсем не болит и от этого ощутил настоящее счастье. Он смотрел в лазурный полог с нарисованным облаками, и старался подольше сохранить это редкое чувство полного блаженства. Ещё он думал о том, как мало человеку надо для счастья – всего лишь заболеть, а потом выздороветь.
Екатерина сидела рядом и читала про себя книгу, покалеченную Васей. С собой они книг не взяли из-за дальности дороги, а без книг супруги Милорадовы не могли жить. Хотя, что было делать даме - если она не профессор и не писатель - долгими зимними вечерами при свете свечи? Вышивать, вязать, играть в карты? Княгиня не ахти как могла вязать и вышивать, не любила этого: последняя её работа, – картина Николая Ге «Пётр Первый допрашивает царевича Алексея в Петергофе», подаренная на Рождество помещицей Глафирой, – вышивалась уже два года, хотя хорошая мастерица закончила бы её за три месяца. Возможно, эта картина не очень привлекала Катю своим трагическим сюжетом, но стоит отметить, что и другая картина-вышивка: «Берёзка и девица в цветущем поле» неизвестного рязанского автора, – лежала в письменном столе уже пять лет.
И играть в карты она не особо любила. Ей хватало карточного субботнего вечера, когда все окрестные помещики собирались у её соседки помещицы Глафиры, обожавшей балы, романсы, крымское шампанское и шумные компании.
Иногда Екатерина от зимней скуки играла в дурака с кухаркой Марфой, но что самое интересное - обычно в дураках оставалась сама княгиня. Поэтому, и эти игры в карты тоже были редкими. В остальное время Екатерина занималась делами поместья и чтением исторических книг, благо их в их доме было хоть пруд пруди…
Алексей Платонович некоторое время наблюдал за лицом жены. Как обычно, все её эмоции отражались на лице. При чтении она то хмурилась, то улыбалась, то задумчиво теребила каштановый локон, словно эта оборванная историческая книга была любовным романом.
Он протянул руку к жене, чтобы дотронуться до её руки лежавшей на колене, и на пол шумно упала трость. Екатерина захлопнула книгу, улыбнулась, подняла деревянную резную трость с пола и подала её мужу. Ручка трости была сделана из слоновьей кости и изображала слона.
Двухэтажный деревянный дом Серебренниковых напоминал крепость, приготовившуюся к осаде. Бревенчатый забор был намного выше чем у Золотко, его вершина – плотно пригнанная – ощетинилась острыми пиками; ворота были обиты кованым железом.
Ворота открылись, показался младший Серебренников – Сергей. Он приветливо поздоровался и повёл гостей в дом. Этот купеческий двор был намного больше, чем у мадам Золотко. Он был застроен многочисленными подсобными помещениями; за деревянной загородкой рычали две злобные кавказские овчарки, вместе с ними звонко лаяли семь палевых пушистых щенков; в углу двора, около деревянных бочек с водой, стояло с десяток гарпунов для китобойного промысла, старая дырявая лодка и какие-то ржавые железные крюки непонятного назначения.
Сергей провёл Милорадовых в столовую и попросил подождать. Сейчас он позовёт отца, который пошёл договариваться к братьям Рыбаковым по рыбному делу…
Милорадовы сидели в ярко освещённой солнце столовой Серебрянниковых и разглядывали в застеклённом шкафу посуду, привезённую из Китая. Китайский тонкий белоснежный фарфор был украшен цветами и яркими тропическими птицами.
Екатерине надоело сидеть и она подошла к приоткрытому окну. Из-за двери послышался громкий смех. Смеялись две женщины. У одной голос был низкий, громкий, несколько мужской, у другой – высокий, молодой.
Из кухни, находившейся где-то рядом со столовой, доносился аромат жареного мяса и Екатерина прошептала мужу, что наконец-то она поест чего-нибудь мясного. Завтрак и обед у сестры опять был рыбным.
Неожиданно в приоткрытую дверь столовой проскользнул неопрятный мужчина лет пятидесяти самого невзрачного вида. Голова его была лысая без единого волоска, черты лица острые, маленькие серые глазки глубоко утоплены под пушистыми пепельными бровями. От незнакомца пахло селёдкой, и вообще было такое ощущение, что он только что вылез из засолочного чана. На его одежде были видны серебристые крупные чешуйки.
Мужчина плотно закрыл дверь и вытащил из-за пазухи замызганного серого сюртука кипу грязных бумаг. Когда он полез за пазуху, на лице Екатерины отразился испуг – ей показалось, что незнакомец сейчас вытащит нож, – именно с таким видом он полез за пазуху.
Мужчина понял её испуг и, масляно улыбнувшись, проворковал:
- Не бойтесь меня, барыня-сударыня. Я хороший. У нас на Сахалине почему-то много Богдановых и Беспаловых. А у бродяг обычное имя Иван, фамилия Непомнящий. Но я к этим бродягам не имею никакого отношения. Это моя родная фамилия - Непомнящий, а зовут меня Демьян, я писарь. Работаю у Саввы Серафимовича управляющим.
Вот смотрите, сколько у меня копий с жалоб, прошений, рапортов и доносов, написанных для царя. Я посылаю, посылаю их царю-батюшке в защиту правды и человеколюбия, а этот гад почтарь не отправляет их Государю. Но я всё равно допишусь до Государя. Я обязательно дойду до самого царя!
Непомнящий погрозил кому-то сухим острым кулачком, подошёл к открытому окну и плюнул во двор. Екатерина невольно отступила и прижалась к плечу мужа. Ей хотелось, чтобы этот писарь срочно исчез - у неё было подозрение, что скоро он начнет плевать на них.
Профессор приобнял жену за талию, нахмурился и, сузив глаза, строго спросил:
- Милостивый сударь, а что вы хотите от нас?
- Что хочу? Так вы же от самого царя-государя приехали, расследовать страшное злодеяние, которое совершили жители этой проклятой Длинной улицы.
- А если мы просто приехали посмотреть на прекрасный Сахалин? - бесстрастно сообщил Алексей Платонович.
Непомнящий расхохотался тонким визгливым смехом, резко оборвал смех и начал говорить тоном заговорщика, постоянно оглядываясь на дверь:
- Господа хорошие, сообщите обязательно царю, что каторжане на Сахалине не отбывают свой срок, а веселятся и отдыхают… вот слушайте, я всё-всё здесь написал. Писарь принялся читать:
«Каторжане ходят по улицам свободно без кандалов и без конвоя… встречаются на каждом шагу толпами и в одиночку. Они во дворе и в доме. Потому что они кучера, сторожа, повара, кухарки и няньки… идешь мимо какой-нибудь постройки, тут каторжные с топорами, пилами и молотками. А ну, думаешь, размахнётся и трахнет! Или придёшь к знакомому и, не заставши дома, сядешь писать ему записку, а сзади в это время стоит и ждёт его слуга – каторжный с ножом, которым он только что чистил на кухне картофель… или бывало утром, часа в четыре просыпаешься от какого-то шороха, смотришь - к постели крадётся каторжный. Что такое? Зачем? «Сапожки почистить, ваше высокоблагородие».
Скоро я к этому милые судари привык. Привык даже к тому, что надзиратели и чиновники содержат целый гарем из каторжанок… оставшихся каторжанок распределяют по уездам, а там их приписывают к какому-нибудь холостому поселенцу, поэтому эти душегубки не срок отбывают, а на постелях валяются с мужиками…
Вы обязательно это скажите царю. Пусть царь приедет и наведёт здесь на Сахалине порядок. Скажете царю? Скажете? – угрожающе закончил Демьян и вытаращил серые водянистые глаза.
- Хм-м-м … скажу… наверное... - чтобы отвязаться от жалобщика, протянул профессор и тут же спросил: - А что, на Сахалине каторжанок насильно выдают замуж?
- Почему насильно. Если женщине хозяин поселенец, к которому её приписывают, не нравится, – она всегда может уйти к тому, кто ей по душе. Этому не препятствуют. А потом эта каторжанка от поселенца рожает с десяток незаконнорождённых детей. Это тоже неправильно. Она должна сидеть в тюрьме, работать в шахте и уголь добывать. Им же надо грехи отмывать, а они тут на острове веселятся, греховодничают и незаконных детей рожают.
- А почему они не венчаются? Здесь есть церковь.
- А как им венчаться? Женщина же по документам на каторге находится. И потом у неё, может, в Тернополе муж есть, да и поселенец, бывший каторжанин, может иметь жену где-нибудь в Якутске или Ростове. Вот почитайте приказ, я его специально для вас и царя-батюшки тайно переписал у старшего надзирателя Богданова. Читайте!
Профессор взял в руки грязный просоленный листок бумаги:
«Согласно ходатайства г. начальника Александровского округа, изложенного в рапорте от 5 января, за № 75, ссыльнокаторжная Александровской тюрьмы Акулина Кузнецова переводится в Тымовский округ для совместного домообзаводства с поселенцем Алексеем Шараповым».*
Алексей Платонович вернул листок писарю Непомнящему и тот торопливо продолжил:
- И Савва тоже имеет содержанку, каторжанку Зинаиду. Она у него и кухарка, и его полюбовница-зазноба. А эта Зинаида, между прочим, сидит за отравление мужа. И как она отбывает свой прокурорский срок? Сейчас сидит на кухне чай с мёдом и блинами пьёт, лясы точит с бабкой Снежаной и ржёт с Весной. И это называется каторга? Ржать, как лошадь с Весной? (На кухне действительно громко засмеялись две женщины).
Вы обязательно скажите государю – Зинаиду надо срочно отправить в шахту уголь добывать, - за душегубство над своим родным, любимым и несчастным мужем.
- А Савва не боится держать кухаркой отравительницу мужа? – заинтересовался профессор.
- Наверно, не боится. Савва сказал: если она попробует отравить его – он её отвезёт в море и утопит, или засолит в чане, как селёдку. А потом, – Зинаида Савву травить не будет, ведь потом её отправят на настоящую каторгу, а сейчас она живёт, как у Христа за пазухой. И это называется каторга? Где исправление? Где свобода, равенство перед законом и справедливость? Убила мужа, а теперь блины с мёдом трескает. А от меня она блины прячет! Вот оно злодейство! И никакого наказания!
Непомнящий опять плюнул в окно. Екатерина резко отклонилась вбок, чтобы плевок не попал в неё. Тем не менее её заинтересовали женщины каторжанки и она спросила у Демьяна:
- А за что обычно сидят женщины?
- О, женщины – исчадие ада! Они делают нашу жизнь адом на земле и под землёй, наверно, тоже…
Екатерина посмотрела на Непомнящего зверским взглядом и сложила руки на груди. Ей казалось, что он оскорбляет именно её, и Демьян заюлил:
- Извините, сударыня. Я не хотел вас обидеть. Вы, конечно, хорошая женщина… это другие плохие, а вы, конечно же, ангел во плоти, – небесного вдохновения и кисейной красоты…
Екатерина недовольно перебила:
- Можете не продолжать. И всё же, – за что в основном судят женщин?
Непомнящий печально вздохнул, понурился и продолжил:
- Обычно дам осуждают за преступления романического и семейного характера: женщины всё больше убийцы. То мужа убила, то свекровку, а если кто и попал на каторгу за поджог или подделку денежных знаков, то все они были увлекаемы на эти преступления своими любовниками. А Зинаида – самая зверская душегубка на всём Сахалине. Акула!
______________________________________
* А. Чехов. «Остров Сахалин».
- Почему акула? - уточнила Екатерина.
- Потому… потому… потому, что она – кобра… лентяйка… наглая баба… Она сахар ворует у Серафима и продаёт на базаре… Она Савву обманывает в деньгах… Она меня бьёт…
Непомнящий хотел продолжить описывать «зверства» Зинаиды, но Алексей Платонович перебил его:
- Милостивый государь, скажите нам: почему пропали Серафим и Цветана? Кто повинен в их пропаже? Вы знаете что-нибудь, или кого-то подозреваете?
Писарь опять нервно засмеялся, резко оборвал смех и таинственно прошептал:
- Тут все желали смерти Серафима и Цветаны. Серафим был тиран и деспот. Старый упрямый пень. Серафим мешал Савве, Виктории, Васе, Цветане, братьям Рыбаковым и всему Александровску! А Цветана мешала Зинаиде. Она хотела выйти замуж за Савву и занять место Зинаиды. И еще Вася не любил Цветану. Почему? Не знаю.
А Серафим обещал прибить гулящую Цветану, если она войдёт в его дом. Цветана пожелала Серафиму утопиться в море, если он ничего не понимает в любви. А Рыбаковы обещали утопить Серафима за то, что мало денег им за рыбу платит. А бабка Ангелина обещала прибить Цветану, Тихомира, Серафима и Сергея за то, что они Васю обижают. А вообще вы знаете, что на этой улице Длинной живут одни каторжане. Их срок закончился и все они теперь поселенцы…
Екатерина испуганно воскликнула:
- Все каторжане? И Виктория?
- Нет, мадам Золотко приехала с материка из-за Васи. Там, где они раньше жили, – он с ума сошел. Кажется, – отец утонул на его глазах, и он всё ходил, искал его по дому. Мадам и переехала сюда - здесь недвижимость очень дешёвая. Купец Верещагин, у которого она купила дом, отбыл свой срок за денежные махинации и афёры, и уехал домой в Гомель. А продал он дом за гроши. Ведь у поселенцев нет больших денег, а у кого они есть, давно дома построили или навсегда уплыли на материк. А мадам Золотко купила этот хороший дом и своё дело завела. Она думала, что на новом месте сын выздоровеет. Но Вася и здесь остался дураком.
А остальные жители – все каторжане! Савва сидел за изготовление фальшивых ассигнаций. После посадки его отец, жена и сын переехали к нему на каторгу и Савву тут же выпустили на поселение. Здесь это часто делается. Потом Савва загадочно разбогател и купил этот дом у другого каторжанина, тоже бывшего фальшивомонетчика. Поэтому, нашу улицу часто называют Фальшивой. Тут почему-то фальшивомонетчики любят селиться. Может, потому что эта слободка в стороне от любопытных глаз? А, может, – в Золотой скале настоящее золото есть? Или железная руда? Или какой-нибудь потайной выход на материк под дном Татарского пролива… Хм-м-м… Надо, однако, его поискать… Тогда я награду получу… о чём это я говорил?
- Вы, сударь, рассказывали нам, за что попали на каторгу жители Длинной улицы, - подсказала Екатерина и отодвинула стул подальше от Демьяна. Ей показалось, что он вознамерился плюнуть в неё.
Демьян нахмурился, его лоб покрылся крупными морщинами.
- Ага, вспомнил… Братья Рыбаковы убили своего помещика, их осудили на каторгу, а их мать Марья приехала с Ярославля к своим сыновьям. Муж Цветаны, Мирослав, грабил людей на дорогах. А бабушка Ангелина давным-давно отравила своего мужа. Здесь все женщины в основном сидят за отравление. Женщины не любят топоры, ножи и пистолеты – им не нравится кровь. Они любят, чтобы всё было тихо и мирно – уснул и не проснулся.
Профессор спросил:
- А как получилось, что черногорец Лепа грабил на русских дорогах? У них, что в Черногории своих дорог нет?
- А он сбежал со своей Черногории, чтобы в тюрьму не попасть за разбой. Потом стал контрабандистом в Одессе – опять чуть не поймали. Лепа перебрался под Минск на лесные дороги. Его в Белой Руси поймали и на Сахалин отправили, а потом семья из Черногории к нему переехала. Цветанка до сих пор его проклинает, что он их сюда перетащил. У них-то в Черногории тепло, хорошо, а тут холодно.
В столовую вошёл хмурый Савва, и маленький писарь Непомнящий сжался, как нашкодивший котёнок. Тем не менее, Демьян не бросил копии жалоб и доносов, а принялся их торопливо собирать со стола. Серебренников скинул бумаги на пол и зло рыкнул:
- А, ну пошёл отсюда, Демьян-дуреман. Ты почему не на фабрике? Почему не наблюдаешь за работой? Уволю к чёртовой бабушке! Фу-у-у… Вонь-то какая! Сколько раз тебе говорить: рабочую одёжку надо каждый день полоскать. Или отдай её стирать Зинаиде.
- Она не хочет стирать, - жалобно протянул Демьян, торопливо собирая замусоленные доносы.
- Не хочет… сам стирай… вместо писания доносов. Постирай тряпки, страдалец хренов… правдолюб бестолковый… И все они, эти правдолюбы, такие – только языком молоть могут, а толку от них… эх-х-х.
Савва махнул рукой, сел на стул, тот скрипнул, он поморщился и положил пудовые кулаки на стол. Стул еще раз скрипнул. Непомнящий - вздрогнул от скрипа и, вжав голову в плечи, выскользнул из столовой с бумагами.
В столовую заглянула симпатичная дородная кареглазая шатенка тридцати лет, в жёлтом нарядном сарафане из китайского шёлка и в красной цветастой косынке. Заискивающе спросила:
- Шо деять, барин? Кушать подавать на стол? Сегодня котлеты из оленины. Или ишо подождать, пока они уйдут?
- Потом! – авторитетно заявил Савва.
Кухарка не уходила. Она упёрла руки в бока, прислонилась к дверному косяку и принялась нагловато, с нескрываемым любопытством, разглядывать княгиню. Её цепкий взгляд задержался на изумрудном ожерелье, и гостье показалось, что глаза Зинаиды хищно сверкнули. Екатерина поёжилась, а по сердцу прошел холодок. Ей вспомнились слова Непомнящего, что Зинаида каторжанка, и все здесь бывшие каторжане.
Савва, заметил застывший взгляд кухарки, и громоподобно зло рыкнул:
- Сгинь, Зинаида!
Кухарка не испугалась, а демонстративно медленно отстранилась от дверного косяка, улыбнулась Савве и, покачивая бёдрами, ушла. Купец угрюмо посмотрел на профессора, взял из застеклённого шкафа расписную фарфоровую табакерку, понюхал табак, громоподобно чихнул и пробормотал:
- Наверно, опять писарь на меня жаловался? Демьян решил, что вы от самого царя приехали его жалобы почитать. Придурок малохольный. А вообще-то, вы на него внимания не обращайте, и на его жалобы тоже. Демьян на каторге. Ему ещё пять лет сидеть. Его в тюрьме за доносы били-били, и чтобы совсем не убили, надзиратель ко мне приписал. Вот и работает он теперь у меня писарем, и доносы на меня пишет.
- А почему, вы его не уволите? - удивилась Екатерина.
- Не могу уволить. Если я его уволю и в тюрьму отправлю, он сразу повесится или его там забьют. Жалко дурака… А потом, – Демьян человек дельный, всеми моими делами отлично заведует, хотя и выглядит полным придурком. Это вера во всемирную справедливость ему мозги свернула. Писарь думает, что напишет жалобу и всё встанет на свои места. Ну, ни придурок ли? Да и жалобы его никто не читает, а если и прочитают, всё равно ничего не изменится. А он уже всю Россию жалобами засыпал. Как на конверт взглянут, увидят герб Демьяна Непомнящего, так сразу и выбрасывают. Он ещё и герб себе смастерил: остров Сахалин, а на нём слова, – «Братство, равенство, справедливость». Вот дурак! Да никогда такого не будет! Чтобы я и Демьян стали братьями? Вот придумал сказку. Да я такого братца сразу прибью.
- Этот девиз придумал не Демьян Непомнящий, а французы, – поправил его профессор и чихнул от сильного аромата табака. – А за что сидит Непомнящий?
- Демьян был управляющим Пензенской богадельни, ну и воровал там по-чёрному, а стариков держал в чёрном теле - впроголодь. А как совсем заворовался, несколько стариков умерли от голода, так его поймали, осудили, да на каторгу на Сахалин отправили. Правдолюб хренов… Теперь он во все стороны жалобы пишет, что на Сахалине каторжане живут весело, на свободе и надо всех отправить в шахты из человеколюбия.
Екатерина звонко засмеялась.
- Это что же получается: Непомнящий сам напрашивается, чтобы его в шахты отправили?
- Я же говорю вам, – видимо, его в детстве маменька об угол ударила и голову повредила. Недавно он говорит мне: я ради справедливости готов пострадать и умереть. А я взял и послал его в тюрьму, чтоб назад туда шёл и там страдал сколько желает. Так он на колени плюхнулся, начал рыдать, как ребёнок, просить, чтобы я его оставил у себя. Вот тут-то всё его желание страдать и прошло.
- Сударь, а почему здесь каторжан по домам сахалинцев отправляют. Такого нигде нет, - поинтересовался Алексей Платонович.
- А куда их девать? Тюрем у нас мало, а каторжных шлют и шлют, как будто Сахалинские тюрьмы, как тыквы, вширь растут. Это надо новые тюрьмы строить, а денег на строительство никто не даёт. Не выгонишь же людей зимой на мороз - они не медведи, чтобы залечь в сугроб и спать до весны. Так всех каторжан выморозишь, и остров обезлюдеет.
И денег на прокорм тюрьмы казна выделяет мало, причём половину денег всё равно разворовывают. Вот и приходится нашим властям часть каторжан к поселенцам определять слугами да строителями, а то они все в первую зиму вымрут… А самое главное, – кто-то же должен обустраивать Сахалин. Солдаты службу несут, а каторжане казармы да дома строят… У нас каторжники всё делают: и казенные дома возводят, и себе тоже строят. Нечего им даром хлеб есть. Он у нас дорогой.
А если какая-то часть присланных, особо опасных, и сидит в тюрьмах, то для баб у нас и вовсе нет ни тюрем, ни каторжных работ. В шахту их не отправишь. Поэтому бабу обязательно к какому-нибудь мужику поселенцу прикрепляют. Чего им зря в тюрьмах пропадать, пускай детей рожают.
Савва замолчал и потёр покрасневшие глаза.
Алексей Платонович помедлил.
- Савва Серафимович, я пришёл поговорить с вами об вашем отце. Как вы думаете, куда он пропал и кто был заинтересован в его смерти?
Савва вскочил со стула, со свистом рубанул рукой воздух и зло отрезал:
- Батя ушёл в монастырь. Он мне записку прислал – он жив. И точка.
- Вы же не верите этой записке, - прищурил глаза Алексей Платонович.
- Верю, не верю… раз есть записка, значит, – жив. И полиция этой записке поверила. И айно Анива уже сообщил Углегорскому, что Серафим Сергеевич Серебренников живёт в Троицком скиту. Он сам его видел и говорил с ним. А айно можно верить – они люди честные, как дети, и врать не умеют. И ещё запомните, профессор, здесь все врут – и мадам Золотко тоже. В наших местах только айно и гилякам можно верить.
Савва сел, шумно выдохнул злость, и профессор, откинувшись на спинку стула, продолжил:
- Не буду с вами спорить, милостивый сударь. Прошу позволить задать ещё один вопрос. Как вы думаете, куда могла пропасть Цветана и кто был заинтересован в её исчезновении?
- А Цветана тоже жива, - хмыкнул Савва, - я слышал, в порту говорят: она умотала с новым хахалем в Индию слонов посмотреть. Я всё вам, сударь, сказал - мне некогда! Я тороплюсь на фабрику. Извините, господа хорошие, но мне надо деньги ковать… Вернее, солить, засучив рукава. Мне деньги просто так никто не даёт, - сказал бывший фальшивомонетчик и крикнул сына, чтобы он проводил гостей.
До ворот их провели Сергей и любопытная Зинаида. Впрочем, надо простить любопытство каторжанки - на улице Длинной так мало развлечений. Зато, какие хорошие женщины здесь живут. От одних имён становится теплее на душе: Ангелина, Снежана, Ягода, Весна и Виктория…
А Екатерина так и не поела котлет, которые приготовила отравительница Зинаида. А ведь Савва собирался их покормить. Она это видела по его лицу - в начале разговора. Но разговор свернул не в то русло, и они ушли не солоно хлебавши…
15 глава
Алексей Платонович вышел за ворота и почувствовал, что нога опять заболела, но решил не обращать на это внимания и сходить в дом Рыбаковых. Семья Лепа ничего путного для расследования не сказала. Возможно, Рыбаковы могут сообщить больше.
Дом Рыбаковых был последним. Это было небольшое приземистое строение с крохотными окошками и покатой крышей, крытой деревянной щепой. Сквозь редкий частокол проглядывал двор. Во дворе виднелся сарай, хлев и русская баня с открытой дверью и деревянной бочкой возле неё. По двору бродили куры и бравый огненно-синий петух. У низкого крыльца дома чёрный баран и овцы мирно щипали травку. Как видно, делали они это довольно часто, отчего двор Рыбаковых напоминал ровно подстриженную английскую лужайку.
Впрочем, и привычные английские лужайки появились благодаря английским овцам и баранам, «подстригавшим» английский заросли и чертополохи. Потом эти выщипанные лужайки настолько понравились англичанам, что прижились у них навечно, а затем разрослись по всему миру. И одна из них, созданная этим же бараньим способом, образовалась на сахалинском дворе.
Во дворе на верёвке сушились мужские портки, ситцевые рубахи, широченный сине-жёлтый сарафан и соболья шуба. Шуба скорей всего выжаривалась на солнце от моли.
Алексей Платонович постучал в хлипкие невысокие ворота сначала тихо, потом погромче, потом ещё громче, но никто на крыльцо не выходил. Он открыл калитку, чтобы войти во двор, но Екатерина схватила его за руку и испуганно заявила:
- Стой! А вдруг у них есть собака.
- Где? – прищурился профессор и пристально оглядел пустынный двор.
- Может, она где-нибудь за баней спит и сейчас выбежит.
- Странная собака. Десять минут стучу, тут глухого разбудить можно, а эта собака продолжает спать, - добродушно улыбнулся Алексей Платонович.
- А может, она и правда глухая от старости. Раз людей нет около соболиной шубы, значит, здесь есть собака. Она куда-то унеслась и в любой момент может появиться, - упрямилась княгиня.
- Улан Полкан пошёл в гости к полковнику Бобику? – улыбнулся он.
- Собаки тоже ходят к знакомым собакам в гости. Алёша, не смейся, мне об этом говорил зоолог Захар Зуев. Ты же сам видел, как к нашим волкодавам прибегают легавые Глафиры.
- Легавые Глафиры прибегают, чтобы полаять на наших волкодавов, показать им, что они свирепее, - отмахнулся профессор.
- Они не только лают. Иногда они играют с нашими собаками и вместе бегают по лесу – значит, они приходят к нашим собакам в гости, - упорствовала Екатерина.
- Может, ты и права, теперь буду знать, что легавые ходят к нам в гости… И всё же, Катюша, несмотря на авторитет профессора Зуева и легавых мадам Глафиры, я зайду во двор.
- Не ходи. Видишь - дома никого нет.
- Я уверен, дома кто-то есть. Соболью шубу просто так на семи ветрах не оставляют.
- А может, на Сахалине у всех есть соболиные шубы. Я читала, что в сахалинской тайге полно соболей. Поэтому соболиная шуба, может быть у каждого. (Муж снисходительно улыбнулся). Екатерина, поморщившись, продолжила: - Ну, ладно, уговорил… у каждого пятого… или десятого… или тридцатого.
- Итого: соболиная шуба есть у четырёх невельчан. У жены городского главы, у жены начальника округа, возможно - у мадам Золотко, и уж точно - у рыбачки Марьи Рыбаковой. Катенька, шкуры соболей очень дорого стоят, и сахалинцам выгоднее сдавать эти шкурки купцам, чем шить из них шубу. Двадцать шкурок соболя, и в хлеву корова. К тому же, соболиная шуба неноская, и не стоит тех денег, которые за неё тратят. Овчинная шуба намного практичнее…
- Ты ничего не понимаешь в моде. Соболья шуба – это престиж. Ты же не выходил на кафедру к студентам в лаптях и косоворотке и не гулял по Английской набережной в рубище нищих, а почему-то надевал английский сюртук из самого лучшего сукна и заказывал обувь у самого лучшего сапожника. А мог бы, Алёшенька, носить практичные лапти. Лука тебе бы их каждый день новые плёл – у нас лыко бесплатное, - ехидно заявила жена.
- Хм-м-м… Я все же пойду и постучусь в дверь, надоело просто так стоять, нога разболелась. Может, даст Бог, посижу у них хоть на лавке у порога – назад будет легче идти.
- Алёша, мон амур, прошу тебя Христа ради, не входи на чужой двор. Бережёного Бог бережёт. А если собака вцепится именно в твою здоровую ногу? – живо возразила Екатерина и тут же, представив обезноженного мужа, сама же пришла в ужас.
Алексей Платонович потёр переносицу и с сомнением посмотрел на черного барана. Тот посмотрел на него и профессору показалось, что в глазах барана сверкнул бараний ум.
- Хм-м-м… В здоровую вцепится? Уговорила, душенька. Лучше придём в другой раз. Неохота остаться совсем без ног.
Но уйти они не успели. На крыльцо вышла толстая простоволосая баба в коричневом сарафане и чёрном ситцевом переднике, обсыпанном мукой. Она стряхнула муку с рук и грубо крикнула:
- Чо надо?
Екатерина вежливо, вернее – насколько могла вежливо, громко крикнула:
- Сударыня, извините нас великодушно, но мы бы хотели поговорить с вами и вашими сыновьями.
- Мне некогда! А сыновей нет. Они ушли в море. Приходите на закате. А можете и вообще не приходить. Мои сыновья честные порядочные люди, а убийцу Саввы ищите в доме мадам Золотко, - зло отрезала женщина и ушла, хлопнув дверью.
Наступила тишина. Чёрный баран неожиданно громко, противно заблеял в сторону гостей и пошел к калитке, выставив крутые острые рога.
Екатерина испуганно вздрогнула и отошла на несколько шагов...
16 глава
Нога разболелась не на шутку и профессор с трудом поднялся по крутой лестнице на второй этаж. Екатерина шла следом, надеясь поддержать мужа, если он неожиданно оступится и начнёт падать.
На втором этаже их дожидалась гостья. Бабушка Ангелина, опираясь на деревянный, хорошо обструганный посох, подглядывала в замочную скважину. Одета она была в синий сарафан, синюю сорочку, голова была покрыта тёмно-синей косынкой, но на полутёмной площадке всё это казалось чёрным, и Екатерина нахмурилась. Она верила во всякие суеверия, и вид чёрной старушки с клюкой ещё больше испортил ей настроение.
Княгиня подошла к Ангелине, недовольно поздоровалась и посмотрела на бабушку тем взглядом, в котором страх смешан с жалостью.
Ангелина медленно выпрямилась, улыбнулась и подала княгине две золотых рыбки на палочке. Екатерина невольно растаяла и улыбнулась…
Алексей Платонович медленно дошёл до кровати и со стоном лёг на пуховую перину. Екатерина плюхнулась на стул около кровати и в раздумье сказала на французском языке:
- Теперь лежи и неделю не вставай, пока нога не заживёт. А я тебе сегодня же книг в лавке накуплю – читай на здоровье. Алёша, знаешь что я думаю: мне не нравится, что наши разговоры подслушивают. Давай не будем здесь общаться на русском языке. На каком будем говорить? Выбирай: французский, немецкий, английский, латинский, древнегреческий?
Муж прикрыл глаза и ничего не ответил. Екатерина деловито продолжила на английском:
- Французский и немецкий многие знают – их исключим. Латинский и греческий – древние и многих современных слов в них нет. Остаётся английский. Его редко кто знает. Хотя, я думаю, бабушка Ангелина вообще никаких языков, кроме русского, не знает. Впрочем, и Виктория тоже. Когда её матушка получила от деда наследство, то слишком быстро его промотала, поэтому настоящего образования своим детям не дала, – Екатерина посмотрела на чрезвычайно бледного мужа и задумчиво продолжила, с видом медицинского светила у постели смертельно больного: - Мне кажется, тебе ужасно плохо. От этого доктора Корсакова никакого толку, только морфием может лечить. Так и я лечить могу…
Профессор поморщился с закрытыми глазами, и она отрезала:
- Всё! Я сама буду лечить твою ногу! Обложу её лопухами… или лучше – капустными листьями. Но у сестры есть только морская капуста. Интересно, морская капуста подойдёт? Хотя сейчас ногу греть никак нельзя, а лёд летом не найдёшь. Пойду, узнаю, может, у Виктории есть холодный погреб с прошлогодним снегом.
Алексей Платонович открыл глаза и тихо, жалобно простонал:
- Катюша, не надо капусты - принеси, пожалуйста, стакан водки.
- Водки? Хм-м-м… ты думаешь – это поможет? Это как-то не по-медицински, – нахмурилась жена.
- Я думаю, водка поможет лучше, чем бочка морской капусты – пробормотал профессор, не открывая глаз.
- Хорошо, иду за водкой. А, может, лучше принести японский самогон Хиросимы? Виктория говорила, что он очень лечебный, с какой-то волшебной японской травкой, которая растёт на юге Сахалина. Я глоток этого самогона попробовала, рыбы в нем точно нет и морской капусты тоже, а то у меня здесь уже сахалинская мания началась. Мне кажется, повар Хиросима умудряется даже в пирожное рыбу положить. Алёша, принести тебе японский самогон?
- Лучше водки. Душенька, матушка, быстрее, нет мочи терпеть, - глухо простонал Алексей Платонович.
- Всё, бегу, бегу, жди, я быстро, – по-английски сказала она и кинулась к двери, где столкнулась с сестрой.
Виктория прошла к кровати, внимательно посмотрела на бледного, покрытого испариной, родственника и на ужасном английском сказала:
- Что случилось? Марья Рыбакова на вас драться кинулась?
- Нет, никто с нами не дрался, - Екатерина удивилась, что сестра знает английский.
- Слава Богу, а то она грозилась, – если вы придёте к ней, - прибить вас. Марья - хорошая баба, но за своих сыновей точно прибьёт любого и не поморщится. Впрочем, я тоже Васеньку никому в обиду не дам. А Марья боится, что в пропаже Серафима и Цветаны обвинят её сыновей. Но в следующий раз идите к Рыбаковой вместе со мной.
Княгиня заинтересовалась:
- А почему Марья думает, что мы хотим обвинить её сыновей?
- Не знаю. Может быть, из-за того, что её старший сын Егор одно время, так сказать, дружил с Цветаной. Потом она его бросила и он стал ухаживать за Весной. Но это было давно и вряд ли имеет значение. А еще братья Рыбаковы с Серафимом вечно ругались, что он мало платит. Но это тоже не повод для убийства. У нас все со скупым Серафимом ругались.
- А ты что сама думаешь? Может, Егор решил всё же отомстить Цветане за то, что она его бросила?
- Может быть. О, Господи, я так привыкла думать, что её убили и совсем забыла сообщить вам хорошие новости, которые сама только что узнала от Зинаиды, кухарки Саввы. Она ко мне пять минут назад прибегала.
Забудьте про Серафима и Цветану – они живы. Айно Анива видел Серафима в Троицком скиту и сообщил об этом полиции, а Цветану видели в порту. Она умотала с молодым офицером Фирсовым в Черногорию, - всё так же на ужасном английском ответила Золотко.
- Ты в это веришь? – сузив глаза, спросила Екатерина.
- Верю, не верю, а мне выгоднее верить. Если айно сказал: «видел», значит, он и правда видел. А Цветана уже два раза убегала со своими хахалями то во Владивосток, то в Николаевск. А почему сейчас она не могла уехать в Черногорию или уплыть к райским птичкам? Хорошо, что Тихомир вернулся и теперь в доме будет порядок. Хотя, у бабки Снежаны тоже не разбалуешься. Не бабка, а кремень. Поэтому они с Цветаной всё время на ножах были. Ненавидели друг друга и жили, как кошка с собакой. Впрочем, где это видано, чтобы свекровка с невесткой хорошо жили. Обычное дело. И я свою не любила.
- Я вижу, ты знаешь английский.
- Катенька, голубушка ты моя сизокрылая, ты обо мне плохо думаешь. Хоть мы и быстро обеднели и мне пришлось ходить в церковно-приходскую гимназию для девочек, но маман знала языки и выучила меня. Но сейчас я, наверное, уже плоховато говорю. Мне давно не с кем говорить, а когда не практикуешься в языке, – многое забывается. Вот сейчас тебя услышала и решила немного вспомнить английский. Катюша, я плохо говорю? Ты меня понимаешь?
- Понимаю… иногда с трудом, - уточнила Екатерина.
Профессор открыл глаза и обречённо посмотрел на женщин. Он подумал, что обезболивающей водки никогда не дождётся - дамы проболтают ещё три часа и, наверное, будут дожидаться, когда он помрёт от адской боли.
Екатерина заметила судорогу боли на лице мужа и торопливо попросила сестру:
- Алёша захотел водки. Он думает, что она его вылечит лучше, чем микстура Корсакова.
- Сейчас принесу водки, - заторопилась сестра.
Виктория живо ушла, и вскоре вернулась с Хиросимой, одетым в черное атласное кимоно. Повар нёс старинный серебряный поднос с водкой и всевозможной рыбной закуской. Среди закуски стояла тарелка с котлетами. Хиросима поставил поднос на комод и ушёл. Виктория села на стул, посмотрела на профессора и печально вздохнула.
Екатерина подала мужу закуску и полстакана водки (налить полный стакан у неё дрогнула и рука, и душа). Муж выпил водки и откинулся на подушку в ожидании, что боль пройдёт.
Екатерина поморщилась, положила ему в рот ложку красной икры и спросила Викторию:
- Котлеты рыбные или мясные?
- Из свинины, - ответила та.
Екатерина попробовала кусочек котлеты и вздохнула.
- Свинина напополам с рыбой?
- Нет, одна свинина.
- А почему она пахнет рыбой? Может, здесь воздух такой рыбный? - протянула Екатерина и принюхалась к воздуху.
- Свинью кормили рыбой, поэтому она пахнет рыбой.
- А зачем свинью кормят рыбой?
- Так рыба же дармовая – её в море, как травы в поле. У нас свиней выгоднее кормить рыбой, чем картошкой. Мы и в лунку с картошкой рыбу добавляем, для урожая. А в этом году всё равно картошка плохо уродилась. И Серебренниковы, и Рыбаковы, и Лепа тоже своих свиней кормят рыбой. Хотя, их мужики иногда ходят на охоту, поэтому они оленину или медвежатину кушают.
Алексей Платонович съел свино-рыбную котлету, выпил чай с липовым мёдом и закрыл глаза.
Екатерина забрала у мужа поднос, села на край кровати и, набравшись духа, смущённо спросила:
- Мон ами, сестрица… хм-м-м… а почему ты нам не сказала, что здесь все каторжане?
Сестра всплеснула руками и виновато улыбнулась:
- Золотые мои, бриллиантовые вы мои, если бы я вам написала: срочно приезжайте, спасайте моего сыночка, но знайте: в нашем Александровске и на нашей улице живут одни каторжане, – вы бы сюда приехали? Приехали бы?
- Не знаю… – неопределённо протянула Екатерина и смущённо отвела глаза от сестры.
- Не приехали бы… Вы бы эти письма Меншикова попытались получить другими способами, через кого-либо, но сами бы сюда ни ногой. А мне твой муж, Катенька, нужен был как спасательный круг. Вася – это единственное, что у меня осталось в жизни.
А у нас на Сахалине шутить не любят. Если Серебренниковы и Тихомир пообещали убить Васеньку, то считай, рано или поздно, - они его убьют. Я и так пока вас дожидалась, ночей не спала и с ружьём его сторожила. Но ты Катюша, голубушка моя, не переживай. Всё поправилось, все нашлись и теперь вы можете спать спокойно, - Виктория облегчённо вздохнула, и в комнате наступила тишина.
Обе женщины посмотрели на спящего профессора и о чём-то задумались.
Через некоторое время Екатерина неожиданно спросила:
- А у Марьи есть собака?
- Нет у неё собаки. А почему ты, Катенька, спросила про собаку?
- Я видела у Марьи на верёвке соболиную шубу и почему-то подумала, что должна быть собака, раз она её вывесила на всеобщее обозрение.
- А зачем ей собака? У Марьи кухонный стол стоит у окна, она весь день двор и улицу обозревает, забор-то у неё дырявый. Ещё около стола в углу висят три ружья, с которыми парни ходят на охоту. Так что, никто её ободранную шубу не сворует.
- А на Сахалине многие рыбачки ходят в соболиных шубах?
- Из рыбачек? У нас в Александровске - она единственная. Это сыновья ей сделали подарок на именины. Вроде бы, они говорили, что наловили соболей и сами сшили, но Зинаида – она каждый день ходит к Марье побалакать и всё там видит, каждую пылинку заметит, – по секрету мне сказала, что никаких выделанных шкурок и самого процесса шитья не видела. А уж Марья не выдержала бы, чтобы не показать подружке пускай и недошитую соболью шубку. Наверно, парни всё же купили ей шубку в складчину и подарили на именины. Они втроём зарабатывают неплохие деньги, вот и купили матери подарок.
- Подарили на именины… а я уже выдумала чёрт знает что…
- А что ты выдумала? – поинтересовалась Виктория.
- Пустое… забудь, милочка… ещё меня удивляет: почему на вашей улице собаки есть только у Серебренникова? И у тебя, сестрица, нет собак и у Лепа нет. Здесь рядом тайга, кругом каторжане и такая беспечность. У нас в поместье четыре волкодава и полно щенков. Зимой в Рязани волки лютуют и без собак никак нельзя.
- Я не держу собак, потому что Вася их боится. Собака Рыбаковых съела четырёх куриц Лепа и на другой день сдохла – то ли её Тихомир отравил, то ли она объелась чужими курицами. Теперь у них нет собак и новых не заводят, чтобы совсем не разругаться. Егор хочет на Весне жениться и ему ни к чему ругаться с Тихомиром. А почему не заводит собаку Тихомир я не интересовалась. Хотя, зачем им собаки? Воровать у них всё равно нечего, а волков у нас не боятся, - наоборот, наши сахалинские волки боятся баранов, свиней и коров.
Екатерина звонко рассмеялась над шуткой.
- Зря смеёшься, милая. Наши волки никогда домашних животных не видели, поэтому и боятся. Может, когда-нибудь привыкнут и начнут резать, а пока они домашнюю живность обходят стороной – опасаются. Видимо, нашему волку – безобидный баран кажется страшным и опасным. У него же острые рога есть и он так страшно угрожающе блеет. Вот так и люди. На одного смотришь, думаешь: волк, а это баран. На другого думаешь - он баран, а оказывается волк в овечьей шкуре. Ну ладно, не буду вам мешать, пойду – мне надо ещё по делам к бабушке Снежане сходить. А вы отдыхайте.
Виктория тяжело поднялась, посмотрела на Алексея Платоновича, вздохнула, перекрестила его и неторопливо ушла.
В комнате стало жарко. Пахло водкой. Екатерина подошла к окну, открыла его настежь и посмотрела вдаль Татарского пролива. Дул лёгкий тёплый ветерок. Воздух наполнен свежим и влажным дыханием моря. Небо было ясное и чистое, сочного лазурного цвета. Море стояло спокойное, голубое, сверкающее. Рядом с берегом безбоязненно плавали два серых кита. Один из них, самый большой, выпускал фонтан, и даже здесь, в комнате, слышался шум воды. На горизонте виднелась каравелла, несущаяся на всех парусах в порт. Чуть левее плыл приземистый, неуклюжий пароход «Байкал», плывущий на материк. Несколько рыбацких лодок лениво качались на волнах.
На берегу на камнях сидели Ягода и Весна. Видно, они вышли посмотреть на китов, а может быть, кого-то дожидались. К девицам подошёл Вася. Он стал ходить вокруг них кругами походкой каторжника – руки за спиной, голова опущена.
Девушки засмеялись – это было видно по их лицам и движениям рук. Вася ходил с обречённым видом - девушки смеялись. С холма спустилась бабушка Снежана в чёрной одежде: тонкая седая косичка болталась за её спиной, как белая верёвочка с чёрной ленточкой на конце. Она подошла к Васе и вполне миролюбиво стала разговаривать с ним. Вася засмеялся и замахал руками, как мельница. Ягода и Весна засмеялись еще больше. Весна даже вскочила на ноги, а Кате отчего-то стало грустно.
Она перевела взгляд на китов, но скоро от слепящего морского мерцания заболели глаза. Княгиня отошла от окна, легла рядом со спящим мужем и стала думать: кто убил Серафима и Цветану? Она не верила во все эти разговоры. Четыре месяца стояла тишина, никто не находился, а сразу после их приезда – все сразу нашлись… Нет, здесь дело тёмное… или подводное… или таёжное?
В доме стояла тишина - такая глубокая, какую редко встретишь в поместье Милорадово…
17 глава
Тягучая липкая тишина утомляла. Часы остановились. Ни одного звука. Ни мерного тиканья часов, ни далёких голосов людей, ни даже жужжащей мухи, которая обычно так надоедает в самое неподходящее время. С кухни доносился аромат жареной рыбы. Хиросима опять готовил что-то рыбное: то ли Якудзу, то ли Нагасаки. Было жарко и душно. Хотелось снять атласное платье и надеть батистовую сорочку, но в спальню в любой момент мог заявиться Вася, ведь закрытая дверь ему не помеха…
Откуда-то явилось чувство одиночества, уныния и заброшенности. Казалось, – вокруг, на много вёрст, никого нет. Даже муж спал так крепко, что его дыхания не было слышно. На мгновение Екатерина перепугалась – ей показалось, что Алёша умер, и она приложила ухо к его груди. Его сердце билось громко и учащённо, а сорочка была мокрой. Она укрыла его одеялом, достала свежую сухую сорочку и переодела полусонного мужа.
Кате надоело лежать и думать о каких-то преступниках, которые возможно уже умерли за это время, или давно сбежали к папуасам. Она решила пойти поболтать к сестре. А заодно ещё раз посмотреть на райских птиц.
Дверь в комнату Виктории была приоткрыта и Екатерина заглянула в гостиную. Сестра сидела за столом, заваленным бумагами, в домашнем ситцевом сиреневом платье и белоснежном кружевном чепце, завязки чепца колыхались от ветра. С улицы послышался мужской свист. Виктория встала, выглянула в окно, показала кому-то кулак и опять села за стол. Она что-то пометила на листке, губы беззвучно шевелились.
Княгиня вошла в комнату и неуверенно спросила:
- Я тебе не помешаю?
Виктория устало улыбнулась, отодвинула бумаги и потёрла подбородок.
- Заходи, моя ласточка. У меня нет ничего срочного. Садись, голубушка.
Княгиня села с другой стороны круглого стола, посмотрела на пустой комод: клетки с птицами исчезли, – и она с сожалением спросила:
- А куда делись райские птицы? Неужели улетели?
Виктория засмеялась, потёрла виски и свернула белый чепец набекрень:
- Ага… улетели в тайгу… представляю, как там айно потом быль сочинят: «Прилетели к нам две небесные птицы. Одна из них синяя - сделана из неба, другая алая – кусочек солнца – это Бог послал нам добрую весть – что айно хорошие люди и у них всё будет хорошо». И ведь никто им не поверит, что к ним прилетали настоящие птицы. Все профессора историки потом скажут – это сказка. А это была бы самая настоящая правда.
- Неужели птицы улетели в тайгу? – расстроилась Екатерина.
- Шучу. Никуда они не улетели. Я их на улицу в большую клетку пересадила. Птички тоже хотят полетать, свежим воздухом подышать, да на солнышко посмотреть, - ответила сестра и мельком оглядела бумаги, заполненные цифрами.
- Может, я всё-таки тебе мешаю? – вскинулась Екатерина.
- Сиди, сиди, я хоть немного отдохну, а то уже глаза заболели от этой писанины. Хорошо Савве, у него есть приказчик Непомнящий, а я всё сама, всё сама. Никакой помощи.
- А, почему ты не возьмёшь управляющего.
- Я не столько зарабатываю, как Савва. Управляющий меня разорит. Кроме того, управляющий будет из каторжан, а я не желаю их видеть в доме. А как твой благоверный? Спит или уже проснулся? Может, ещё водки принести, или японского самогона он желает? – говоря это, она привстала со стула, чтобы тотчас бежать за обезболивающим самогоном.
- Алёша спит. Надеюсь, когда он выспится – всё пройдёт. Виктория, я бы хотела узнать у тебя кое-что. Скажи: из ваших знакомых кто-нибудь умер или уехал с Сахалина сразу или немного погодя после исчезновения Серафима и Цветаны?
- Хм-м-м… Вроде бы никто не уехал… Хотя… многие каторжане отсидели свой срок и отбыли домой. Некоторые из них работали у Саввы. Но кто именно уехал, я не знаю. Это надо спросить у писаря Демьяна. Он заведует работниками Серебренникова.
- А кто-нибудь из ваших знакомых умер?
- Умер? Хм-м-м… умер…. Вроде никто не умер… Вспомнила! Игорь Ильинский утонул. Ушёл в море за сельдью и пропал: ни лодки, ни его. Но у нас это часто случается. Море есть море. Каждый год кто-нибудь не возвращается. Бывает, когда цунами или шторм, – и по несколько кораблей за раз тонут. В этом году, весной, бригантина потонула - двадцать моряков погибли.
- А кто такой Игорь Ильинский?
- Поселенец – бывший каторжник. Ильинский дружил с Рыбаковыми, хотя по возрасту им в отцы годился. Кажется, он сидел за убийство… хм-м-м… кого же он убил? Кого же… Хм-м-м… вроде бы он убил соседа, приревновал свою жену Наташу к нему. Она у него в давние времена красавица была, как он говорил… сейчас-то она больше похожа на вяленую кильку… Сколько же они здесь живут? Кажется, лет десять. Когда Игоря на каторгу к нам отправили, он вызвал жену сюда. Наташа полгода добиралась: то один ребёнок заболеет, то другой, – она дом продала и на телеге сюда добиралась. У Ильинских восемь детей: четверо там родились, четверо здесь. Их дочь Кристина – хорошая, скромная девица, работящая. Я её хочу взять в дом и обвенчать с Васей. Её мать согласна, отец тоже был не против… когда был жив. Мы весной уже обо всём договорились, через месяц их обвенчаем.
Лицо Виктории осветилось потаённой радостью, и Екатерина тихо деликатно спросила:
- Мне неудобно спрашивать, милочка… но я всё же спрошу: а сама Кристина согласна стать женой Василия?
- А кто её спрашивать будет. Пусть радуется своему счастью. Ильинские - голь перекатная, хлеба досыта не едят. А сейчас и ещё хуже – мыкаются, горемычные, без батюшки-кормильца. А у меня Кристина будет как сыр в масле кататься. Мой Вася ведь не всегда был больным, может, рядом с женой и выздоровеет. Если бы не гибель Виктора, Васенька был бы нормальный парень, - Виктория наклонилась к Кате, сузила глаза и перешла на таинственный шёпот, словно боялась громким голосом отпугнуть свою затаённую надежду: - Я надеюсь и верю, Катенька, что с умной женой Васенька и сам поумнеет.
Виктория отстранилась и приложила руку к груди.
- А вообще-то, Кристине нечего беспокоиться. Мы её не обидим. И Вася у меня добрейший человек, и я людей никогда не обижаю. Я и сейчас Ильинским помогаю: то рыбки им подкину, то работу какую-нибудь, то мануфактуру, которая у меня в сундуках зазря лежит. Так что, им грех жаловаться на меня.
За дверями послышался крик Васи. Он кричал таким жутким голосом, что княгине стало невольно страшно. Она вскочила со стула, чтобы бежать спасать Васю, стул от неловкого движения упал.
Виктория посмотрела на Екатерину и удивлённо приподняла брови:
- Ты куда, голубушка, побежала?
- Вася кричит, может, что-то случилось, - взволнованно пояснила княгиня.
Золотко снисходительно улыбнулась и принялась складывать бумаги в стопку:
- Пустое. Садись, не обращай внимания. Это Васеньке что-то не нравится. Наверно, опять бабушка что-то запрещает ему. А он не любит когда ему мешают делать то, что он задумал.
Крик затих и наступила мертвая тишина. Княгиня прислушалась – ни одного звука, и она обеспокоено продолжила:
- А если, действительно что-то нехорошее произошло?
Виктория устало перебила:
- Садись, голубушка. Успокойся. Ты ещё непривычная, а я давно не обращаю внимания на эти крики. Вот увидишь, сейчас Васенька с бабушкой к нам придут – живые и невредимые.
Екатерина села, продолжая думать, что с Васей что-то случилось. Слишком уж диким и страшным был этот крик. Виктория отложила бумаги в сторону и принялась выспрашивать у сестры, что делается в Санкт-Петербурге и сколько стоит та или иная рыба. Княгиня не разбиралась в ценах. На рынок она не ходила и Золотко сменила тему. Она хотела узнать, как поживают её столичные родственники, которых она не видела уже лет двадцать.
Дверь распахнулась, впустив внутрь прохладный морской ветер и раскрасневшихся Васю и Ангелину. Бабушка была в валенках и в накинутой на плечи старенькой оренбургской шали. Лицо парня было в слезах, в руках он держал мокрый цилиндр с водорослями. Вася крикнул на бабушку, бросил цилиндр на пол, подбежал к матери, сел у её ног, положил голову на колени и принялся тихо беззвучно плакать. Мать стала гладить его по рыжим спутанным волосам и приговаривать:
- Вася, Васенька, не плачь, я куплю тебе калач.
Бабушка была уже без клюки и двигалась довольно бодро. Она остановилась посреди комнаты, погрозила в сторону Васи сухим кулачком и принялась громким, надтреснутым голосом жаловаться Виктории:
- Экий неслух. Я сколько раз ему говорю: не ходи в море, не ходи – утонешь, а он не слушается. Выпороть его надо, доченька, выпороть! А то он утонет. Я это во сне видела, помнишь я тебе говорила, сон видела нехороший. Видела, как Васенька плывёт в лодке, а потом вдруг исчез. Я поплыла, чтобы его спасти, а ноги мои не двигаются и я сама пошла ко дну. Помню, увидела я там на дне зелёный корабль, сундук, акулу и проснулась. А акула – это не к добру. И корабль потонувший, не к добру. Нехороший это сон, ох, нехороший…
- Отстань, - отмахнулась Виктория одной рукой, второй продолжая гладить затихнувшего сына, - у тебя все сны нехорошие. Каждую неделю – сон нехороший. А на дне всегда потонувшие корабли лежат: и сундуков там полно, и акулы там плавают, и селёдка, и корюшка, и золотые рыбки. А с Васенькой ничего не случится. Он бродит только там, где воробью по колено, а червяку по горло, – у берега никогда не утонешь.
- А я говорю: утонет, утонет, утонет… - горестно повторяла Ангелина, держась за сердце и качая головой.
Золотко рассердилась: на щеках зарделись красные пятна, грудь заколыхалась, руки задрожали.
- Молчи! Хватит молотить глупости! Не зови чёрта, а то он придёт. Сходи-ка ты лучше, - она на миг задумалась, куда бы отправить бабушку и подальше, чтобы она подольше не возвращалась, вспомнила о Зинаиде и облегчённо проворковала. - Ангелина, рыбонька, касаточка моя, сходи-ка ты к Серебренниковым. Зинаида сказала, чтобы ты к ней сегодня обязательно зашла. Она желает срочно поговорить с тобой.
Бабушка развела руками.
- А я к ней уже ходила.
- И что она тебе сказала? – устало спросила Золотко.
- Не скажу. Это секрет. Она сказала – никому не говорить.
- Не смеши меня, Ангелинушка. Ты через два часа забудешь про секрет и всё мне расскажешь. А эта глупая Зинаида нашла кому секреты доверять, у тебя же не голова, а решето дырявое, - недовольно сказала Виктория и постучала пальцами по столу.
Васе надоело плакать. Он встал, улыбнулся, подошёл к комоду и стал как любопытный ребёнок брать в руки и разглядывать статуэтки, вазы, открывать и закрывать шкатулки. Потом его заинтересовало чучело черно-жёлтой змеи. С невероятно деловым видом он принялся крутить её в руках и повторять: «Зина, Зина, Зина…»
Екатерина улыбнулась, – изучающий взгляд Васи напомнил ей выражение лица зоолога Зуева, когда он при ней изучал неизвестного науке, заспиртованного африканского червяка.
Ангелина, шаркая ногами, прошла к столу, отодвинула стул от стола, медленно осторожно села, повернулась к Кате, взяла её за руку, погладила сухими пальцами по влажной ладони и громко протянула, глядя в глаза:
- А ты кто такая, милая барышня? Какая ты красавица. Ты к Васеньке пришла? Наверно, ты его новая невеста?
- Я к Виктории приехала. Я – троюродная сестра мадам Золотко. Я кузина, - растерянно прокричала Екатерина глуховатой бабушке.
- Кто? Зина? А почему я первый раз тебя вижу. А где же ты раньше была?
- Я жила в Рязани, - немного тише ответила она.
- Где? Где? Не слышу? Где была? Откуда пришла?
Екатерина сидела с растерянным видом, не зная как разговаривать со старушкой, которая плохо слышит. Кричать на весь дом не хотелось.
Виктория постепенно закипала и, сдерживая ярость, чеканным голосом, почти по слогам, сказала:
- Ан-ге-ли-на, иди ты к Хи-ро-си-ме. Помоги ему на кухне. Если Хиросимы нет, иди помоги Артёму! Иди, помоги хоть кому-нибудь!
В глазах Золотко было отчаяние.
Ангелина отмахнулась от хозяйки и продолжила:
- Я тебе сейчас, Зиночка, расскажу всю свою трудную, тяжёлую жизнь. Какой страшный путь я прошла. Не каждый такое пройдёт.
Виктория поёжилась как от холода, привстала, закрыла окно и прикрикнула на бабушку:
- Не надо рассказывать, а то Катенька испугается твоего трудного сибирского пути. Хотя она, наверно, ещё не знает, что ты сидела за убийство мужа. Но всё же не надо, голубушка, рассказывать эти жуткие подробности. Я не люблю всяких зверств.
Ангелина глубоко вздохнула, опечалилась, поправила шаль, сложила руки на коленях и посмотрела в окно. За окном, в отличие от гостиной Виктории, всё куда-то двигалось: плыли сверкающие пенные волны моря и кучерявые облака по небу, суматошно кружились чайки, резвились два кита, и покачивались на воде три шхуны.
Задумавшаяся Ангелина словно очнулась и пробормотала себе под нос:
- Муж… муж… а кто мой муж? Где он? Он утонул или его убили. Кажется его утопили… кто же его утопил? Васенька, это не ты его убил.
Бабушка повернулась к Васе и посмотрела на него отстранённым пустым взглядом. Виктория вскочила со стула, стукнула кулаком по столу, – так что чернильница подскочила и залила лист бумаги. Золотко нервно крикнула:
- Ты что мелешь, старая дура! Сама убила своего мужа из-за любовника, а теперь на Васеньку моего хочешь свою вину переложить. А ну, уходи отсюда. Иди, погуляй по двору!
Ангелина, шаркая ногами, пошла к двери. Виктория плюхнулась на стул, увидела листок, залитый чернилами, расстроилась, схватила его со слезами на глазах, убедилась, что он безвозвратно испорчен, скомкала листок и бросила на пол. Этот листок был плод её полдневной работы.
Бабушка подошла к двери, постояла около неё, развернулась, опять подошла к столу, села на стул и задумалась о чём-то.
Виктория немного успокоилась и принялась проникновенно объяснять сестре:
- Вот что с ней делать, с дурой старой? Не могу же я выгнать няньку своего сына. Ведь она тринадцать лет с моим сынком нянчилась, сколько раз его от смерти спасала. Мне же иногда приходится куда-то по делам уезжать, договариваться с купцами о продаже рыбы, так Ангелина остаётся с Васей и смотрит за ним, как за родным сыном. Своих-то детей у неё с мужем не было.
Ангелина хорошая женщина, но после пропажи Серафима и Цветаны у неё что-то с головой приключилось: то вроде нормальная умная женщина, то чушь какую-то молотит. И за что мне такое наказание? У одного голова больная, а теперь и у другой в голове каша-малаша.
Ангелина улыбнулась хозяйке светлой, какой-то детской улыбкой. Хозяйка погладила её по голове и Ангелина поцеловала её руку с детской непосредственностью.
Бабушка повернулась к княгине и спросила:
- Тебя как зовут, сударыня?
- Екатерина.
- А зачем ты к нам пришла? Ты Васина невеста?
- Хм-м-м… Я приехала…
Ангелина перебила:
- Я вспомнила! Мне же Зинаида говорила, что ты приехала искать Серафима. Так я тебе скажу, кто его убил.
- Кто убил? – одновременно воскликнули Виктория и Екатерина.
Вася услышал слово «убил», кинул в бабушку чёрно-жёлтую кобру и дико истерично закричал:
- Не убили, не убили… папа жив…
Парень кричал так, что слышно было во всём доме. Алексей Платонович проснулся под этот крик: «Папа жив…»
Виктория схватилась за сердце и бескровными губами прошептала:
- Да, Васенька, папа жив. Он сидит на небе у окна и на тебя смотрит.
Ангелина подошла к Васе, обняла его и стала ласково повторять:
- Не убили папу, папа жив, папа жив. Не плачь, Васенька, пойдём, я тебе дам золотую рыбку.
Вася со слезами на глазах отрицательно помотал головой.
- Не хочешь золотую рыбку, дам мармеладку, - ласково уговаривала Ангелина.
- Не хочу мармеладку! - Вася опять помотал головой.
- Пойдём, Васенька, пойдём, радость моя, я тебе дам вкусную ягодку.
- Я не буду есть ягоду, - набычился парень.
- Почему? Ты же любил ягодки?
- Я люблю Ягоду. Поэтому, есть её не буду.
- Вот дурачок маленький…
Екатерина подошла к Ангелине и с нетерпением перебила уговоры бабушки:
- Бабушка, милая Ангелиночка, говорите быстрее: кто убил Серафима?
Вася опять дико заорал и спрятал голову на груди у бабушки.
Виктория бросилась утешать сына…
Немного погодя, когда все успокоились, Екатерина опять спросила, изо всех сил пытаясь, чтобы слово «убил» в вопросе не присутствовало:
- Хм-м-м … Ангелина, скажите, пожалуйста, куда пропал Серафим?
Бабушка задумалась и пробормотала:
- А я забыла… но помню, что когда-то помнила.
Виктория побледнела ещё больше.
- Как мне иногда хочется дать тебе по твоей дурной башке. Начнёт говорить, а потом бац – я всё забыла.
Екатерина взмолилась:
– Бабушка, миленькая, Ангелиночка, вспоминай быстрее, вспоминай. Кто он, этот душегуб?
Виктория вдруг улыбнулась.
- Катенька, опять Ангелина нам всем голову заморочила. Я сама уже забыла, что Серафим записку про Троицкий скит прислал Савве. А Цветана уплыла в Черногорию.
- И ты в это веришь, сестрица? Как только мы приехали, – сразу все объявились, а четыре месяца от них ни слуху ни духу, - заспорила Екатерина.
- Троицкий скит далеко находится, в дикой глухомани. Пока Серафим туда добрался, пока письмо оттуда к нам попало, вот время и прошло. А, может быть, это случайно совпало: ваш приезд и письмо.
- Ты как хочешь, сестрица, а я в это письмо не верю, – стояла на своём Екатерина.
- В общем-то, и я не очень верю. А с другой стороны - всё может быть. – сказала Виктория. – Вернулся же Тихомир после двухлетнего отсутствия, – так он из рабства сбежал, откуда никто не сбегает. А он три моря пересёк и домой приплыл.
- Тихомир ушёл в море. А Савва пошёл к тебе. А до тебя идти - это не три моря проплыть. Бабушка, вспоминай быстрее, а то ещё кого-нибудь убьют.
Виктория вспыхнула и нервно, ломая пальцы, сказала:
- Катенька, не надо никого искать. Если ты разбередишь весь этот улей, то Устин Петрович Углегорский опять начнёт землю копать и, вместо настоящего убийцы, моего Васеньку на каторгу отправят. Помнишь, что Савва говорил: Углегорский уже хотел дело закрыть и кого-нибудь на виселицу отправить. Савва бы откупился, а я женщина бедная и пришлось бы Васеньке за чужой грех отвечать. И бабушке ты сильно-то не верь. Она знаешь что недавно учудила: пришла в столовую на завтрак и говорит мне: «А ты что, жива? Я уже сходила к Кротову и тебе гроб заказала – дубовый, очень хороший, алым атласом обитый».
А я – ей: «Ты что мелешь, тыква пустоголовая. Видишь, я чай пью и третий блин доедаю». А она в ответ: «А мне под утро привиделось, что тебя Савва убил. Я и пошла тебе самый красивый гробик заказать». Пришлось мне срочно Артёма отправлять к Кротову и заказ отменять. Тот в расстройстве, такой выгодный заказ уплыл. У нас же хоронят больше по простому, по дешевле.
Видишь, голубушка Катенька, что у меня тут творится. Идёшь утром позавтракать, а тебя уже и похоронили. Иногда уже сил нет, всё это терпеть. А приходится терпеть - такова моя женская доля – терпение и смирение. Как вспомню тех каторжников, что в шахте трудятся и света белого годами не видят, так и свои беды маленькими покажутся.
Ох, я вспомнила, что хотела сегодня в тюремный лазарет кеты солёненькой послать – пусть сердешные рыбку покушают. Как говорится: от тюрьмы да сумы не зарекайся. Пойду-ка я Артёма в тюрьму отправлю, пусть отвезёт.
Ангелина посмотрела на Екатерину ясным взором и неожиданно проговорила:
- А может, мне всё привиделось? И все живы?
Виктория схватилась за голову.
- Опять началось! Ты что ерунду городишь! Все живы и здоровы! Ты или говори, что знаешь, или людям голову не морочь.
Бабушка накинула свою шаль на хозяйку и по комнате пролетел аромат лаванды. Золотко поцеловала бабушку, взяла за руку Васю и Ангелину и повела их в столовую.
Екатерина осталась одна и стала ходить по комнате кругами. Её взгляд блуждал то по желтым выцветшим обоям, то по многочисленным безделушкам, а то она подходила к окну и разглядывала бескрайние просторы залива…
В голове крутилась одна и та же мысль. Сначала сестра её вызвала, заманила письмами Меншикова, чтобы спасти Васю, а теперь просит никуда не лезть и отдыхать. Но напрасно! Если ей, Екатерине, что-то втемяшилось в голову, то выбить это оттуда не сможет никто… даже муж…
Она всегда шла до конца, даже если перед ней расстилалось трясина или стояла неприступная гора. Но убийцу почему-то находил муж, который сидел за столом, как тюлень… или, как медведь… или, как удав? Хотя, удав не может сидеть, он может только лежать. Но это неважно…
Екатерина от досады сильно махнула рукой и сшибла с комода большую морскую ракушку, похожую на бараний рог. Она подняла её, подошла к старинному настенному зеркалу с почерневшими краями и приставила шершавую рог-ракушку к своей мудрой голове. Было смешно, но не очень.
Екатерина продолжила сердиться. Ей хотелось хоть раз опередить мужа и первой вычислить убийцу. Каждый раз при расследовании преступления она строила сотни версий и подозревала всех, кто попадался ей на глаза. А в итоге убийцу находил Алёша, он получал все лавры, а она опять оставалась в дураках. И Екатерина расстраивалась из-за этого.
Княгиня поставила рог на место, подошла к окну, обвела взором весь ясный небесный круг, печально вздохнула и в который раз принялась за самобичевание.
Ну почему Алёша доходит до цели, а не она… Почему такая несправедливость… Почему? Вот и сейчас у неё есть четыре прекрасные версии, по числу домов на улице Длинной, но нет ни одного факта. А как бы ей хотелось в этот раз утереть мужу нос. Тем боле сейчас он болеет и ничего не расследует. Значит, убийцу надо искать ей…
Княгиня чихнула от пыльной занавески, почесала нос и вспомнила, что муж лежит совсем один, больной, несчастный, возможно, умирающий – кстати, по её вине, – а она про него совсем забыла, да еще и сердится на него. Ей стало нестерпимо стыдно.
На лестнице она увидела спускающегося со второго этажа, со счастливой улыбкой на лице, Васю и Кате подумалось: «А может, это не она виновата в травме мужа? Может, это Вася виноват?
Если бы Золотко не стал выламывать дверь, Алёша бы посмотрел на пол и не наступил на моржовый клык. И не грохнулся бы на пол. В общем, на последней ступеньке княгиня решила, что виноват Вася. Или, по крайней мере, виноваты они оба. На этой мысли она споткнулась, упала и больно ударила коленку. Ей захотелось заплакать, но она сдержала слёзы.
18 глава
Алексей Платонович проснулся от Васиного крика: «Папа жив…»
Проснувшись, он почувствовал, что весь горит, тело налилось свинцом, как будто кто-то положил на него невидимый огромный камень, и нога под этим камнем пылала и пульсировала режущей сверкающей болью, отдающейся в тяжёлой голове. Хотелось пить… пить… пить… Жажда была настолько сильной, что ему явственно казалось: он высушенный стебелёк и в нём не осталось ни капли влаги.
Профессор попытался встать, сделал слабое безвольное движение руками, приподнял голову, но она тут же упала обратно и не на пуховую подушку, а на камень, и в его голове взорвался болезненный искристый фейерверк.
Через некоторое время он повторил попытку, но тело не слушалось, любое движение усиливало боль в ноге во сто крат, и он продолжил лежать неподвижно, – то пылая огнём, то падая в ледяную прорубь. Голова была пустая, все прежние мысли покинули её - осталось только одно желание: пить… пить… пить… И ждать конца. Какого конца? Любого: и того, когда он выздоровеет, и того, когда прекратятся все земные мучения.
Множество его друзей и родственников именно так заканчивали свои дни: лихорадка, озноб и полёт в небеса…
Неожиданно в его путанных бредовых мыслях появился седобородый вратарник Пётр. Он стоял на грозовом иссиня-чёрном облаке в белом сияющем одеянии, смотрел сверху вниз на него – ласково, призывно, почти по-дружески – и звенел с небес своими ключами от врат, как колоколами… Звон ключей-колоколов отдался в пустой голове пронзительной болью и Алексей Платонович приготовился отправиться на небо. Если его зовёт сам Пётр, то конец действительно пришёл. А колокола-ключи звенели и звенели…
В спальню, словно ураган, влетела раскрасневшаяся испуганная Екатерина. Еще в коридоре она услышала колокольный набат, извещающий жителей о пожаре. Она подбежала к окну, распахнула его настежь и высунулась так сильно, что чуть не вывалилась из окна. Каким-то чудом она успела вцепиться в подоконник и отклониться назад в комнату, загнав в ладонь занозу. В воздухе пахло дымом. Она снова выглянула, быстрым цепким взглядом обозрела улицу Длинную – Фальшивую, но пожара нигде не было видно.
Екатерина взглянула налево – горело совсем недалеко в порту. Порт прекрасно просматривался с этого холма, хоть, – что именно горит, не было видно. Всё было в дыму. Черный дымный столб извивался над Александровском, словно огромная змея. Хвост этой черной змеи терялся в тайге, покрытой серо-фиолетовой дымкой. Над морем продолжал разноситься тревожный звон набата, и жители Рыбачьей слободки побежали в порт с ведрами и коромыслами.
Холодный ветерок, наполненный дымом, охладил комнату. Екатерина закрыла окно, повернулась к мужу и испуганно вздрогнула. У кровати, на стуле, едва прикрывшись шторой, сидел писарь Непомнящий с пачкой кляуз, перевязанных чёрной атласной ленточкой.
Демьян, увидев её, тоже вздрогнул и вжал лысую голову в плечи, словно ожидал удара. Сегодня он выглядел постиранным, побритым и помолодевшим. Но маленькие серые глазки были такими же злыми и настороженными.
Княгиня посмотрела на него недовольным взглядом (один вид Непомнящего вызывал у неё безотчётную неприязнь) и, стараясь говорить вежливо, тихо вымолвила:
- Извините, сударь, но я бы хотела, чтобы вы посещали нас по предварительной договорённости. Так делают во всех порядочных домах.
- Я… я… Я хотел отдать свои пожелания царю Александру. Меня не выпустят, а эти записки очень поспособствуют улучшению жизни на Сахалине. Прочтите сударыня, - подобострастно склонился писарь и протянул заляпанный жиром листок Екатерине.
Она брезгливо взяла промасленный листок и прочитала первые строки:
«Каторжанка Зинаида Зинченко вместо каторги сидит на кухне, ест блины со сметаной и пьёт шампанское. Купец Савва Серебренников продаёт рыбу в три дорого, хотя казна выдаёт ему соль по сниженным ценам. Его сын Сергей Серебренников играет с тюремным надзирателем Шаманским в карты. Тихомир Лепа – браконьер, ловит кету без казённых бумаг и занимается контрабандой спирта…»
Княгине стало противно. Она отдала листок писарю и, сузив глаза, насмешливо протянула:
- И вы хотите, чтобы государь читал эти кляузы? Вы думаете, ему делать больше нечего, как читать доносы соседей по всей российской империи?
- Это не донос, а чистая правда! – воскликнул Демьян, приложив кипу бумаг к сердцу.
Княгиня возмутилась до глубины души.
- Я не представляю, как вы, сударь, можете не понимать, что писать доносы на людей, которые вытащили вас с каторги – подло и бесчестно! И на своих соседей тоже подло!
- А они разве ведут себя честно? Весь Сахалин погряз в грехах! Везде казнокрадство, кумовство, несправедливость и… и… и... - Непомнящий затрясся от злости и не мог вспомнить какие ещё грехи повесить на Сахалин.
Екатерина неожиданно улыбнулась.
- Уверяю, сударь, даже если вы уничтожите своими доносами всех жителей улицы Длинной, жизнь на Сахалине нисколько не изменится. Я думаю, она никогда не изменится к лучшему, потому что остров населяют одни каторжане. И прежде, чем пытаться изменить мир, начните менять себя. Ведите себя честно. А теперь прошу вас покинуть наши апартаменты и больше никогда не посещать нас. Мы царя не знаем и он нас знать не желает, - солгала Екатерина.
Демьян выскочил из спальни и ей показалось, что стало легче дышать. Она снова выглянула в окно. Пожар затухал, и чёрный столб превратился в серую полупрозрачную дымку, повисшую над портом. Лишь Александровский маяк парил в чистой синевато-серой прозрачной выси. Из-за дымки, прикрывающей низ скалы, казалось, что маяк парит в воздухе.
Заноза кольнула ладонь, и княгиня стала искать иголку. Алексей Платонович не слышал спор жены и писаря. Он то падал в пропасть, то куда-то летел. Никаких зримых образов не было. Он просто проваливался в непроглядную тьму.
Заноза была со слезами вытащена, и Екатерина склонилась над мужем. Лицо его пылало, мелкие бисеринки пота покрыли лоб и крылья заострившегося носа.
Алексея Платоновича морозило, тело сотрясал ледяной озноб, одновременно он падал в пропасть, но, почувствовав аромат любимых духов жены, перестал падать и вернулся на землю.
Профессор открыл мутные покрасневшие глаза и слабым голосом прошептал:
- Пи-и-и-ть, душенька, пить…
Екатерина кинулась к холодному чайнику и через три секунды муж уже пил холодный чай с черничным вареньем и мёдом. Вода стекала с его подбородка на простынь и на белоснежном поле оставались синие пятна.
Профессор напился воды, с видимым облегчением откинулся на подушку и закрыл глаза. Екатерина с печальным выражением лица погладила его по голове и спросила:
- Как ты себя чувствуешь?
Он не ответил и она кинулась к сестре, чтобы срочно вызывать доктора, так как Алёша при смерти. Он ничего не ответил, выглядит ужасно и у него началась горячка.
Обычно, если муж заболевал, Екатерине всегда казалось, что именно эта болезнь сведёт его в могилу. Она уже мысленно хоронила его и заранее начинала страдать от невозвратной потери. Как же она будет жить без него? Как?
Конечно, эти страдания были не из-за финансовой потери, в денежном смысле княгиня ничего не теряла. Она была состоятельнее своего супруга.
19 глава
Алексей Платонович открыл глаза, чтобы позвать жену, но она уже куда-то ушла. После черничного чая ему стало немного легче. Теперь он чувствовал себя не сухим стебельком, а тяжеленной вымоченной в море дубиной. Тело вновь налилось неимоверной тяжестью. Затем дубину бросили в раскалённое горнило и, обливаясь горячим потом, он сбросил влажное одеяло в сторону…
Стало легче. По комнате витал Катин аромат серебристого ландыша. Где-то на первом этаже Вася пел на одной ноте песню о несчастной любви моряка: морячка не дождалась моряка и вышла замуж за казака. В порту долго и протяжно гудел пароход. Затем наступила звонкая тишина, и этот звон напоминал надоедливый комариный писк…
За дверью скрипнула половица. Дверь отворилась и в комнату неслышно вошла Ангелина в белоснежном кружевном платочке с леденцом на палочке. Она подошла к профессору, посмотрела на него прищуренными подслеповатыми голубыми глазами, вложила в раскрытую ладонь «золотую рыбку» и села на стул, стоявший у кровати.
Алексей Платонович непроизвольно улыбнулся. Улыбка вышла кривая, больше горестная, чем приветливая. Ангелина молча рассматривала его и он еле слышно, как ребёнок, сказал:
- Бабушка, мне плохо…
- А ты, милок, съешь мою золотую рыбку и тебе сразу станет легче. Съешь, милок, съешь, а то я обижусь.
Профессор подивился простодушию бабушки, но чтобы не обижать, дрожащей рукой поднял золотую рыбку и несколько раз лизнул желтый сахарный леденец с ароматом ванили. Ангелина ждала. Через некоторое время ему действительно стало немного лучше и он сам этому удивился…
Но скоро опять стало морозить. Ангелина как будто почувствовала это, прикрыла его теплым одеялом и протянула:
- Голубчик, миленький, а меня хотят убить.
Алексей Платонович слышал звук её голоса через вату, какие-то звуковые обрывки, и почти ничего не понимал. Голова кружилась, не хотелось говорить, думать, отвечать. Она несколько раз повторила и он бездумно, медленно выговаривая слова, спросил:
- Убить? Из-за чего?
- Из-за денег, милок. Все убийства из-за денег.
- Каких денег? – бесстрастно протянул он и в его голове немного прояснилось.
- Которые я припрятала для Васеньки. Пришёл этот аспид ночью и грозил мне топором: «Отдай деньги, отдай!» Страшно так грозил. Убьёт он меня, точно убьёт…
- Кто?
- Что, касатик?
- Кто?
- Я же говорю, аспид этот, подошел и говорит: «Я тебя сейчас прибью, дура старая. Отдавай деньги». И замахнулся топором. И ударил меня по голове, да так ударил, что я от боли проснулась…
А если сон приснился с пятницы на субботу, то он обязательно сбудется. Значит, меня убьют. Не он, так эта - его змея подколодная. Она ко мне тоже приходила деньги просить. А я опять проснулась…
- К вам приходили во сне или наяву?
- Я же говорю, касатик, – сон я видела… а может, и правда было… ничего не пойму… Но так страшно грозил этот аспид ….
- Кто аспид? Коралловая кобра? – еле слышно спросил профессор.
- Какая кобра? Зинка, что ли?
- Тот, что с топором к вам приходил. На кого он похож?
- На студента.
- Какого студента? На Родиона Раскольникова?
- Какого Раскольникова? У нас много раскольников на поселении, а это студент Сергей Серебренников. Он же один год в Петербурге учился в университете, а потом проштрафился. Учёбу бросил, а деньги, что ему батюшка высылал, все в карты проигрывал. Всё хотел отыграться, да всё больше и больше проигрывал. И так Серёга проиграл бешеные деньги - двадцать тысяч. Вот аспид! Правильно дед Серафим сказал, что он аспид и он ему хвост оторвёт.
- Деньги отдал? – машинально спросил профессор.
- Кому?
- Кому проиграл.
- А где он их возьмёт. Все деньги у Серафима, а у того снега зимой не выпросишь. Серёга написал домой письмо, чтобы отец выслал в долг двадцать тысяч и на дорогу – тоже, а вместо отца письмо дед Серафим прочитал и послал внуку ответ: пусть идёт на каторгу пешком, то есть топает домой на Сахалин на своих двоих, – таких денег он никогда не получит. Тогда Серёга опять назанимал денег, сбежал из столицы и на последние деньги домой добрался.
А здесь он опять начал играть в карты с фельдфебелем Фирсовым, хахалем Цветаны, и проиграл ему большую сумму. А теперь этот студент приходит ко мне и просит денег.
- Во сне?
- Кажется, во сне, а может, и не во сне, а мне кажется, что во сне… А может, это и не Серёга был, а Савва – они ночью так похожи… Так ты, касатик, спасёшь меня? Ты возьми пистолет или шашку и пригрози ему, аспиду этому… накажи ему строго-настрого – грех это, старушке топором грозить… Он тебя обязательно послушается, ты же профессор, академик…
- Бабуля, не могу я грозить человеку, потому что вы его во сне увидели… И пистолета у меня нет… и шашки, - всё тише и тише бормотал Алексей Платонович.
- Нет? А мне студент говорил, что у тебя есть пистолет. Всем профессорам пистолеты выдают, чтобы они ленивым студентам грозили. Мол, кто плохо учится, того профессора пристреливают и в Неву сбрасывают. Он поэтому и сбежал из Питера. Так ты, голубчик, скажешь ему, чтобы он не приходил и денег не просил? Спаси меня, милочек…
- Бабушка… Я не могу… Не буду я спасать вас от ваших снов.
- Не будешь? - поразилась Ангелина и гневно продолжила: - Ах ты бесстыжий наглый профессор, я тебе золотую рыбку подарила, а ты не хочешь старую бабушку спасти от смерти. Мне сны снятся о смерти, значит, скоро меня убьют… я знаю… Или она меня убьёт, или он… хотя, это одно и тоже… а что я сделаю? А я так на тебя надеялась… убьют ведь, как их убили…
Профессор сквозь туман спросил:
- Вы знаете, кто убил Серафима и Цветану?
- Знаю, но не скажу. Я ничего не видела и не слышала, но знаю - это он убил. Вы, наверно, все думаете: я дура… хотя иногда в моей голове и правда все мысли пропадают.
- Кто он?
- Не могу сказать… Я же ничего не видела, я только подозреваю, поэтому никому не скажу. А вдруг я ошибаюсь и отправлю на виселицу невиновного… А ты, голубчик, забудь, что я сейчас сказала. Ты меня спаси от этого ирода… Спасешь?
- Нет… Тот, кто приходит во сне, ничего вам не сделает…
- Эх ты – неслух!
Ангелина погрозила ему тонким белым сухим пальцем. Палец виднелся сквозь сизый дрожащий туман, сил говорить не было, разговор утомил его так, словно он таскал кули на баржу, как когда-то в молодости из революционных побуждений он их таскал на Дону.
А сейчас в болезни забылись все революционные мысли и все другие мысли нереволюционные тоже покинули его голову – осталась одна боль. Ему хотелось, чтобы Ангелина быстрее ушла. Хотелось тишины и покоя. Хотелось бессмысленно лежать и ждать конца… возможно, конца выздоровления. И Алексей Платонович сквозь боль послал эту бабушку к чёртовой бабушке. Пусть наступят тишина и покой…
По окончании этой бредовой мысли в голове профессора что-то взорвалось, его объял черный мрак и он полетел в какую-то бездонную пропасть, на дне которой светился красный мерцающий огонёк. Он летел всё с большей и большей скоростью, как камень, брошенный в глубокий сухой колодец. Сил сопротивляться падению не было и он, теряя надежду, мысленно крикнул:
- Падаю-у-у…
Тихое, почти неслышное «у-у-у» пронеслось по комнате. Бабушка схватила его за руку железной хваткой, быстро перекрестила и тонким голоском закричала:
- Куда лезешь… Держись, касатик, держись… это тебя черти к себе потащили, а ты их пни ногой… Пни!… В рог им дай… Пинай их, рога им обломай!
Профессор, словно деревянная марионетка, пнул больной ногой влажное одеяло, – ногу опалило пламенем, в голове сверкнуло и падение в пропасть прекратилось. Теперь он плавал в каком-то колыхающемся молочном киселе…
Профессора качало на кровати, словно лодку в море. Сердце билось учащённо, готовясь выпрыгнуть из груди. Он открыл тяжёлые веки, бессмысленно посмотрел на лазурный полог с нарисованными облаками, затем медленно перевёл взгляд на бабушку, проглядывающую сквозь молочное марево.
Ангелина ласково улыбнулась и наклонилась к нему.
- Вылез? Вот и молодец. Подожди, я тебе сейчас своего волшебного отвара женьшеня принесу. Мне его Марья подарила, ей Егор привёз с материка, купил у гиляков: этот корешок волшебный, он как человек выглядит. Женьшень от всех болезней и всякой нечисти помогает. Сейчас принесу… А ты держись за землю, покрепче держись. Если опять придут, дай им в рог. Я скоро приду, жди.
Ангелина неслышно ушла и профессор мгновенно уснул тяжелым сном. Перед его глазами мелькали обрывочные военные кошмары:
Как только викинги начинали ожесточенный бой, они тут же исчезали, на смену им мчались разъярённые половцы на низкорослых степных скакунах. На смену половецкому граду стрел бежали римские легионеры, за легионерами неслись боевые раскрашенные слоны Македонского, за слонами летела киевская дружина на арабских тонконогих конях, за русской дружиной бежали гладиаторы с турецкими мечами, за гладиаторами – воинственные аланы, за спиной алан летели воины Чингис-хана, за войском Чингис-хана уже разливалось море, плыли зубастые акулы и боевые корабли с палящими пушками…
Все смешалось в видениях профессора: люди и кони, слоны и акулы, стрелы и пушки, земля и море...
В спальню вернулась Екатерина с горячим чайником, где заваривались лечебные травы, и льняным полотенцем, смоченным в слабом растворе уксуса. Она поставила чайник на комод и положила холодное уксусное полотенце на лоб спящего мужа. Он проснулся, открыл глаза и улыбнулся ей, как спасителю: в последнем кадре кошмарного сна на него мчалась одуревшая чёрная боевая акула с огромной зубатой пастью. И эта огромная акула, блестевшая влажным стальным блеском, почти настигла его. Но тут появилась Екатерина и акула, словно испугавшись её, исчезла.
- Пить… дай пить, - слабым голосом попросил он.
- Что у тебя болит? – спросила она, наливая травяной чай в кружку.
- Нога, боль страшная.
- Терпи. Скоро приедет доктор Корсаков. Виктория послала Артёма за ним. Ехать недалеко. В этом городке всё близко. Жди доктора. Пей…
За спиной склонившейся Кати тихо открылась дверь. В комнату вошла Ангелина с зелёной стеклянной бутылкой и железной каторжной кружкой. На бутылке виднелась крупная бело-чёрная истёршаяся этикетка, на которой всё же можно было прочитать: «Горилка «Спотыкач», водочная фабрика «Мефодий Могила и Ко». Город Николаевск».
Ниже всего этого крупными черными буквами было написано: «Самая лучшая горилка в мире. Самый лучший «Спотыкач» на свете. Любимый напиток царя. Любимый эликсир шемаханской царицы».
Бабушка обошла княгиню, остановилась около кровати и пробормотала, глядя в глаза профессору:
- Касатик, я принесла тебе волшебный эликсир.
В это время Екатерина поила мужа горячим отваром из трёх трав. Услышав голос за спиной, она вздрогнула, плеснула горячий чай на рубашку мужа, повернулась, посмотрела на этикетку и недовольно сказала:
- Алёша не будет пить ваш «Спотыкач». Он болеет. И вообще, я против всяких пьянок, тем более, когда человек смертельно болен. А ваш волшебный «Спотыкач» еще быстрее загонит в могилу человека, у которого и так воспалилась нога. Унесите, пожалуйста, горилку в свою комнату.
Ангелина обиделась: лицо побледнело, губы задрожали и она ещё крепче обняла бутылку волшебного эликсира:
- Это не горилка, это настойка женьшеня. Она очень лечебная, от всех болезней. В Китае женьшень продают за золотые деньги. Говорят, китайский император эту настойку каждый день пьёт, для здоровья и долголетия.
- Вот пусть китайский император и пьёт горилку каждый день. А нам она и даром не нужна. К тому же, я не доверяю китайским методам лечения. Я о них в первый раз слышу. У них – одни волшебные травы, а у нас другие. Я сделала Алёше волшебный малиново-липовый отвар с мёдом – он мне всегда помогает. Унесите свою горилку от купца Могилы, - приказала Екатерина.
Ангелина упрямо сжала сухие бескровные губы, решительно налила настойку женьшеня в каторжную кружку и молча протянула профессору. Алексей Платонович в первый раз слышал об этом волшебном растении, нисколько не верил в лечебные свойства этого китайского корешка, но почему-то тут же протянул руку и под рассерженным взглядом жены осторожно выпил спиртовую настойку женьшеня…
По комнате опять разнёсся нелюбимый ею аромат спирта. Екатерина посмотрела возмущённым взглядом на мужа и патетически воскликнула:
- Ну всё, я умываю руки! Если хочешь помереть китайской смертью, помирай! А вы, бабушка Ангелина, наверно, хотите смерти моего мужа. Могли бы убивать его – но не при мне! У меня и так все нервы на пределе.
Княгиня плюхнулась на стул и отвернулась от всего этого безобразия. Бабушка предложила профессору выпить ещё. Екатерина вновь возмутилась и послала бабушку к Васе, за которым она должна следить.
Бабушка обиделась, и теперь обе женщины смотрели друг на друга недобрым взглядом. Назревал скандал. Профессор ничего не видел и не слышал: женьшеневая горилка ударила ему в голову, словно железный молот: он полетел куда-то вниз на морское дно, где тихо и хорошо. Он колыхался в воде, как в люльке, а вокруг него, невидимого невесомого малька, плавали маленькие золотистые рыбки. Стало легко.
В спальню вошла Виктория. Она цепким взором оглядела рассерженные лица женщин и строго сказала Ангелине:
- Ты ходила к Зинаиде? Принесла сметаны?
Бабушка отвернулась, посмотрела в окно и пробормотала:
- Ходила. Зина рассказала мне одну вещь и я забыла про сметану.
- А что она тебе сказала? – полюбопытствовала Виктория.
- Это секрет. Зина сказала – никому не говорить.
- Какой секрет? Расскажи нам с Катюшей.
- Я забыла, – вздохнула Ангелина и потупилась.
- Как хорошо тебе рассказывать секреты. Ты никому никогда и под пытками их не выдашь, потому что сразу забудешь. Иди опять к Зинаиде и прямо с порога скажи: «Зинуля, дай сметаны!» И сразу иди домой, нигде не задерживайся, а то сметана скиснет. И молока возьми для профессора! Зина тебя будет оставлять, чтобы всё выспросить, что у нас делается, а ты не оставайся. Сразу иди домой.
Ангелина пошла к двери, продолжая обнимать женьшеневую горилку. Виктория повернулась к Кате:
- Наша-то корова Килька месяц назад сдохла. Этот Артём, морская душа, вечно её всякой морской дрянью кормил: то водоросли ей положит в корыто, то медуз, – пытался даже рыбой кормить. Слава Богу, Килька не хотела есть рыбу, а то было бы у нас рыбье молоко.
Приходится теперь молоко у Серебренниковых брать. Мне один поселенец из Владимировки обещал хорошую корову привести, да никак не дождусь его коровы. Наверно, корова сдохла, или он передумал продавать.
Профессор простонал во сне. Екатерина встревожено кинулась к нему, и Виктория спросила:
- Как Алексей Платонович себя чувствует? Ему хуже? Или лучше?
- Хуже. Я боюсь за него. Горячка началась. Травой напоила, полотенце на лоб положила. Не знаю, что ещё сделать, чтобы ему полегчало.
- Надо было всё тело слабой уксусной водой обтереть – от этого горячка сразу проходит.
- Тогда я сейчас сделаю, - она кинулась на кухню за уксусом, но Виктория схватила её за руку.
- Не спеши. Корсаков уже подъезжает. Я коляску из окна видела, он на наш холм поднимается. Сейчас доктор скажет всё, что надо делать. Николай Николаевич очень хороший врач. Его у нас ценят и уважают. Он немало людей спас.
Золотко принюхалась.
- Что-то водкой у вас сильно пахнет. Катюша, ты мужа водкой лечила?
- Это Ангелина принесла какую-то китайскую отраву и напоила Алёшу. Я не хотела, но разве его переубедишь. Профессор – а упрямый, как осёл.
- А какую отраву Ангелина дала?
- Забыла… хм-м-м… кажется: «женский шень… нет - вроде бы «жен-щин»…
- Наверно, женьшень. Хороший корешок. Корсаков им тоже лечит всю нашу знать. Этот женьшень чудеса творит, хорошо помогает и при болезни, и при упадке сил. Помню, когда у нас бушприт упал на матроса Палева и ему ногу сломало, только женьшень спас его. Ничего не помогало, почти умирал, а женьшень на ноги поставил.
Княгиня искренне удивилась.
- Неужели, это такое чудо, а я никогда о нём не слышала… хм-м-м… Наверное, я зря Ангелину обидела. Ругала её, что она эту горилку принесла. Нехорошо получилось. Как мне неудобно…
- Не переживай, Ангелина необидчивая. Она пока дойдёт до первого этажа, всё забудет. До сих пор не пойму, как она решилась своего мужа отравить. Наверно, точно у них с Сашкой была страшная-престрашная любовь. А от страшной любви всегда мозги сносит набекрень. Я смотрю: у Егора Рыбакова тоже страшная любовь к Весне. Как бы беды не было. Серёга ведь тоже за Весной увивается, а тут и к бабке ходить не надо, – конечно, Тихомир выберет в родственники сына купца, а не нищего Егора.
- А может, Весна настоит на своём, - заметила Екатерина.
- Нет. Если бабка Снежана и Тихомир мечтают стать родственниками Серебренникова, то Весне остаётся только плакать, да проклинать свою судьбу.
Профессор простонал и женщины мгновенно повернулись к нему.
Алексей Платонович слышал весь разговор как будто издали. Он лежал с закрытыми глазами, потому что сил не было открыть веки. Голова кружилась, его качало на волнах, вокруг кружились сверкающие золотые рыбки и одна из них, сахарный леденец, пахнущий ванилью, – таял под его боком. Хотелось спать, забыть о боли, но он не мог уснуть от страшной боли в ноге. Боль растекалась по всему телу и занозой оседала в сердце. Все эти любовные страдания улицы Длинной не трогали его. И исчезновение Серафима и Цветаны тоже…
20 глава
В форточку ворвались прохладный ветерок, наполненный запахом гниющих водорослей, и басовитый протяжный гудок парохода. Под басы парохода в спальню вошел доктор, объятый облаком хорошего дорогого французского парфюма с ароматом мандарина.
Корсаков как всегда выглядел ухоженным, лощёным и уверенным. Светлые волосы лежали волосок к волоску, словно никакие ветра за всю дорогу не прикасались к нему. На светлом летнем шёлковом костюме – ни единой морщинки, ни единой пылинки и даже его докторский жёлтый саквояж выглядел как только что купленный в лучшем столичном магазине Швецова.
Доктор успел помыть руки: и на массивном золотом перстне с дворянским гербом, и на саквояже блестели мелкие капельки воды.
Екатерина кинулась к доктору и торопливо жалобно зачастила:
- Николай Николаевич! Наконец-то вы пришли! Алёше плохо. У него разболелась нога и началась горячка. Он весь пылает. Он умирает!
- Умирает? – удивился Корсаков и внимательно посмотрел на профессора.
Алексей Платонович посмотрел на доктора мутным осоловелым взглядом. Эликсир, настоянный на крепкой горилке, сильно опьянил его. В глазах всё плавало: стены, потолок, Екатерина, Виктория, Корсаков, – а докторский жёлтый саквояж казался пылающим золотым слитком.
Корсаков некоторое время пристально наблюдал за взглядом профессора, потом нахмурился, пригладил идеально уложенные волосы и задумчиво пробормотал:
- Хм-м-м… Я вижу, вашему супругу действительно плохо. Мне не нравится его странный взгляд.
Екатерина всполошилась.
- А что вы видите в его взгляде? Вы видите, что ему ужасно плохо? Или вы видите, что он при смерти. Говорите, Николай Николаевич, не скрывайте от меня ничего, даже ужасное.
- Никакой смерти я не вижу. Обычно, такой взгляд или у пьяных в стельку моряков, или у тяжело больных, когда последний разум покидает их.
- Ужас! Алёшу покинул разум! Это всё! Конец! Если Алёшу покинул разум, значит его жизнь висит на ниточке. Доктор, миленький, что же вы стоите. Делайте быстрее что-нибудь. Не стойте! Спасайте! – Екатерина зарыдала.
Доктор стал спасать. Он поставил саквояж на комод, наклонился над больным и пристально посмотрел на него. Сильный аромат горилки достиг его носа. Корсаков брезгливо поморщился, резко выпрямился и строго спросил:
- Мадам Милорадова, а после скольких рюмок водки ваш муж начал умирать? Это вы так лечите у себя в столице? Или это новая модная французская метода лечения. Помню, в последний мой приезд в столицу там лечили чахотку настойкой красных африканских лягушек. Мол, если у лягушек нет чахотки, значит они могут помочь чахоточным. Ваш муж любит выпить?
- Нет! Алёша не пьёт!.. Почти не пьёт… Пьёт только иногда, изредка, маленькую рюмочку… Это бабушка Ангелина принесла Алёше горилку с лечебной китайской травой и он, находясь в невменяемом разуме и умственной прострации, бездумно выпил этот «Спотыкач» Мефодия Могилы.
- Это был женьшень, - уточнила Виктория.
- Если он выпил эликсир Ангелины, то это хорошо, по крайней мере женьшень не повредит… Ну что ж, милые дамы, прошу вас на время осмотра покинуть нас, - тоном, не терпящим возражений, отчеканил Корсаков. Он сел около больного и расстегнул верхнюю пуговицу своего сюртука.
- Может, я могу чем-то вам помочь? – вскинулась княгиня и посмотрела на доктора с явным желанием принять участие в лечении.
- Не можете! - отрезал доктор и грозным взглядом показал ей на дверь.
Екатерина вспыхнула, обиделась на его приказной тон, но всё же покинула спальню. С врачами опасно спорить…
Женщины переместились в гостиную. Виктория, для укрепления духа, немного посидела с сестрой, рассказала несколько душераздирающих историй, как умирающие люди, благодаря доктору Корсакову, вставали со смертного одра, и поднялась с дивана.
Она вспомнила, что Хиросима ушёл, а на кухне варится рисовая каша. Впопыхах она совсем забыла о ней. Золотко открыла дверь, и запах гари влетел в гостиную. Виктория с криком кинулась на кухню, и в приоткрытую дверь проскользнул белый кот.
Екатерина осталась с котом. Время тянулось словно Сибирский тракт. Хотелось, чтобы визит доктора быстрей закончился и ей сообщили: всё будет хорошо. Плохое она не хотела слушать.
Машинально она гладила сонного кота и его мурчание немного успокаивало.
Время тянулось, мурлыкало, било куранты, звенело. В углу паук тянул паутину. Кот мурлыкал. Били настенные часы. На окне недовольно звенела, бранилась муха. Екатерина подошла с котом к окну. На море волны бежали друг за другом. Со стороны порта зазвенели колокола, созывая к обедне…
Дверь спальни наконец-то приоткрылась и Корсаков пригласил мадам Милорадову на аудиенцию в спальню.
В спальне пахло дёгтем, словно в конюшне, где лошадей обычно лечили дёгтем от всех болезней. Доктор предусмотрительно открыл настежь окно и в дегтярный смог иногда врывался морской ветерок.
Профессор сквозь приоткрытые веки увидел жену и полусонно, медленно, невнятно проговаривая слова, пробормотал:
- Душенька, если я помру, отвези письмо Меншикова профессору Соловьёву. И второе письмо обязательно купи. Поклянись мне, что исполнишь мою последнюю волю.
Екатерина повернулась к доктору и дрожащим голосом спросила:
- Доктор, он умирает?
- Он засыпает. Это полусонный бред. Не обращайте внимания. Я обработал ногу дегтярно-пихтовой мазью - это снимет воспаление с ноги и уберёт горячку. Завтра больному надо сделать новую перевязку. Мазь стоит на комоде. Ещё я дал больному обезболивающую сонную микстуру - лошадиную дозу. Теперь он проспит до завтрашнего вечера и, надеюсь, после долгого сна ему станет намного легче.
- Спасибо доктор, я не знаю, как вас благодарить. Дай Бог вам здоровья, - благодарно улыбнулась княгиня и деловито продолжила. - Сколько я вам должна?
- Обычно я беру за приём сто рублей, - приятно улыбнулся доктор.
У княгини мгновенно сверкнуло в голове, что это слишком дорого, но она тут же устыдила себя. Неужели она будет считать деньги, когда её муж при смерти. Впрочем, Екатерина не могла не считать деньги – так её научила в детстве матушка. На её веку слишком многие богатейшие и знатные семейства умерли в нищете только потому, что никогда не считали деньги. Им казалось, что деньги растут в поле на берёзах. А деньги росли только на хлебном поле и на фабрике и то в строго определённых количествах.
Екатерина мысленно укорила себя за жадность, ещё раз благодарно улыбнулась доктору, вышла в гостиную, открыла шифоньер, достала бумажник из сюртука мужа и вернулась в спальню. Корсаков сидел у постели и что-то тихо говорил спящему мужу.
Увидев её, он поднялся, получил деньги и строгим, непререкаемым тоном возвестил:
- Мадам Милорадова, я сделал всё что мог, но если ваш муж будет так относиться к своему здоровью - я умываю руки. Я просил его лежать в постели ровно неделю. Он же стал ходить-бродить-бегать по крутому холму вверх- вниз, туда-сюда-обратно. В итоге, порванные связки воспалились, а климат нашего Сахалина очень способствует этому. Посему, уважаемая княгиня, я снова предупреждаю, и передайте это вашему мужу, когда он проснётся: если он встанет с постели раньше, чем через десять дней, то перед ним всего две дороги. Одна – на кладбище. Другая дорога на операционный стол. И не знаю, какая дорога хуже. Придётся, ради спасения его жизни, отрезать ему ногу. Предупреждаю: ногу придётся резать вживую обычной пилой, напоив водкой для снятия боли. И всё равно, это очень болезненная операция. Часто водка не помогает и многие умирают от боли на столе. У меня на той неделе каторжник Карпов так умер. У него началась гангрена левой ноги, хотел его спасти, но даже литр выпитой водки натощак не помог. Карпов скончался на столе от разрыва сердца. Всё же, когда тебе отпиливают пилой живую ногу - не каждый это выдержит. Ваш муж это выдержит?
Екатерина тихо, глядя мимо Корсакова, автоматически повторила:
- Отпилят ногу… вживую… пилой…
Она живо представила, как мужу отпиливают ногу, как бьёт фонтаном кровь: голова закружилась, как на карусели, в ушах зазвенело тонким комариным писком, свет в глазах померк и она упала в ноги доктору.
Очнулась она в кровати, рядом с мужем: стены, потолок и склонившийся над ней весёлый, улыбающийся доктор с разлохмаченными волосами, – плавали в белёсом тумане.
- Доктор, что со мной? – слабым голосом спросила она.
- Возможно, общее угнетение мозгового центра или душевное воспаление сердца. Хотя, я вижу, вам стало лучше. Поспите и всё пройдёт.
Корсаков приподнял её голову и ещё раз напоил сонной микстурой. Пока мадам Милорадова не уплыла в царство Морфея, он гипнотическим строгим голосом приказал:
- Лежите оба. Никуда не бегайте, иначе я не ручаюсь за вашу жизнь. Запомните, мадам, - ходить опасно! Надо беречь ноги, иначе – ваш муж может умереть! От хождения может быть гангрена. И вы поменьше ходите, а то сломаете себе ногу на наших сахалинских дорогах.
Екатерина слабо вздохнула, белое лицо доктора расплывалось всё больше и больше. Потом рядом с весёлым Корсаковым появилось плавающее печальное лицо Ангелины с золотой рыбкой в руках - глаза закрылись и она провалилась в сонное царство. Но даже во сне она помнила, что надо предупредить мужа об опасности. Но чего ему надо опасаться, она забыла…
Сколько прошло времени Екатерина не знала. Она очнулась от скрипа половиц, запаха солёной селёдки, горилки и горячего дыхания. В комнате было сумрачно. Вечерело. Окно было чуть приоткрыто и прохладный ветерок дул на лицо. У кровати опять стоял писарь Демьян Непомнящий, объятый запахом только что выпитой им горилки. Он прижимал к груди кипу грязных бумаг, перевязанных серой атласной ленточкой и улыбался. Возможно, улыбка и была приветливой, но в голове княгини стоял туман, искривляющий пространство, и ей казалось, что Демьян нагло усмехается.
Она попыталась сфокусировать свой взгляд на незваном госте и полусонным, без всяких эмоций, голосом пролепетала:
- Что вам надо несчастный сикофант?*
Непомнящий чуть склонился к ней и тоном заговорщика прошептал:
- Я к вам тайно пробрался, чтобы Виктория и Ангелина не видели. Они меня не любят. Я опять принёс профессору Милорадову жалобы для царя. Спрячьте их в надёжное место и передайте эти тайные правдивые вести лично в царские руки.
Непомнящий протянул ей кипу бумаг. Она машинально взяла, рука ослабела и часть бумаг разлетелось по полу. Демьян кинулся их собирать. Екатерина посмотрела на первый листок. Почерк был каллиграфический. Буквы расплывались. И тем не менее, прочитав первые несколько строк, она поняла, что Демьян написал жалобу на доктора Корсакова. В ней писалось, что доктор неправильно лечит и его срочно надо отправить на Чукотку. На Сахалине у Корсакова везде знакомые, полно спасённых им людей, а самое главное – начальник тюрьмы его свёкор, оттого на Сахалине доктор всегда будет жить весело и припеваючи.
_______________________________________
* Ябедник, доносчик, клеветник
Княгиня прочитала начало и подала слабой рукой лист Демьяну.
Писарь довольно улыбнулся и прошептал:
- Обязательно дайте прочитать это профессору и царю.
Возможно, Екатерина бы возмутилась, но сейчас все чувства и эмоции покинули её и она сонно пробормотала:
- Может, Алексей Платонович помирает, а вы его заставляете перед смертью доносы читать.
- Это не доносы, а правда, - визгливо выкрикнул Непомнящий.
- Идите вы к чёрту. И не мешайте нам болеть, - прошептала Екатерина…
- Ах, вот вы как! Я это пишу из человеколюбия. Я за правду борюсь, а вы… вы… вы…
Екатерина глубоко вздохнула и махнула рукой в сторону Демьяна, словно отгоняла муху:
- Идите вы со своей правдой… к Савве. Исчезните с моих глаз…
Княгиня закрыла глаза, и писарь исчез. Селёдочный запах и дух горилки – тоже. Остался аромат дёгтя и пихтового леса.
После краткого сна княгиня открыла глаза, чтобы посмотреть, ушёл Непомнящий или нет, и увидела в тумане Ангелину. Бабушка вложила в её руку золотую рыбку и растворилась в тумане…
21 глава
Настало утро. Екатерина открыла глаза, обвела полусонным взглядом полутёмную комнату и посмотрела на часы. Девять тридцать. За окном начинался хмурый серый день, оттого в комнате было сумрачно, словно солнце ещё не поднялось из тёмных глубин моря. Сумеречное освещение навевало сон и апатию. Вставать с постели и двигаться не хотелось. Княгиня повернулась к мужу. Он ещё спал и дёргал рукой во сне, словно кого-то отгонял.
Екатерина приподнялась и внимательно пригляделась к нему. Лицо Алёши было бледным и осунувшимся. Она приложила руку к его лбу, лоб был холодный, и она успокоилась. За окном вновь зазвучал набат, извещающий о пожаре. Екатерина продолжала лежать в полусонной дрёме, надеясь на то, что горит не их дом. По крайней мере, дыма и гари она не чувствовала. И всё же подспудная тревога не давала уснуть снова. Она повернулась к окну, в бок воткнулся подтаявший леденец на палочке.
За окном виднелось серо-стальное небо, – ни огня, ни дыма не было видно, и она продолжила бездумно смотреть на эту ненастную серость.
В комнату тихо постучались. Екатерина вскочила с постели и открыла дверь. В спальню вошла Виктория с тарелкой красной ягоды, посыпанной сахаром. Сестра приветливо улыбнулась, поставила тарелку, расписанную крупной клубникой, на комод, села у кровати и тихо сказала:
- Доброе утро, голубушка. Вы оба почти сутки проспали. Это хорошо. Сон, – самое лучшее лечение. А я вам ягод принесла. Сегодня на рассвете ко мне прибежала Ягода и принесла специально для вас плоды. Это наша местная сахалинская ягода - клоповник, немного кислая, но я её сахаром посыпаю. Ягода очень полезная, при горячке и болезни первое средство. Кушайте и выздоравливайте.
- Клоповник? Какое странное название.
- Эта ягода немного лесными клопами пахнет. Но это ерунда. На Сахалине все её едят и лечатся ею. И ещё, Корсаков прислал мне с кучером сообщение: он сегодня не сможет к вам приехать, его срочно вызвали в Арково, там одна поселянка третий день рожает, не может родить. Но он мне оставил все указания, как вас лечить. Доктор приказал держать профессора взаперти, чтобы он не бродил и не бередил ногу. А за оплату его услуг, Катюша, не переживай, я ему всё оплатила.
- Я ему вчера заплатила за приём, - бесстрастно пробормотала Екатерина.
- Сколько? – вскинулась Виктория.
- Сто рублей.
- Сто рублей! Вот жук каторжный! Да он с нашей знати берёт всего двадцать рублей. А за лечение поселенцев ему платит казна. Вот жук, что творит. Грабитель! И я заплатила и ты заплатила. Я-то двадцать рублей, а ты целых сто! Видимо, Корсаков решил, что у рязанских жителей деньги на берёзах растут. И ведь теперь не заберёшь назад, - откровенно расстроилась сестра.
- Не надо забирать. Самое главное, чтобы Алёша выздоровел. А почему Корсаков каторжный жук? – княгиня села на кровати и прикрыла колени одеялом.
- Не знаю, говорить или нет… Хотя, всё равно я проговорилась, да ты и сама скоро узнаешь от кого-нибудь. Корсаков бывший каторжанин, а ныне поселенец. Его сослали на Сахалин за то, что он одну богатую бездетную старушку на тот свет отправил. Она ему перед этим богатое наследство оставила. А у старушки наследники откуда-то из небытия выплыли. Они что-то неладное почувствовали – потом следствие, да суд – и его к нам на Сахалин отправили.
Но, возможно, суд ошибся. Мне что-то не верится, что Николай Николаевич на это способен. Наверно, родственники старушки специально его засудили, чтобы наследство отобрать. И такое тоже бывает. В суде часто полкчается: у кого больше прав, тот и прав.
Но Корсаков и здесь хорошо пристроился. Он всего два дня на каторге пробыл, потом его в городскую больницу отправили на казённый кошт. У нас всегда докторов не хватает: добровольно сюда не едут, да и доктора редко на каторгу к нам попадают.
Через месяц работы в больнице Николай Николаевич женился на дочери начальника тюрьмы Павлине и теперь живёт припеваючи. Скажу по секрету, жена Корсакова, Павлина, такая страхолюдина - кикимора болотная. Но и тут доктор не оплошал. У него есть любовница-красавица Ирина Ильинская, и опять я его не осуждаю. На его жену взглянешь и страшно становится, а любому мужчине охота на свою жену, как на картинку глядеть. Но вообще, Катенька, Корсаков очень хороший человек и отличный доктор. У нас все рады, что он к нам попал. До него у нас был восьмидесятилетний доктор Станислав Стародубский, вот это был настоящий дуб. Он все болезни лечил смородиновой водкой и клоповкой. Кормил ею, прилаживал её и ко лбу, и к сердцу, и к ноге. Клоповка, конечно, хорошая ягода. Но я думаю, её лучше внутрь принимать.
Катюша, ешьте нашу клоповку - быстрее выздоровеете, а я вам и ложечки принесла серебряные, - сказала Виктория и показала глазами на клоповку.
- Нет, сейчас не хочу есть. Аппетита нет, - покачала головой Екатерина.
- Ну ладно, потом съешь, - сестра взяла с тарелки щепотку ягод и съела. Лицо её искривилось и она, морщась, словно от кислого лимона, пробормотала, - ох, и кислая какая, зато полезная.
Золотко встала, шёпотом пожелала здоровья, завела часы на стене и вышла.
Через пять минут после Виктории в спальню вошёл веселый Вася с тарелкой красных ягод, обсыпанных сахаром. Он подлетел к Кате, протянул ей тарелку, расписанную клубникой и поклонился:
- А я для княгинюшки полезные ягоды принёс. Вася хороший, он любит Катеньку красавицу. Кушайте на здоровье.
- Спасибо, Васенька, - сердечно поблагодарила Екатерина и подтянула одеяло повыше, потому что Вася, кланяясь, заглянул в вырез ночной сорочки.
Екатерина не ела ягоды. Парень поставил тарелку на кровать и повелительно заявил:
- Ешьте для здоровья! Доктор сказал, есть ягоду! Ешь!
- Васенька, извини. Я сейчас не хочу кушать, - покачала головой она.
- Почему? – удивился рыжий парень.
- По кочану, - улыбнулась Екатерина.
- Почему, почему? – нахмурил лоб Вася.
- Извини, Васенька, я забыла, что ты шуток не понимаешь. Вот, ты же не всегда хочешь есть. Иногда, ты не кушаешь.
- Я всегда кушаю, - Вася достал из кармана светлых льняных штанов леденец, с хрустом откусил его и с полным ртом продолжил, - кушайте ягодку, ягодку от Ягодки.
Екатерине есть кислую клоповку, пахнущую клопами, не хотелось. А с другой стороны, неизвестно, как поведет себя Вася, если она откажется есть его ягоду. Он уже стал злиться и хмуриться. А вдруг парень разозлится и задушит её, или накормит силой. И Алёша вряд ли придёт на помощь, – он спит, одурманенный сонной обезболивающей микстурой Корсакова.
Вася стоял и хмуро ждал. Княгиня испуганно замерла. Он взял тарелку в руки и приблизил её к Екатерине. Его лицо становилось всё грознее и грознее, как будто туча стремительно надвигалась на небосклон…
Казалось, в воздухе быстро сгущалось грозовое напряжение. Княгиня обречённо вздохнула и уже решила съесть хоть несколько ягод, потому что лицо Васи не предвещало ничего хорошего. Но она продолжала тянуть время. Одно название ягоды - «клоповка» отбивало всякое желание её есть…
В спальню быстрым шагом вошла Виктория. Она увидела сына, с любовью посмотрела на него и погладила по рыжим кудрям. Вася прижался к ней с тарелкой в руке, расставив руки в стороны, и часть ягод высыпалась на зеленый домотканый ковер. Заметив это, мать нахмурилась от непорядка, еще раз погладила сына по голове и стала собирать ягоды.
Через несколько секунд она спросила:
- Васенька, а ты где взял эту ягоду?
- Во дворе, - улыбнулся Вася и сверкнул белыми крепкими зубами.
- Во дворе? У беседки? Ты собрал Змеиный Глаз? – разозлилась Виктория и лицо её потемнело.
- Ага, во дворе, - беззаботно рассмеялся Вася.
- Да что же это такое! Я же сказала Ангелине оборвать ягоду!
- А бабушка оборвала только ту ягодку, что видна, а остальную оставила птичкам, - пояснил парень.
Виктория высыпала в Васину тарелку собранные ядовитые ягоды, схватила сына за руку и ушла. Дверь громко закрылась, и сердце княгини дрогнуло. Ещё немного и она бы съела ядовитые ягоды. Екатерина перекрестилась, сердце её сжалось, а по телу прошёл ледяной озноб. Ведь сию минуту она практически избежала мучительной смерти.
Екатерина упала на кровать, закуталась в тёплое одеяло, чтобы согреться и стала думать, как бы побыстрее уехать с Сахалина. Больная нога мужа исключала быстрый отъезд, но он же может доехать до корабля на коляске.
Теперь она проклинала себя, что показала письмо Виктории мужу. Надо было Алёше ничего не говорить, а написать сестре, чтобы она выслала письмо Меншикова им в Рязань.
Екатерина старалась не вспоминать, с каким вдохновением и радостью она летела с письмом к Алёше и с каким воодушевлением собиралась на Сахалин. В её воображении это была прекрасная чудесная поездка на край земли. О, какие весёлые дорожные приключения виделись в её мечтах! Приключений они не встретили, а вот со смертельной опасностью столкнулись, и ещё неизвестно выберутся ли они живыми с «прекрасного» острова…
Сестра вернулась в спальню несколько бледная и запыхавшаяся. Она плюхнулась на стул и убитым, подавленным голосом сказала:
- Начала сама собирать ягоду и рука отнялась. Артём только что вернулся с рыбалки, сеть разбирает – ему не до ягоды. Как только разберёт, я приказала ему вырубить кустарник и сжечь. А пока пришлось Ангелину поставить сторожить кустарник, чтобы никто к нему не подошёл.
- А вдруг она уйдёт. У неё же памяти нет.
- Я предупредила бабушку: хоть на секунду отойдёт, я ей сахар на золотые рыбки не дам. Сколько Ангелина у меня сахару перевела - ужас. Один раз столько этих леденцов наделала, что Вася весь двор рыбками засадил. Теперь я выдаю ей сахар маленькими порциями.
Екатерина поинтересовалась:
- А зачем вы держите во дворе ядовитый Змеиный Глаз?
- Я же этот дом купила у купца Верещагина. Он сидел на Сахалине за изготовление фальшивых ассигнаций. Верещагин вышел с каторги, дом купил, года три на Сахалине прожил, деньги приумножил и умотал в неизвестном направлении. Так что я купила этот дом со всем содержимым: и с мебелью, и с этим кустарником.
Вначале я не знала, что это отрава. Потом мне Серафим сказал, что ягода ядовитая и чтобы мы её не ели. Я дом купила весной, кустарник очень красиво цвел, аромат от цветов благоуханный на весь двор, даже в доме аромат приятный был, и я его оставила. А ягоды мы осенью всегда обрываем. Или Ангелина, или Артём, или я. Это я сейчас забыла из-за всех этих несчастий. Не переживай, Катюша, Артём сейчас его спалит.
- А бабушка не будет есть ягоду пока сторожит? - продолжала тревожиться Екатерина.
- Конечно, не будет. Тринадцать лет не ела, и с чего это она в этом году будет есть.
- Но сейчас у неё с головой не в порядке.
- Всё лето у неё с головой не в порядке, всё лето ягода висела, она её не ела. Мне кажется, Ангелина притворяется, что у неё с головой не в порядке. Всё у неё в порядке, это она мне голову морочит.
- А зачем она притворяется?
- Не знаю. Но если притворяется, зачем-то ей это нужно.
- Если что-то где-то происходит, значит это кому-то нужно, - задумчиво повторила Екатерина и посмотрела в окно на небо.
- Скорей всего, Ангелина это делает, чтобы с неё спросу меньше было. Какой спрос с дурочки. Ты думаешь, Ангелине сколько лет?
- Восемьдесят... семьдесят… - принялась гадать Екатерина.
- Всего пятьдесят семь, а мужа она убила в тридцать пять лет… Я её взяла к Васе, когда она еще на каторге была. Когда Ангелину на Сахалин прислали – она еще хорошенька была, как куколка, и выглядела намного моложе своих лет. К ней многие мужчины сватались. У нас же женщин не хватает. Здесь и в пятьдесят лет женщину берут не глядя. При мне к Ангелине один поселенец сватался, Иосиф Троцкий – ему лет тридцать было, красивый мужчина, деловой, интеллигентный, работящий, – умел красиво говорить, как соловей заливался - заслушаешься. Иосиф сидел за ограбление банка, и вышел на поселение. Ходил он к Ангелине около двух лет – всё чего-нибудь носил: то огромную форель принесёт, то ведро корюшки, то ведро селёдки. Хотел, чтобы она замуж за него вышла. А она всё отказывалась. Говорит: никого мне не нужно, я теперь никому не верю, и на мужиков смотреть не могу.
- А что у неё за история случилась с мужем? – Екатерина села на постели, глаза её загорелись интересом.
- Простая история - обычная. Ангелина была женой севастопольского купца. Имя я его забыла. Выдали её замуж, когда ей пятнадцать лет было, а ему под пятьдесят. Он всю молодость капитал собирал, чтобы стать очень богатым и жениться. Собрал капитал и женился. Жили они жили, а детей у них не было. За это свекровка её за косу таскала, а муж бил смертным боем.
А в тридцать пять лет Ангелина влюбилась в молодого красивого ушлого приказчика Сашку. По её рассказам, у них была «страшная красивая любовь». И вот этот приказчик однажды предложил Ангелине отравить мужа, чтобы потом обвенчаться с ним и жить припеваючи. Приказчик и яд достал, какой-то редкий африканский, а сам уехал на это время подальше от Севастополя в Минск.
Пока Ангелина собиралась с духом, Сашка познакомился с молодой богатой минской вдовой и быстренько обвенчался с ней. В общем, получилось так: в тот день, когда Ангелина своего мужа отравила, приказчик в этот же день венчался с другой вдовой.
Это она потом узнала, в тюрьме, но всё равно приказчика не выдала, хотя её долго пытали, кто ей этот редкий яд достал. В общем, Ангелину на каторгу отправили, по дороге она ребёнка родила от этого Сашки, и там же, на Сибирском тракте, своего сына Васю и схоронила. Теперь она моего Васю за сына считает. Вот и вся история. Здесь на Сахалине почти все женщины с подобными историями. Хотя, есть и воровки, и аферистки, детоубийцы. В общем, то, что с ней произошло, могло приключиться почти с каждой.
- Нет, я бы ни за что не смогла убить своего мужа. Даже если бы влюбилась в другого.
- Пути Господни неисповедимы. Каждому даётся испытание и не все его выдерживают, - философски заметила Виктория.
- Даже ради ста Аполлонов я не убью Алёшу, - Екатерина поёжилась.
Несмотря на душераздирающий рассказ у Кати никак не выходили из головы ядовитые ягоды, и она опять вернулась к ним:
- А ваш повар японец знает, что это ягода ядовитая? Вдруг он посчитает их съедобными, положит в рыбу и отравит нас.
- Это же японский кустарник, значит, японец знает, что эта ягода ядовитая.
- А если не знает. А если он не разбирается в японской флоре?
- Успокойся, голубушка, сейчас кустарник сожгут. Сколько лет росла эта ягода – никому не мешала, а теперь такие заботы от неё. Ладно, ласточка моя, я пойду, у меня еще дел полно. Надо счета проверить и на фабрику съездить. А вы спите и выздоравливайте. Профессор проснётся, ты его ягодой накорми – она очень хорошо помогает при лихорадке.
Виктория ушла и в комнате наступила тишина. С первого этажа послышался какой-то топот, словно в дом вбежала лошадь. Но, скорее всего, это шумел Вася. Спать при таком шуме было невозможно. Лежать надоело, тело одеревенело и занемело.
Екатерина встала с кровати, надела простенькое домашнее коричневое платье с белым кружевным вологодским воротничком и подошла к окну. Волны монотонно забегали на берег и с пеной откатывались назад. Несколько китов плыли вдоль берега с севера на юг. Стая чаек кружилась над ними. Небольшой клипер шёл в порт.
Алексей Платонович проснулся от топота, приподнялся и сонным голосом попросил:
- Катенька, подай, пожалуйста, воды.
- Сейчас. Тебе сегодня лучше?
Муж промолчал и понуро посмотрел в окно. Княгиня налила ему воды, подала и заботливо предложила:
- Ягоду будешь есть? Виктория какую-то местную клоповку принесла, говорит – очень полезна при лихорадке и горячке. Её здесь все едят. Будешь ягоду клоповку?
- Не хочу клоповку, лучше, душенька, принеси горячий чай с мёдом.
Екатерина спустилась вниз. Хиросимы на кухне не было. Вася сидел на подоконнике и дёргал за веревочку на конце которой был белый бантик. Белый кот пытался поймать бантик, ему это не удавалось, и Золотко заразительно смеялся.
Княгиня взяла на кухне горячий чайник с травяным чаем и поднялась в спальню. Муж лежал с открытыми глазами, бездумно смотрел в потолок, и лицо его выглядело белой полупрозрачной безжизненной маской. Сердце Екатерины залила жалость.
Она напоила его горячим чаем с мёдом и налила в эту же чашку микстуру Корсакова:
- Выпей микстуру. Это собственное изобретение доктора Корсакова. По крайней мере, так написано на бутылке. Доктор запретил тебе ходить, поэтому пей микстуру, спи три дня, а потом мы уедем отсюда.
Алёша, представляешь: Вася принёс мне ядовитую ягоду Змеиный Глаз и пытался меня накормить. Хорошо, – пришла Виктория и утащила его вместе с этой ягодой.
Алексей Платонович не выказал никаких эмоций, и Екатерина расстроилась. Видно, ему очень плохо, если сообщение о том, что его жену хотели отравить, оставило его равнодушным.
Княгиня стала делать перевязку, и Алексей Платонович еле сдерживал стоны. Нога опухла и любое прикосновение вызывало боль. В спальне запахло дёгтём. В комнату неслышно вошла Ангелина. Она взяла тарелку с клоповкой и тихо сообщила:
- Я вам сейчас морс с клоповки приготовлю. Ягода кислая, а морс не такой кислый.
Екатерина довольно кивнула головой в надежде, что бабушка забудет принести им морс, пахнущий клопами. Она закончила перевязку, подошла к окну и открыла настежь, чтобы проветрить комнату. В помещение ворвался холодный порывистый ветер. Над Татарским проливом собирались чёрные грозовые тучи. Мрачное море волновалось, и высокие пенистые волны с шумом набегали на берег. Стаи чаек с криками носились вдоль вспененной береговой линии. Чувствуя приближения бури, они спешили к земле. Ни один корабль не нарушал пустынность моря.
Екатерина застыла у открытого окна. Перед ней расстилалась грозная, чарующая величественная картина: огромное море, огромные сине-серые тучи и один единственный солнечный луч, пробивающийся сквозь тучи, словно свет небесного маяка. Но скоро очарование прошло. На неё нахлынуло ощущение тоски и тревоги. На душе скребли кошки. Если зарядят шторма, они останутся здесь надолго, а может быть, навсегда…
22 глава
Дверь за спиной Кати открылась, ветер взметнул вверх голубую штору и холодная шелковистая ткань ударила по лицу. Екатерина отвела штору в сторону и обернулась. В дверях, привалившись к дверному косяку, стояла смертельно бледная Виктория. В её глазах блестели слёзы. Сестра всхлипнула и дрожащим голосом протянула:
- Не знаю, как сказать… Катюша, голубушка… Кажется, Ангелина умерла. Села за стол и умерла. А около неё тарелка с ягодой. Может, бабушка отравилась. А может, и просто умерла.
- Тебе кажется, что она умерла? А может, она ещё жива? – с ужасом сказала княгиня.
- Умерла… уже не дышит… - сестра разрыдалась и опустилась на стул.
Княгиня вскинулась.
- Надо срочно вызвать Корсакова, может, её ещё можно спасти.
- Я отправила Артёма к доктору, а потом вспомнила, что Корсаков уехал и его не будет до завтра. Господи, мне кажется, – кто-то хочет нас всех погубить и наш дом захватить.
Екатерина схватила за руку Викторию и стала поднимать.
- Пойдём быстрее к бабушке, может, я смогу чем-то помочь. Я в юности училась на курсах милосердия.
- Пошли, - печально пробормотала Виктория.
Сёстры спустились по крутой лестнице. Дверь во двор была открыта настежь. На крыльце стояли две женщины: одна седая, худая, с суровым лицом, в черном шерстяном платье, в черной выцветшей и потёртой шали; другая совсем молоденькая, миловидная, с длинной русой косой, в стареньком шерстяном сиреневом платье и сиреневой немодной шляпке с атласным цветком сирени. Обе держали золотые рыбки, словно церковные свечки.
Виктория увидела их, сжала губы и метнула недовольный взгляд на женщину в чёрном. Незнакомка сурово поздоровалась и ответила хозяйке ещё более суровым взглядом. Барышня заметила это, смущённо потупилась и стала рассматривать носок своей розовой матерчатой туфельки.
Виктория обречённо вздохнула и сложила руки на груди.
- Наташа, Кристина, вы чего пришли не вовремя? Миленькие мои, мне сейчас не до вас. Ангелина умерла. Потом приходите, потом.
Сиреневая барышня ещё больше смутилась и повернулась, чтобы уйти, но женщина в чёрном схватила её за руку, придвинула к себе и твёрдо заявила:
- Модистка требует до вечера доплатить деньги за свадебное платье или она его завтра продаст невесте офицера Дорожного.
- Я же давала вам деньги на платье, - поджала губы Золотко.
- Этих денег хватило только на половину платья. Через неделю свадьба, а у нас ещё и половины нужного нет, - сурово ответила мать невесты.
- Как это нет? Я же вам деньги дала на всю свадебную амуницию. Ну, вы меня, Ильинские, скоро разорите. Надо было мне самой свадьбой заняться, дешевле бы вышло, - с досадой сказала Золотко.
Екатерина непроизвольно кашлянула и напомнила:
- Сестрица, пойдём быстрее к Ангелине! Вдруг она еще жива.
Виктория обречённо махнула рукой и печально сказала низким, немного охрипшим голосом:
- Не торопись, милочка, Катюша. Я уж мёртвого от живого отличу. Ангелина, ласточка моя, ушла в мир иной и пять минут роли уже не играют. А ты сама, голубушка, видишь – ко мне пришли. Не могу же я свою будущую сватью выгнать, а она не понимает, что у меня горе, – голова кругом, и мне недосуг решать всякие денежные вопросы.
Наташа Ильинская вспыхнула и зло отрезала:
- Деньги за платье надо отдать сегодня, или мы останемся без платья! Если не выдадите деньги, – мы обручение расторгаем. На мою дочь полно охотников, весь Сахалин зарится, мы и поумнее вашего женишка найдём. А бабушке давно пора было на небо идти. Совсем уже ум потеряла, всем рассказывала, что Тихомир Серафима убил.
Сестра всплеснула руками:
- Да Тихомира же не было, когда Серафим исчез. Он только через две недели после пропажи Серафима из рабства вернулся.
- А я о том и говорю. Её друг, Демьян, с её подачи, и на моего мужа донос писал. Якобы, убийца – мой Игорь, - поджала сухие губы Наташа.
Екатерина встряла в разговор, который по её мнению мог длиться часами:
- Сестрица, где бабушка лежит? Куда идти, скажи? Я одна пойду.
Виктория взволнованно охнула и запричитала, недовольно глядя на Ильинских: - Да что же это такое! У меня Ангелина умерла, а я болтаю тут с вами. Идите, милые, домой, идите. Я пошлю Артёма к модистке. А ты, Катюша, не торопись. Уже поздно помогать, я столько мёртвых перевидела, что тебе и в страшном сне не снилось. Помню, когда налетел шторм и высокая волна, – у нас весь берег был усеян поселянами и портовыми кандальниками, да и в море на корабле я тоже не раз видела мёртвых. Успение на Ангелину нашло, успение, и да успокоится душа её грешная, - Виктория троекратно перекрестилась и посмотрела на грозное пасмурное небо.
Женщины продолжали стоять, и Екатерина торопливо спросила:
- Вы сегодня видели бабушку Ангелину?
- Нет! Не видела! – почему-то выкрикнула Наташа.
- А кто вам дал золотых рыбок? – сузив глаза, выпытывала княгиня.
Мать невесты возмутилась:
- Вася дал. Он нас у ворот встретил, подарил золотых рыбок и ушёл в дом, а мы тут стоим у порога, как две дурочки. Он нас в дом не пустил, сказал: «Нельзя здесь ходить».
Виктория бросилась защищать сына.
- И правильно сказал. По-моему дому и так вся улица Длинная, как по бульвару гуляет. Не дом, а проходной двор. Прихожу домой: то тут Зинаида гуляет, то Ягода, то Весна, то Демьян, то Марья. А вы идите домой, милые, идите. Я все сделаю, как надо.
Наташа довольно сурово распрощалась с будущей сватьей, взяла дочь за руку и потащила к воротам.
Золотко плотно закрыла дверь и заговорщицки прошептала:
- Как эта Наташа мне надоела, тянет с меня деньги, как с дойной коровы. Скорей бы всё закончилось.
- Ты решила женить Васю? – поразилась Екатерина.
Виктория поспешила к Ангелине и говорила на ходу:
- У нас давно уже всё было сговорено, ещё год назад, но пришлось передвинуть венчание поближе, а то Ангелина стала чудить - отговаривать Васю жениться. Мол, ты не должен жениться, я тебя не пущу в церковь. Всё равно скоро утонешь, оставишь жену вдовой. Пришлось срочно договариваться с батюшкой Ираклием приблизить свадьбу, а теперь, после смерти Ангелины, я даже не знаю что делать. У меня одна надежда: Васенька женится и поумнеет. Он же был хороший, умный мальчик, если бы не гибель мужа, был бы нормальным хлопцем.
Екатерина расстроилась из-за Васиной свадьбы, хотя обычно её всегда радовала намечавшееся чужое венчание. Она представила чувства юной невесты, выходившей за больного на голову Василия, и у неё защемило сердце. Никому бы она не пожелала такого «счастья».
У дверей комнаты Ангелины стоял Демьян. Одной рукой он тихо, словно мышка, скрёбся в дверь, в другой держал кипу доносов, перевязанных черной атласной лентой.
- Ты что тут делаешь? - издали закричала Виктория.
Демьян вздрогнул, отскочил к противоположной стене с испуганным и жалким видом и так прижал доносы к груди, что его пальцы посинели.
- Ты что тут делаешь, - ещё раз грозно повторила Виктория.
- Я… я… я, всемилостивая прекрасная мадам Золотко, к бабушке пришёл. Хотел отдать ей свои жалобы, чтобы она передала их профессору. Княгиня Милорадова не желает брать мои человеколюбивые бумаги.
Виктория вспылила:
- Да что ты за человек: тебя в дверь гонят, ты в окно лезешь, тебя в окно выкинут, а ты с подпола выныриваешь! Я просто не знаю как тебя Савва терпит. Я бы на его месте давно тебя вытурила взашей.
- А я ему нужен. Он без меня, как без рук, - хищно оскалился Непомнящий, прикрываясь бумагами, как щитом.
- Оторвать бы ему его поганые руки и тебе тоже, сикофант несчастный. Пошёл отсюда со своими кляузами и чтоб духу твоего здесь не было, - разозлилась Золотко и ударила кулаком по бумагам, которыми прикрывался Непомнящий.
Демьян испуганно взвизгнул и побрёл к выходу, прижимаясь к стене и с опаской оглядываясь.
Писарь исчез. Виктория расстегнула на груди две перламутровые пуговки и стала искать за пазухой ключ от комнаты. Одновременно она жаловалась:
- Представляешь, Катенька, как всей улице Длинной этот Непомнящий надоел. Он на всех нас ябеды пишет. Он и на меня кляузу царю написал. Мол, я сплю с генерал-губернатором Кирилловым и поэтому начальник тюрьмы дает мне заказы на рыбу. На самом деле, это государь поддерживает наш нелёгкий сахалинский труд, – государственная казна закупает у нас рыбу по повышенной цене, чтобы поддержать наше трудное рыбное дело. Всё же здесь не материк, народу мало, торговля плохая и рыбу тяжело продать – здесь все рыбаки. А возить на материк не всегда выгодно. Там своих рыбаков пруд пруди. А этому генералу Кириллову семьдесят девять с половиной лет и приезжает он к нам раз в пять-восемь лет. Ты сама подумай: нужна ли ему любовница, а если и нужна, то уж я буду в длинной очереди самая последняя. Нужен мне этот Кириллов, как дохлая медуза. Я уже одной ногой в могиле. Вот и хочу Васеньку скорее женить, чтобы его одного на этом свете не оставлять. Хотя, охота ещё и внуков понянчить.
А генерал через месяц к нам приедет и, уверяю тебя, Демьян будет сторожить нас, когда мы встретимся. А встретимся мы с Кирилловым на губернаторском балу. Где я его увижу в третий раз в жизни и то издали. А сам Кириллов меня и в лицо не знает. Виктория наконец-то нашла ключ и стала открывать комнату. Ключ не проворачивался, и она ворчала:
- Новый замок, а уже поломался. Ведь только что закрывала, всё было нормально, а теперь уже не работает. С горем пополам она открыла замок и распахнула дверь.
23 глава
В комнате Ангелины было жарко, сумрачно, пахло ладаном и ванильными леденцами. Вишнёвые бархатные шторы были закрыты, оставляя узкую полоску света. В ней кружились сверкающие пылинки. Весь угол над кроватью был увешан иконами, под ними горела самодельная лампадка, мерцающая оранжевым огоньком.
Екатерина быстро огляделась, но никого в полутьме не увидела. Казалось, комната была пуста. Виктория подошла к окну, рывком раздвинула шторы, приоткрыла окно во двор. Затем аккуратно сняла клетчатый коричневый шерстяной плед с мёртвого тела.
Маленькая сухонькая Ангелина сидела, навалившись на стол, покрытый белой кружевной скатертью. Казалось, – после смерти она стала ещё меньше и незаметней. Её правая рука лежала на тарелке с ягодами. Посиневшее лицо повернуто к двери. На нём застыла судорога.
Виктория отошла на несколько шагов назад.
- Я её накрыла пледом, чтобы Васенька не увидал. Ему ни к чему видеть бабушку мёртвой. Боюсь, как бы ему хуже не стало. Потом скажу, что Ангелина улетела на небо и оттуда будет следить за ним.
Вот жизнь-то наша земная: сел человек за стол и умер. Живёшь и не знаешь, когда смерть придёт. Она и за столом найдёт и в подполье, и на дороге.
Екатерина ясно видела, что бабушка мертва, но на всякий случай приложила руку к сонной артерии. Шея, несмотря на жару в комнате, была холодна, как лёд. Княгиня брезгливо отдёрнула руку и поёжилась, по телу прошёл ледяной озноб.
Она отошла подальше от трупа и оглядела помещение, чтобы запомнить и передать всё, что видела, мужу. Возможно, он усмотрит в её описании то, что она не заметила.
В комнате не было ничего примечательного. У Ангелины была спартанская обстановка: железная кровать, застеленная гуцульским шерстяным покрывалом с черно-красно-жёлтым орнаментом, напротив кровати - старый тёмный поцарапанный котом комод, на комоде стояло небольшое потемневшее квадратное зеркало в простой деревянной раме, у окна круглый стол и стул с гнутой спинкой, и нигде ни одной безделушки.
Екатерина приблизилась к тарелке с ягодой, внимательно рассмотрела её и спросила:
- Это клоповка или ядовитый Змеиный Глаз?
Виктория приблизилась, посмотрела и авторитетно заявила:
- Это клоповка!
- А мне кажется, это Змеиный Глаз.
Золотко поднесла тарелку к лицу и близоруко прищурилась.
- А может, и не клоповка. Ягоды в сахаре, трудно понять. Они так похожи.
- А тарелка та же, которую ты нам принесла, - смущённо, с великим трудом, произнесла Екатерина.
Золотко покраснела.
- У меня этих тарелок с клубникой двадцать шесть штук. Было тридцать, да четыре разбились. Мы всегда этими тарелками пользуемся. Это я для вас, дорогих гостей, достала из сундука японские тарелки.
-А кто первый увидел Ангелину? – спросила княгиня.
- Артём увидел. Хотя, и я сама уже хотела к ней пойти. Я проверяла счета, выглянула в окно, вижу – Вася один бродит по двору. Я ему крикнула из окна, чтобы он шёл домой и направилась к бабушке. Думала, – отругаю её: почему она Васю бросила. Вхожу, а она мёртвая сидит за столом. Ох, горе-горюшко, - вздохнула Виктория и со слезами на глазах погладила Ангелину по голове.
- Сестрица, надо срочно вызвать пристава. Вдруг здесь отравление.
- Я уже Артёма отправила к Углегорскому. Он вот-вот подъедет, - Виктория заплакала и вновь прикрыла Ангелину пледом.
В коридоре послышался мужской басовитый крик:
- Мадам Золотко, где вы? Ау-у-у!
Виктория кинулась к двери, открыла и крикнула:
- Сюда, Устин Петрович, сюда, - она повернулась к Екатерине и взволнованно продолжила, - ты уж, голубушка, не говори приставу, что Васенька тебе Змеиный Глаз приносил. Он же не со зла, – глупенький он, а Устин сразу к этому прицепится и отправит Васеньку на виселицу.
Виктория горько зарыдала. Екатерина вздохнула и встала перед дилеммой: говорить или нет? Отправлять Васю на виселицу или нет? Что-то ей говорило, что Васю сразу повесят. И этим закончится их миссия по спасению Василия Золотко от неминуемой смерти…
В комнату уверенно вошёл невысокий, толстенький, лысый, сероглазый человек сорока лет, с короткими рыжеватыми щёгольскими усиками, в круглых серебряных очках и чёрной помятой шляпе. Одет он был в чёрно-серый клетчатый костюм – с чёрными кожаными заплатками на локтях и коленях. Костюм был мятый, сюртук с двумя оттопыренными карманами, – на влажных заплатках прилипли травинки, словно мужчина только что ползал на коленях по траве. В руках он держал чёрную кожаную кису.*
Мужчина остановился посреди комнаты, снял шляпу и церемонно представился княгине:
- Пристав следственных дел города Александровска Устин Петрович Углегорский. Прошу любить и жаловать. Если не будете любить, не обижусь. Меня многие не любят – такова моя служба-с. А вы, мадам, мне неизвестны. Прошу представиться.
Виктория всплеснула руками и простодушно заметила:
- Да ты что, Устин Петрович, голову людям морочишь. Каждая собака в Александровске знает, что ко мне приехали рязанские родственники Милорадовы: княгиня Екатерина и профессор Алексей Платонович, а ты один будто бы в неведении. Не смеши меня.
___________________________________________
*Киса - мешок-сумка с верёвками завязками
Пристав нахмурился, потрогал франтоватый усик, поправил очки, и в его спокойном голосе послышалась нотка раздражения:
- Может, каждая собака и знает. А я привык, мадам Золотко, чтобы люди мне сообщали своё имя и звание. Так положено по уставу, и не лезьте, мадам Золотко, в святые полицейские уставы. Я же не учу вас солить селёдку.
Виктория обиделась, глубоко вздохнула и поджала губы. Пристав любил ставить людей на место и за это его многие не любили. Устин Петрович мельком оглядел комнату и приказал:
- Мадам Золотко, принесите, пожалуйста, два стула. Я здесь буду проводить дознание.
- А может, не здесь? Страшно нам, слабым женщинам, около мёртвого человека сидеть. В столовой лучше беседовать, - засомневалась Виктория и покосилась на труп.
- Будем здесь беседовать! Вдруг у кого-то рядом с трупом совесть проснётся и он признается, что убил бабушку.
- Устин Петрович, да ты что говоришь-то! Может, Ангелина умерла, потому что её срок пришёл! Все мы когда-то умрём.
- В вашем доме, мадам Золотко, просто так не умирают. Весной два человека вошли в ваш дом и пропали. А осенью бабушка умерла.
- Так она же старая была, - с жаром заспорила Золотко.
- А вот мы сейчас и проверим: старая она была или молодая. Несите стулья. И не спорьте с полицией!
- Я буду жаловаться царю! Вошёл в дом и тут же хочет меня на виселицу отправить. Где же это видано! – возмущённо воскликнула Золотко.
- Я, мадам, прошу у вас стулья не для виселицы, а для полицейского дознания. Хватит болтать, несите стулья. Не будем же мы стоя разговаривать. И несите три стула. Не буду же я мёртвую бабушку с места сгонять.
Купчиха посмотрела на пристава недовольным взглядом, стремительно вышла из комнаты и громко хлопнула дверью. С косяка слетел кусок извёстки. В открытое окно со свистом ворвался холодный влажный ветер. В комнате мгновенно стало холодно. Княгиня отошла к стене и обхватила себя руками, чтобы согреться.
Пристав достал из кармана сюртука часы – луковицу с гравировкой тульского завода, открыл крышку, посмотрел сколько времени и торжественно положил часы обратно в карман. Из другого кармана он достал лупу в ржавом железном ободке, снял гуцульский плед с трупа, отбросил его на кровать и принялся разглядывать бабушку через лупу.
Устин осмотрел покойницу с головы до ног, изучил ягоды в тарелке, запрыгнул на кровать, заглянул за божничку, пошарил там рукой, и ничего не нашёл. Затем пристав быстро и привычно осмотрел полупустой комод, заглянул под кровать, перебрал постель и переместился к столу. Он бродил с лупой около круглого стола, и выглядело это так, будто он ходит кругами.
Екатерина внимательно наблюдала за действиями пристава и случайно бросила взгляд на заплатки, вымазанные травой. Углегорский, вроде бы не замечавший мадам Милорадову, тотчас заметил это, отряхнул травинки и смущённо пробормотал:
- Извиняюсь, мадам Милорадова. Только что со службы-с. Наша служба – и опасна, и трудна, часто приходится следить за контрабандистами и ползать по сахалинскому берегу по-пластунски. У нас и убить могут, особенно ночью-с. Убьют, в море скинут и никто меня, кроме акул не найдёт…
В комнату вошла Виктория с тремя жёлтыми стульями. Она поставила их подальше от трупа, но пристав демонстративно переставил стулья к столу и предложил дамам садиться. Сам он встал между дамами так, чтобы наблюдать за их лицами. Хозяйка поняла это по-своему и насмешливо протянула:
- Ты, Устин Петрович, стоишь над нами как надзиратель. А нас ведь ещё в тюрьму не посадили.
- Не волнуйтесь, мадам Золотко, скоро посадят. Опять у вас убийство – в тарелке лежат ядовитые ягоды, которые растут у вас во дворе. Вы так, мадам Золотко, скоро весь Александровск укокошите – кому рыбу-то будете продавать?
Виктория схватилась за сердце и через несколько секунд тихо простонала:
- Да вы что говорите, Устин Петрович! Какие убийства? Цветана нашлась. Она с фельдфебелем Фирсовым уплыла в Черногорию. Её в порту видели. А Серафим в Троицкий скит ушёл. Савве записку от него принесли. И почему это я должна отвечать за их путешествия? У нас полсахалина плавает туда-сюда и в лес с концами уходят, так вы вешайте меня из-за них каждый раз на рее. В том месяце Костя Рябов пошёл в лавку за сахаром для самогона и до сих пор не вернулся, может, тоже я в этом виновата?
- Костя Рябов сидит, пьёт у своего друга Развозжаева. Ну, ладно, мадам Золотко, пока забудем про Серафима и Цветану: уплыли, так уплыли. Пускай плывут, бегут, уходят – мне меньше работы будет. Вернёмся к Ангелине Лопатиной. Расскажите, что покойница делала в свой последний час?
Пристав достал из кисы сложенную вчетверо новую тонкую тетрадь с серой обложкой, чёрный, остро отточенный карандаш, сел за стол и приготовился записывать показания. Екатерина демонстративно пересела так, чтобы не видеть покойницу. Виктория тоже отвернулась от умершей и задумчиво протянула:
- В последний час? Не знаю, когда был этот час. Я на время не смотрела, и бабушку видела всего два раза: первый раз утром на рассвете в столовой с Васей, мы все вместе покушали; второй раз, когда отправила сторожить Змеиный Глаз. Она должна была сидеть во дворе до тех пор, пока Артём не сожжёт его.
- Почему вы хотели сжечь хороший красивый кустарник? – подозрительно спросил пристав.
- Э-э-э… Так Катюша боялась, что кто-нибудь отравится. Я и решила его сжечь, - слукавила Виктория.
- А теперь скажите точнее, когда вы последний раз видели Ангелину Лопатину?
- Не могу сказать точно, я на часы не смотрела, не знала что это может пригодится.
Екатерина поспешила уточнить:
- Я вам скажу точно, когда бабушка умерла. Примерно, сорок пять минут назад, Ангелина забрала у меня клоповку, чтобы сварить морс. Значит, примерно через пять минут она вошла в свою комнату, съела клоповку и отравилась.
Виктория развела руками:
- Катюша, клоповку весь Сахалин ест и никто не травится.
- А может, это была ядовитая клоповка? А может, Ягода не знала, что принесла ядовитую клоповку, - повысила голос княгиня.
Пристав поморщился.
- Клоповка – хорошая ягода. Не бывает ядовитой клоповки, клубники и малины.
- А может, Ягода перепутала Змеиный Глаз и клоповку? Или кто-то у неё дома перепутал.
- Никто из местных эти ягоды не перепутает, тут только полуслепой их может перепутать.
- Это редкий кустарник и люди могут перепутать совершенно случайно, - упорствовала Екатерина, глядя на раскрасневшегося от злости пристава.
- В Рыбачьем посёлке несколько таких редких кустов растёт. И по Александровску их не мало. Все знают, что эти ягоды есть нельзя, даже малые дети. Поэтому, княгиня Милорадова, позвольте мне продолжить проводить полицейское дознание сообразно незыблемому государственному закону! И прошу покорнейше, мадам, не мешать сахалинской полиции, а то у меня уже создаётся впечатление, что вы желаете помешать дознанию. А это очень подозрительно, - с многозначительным прищуром протянул Углегорский.
Княгиня побледнела, открыла рот… и закрыла.
Устин Петрович повернулся к Золотко.
- А теперь расскажите, мадам Золотко, чем вы сами занимались всё это время - с утра и до смерти Лопатиной.
- Я не знаю, когда наступила смерть бабушки. Но могу рассказать, чем занималась до этой минуты. Хм-м-м… А я ничем не занималась. Я всё утро проверяла счета, потом быстро съездила на фабрику и быстро вернулась. Соль закончилась, рыбу солить нечем, рабочие ушли по домам и я домой отправилась. Потом я без толку бегала по дому. Всё как обычно: то на кухню, то счета проверять, то к сестрице забегу, – у неё муж сильно заболел, вдруг что-то им надо принести. У профессора воспаление ноги и горячка началась. Ещё я на кухню бегала, потому что Хиросима мариновал рыбу, а потом куда-то ушёл. Он же японец и не может сказать: я пошёл в порт за специями или пошёл на базар. А Васенька кашу рисовую захотел, я поставила кашу на печку, бегала – смотрела, смотрела и всё же она пригорела.
Углегорский заинтересовался.
- Значит, ваш повар уходит, когда ему вздумается, а вы не знаете куда?
- Никуда Хиросима не уходит… Уходит, но очень редко… Он же тоже человек, не могу же я его в кандалы заковать и к печке приставить. Хиросима очень хороший человек и хороший повар. Он не мог отравить бабушку. Хиросима её очень любил, - защищала повара хозяйка.
- А как вы, мадам, поняли, что он хороший человек? Хиросима по-русски не знает, а вы по-японски.
- А у Хиросимы глаза добрые. Он всё время улыбается и Артём мне сказал, что Хиросима – хороший хлопец, а я ему верю.
Углегорский усмехнулся и повернулся к Екатерине.
- А теперь вы, мадам Милорадова, расскажите, что видели и слышали в доме от рассвета до смерти Лопатиной.
- Я ничего не видела и не слышала. Я проснулась в девять тридцать и почти всё время провела в спальне. У меня муж сильно заболел и я сидела у его кровати… Извините, я лежала рядом с ним на кровати и наблюдала за его здоровьем. Ох, ещё забыла, что выходила на кухню взять горячий чайник.
- Кого вы видели на кухне?
- Видела только Васю. Он играл со Снежком.
- Со снежком?
- Снежок – это кот белый и пушистый.
- Кот – это не свидетель. И Вася тоже. Кто-нибудь к вам заходил в спальню?
- Заходили: Виктория, Вася и Ангелина. Сестра принесла мне ягоды от Ягоды Лепы, мы с ней немного поговорили… и ещё Вася приносил мне я-я-я…
Виктория многозначительно громко кашлянула, с ужасом посмотрела на сестру, и княгиня солгала, - я-я-я… э-э-э… Василий принёс мне золотую рыбку на палочке. После него пришла Ангелина. Бабушка сказала мне, что клоповка кислая и что она сделает морс для профессора, забрала тарелку с ягодой и ушла. Больше я её не видела. Это было примерно 45-50 минут назад.
- Значит, Ангелина умерла сорок минут назад, - повторил Устин Петрович.
Он вдруг наклонился к княгине и пристально посмотрел в её глаза, просто потому что хотел рассмотреть поближе необычно большие глаза крепкого чайного цвета, обрамлённые длинными чёрными ресницами. Глаза заворожили его и он мысленно решил, что глаза у княгини, как у его коровы Ночки.
Княгиня невольно испуганно отшатнулась и пристав, смущённо кашлянув, продолжил:
- А вы, мадам Милорадова, сами пробовали ягоду, которую вам принесла мадам Золотко и Ягода?
- Нет. Мне не хотелось есть клоповку.
Виктория бросилась объяснять:
- Ягода принесла хорошую ягоду! Я сама клоповку пробовала и как видите жива-здорова.
Екатерина подтвердила:
- Виктория при мне съела щепотку ягод.
Устин Петрович опять наклонился к тарелке, с шумом понюхал ягоды и заявил:
- Ядовитые!
Виктория тоже наклонилась, пригляделась и заспорила:
- Обычная клоповка! Я её сама ела, весь Сахалин ест и никто ещё не умер. И вообще, со всеми своими претензиями, Устин Петрович, обращайтесь к Ягодке.
- А я эту ягодку возьму с собой. Проверим на какой-нибудь приблудной старой собачке.
Екатерина уточнила:
- Собаки ягоды не едят.
- А у меня каждая собака будет есть, как миленькая. Мне тут одна собачка до смерти надоела. Тявкает третий день подряд под окнами. Придётся её успокоить.
Виктория улыбнулась.
- А она ягоды поест и будет дальше тявкать, потому что это клоповка.
Пристав подошёл к окну, увидел Васю и крикнул ему:
- Василий, сорви мне ягодку около беседки. Я сейчас ягоды буду сличать. Экспертизу буду делать научную. Мы, провинциалы, тоже не лыком шиты и про всякую науку знаем.
Вася подбежал к окну с оловянным солдатиком в руках, заглянул внутрь комнаты и улыбчиво сказал:
- А ягодки нет. Её Артём в огонь бросил.
Пристав вскочил из-за стола.
- Почему бросил? Зачем сжёг? Надо было подождать меня!
Парень дотянулся до мёртвой бабушки и потрепал её по платку.
- Бабушка, пойдём на море гулять. Я гулять хочу!
Виктория вскочила с белым лицом, отогнала сына от окна, захлопнула его и повернулась к приставу:
- Не хочу, чтобы сын видел мёртвую бабушку. Пусть думает, что она живая.
- Почему вы, мадам Золотко, сожгли ягоду без моего ведома! – разозлился пристав.
- Я приказала Артёму сжечь эту ягоду ещё до того как вы пришли, а потом, от переживания за бабушку, не догадалась, что надо отменить распоряжение. Но вы, Устин Петрович, не переживайте, – в Рыбачьей слободке у тёти Сони точно такой же куст в палисаднике растёт. Я сейчас Артёма к ней отправлю, он вам нарвёт хоть ведро.
Вася приник к окну и его расплющенное лицо отпечаталось на стекле. Пристав посмотрел на придурковатого парня, постучал карандашом по столу и задумчиво протянул:
- А может, это Вася бабушку отравил?
Золотко устало возразила:
- Да что вы, Устин Петрович, городите! Васенька бабушку любил. Тринадцать лет кустарник рос и никогда никто не травился и никого не травили. Ох, я ещё кое-что вспомнила! Этот же Змеиный Глаз растёт у Саввы на заднем дворе около хлева! Растёт испокон веку и никого там не отравили. А тут кругом я виновата, да мой несчастный Васенька, - Виктория заплакала и достала из рукава белый платочек.
Углегорский поморщился и продолжил:
- Вы, мадам, мне всю голову заморочили своими ягодами.
- Тринадцать лет рос и всё было хорошо, - повторила хозяйка.
- А теперь ведите ко мне, мадам Золотко, всех, кто есть в вашем доме.
Виктория вытерла слёзы с покрасневшего лица, покосилась на ещё более посиневшую покойницу, передёрнула плечами и жалобно предложила:
- Устин Петрович, голубчик, пойдёмте писать полицейский донос ко мне в столовую. Там удобнее.
- А мне здесь удобнее. Я хочу, чтобы Ангелина Лопатина слышала, как мне все врут.
- Почему врут-то. Еще никто не врал, - в сердцах заявила Золотко и взмахнула платком, как белым флагом.
- Ведите всех сюда. А я буду смотреть, кто врёт, а кто правду говорит.
Екатерина ненароком посмотрела на Ангелину и тут же отвернулась. Но покойница продолжала стоять перед её глазами, отчего у княгини закружилась голова, накатил дурман и она тихо пролепетала:
- Сударь, можно я пойду в свою комнату? Мне что-то плохо стало.
Пристав прищурил глаза, подозрительно оглядел Милорадову с головы до ног и торжествующе протянул:
- Плохо стало? Совесть замучила? Это хорошо… Хм-м-м, может, признаетесь, что бабушку отравили?
Виктория вскочила со стула и упёрла руки в бока.
- Это что же такое! Невинных людей хочет в тюрьму засадить. Мы будем генерал губернатору жаловаться, царю будем жаловаться. Это беззаконие! Это бесправие тираническое! Зачем Катюше травить Ангелину? Она её не знала, приехала издалека совсем недавно. Устин Петрович, ты сначала эту ягоду попробуй, а потом обвиняй нас во всех смертных грехах.
- Мадам Золотко, не мешайте следствию, а то я вас выгоню.
- Я тебе сейчас выгоню! Ты что меня из своего дома будешь выгонять? Что хочу в своём доме, то и говорю! Это пока ещё не твой кабинет.
- Тогда не лезьте, мадам, в полицейский разговор. Это вам не рыбный базар, а важное государственно-тюремное следствие, - пристав зло стукнул острым концом карандаша по столу и грифель сломался.
Золотко продолжила потише:
- Я же должна защитить человеческое достоинство своё и моей сестры!
- Потом защитишь, а пока молчи, или я тебя выго… хм-м-м… сначала отправлю в полицейское управление, а оттуда выгоню.
- Ладно, я молчу. Тиранствуй, деспот сахалинский, режь мне язык, руби голову, вешай бедную, беззащитную женщину, у которой никакой защиты в целом свете.
- Мадам, принесите нож, - грозно попросил пристав.
- Не принесу. Будешь ножом мне угрожать, всё равно не признаюсь в том, чего не делала.
- Тьфу ты! Мне надо карандаш починить, должен же я твои враки записать.
- У тебя все врут. Если бы можно было, ты бы по одному убийству полсахалина посадил в тюрьму.
- Хочу отметить, мадам, что большая часть Сахалина уже сидит в тюрьме и посадили их без моего участия, а прислали с материка. А мадам Милорадову я не зря пытаю, может, она захотела деньги Лопатиной прибрать к рукам.
Золотко откровенно удивилась:
- Какие деньги? У Ангелины за душой ни гроша. Она на все свои заработанные деньги Васе сладости покупала и оловянных солдатиков.
- А по моим сведениям у Ангелины Лопатиной есть денежный клад, который она завещала Весне. Деньги должны быть в комнате, а здесь их нет. Что скажете, мадам Милорадова?
Екатерине стало ещё хуже, к горлу подступила дурнота, и она безвольно отклонилась на спинку стула. Устин Петрович терпеливо ждал ответа, пристально смотрел в глаза и она, помедлив, прошептала:
- Я скажу, что Ангелину не убивала и её денег не брала. Сейчас я пойду, пожалуюсь на вас мужу, он вас вызовет на дуэль и пристрелит.
- У него есть пистолет? – прищурился пристав.
- Это государственная тайна.
- Если государственная тайна, значит пистолет есть. А это уже подозрительно. Зачем профессору истории пистолет? Неужели, он собрался угрожать им Александру Македонскому? – Углегорский коротко хохотнул, и Виктория метнула в него осуждающий взгляд. Он мгновенно стёр улыбку и сурово повторил:
- Вы знаете, мадам Милорадова, где деньги Лопатиной?
- Не знаю и знать не хочу. Почему-то мне кажется, что денег Ангелины мне хватит только на одну шляпку. А может, и не хватит.
- А вы напрасно так думаете, мадам Милорадова. Один каторжанин, Андрей Кошевой, когда-то без ума любил Ангелину, но без взаимности. Потом он вышел на поселение, так и не женился, занялся работой краснодеревщика, разбогател и оставил все свои деньги Ангелине, по неимению своих родственников.
Виктория прижала руки к щекам и пробормотала:
- Неужели бабушке оставили наследство? А я ничего и не знала. Вот какая скрытная! И сколько Кошевой ей оставил?
- Это тайна. Сначала надо найти эти деньги.
- Ага! Жди! Так ты их и найдешь. Их, наверно, уже давно украли, потому её и отравили, а если не отравили, то убили другим способом. И я даже знаю, кто украл эти деньги, - прищурилась Виктория.
- Кто? – взвился пристав.
- Конь в пальто. Тот, кому деньги позарез нужны. Ищи сам… Хотя… Пойду-ка я эти деньги искать, может, и найду.
- Найдёте, мадам Золотко, мне принесёте, как вещественное доказательство, - мило улыбнулся пристав.
- Жди, Устин Петрович, жди. Сейчас принесу. Если я в вашу контору эти денежки отдам, потом их не увидит ни Весна, ни Осень, ни Зима Буранович. Всё в карманах вашего начальства осядет, - иронически протянула Виктория и встала со стула.
- Знаю, что не принесете. Я и не надеялся. А теперь, приведите ко мне Васю, Артёма, Хиросиму и профессора Милорадова.
Княгиня Екатерина медленно встала и устало сказала:
- Мой муж лежит при смерти. У него воспалилась нога, доктор Корсаков прописал ему лежать десять дней, не вставая с постели.
- Тогда я сам к нему пойду, - поднялся со стула пристав.
Виктория поспешила заверить:
- Княгиня правду говорит. Не ходи напрасно, Устин Петрович. Профессор чуть живой, на ладан дышит, и ко всяким ягодам никакого отношения не имеет. Могу поклясться на Библии, он еле живой.
Екатерина расплакалась, – как будто муж и правда уже отходил в мир иной. Виктория обняла её за плечи и принялась утешать, гладя по голове.
Углегорский посмотрел на тупой карандаш и недовольно пробурчал:
- А может, профессор притворяется? Как убийство произойдёт, так все сразу и ходить не могут, и говорить тоже.
- Не притворяется, - фыркнула Золотко, - доктор Корсаков напоил его своей микстурой и он спит больше суток.
- Ну, если Корсаков напоил, значит у него железное алиби. Помню, когда он меня напоил, я трое суток спал, как сурок.
Виктория медленно, почти незаметно, направилась к двери и подталкивала туда Екатерину:
- Ты как хочешь, Устин Петрович, – сиди тут хоть до морковкиного заговенья, а мы пошли в столовую выпить с горя бабушкиного эликсира. Хочешь, и тебе нальём, а то ты уже заработался, сердечный, никто тебя не жалеет, никто доброго слова тебе, – честному да работящему, – не скажет. Ведь ты у нас самый хороший в жандармерии, а тебя гоняют, как легавого. А жалованья пятачок платят. Да за такие деньги многие у нас и плюнуть в море поленятся. А тебя весь Сахалин уважает.
Пристав невольно порозовел и по-детски улыбнулся. Он ещё никогда не слышал таких добрых слов. В глазах появилась непрошеная слеза и Углегорский, чтобы скрыть её, достал из оттопыренного кармана значок с легавым, который ему полгода назад прислало из Петербурга полицейское ведомство.
Значок был голубой, эмалевый, холодный и гладкий. Пристав потрогал его, взглянул на белоснежного красавца легавого, распростёртого в прыжке, и недовольно пробурчал:
- Точно говоришь, мадам Золотко, я скоро от этой чёртовой работы буду вот как этот легавый – худой и плоский.
Виктория и Екатерина уже стояли в открытых дверях. Золотко остановилась и повторила приглашение:
- Пойдем, сердешный Устинушка, помянём рабу божью Ангелину. А потом будешь снова нас пытать, хоть до утра.
Пристав взглянул в последний раз на красивый новенький значок и с сожалением положил его в карман. Он никогда не прикалывал его к мундиру, чтобы не потерять. И мундир он тоже не носил, чтобы не трепать его, слишком уж редко их выдают. Мундир он надевал только на великие праздники или к приезду почётных гостей. Но почётные гости редко приезжали на Сахалин, поэтому Устин Петрович носил цивильную одежду, – на острове и так сойдёт. Здесь и так все знают, что он пристав. Углегорский ещё раз оглядел комнату Лопатиной и направился к двери. Ему захотелось помянуть добрую бабушку, которая не раз дарила его сыновьям золотых рыбок. А самое главное: он не ел и не пил с самого утра. А есть хотелось, как бродячей собаке.
Женщины поджидали его, стоя у дверей. Выйти он не успел. Окно в комнату Ангелины открылось, Вася влез на подоконник, спрыгнул в комнату и положил горсть ягод в рот. Лицо его ужасно скривилось и он, морщась, невнятно пробормотал:
- Кислая ягодка! Бабушка, дай золотую рыбку.
Виктория кинулась к сыну, но когда она добежала, Вася уже повернулся, и показал матери пустой рот.
Золотко, словно кисель, медленно и обессилено села на пол и заворожено посмотрела на сына. Все застыли. Стояла напряжённая тишина. Слышно было как на заднем дворе Артём рубит дрова, а Хиросима поёт в кухне печальную японскую песню.
Все ждали. Пристав ждал с интересом. Рыжий парень смотрел на застывших людей и хлопал глазами. Стоять ему надоело, он мгновенно залез на подоконник, спрыгнул во двор и убежал к беседке.
Пристав почесал затылок.
- Кажется, это клоповка… Или на Васю яд не действует.
Виктория неловко поднялась с пола, облегчённо вздохнула и обиженно выдавила:
- Да что же он, не человек? Яд на всех действует. Как Васенька съел эту ягоду, да скривился, – у меня сердце остановилось. Я подумала: раз скривился – может, это Змеиный Глаз?
Устин Петрович подошёл к столу, поставил тарелку с ягодами в кису, крепко завязал и пробормотал:
- Я эту ягоду проверю у доктора Корсакова. На всякий случай.
Золотко пожала плечами и вздохнула.
- Проверяй, а пока пошли в столовую. Боюсь, – если Васенька ещё раз сюда зайдет, он всё-таки поймёт, что бабушка умерла.
Виктория прикрыла Ангелину пледом, с трудом закрыла комнату на ключ и все гуськом направились в столовую. Пристав шёл первым. В гостиной мадам Золотко он не раз бывал весной и она его очень хорошо кормила, как на убой.
Окно в комнате Ангелины тихо открылось и внутрь бесшумно спрыгнул Вася. Он неслышно прошёлся по комнате, опустился около комода на колени и открыл нижний ящик…
24 глава
Купчиха, княгиня и пристав молча и искренне помянули бывшую каторжанку, – ныне покойную поселянку Ангелину Лопатину, погубившую себя ради любви. Поминали ею же настоянным женьшеневым эликсиром.
Устин Петрович помянул три раза, смачно закусил эликсир соленой селёдочкой, розовым салом, рассыпчатым рисом, политым топлёным сливочным маслом. Отодвинул тарелку, аккуратно заточил карандаш, достал из кармана тетрадку и озабоченно сообщил:
- На всякий случай, мадам, я продолжу расследование. Извините, но я очень тороплюсь, у меня ещё одно срочное дело: убили и ограбили лавочника Кириченко, поэтому давайте, мадам Золотко, я всех ваших опрошу и побегу к покойнику Кириченко. Зовите Артёма и Хиросиму. Хотя, Хиросиму не надо. Он всё равно ничего не понимает, и я его – тоже.
Виктория вяло, без всякого выражения, сказала:
- Хиросиму тоже опросите. Вам Артём переведёт. Он знает японский.
- Тогда зовите обоих.
Виктория ушла. Екатерина осталась, чтобы послушать, что скажут Артём и Хиросима. Осталась, она в интересах своего следствия.
Пристав опять приступил к еде. Он сомневался, что до вечера ему представится случай ещё поесть. А тот кусок сала, который выдала ему жена, стащила из его кабинета беспородная чёрная собачка Пустолайка, охраняющая полицейский двор по ночам. Собачка была умна: она съела сало, а к хлебу и солёному огурцу даже не притронулась.
В столовую вошёл Артём в сереньком старом залатанном, но чистом пиджаке. Он остановился у дверей, стряхнул пыль с рук, посмотрел на свои только что начищенные сапоги, снял выцветший картуз, чуть поклонился и покосился на княгиню. В его чёрных глазах что-то мелькнуло, но что именно Екатерина не поняла. Возможно, это была игра света, льющегося из окна.
Углегорский по полицейской привычке сурово посмотрел на кучера и, насупив рыжие брови, спросил:
- Это ты отравил Ангелину?
Артём вздрогнул.
- Никак нет, ваше благородие. Я бабушку любил. Она мне всегда золотые рыбки дарила. Сладкие сахарные леденцы.
- Ты у неё деньги брал? – сурово продолжил пристав.
- Никак нет, ваше благородие. Не брал.
- Знаешь, сколько у неё денег было?
- Никак нет, ваше благородие, не знаю.
- А как ты думаешь, сколько у неё денег могло быть?
- Никак нет, ваше благородие. Я не думаю
- Это ты первый увидел Лопатину мёртвой?
- Так точно, я увидел.
- А зачем ты к ней пошёл?
- Мне показалось, Демьян туда пошёл. Я поспешил туда, Непомнящего не нашёл, обнаружил бабушку мёртвой и сказал мадам Золотко, что бабушка преставилась.
-А Демьяна ты там точно не видел?
- Так точно, не нашёл. Как сквозь землю провалился.
- Что ещё ты видел?
- Ничего не видел, ваше высокоблагородие. Я плохо вижу.
Виктория бесстрастно добавила:
- Артём вошёл к бабушке, увидел её мёртвую и сказал мне. Потом я пошла, прикрыла Ангелину пледом, заперла дверь на ключ и сообщила о смерти бабушки Катюше. Когда мы спустились вниз, Демьян стоял с доносами у дверей.
- Когда он стоял, дверь точно была закрыта на ключ?
- Была закрыта на ключ. Я потом еле-еле дверь ключом открыла.
Екатерина добавила:
- Когда мы шли в комнату бабушки, то встретили у входа двух женщин.
Золотко пояснила:
- Это были Ильинские Наташа и Кристина, но они только что появились. Наташа пришла просить денег на свадебное платье, у них осталось денег только на половину платья.
Пристав рассуждал вполголоса:
- Ильинских можно отбросить. Им смерть Лопатиной безразлична.
Артём, зови сюда Хиросиму. Буду его опрашивать, а ты переведёшь.
Кучер открыл дверь, остановился и вновь повернулся к приставу.
- Я, ваше высокоблагородие, плохо говорю по-японски. Многих слов не знаю.
- То, что я буду спрашивать, знают все люди.
В столовую вошёл Хиросима в чёрном кимоно, облепленном рыбьей чешуёй, – с деревянной мокрой поварёшкой в руках. Повар вежливо, но настороженно улыбнулся и слегка поклонился.
Пристав достал часы, посмотрел на время и торопливо пробормотал:
- Артём, спроси его, кто дал бабушке ягоды.
Кучер не успел спросить, Екатерина перебила его:
- Мне кажется, эту тарелку Ангелина взяла у нас. Возможно, я ошибаюсь и это другая тарелка. Но мне кажется…
Устин Петрович с досадой прервал:
- Кажется, ошибаюсь, возможно… Мадам Милорадова, я с вами провёл дознание, теперь я опрашиваю Хиросиму. Не мешайте мне, я тороплюсь. Артём, спрашивай.
Кучер повернулся к повару и стал переводить, медленно подбирая слова.
Хиросима слушал и улыбался, потом что-то коротко ответил и Артём довольно живо перевёл:
- Хиросима сказал, что он ничего не видел и не слышал. Он ходил на базар за рисом и китайскими пряностями. Ягоды он не ест и в блюда никогда не добавляет. Бабушку он любил, она дарила ему вкусные золотые рыбки. С бабушкой он никогда не разговаривал, потому что бабушка не знает японский язык.
Углегорский засомневался.
- По-моему, повар сказал намного короче.
- У японцев такой странный язык. Они говорят мало, а думают много, - насупившись, пояснил кучер, опустил глаза и чиркнул носком сапога по полу.
Пристав свернул тетрадку, положил в карман и с досадой покачал головой.
- Вы мне голову морочите, я зря с вами время теряю. Хотя, может, Лопатина своей смертью померла, а я драгоценное время на вас трачу. Но скоро мы это узнаем. Мадам Золотко, к вам подъедет телега с жандармом. Пусть Артём поможет ему уложить Лопатину на телегу, и мешковиной не забудьте прикрыть, чтобы баб да деток не пугать по городу.
Углегорский схватил кису с ягодами и так стремительно исчез, что никто не успел с ним попрощаться.
После его ухода женщины некоторое время обсуждали смерть Ангелины, но настроения болтать и обсуждать не было. Екатерина вспомнила, что муж лежит больной и одинокий. Виктория вспомнила, что надо отправить Артёма с деньгами к модистке, и они быстро разошлись.
25 глава
Екатерина вернулась в спальню. Алексей Платонович спал, раскинув руки, и морщился во сне. Она встала у окна и, глядя на непрерывный бег моря, сгущавшиеся тучи, вспомнила хорошенькую барышню Кристину Ильинскую. Что ждёт её в браке с Васей? Уж, конечно, ей о семейном счастье надо забыть.
Деятельная княгиня не могла просто сопереживать, ей тут же хотелось изменить ситуацию к лучшему. Поэтому она решила помочь Кристине избежать этого брака, сговоренного родителями. Как это сделать, она пока не знала, но была уверена, что в ближайшее время что-нибудь придумает. Еще никогда не бывало, чтобы она ничего не придумала.
А пока Екатерина задумалась о смерти Ангелины. Княгиня была убеждена: Ангелину отравили, а на самом деле хотели отравить именно их. Поэтому, её долг – срочно начать расследование и найти убийцу. Желательно это сделать как можно быстрее, пока их с мужем не отравили, не пристрелили, не придушили или не утопили.
Дознание, проведённое приставом Углегорским, Екатерине не понравилось и она решила сама опросить Хиросиму и Артёма.
Обычно всё, что задумывала, она начинала сразу выполнять. Но сейчас её задержал вид из окна. На берегу появился повар.
Хиросима торопливо спустился с холма и дошёл до конца причала. Он остановился и стал кого-то ждать. Повар смотрел то на море, то поворачивался в сторону Золотой скалы, то обозревал окрестности Рыбачьей слободки. Екатерина с нетерпением ожидала, кто подойдёт к Хиросиме, но никто не появлялся.
Неожиданно повар внимательно посмотрел на дом Золотко, и Екатерина отпрянула от окна. Ей не хотелось, чтобы мужчина видел, что за ним наблюдают.
Когда она немного погодя выглянула из-за шторы, повар уже исчез. А к причалу медленно приближалась лодка Тихомира. Рыбак грёб сильными, уверенными рывками, и даже издалека было видно, как он торопится быстрее дойти до берега. На море на глазах увеличивалась высота и крутизна волн. Вся береговая кромка запенилась. Татарский пролив выглядел пустынным и безжизненным. Каждый раз, когда лодка Тихомира скрывалась за волной, у княгини замирало сердце, словно он сгинул в пучине. Но рыбак снова появлялся, достиг берега, а к нему навстречу уже бежали сёстры Ягода и Весна. На их лицах даже издалека видна была тревога и одновременно радость от встречи.
Княгиня закрыла дверь на ключ и пошла на кухню. У неё мелькнула мысль, что повар, возможно, понимает русский язык и сейчас она поймает его на вранье.
Не мог же Хиросима ждать на причале кучера Артёма, который единственный понимает по-японски. С ним он мог встретиться и дома. Значит, повар ждал Тихомира или того кто живёт на улице Длинной и мог говорить с ним по-русски. И ещё одна мысль взбрела ей в голову: Хиросима должен многое знать и видеть. Ведь никто не обращает внимания на японца, не знающего русского языка, оттого ведут себя при нём более откровенно.
Княгиня вышла из спальни, закрыла её на ключ и осмотрела дверь. Дверь была топорно сделана, но дубовая и крепкая.
26 глава
Хиросима уже стряпал на жаркой кухне. Лицо его раскраснелось, на крыльях носа блестели капельки пота. Повар с задумчивым выражением отрубал небольшим острым топориком голову метровой рыбине, покрытой крупной серебристой чешуёй. Чешуёй был усыпан стол, многочисленная посуда на столе, кожаный фартук и мокрый пол. Снежок сидел у ног повара и немигающими голубыми глазами смотрел на стол, дожидаясь того момента, когда рыбьи потроха попадут к нему в глинянную чашку.
На плите стоял чугунок, прикрытый железной крышкой. Горячий пар поднимался к белёному закопченному потолку и уходил через приоткрытое окно во двор.
В кухне пахло пряными специями и свежими огурцами. Екатерина на цыпочках подошла к столу, встала за спиной повара, с интересом посмотрела на крупную серебристую рыбу с красными глазами и как бы невзначай тихо обронила:
- Хиросима-сан, я подозреваю, что бабушку отравили. Скажите мне, вы тоже так думаете? Вы хотите мне помочь?
Повар вздрогнул, повернулся к княгине и, продолжая сжимать топор, испуганно улыбнулся.
Екатерина, глядя в его тёмно-карие глаза, повторила вопрос:
- Вы хотите помочь в расследовании смерти бабушки Ангелины?
Повар обернулся, чуть поклонился и бесстрастно ответил:
- Хоросё.
- Я рада, Хиросима-сан, что вы хотите помочь нам. Скажите, кто он, этот душегуб? – вспыхнула от радости княгиня.
- Хоросё, - вновь поклонился повар. При поклоне на пол со стола свалилась ложка и Снежок испуганно отскочил к печке.
- Я понимаю, вы согласны со мной, что надо быстрее найти убийцу, но хоть намекните мне на кого вы думаете. Кто отравил бабушку?
- Хоросё.
- Вы хотите сказать, что этот плохой человек сделал хорошо? – Екатерина укоризненно посмотрела на повара. Он заметил её недовольный взгляд, но так же безмятежно повторил:
- Хоросё. Сё хоросё.
- А вы кроме слова «хоросё», что-нибудь знаете? Как вы можете готовить блюда, если совсем не говорите по-русски? – княгиня подняла с пола ложку, схватила со стола свёклу и показала их повару:
- Вы знаете, что это ложка? Вы знаете, что это свекла? Скажите: ложка и свёкла.
Хиросима улыбнувшись повторил, не выговаривая буквы «л», которой нет в японском языке:
- Свёка хоросё, роска хоросё. Сё хоросё.
- Что «хоросё»? То, что русский повар не знает русский язык или то, что вы хорошо готовите? А готовите вы ужасно. Ваши блюда слишком сырые и острые. Вы очень редко жарите пищу. А сырые продукты могут быстро испортиться и убить человека… Может, японские желудки и приспособлены к такой сырой пище, а я не хочу помереть от сырой селёдки, закопанной под зелёной горой Якудза…
- Хоросё, - недовольно сказал повар.
Екатерина тоже недовольно повторила:
- «Хоросё», что я помру от зелёной Якудзы?
Она вздохнула, подавила гнев и деланно смиренно продолжила, - с вами всё понятно, вы не понимаете по-русски. У вас «сё хоросё». Везёт же японцам: у них всё хорошо, в отличие от меня.
Екатерина обозрела кухню, засыпанную чешуёй, подошла к плите и открыла крышку.
- И что ты, непонятливый повар, готовишь на этот раз? Опять что-нибудь хиросимное-керосинное, недоваренное, недожаренное.
В чугунке варилась морская капуста и какие-то корешки, похожие на луковицы тюльпанов. Княгиня закрыла крышку, перешла к столу и стала заглядывать во все чашки. Ей захотелось свежего огурца, аромат которого разносился по кухне и почему-то навевал мысли о весне.
В одной чашке солилась селёдка, в другой мариновалась чёрно-полосатая рыба с такими огромными выпученными глазами, словно, увидев этот земной мир, глаза её от ужаса вылезли из орбит, в третьей солилась красная икра. На железном подносе лежала огромная кета.
Аромат свежих огурцов доносился из чашки с мелкой, ничем не примечательной рыбкой. Екатерина не веря этому, наклонилась над рыбой и понюхала. Рыба пахла свежим огурцом, и она поморщилась. Значит, здесь вместо огурцов и яблок она будет есть рыбу, пахнущую огурцами, рыбу с ароматом арбуза, а возможно и рыбку-мандарин.
Княгиня повернулась к повару и только теперь заметила, что он продолжает держать топор. Она опасливо отошла к окну и сокрушённо протянула:
– Опять рыба! Не «хоросё», Хиросима-сан, что везде одна рыба. Ты понял, Хиросимочка, что всегда одна рыба – это нехоросё!
- Рыба хоросё. Сё хоросе, - мило улыбнулся повар.
- А я не вижу ничего хорошего. Мне уже от одного вида любой рыбы становится плохо, - княгиня вдруг посмотрела на Хиросиму как бы со стороны и задумчиво проговорила, - как ты, Хиросима, молодо выглядишь, и не скажешь, что тебе сорок лет. Может, мне тоже смириться с твоим японским меню и есть одну рыбу. Я тоже помолодею и у меня тоже все будет «хоросё».
- Хоросё.
- Несмотря на то, что у тебя «сё хоросё». Я хочу мясо.
Екатерина вдруг вспомнила, зачем она пришла, ей стало стыдно и она еле слышно прошептала:
- О, Господи, какая я эгоистичная особа. Бабушка умерла, муж почти при смерти, а я думаю о каком-то дурацком мясе. Я должна найти убийцу, пока он не убил ещё кого-нибудь. Я должна это сделать ради Ангелины – она спасла нас.
Словно клятву повторила она последние слова и кинула взгляд на заваленный посудой и рыбой стол. У неё мелькнула одна мысль. Она подошла к столу, взяла длинный острый нож и солёную селёдку из чашки. Увидев женщину с ножом, Хиросима едва уловимо переменился в лице и предусмотрительно отошёл к приоткрытому окну. Он стоял настороже и пристально следил за женщиной.
Екатерина положила соленую селёдку на деревянную доску, запихала рыбе в пасть красную икру, отрезала селёдке голову и сказала по слогам:
- Это Ан-ге-ли-на. Её накормили ядовитой ягодой и она умерла. Кто это сделал? Ты знаешь?
Хиросима что-то быстро заговорил по-японски, поставил топор у окна, подошёл к столу, схватил красную рыбу из чашки, мастерски распластал ей живот, выпотрошил, набил рыбу красной икрой, перевязал льняной ниткой, посыпал специями, смазал маслом, положил её на сковороду и сунул рыбину в горячую духовку.
Повар довольно улыбался. Екатерина растерялась, отошла к окну и посмотрела во двор. Кучер выводил за ворота Рыбку. Лошадь упрямилась, остановилась в воротах, подняла голову в небо и недовольно заржала. Артём дёрнул за уздцы, Рыбка продолжала стоять, растопырив мускулистые ноги, и кучер принялся громко и ласково уговаривать:
- Поёдём, Рыбка, пойдём в поле, не супротивничай, Рыбка.
Княгиня открыла окно и крикнула:
- Артём, иди сюда. Я хочу поговорить с Хиросимой.
Кучер завёл лошадь во двор, неторопливо закрыл ворота и направился в дом. Рыбка принялась щипать траву.
Кучер вошёл на кухню, снял потёртый картуз, остановился у дверей и посмотрел на свои пыльные сапоги.
Екатерина пояснила, приложив руки к декольте:
- Сударь, я хочу поговорить с японцем, но не знаю японский язык. Я уверена, бабушку отравили. Спросите у Хиросимы, кого он подозревает в отравлении Ангелины. Мне кажется, повар должен хоть что-то знать.
- Бабушка сама умерла, - недовольно нахмурился Артём и взглянул на улыбающегося Хиросиму.
- Всё равно спросите то, что я хочу. Я вам приказываю.
- Я не знаю, как по-японски будет «отравили», - пробурчал кучер.
- Тогда спросите: видел ли он, кто дал Ангелине ядовитые ягоды? Ангелина пошла делать для профессора морс, значит, она заходила к нему на кухню.
Артём спросил Хиросиму на ломаном японском языке:
- Хиросима-сан, как ты думаешь, кто дал бабушке ядовитые ягоды?
- Васи-сан, - ответил повар.
Артём бесстрастно перевёл:
- Хиросима думает, что бабушка сама съела ягоды. Потому что у неё повредилась голова.
- А мне показалось, что он сказал «Вася-сан». И вообще, повар ответил очень коротко, а вы перевели длинно.
Кучер приподнял чёрные кустистые брови и тоном знатока пояснил:
- У японцев одна буква-иероглиф означает целое слово. Поэтому несколько их букв могут означать целое предложение.
Я вам перевёл то, что он сказал. Если не верите, мадам Милорадова, вызовите японского толмача. Хотя, он сейчас уехал во Владивосток с мадам Полиной Поздеевой на променад. Но через месяц вернётся.
- Конечно, я верю вам, раз вы так говорите, значит, так оно и есть. Тогда спросите повара – кого он подозревает в смерти бабушки. К ней утром кто-нибудь заходил? Ведь её комната рядом с кухней. Возможно, он что-то видел или слышал.
Артём повернулся к Хиросиме и перешёл на японский:
- Я думаю, бабушка сама отравилась ягодами. Вася добрый, он любил бабушку и не мог её отравить. И ты так всем говори: ты чужеземец, без паспорта, живёшь здесь беззаконно и пристав может тебя обвинить в смерти бабушки.
Хиросима упрямо возразил:
- Я не буду врать. Я всё видел из окна. Вася собирал в тарелку ядовитые ягоды, из дома вышла бабушка и отобрала у него тарелку. Потом пришла Ягода с полной чашкой клоповки, и направилась в дом. Вася отобрал у неё тарелку и понёс маме. Ягода пошла за ним следом. Потом я слышал как мадам Золотко, Ягода и Вася спорили в коридоре. Вася не хотел отдавать тарелку. Мадам и Ягода ругались на Васю.
Артём внимательно выслушал повара и перевёл:
- Хиросима видел, как бабушка шла по двору с тарелкой ядовитых ягод. Потом пришла Ягода с тарелкой клоповки и отдала её мадам Золотко. Ещё Хиросима говорит, что в этом доме живут только хорошие порядочные люди. Бабушку все любили и никто бы не стал убивать её. Она всем дарила золотые рыбки.
- Опять двадцать пять. Спроси ещё раз, может, он не понял вопроса, - расстроилась Екатерина.
Артём почесал затылок и хмуро спросил у повара:
- А ты, Хиросима-сан, что думаешь? Бабушку отравили или она сама съела ягоды?
- Я ничего не знаю. Может, и сама съела. У бабушки была больная голова. У этой жены профессора тоже больная голова. Она схватила рыбу, накормила её икрой и отрезала ей голову. Ты бы видел, с каким злобным лицом она отрезала бедной рыбке голову. Кровожадная женщина. Может, это она убила бабушку?
Артём покачал головой.
- Нет, эта мадам слишком богатая, чтобы убивать. Ты видел её изумрудное ожерелье. Мне Сергей сказал, что оно стоит столько, сколько получает весь наш Александровск за год.
Кучер вздохнул и перевёл мадам:
- Хиросима ничего не видел, ничего не слышал и ничего не знает.
Бабушку все любили и все от её смерти в горе.
Екатерина посмотрела по очереди на мужчин. Артём хмурился, мял в руках картуз и смотрел через окно на Рыбку. Хиросима вежливо улыбался, бросая взгляд на недочищенную рыбу.
Княгиня собралась было уходить, но вспомнила:
- Артём, спроси Хиросиму, кого он полчаса назад ожидал у причала?
Кучер недовольно спросил. Повар недовольно ответил. Екатерина недовольно выслушала ответ.
- Хиросима-сан ждал Тихомира, чтобы взять у него свежих кальмаров. Тихомира долго не было и повар ушёл.
Княгиня недоверчиво посмотрела на мужчин и удалилась в расстроенных чувствах. Все её мудрые идеи и прекрасно выстроенные версии потонули в Татарском проливе у самого причала.
Дверь за красивой профессоршей с осиной талией неслышно закрылась, и мужчины еле слышно облегчённо вздохнули. В кухне остался весенний аромат ландышей и свежих огурцов. Артём и Хиросима посмотрели друг на друга и приветливо улыбнулись улыбкой заговорщиков.
27 глава
Екатерина вошла в свою спальню и от неожиданности остановилась на пороге. У постели мужа сидел Вася. Парень сидел неподвижно, лицо его было необычно серьёзно и печально. Снежок лежал, свернувшись клубком, на груди мужа и тихо урчал. Лицо Алексея Платоновича выглядело таким же белым, как белая шерсть Снежка.
Княгиня метнулась к кровати, откинула белое лебяжье одеяло и пристально оглядела мужа. Алексей Платонович был жив и спал, как младенец, подложив руку под щёку. Но в отличие от младенца у него была светлая курчавая аккуратно подстриженная борода. Екатерина облегчённо вздохнула, осторожно села на самый край кровати и недовольно прошептала:
- Вася, ты как сюда попал? Я же закрыла дверь на ключ.
- Я вошёл, - неопределённо ответил Вася и пожал плечами, мысленно называя женщину глупой.
- Как вошёл? У тебя был ключ?
- Нет. Дверь была вот так, - парень встал и открыл дверь настежь.
- Я же её закрыла на ключ. Кто мог открыть дверь? Ты видел, кто её открывал?
- Нет, - покачал рыжей кудрявой головой Вася.
- Может, мама сюда заходила и забыла закрыть? – неуверенно предположила княгиня.
- Нет, мама не открыла. У мамы нет ключа. Мама далеко.
- Васенька, иди, пожалуйста, к маме. Она у себя в комнате. Видишь, Алексей Платонович спит. Ты можешь его разбудить, а ему надо много-много спать,- ласково сказала княгиня и погладила по пушистой шелковистой шерсти Снежка.
- Мне бабушка сказала сторожить профессора. Его хотят убить, - упрямо сказал Вася и тоже погладил Снежка.
- Бабушка сказала?! Но она же уже… княгиня запнулась на полуслове и, сдерживая страх, спросила: - А когда она тебе это сказала? Утром или прямо сейчас?
- Утром, сейчас, завтра, вчера, осень, весна, ягода, малина, - морща лоб и нос, громко сказал Вася.
Алексей Платонович открыл полусонные глаза и медленно осмотрел комнату.
Екатерина всполошилась:
- Вот видишь, Вася, ты разбудил больного человека! Иди сейчас же к себе! Мы хотим спать!
- К себе? Иди к себе, - повторил Вася, дурашливо рассмеялся и ушёл.
Екатерина дождалась его ухода, наклонилась над мужем и дрожащим от страха голосом, прошептала:
- Алёша, ты слышал: Вася сказал – нас хотят убить! Ему бабушка это сказала! Ты слышал?
- Слышал, - бесстрастно ответил профессор и закрыл глаза.
Екатерина схватила его за руку.
- Алёша, ты понял – нас хотят убить! Понял?!
- Я давно это понял, ещё на пароходе, - медленно, без всяких эмоций протянул Алексей Платонович.
Екатерина всплеснула руками.
- И что же ты лежишь?! Нас хотят убить, а он так спокойно об этом говорит! Ну, нет, нас так просто не убьёшь! Мы будем защищаться!
Она вскочила, кинулась за кровать в кладовку, достала из потайного кармана чемодана дамский пистолет с перламутровой ручкой, подаренный ей мужем на именины, и переложила его в маленький, расшитый белым жемчужным бисером, ридикюль.*
С этой минуты она решила с ридикюлем не расставаться. И даже спать с пистолетом под подушкой.
Теперь ей стало спокойнее, но, немного подумав, она решила: может случиться так, что им не поможет ни пистолет, ни пушка. Они же не могут совсем не спать, а во сне их спокойно могут убить. Княгиня поёжилась и обречённо простонала:
- Алёша, а вдруг нас убьют!
Профессор ласково погладил её по тёплой нежной руке и, не веря самому себе, утешительно пробасил:
- Всё будет хорошо, Катенька. Нас не убьют.
Снежок неожиданно вскочил, выгнул спину и уставился на дверь насторожённым немигающим взглядом. Княгиня испуганно вскочила, на цыпочках подбежала к двери и приоткрыла её - гостиная была пуста. Если здесь кто-то и был, то уже ушёл.
Екатерина села на кровать и продолжила речь, ради конспирации – на древнегреческом языке:
- И зачем мы притащились на этот каторжный Сахалин?
- За письмом Меншикова, - на греческом языке ответил профессор.
- Нет, это Виктория затащила нас сюда, чтобы мы спасали её сына. Но это же нечестно! Почему мы должны умереть из-за Васи?
- Ну, мы же ещё не умираем, - добродушно улыбнулся Алексей Платонович и тут же поморщился от боли.
- А можем умереть! Надо быстрее искать убийцу!
_________________________
* Сумочка
- Как только я встану на ноги, пойду искать. Хотя, может, никого искать и не надо. Вполне может быть, что Серафим действительно ушёл в скит, а Цветана уехала с любовником в Индию, - предположил профессор.
- А почему тогда нас хотели отравить?
- Возможно, тут есть другая причина. Но мы еще её не знаем. И потом, отравили-то всё-таки бабушку Ангелину. И тут опять два варианта: возможно, она сама случайно перепутала ягоды. Может быть, отравить хотели не её, а Васю или Викторию.
- Алёша, в доме всего четверо человек и кто-то из них убийца. Я в этом уверена.
- Почему уверена?
- Потому что двое вошли в этот дом и исчезли.
- Душенька, это не доказательство. Возможно, кто-то желает подставить Викторию и захватить её дом. Помнишь, как этой весной приговорили к каторге Станюковича, а потом оказалось, что это его племянник убил любовницу Станюковича в его же спальне, его пистолетом, чтобы отправить дядюшку на каторгу и захватить его поместье.
- Но у Виктории нет здесь родственников. Все её родственники в Санкт-Петербурге, в Москве и Архангельске.
- Ласточка моя, если ты богат, то родственники слетаются к тебе, как мухи на мёд, и расстояния здесь не важны, - в раздумье сказал профессор и опять скривился от неожиданной боли в ноге.
Екатерина вспомнила, что забыла напоить мужа обезболивающей микстурой, почти силком влила в него лошадиную дозу и деловито продолжила на древнегреческом:
- Алёша, быстрее выздоравливай и мы уедем отсюда. Побежим в порт бегом, как можно быстрее прочь. Я не собираюсь умирать ни ради Васи, ни ради Меншикова.
В спальню тихо постучались. Княгиня схватила ридикюль, приоткрыла его, запустила туда руку, поближе к пистолету, и настороженно крикнула:
- Войдите.
В спальню вошёл Корсаков с приоткрытым докторским саквояжем. Выглядел он уставшим, утомлённым и немного опечаленным. Обычное высокомерие как будто покинуло его. От него пахло земляничным мылом и каким-то приятным анисовым лекарством.
Екатерина громко захлопнула ридикюль, приветливо улыбнулась и удивлённо заметила:
- А мне сказали, Николай Николаевич, что вы уехали и вас до завтра не будет. Присаживайтесь, сударь, – она показала рукой на стул.
- Я сам думал, что до завтра не вернусь, но всё вышло иначе, моя помощь не понадобилась. Роженица умерла, ребёнок жив и я сразу вернулся назад. Вся беда в том, что меня вызвали слишком поздно, а про смерть я узнал ещё не доезжая до Арково.
Приехжаю домой, и Углегорский сразу запряг меня в полицейские дела. Поэтому, я успел выяснить, что ягода в тарелке была с ядовитого кустарника. По-латински у него мудрёное название, вы всё равно не запомните, а здесь его зовут Змеиный Глаз, - бормотал Николай Николаевич, что-то ища в саквояже.
Екатерина встала с кровати, чтобы не мешать доктору, отошла подальше и заметила:
- Но Вася при мне, приставе и матери съел горсть ягод с этой тарелки и остался жив. Не мог же он съесть горсть Змеиного Глаза без всяких последствий.
- Возможно, Вася невосприимчив к этому яду. Возможно, он ел эту ягоду всё лето по одной ягодке и выработал невосприимчивость. Сами знаете: раньше патриции принимали яды в микродозах, чтобы их не могли отравить.
- А вообще-то, эту ядовитую ягоду принесла нам Ягода, - многозначительно отметила княгиня в спину доктора, начавшего осматривать больного.
Корсаков с досадой, что ему мешают, сухо пояснил:
- Я знаю это от пристава, но советую вам не подозревать Ягодку. И я, и Устин Петрович уверены: девица принесла вам обычную клоповку, а потом кто-то заменил обычную сахалинскую ягоду на ядовитую.
- А почему вы сразу решили, что Ягода вне подозрений? Я вообще была очень удивлена, что пристав опросил всех в этом доме, а про Ягоду Лепа забыл.
Корсаков начинал раздражаться, но старался сдержать гнев.
- Мадам Милорадова, а зачем Ягоде травить вас ягодой? Вы ей никто, она вас впервые видит, наследство вы ей не оставляете. Если бы Ягодка отравила Веснянку, тогда бы у пристава был мотив. Ягодка любит Егора Рыбакова, а Егор любит Весну. И Весне привалило наследство. Так сказать, сахалинская трагедия. А вы, господа Милорадовы, совсем из другой оперы. Приехали за письмом Меншикова, заберёте его и снова уплывёте в свои далёкие края.
- Доктор, вы многое не знаете, - заторопилась Екатерина.
Корсаков повернулся к Милорадовой и раздражённо перебил:
- Мадам Милорадова, я знаю то, что вы мне мешаете. Я должен выслушать больного, а под дамскую болтовню это сделать невозможно. Поэтому, свои подозрения высказывайте приставу Углегорскому. Это его служба. А моя служба лечить больных.
Екатерина задохнулась от возмущения и запальчиво сказала:
- У нас доктора так грубо и пренебрежительно с дамами себя не ведут.
Доктор состроил на лице нарочито умильную, нахальную улыбку и насмешливо пояснил:
- Мадам Милорадова, у вас докторов, как собак нерезаных – не нравится один, пойду к другому. А у нас на весь Сахалин - два доктора. Если я уеду, останется один семидесятилетний Леонидов, а он лечит на том краю острова. До него плыть, как до Японии. Поэтому, я могу приказать любой даме, не мешать мне обследовать больного. Мне нужна тишина. Если я даме не нравлюсь, она может плыть к Леонидову. Если, конечно, в это время не начнутся шторма, потому что дорога туда ещё не достроена. Кстати, возможно эта дама так и не доплывёт до доктора в ближайшие три месяца. К нам в порт корабли редко заходят.
Екатерина, еле сдерживая обиду, заметила:
- Вы бы могли, сударь, выгнать меня повежливее. Алёша, а ты почему молчишь?
Алексей Платонович уже почти засыпал от тройной дозы сонной обезболивающей микстуры, и сквозь дрёму с закрытыми глазами добродушно пробормотал:
- Иди, душенька, иди… погуляй в саду у роз. Ты мне потом расскажешь про всех своих подозреваемых.
Корсаков рассматривал Екатерину оценивающим, насмешливым взглядом, и это ещё больше взбесило её.
Она в сердцах швырнула ридикюль на постель и вышла с гордо поднятой головой. Екатерина была до предела возмущена хамством доктора и оттого, когда он вышел в гостиную, её там не было. Деньги за приём лежали на столе. Корсаков взял двадцать рублей – пятаками и копейками, – и довольно засмеявшись, пошёл вниз. Вася вылез из шкафа и пошлёпал босиком за ним…
28 глава
На другой день ранним утром, когда муж ещё спал, Екатерина придумала, как спасти Кристину Ильинскую от брака с Васей. Она даст Кристине денег на дом и хозяйство: корову и лошадь, и тогда девице не придётся выходить за сумасшедшего парня.
Сложность заключалась в том, что у Екатерины не было денег, деньги от управляющего поместьем ещё не пришли на Сахалин, а занимать у Виктории, чтобы расстроить свадьбу её сына - было подло.
И продать ей было нечего. Она взяла с собой миниум вещей и бабушкины фамильные драгоценности: изумрудное кольцо и ожерелье. Кольцо давно украли на иркутской станции, осталось одно ожерелье.
Княгиня обожала это ожерелье, это была память об её любимой бабушке Марии, и продать его было выше её сил. И заложить в ломбард тоже.
И всё же она решилась заложить бабушкино ожерелье в ломбард и хоть одного человека спасти от несчастной жизни. Вообще-то Екатерина любила спасать людей, постоянно занималась благотворительностью, но на такую крупную жертву она шла впервые. Обычно она делилась малой толикой тех больших денег, что у неё были. Здесь же помощь была намного жертвенней, но княгиня утешала себя тем, что бабушкино ожерелье она выкупит, как только придут деньги. От этого ей стало легче и она с нетерпением дожидалась того момента, когда откроются магазины, лавки и ломбарды.
Екатерина боялась только одного, чтобы об этом не узнал Алексей Платонович. Возможно, ему это не понравится и он помешает ей совершить благое дело. Алёша был добрейший человек, но он не любил, когда жена вмешивалась в чужие судьбы. Он считал, что это может привести к более печальным последствиям. А пока княгиня ещё лежала в постели и смотрела на лазурный шёлковый полог с белыми облаками…
Алексей Платонович проснулся ко времени открытия ломбарда. Сегодня ему было немного лучше и он решил заняться расследованием смерти бабушки Ангелины. Но сделать это надо было так, чтобы жена не увязалась за ним. Екатерина как всегда будет шумно мешать, запальчиво высказывать свои версии, без конца спорить, а ему хотелось тихо и спокойно проводить своё расследование.
Он повернулся к стене и посмотрел на жену. Она делала вид что спала, но веки и губы чуть заметно подрагивали. Алексей Платонович откинул одеяло, спустил ноги на пол, надел домашние туфли и вновь внимательно посмотрел на жену. Екатерина открыла глаза и потянулась.
Супруги влюблено и одновременно лукаво посмотрели друг на друга, улыбнулись и рассмеялись. Каждый своим мыслям. Алексей Платонович принялся неторопливо прохаживаться по комнате, одеваясь на прогулку. О чём он и сообщил жене.
Екатерина ходила за ним в оранжевой ночной сорочке и помогала одеваться. Она посоветовала надеть шерстяной коричневый костюм в белую полоску, застегнула ему сюртук и повязала бело-кофейный шейный платок. У дверей гостиной торжественно вручила трость, нежно поцеловала в губы, поправила светлую фетровую шляпу и с загадочной улыбкой осмотрела весь наряд. Она была довольна. Муж выглядел как питерский щёголь.
На улице было то солнечно, то пасмурно. Дул прохладный ветерок. На голубое небо то и дело набегали белые мохнатые тучи и закрывали солнце. Но тучи убегали и на небе снова радостно сияло солнце.
Алексей Платонович вышел со двора, калитка за ним закрылась и Екатерина кинулась одеваться сама. Теперь самое главное – не встретиться с мужем в маленьком городке, где всего одна главная улица Солдатская и несколько слободок,* примыкающих к городу. Хотя, по словам профессора, – он поехал посмотреть порт, а она пойдёт искать ломбард, и их пути, скорее всего, не пересекутся.
Профессор сел в жёлтую коляску, дожидавшуюся его у ворот, и приказал Артёму ехать в полицейскую контору. Кучер натянул вожжи и лошадь неторопливо пошла по узкой дороге вниз. Рыбка как обычно никуда не торопилась и кучер тоже.
________________________
* Посёлков
Алексей Платонович смотрел по сторонам и многое ему показалось интересным. В Рыбачьей слободке босоногие мальчишки в цветастых длинных рубашонках играли в солдат и арестантов. Высокий чернявый коротко остриженный мальчик крикнул своим товарищам: «Равняйсь!», – и босоногая команда выстроилась в ровную шеренгу. Каждый выпятил маленькую худощавую грудь.
Профессор невольно улыбнулся. Их строю мог бы позавидовать любой офицер. Затем низкорослый конопатый мальчишка с котомкой за спиной, стоявший поодаль от строя «солдат», весело крикнул: «Я иду бродяжить!» – и резво побежал от них. Дети-солдаты с ещё более весёлыми криками кинулись за ним. Догнали ли они бродягу-мальчишку Алексей Платонович уже не видел. Толпа мальчишек скрылась в тайге, стоявшей ровным зелёным строем за единственной улицей Рыбачьей слободки.
Возле длинного высокого бревенчатого забора александровской тюрьмы у коляски переломилась ось, вылетел шкворень и старое колесо слетело. Коляска опасно наклонилась, и профессор спрыгнул на землю. Ногу пронзила острая боль.
Артём долго ходил вокруг да около коляски, то смотрел вниз под коляску, то в небо, потом распряг лошадь и сказал профессору, что ждать починки коляски – полдня. Лучше самому идти в контору. Алексей Платонович, опираясь на трость, побрёл в контору по деревянному тротуару.
Наступать на ногу было больно и около тюремной конторы он решил дождаться на лавочке какой-нибудь пролётки. Должен же быть в Александровске хоть один извозчик. От нечего делать он взглянул на изрезанную ножом лавочку. Она была изрезана вдоль и поперёк всяким сальностями и похабными стишками. На спинке было вырезано крупными буквами: «ЗдеС БыЛ ВасЯ.
Через полчаса профессор понял, что извозчика здесь не никогда дождётся. Мимо проехала только одна коляска с молодым офицером и ярко накрашенной дамой лёгкого поведения с невероятно большим декольте. Больше никто не нарушал покой тихой Солдатской улицы.
Алексей Платонович поднялся и побрёл в полицейскую контору, которая вроде бы должна была быть в конце улицы. Мимо него прошла нарядная молодая барыня в розовом платье, с розовым китайским зонтом от солнца. Купец в малиновом сюртуке стол у дверей мануфактурной лавки и зазывал его к себе, размахивая огромной красной рыбой.
Нищая старуха в чёрном поношенном шерстяном платье и зелёной косынке долго шла за ним и просила три копейки на хлебушек. Профессор очнулся от дум и посмотрел на неё рассеянным взглядом. Старушка была чем-то похожа на сухонькую Ангелину. Он достал кожаный тиснёный бумажник и дал старухе рубль. Нищенка вспыхнула, порозовела лицом, принялась низко кланяться, благодарить и желать удачи.
Алексей Платонович неожиданно для себя спросил:
- Тебя как зовут, бабушка?
- Ангелина, милок, зовут. У меня и внучка Ангелина вчера в полдень родилась. Хорошенькая такая деточка, как ангелочек.
- Дай Бог ей здоровья, Ангелине вашей, - поздравил бабушку профессор и пошёл дальше.
С боковой улицы, со стороны базара, вывернул пожилой гарнизонный офицер с приятной тридцатилетней дамой в синем атласном платье. Офицер успевал мило любезничать с дамой и заодно посматривать на хорошенькую Весну, идущую с базара с корзинкой, прикрытой ситцевым платком.
За Весной семенила Снежана. Старуха неодобрительно посмотрела на офицера и улыбнулась Егору Рыбакову, появившемуся неизвестно откуда. Егор взял корзинку у Весны и принялся смешить девицу. Весна звонко смеялась. Егор и бабушка Снежана улыбались.
На дороге показалась белая коляска Серебренниковых. Сергей велел кучеру остановиться около семейства Лепа и предложил им прокатиться до дома с ветерком. Снежана и Весна сели в коляску и помчались на улицу Длинную с ветерком. Егор Рыбаков остался стоять на дороге. Лицо его было мрачнее тучи. Алексей Платонович обошёл его и поздоровался. Егор словно не слышал и не видел профессора. Он зло пнул носком сапога выбившуюся из настила тротуара подгнившую доску.
Около профессора остановилась вишнёвая модная коляска доктора Корсакова. Корсаков был с красивой двадцатитрёхлетней синеглазой дамой и двухлетним мальчишкой в матросском костюме. Корсаков её представил, это была его знакомая Ирина Ильинская, сестра Кристины Ильинской – невесты Васи.
Доктор шутливо отругал профессора за хождение с больной ногой и предложил подвезти до места назначения. Алексей Платонович сердечно поблагодарил и назвал конечную цель своего путешествия – полицейскую контору.
По дороге Корсаков рассказал, что они ездили с Ириной в порт смотреть двенадцатиметрового кальмара, найденного в желудке кашалота, и даже предложил заехать в порт, чтобы профессор тоже увидел этого чудовищного кальмара. Но Алексей Платонович отказался, его не интересовали кальмары.
29 глава
Полицейская контора располагалась в новом свежесрубленном доме с высоким крыльцом и резными наличниками. У крыльца маялся от скуки молоденький жандарм со старым дедовским ружьём. Жандарм прислонил ружьё к деревянным перилам крыльца, щелкал семечки и рассматривал разномастную толпу, ожидавшую решения по тому или иному вопросу. Среди ожидавших были и каторжане, и поселенцы, и крестьяне, и один чиновник с плутоватыми глазками.
Посетители расположились на длинной деревянной лавке около крыльца, те, кому не хватило места, сидели или лежали на зелёной примятой траве.
Профессор поднялся на крыльцо и вошел в полицейскую контору. Там пахло свежей стружкой и лиственничной смолой. В небольшом вестибюле стояли, прижавшись к стене, два крестьянина: один сорока, другой шестидесяти лет.
В углу жалась молоденькая цыганка каторжанка в широкой цветастой юбке и красной ситцевой шали. Около неё бегали двое маленьких цыганят – весёлых и шумных. Дети хватали мать за юбку, дёргали, звали её, но она продолжала смотреть отрешённым взглядом в неизвестную даль.
В комнате, напротив входа, три конторских писаря что-то писали с невероятно деловым, озабоченным видом. На их хмурых лицах ясно читалась решимость отбиться от всякого посетителя, который оторвёт их от архиважной писарской работы.
Алексей Платонович обратился к самому молодому писарю, сидевшему ближе всех к двери, и попросил его доложить приставу следственных дел Углегорскому о том, что профессор Милорадов желает поговорить с ним. Молодой худощавый писарь с длинным носом задумчиво поправил свои сломанные очки, связанные конопляной верёвочкой, отвернулся от посетителя и вопросительно посмотрел на самого старого седого писаря в дальнем углу. Седой важно кивнул головой и молодой степенно пошёл к Углегорскому.
Через минуту писарь вернулся и хмуро пробормотал, поправляя на длинном носу очки:
- Ждите-с, ваше благородие-с. Вас вызовут-с.
Алексей Платонович стал ждать. Скоро ногу заломило от боли и он привалился спиной к шершавой, плохо обструганной стене с кусочками мха, проткнутыми между бревён. Мимо него ходили и выходили люди - большей частью мужчины. Цыганка с детьми исчезла и в конторе стало невероятно тихо.
Профессора всё не вызывали. Стоять было тяжело, душно, воздух был пропитан морской влагой, от плохо высушенных брёвен несло сыростью. Больная нога болела всё больше и он вышел на улицу. На длинной лавке не было свободных мест. Алексей Платонович осторожно сел на траву и оглядел собравшихся.
Молодая, ярко накрашенная шатенка в городском синем платье, в красной шляпке, с глубоким декольте – щёлкала семечки и демонстративно плевалась шелухой в сторону молодого жандарма, который изо всех сил, вытянув худую шею, пытался заглянуть в тёмную глубину её декольте.
Но скоро женщина забыла о молодом жандарме и переключилась на старого профессора. Она принялась с улыбкой плевать в его сторону, строить ему глазки и тихо петь фривольную песенку. Из конторы вышел строгий молодой писарь и позвал профессора к приставу. Женщина явно расстроилась.
Пристав следственных дел Углегорский Устин Петрович занимал маленькую комнатку, в которой могли поместиться только письменный стол, два стула, узкий высокий шкаф и железный сейф. Одна половина окна была разбита и заклеена жёлтоватой тонкой бумагой. На жёлтом бумажном фоне окна красовался огромный пузатый кактус, усеянный маленькими кактусами-бородавками. В кактус был воткнут чёрный карандаш и булавка.
Мебель в кабинете была из светлого дерева, полированная, столешница изрезана вдоль и поперёк, словно пристав оборонялся здесь с ножом от посетителей. Но скорей всего, пристав резал на столе хлеб, окорока и колбасы, так как в данный момент в комнате витал острый аромат свежего копчёного окорока, только что снятого с коптильни.
Углегорский развалился за столом и сыто, счастливо улыбался. Алексей Платонович вспомнил, что он уже два дня из-за болезни ничего не ел и в животе у него заурчало. Ему стало неудобно и чтобы заглушить эти ЖИВОТные звуки, – громко поздоровался, снял шляпу и сел на свободный стул.
Устин Петрович продолжал молчать с сытым и мечтательным выражением на лице. Казалось, даже его рыжие франтоватые усики, задравшиеся вверх, - улыбались.
Алексей Платонович улыбнулся в ответ.
- Разрешите представиться: академик Санкт-Петербургской Академии профессор Милорадов.
Пристав Углегорский полусонно проворковал:
- Вы к нам на Сахалин по какому делу прибыли? Убийство? Разбой? Грабёж? Или надругательство над женщиной? У нас уже сидит один Академик. Он был самый удачливый московский вор, поэтому, наверно, попал к нам на Сахалин, - Устин Петрович довольно рассмеялся и улыбчиво продолжил: - А вы, профессор, наверно, хотите сразу на поселение выйти. С большим удовольствием. У нас в гимназии учителя арифметики нет, будете отбывать свой срок в самых райских условиях - при школе с двумя слугами-каторжанами. Можем к вам даже кухарку каторжанку приписать. Самую красивую и умную.
Милорадов растерянно пробасил:
- Извините, сударь, вы меня не так поняли. Я вольный, профессор Милорадов, родственник мадам Виктории Золотко. Позавчера в нашем доме произошло отравление Ангелины Лопатиной и я хотел бы с вами поговорить на эту тему.
- Ах вы родственник Виктории! Вспомнил! Вернее, вспомнил, что я вас вчера так и не увидел, поэтому вспомнить не могу. Ваша жена сказала мне, что вас нельзя допрашивать потому, что вы при смерти… на ладан дышите. А вы, профессор, быстро ожили. Вот что значит наши профессора: их не задушишь, не убьёшь. Так зачем вы, профессор, соизволили пожаловать в нашу скромную каторжную обитель? Хотите признаться в убийстве Лопатиной?
- Нет, не хочу. Прошу покорнейше, любезнейший Устин Петрович показать мне полицейские дела, заведённые на двух людей, пропавших 1 апреля сего года: Серафима Серебренникова и Цветану Лепа.
- Не покажу. Это государственная полицейская тайна. Я не имею права никому показывать тайные дела, - нахмурился Углегорский и положил жилистые кулаки на изрезанную столешницу.
Профессор задумался и постучал кончиками пальцев по израненному столу. За бумажным окном громко раскатисто засмеялись мужчина и женщина. Жандарм прикрикнул на них из-за стола, и вновь настала тишина с треньканьем синицы.
Пристав с усмешкой ждал продолжения разговора. Он желал увидеть, как будет выкручиваться профессор и как между ними будет происходить борьба, в которой конечно же победит пристав Углегорский.
После плотного ужина с окороком и рюмочкой самогона, принесённого кумом Максимом, у которого сегодня именины, Устину очень хотелось поговорить, посмеяться, подурачиться - особенно с профессором. Не каждый же день к нему в кабинет приходит профессор, тем более – настоящий, столичный. Приставу очень льстило, что сейчас профессор будет упрашивать его, а он может отказать или согласиться. Смотря по обстоятельствам. А обстоятельства бывают разные.
Пристав улыбался и ждал продолжения. Профессор шестым чутьём понял, что надобно приставу, но упрашивать его не хотелось. Алексей Платонович хотел есть, хотел быстрее добраться до кровати, поэтому он пошёл ва-банк и приказным тоном спросил:
- Значит, сударь, вы утверждаете, что не покажете дела?
- Утверждаю, не покажу! - насмешливо и нахально улыбнулся Устин.
- Что ж, тогда придётся передать его высочеству государю императору Александру, что пристав Сахалина Углегорский противится его царской воле…
Устин Петрович побелел лицом, вскочил со стула и прижал руку к широкой груди:
- Да я не противлюсь! Я за государя всей душой, всем телом, всем... всем своим человеческим существом… Да я жизнь за государя и отечество положу… И не раз чуть не положил эту мою несчастную жизнь. Знаете, сколько раз меня хотели убить контрабандисты на этой трудной опасной службе. Пять раз! Десять! Со счету сбился! Еле выжил!
Алексей Платонович невольно улыбнулся и добродушно пробасил:
- Я рад за вас. Вот что значит наши полицейские – их не задушишь, не убьёшь. Пожалуйста, садитесь, сударь, в ногах правды нет.
Пристав сел, склонился к профессору и таинственно прошептал:
- А вы, значит, действительный тайный советник?
- Хм-м-м… Я, НЕ действительный тайный советник.
- Это что же, новый чин ввели? Не знал… Хотя, я слышал кое-что об этом. Но пока государево нововведение дойдёт до нашего забытого Богом Сахалина, тридцать три года пройдёт. Значит, вы тайный профессор, НЕдействительный советник… Я рад служить вам и государю! Что пожелаете, ваше сиятельство?
- Я пожелаю два дела: Серебренникова и Лепа, - сдерживая улыбку, таинственно прошептал Алексей Платонович.
Углегорский вскочил, кинулся к сейфу, затем резко остановился, повернулся к профессору и с несчастным лицом развёл руками:
- Не могу показать - хотел бы, но не могу. 12 апреля сего года у нас сгорела вся полицейская контора и сейф тоже. Эта контора уже новая, как новенький алтын.
- И сейф сгорел? – удивился «тайный» профессор.
- Видите ли, ваше сиятельство, мой сейф был деревянный и железный.
- Деревянно-железный? Впервые о таком слышу.
- Поверьте мне: сейф был очень-очень хороший, крепкий – дубовый, обитый самым крепким железом - по трём сторонам, и только одна деревянная сторона была прибита к стене конторы. На сейфе было три самых крепких замысловатых замка, сделанных самым лучшим мастером – каторжником Томским. Он медвежатник, сидит у нас за взлом сейфов.
И вот так случилось, – 12 апреля ночью с неба слетела в море яркая-преяркая звезда. А через час, случайно, а может, от искры этой звезды, сгорела наша полицейская контора и сейф вместе с ней. Вынести сейф мы не смогли, здание вспыхнуло, словно спичка. После пожара от сейфа осталось три железных стены с гвоздями и три замка. Замки целые, почти новые. Я их на новый сейф поставил, вот на этот… Он тоже деревянный. Вы, ваше сиятельство, пожалуйста, передайте государю, что нам надо бы новый сейф купить. Чтобы весь железный был. А то я от страха за всякие пожарные обстоятельства все дела домой ношу. Ведь дома, если пожар случится, я их сразу из огня вынесу. Вы, ваше сиятельство, царю мою нижайшую просьбу о железном сейфе передадите?
- Обязательно передам. Ладно, раз деревянный сейф сгорел и остались только крепкие замки, расскажите сами, что вы тогда в апреле выяснили при опросе свидетелей?
- А ничего я не выяснил. Эта фальшивая слободка… простите, эта Длинная улица мне всю голову заморочила. Никто ничего не видел, никто ничего не знает, а может, и правда они ничего не знают. Мучился я с ними мучился, и никакого толку. А как вы к нам приехали, так сразу все и нашлись. А с другой стороны, почти сразу после вашего приезда бабушку отравили. Тёмное там дело, ох, тёмное…
- А что вы сами думаете обо всём этом?
- Я думаю: Серафим и Цветана давно мертвы и лежат на дне Татарского пролива. А Лопатина знала кто убийца, поэтому её и убили. Кроме того, я думаю, теперь и вам надо опасаться за свою жизнь. А ещё лучше – уезжайте быстрее отсюда. Мы-то уже привыкшие. Весь Сахалин в каторжанах, взглянешь налево – женоубийца, взглянешь направо – мужеубийца, впереди - аферист, за спиной – бомбист.* И ничего, живём, радуемся жизни, а вы люди столичные, непривыкшие.
Ещё у меня такие мысли были. Цветана убила Серафима и уплыла. Или Серафим убил Цветану и теперь сидит в тайге, в скиту. Из Троицкого скита в мир никогда не выходят, и их никто не видит. Кто туда уходит, пропадает навек.
- А какие мотивы у Серафима и Цветаны, чтобы убивать друг друга?
- Начну с Цветаны. Она очень хотела выйти замуж за Савву, а Серафим был против. Если бы она убрала Серафима и кухарку Зинаиду, то могла бы выйти за Савву. Савва был бы не против. У нас с дамами проблема.
- Но Зинаида-то жива, пропал только Серафим, - уточнил профессор.
- Вот это загадка. Если бы и Зинаида пропала, то это было бы выгодно Цветане. Пойдём дальше. Серафим ненавидел Цветану и готов был убить её, чтобы она не вошла в их дом. Впрочем, старик и Зинаиду ненавидел, но она жива. Опять загадка.
- Возможно, есть кто-то третий, кому надо было убрать и Серафима, и Цветану. Кто бы это мог быть? Вы знаете?
- Не знаю такого. Они там все живут дружно и если кого-то там и хотят все убить, то это Непомнящего Демьяна. Он всем улыбается и на всех доносы пишет.
- А что вы думаете насчёт убийства Ангелины. Кого вы подозреваете?
- У меня две идеи. Или Ангелина что-то знала о пропаже Серафима и Цветаны. Или её убили из-за денег. Дело в том, что Лопатиной три месяца назад привалило наследство. Бывший каторжанин Андрей Кошевой оставил своей прежней романической любви кругленькую сумму и хороший дом на окраине Александровска. Ангелина тут же переписала всё это наследство Весне, так как Вася и так богатый жених. А Ягоде бабушка ничего не оставила, потому что эта девица обижала Васю и отказалась выйти за него замуж.
________________________
* Террорист с бомбой
- Вы знаете, о чём думала бабушка?
- Бабушка сказал это Зинаиде, а она мне.
- Значит, пойдём дальше. Тихомир мечтает выдать Весну за Сергея Серебренникова, а Ягоду за Васю. Но Весна любит Егора Рыбакова, а Ягода отказалась выйти за Васю. Поэтому, пока я буду копать в этом романическом наследственном направлении. Ангелина Лопатина деньги из банка забрала и где-то спрятала. Она не доверяла банкам. Её муж однажды потерял крупный вклад в Севастопольском коммерческом банке.
Но я думаю, скоро эти деньги найду. Если кто-то с улицы Длинной разбогатеет или соберётся уезжать с Сахалина, я сразу об этом узнаю. У нас чихнуть на одном конце острова нельзя, чтобы на другом не сказали: «На здоровье». Поэтому, поимка убийцы Лопатиной вопрос времени.
Вообще-то, я уверен, – все эти убиения, исчезновения и отравления – из-за женщины. У нас очень тяжело с женщинами. Почему-то все каторжане в основном мужчины. Вот и происходит тут любовное неравенство. Даже самая старая страшная баба у нас имеет по десять женихов. Выбирай кого хочешь. К примеру, в селении Вальзы сорок один мужчина и ни одной женщины.
- Я слышал, у Цветаны был любовник. Вы знаете кто он?
- Знаю, это фельдфебель Фёдор Фирсов. Кстати, этот Фирсов дезертировал из армии и объявлен в розыск. Хотя, зачем он сбежал, непонятно. Федор отслужил свой срок и спокойно мог уволиться из армии, а вместо этого неожиданно исчез. Даже вещей своих не забрал. Вышел из гарнизона и не вернулся.
- Возможно, его тоже убили?
- Возможно, но трупа его никто не видел, поэтому считается - он жив, хотя и лежит на дне моря.
- А с кем дружил Фирсов?
- Его ближайший друг поручик Бек-Карачаев.
- Как мне его можно найти?
- Идите в военные казармы. Гарнизон на соседней улице. Во второй казарме его найдёте. Если, конечно, Бек-Карачаев с солдатами на заготовку дров не уехал.
- И ещё, Устин Петрович, я хотел спросить у вас: как мне найти айно, который видел Серафима в Троицком скиту?
- Этого я не знаю. Где же я буду его искать. Айно в тайге живут, и даже если его увижу, – ни за что не узнаю. Для меня все айно на одно лицо, так же как и мы для них.
- А как вы записали его имя, когда он приходил к вам с сообщением. Или вы не записали?
- Конечно, я записал имя. Я всё делаю, как положено.
- И как вы записали его имя?
- Он назвался Кит Корсаков.
- Почему Кит Корсаков?
- Несколько лет назад доктор Корсаков с отцом Ираклием посетили несколько селений айно. Отец Ираклий крестил их, а Корсаков лечил и вылечил довольно много больных. В знак уважения все эти айно взяли фамилию Корсаков. Теперь у них есть Кит Корсаков, Олень Корсаков, Ворон Корсаков, Медведь Корсаков, а женщины Бабочка Корсакова и Акула Корсакова. В общем, всё, что у нас в море плавает, в небе летает, в тайге бегает – все Корсаковы. Конечно, имена айно звучат на их языке, но мы записываем их по-русски. Некоторые имена не выговоришь и не запишешь. Потом, одна путаница. Один писарь записал так, другой эдак, а потом и сама мама айно это имя не узнает.
- И еще: я бы хотел узнать имена друзей Цветаны и Серафима.
- У Цветаны все друзья моряки, а они вам ничего не расскажут, только морду набьют. А Серафим дружил с раскольником ростовщиком Афанасием Богдановым. Он на Солдатской живёт, за казармами, в пятом доме от казармы. Мне Богданов ничего не рассказал, может, вам что-то расскажет.
Профессор задумался, какой бы ещё задать вопрос. Углегорский вытащил из письменного стола железную американскую сигаретницу, достал тонкую белую папироску и предложил:
- Желаете папироску?
- Спасибо, я не курю.
- Зря не курите. Говорят, для здоровья очень полезно. Я как заболею - всегда курю. Очень хорошо помогает, все болезни отгоняет. Ваше сиятельство, я вас знаете, о чём спросить хочу. А какой из себя царь?
- Обыкновенный.
- Хм-м-м.. А вы с ним дружите?
- Скажем так – изредка общаюсь. Хотя, я больше общаюсь с братом царя. Он любит историю, мы с ним собираем исторические экземпляры для исторического музея. Иногда и царь заезжает в Исторический музей. Его тоже интересует история.
- И вы с самим царём разговариваете! – восхитился пристав.
- Царь, такой же человек, как и мы, простой в общении.
- Нет, не такой, как мы. Если бы я был царём, я бы здесь не сидел, - Устин Петрович обвел свой крохотный кабинет печальным взглядом.
В комнату заглянула кухарка Саввы, полная грудастая Зинаида. Она стрельнула карими глазками на мужчин и задорно улыбнулась.
Увидев её, Углегорский расцвёл:
- Заходи, моя рыбонька, заходи. Давненько я тебя жду, змейка ты моя драгоценная.
Зинаида вошла в кабинет и заиграла хитрыми глазками.
- Да всё некогда, Устин Петрович, всё некогда: то борщ мешает прийти, то каша, а так хочется на такого прекрасного мужчину посмотреть, как Устин Петрович.
Пристав мгновенно приосанился и погладил рыжий ус. Затем он подскочил к окну, открыл его и крикнул:
- Антон, проводи профессора до казарм и вызови ему Бек-Карачаева, и коляску сейчас же профессору найди. Негоже другу самого царя ходить пешком.
Последние слова пристав прокричал на весь Александровск. Профессор еле сдержал улыбку, сердечно поблагодарил Углегорского и вышел из кабинета, постукивая тростью. Пристав и кухарка посмотрели ему вслед, затем повернулись друг к другу и словно заговорщики улыбнулись…
30 глава
Алексей Платонович вышел на крыльцо. Жёлтая коляска Золотко уже была отремонтирована и стояла у крыльца. Артём дремал на козлах, не отпуская вожжи. Жандарм Антон, примерно шестнадцати лет, лицом очень похожий на пристава Углегорского, уже сидел с ружьём в коляске и горделиво поглядывал на окружающую толпу. Рыбка неспешно щипала придорожную травку и мотала головой, отгоняя мух.
Профессор сел в коляску, она странно дрогнула, но всё же выдержала вес профессора. Артём проснулся, зевнул и бесстрастно спросил:
- Куда прикажете, ваше высокоблагородие?
- Вижу, я уже повышен в чине. Спасибо, сударь. В казармы, - добродушно улыбнулся Алексей Платонович.
Артём неспешно натянул вожжи, и коляска неторопливо двинулась по дороге. Жандарму Антону Углегорскому очень хотелось поговорить, и показать всем окружающим, что он на самой короткой ноге с петербургским профессором, о приезде которого знала каждая александровская собака, но до сего дня никто не видел.
Антон широко улыбнулся и, наклонившись к Милорадову, доверительным тоном спросил:
- А зачем вам нужен поручик Бек-Карачаев?
- Поговорить надо, - неопределённо ответил Алексей Платонович.
- Понимаю, понимаю – это секретная военная миссия. Вы, наверно, от генерал-губернатора Кириллова? Он к нам через месяц приедет. Но я вам сразу скажу: Бек-Карачаеву можете доверять. Они с Фирсовым строили здесь первые казармы. Многие тогда померли в этом диком краю. Из первых войсковых, – только они и остались. У нас часто армяне и грузины называют себя черкесами, но Бек-Карачаев – настоящий черкес!
Профессор молчал и слегка улыбался – в коляске боль стала отступать. Жандарм понял его сдержанную улыбку как поощрительную и продолжил рассказывать о забавах и шутках офицеров Александровского поста. Некоторые из них были действительно смешные и профессор заразительно смеялся.
У ворот гарнизона стояли двое часовых. Солдаты вытянулись во фрунт, с выпрямленными спинами, но так это казалось только со стороны дороги. Подъехав поближе, профессор увидел: спины часовых были плотно прижаты к воротам, чтобы легче было стоять.
Антон соскочил с коляски, часовые отпрянули от стены и действительно встали во фрунт. Жандарм поговорил с солдатами и один из них, открыв калитку в воротах, ушёл в казармы.
Солдат скоро вернулся, открыл ворота, коляска въехала в гарнизон и остановилась у одноэтажной длинной бревенчатой столовой с открытыми настежь окнами.
Жандарм вновь ловко молодцевато соскочил с коляски и побежал искать Бек-Карачаева. Ружьё он оставил на хранение профессору. Артём сошёл с козлов и тоже пошёл в казарму.
Молодой высокий солдат лениво красил входную дверь столовой небесно-голубой краской и печальным тоскливым, довольно красивым басом напевал разрозненные обрывки песен:
- «Десять девок, один я-я-я.
Куда девки, туда я-я-я…»
- «Ах, ты душечка, красна девица-а-а,
Мы пойдём с тобой, разгуляемся-а-а…
Мы пойдём, с тобой разгуляемся-а-а,
Вдоль по бережку Волги-матушки-и-и…»
- «Солнце всходит и заходит,
А в тюрьме моей темно-о-о.
Дни и ночи часовые,
Да э-э-эх! Стерегут моё окно-о-о…»
«Позарастали стёжки-дорожки-и-и,
Где проходили милые ножки-и-и,
Позарастали мохом травою-ю-ю,
Где мы гуляли, Зина, с тобою-у-у-у»…
Слушая печальные заунывные песни солдата, Алексей Платонович посмотрел на небо. В вышине собирались грозовые серо-фиолетовые низкие тучи, похожие на неповоротливых китов не только цветом, но и формой. Но ещё были видны между ними просветы ясного неба. В одно из этих лазурных окон несмело заглядывало солнце и бросало свои веерообразные лучи на Александровский гарнизон.
В гарнизоне шла суетливая жизнь - все готовились к приезду генерал-губернатора Кириллова. Солдаты красили, белили, подметали, раскапывали, закапывали и сажали у штаба – под осень – яркие тропические цветы. На плацу маршировала рота, и лысый румяный ротный командир истерично материл тех, кто выбивался из строя. Алексею Платоновичу стало жаль солдат.
Измотанная, замуштрованная рота, еле волоча ноги ушла, и на плац дружной толпой вышел оркестр из молодых солдат.
Капельмейстер тоже был молодым солдатом. Курносый дирижёр подождал пока музыканты встанут в два ряда в шахматном порядке, гордо выпрямил спину, краем глаза посмотрел на незнакомца, по виду высокого чиновника с материка (местных, он знал, как свои пять пальцев), и браво взмахнул самодельной палочкой.
Оркестранты начали бравурный военный марш, но через минуту ноты самодеятельных музыкантов разбежались в разные стороны. Некоторые из музыкантов, всё же пытались вернуться в бравурный нотный строй, постарались даже соответствовать взмахам дирижёрской палочки, но их музыку перебивали неумелые, отрывистые, падающие вниз звуки совсем уж неумелых музыкантов.
Капельмейстер какое-то время пытался вернуть всех в единый музыкальный ритм, затем разозлился и швырнул дирижёрскую палочку в маленького, щуплого веснушчатого трубача, стоявшего с краю.
Тот попытался увернуться от палочки: резко наклонился в сторону и треснул трубой в лицо тромбониста слева. Сердитый тромбонист двинул кулаком трубача и трубач упал на плац. Оркестр мгновенно разбежался в разные стороны и солдаты, весело переговариваясь, стали дожидаться пока трубач поднимется с земли. Из разных концов гарнизона послышался смех.
Маленький трубач не спешил подниматься. Он перевернулся на спину и стал трубить в небо, в широкий лазурный просвет между серыми грозовыми тучами. Издали казалось: веерообразный столб света направлен прямо в его трубу.
Капельмейстер нервно бегал вдоль рассыпанного строя, грозил музыкантам гауптвахтой и отправлением в самые дикие дремучие посты.
Оркестр, пряча усмешки, вновь встал в строй и снова попытался сыграть бравурный марш. Марш получился печальным и больше напоминал какофонию.*
Трубач продолжал весело трубить, перебивая печальные звуки оркестра. Капельмейстер выхватил у него трубу и хотел ударить ею лежащего музыканта. Но трубач ловко откатился в сторону и дирижёр со всего маху треснул трубой по земле. Труба развалилась на две части. Одна из них осталась в руках капельмейстера вместо дирижёрской палочки. Со всех концов военного поста раздался оглушительный хохот.
Из-за угла казармы медленно выехал верхом на лошади офицер в белых перчатках, и смех стал стихать. Всадник был среднего роста, сухой, жилистый, очень сильный. Его смуглое лицо с тонким горбатым носом, большими чёрными глазами и маленькими холёными усами было мужественно и красиво.
Под ним была высокая лошадь шоколадной масти с коротким, подстриженным по-английски хвостом. Лошади хотелось бежать, всадник сдерживал – она горячилась, нетерпеливо мотала тонкой лоснящейся шеей и часто перебирала тонкими мускулистыми ногами.
Офицер подъехал к коляске и, не слезая с лошади, сверкнул белоснежными зубами:
- Поручик Бек-Карачаев. Ещё пять минут и вы бы меня не поймали. Мою роту отправляют на заготовку дров. Приезд генерала – важная история, но генералов у нас много, а дров мало, - поручик насмешливо улыбнулся и профессор с той же насмешливой улыбкой кивнул головой. Он тоже считал, что генералов слишком много и они, в отличие от лошадей, всегда найдут, где прокормиться и пригреться.
Милорадов представился и спросил:
- Сударь, мне хотелось бы поговорить с вами о фельдфебеле Фирсове.
__________________________________________________
* Сумбурное, хаотическое нагромождение звуков
- Он нашёлся? – вскинулся поручик, и шоколадная лошадь, играя боками, затанцевала под ним.
- Нет, к сожалению не нашёлся. Я бы хотел узнать, куда уехал фельдфебель Фирсов. Что вы знаете об его исчезновении? Вы видели, как он уезжал?
- Хм-м-м… - Бек-Карачаев нахмурился и пристально, изучающее посмотрел на профессора.
Откуда-то вынырнул жандарм Антон и с простоватым добродушным лицом угодливо пояснил:
- Господин поручик, профессора Милорадова к вам прислал мой батя, пристав Углегорский. Он приказал помочь профессору.
Жёсткие черты Бек-Карачаева немного разгладились. Он провел рукой по черным усикам, взглянул на небо и твёрдо сказал:
- Я ничего не видел. Мне об отъезде Фирсова рассказал портовый сторож Денис Долин.
- А почему вы раньше об этом приставу не сообщили?
- Долин рассказал мне это по секрету и просил никому не говорить. Я решил молчать. Всё равно выходит - Федор дезертировал. Поэтому, разницы нет, куда он сбежал: в Индию или Черногорию – от этого ничего не изменится. А потом у меня была одна мыслишка. Мне кажется, Фёдор никуда не сбежал – он где-то здесь на острове и скоро вернётся. Поэтому, при возвращении Фёдор всегда может сказать, что заблудился в тайге, – еле выбрался. Или вышел на лодке в море, попал в шторм и болтался в океане. А там плавать можно и месяц, и три года. Тогда ему не грозит никакое наказание за дезертирство.
- А почему вы думаете, что Фирсов здесь на острове?
- Потому что я знаю Фёдора. Мы с ним вместе пуд соли съели. Он не мог дезертировать. К тому же, он мог в любое время уволиться в запас. Да и проститься с друзьями бы не забыл.
- Вы думаете, – Фирсов не мог всё бросить и неожиданно уехать с Цветаной?
- Мне трудно сказать… Хотя, всё может быть. Вдруг произошло что-то невероятное и ему срочно понадобилось уехать. Ведь Фёдора здесь ничего не держит. Его жена полгода назад умерла, оба сына переехали во Владивосток, и тут появилась Цветана. Он очень к ней привязался. Цветана напоминала ему его жену, они чем-то похожи. Впрочем, не хочу гадать, что он думал – я всё сказал и больше ничего не знаю. Миль пардон, мсье, я тороплюсь. Меня ждут. Нам ещё надо добраться до места, а скоро, я чую, начнётся гроза.
Бек-Карачаев натянул поводья, толкнул шенкелями, и застоявшаяся лошадь стрелой рванулась к широкой, идеально ровной дороге между казармами. Горделивый красивый черкес мчался прямо в центр веерообразного солнечного столпа, и вид этой картины завораживал.
Невесть откуда появился кучер, и профессор, морщась от тянущей боли в ноге, пробасил:
- В порт, желательно побыстрее. К сторожу Долину. Говорят, скоро начнётся гроза.
31 глава
В порту тоже готовились к прибытию генерал-губернатора. У въезда в порт два десятка каторжан строили деревянную триумфальную арку. Тот, кто её задумал, был озабочен поистине наполеоновскими планами. Своими размерами арка пыталась уподобиться той триумфальной арке, которая была построена в Москве к победе русской армии над Наполеоном.
Внутри маленького порта десятки каторжан красили, белили, чистили, закапывали, ровняли, подметали… В общем, жизнь доселе тихого и маленького, большей частью безлюдного порта - била фонтаном.
Жёлтая коляска остановилась у деревянной конторы пристани, выкрашенной в красно-бело-синий цвет, и полсотни каторжных, одни в халатах, другие в куртках или пиджаках серого сукна, сняли перед профессором серые выцветшие фуражки.
Из открытого окна конторы слышалась тихая, заглушаемая стуком и бряцанием чего-то железного, ария из оперы «Борис Годунов». Поющий имел хороший голос, но безбожно фальшивил. Сходить с коляски, тревожить ногу не хотелось, и Алексей Платонович попросил Артёма позвать к нему из конторы хоть кого-нибудь.
Кучер лениво слез с козлов, неторопливо вошёл в контору, через три секунды вышел на крыльцо и беспомощно развёл руками:
– Никого нет, ваше высокоблагородие. Все готовятся к приезду генерал-губернатора.
- А ты знаешь, где находится сторож Денис Долин?
- Никак нет, не знаю.
Из окна конторы послышалась ария царя Бориса Годунова. Человек с Сахалина и царь Борис жаловались на свою горькую судьбину. Алексей Платонович вздохнул, осторожно вышел из коляски и направился в контору.
В узком длинном коридоре худой, лысый, болезненного чахоточного вида каторжанин лет тридцати пяти ползал на коленях с мокрой тряпкой и драил деревянные некрашеные полы. Каторжная фуражка без козырька лежала около железного ведра, наполненного грязной водой.
Каторжанин увидел профессора, замер и сменил арию. Теперь он фальшиво запел арию князя Игоря. Алексей Платонович остановился около уборщика и вежливо спросил:
- Сударь, я могу здесь поговорить с начальством?
Мужчина медленно поднялся с пола и замер с тряпкой в руках.
- Никак нет, не можете! Никого нет!
- Тогда я бы хотел поговорить с вами.
- Не можете! Всё начальство в порту, готовятся к приезду генерал-губернатора. Ищите их там, - отрезал каторжанин и шмыгнул носом.
- Милостивый сударь, может, вы мне скажете: где я могу найти сторожа Дениса Долина? – упорствовал Милорадов.
- Откуда я знаю? Я за ним не хожу. Мне Долин не докладывается – где он болтается от безделья в безлюдном порту. Я тут никто и зовут меня никак. Это я раньше был всем – я был царём в Мариинском театре!
- Вы пели? – поразился Алексей Платонович.
Каторжанин горделиво поднял голову и упёр мокрые грязные руки в бока.
- Я был главным суфлёром! Каких людей я видел! Царей и королей! Принцев и принцесс! Генералов и адмиралов! Всех лучших людей мира я видел в нескольких метрах от себя! А теперь… здесь, на Сахалине, полы мою. А ведь когда-то я имел точно такой же костюмчик как у вас… Эх! И всё из-за этих певичек, - зло закончил каторжанин и с остервенением бросил тряпку на пол. На шоколадного цвета брюках профессора появились мокрые пятна.
Алексей Платонович достал из кармана сюртука бумажник и подал несчастному суфлёру рубль.
Каторжанин взял деньги с чувством собственного достоинства, положил в карман грубых холщовых грязных штанов и его голос немного потеплел:
- Премного благодарен, сударь, за сочувствие к униженным и оскорблённым. Пути господни неисповедимы. Все могут оказаться на моем месте. Может случиться так, что когда-то и я подам вам в тяжелый каторжный день руку помощи. Помню, когда была коронация государя на трон, я… - суфлёру явно хотелось поговорить, но Алексей Платонович прервал:
- Многоуважаемый сударь, извините, но мне тяжело долго стоять. Скажите, пожалуйста, где я могу найти сторожа Долина?
- Долина? А зачем вам этот лодырь? Может, я вам скажу то, что вам надо.
- Прошу прощения, но мне нужен - именно сторож Долин.
- Идите к киту, Долин там, - горько вздохнул мужчина.
- К киту? А где кит? В море? – удивился Алексей Платонович.
- Около атласа, - хмуро пояснил мужчина и кашлянул в кулак.
- Какого атласа?
- Вы что, только приехали? «Атлас» - это голландский корабль, что на прошлой неделе в тумане налетел на наши камни. В тот вечер было две беды: русский непроглядный туман и голландский капитан, который был пьян в драбадан. Теперь его «Атлас» безнадёжно испорчен. Хотя, наши каторжане смогут его починить. А вот голландские не починят! - в глазах чахоточного каторжанина сверкнула гордость за сахалинских умельцев.
- Сударь, а в какую сторону идти к «Атласу»? Налево или направо? – спросил профессора, не желая с больной ногой обходить весь порт.
- Идите прямо, - хмыкнул каторжанин. Он показал рукой в сторону моря, сел на мокрый пол, обхватил руками голову и горько зарыдал. Столичный модный вид незнакомца без единой пылинки и морщинки рвал ему сердце. Всего год назад и он в этаком виде вышагивал с певичкой Мариинского хора по Невскому проспекту. А теперь…
Алексей Платонович расстроенным голосом спросил:
- Сударь, извините меня, если я вам мешаю работать. Но если я пойду прямо по вашей руке, то войду в море.
Каторжанин вытер слёзы грязной ладонью и показал рукой на дверь.
- Идите прямо туда. Там склад, за складом кит, за китом «Атлас». Смотрите вверх в небо, за складом виден маяк, так что не заблудитесь – идите на маяк. Самое главное – бегите от женщин, иначе мы будем вместе с вами на краю земли мыть полы…
Суфлёр надрывно закашлял, из лёгких вырвался страшный свист, в уголках синеватых губ появилась кровь…
Алексей Платонович подал суфлёру ещё один рубль и вышел из конторы в совершенно разбитом душевном состоянии. Теперь боль в ноге не казалась такой ужасной.
Коляска стояла пустая. Артём вновь куда-то ушёл и профессор, желавший добраться до кита на коляске, поковылял к киту…
За длинным бревенчатым портовым складом с окнами-бойницами, на каменистом берегу лежали кит и голландский корабль «Атлас».
Вокруг окровавленного кита, больше напоминавшего огромную груду мяса, летали стаи крикливых чаек, бродили собаки всех мастей и толпа людей с топорами, острыми длинными ножами, корзинами, вёдрами и мешками. Судя по одежде, здесь были и каторжане. Люди, смеясь и возбуждённо разговаривая, вырезали из кита куски мяса и забивали ими всё что можно. Один из каторжан складывал отрубленные куски в свой пиджак.
Собаки носились под ногами людей, слизывая кровь и жадно хватая упавшие куски. Одна из собак, большая и мохнатая, вывалялась в луже китовой крови, и вид её был непередаваемо страшен, хотя пёс вполне мирно отгрызал от кита кусок мяса рядом с семилетним мальчишкой с длинным ножом. Жандарм Антон был уже здесь и тоже присоединился к всеобщей заготовке мяса.
Около кита стояла безрессорная линейка, и четыре каторжанина сноровисто загружали в неё мясо для тюрьмы. Надзиратель сидел на козлах, курил трубку и весело командовал погрузкой…
Небо неожиданно нахмурилось, море посерело. Профессор хмуро взглянул на всё это кровавое месиво и, чтобы перекричать людской гул, позвал сторожа Долина.
От кита отошёл невысокий плечистый старик с седой окровавленной бородкой и в окровавленной одежде. В красных руках он держал окровавленный же топор. Старик подошёл к Алексею Платоновичу и пробормотал беззубым ртом:
- Чего изволите, ваше благородие? Тоже хотите мяса. Так я вам сейчас нарублю, - Денис шутливо взмахнул кровавым топором перед лицом профессора и тот непроизвольно отшатнулся.
- Сударь, мне ничего не нужно.
- А зачем тогда звали? - удивился сторож и весело продолжил, - а я вас сразу узнал - вы профессор. Я вас видел в порту, когда вы приехали на «Байкале» и с Артёмом шли к коляске.
- Это китобои добыли? – профессор махнул рукой в сторону кита.
- Нет. Он сам выбросился на берег – два часа назад. У нас все дружно гадают: почему киты это делают? Вот вы, профессор, скажите мне: почему они выбрасываются. Киты тоже с ума сходят?
- Не знаю. Сам всегда этому удивляюсь.
- Так вы же профессор! Или вы не настоящий профессор?
- Я настоящий профессор истории. А киты это животные. У них свои профессора.
- Ещё есть китовые профессора? Может, и волчьи профессора есть? И медвежьи есть, и змеиные? Враки, однако, это, – хрипло засмеялся Долин.
- Профессора бывают разные. Вот вы портовый сторож и всё знаете про порт, другой сторож сторожит полицейскую контору – и всё знает о полиции, а третий Академию наук сторожит.
- Однако, наверно, самый умный сторож – из Академии наук. А я всегда думал, что профессор это тот, кто знает всё на свете, - Денис с расстроенным лицом оглянулся на быстро уменьшающиеся остатки кита и торопливо продолжил, - а зачем вы меня позвали?
- Сударь, скажите, пожалуйста: вы сами видели как фельдфебель Фирсов и Цветана Лепа отплывали из порта.
- Нет, я не видел, - покачал головой Долин и с несчастным лицом оглянулся на кита.
- А мне поручик Бек-Карачаев сказал, что это вы ему сказали об отъезде Фирсова и Цветаны.
- Я ничего не скажу, мне велели никому об этом не говорить.
- А меня послал к вам пристав Углегорский. Давайте съездим к нему в контору? А может, вы мне быстро ответите и пойдёте к киту.
- Устин Петрович послал? Хорошо… тогда скажу. Мне про Фирсова и Цветану Артём сообщил. Это он Лепу видел, когда она уплывала в свою Черногорию.
- Какой Артём? Фамилию скажите, – спросил профессор.
- Вы же с ним в порт приехали – это кучер мадам Золотко. Идите к нему и спрашивайте, только не говорите, что это я вам рассказал. Скажите, что узнали от другого человека.
- Благодарю за помощь.
Сторож вприпрыжку побежал к киту, размахивая окровавленным топором. Алексей Платонович отвернулся от кровавой тризны и побрёл по камням к конторе. Нога соскальзывала с влажных камней и острая боль пронзала ногу…
Артём сидел на козлах и дремал. Алексей Платонович залез в жёлтую коляску, коляска накренилась и кучер, проснувшись, полусонно пробормотал:
- Куда прикажете, ваше высокоблагородие? Опять в контору?
- Домой! Вернее, к Серебренникову, а потом домой. Желательно, чтобы даже это маленькое расстояние ты меня всё-таки, друг милый, провёз. Каждый шаг, как пытка.
Кучер согласно кивнул и тронул вожжи. Лошадь Рыбка тоже кивнула головой и неторопливо побрела в горку к недостроенной триумфальной арке. У арки не было ни одного строителя каторжанина, как видно все ушли к киту.
Алексей Платонович посмотрел на грозно потемневшее небо, на обезлюдевший скучный городок, надвинул на лоб шляпу и бесстрастно спросил:
- Артём, а почему вы мне не рассказали про Фирсова и Цветану?
- А вы меня и не спрашивали, - буркнул кучер.
- Но четыре месяца назад тебя спрашивал пристав. А ты молчал. Почему?
Серая спина Артёма поёжилась и он, немного помедлив, протянул:
- Меня Цветана попросила никому про её отъезд не рассказывать. Она не хотела, чтобы муж Мирослав, если он всё же вернётся домой, нашел её. Тогда он точно её убьёт.
- А почему ты Долину об этом рассказал?
- Мы с ним немного выпили, по бутылке на грудь, и я случайно проболтался. Вот самогон проклятый! – со страстью сказал кучер.
- А теперь расскажите, что вы видели и слышали.
Артём вздохнул и стегнул лошадь. Рыбка недовольно заржала и пошла быстрее.
- Ну чо там рассказывать…. Поехал я значит на фабрику. Фабрика мадам находится между портом и нашим домом. Около фабрики есть причал, к нему рыбаки пристают. Возле этого причала стояла рыбацкая шхуна, а на причале стояла весёлая Цветана.
Сначала я её не видел. Я задремал немного, Рыбка сама дорогу знает. А Цветана увидела меня и крикнула: «Прощай, Артёмушка! Больше мы никогда с тобой не увидимся! И проклятую свекровку я тоже больше не увижу. Я счастлива! Я теперь богатая, богаче мадам Золотко, и буду жить, как моя душа пожелает».
Я удивился и спросил её: куда она уезжает? Цветана ответила, что в свою Черногорию. А я говорю ей: а как же Ягода и Весна? А она в ответ: они девки на выданье, у них уже женихи есть, да и смотреть за ними есть кому, с ними остаются бабка Снежана и Тихомир. Я сразу подумал: а почему Тихомир с ними остаётся, если его уже два года как нет? Но не стал спрашивать, – какоё моё дело. Раз мать говорит, что Тихомир будет смотреть, значит, она лучше меня знает. Вот и всё: я поехал на фабрику, а Цветана помахала рукой дому, – он виден с того причала, – и запрыгнула на шхуну.
- А ты знаешь, чья это шхуна?
- Я эту шхуну не знаю. Не наша шхуна. К нам с материка иногда приплывают: то рыбу ловить, то товар какой-нибудь продать, то спирт привозят – у нас-то запрещено водкой торговать. Наверно, и эта шхуна спирт привезла, раз она не в порту остановилась, а у нашего причала. Наш причал двумя скалами прикрыт и с порта его не видно, и с нашего холма тоже. Зато лагуна у фабрики тихая, спокойная.
- А почему ты думаешь, что Цветана уехала с Фирсовым? Ты его видел?
- Не видел, это Цветана сказала: «Я Федю жду. Сейчас он придёт и мы уплывём в Черногорию».
- Выходит, Цветана пошла мыть полы, внезапно разбогатела и уплыла в Черногорию.
- Выходит так.
- А где она могла взять деньги?
- Не знаю. Я её не спрашивал. Значит, где-нибудь взяла. А может, Ангелина дала ей денег.
- А почему Ангелина дала ей деньги? За что?
- Не знаю. Бабушка добрая была, взяла и дала.
- Артём, а ты знаешь, куда исчез Серафим?
- Знаю.
- Где он?
- Серафим прислал письмо Савве, он ушёл в Троицкий скит.
- А фельдфебеля Фирсова знаешь?
- Никак нет, не знаю. Он фельдфебель, а я кучер.
- Я думаю, бабушку Ангелину отравили. Артём, как ты думаешь, кто её мог отравить?
- Не знаю.
- Но ты кого-нибудь подозреваешь?
- Никак нет, не подозреваю. Бабушка больная на голову была, наверно, ягоду перепутала. Бабушку все любили, её никто убивать бы не стал.
- Вы, сударь, всё рассказали? – пытливо спросил профессор.
- Так точно, всё рассказал. Я больше ничего не знаю.
- Тогда гони к ростовщику Афанасию Богданову. Пристав сказал, они с Серафимом дружили. Ты Богданова знаешь?
- Никак нет, не знаю.
- Что ты заладил: никак нет, никак нет. Скажи просто: не хочу рассказывать, - вздохнул Алексей Платонович.
- Точно так-с… Ничего не знаю. Я маленький человек.
Жёлтая коляска свернула к казармам и остановилась у дома № 5. Двухэтажный основательный дом почти скрывался за двухметровым забором. С улицы была видна только железная крыша, выкрашенная в серо-стальной цвет. Из трубы вился черный дымок. За прочными воротами осипшим басом загавкала собака, и только потом Алексей Платонович увидел на воротах чёрную железную табличку, где было белыми неровными буквами написано: «Осторожно. Злая собака».
Алексей Платонович не стал выходить из коляски. Артём медленно слез и постучался в калитку. Собака бросалась на ворота так, что казалось, – ещё немного и ворота падут на землю.
Неожиданно собака замолкла. В калитке открылась узкая прорезь и в ней появились цепкие серо-стальные глаза. Лица человека не было видно и серые, подслеповато моргающие глаза спросили:
- Чо надо?
Алексей Платонович пробасил:
- Сударь, я бы хотел поговорить с вами о вашем друге Серафиме.
- У меня нет друзей, - отрезал хозяин.
- А пристав Устин Петрович Углегорский сказал мне, что вы его друг.
- Я сказал: у меня нет друзей. А пристав мой враг. Чо вам ещё надо?
- Сударь, вы знаете, где сейчас находится Серафим Серебренников?
- Не знаю!
- Может, вы выйдете за ворота и мы поговорим, - предложил профессор, надеясь с глазу на глаз растопить сердце сурового Афанасия.
- Не выйду! Много тут ходит всякого сброда, который только и думает, как бы меня ограбить.
- Я профессор, академик Санкт-Петербургской Академии, и грабить вас не буду.
- У нас тут прошлый год один академик-каторжник купца Яковлева убил. Это не вы были?
- Нет, это не я. Я недавно приехал. Хм-м-м… я даже не знаю, как вас уговорить ответить мне на простой вопрос: где находится ваш друг Серафим? Или скажите мне, что вы думаете по этому поводу. Ответьте, милостивый сударь, и я вас тотчас покину.
Богданов продолжал задумчиво моргать серыми глазами.
К воротам подошли Егора Рыбаков и два его брата-близнеца Михаил и Гавриил: невысокие, светловолосые, плечистые парни, подстриженные под горшок. Егор улыбнулся профессору как давнему знакомому, повернулся к прорези-оконцу и с досадой покачал головой:
- Ты что, Афанасий, своих не узнаёшь? Это профессор Милорадов, к мадам Золотко приехал. Он её близкий родственник, человек богатый, с самим царём дружит. Выходи на улицу, поговори с человеком.
- Не выйду. Серафима убили, а теперь и меня, разбойники сахалинские, хотите убить.
- Ты что мелешь, старый мерин! Серафим в Троицкий скит ушёл. Он записку Савве прислал.
- Вот когда увижу его в скиту, тогда поверю, - запальчиво сказал Афанасий.
- Так сходи туда, посмотри, поздоровкайся с ним. И нам расскажешь, - заржал Егор.
- Я туда не дойду – сил не хватит. А записке я той не верю.
- Ну и не верь, Фома неверующий. А нас впусти, я хочу у тебя денег занять.
- Не впущу и не займу.
- Почему? – вспыхнул Егор.
- Потому, - зло отрезал невидимый Афанасий.
- Я же тебе прежний долг почти весь отдал, - взмолился Егор.
- Вот когда весь отдашь, тогда и приходи.
- А мне срочно надо - на свадьбу. Срочнее не бывает!
- И мне надо срочно, чтобы ты всё до копейки отдал.
- Ах ты кулак житомирский! Правильно тебя сюда упекли, наверно, в Житомире сразу легче дышать стало, - крикнул рыбак.
- А ты, варнак ярославский, сюда за добрые дела попал? Убил помещика, отсидел свой срок, а теперь беленький стал!
- Не убивал я этого помещика! Это любовник его жены убил, а мы пришли наниматься, сидели во дворе, вот и пострадали!
- Все так говорят. Кого не спроси, все сюда невинно попали. Мне эти сказки можешь не рассказывать, я сам такие рассказывать умею. Я тоже своего дядю не грабил – он сам эти деньги потерял, а на меня свалил. Не дам я тебе денег, пока те до копейки не отдашь.
- Ну и подавись своими деньгами! - Егор со всей силы пнул до блеска начищенным яловым сапогом в калитку. Узкое оконце закрылось и за воротами зашлась лаем злая собака.
Михаил и Гавриил, не сговариваясь, подошли к калитке и тоже пнули её со всей силы. Собака загавкала ещё сильнее, во дворе послышалась брань ростовщика и братья весело рассмеялись.
Алексей Платонович предложил:
- Садитесь в коляску. Доедете с нами.
Егор печально вздохнул, посмотрел на небо и покачал головой.
- У нас ещё тут дела есть. Не дал Афанасий, так дадут другие. В Александровске ростовщиков, как собак нерезаных. И у них нет злых собак.
Братья рассмеялись. Егор посмотрел на вспыхнувший в сером небе маяк. Михаил и Гавриил словно по команде повернулись в ту же сторону. Сегодня маяк зажёгся намного раньше.
Братья попрощались, растянулись по всей дороге, запели весёлую песню и пошли в сторону маяка.
Алексей Платонович сообщил Артёму:
- К Савве. Быстрее, скоро гроза начнётся.
- Знаю, - буркнул кучер, и Рыбка неторопливо направилась домой.
32 глава
Неожиданно подул порывистый ветер. Взвившийся шейный платок ударил Алексея Платоновича по лицу и он заправил его в рубашку. Артём погнал Рыбку. Лошадь неслась упругим быстрым галопом, так что каштановая грива развевалась, холодный ветер свистел в ушах седоков. Свежий, морской, напоённый предгрозовым лиственным ароматом, – он порадовал профессора. Алексей Платонович подумал с удовольствием, что скоро вновь ляжет болеть в тёплую постель.
Быстро смеркалось. Рыбка споро поднималась на холм, и улица Длинная была видна как на ладони. У ворот дома Саввы стояли Весна и Сергей. Сергей был в модном чёрном двубортном сюртуке и в чёрной баварской шляпе с белым пером, которое было модно в столице пять-семь лет назад. Весна нарядилась как на праздник. В белой блузке, красной юбке и красной атласной косынке - она была чудо как хороша, особенно в этот серый унылый день.
Девушка крутилась на месте, вертелась, почти пританцовывала, теребя длинную медовую косу, – монисто ритмично позвякивало. Сергей что-то сказал ей, и она звонко заливисто рассмеялась. Из ворот дома Саввы вышла хмурая Марья с пустым деревянным ведром.
Увидев смеющуюся Весну, Рыбакова бросила ведро на землю и крикнула на всю улицу:
- Весна, ты вся в мамку! За Егора замуж собралась, а Серёге глазки строишь. Конечно, теперь ты богатая стала, наследство Ангелины получила и нос воротишь от моего сына. А вот бабушка Ангелина смотрит на тебя с неба и заберёт у тебя наследство за твоё коварство. Бесстыжая ты!
Весна не растерялась, и принялась звонко оправдываться:
- Я, Марья Михайловна, пошла к Зине золотых рыбок посмотреть, она меня звала, а с Сергеем я в воротах случайно встретилась. Не могу же от всех мужчин убегать, как только их увижу. Так меня сумасшедшей назовут.
- Смотри, веснянка, за двумя рыбками погонишься, ни одной не поймаешь, будешь как твоя мать по матросам шляться, - зло крикнула Марья, схватила ведро и пошла в дом.
Весна взбеленилась и вслед ей яростно крикнула:
- Да сколько же вы будете меня мамой укорять! Вот возьму и не выйду за вашего Егора! У меня женихов, как собак нерезаных.
Марья остановилась на крыльце и возмущённо отозвалась:
- Если человек не хочет что-то делать, он всегда найдёт предлог... Сейчас Егор придёт, я ему расскажу, как ты себя ведёшь, пока он деньги на свадьбу собирает.
- Не говорите, Марья Михайловна, - жалобно вскрикнула девушка, - я сейчас иду домой. Рыбок в другой раз посмотрю.
Весна убежала, позвякивая монисто. Серебренников смотрел ей вслед. Рыбка остановилась около ворот Саввы, фыркнула и покосилась влажным карим глазом на Сергея.
Сергей как будто куда-то торопился. Он провёл профессора в столовую, наказал Зинаиде напоить, накормить гостя и торопливо пояснил, что его ждут срочные дела. Серебренников хотел повидаться с княгиней, пока профессор прохлаждается у них дома.
В столовой царила полутьма. Около горящего подсвечника стояла стеклянная пятилитровая банка с двумя золотыми рыбками. Свет свечей мерцал, мерцала и чешуя золотистых рыбок.
– Добрый денёчек, барин профессор, - шутливо пропела Зинаида, одетая как всегда нарядно, в красно-зелёный сарафан и белую косынку с серебристой ниткой. Глаза её были подведены сажей, а губы накрашены свеклой.
Кухарка мельком взглянула на Алексея Платоновича и продолжила рассматривать золотых рыбок, плавающих среди двух веточек тёмно-зелёных водорослей.
- Добрый день, сударыня. Я бы хотел повидаться с Саввой Серафимовичем, - сообщил профессор.
Зинаида сверкнула карими глазами, вздёрнула высокую грудь и довольно рассмеялась:
- Давно меня никто сударыней не называл: всё Зина да Зинка. Садитесь, барин, к столу, у вас, наверно, ещё нога не прошла. В ногах правды нет… и в голове тоже нет, - задорно засмеялась кухарка и поправила на голове белую косынку с серебристой искрящейся ниткой.
Профессор сел на стул и с облегчением вытянул ноги.
Зинаида налила ему чай и восхищённо проворковала, глядя на рыбок:
- Смотрите, что мне Хиросима подарил – золотые рыбки! А правда, что золотых рыбок Бог с рая в море сбросил?
- Красивая легенда, но всё намного прозаичнее. Золотых рыбок вывели в Китае 2000 лет назад. Все виды золотых рыбок происходят от одной разновидности обыкновенного карпа, встречающегося в Восточной Европе и Азии.
- Какие китайцы умные – сделали золотую рыбку. И Хиросима тоже умный.
- Зинаида, а как вы разговариваете с Хиросимой? Вы знаете японский язык, или он знает русский?
- Никак мы не разговариваем. Я не знаю его язык, а он мой.
- А как вы поняли, что Хиросима умный?
- Э-э-э… Не знаю… А у него глаза умные и потом он всегда улыбается. Значит он добрый, и ещё он мне подарил золотых рыбок. Вот вы подарили своей жене хоть одну золотую рыбку? - лукаво спросила кухарка и постучала указательным пальцем по банке. Золотые рыбки юркнули в разные стороны.
- Хм-м-м… не подарил.
- Вот видите, вы, богатый профессор, а не подарили своей жене золотую рыбку, а мне Хиросима подарил целых две. Хиросима принёс мне рыбок и сказал: «Это вам, прекрасная царица Зинаида». И, между прочим, японский повар-аристократ подарил мне рыбок за просто так - за красивые глазки, - кухарка сверкнула карими очами, и на дне её зрачков заиграли лукавые золотистые смешинки.
- Сударыня, вы же не знаете японский, как вы узнали, что он сказал вам: «Прекрасная царица Зинаида?
- А мне Тихомир перевёл. Они пришли вдвоём.
- Значит, Тихомир знает японский?
- Вроде бы знает, но очень плохо. Он ещё только учит. У нас на Сахалине знать японский очень выгодно. Японским переводчикам отлично платят, а Тихомир решил стать богатым. Он хочет купить небольшой рыбацкий клипер и большой дом.
И вообще, профессор, что вы пристали ко мне с Хиросимой. Он очень хороший человек, и отстаньте от него. Артём мне сказал, что вы хотите засадить повара в тюрьму и Хиросима очень расстроился. Но мы его в обиду не дадим, так что обходите Хиросиму за семь вёрст. Мы все тут бывшие каторжане и друг за друга горой.
Одна Виктория тут белая ворона. А вы лучше, профессор, покушайте мой борщ, а то мадам Золотко совсем с ума сошла со своим омоложением – у неё одна рыба на столе. А я вам сейчас наваристый борщ налью со свиными шкварками и пампушками, - Зинаида вскочила, но профессор остановил её, хотя есть хотел, как голодный волк, и от одного слова «борщ» у него начались голодные спазмы:
- Не надо, сударыня. Я пришёл к Савве Серафимовичу по делу, хотел посмотреть то письмо, что прислал ему отец из скита.
- А зачем вам письмо! - подозрительно спросила кухарка.
- Хм-м-м… Я хочу найти там знакомые буквы, - пошутил профессор.
- Знакомые буквы? А вы, профессор, не все буквы знаете? Вы как-то мудрёно говорите, ничего не понимаю, - Зинаида нахмурила лоб.
- И не надо, сударыня, ничего понимать. Лучше позовите хозяина.
- Савва спит, но я его разбужу. Хватит ему спать, второй день спит, как тюлень. Как узнал, что Ангелину отравили, так теперь боится за стол садиться. Почему-то думает, что и я его отравлю. Вот дурачок! Сегодня утром он знаете, что натворил. Сначала собакам дал свой завтрак попробовать, и только потом сам стал есть.
- А как вы думаете, почему Савва Серафимович стал бояться отравления? – заинтересовался профессор.
- Я ничего не думаю и ничего никому не скажу, - печально вздохнула Зинаида и обречённо продолжила, - я кухарка, а кухаркам запрещено думать. Мне сказали, борщ готовить – я борщ варю, сказали котлеты делать – котлеты жарю.
А если кухарка начинает думать, да спорить с хозяевами, то быстро отправится обратно в тюрьму или к нищему поселенцу. У меня же еще срок не прошёл. Вот когда выйду на поселение, тогда уж я всем всё выскажу. Ещё годик осталось, и я жду этого дня, словно святого Рождества. А, может, вы, барин, котлетки будете? Вкусные котлетки, как свиные конфетки, - Зинаида весело рассмеялась своей шутке.
- Спасибо, сударыня, не хочу свиных конфеток, лучше побыстрее позовите хозяина.
- Не хотите, как хотите. Потом пожалеете, да поздно будет – котлет не будет. К нам может Вася забраться и все котлеты съесть. Никак не пойму, как он к нам проходит. Собак он боится, а в дом попадает. Савва обещал в следующий раз ему башку свернуть, если дома его застанет. Ой, опять проговорилась. Саввушка ничего не сказал ему, вернее он сказал: «Ешь, Вася, мои котлеты, кушай на здоровье. Хоть все съешь и мне не оставляй, я буду рад, если ты подавишься моими котлетами». Ой! Опять, что-то не то говорю…
Ждите меня. Сейчас я хозяина позову, а вы пока на золотых рыбок посмотрите. Небось, у вас там, в дремучей Рязани, никогда их не видели.
- У нас тоже разводят в аквариумах золотых рыбок. А наша соседка Глафира летом выпускает рыбок в парке в маленький искусственный пруд и они там прекрасно поживают до осени. Потом их вылавливают и – обратно в аквариум.
- У нас-то настоящие золотые рыбки – из Японии. А ваши, наверно, – крашеные золотом карасики. Я пошла, но если сюда притащится писарь Непомнящий, то вы заберите у него весь его бумажный хлам, чтобы он от вас отвязался и скажите ему, что обязательно передадите его кляузы царю. Скажете? - деловито спросила Зинаида.
- Не буду брать и не буду обещать.
- Почему? - на её лице отразилось крайнее удивление.
- Потому что, если я дам обещание, то придётся его выполнять.
- А зачем выполнять? Писарь – дурак, его можно и обмануть. Ладно, не хотите меня слушать, – мучайтесь с ним дальше. Скоро он у вас из под кровати будет вылезать со своими доносами.
Зинаида с сожалением оглянулась на золотых рыбок и пошла, покачивая бёдрами. В дверях она остановилась, обернулась и стрельнула в профессора завлекательным взглядом, но гость уже смотрел в банку застывшим остекленевшим взглядом. Золотые рыбки смотрели на него ещё более стеклянным взглядом, лишь золотая чешуя поблёскивала в мерцающем свете свечей.
Женщина с досадою закусила губу, покрашенную свёклой, вышла из столовой и решила против своего обыкновения, никого не завлекать и никому не улыбаться. Даже Савве, на которого она в последнее время была очень зла и даже подумывала - не сменить ли ей хозяина.
Она, женщина красивая, обаятельная, и найдётся много охотников из местного чиновничества, что захотят видеть её у себя кухаркой, а может, и не кухаркой, а домоправительницей или женой. Зинаида всерьёз задумалась, как ей улучшить свою горькую судьбу, и опять вздохнула. Профессор Милорадов очень понравился ей, и при виде его у неё сжималось сердце. Но профессор никогда не возьмёт её в кухарки. У него уже есть кухарка в далёкой Рязани…
Через несколько секунд после ухода Зинаиды, в столовую проскользнул Демьян с кипой замызганных потёртых бумаг, перевязанных красной ленточкой. Из оттопыренного кармана грязного просоленного сюртука свисали подсушенные розовые щупальца кальмара. Непомнящий умильно улыбнулся, пригладил на лысой голове воображаемые волосы и поздоровался:
- Добрый день, господин профессор. Я знал, что вы обязательно придёте ко мне за моими правдолюбивыми документами.
Алексей Платонович вздрогнул от неожиданности и переместил свой задумчивый взгляд на Демьяна. Писарь положил стопку на стол, развязал ленточку и стал торопливо перебирать бумаги, разлаживая их на две стопы.
- У меня тут разные бумаги: одни отдадите царю, а другие в Военное министерство. Вот она! Смотрите, я тут написал царю, чтобы он срочно, незамедлительно перевешал всех сахалинских чиновников. А вот бумага в военное министерство - они должны всё наше военное начальство отдать под трибунал, солдат разогнать и новых набрать. Тут все воруют, воруют, воруют…
- Неужели здесь совсем нет порядочных людей? – искренне удивился профессор.
- Здесь есть только один порядочный человек – иеромонах бурят Ираклий. Он исключительно честный человек! А всё остальное сахалинское начальство надо вешать и как можно быстрее пока они наш каторжный Сахалин кому-нибудь не продали.
- Сударь, а за что вы сами на каторгу попали? – лукаво спросил Алексей Платонович вора Непомнящего.
- А я уже исправился и тяжелым непосильным трудом искупил свой низменный, стяжательский грех. Меня бес попутал, а бес может на каждого напасть. И на вас тоже.
- Упаси Боже! – с улыбкой перекрестился профессор.
- Вот возьмите все мои бумаги, тут две стопки. Я сейчас их перевяжу двумя ленточками: красной и чёрной. С красной ленточкой – царю, с чёрной – военному министерству. Ещё тут есть бумажки, касающиеся Зинаиды и Саввы. Почитайте на досуге, вам интересно будет знать, но никому это не показывайте, - Демьян улыбнулся ехидной многозначительной улыбкой и приложил палец к губам.
В столовую, словно шторм, влетела разъярённая Зинаида. Она схватила бумаги, подлетела к окну, распахнула его настежь и выбросила доносы Непомнящего в окно. Порывистый холодный ветер подхватил потёртые жёлтые листы и понес их в чернеющее море.
Демьян схватился за горло и закричал тонким плаксивым голосом:
- Зинаида, ты что сделала! Ты меня убила! Я их столько лет писал и переписывал!
Кухарка скрестила на груди руки и встала в позу воительницы.
- Ещё напишешь! Зато теперь тебе, Дёмочка, будет чем заняться долгими зимними вечерами! Может, тогда не будешь скрестись по ночам своими грязными когтями ко мне в комнату.
- Я приходил спросить у тебя, где мыло.
- В три часа ночи тебе понадобилось умыться? Когда ты и утром-то не моешься.
- А мне не спалось, и в три часа ночи я решил постирать одежду!
- Что-то слишком часто тебе хочется ночью постирать одежду, а вот днём никогда не хочется постирать. Я как-нибудь возьму, да расскажу Саввушке про твои ночные поскрёбывания, так он быстро тебе щупальца-то обломает. Пойти сейчас рассказать ему?
Писарь упал перед кухаркой на колени и воздел руки к небу.
- Не надо, Зиночка, не надо, царица ты моя Савская. Ты же знаешь, как я тебя люблю и обожаю. Мы же с тобой одним этапом прибыли, мы же с тобой, как брат и сестра. Роднее даже всех родных. Одни кандалы сахалинские нас сковали.
- Нет уж, лучше повеситься на кандалах, чем таких родственничков иметь. Иди отсюда, змей подколодный, и чтобы духу твоего не было. Говоришь, что любишь меня, а сам доносы на меня царю пишешь. Грязная твоя душонка. Сейчас же постирай свою одежду и на холодный ветер вывеси проветриться. А это что у тебя такое?
Зинаида наклонилась и вытащила из кармана Демьяна двумя пухлыми пальцами маленького подсохшего кальмара. Она подняла его вверх и, покачивая головой, показала профессору:
- Видите, каков этот человеколюбивый правдолюбец. Своровал дохлого кальмара у своего хозяина. Это у него такая душонка воровская. Хоть тощего маленького кальмара, но стащу, - зло рассмеялась Зинаида.
Демьян приложил руку к сердцу и принялся оправдываться перед профессором:
- Я не брал! Я не знаю! Не знаю, как он попал ко мне. Не люблю я этих кальмаров – ни рыба, ни мясо… О, я знаю! Это Тихомир мне подложил. Я шёл домой, а он остановил меня у ворот и давай выспрашивать, что я думаю о том, кто отравил Ангелину. А я ему сказал: это твоя Ягодка отравила бабушку, а Тихомир, наверно, в отместку мне этого кальмара положил в карман. А я и не заметил…
Зинаида схватила со стола вышитый рушник и давай со всей силы бить писаря по спине.
- Хватит, Демьян, брехать. Тихомир в сто раз лучше тебя. Сейчас же иди, стирай свою одежду. Если сейчас не постираешь, я её в море выброшу, а завтра пойдёшь на фабрику в мешке. Я все мешки перестирала, высушила, так что вырежешь дырки для рук и головы и будешь выглядеть в нём чистенький, как этот розовый кальмарчик.
Зинаида бросила рушник на стол и поболтала кальмаром перед носом писаря. Тот отшатнулся с гримасой отвращения и побрёл к двери.
После ухода Непомнящего в столовой стало легче дышать. Кухарка метким броском кинула кальмара в чашку на столе, встала напротив Алексея Платоновича, подбоченилась и сказала:
- Савва сказал мне, сообщить вам, что его дома нет. Ой, тьфу… этот писарь, кляузник, опять мне голову заморочил. Я всё перепутала. Саввы дома нет. Он ушёл на фабрику, и письма у него нет – оно пропало.
- Савва Серафимович ходит на фабрику ночью перед грозой?
- Когда надо, тогда и ходит. Это его фабрика: желает днём идёт, желает – в грозу и шторм.
Профессор опёрся о стол руками и тяжело поднялся, чтобы уйти.
Зинаида всполошилась, перегородила ему дорогу и всплеснула руками.
- Куда же вы, профессор, миленький: и борщ не поели, и икры красной не попробовали. Никуда я вас не отпущу! Я – как только вы приехали, – всё время мечтала с вами чаю попить, да побалакать с вами по-умному. Может, и я ума от вас напитаюсь.
- В другой раз, - устало пробасил профессор.
- А почему в другой раз? Другого раза я, может, не дождусь. Вот возьму как Ангелина и помру, - загадочно улыбнулась Зина.
- Не говорите глупости. Вы ещё молодая, сто раз поговорите, только возможно с другим профессором.
- А где я с ним поговорю? На нашу каторгу почему-то профессоров не посылают. Может, их где-то поближе к столице сажают. И где их найти? Где?
- Сударыня Зинаида, дело в том, что профессора почему-то на каторгу не попадают. По крайней мере, я не слышал ни одного такого случая – ни у нас, ни за границей.
- А почему не сажают? Их всё время оправдывают? – искренне удивилась Зина.
- Потому, что профессорами становятся после пятидесяти лет, а до этого у них есть тридцать лет проверки на законопослушность и порядочность. Извините, сударыня, но мне надо домой, меня ждут, - Алексей Платонович попытался выйти, но кухарка продолжала стоять в дверях, как скала.
- Не уходите, профессор, миленький, посидите, я вам сейчас письмо Серафима принесу. Я знаю, где оно лежит.
Алексей Платонович кивнул головой, снова сел и откинулся на спинку стула. Сейчас он почувствовал, что этот стул совершенно неудобен для сидения.
Зинаида выбежала, громко хлопнув дверью, и по столовой пробежал холодный ветерок. Алексей Платонович бездумно посмотрел на засохшего кальмара. Золотые рыбки тыкались мордочками в стекло, словно пытались выбраться наружу. Профессор желал есть, пить, лечь на кровать, вытянуть ноги и уснуть. Ему надоело разговаривать с людьми, которые постоянно лгут и изворачиваются. Ещё никогда он не вёл такое трудное расследование…
Кухарка вернулась, помахала письмом, плотно закрыла дверь, подошла к профессору так близко, что он почувствовал её тёплое дыхание, аромат одеколона «Иван Грозный», и плюхнулась к нему на колени, прямо на больную ногу. Профессор взвыл от боли.
Зинаида засунула письмо в вырез вышитой сорочки и беззаботно засмеялась.
- Это что – все профессора так делают? Если прекрасная женщина садится к ним на колени, они сразу воют?
- Встаньте сейчас же, сударыня, у меня нога болит, - стараясь сдержать раздражение, простонал Алексей Платонович.
Зинаида прижалась большой грудью к профессору, заглянула в его глаза и серьёзно, с чувством, протянула:
- У вас нога болит, а у меня, может, душа болит. Я вас как увидела, так сразу влюбилась. Заберите меня отсюда, голубчик миленький, бросьте свою страшную старую жену, я ведь моложе её и красивее. Посмотрите на меня – я ведь красивее и моложе.
Зинаида потянулась к его лицу. Алексей Платонович попытался отшатнуться, но спинка стула мешала ему это сделать, и он, скрипя зубами, отрезал:
- Встаньте сейчас же!
Зинаида прижалась к нему ещё плотнее мягкой пышной грудью, обняла за шею и проворковала:
- Не могу встать, мне плохо стало. От безответной любви у меня ноги отнялись. А давайте поговорим по-умному – о любви.
Алексей Платонович ничего не успел сказать умного о любви. Женщина впилась влажными губами в его сухие потрескавшиеся губы. Завязалась молчаливая борьба. Алексей Платонович пытался что-то сказать, но из губ вырвалось мычание; попытался оттолкнуть её от себя, но она прочно застряла между дубовым тяжелым столом и его телом. И встать он не мог из-за ноги, как только он опирался на больную ногу, адская боль сковывала всё тело.
Зинаида же старалась ещё плотнее прижаться к профессору, и одной своей ногой крепко держалась за витую ножку стола. Борьба продолжалась. Серебристая косынка упала на пол, каштановая коса распустилась и распущенные волнистые волосы прикрыли профессора и кухарку волосяным покрывалом…
Алексей Платонович вспотел. Он задыхался от рисовой пудры и одеколона «Иван Грозный». Теперь он понял, почему жена терпеть не могла этот терпкий лаврово-пихтовый аромат. Он продолжал вырываться от этакого «умного разговора», но Зинаида обладала невероятной для женщины силой, или наоборот: больная нога, последствия сонной микстуры Корсакова и два дня без еды, совсем ослабили его…
Демьян, прищурив маленькие подслеповатые серые глазки, смотрел в большую замочную скважину. Его любимая и одновременно ненавистная Зинаида сидела на коленях у профессора. Несчастная пыталась вырваться из цепких лап этого столичного распутника, но он впился в её невинные ланиты и со всей силы прижимал к себе. Вырваться Зиночка никак не могла. Ведь она такая слабая женщина.
Сердце писаря заныло от невыносимой боли, лицо побледнело и перекосилось от нервной судороги, мертвенный холод сковал всё тело, в горле запершило и он дрожащими руками, машинально заскрёб обгрызенными ногтями по дверной ручке. Мысли вихрем пронеслись в его голове. Сейчас он распахнёт дверь, набросится на профессора и убьёт его одним ударом кулака… Нет, не пойдёт. Этот профессор, всю жизнь просидевший за историческим столом и откормленный древними пергаментами, намного выше и сильнее его, – бедного труженика каторжного труда. Поэтому –профессор сразу убьёт именно его – маленького бедного писаря. А Демьян очень хотел жить и дожить до того дня, когда прекрасная Зинаида достанется не этому грубому неотёсанному Савве, а ему, человеку с тонкой душевной организацией…
Поэтому будет лучше, если он позовет на помощь того, кто действительно справится с Милорадовым, а ещё лучше – сразу прикончит его. Тогда Демьян убьёт сразу двух зайцев. Профессор окажется в гробу, Савва на каторге, а Зинаида бросится на шею своему спасителю Демьяну. Сверкнувшая мысль окрылила писаря, и Непомнящий бросился за помощью к Савве…
Пока он бежал, сердце его радостно и вдохновенно билось. Скоро, скоро свершится возмездие. И даже, если Савва не убьет профессора, он точно побьёт Зиночку и выгонит в ночь на улицу. Тогда Демьян подберёт несчастную бездомную на ночной грозовой дороге, как рыцарь белого образа, и поведет её в свой прекрасный замок. В какой замок, писарь ещё не решил, но этот замок, словно мираж, стоял перед его очами, и почему-то этот замок очень походил на красивый жёлто-золотистый дом Виктории, украшенный белоснежным деревянным кружевом. Почему он видел её дом, а не дом Саввы, Демьян не задумывался – другие радостные думы о прекрасной Зинаиде вихрем кружились в его голове…
В столовую, как ураган, со звериным воем и багровым лицом влетел растрёпанный Савва в белой длинной ночной сорочке. Зинаида отшатнулась от профессора и её побелевшее лицо перекосилось от ужаса. В полутьме лицо Саввы было страшно. И вид его был ужасен, безумная ярость светилась в глазах.
Алексей Платонович попытался встать, чтобы дать отпор нападающему, но застывшая от ужаса женщина продолжала сидеть на его коленях стотонным грузом, а попытка встать, вновь вызвала адскую боль в ноге.
Зинаида очнулась и с ужасом закричала:
- Я не виновата, он сам…
Больше Алексей Платонович ничего не слышал и не видел. В его голове сверкнула молния, и он провалился в чёрную бездну, и даже то, как он летел в эту бездну, никак не отпечаталось в его голове. Была только молниеносная боль и мгновенно за ней - чёрное бессмысленное небытиё…
Когда он очнулся, над ним со свечой в руке стоял бледный Демьян. И хотя лицо писаря плавало и кривилось в чернеющем зыбком тумане, было видно – какое несчастное страдальческое выражение отпечаталось на его лице.
Непомнящий увидел его открытые глаза, улыбнулся и заботливо прошептал:
- Вам уже лучше? Может, вам помочь подняться?
Профессор продолжал смотреть на него отрешенным мутным взором, и Демьян торопливо продолжил:
- Этот Савва, чистый зверь. Как он вас сильно ударил, никакой в нём жалости и человеколюбия. Вам надо завтра же обратиться в полицию и посадить Савву на десять… нет на двадцать лет. Хотя, у него всё здесь куплено. Судья скажет, что вы сами виноваты, пытались приударить за его кухаркой…
Писарь ещё что-то говорил, напирая на то, что Милорадову надо поговорить с прокурором, судьёй, начальником тюрьмы, подключить к этому делу самого царя и министра всех тюрем, но профессор уже его не слушал, да и не мог слышать – его голова раскалывалась от адской боли, а тело не слушалось приказа - встать. Когда же он все-таки попытался встать, рука наткнулась на стекло, которое разрезало ладонь. Рядом с осколком стекла лежали две мёртвые золотые рыбки. Писарь обмотал руку профессора рушником и помог ему встать. Профессор был очень тяжелый, поэтому Демьян решил, что он правильно сделал – не стал на него нападать, а отправил к нему Савву…
33 глава
На улице почти стемнело, начал накрапывать дождь. Алексей Платонович вошёл в дом Виктории, словно марионетка, которую кукловод ведёт в воздухе на верёвочках. Только в отличие от деревянной бездушной марионетки, ему было невыносимо плохо… Боль и тошнота накатывали ледяными волнами, а ноги дрожали от слабости…
Из двери столовой струился свет многих свечей, слышался смех. Алексей Платонович бездумно посмотрел в приоткрытую дверь. За столом играли в карты бабушка Снежана, Вася, Весна и Ягода. Им было весело…
При взгляде на Ягоду в его голове мелькнуло слово «клоповка», но что это такое и почему мелькнуло именно это слово, профессор не понял, да и не хотел понимать. Единственное, что ему хотелось сейчас, это добраться до постели и прижаться к Кате. Но впереди была полутёмная крутая лестница…
Алексей Платонович вошёл в свою гостиную и обмер от ужаса. Сердце его казалось застыло навсегда, тело залила свинцовая тяжесть, в глазах потемнело. Только серебристые искры вспыхивали в этом темном тумане. Он привалился к двери, и его словно прибили к ней ледяными железными гвоздями.
Это было самое ужасное, что он видел за последние пятьдесят пять лет, а видел он за свою жизнь много чего ужасного. Но страшнее этого он ничего не видал…
Но вернёмся немного назад, к тому времени, когда жена лёгким, почти воздушным прикосновением поцеловала его в губы, нежно провела рукой по щеке и проводила за дверь…
Дверь за Алексеем Платоновичем закрылась, и Екатерина стала носиться по комнатам, как ураган. Она надела голубое атласное платье, отороченное белыми кружевами, белую шляпку с белым пером страуса, белые кружевные перчатки, завернула изумрудное ожерелье в белый шёлковый платочек, бросила его в жемчужный ридикюль, схватила голубой зонтик-омбрельку, ещё раз проверила, лежит ли в сумочке изумрудное ожерелье, и отправилась в ломбард, чтобы спасти юную девицу Кристину Ильинскую от брака с Васей.
Екатерина решила идти пешком и никого не спрашивать, чтобы никто на улице Длинной не знал, куда она идёт, а сестра тем более. Она спустилась с холма и спросила в Рыбачьей слободке пробегавшего мимо, обстриженного наголо десятилетнего мальчишку с бело-красным воздушным змеем, как пройти на самую главную улицу Александровска. Мальчишка на миг остановился, взглянул вверх на парящего змея, пытавшегося улететь в небо, и отправил её в сторону маяка на Солдатскую улицу.
Вначале княгиня как обычно заблудилась. Разросшиеся деревья и холмистость местности часто скрывали ориентир - маяк. Но довольно скоро с помощью местных жителей, а иногда и маяка, она вышла на широкую Солдатскую улицу с отличной гравийной дорогой, деревянными тротуарами, лавочками, магазинами, трактиром и прочими атрибутами центральной части любого города.
На улице Солдатской готовились к встрече генерал-губернатора. Каторжане в серых пиджаках трудились, не покладая рук: подметали улицу, красили конторы и лавочки в самые радостные яркие цвета, которые никогда не встретишь в сахалинской природе, обновляли вывески, развешивали флаги российской империи на чугунных керосиновых фонарях. Вместе с каторжанами трудились и солдаты.
Екатерина шла по улице и смотрела на вывески влево и вправо: магазин «Модная одежда Самохвалова», трактир «Бравый солдат». Несколько контор с непонятными, длинными названиями, такими зашифрованными, что то, за чем они надзирали, было, вероятно, известно только начальнику и чиновникам этих контор.
После четвёртой конторы неизвестного назначения она увидела трактир «Розовый кальмар». Огромный рисованный розовый кальмар улыбался во весь рот над дверями трактира, обнимая длинными волнистыми щупальцами вход в питейное заведение.
В «Кальмаре» была драка и крики дерущихся слышались даже на улице. За трактиром расположилась мануфактурная лавка с развешанными на улице, развевающимися разноцветными кусками ткани. За лавкой опять появился трактир «Золотая рыбка», потом одноэтажная больница с открытыми настежь окнами, напротив больницы красовался трактир «Шалман», из его открытых дверей доносилась песня на незнакомом языке, выводимая двумя хриплыми пьяными голосами. За «Шалманом» шла тюрьма, огороженная длинным высоким деревянным забором…
Центральная часть города закончилась. Дальше тянулась улица, застроенная одноэтажными домами с палисадниками, курами, лошадями и коровами, пощипывающими травку вдоль деревянных тротуаров.
Княгиня устала, присела на лавку и обвела унылым взглядом центральную улицу, заполненную только мужчинами. За всё время прогулки ей встретилось всего две женщины. Одна старая нищенка, которой она дала десять копеек, и молодая, вульгарно накрашенная особа в красном платье с невероятно глубоким декольте, но и та пронеслась мимо неё на стареньком тарантасе в обнимку с пьяным офицером.
Екатерина посмотрела на лавку, где она сидела, и невольно прочитала десятки матершинных слов и скабрёзностей, вырезанных крупными буквами. Она вскочила, отряхнула подол и успела прочитать еще одну надпись: «ЗдеС БыЛ ВасЯ». Возможно, этот же Вася приглашал любую барышню встретиться с ним в девять часов вечера на маяке.
Княгиня развернулась и пошла обратно по центральной части. У конторы несколько солдат красили розовой краской лавочки, а молодой поручик лениво бродил вокруг солдат. Екатерина поинтересовалась у поручика, где здесь ломбард. Поручик про сахалинский ломбард никогда не слышал, но пригласил её отметить их чудесную божественную встречу в «Розовом кальмаре», из дверей коего до сих пор неслись крики дерущихся.
Около трактира «Шалман» к ней пристал пьяный пожилой боцман. Он безо всяких чудесных слов, сразу предложил ей прокатиться до японского порта Хиросима.
Боцман про ломбард тоже не знал. Княгиня еле от него отвязалась, вернее отвязался он, так как неожиданно свернул в трактир «Бравый солдат». Около мануфактурной лавки она увидела худую, пожилую женщину в сером платье с лукошком, по виду крестьянку, и княгиня поинтересовалась у неё, где находится ломбард.
Женщина пристально осмотрела её городской наряд и бесстрастно спросила:
- А что такое «ламбад»?
- Ломбард - это место, где берут вещи на время, а потом их можно выкупить.
- Не знаю такого, - покачала головой женщина.
- Тогда, сударыня, скажите мне, где здесь антикварная лавка?
- Вот там за углом. За тюремной конторой.
- А где тюремная контора?
- Видите, каторжане красят контору в жёлтый цвет?
- Вижу.
- Вот за этой жёлтой конторой идёт Писарская слободка, сверните на неё и сразу на углу увидите лавку.
- Премного благодарна! И ещё, сударыня, я бы хотела узнать, а за сколько в Александровске можно купить дом?
- За сколько дом? Здесь всякие цены: можно и за сто рублей купить халупу, а можно и за семьсот рублей хороший дом купить.
Княгиня поблагодарила женщину и пошла в антикварную лавку, которая находилась за тюремной конторой. Она внимательно смотрела на вывески, потому что на улице было два дома, который красили в жёлтый цвет.
К ней опять направлялся пьяный боцман, теперь уже с бутылкой «Горилки» в руке и огромной вяленой кетой. Екатерина торопливо пошла, нет, не пошла, а почти побежала в антикварную лавку. Кавалер пытался её догнать, но зацепился за деревянный тротуар, разбил бутылку «Горилки» и завыл, как морской лев:
- У-у-у-у…
На углу Солдатской и Писарской находилась «Самоварная лавка Олега Лавочникова». Княгиня остановилась в нерешительности – идти или не идти в самоварную лавку. У неё даже мелькнула мысль, что на Сахалине антикварные лавки называются самоварными. Ведь бывают же позолоченные самовары, серебряные и самовары принадлежащие историческим личностям: например, Петру Первому, Екатерине Второй, генералиссимусу Суворову, атаману Платову. Но вряд ли на Сахалин могли попасть такие ценные самовары, и затрапезный вид лавки на самоварный антиквариат никак не тянул.
Пока она раздумывала - входить или не входить, на высокое крыльцо выскочил сам хозяин лавочки Лавочников: высокий, полный мужчина с золотистой окладистой бородой, под кустистыми бровями сияли ясные голубые глаза. Одет он был нарядно, ведь генерал-губернатор мог приехать неожиданно и пожелать посетить его самоварную лавку.
Лавочник облокотился о перила крыльца, чтобы поразить своим видом прекрасную заезжую даму, выглядевшую на этой улице, как куст заморской белой розы на непритязательной тюремной клумбе. Княгиня взглянула на него снизу вверх и постаралась сдержать улыбку. Самохвалов был в вишнёвом плисовом кафтане, атласной красной жилетке и ярко-жёлтой рубашке с кружевным жабо. Лавочник принял её лёгкую насмешливую улыбку за восхищение, приосанился, улыбнулся и распахнул дверь в лавку.
- Прошу вас, прекрасная восхитительная мадам, посетить мой прелестный сахалинский уголок.
Екатерина сложила белый кружевной зонтик-омбрельку, вошла в небольшое полутёмное помещение и осмотрелась. За узким прилавком, на полках от пола до потолка расположились товары: тульские и уральские самовары, казаны, чугунные утюги, мыло, ящики с гвоздями, коробки с нитками, рыболовные сети, звёздочки к погонам, пилы, серпы, ножи разной длины, рулоны ткани для парусов, рахат-лукум, коробки с сигаретками «Париж» и папиросками «Санкт-Петербург». Отдельно, под потолком висели мужские фуражки, картузы и дамские шляпки от 4 до 12 рублей.
Екатерина - любительница шляпок, задержалась взглядом. Одну из них она бы обязательно купила, если бы конечно у неё были такие деньги -12 рублей. Синяя бархатная шляпка, украшенная жемчужной брошью и белой лентой, была довольно элегантна. И в столице, на Английской набережной, эта шляпка стоила бы гораздо больше.
Хозяин заметил её заинтересованный взгляд и любезно предложил:
- Вам показать эту французскую шляпку, мадам? Извините, больше ничего для вас нет. Все хорошие шляпки разобрали для губернаторского бала. Но для вас, мадам, я специально могу заказать шляпку хоть из Франции, хоть из Америки, хоть из Китая.
- Нет, из Китая мне не надо. Я не люблю остроконечные шляпки, - отказалась княгиня.
- А хотите, я вам закажу шёлковую – японскую или папуасскую шляпку с чучелом райской птички?
- Нет, я не ношу шляп с чучелом. Тем более – райских птиц, - нахмурилась она и продолжила, - лучше взвесьте мне два фунта рахат-лукума.
Лавочник бросился к деревянному ящику с рахат-лукумом, продолжая подвигать даму на другие покупки:
- А дамский топорик не желаете взять?
- Дамский топорик? Впервые о таком слышу.
- Это же знаменитые топоры из самого Дамаска, - улыбнулся лавочник, и положил топорик на прилавок.
- Ах, понятно, это топор из дамасской стали… Хотя, и о нём впервые слышу. Обычно из дамасской стали делают ножи и сабли.
- Так завернуть вам дамасский топорик? Он у меня последний остался. Им хорошо мясо рубить на кухне.
- Я не рублю мясо на кухне.
- А может, вам лучины надо нарезать для свечей или для печки.
- Я не делаю лучины и не топлю печь. Сударь, извините, но я не хочу никакой дамский дамасский топорик. Продайте свой топорик для рубки мяса и топки печей другой даме. Я хотела бы узнать, где в Александровске находится ломбард или антикварная лавка.
- А зачем вам они?
- Пардон, сударь, я не собираюсь отчитываться перед всем городом, зачем мне ломбард, - холодно ответила Екатерина.
- Пардон, мадам, извините. Но у нас на Сахалине нет ни ломбарда, ни антикварной лавки. Ведь здесь нет антиквариата, здесь всё сделано руками каторжников – просто и безыскусно. Некоторые вещи, конечно, привозят из-за границы, но и они никакой ценности не представляют. А ломбард нам заменяют ростовщики. Их у нас море, но берут эти кулаки все вещи за бесценок. А вы что, мадам, хотели заложить? Может быть, я вам чем помогу, - доброжелательно, с ласковой бархатной ноткой в голосе протянул лавочник и добавил: - У меня есть знакомые – очень богатые и приличные люди.
Екатерина замялась, и всё же решилась, так как у неё не было здесь никаких знакомств:
- У меня есть изумрудное старинное ожерелье, я бы хотела его заложить, или на крайний случай продать. Но лучше заложить, я скоро его выкуплю.
- Покажите-ка, мадам, мне его.
Княгиня открыла ридикюль, достала белый платочек, развязала и осторожно подала ожерелье лавочнику.
Лавочников подошел к маленькому пыльному окну, рассмотрел ожерелье при тусклом свете и категорически сказал:
- Это подделка, зелёные стекляшки. Красная цена им рубль в базарный день. Да и то много.
- Этому ожерелью цены нет, - яростно возмутилась Екатерина.
- Ах, у него цены нет? Значит, возьму за три копейки.
- Это ожерелье стоит тридцать тысяч, я хочу заложить его за восемьсот рублей, а выкуплю за тысячу.
Лавочников усмехнулся, зашёл за прилавок с ожерельем и нагло заявил:
- Знаю я эти бесценные драгоценности, сам попал сюда за изготовление золотых колец из самоварного золота и изумрудов из бутылочного стекла. Вас, мадам, обманули – это фальшивка. Но я куплю его у вас по дешёвке. Пятьдесят рублей пойдёт?
Екатерина сузила глаза и угрожающе отрезала:
- Я не ношу фальшивые драгоценности. Отдайте мне моё ожерелье. Я его лучше в Татарском проливе утоплю, чем отдам вам.
Лавочников деланно засмеялся, засунул ожерелье в карман сюртука и угрожающе продолжил:
- А я сейчас вызову жандарма Вову Кабирова – это мой лучший друг. Я уверен – вы знаменитая аферистка Дунька Бриллиантовая ручка. Или вы уже сидите у нас по пятьдесят третьей статье – подделка драгоценностей? Хотя нет, такие женщины как вы не занимаются такими низменными аферами. Наверно, убили богатого любовника или ограбили клиента аристократа?
- Что-о-о? Да вы просто хам! Сейчас же отдайте мне моё ожерелье! – взвилась Екатерина и треснула зонтиком по дамскому топорику.
Лавочник Лавочников, улыбаясь, поднял руки вверх и сказал:
- Тю-тю-тю, как я вас боюсь.
Княгиня схватила дамский дамасский топорик.
- Знаете, я вспомнила кое-что - я тут сижу за убийство. Пришла я как-то в одну самоварную лавочку, а там наглый хамоватый лавочник принялся меня оскорблять и попытался забрать моё ожерелье. А так как я дама нервная, то схватила дамский дамасский топорик и тюкнула им по его наглой морде. И как вы думаете, где покоится этот лавочник? Можете не отвечать - на Сахалинском кладбище.
Екатерина резко подняла топорик и как будто замахнулась. Хозяин отшатнулся к полке, та дрогнула и два самовара упали на пол. Один из них ударил лавочника по плечу и он поморщился от боли.
В лавку вошёл мужчина. Екатерина услышала за спиной веселый басовитый голос:
- Это что такое? Грабёж среди белого дня?
Екатерина обернулась. Узкую дверь лавочки загораживал молодой громилоподобный жандарм. Из-за высокого роста голову ему пришлось наклонить вперёд.
Лавочник радостно крикнул:
- А вот и мой лучший друг - Вова.
Кабиров вытаращил карие глаза и насмешливо, с оттенком превосходства, протянул:
- Здоровеньки буллы, Олег, а мне бабка Авдотья сказала, что к тебе зашла очень красивая столичная штучка. И я, как последний дурак, побежал смотреть на неё, а это оказывается не дама, а Дунька Бриллиантовая ручка, или как вас там звать? - жандарм громогласно заржал.
Екатерина испуганно побледнела, сердце её замерло, и всё же она не привыкла отступать:
- Сейчас же арестуйте этого лавочника. Он хочет украсть моё фамильное ожерелье!
- А я сейчас – вас, дамочка, арестую. Я, находясь при исполнении служебных обязанностей, вижу: какая-то каторжанка стоит с топориком и угрожает бедному несчастному поселенцу Лавочникову. Это, между прочим, тянет на восемь лет каторги. Не волнуйтесь, сидеть будете у нас. Станете любовницей начальника тюрьмы или моей.
Лавочник и жандарм весело заржали и многозначительно переглянулись, как старые друзья-товарищи.
Екатерина побледнела, сердце забилось, как набат. Она вонзила топорик в прилавок, отскочила в угол, открыла ридикюль, вытащила маленький дамский пистолет с перламутровой ручкой, поводила дулом от жандарма к лавочнику и насмешливо улыбнулась:
- Пардон, господа, я не хотела афишировать своё оружие, но у меня нет выхода. Или сейчас же лавочник отдаёт мне моё ожерелье, а вы, Вова, отходите от двери, или я сейчас вас обоих здесь пристрелю. Предупреждаю, я стреляю очень метко – птицу на лету сбиваю. А потом я скажу на суде, что вы вдвоём напали на несчастную слабую женщину. Кстати, забыла сказать, что я троюродная сестра царя и, надеюсь, государь заступится за свою сестрицу, которую пытались ограбить два бессовестных каторжника.
- Я не каторжник, - криво и несколько испуганно усмехнулся жандарм.
- Так будете им. Впрочем, если ваш друг не отдаст мне ожерелье, – вы сразу отправитесь в мир иной и каторгу благополучно минуете.
Екатерина прищурила один глаз и вновь повела пистолетом в обе стороны, наводя прицел мужчинам в лоб:
- Считаю до трёх. Раз… два… три…
В крохотной лавочке раздался оглушающий выстрел, и пороховой дым заволок помещение. Пуля попала в кончик уха лавочника и он схватился за окровавленное ухо.
Екатерина навела пистолет в лоб жандарма.
- Я жду две секунды и стреляю на поражение. Вы пытались напасть и ограбить троюродную сестру царя.
Белый как смерть Вова осипшим голосом приказал:
- Отдай, что взял, - и выскочил из лавки.
Лавочник, продолжая держаться за ухо, дрожащей рукой вытащил ожерелье и положил его на прилавок. Княгиня схватила его и вылетела из лавки.
На крыльце она облегчённо вздохнула, положила пистолет с ожерельем в ридикюль и вновь вышла на Солдатскую. Там всё так же чистили, красили, белили, развешивали, и снимали…
Екатерина остановилась в нерешительности. Больше она не хотела связываться ни с самоварными антикварными лавками, ни с сахалинскими ростовщиками. А то её у какого-нибудь местного ростовщика точно прибьют дамасским топориком и утопят в заливе.
34 глава
По дороге катилась вишнёвая коляска доктора Корсакова. Доктор ехал с молодой красивой женщиной. Они смеялись. Екатерина радостно помахала ему рукой и мгновенно решила: вот кто ей нужен. Доктор богат и убивать её из-за ожерелья не будет.
Корсаков её не заметил, отвернулся к женщине и коляска пронёслась мимо. Княгиня спросила у проходившего мимо солдата, вымазанного в побелке, где живёт доктор, и отправилась к нему.…
Вишнёвый двухэтажный дом Корсакова украшал одноэтажную деревенскую улицу. Здесь всё было расписано искусной резьбой: конёк крыши, ставни, ворота, и даже лавочка у ворот являлась настоящим произведением искусства каторжного умельца.
Екатерина остановилась у ворот и постучала три раза. За воротами забрехала собака, потом послышался резкий, грубый голос Корсакова:
- Павлина, открой дверь. Наверное, это Савва пришёл. Он вечно три раза стучит, как японский шпион.
Собака затихла. Калитка открылась. Вышла жена Корсакова: сероглазая, старообразная некрасивая женщина, очень полная, в простом коричневом платье и в серебряных круглых очках.
Павлина хмуро посмотрела на гостью и по привычке недовольно спросила:
- Кого вам угодно?
- Господина Корсакова можно увидеть, - приветливо улыбнулась княгиня.
Павлина задумалась и оценивающим взглядом оглядела Екатерину. Должно быть, её костюм – белая шляпа, дорогие кружевные перчатки – и несколько властный тон произвели впечатление. И Павлина сменила гнев на милость.
- Пожалуйста, проходите в сад. Мой муж в беседке чай пьёт. Если бы вы знали, какой чудный доктор мой муж. Он вас вылечит от всех болезней.
- У меня нет пока болезней.
- А зачем же вы пришли? – удивлённо спросила Павлина и остановилась у калитки в сад.
- Я пришла по очень важному делу. И хотела бы поговорить с вашим мужем, если можно, наедине, - ответила она, подбирая каждое слово.
Доктор сидел в беседке, обвитой вьюнком с белыми цветами, и пил из тонкой белоснежной фарфоровой чашки крепкий чай. Белая шёлковая рубашка с жабо была расстёгнута до светлых брюк. На столе стоял самовар, две белые вазочки со сметаной и вареньем, и тарелка с горячими пышками.
Увидев княгиню Милорадову, доктор принялся нарочито неторопливо застёгивать рубашку, улыбаясь самой обаятельной и привлекательной улыбкой. Павлина вспыхнула, зло посмотрела на мужа, одарила этим же ненавистным взглядом гостью и ушла, прижимая руку к груди. У неё заболели сердце и душа.
Скоро хозяйка вернулась, громко поставила на стол ещё одну чашку, налила из самовара чай для гостьи, опять одарила обоих злым взглядом и ушла, хлопнув калиткой.
Доктор пояснил Милорадовой:
- Не обращайте внимания, мадам. Сегодня моя жена не в духе. Впрочем, она всегда не в духе. У неё нервическое воспаление нервов. Всех лечу, спасаю, а свою жёнушку никак не могу вылечить.
Екатерина расстроилась. Эта семейная сцена привела её в удручающее состояние, и она еще раз возблагодарила Бога, что её Алёша не такой. Между тем, она села за стол и только теперь поняла, как она устала.
Доктор приветливо продолжил:
- Вашему мужу стало хуже?
- Стало лучше и он ушёл по делам.
- А я его уже видел. Профессор пошёл к приставу и на мой врачебный взгляд еле передвигался. Предупреждаю вас, мадам: если он будет продолжать бегать по Сахалину, то это будет его последнее дело.
- Я прекрасно понимаю это, но с Алёшей бесполезно спорить. Когда он придёт домой, я его закрою на ключ, а ключ выброшу в море. Я пришла к вам по другому делу. Я хотела бы заложить или продать своё изумрудное ожерелье э-э-э… за… за… за тысячу рублей. В московской антикварной лавке Морозова моё ожерелье оценили в тридцать тысяч. Вы не посоветуете мне приличного человека, которому я бы могла продать ожерелье?
- М-м-м… покажите-ка ваше сокровище. Кстати, попробуйте наше сахалинское варенье из клоповки.
Екатерина открыла ридикюль и вздохнула.
- Извините, но клоповное варенье меня не прельщает. Тем более, после смерти Ангелины.
- А вы попробуйте, хоть будете знать, какое оно на вкус.
Княгиня подала ожерелье доктору и с отвращением посмотрела на клоповку.
- Николай Николаевич, как вы думаете: кто отравил бабушку Ангелину?
- Никто её не травил, бабушка сама перепутала ягоду. У неё уже были проблемы со зрением и головой, - задумчиво пробормотал Корсаков, рассматривая на свету изумрудное ожерелье.
- А ведь эту ядовитую ягоду принесли нам с Алёшей, а бабушка её забрала и съела.
- Она съела другую ягоду, ту, которую набрал Вася.
- Кто вам сказал?
- Устин Петрович Углегорский. Он уже провёл расследование. Мадам, забудьте про бабушку и ягоду. Произошло неприятное недоразумение и больше ничего.
Хм-м-м… Я, пожалуй, куплю у вас это ожерелье. Вернее, куплю не я - у меня нет таких денег, его купит мой тесть. Он здесь большой начальник. Завтра мы подъедем к вам с одним каторжником - он бывший ювелир и хорошо разбирается в камнях, - задумчиво пробормотал доктор, отдавая ожерелье.
- Надеюсь, каторжник ювелир, это не лавочник Олег Лавочников.
- Нет, конечно. А чем вам насолил Лавочников? Он приятный малый и весельчак.
- А мне он не показался таким приятным. Ну что ж, раз мы договорились, я ухожу. Во сколько вы завтра подъедете?
- К двенадцати часам.
Екатерина закрыла ридикюль, встала и раскрыла зонтик.
Корсаков наклонился вперёд и вкрадчиво ласково протянул:
- Куда же вы, мадам Милорадова, торопитесь, давайте посидим, чаю попьём, поговорим о том, о сём – о политике, науке, искусстве… о любви.
- Извините, Николай Николаевич, но у меня сегодня нет настроения вести культурно-научные беседы. Ещё раз извините, я тороплюсь. Вы не подскажете мне, где живут Ильинские.
- Ильинские? – удивился и даже несколько взволновался доктор.
- Я бы хотела поговорить с Кристиной – ничего серьёзного, обычная дамская беседа, - вежливо улыбнулась Екатерина.
- С Кристиной? Как хотите… Ильинские живут через два дома от меня, идите к маяку. Но Наташа после исчезновения мужа никого к себе домой не пускает. Я подозреваю, что у неё что-то с головой случилось, - мрачно сообщил Корсаков.
- Возможно, меня она пустит. Премного благодарна, - рассеянно поблагодарила княгиня и пошла к воротам. Корсаков проводил её до ворот, рассыпая любезности и шутки.
Павлина подслушивала весь разговор за разросшимся кустом сирени в полной уверенности, что эта дама – новая любовница мужа. Видно, старая любовница, – молодая Ирина Ильинская, ему уже надоела. И теперь эта профессорша решила пойти поговорить с Ириной, чтобы та отстала от Николы. Так решила Павлина и её тонкие синеватые губы вытянулись в длинную озлоблённую нитку…
Екатерина долго стучалась в некрашеную покосившуюся калитку Ильинских. Наконец, калитка чуть приоткрылась, да так, что ничего в эту щель не было видно. Из-за калитки послышался шёпот Кристины:
- Мамы дома нет. Она нам запретила кого-либо пускать в дом. А вы что, мадам Милорадова, хотели?
- Ты хочешь выйти замуж за Васю? – без всяких церемоний спросила княгиня. Ей хотелось быстрее закончить дело и идти домой. После лавочки Лавочникова у неё не было настроения бродить по городу и общаться с кем бы то ни было.
Кристина помедлила. Затем неуверенно прошептала:
- Я не знаю.
- Милая барышня, я хочу тебе помочь. Если ты не желаешь выходить за него, я тебе помогу избежать этого брака.
- Я не знаю, - несмело пробормотала девушка.
- Кристина, пойми меня, я куплю тебе домик и ты можешь не выходить замуж за Васю. Ведь тебя отдают из-за денег. Правильно я говорю?
- Ну да… Но с Васей я смогу помогать маме и сёстрам. После того как папа пропал в море, нам очень тяжело. Если бы не мадам Золотко, не знаю, как бы мы жили.
- А если я тебе куплю дом, ты откажешься от свадьбы?
- Не знаю… Ну-у-у, если купите, тогда откажусь. Вася богатый, но немного дурачок. А так, Вася хороший.
- Кристина, а у тебя есть возлюбленный?
- Возлюбленный? Не знаю…
- А кто тебе нравится?
- Мне нравится Сергей Серебренников. Он такой модный, красивый и богатый. Но он на меня не смотрит. Ему нравится Весна. Ой, быстрее уходите. Мама идёт.
Калитка тихо захлопнулась и Екатерина печально вздохнула - пыл спасать глупую барышню сильно поубавился. Тем не менее, она как обычно решила идти до конца.
В небе потемнело, тяжёлые свинцовые тучи опускались всё ниже. Но с неба ещё лился рассеянный сумеречный свет. Улицы опустели. Окна домов уже были закрыты ставнями и ни один весёлый огонёк не мерцал в тёмных контурах домов. Только маяк светил мерцающим золотым лучом.
Молодой будочник, накрывшись рогожею, вскарабкался на лестницу, чтобы зажечь фонарь. Фонарь загорелся и идти стало немного веселее.
Княгиня пошла быстрее, высокие каблуки глухо стучали по деревянному тротуару, в тишине звук отдавался эхом. Из-за этого ей часто казалось, что за ней кто-то идёт. Она останавливалась, замирала, смотрела по сторонам и облегчённо вздыхала – никого нет. А чёрная тень вдали шла в другую сторону.
Проходя мимо тюремного забора, Екатерину охватило особенно неспокойное тревожное чувство. Тревога быстро увеличивалась и она достала из ридикюля пистолет. Идти стало намного спокойнее, но всё равно она оборачивалась и замирала – вокруг было тихо и пустынно. После тюремного забора пошли дома, за высокими заборами забрехали злобные собаки, иногда ржали лошади и страх немного отступил, словно собаки и лошади как-то могли защитить её.
Когда Екатерина всходила на холм улицы Длинной, неожиданно начался ураган. Порывистый ветер с бешеной силой налетел на Александровск. В море поднялись высокие пенистые волны. Тайга застонала и заскрипела. Послышался шум падающих деревьев. По воздуху полетели пыль, мелкие камешки, листва, сломанные ветки и прочий сор.
Екатерина прикрыла лицо рукой, прижалась к забору и, сопротивляясь ураганному ветру, побрела к дому. За её спиной раздался какой-то жуткий вскрик, она обернулась, но в тёмной мутной дали, закрытой летящим мусором, ничего не было видно.
35 глава
Екатерина вошла в тёплую гостиную, пропитанную тонким лесным ароматом ландыша, и тревога мгновенно отступила - на душу опустилась тихая спокойная светлая радость. Такая радость бывает только тогда, когда ты после метельной вьюжной дороги входишь в родной тёплый дом.
Она повесила зонтик-омбрельку у дверей на оленьи рога, положила ридикюль на диван и прошла в спальню - мужа не было, значит, он до сих пор бродит по городу с больной ногой. На душе опять стало неспокойно и тревожно. Но она попыталась отогнать плохие мысли. Если она, беззащитная женщина с пистолетом, дошла до дома, то уж мужчина тем более дойдёт. Вернее доедет с Артёмом на коляске.
Княгиня зажгла на жирандоли две свечи, поставила жирандоль на окно, взяла карты для гадания и села у окна, выходившего во двор, ожидать мужа. После первого гадания, предвещавшего ей неудачу во всех ближайших делах, она нахмурилась, сложила карты в стопку и выглянула во двор. Ураган немного утих и воздух очистился. До вечера было ещё далеко, но на улице резко стемнело, словно день сократился, как шагреневая кожа.
Ветер раскачивал огромные листья лопуха. Ядовитый кустарник был вырублен и оттого казалось, что двор пуст. Екатерина опять погадала на картах, и опять вышла неудача в делах.
Тревога не проходила. Почему он не возвращается? А если с ним и Артёмом что-то случилось?
Екатерина пересела на диван, достала изумрудное ожерелье и стала любоваться своим сокровищем в последний раз. Теперь ей было жалко бабушкину память до слёз и действительно, скоро из её глаз потекли слёзы. Вспоминался первый бал, где она блистала в этом ожерелье. Затем бал, на котором она в первый раз влюбилась в юного глупого корнета Бойчевского… И ещё многое, что вспомнилось, где неизменно мерцало глубоким зелёным сиянием это изумрудное ожерелье…
Время шло. Княгиня несколько раз погадала на картах, много раз - как в последний раз, полюбовалась ожерельем. Два раза к ней заходила поболтать сестра, три раза появлялся Вася и бабушка Снежана, с сегодняшнего дня служившая у него нянькой.
Снежана не давала Васе тут засидеться и быстро уводила его вниз. Рыжий Золотко был всё так же весел, словно смерть бабушки Ангелины никак не тронула его, и Екатерина печально подумала, что в отсутствии ума, наверно, есть какое-то счастье. Но она этого счастья себе не желала.
На улице начал накрапывать дождь и крохотные капли оседали на тёмном стекле. В коридоре скрипнула половица и Екатерина прислушалась. Стояла глубокая тишина, прерываемая далёким шумом разбушевавшегося моря. Половица опять скрипнула, но ни сестра, ни Вася не появлялись. Сердце громко испуганно заколотилось. Княгиня подскочила к двери и дрожащими руками закрылась на ключ. Благо, она по привычке оставила его в замочной скважине...
Екатерина вновь села на диван, посмотрела на две мерцающие свечи и у неё мелькнула мысль, что эти две свечи – это Алёша и она. Одна свеча выше, другая ниже. Но светят они одинаково. Даже огонь склонился на одну сторону. Княгиня вздохнула и опять достала ожерелье…
В комнату еле слышно постучали. Екатерина бросила ожерелье в ридикюль и полетела открывать дверь в полной уверенности, что это вернулся Алёша, а она глупая испугалась.
За дверями стоял улыбающийся франтоватый Сергей Серебренников в черном кожаном плаще, накинутом на светлый шерстяной костюм. На чёрном цилиндре и на плаще поблёскивали капли дождя, и его чёрные глаза тоже странно блестели. Возможно, это было отражение света свечей на окне. На крупных волосатых пальцах Серебренникова матово блестели четыре крупных золотых кольца. В руке Серебренников небрежно держал витую массивную трость с серебряным набалдашником в форме змеи.
Екатерина невольно задержала взор на трости. Такие обычно служили не только данью моде, но и средством нападения или защиты. Княгиня понадеялась, что Серебренников нападать на неё не будет. С неё хватит сегодняшних приключений в лавке Лавочникова. Да и выглядит сосед слишком весёлым, чтобы нападать.
Серебренников пригладил чёрную курчавую аккуратную бородку, улыбнулся ещё приветливее, и всё же она почувствовала в молодом мужчине какую-то непонятную ей нервозность. Но углубиться в свои размышления не успела. Сергей вежливо попросил разрешения войти, – он желает срочно поговорить с профессором.
Екатерина сообщила незваному гостю, что мужа нет, и когда он вернётся - не знает. Лучше будет, если Сергей придёт завтра утром. Гость деликатно, но твёрдо настаивал на срочной встрече. Он подождёт профессора, так как уверен, что Алексей Платонович должен скоро вернуться.
Княгиня на миг задумалась: пустить - не пустить?
Сергей глубоко вздохнул, вскинул голову и несколько торжественно произнёс, пристально глядя чёрными глазами в её глаза:
- Вообще-то я к вам, мадам. Мне профессор не нужен. Я по очень важному для вас делу.
Он с явным волнением закончил речь и ещё пристальнее посмотрел на неё.
- Ко мне? – удивлённо протянула она и опустила глаза, уходя от пристального взгляда.
- Именно к вам, по важному делу, - проговорил Сергей отчётливо и вдумчиво.
- Ну, если по важному делу и вы хотите что-то мне сообщить об исчезновении вашего дедушки, то проходите… - неуверенно пробормотала княгиня. Что-то её смущало и не нравилось в этом позднем посещении, но и выгнать человека она не могла. Очень часто ей было трудно отказать, когда душа кричала: «Нет!»
Из-за этого Екатерина почувствовала некоторое душевное смятение, но вяло взмахнула рукой, прошла к дивану и села так резко, что скрипнули пружины.
Гость вошёл и хотел сесть рядом на диван, но Екатерина резко и твёрдо бросила:
- Садитесь, сударь, к окну.
Серебренников сел к окну и вновь пристально посмотрел на неё.
Наступила тягостная тишина. Слышалось как капал дождь. Гость молчал, и она холодно спросила:
- Милостивый сударь, о чём вы хотели со мной поговорить? О смерти Ангелины? Или об исчезновении вашего деда Серафима?
Сергей закинул ногу на ногу, нервно постучал пальцами по серебряному набалдашнику трости и поспешно заговорил:
- Я хотел сообщить вам… Сообщить вам, что влюбился в вас без ума.
- Это ваше важное дело?! – округлила «оленьи» глаза княгиня.
- Да! В данную минуту важнее этого для меня ничего нет. Я влюбился в вас, моя прекрасная царица Савская! Я схожу с ума от вас! О, Боже, какие у вас глаза и контура, и осиная талия, и оклад лица – чудеса! – театрально страстно воскликнул Сергей.
- А ваша любовь к юной прекрасной Весне уже прошла? Так быстро? – вяло усмехнулась Екатерина.
- Скажем так: я увидел вас, прекрасная княгиня, и разлюбил Весну. Что такое Весна и что такое вы? Вы – прекрасный экзотичный цветок, а Весна… Весна… Весна – это полевая сахалинская ромашка. Она прекрасна, пока не увидишь настоящий райский цветок.
Княгиня засмеялась.
- Значит, вы разлюбили цветущую Весну и полюбили золотую Осень? Очень смешно.
Сергей прислонил трость к стулу, вскочил, быстро подошёл к Екатерине, встал на одно колено и приложил руку к груди.
- Прекрасная, восхитительная, княгиня мадам Екатерина, выходите за меня замуж. Когда я увидел ваши прекрасные шоколадные кофейные бразильские глаза, – в моем сердце вспыхнул огонь желания, в голове всё перевернулось и помутилось. Я богат и вы ни в чём не будете нуждаться. Профессор против меня – нищий старый «списатель». Я знаю: вы замужем и никогда не сможете разойтись – только с позволения царя, но у нас на Сахалине многие живут гражданским браком – и живут до самых последних дней. Посмотрите на меня, – я молодой, а ваш муж старый. Он нищий писатель, а я богатый купец. Я прошу у вас руки и сердца… Я… я… я… Люблю вас! – договорил он прерывистым дрожащим голосом.
Сергей пристально, не мигая, смотрел чёрными завораживающими глазами. От него несло одеколоном «Иван Грозный» и княгиня подумала, что на Сахалин, наверное, завозят тоннами только этот дешёвый одеколон, настоянный на спирту, лавровом листе и еловых ветках.
Вид влюблённого мужчины, конечно же, льстил ей, как льстит это любой женщине, но одновременно вся эта театральность чрезвычайно смешила её. Чтобы сдержать накативший смех она больно прикусила губу и, стараясь не обидеть молодого человека, бархатным проникновенным голосом протянула:
- Встаньте, сударь. Спасибо вам за столь лестное предложение – мне так давно никто не предлагал выйти замуж. Прошу извинить меня за отказ. Но я люблю нищего профессора академика, бедного старого писателя, и буду влачить с ним жалкое нищее существование, пока смерть не разлучит нас.
Ей хотелось громко рассмеяться, и она больно ущипнула себя за руку, надеясь что гость это заметит.
Сергей вскочил с колен и грозно повторил:
- Я люблю вас, царица, выходите за меня, берите моё сердце, богатство и жизнь!
Екатерина посмотрела на возвышающегося над ней кавалера, приложила руку к декольте и извиняющее продолжила: - пардон, сударь, извините, но мне всё это сейчас напоминает дешёвый бульварный роман. Пожалуйста, покиньте эту комнату.
По бледному лицу Сергея промелькнула какая-то детская обидчивая гримаса. Он чуть поклонился:
- Извините, прекрасная Екатерина, я не знаю, как предлагают руку и сердце у вас в столице. Скажите мне, как надо говорить, и я сделаю всё, как положено. Мне казалось, – женщинам нравится, как говорят в бульварных романах.
- Голубчик, милый, ничего говорить не надо: идите домой, выпейте сонную микстуру, утром встанете с просветлённой головой и снова возлюбите юную прекрасную Весну. Поверьте мне, Весна милая барышня. А я пролетающая осенняя птица, прилетела на краткое время и опять улечу в свои заснеженные дремучие леса. Се ля ви! Прощайте!
Сергей сконфузился, отступил на шаг назад и вновь впился в неё темным мерцающим взором. Он не сводил с неё глаз и в этом взгляде было что-то неподвижное, как будто безумное. Точно его сбили с толку и этим довели до ярости.
Взгляд гостя напугал Екатерину до дрожи. Она резко встала, чтобы быстрее его выпроводить за дверь. Серебреников медленно, не отрывая напряженных глаз, потянулся к ней. Екатерина попыталась отклониться назад и резко яростно бросила:
- Прекратите! Уходите!
Он грозно и медленно приближался, она испуганно уклонялась назад. Чтобы вывернуться и убежать, Екатерина резко отклонилась назад и вправо. От этого рывка она потеряла равновесие и плюхнулась на диван. Сергей упал на неё и стал целовать в шею, щеку, губы…
Их окутали клубы диванной пыли. Екатерина пыталась вырваться, но безуспешно. Мужчина был намного сильнее её и даже достать пистолет из ридикюля она не могла, руки были придавлены к дивану его руками…
Екатерина молилась и ждала той секунды, когда сможет завладеть пистолетом. Если, конечно, ей удастся им завладеть, но об этом она старалась не думать. Но то, что она пристрелит его, пустит пулю прямо в лоб – в этом она не сомневалась. Она прекрасно знала - всё равно наступит тот момент, когда хоть одна её рука будет свободна. Она уже не раз попадала в такие ситуации и была, так сказать докой во всех этих романических мужских нападках…
Дверь медленно со скрипом открылась, по комнате пролетел холодный ветерок – кто-то тихо вошёл в гостиную. Серебренников от страстного опьянения ничего не слышал.
Княгиня жалобно крикнула:
- Спасите! Убивают!
В комнате стояла мёртвая тишина, нарушаемая монотонным стуком дождя. Сергей продолжал впиваться в её шею влажными горячими губами.
Она еще раз крикнула, но более зло и деловито:
- Встаньте с меня, идиот. Сюда кто-то вошёл.
Раскрасневшийся Сергей вскочил. Красная растрёпанная Екатерина тоже. У дверей, прислонившись к стене, стоял её муж – несчастный, вымокший, бледный, с остекленевшим взором, – окровавленная рука была обмотана кровавым рушником. Рушник наполовину развязался и кровь капала с руки на пол.
В комнате застыла растерянная тягостная тишина. Обычно говорливая Екатерина, буквально онемела и одеревенела. Она не знала, что сказать. Ужас и стыд прокатывался то ледяными, то раскалёнными жгучими волнами.
Алексей Платонович посмотрел на неё отрешённым, потусторонним взглядом и сипло, срывающимся от слабости голосом пробормотал:
- Не стоит вставать, мадам. Можете лежать дальше. Я ухожу…
Профессор взялся за дверную ручку. Екатерина бросилась к мужу, навалилась на дверь и подавленно оправдывалась:
- Алёша, я не виновата – это он сам упал на меня. Это недоразумение! Я отклонилась от него, а он бух и упал на меня…
Алексей Платонович, чувствуя полное отупение и туман в голове, посмотрел мимо жены в окно на две свечи. Он слышал лишь отдельные слова. Они долетали до его затуманенного сознания, но из этих слов невозможно было составить что-то связное. В сизом тумане, словно два волчьих глаза, горели две свечи.
Алексей Платонович, медленно и тихо выговаривая слова, прервал жену:
- Мне уже всё равно - отклоняйтесь, наклоняйтесь, бухайтесь друг на друга. Мне всё равно. Между нами всё кончено… Завтра я уеду…
Екатерина продолжала, ловя его отрешённый взгляд, сбивчиво умоляюще оправдываться. Профессор её не слышал, шаркая ногами и морщась от боли, он прошёл в тёмную спальню, закрыл дверь на ключ и упал на кровать. Голову пронзила адская боль, и Алексей Платонович провалился в чёрную бездну…
Серебренников исчез и Екатерина даже не заметила как он испарился. На улице, словно потоп, хлынул ливень и окно залили потоки воды. Она бегала по комнате, то оправдывалась под дверью, то горько рыдала на диване, то пыталась выбить прочную дубовую дверь, чтобы объяснить всё мужу, глядя глаза в глаза. Казалось, тогда он поймёт и простит. Ведь она же ни в чём не виновата.
Княгиня в энный раз толкнула несгибаемую дубовую дверь и вновь с рыданиями упала на диван. В глубине души она знала, – муж никогда не простит ей этого моветона. И в самом деле, со стороны ЭТО, наверное, выглядело отвратительно и омерзительно. Его жена целуется на диване с другим мужчиной. Представив эту картину со стороны, она в сотый раз ужаснулась, уткнулась в подушку и завыла. Нечеловеческий вой разнёсся по гостиной…
Профессор открыл глаза. Стояла тьма. Где-то выл одинокий волк. Дум не было. Острая боль сосредоточилась в затылке и растекалась по жилам, как поток пламени, иссушающий тело и сердце. Было желание провалиться куда-нибудь в беспросветную тьму, где нет ни боли, ни воспоминаний, ни мыслей.
Но мысли появились вязкие и тягучие. Перед его глазами встала омерзительная картина. Он и она на диване… Если бы не удар Саввы, он бы, наверное, повёл себя по-другому. Убил её? Или его? Скорее всего, никого бы он не стал убивать. Он повернулся бы и ушёл навсегда.
Вой стал прерываться рыданиями и профессор понял, что это рыдает - Она. Ни видеть, ни слышать её не хотелось. Он с трудом встал на ослабевшие ноги, неслышно прошёл через гостиную, выбрался в полутёмный коридор, освещённый тусклым светом падающим с первого этажа, и остановился. Куда идти? За окном льёт ливень. Он здесь никого не знает, да и потом придётся объясняться, почему он ушёл от жены. А объяснять не хотелось.
Дождь хлынул ещё сильнее. Потоки, низвергающейся с неба воды, били по железной крыше и по стеклу, словно бичом – хлёсткими и звучными ударами. С конца коридора подуло влажным ветерком и он пошёл, держась за стену, в ту строну. На втором этаже есть свободные комнаты и он переночует в какой-нибудь из них.
Профессор пошёл вглубь коридора, скудный свет лампы уже не освещал пространство и он двигался впотьмах, на ощупь…
Какая-то дверь со скрипом отворилась. Он вошёл в тёмное помещение, пахнущее плесенью и сыростью. Окно было открыто, холодный ветер и брызги дождя долетали до лица. Из окна слышался шум беснующихся моря и неба.
Алексей Платонович добрался ощупью до окна, закрыл его и пошёл дальше вдоль стены. Комната была мала, напоминала каморку. Скоро он нащупал гору старого влажного тряпья, лежащего на чём-то деревянном, скорее всего сундуке, лёг на тряпье, натянул на себя сырое шерстяное пальто, пропахшее плесенью, скрючился калачиком и попытался уснуть…
Сон не шёл. Сначала уснуть мешала тянущая, пульсирующая боль в ноге, потом отдалённые отголоски того, что он увидел пять минут назад. Затем накатила какая-то детская обида – он вышел из гостиной, а она даже не посмотрела ему вслед. И рыдает она, наверное, потому что молодой любовник бросил её…
Мысли терзали, не затрагивая сердце. Что-то тупое, бездумное сковывало все человеческие чувства. Оставались одни медлительные бесстрастные мысли. Скоро и они исчезли. Профессор провалился в черный бездонный колодец, на стенах которого плавало нагромождение жутких и тревожных снов. Но даже в этом колодце болела душа…
36 глава
Из окна дул ветерок. Сначала он затушил одну свечу, затем другую. В гостиной наступила кромешная тьма, наполненная ливнем, шумом моря и посторонними тревожными звуками. Екатерина поднялась с дивана и, выставив вперёд руки, добралась до стола. Спички отсырели и долго не зажигались. Наконец одна спичка загорелась и княгиня поднесла её к жирандоли.
Одна свеча была похожа на оплывшую бесформенную массу с чёрным лежащим фитильком, вторая стала короткой, но на какое-то время её могло ещё хватить.
Свеча загорелась. Екатерина заметила приоткрытую дверь спальни и бросилась к мужу. Кровать была пуста. На подушке лежала сплюснутая белая шляпа с пером страуса.
Княгиня уже не могла плакать. На неё напала слабость и полное опустошение. Она легла на диван и уставилась на колеблющийся свет, окантованный квадратом оконной рамы. Окно заливало дождём. Всё было ужасно: тьма, ливень, догорающая свеча, чужой дом, каторжный остров, окруженный огромными массами взбесившейся воды, театральное признание в любви незнакомого мужчины и – муж, ушедший от неё навсегда.
Диван пах сыростью, пылью, лаврово-пихтовым ароматом, и в сердце вспыхнула ненависть к этому дивану. Он казался ужасно неудобным и колючим: странно, как раньше она этого не замечала. Впрочем, раньше она на нём никогда не лежала – только сидела. Но идти в спальню почему-то не хотелось. Там нет Алёши…
Мысли неслись по кругу, повторяясь снова и снова. Алёша никогда этой сцены ей не простит. Впрочем, какой мужчина простит этакую «куртуазную картинку». Следом в её душе высокой волной взметнулась ненависть к Сергею. Если бы этот идиот не притащился с объяснениями в любви, то ничего бы не случилось. О, если бы Алёша пришёл на минуту позже! О, если бы она не впустила Серебренникова, а сразу его выгнала.
О, Господи, как всё глупо!!! Наверное, она родилась под несчастливой звездой. О, сколько раз, она страдала по своей глупости. А с другой стороны, кто не ошибается? И Александр Македонский совершал ошибки и глупости. К великому сожалению, она не Македонский и то, что прощается Македонскому, никогда не простится ей. Впрочем, если бы она была женой Македонского, то её бы уже не было в живых. Хорошо, что профессора академики, а тем более историки такие порядочные люди.
Мысли текли тоскливые, свеча уже догорела, но сон, который был так кстати именно сейчас, никак не приходил…
Алексей Платонович был её второй муж, – она так долго искала именно такого, как он – умного и спокойного… В шестнадцать лет её, разорившуюся родовитую столбовую дворянку, выдали замуж за старого бездетного генерал-адъютанта, вдовца, успевшего похоронить уже две жены. Через год после замужества к ним переехала разорившаяся сорокалетняя сестра генерала Пульхерия – старая дева, дама надменная и нервная. И старый ласковый муж тотчас, по собственному желанию, отправился проводить надзор в сибирских острогах.
Владимиру казалось, что именно он сможет улучшить положение в российских тюрьмах: именно он положит начало перевоспитанию неисправимых преступников; именно ему поставят памятник за искоренение преступности в России, а, возможно, – и во всем мире – на основе его генеральских рекомендаций…
Итак, семнадцатилетняя юная Екатерина осталась одна в большом петербургском доме, в котором все многочисленные слуги были преимущественно пожилые женщины, а мужчинам: кучеру и истопнику, – было далеко за шестьдесят.
Сказать, что она осталась полноправной хозяйкой в доме, было нельзя. За её нравственностью, а также за всем, всем, всем в доме надзирала властная высокомерная Пульхерия.
Через три года неусыпного надзора тиранка Пульхерия умерла. По собственной вине. Когда у неё на затылке появился фурункул, а по-простонародному чирей, – семейный доктор Федосеев уехал со всей многочисленной семьёй на лечение в Пятигорск. Вызывать другого, неизвестного ей врача, а тем более врача лечащего бедных, Пульхерия отказалась и через два дня умерла. Хотя, как позже выяснилось, достаточно было просто вскрыть нарыв, обработать его водкой и дёгтем, и это мог сделать даже кучер, который не раз при необходимости проводил на лошадях подобные операции.
После внезапной смерти Пульхерии, генерал не приезжая в столицу, через дальнего родственника нанял молодой жене другую компаньонку надзирательницу, свою бедную родственницу, сорокалетнюю разбитную Светлану. Светлана надзирать за чужой нравственностью не собиралась, так как не знала, что ей делать со своей. Подруга надзирательница быстро промыла глупую, по её мнению, голову Екатерины, нашла ей и себе сердечного друга, и отныне брала деньги с двоих. С генерала, – за то, что надзирает за Екатериной, а с молодой жены, за то, что не будет писать мужу, как она проводит свободное время…
Владимир приезжал в Санкт-Петербург раз в год на Рождество. Ночевал всегда отдельно, в своей спальне, но каждый вечер читал нотации о том, что ей, как жене генерала, нужно блюсти высокую нравственность.
Потом муж уезжал и… малороссийский граф Сагайдачный, – хмурый, чернявый мужчина средних лет, - был необычайно ревнив и ревновал её даже к шестидесятилетнему, хромому кучеру Михаилу… Они расстались, после того, как Сагайдачный чуть не пристрелил её, приревновав к молодому поручику, который неосмотрительно улыбнулся ей на балу из другого конца полутёмной бальной залы. Возможно, поручик улыбался не ей, а стоящей рядом хорошенькой княгине Людмиле, но пристрелить хотели именно Екатерину…
Тридцатилетний статский советник Красногорский был человек нервического взрывного склада. Жизнь рядом с ним походила на житие около бурлящего вулкана Везувия. Каждую минуту она ждала, когда раскаленная лава Красногорского выльется на неё. А вылиться она могла в любой час и в любую минуту. Советника раздражало всё: дождь, жара, ветер, безветрие, зима, весна, её влюблённый взгляд, её печальный взгляд, а так же весёлый взор шестидесятилетнего кучера, нечаянно кинутый на неё. Они расстались, когда в раздражении Красногорский кинул в неё, сидящую за роялем, канделябр из восьми горящих свечей… Пожара в бальном зале с трудом удалось избежать, но белый рояль всё же сгорел в огне пламенной Красногорской страсти…
Молодой, красивый, бесшабашный, фантазёр и позёр поручик Даниил Даги, так красиво восседавший на своём сивом орловском жеребце Ветерке, был глуп, как пустая дубовая бочка. Скоро ей надоело слушать его бред сивой кобылы, постоянное хвастовство и она отправила его в Молдавию. Впрочем, Даниил помчался туда на всех парах. Ему так хотелось новых приключений…
Купец Чурсин по-учительски наставлял её, как надо правильно и прибыльно жить и просил денег на его постоянно тонущее купеческое предприятие по изготовлению пеньковой верёвки. Денег Екатерина дала всего один раз, поэтому Чурсин быстро сменил место дислокации на дом мадам Амалии Аракчеевой…
Приказчик Панкратов стащил у неё фамильное бриллиантовое кольцо, а чиновник Истомин бросил работу в Торговом ведомстве и переселился в её спальню, из которой он выходил только в ресторан и театр. Панкратов был завзятый театрал и любитель юных гризеток.* С Панкратовым они расстались, когда она застала молоденькую гризетку Мариинского театра Розалинду Иванову в своей спальне…
Был ещё один человек… честный, пылкий, добродушный наивный студент Александр Саламатин. Он любил её – она его. Он предложил ей бросить старого генерала и пойти с ним в райские заснеженные дали (дело было под Рождество) – она к своему стыду не пошла, так как знала, что райские дали закончатся в ближайшее время на каком-нибудь забытом Богом постоялом дворе . И платить за этот постоялый двор опять придётся ей… Если, конечно, у неё на тот момент будут деньги. К сожалению или к счастью для себя, Екатерина не умела любить безрассудно, – с бездумной, безумной страстью…
В общем, этих любовей было довольно мало по петербургским меркам, но все они запомнились ей так, что надолго отбили всякую охоту на сердечные дела. И вдруг она встретила ЕГО - профессора академика Милорадова. Совершенно случайно, у своей новой знакомой Ярославы. Профессор был её отец-вдовец…
В начале, ей нравилось с ним беседовать, потом нравилось гулять по Невскому проспекту, потом выезжать в театр, потом сидеть на его лекциях в университете – и всё это вначале происходило без постельных сцен, просто и по-дружески…
На её тридцатилетие несчастный муж, так и не успевший исправить исправительные учреждения России, умер в одном из глухих сибирских острогов…
Через год они обвенчались с Алексеем Платоновичем и теперь Екатерина не представляла, как она будет жить без НЕГО… Нет, она не боялась финансовых трудностей. Княгиня была богаче профессора. Они жили в поместье мужа Милорадово. Она сдавала сибирским купцам-золотопромышленникам шикарный генеральский дом в Петербурге рядом с Сенатской площадью, имела доходный дом** на Васильевском острове и маленький свечной заводик на Крестовском острове. Всё это приносило ей отличный и постоянный доход. В отличие от поместья Милорадово, где всё зависело от прихоти неба. Был урожай, был и доход. Но небо не всегда любило несчастную грешную Землю: то посевы заморозок побьет, то дожди вымочат хлеба, то засуха сожжёт всё зелёное и цветущее. У Мужа был ещё один доход - исторические книги, но их надо было сначала написать и неизвестно, как они пойдут в продаже. Впрочем, Алексей Платонович не бедствовал и ещё успевал помогать своим трём замужним дочерям: Гордиславе, Ярославе и Милане.
Нет, Алёша никогда ей не простит этого… Где он? Наверное, идёт один по грязной дороге, во тьме, по дождю, без плаща, с больной ногой; может, он упал в грязь и не может подняться. Сердце разрывалось от жалости к нему… И к себе тоже…
Свеча давно погасла, а новой не было. В гостиной стало темно, холодно и сыро. Дверь она не закрывала специально, ей хотелось, чтобы сейчас к ней вошёл убийца и убил её… насмерть… навсегда… самой страшной смертью… нет, лучше ножом в её глупое сердце…
_______________________________________________
* Молодая женщина не очень строгих правил, или вторая роль в театре, подруга студента или художника
** Дом, где квартиры сдаются внаём
Екатерина представила свою окровавленную грудь и торчащий из груди нож, – почему-то с серебряной ручкой… Потом – мужа, умирающего на грязной дороге под холодным ливнем, и вновь зарыдала. Сейчас они были равны: она лежала убитая на сыром диване, а он умирал на сырой земле. О, как ей хотелось умереть!
Как будто в ответ её мыслям в небе сверкнула молния и прокатился оглушительный гром. Такой гром бывает только на море, где сила звука увеличивается во сто крат…
37 глава
Сверкнула молния, грянул гром. Дверь медленно, со скрипом отворилась. По гостиной пролетел сырой, пахнущий корицей и ванилином, ветерок. От двери протянулась тусклая дорожка света и Екатерина с замирающим сердцем вскочила с дивана. Она передумала умирать.
В дверях, спиной к ней, стоял кто-то в белом одеянии. Он оглядывал коридор и одновременно медленно закрывал дверь. Княгиня попыталась закричать, но онемела от страха, из горла вырвался лишь нечленораздельный булькающий звук. Существо в белом одеянии вздрогнуло и повернулось к ней, оставив дверь немного открытой. Из коридора проникал хоть какой-то свет.
В дверях стояла Зинаида: в мокрой простыне, бледная, с распущенными волосами, дрожащая от холода, под левым глазом темнел припухший тёмно-фиолетовый фингал.
Княгиня на миг решила, что это Мара (призрак), принявшая вид Зинаиды, и машинально троекратно перекрестилась, чтобы прогнать видение. Зинаида поздоровалась и кашлянула.
Екатерина облегчённо вздохнула, плюхнулась на диван и сипловатым от страха голосом пролепетала:
- Пардон. Я испугалась вас. Думала – это Мара прилетела.
Кухарка сбросила мокрую простынь на пол и печально улыбнулась.
- Это я когда убегала от Саввы, во дворе схватила с верёвки простынь, чтобы укрыться от ливня.
- Садитесь. Что случилось?
Зинаида оглядела полутёмную комнату, села у окна и плачущим голосом спросила:
- А где профессор?
- Не знаю, - растерянно пожала плечами Екатерина.
- Не знаете? – как будто обрадовалась кухарка.
- Он ушёл, - неопределённо пояснила княгиня.
- Куда ушёл? – сузила глаза Зинаида.
- Э-э-э… в гости, - солгала княгиня. Ей не хотелось рассказывать Зинаиде, что её бросил муж. Тем более, тогда бы ей пришлось объяснять, из-за чего её бросили, а это не та история, о которой хочется говорить.
Кухарка продолжила пытать:
- А куда он ушёл, в гости? К Ягоде или Весне?
- Почему к Ягоде? Почему к Весне? Он пошёл… на приём к доктору Корсакову.
- Пошёл к доктору? Корсаков ведь велел профессору лежать, не вставая две недели, а то он ему тогда ногу пилой отрежет.
- Я вижу, вы очень хорошо осведомлены о нашей жизни, - еле скрывая раздражение, отчеканила Екатерина. Она не могла понять, зачем кухарке Саввы нужен её муж и решила, что она хочет позвать его разобраться с Саввой.
- Мне о ноге профессора бабушка Снежана сказала, а ей рассказала Виктория. На нашей улице нет секретов.
- Я думаю, здесь всё же есть тот, кто хорошо скрывает свои секреты, - устало уточнила княгиня.
- А профессор скоро придёт? – Зинаида метнула взгляд на приоткрытую дверь спальни.
- Сударыня, вы явились допрашивать меня? Мой муж ушёл по делам и вернётся тогда, когда ему будет нужно.
На улице сверкнула молния и загрохотал неимоверно оглушающий громовой раскат. Казалось, треснуло небо и земля, у женщин заложило уши, замерли от страха сердца и они невольно посмотрели друг на друга, словно ища защиты. Грохот затих. Зинаида поёжилась и опять посмотрела на дверь спальни.
Екатерина подошла к двери, захлопнула её, вернулась к дивану и спросила:
- Я не пойму, сударыня, зачем вы пришли? Если вы хотите остаться у нас ночевать, то вам надо идти к Виктории. Она – хозяйка дома и выделит вам свободную комнату. Благо, их здесь полно.
- Я пришла вам сказать…
Опять сверкнула молния, грянул оглушительный гром и звук её голоса потонул в небесной канонаде. Затем настала тишина, такая глубокая, что даже не было слышно шума дождя. Княгиня прислушалась к звукам – их не было, и она решила, что оглохла навсегда. Но скоро послышался дождь.
Зинаида очнулась и продолжила:
- Барыня, послушайте меня. Тут такая история приключилась. Ваш профессор пришёл к Савве. Савва спал. Профессор набросился на меня и стал целовать. Вдруг пришёл Савва и приревновал меня. Он, наверно, подумал, что это я сама к профессору кинулась на колени, а на самом деле, это ваш профессор усадил меня на колени и давай целовать.
Ревнивая Екатерина в энный раз обомлела, но скоро в её душе сверкнула волна ярости. Мысли мелькали, как ослепительные молнии: «Негодяй! Как он смел! Сам целуется с кухаркой, а потом обвиняет её, Екатерину, в том, что она лежит на диване с другим. Негодяй! Изменник!» В конце мелькнула радостная мысль, что теперь Алёша простит её.
Княгиня вскочила с дивана, нервно подошла к окну – за окном стояла тьма. По стеклу лились черные потоки дождя. Горячая ярость прошла и её стало морозить: всё равно она ничего не докажет мужу. Что позволено Юпитеру, не позволено быку.
Стало холодно, тело заледенело. Екатерина подошла к двери, сняла с рогов оленя триповый (бархатный) плащ, накинула его на плечи и повернулась к гостье:
- Нет! Я не верю! Вы лжёте! Алёша не мог так сделать! Он порядочный человек. Если бы вы ему понравились и он собрался к вам уйти, он бы предупредил меня.
Зинаида звонко рассмеялась и, оглянувшись на дверь спальни, оборвала смех.
- Вы, мадам, как ребёнок. Когда это мужья предупреждают своих жён о том, что они им изменяют. Я ведь своего знаете за что отравила? За то, что он изменял мне с моей сестрой. Вся деревня об этом знала. Я не выдержала и отравила этого подлого изменника. Сестру я отравить не успела…
- Алёша не стал бы изменять мне! Вам этого не понять. И вы не докажете мне обратное, - неуверенно возразила Екатерина.
- Не верите? Спросите у Саввы – он видел, как ваш профессор впился в мои губы.
- Э-э-э… Наверное, у Алёши помутился разум.
- Я тоже подумала, что ваш профессор, как будто обезумел. Наверно, он влюбился в меня и потерял голову от страсти, - усмехнулась кухарка.
Екатерина перебила:
- Может, ещё скажете, что это Алёша вам поставил фингал?
- Это поставил мне Савва. Хорошо, что Демьян меня спас, а то бы меня хозяин точно убил.
- Нечего целоваться с профессорами на чужой кухне. И ещё я удивлена, что Демьян вас спас. Я бы скорее поверила, что он поможет Савве убить вас. Не ожидала я от этого кляузника такого героизма.
- А вот и спас! Он меня любит. Дёма упал под ноги Савве, Савва запнулся об него, грохнулся на пол, и я успела убежать. И профессор бросился меня защищать, как лев. Но Савва был сильнее.
Тусклый свет из приоткрытой двери почти не освещал комнату. На лице Зинаиды лежали глубокие тени, от этого она казалась старее и страшнее. Хотя в действительности кухарка была довольно миловидной, но слишком толстой, в два раза толще Екатерины.
Милорадова подошла к Зинаиде, чтобы увидеть лжёт она или нет, впилась взглядом в её лицо. Сверкнула молния и княгине показалось, что в глазах соперницы промелькнула насмешка. Княгиня вздрогнула и испытующе спросила:
- Ещё раз расскажите, как мой муж напал на вас?
- Ну ладно, расскажу… Профессор пришёл к Савве за письмом Серафима. Я подошла к нему с письмом, а он схватил меня, посадил на колени и стал страстно целовать.
- Может, Алёша стал целовать вас из-за этого письма? Профессор обожает исторические документы и готов из-за них расцеловать любого. Один раз он даже поцеловал студента. Студент принёс ему ценный исторический документ, - обрадовалась княгиня.
Зинаида, вспыхнув, возмутилась:
- Вы хотите сказать, что профессор не может полюбить кухарку каторжанку? А я ведь моложе и красивее вас.
Екатерина язвительно улыбнулась.
- Это вы так думаете. А я думаю, что я красивее вас и умнее. И потом, Алёша бы в вас точно не влюбился. Он не собирается проверять все свои обеды на собаках. Вдруг вы надумаете отравить его, чтобы завладеть его бесценными архивными документами. А теперь убирайтесь отсюда. Или идите к Виктории. Она вам найдет комнату…
- Мне есть куда пойти. Здесь меня Савва сразу найдёт.
Зинаида почему-то не спешила уходить. Она потянулась так, что хрустнули кости и зевнула. На её лице сияла безмятежная, многозначительная улыбка, словно она знала то, что не знала Милорадова, и когда барыня узнает эту новость, то будет очень огорошена и расстроена. Оттого кухарка чувствовала своё превосходство над княгиней и еле сдерживалась, чтобы не рассмеяться.
Екатерина ощутила это, и была в недоумении. Что ещё могло приключиться? Кажется, страшнее сегодняшнего, трудно придумать. А вдруг произошло что-то совсем ужасное, и княгиня с замиранием сердца спросила:
- Вы что-то ещё хотите сказать? Говорите быстрее!
- Да нет, ничего не хочу сказать. Я пойду. Только завтра утречком объясните Савве, что я не виновата. Это ваш безумный профессор сам на меня набросился. И Савве это скажите. Не забудьте. Не хочу, чтобы хозяин убил меня ни за что, ни про что, - Зинаида встала и насмешливо добавила: - И ещё я забыла, барыня, вам сказать: профессор сказал мне, что вы старее и страшнее меня.
Милорадова продолжала стоять около Зинаиды лицом к окну. Сверкнула молния, от вспышки по каким-то непонятным причинам и лицо, и голубое платье Екатерины, словно бы засияли мертвенным синевато-голубым искристым светом. Словно внутри пустотелой ледяной статуи вспыхнула и на несколько мгновений замерла молния, и этот же свет заискрился на прозрачной оболочке тысячами искр. И даже её карие глаза стали невероятно глубокими и сине-ледяными.
Молния погасла, но во тьме ещё несколько секунд продолжалось свечение. Зинаиде почудилось, что перед ней стоит покойница - она взвыла от страха и, потеряв сознание, рухнула на пол.
Барыня вмиг потемнела и наклонилась над соперницей. На душе Екатерины почему-то воцарился мир и спокойствие, словно это свечение, которое она сама не видела и не чувствовала, сожгло все чувства.
Кухарка очнулась и увидела над собой лицо княгини. Оно было страшно, чёрные тени легли на карие глаза, губы: казалось – на лице маска с чёрными провалами. Отуманенный мозг Зинаиды снова отключился…
Когда Зинаида очнулась, в гостиной было светло, на подсвечнике горело две новых свечки. Екатерина напоила её валерьянкой и устало посоветовала:
- Идите вниз к Виктории, она вас устроит.
В коридоре упало что-то тяжёлое. Зинаида на удивление быстро вскочила и убежала в спальню, успев шепнуть по дороге:
- Это Савва. Он сейчас убьёт меня.
Княгиня сидела, отрешённо смотрела на дверь и думала - убьёт Савва Зинаиду или нет. На какой-то миг ей захотелось, чтобы кухарку убили, но в дверь ещё раз постучали, и она тут же подавила в себе это зверское убийственное желание.
В дверь продолжали тихо и настойчиво стучать. Екатерина открыла. Перед ней стоял счастливый Вася с цветком засушенной морской капусты, надетой на палочку от золотой рыбки. Теперь княгиня предусмотрительно вышла в коридор. А вдруг Вася тоже пожелает упасть на неё и в этот миг вернётся муж.
Парень протянул Екатерине морскую капусту.
- Ваше высочество, царица Савская - этот зелёный цветочек я нашёл в море для вас. Вашу красоту очень украсит этот волшебный цветочек.
Екатерина невольно улыбнулась, взяла цветок и машинально понюхала. Цветок пах ванильным ароматом, и она расчувствовалась.
- Спасибо, Васенька. Таких волшебных морских цветов мне ещё никто не дарил. А теперь иди спать. Тебя бабушка ждёт.
- Ангелина? Она прилетела с неба? – радостно вспыхнул парень.
- Тебя ждёт бабушка Снежана, - печально улыбнулась княгиня.
- Не люблю Снежану, она холодная, ругается и храпит.
- Васенька, иди в свою комнату. Сейчас может вернуться профессор и ему не понравится, что мужчина дарит мне цветок.
Вася убежал. Катя прошла в комнату и только сейчас заметила у стола лежавшую на полу трость Сергея. Она взяла её в руки и стала разглядывать. В трости можно было найти очень много интересных вещей. В женские трости обычно встраивали флакон с духами, зеркальце или другие женские штучки.
Мужские трости были намного изобретательнее. Там могли быть: узенькая фляжка с горячительным напитком, сигары, игральные карты, ключи от секретных потайных отделов письменного стола и даже кинжалы или пистолет. У Алёши в его любимой трости, которая потерялась на почтовой станции в Красноярске, были: чернильница, перо и листы бумаги. Она начала откручивать серебряный набалдашник в форме змеи, но открыть потайной «карман» не успела. Из спальни вышла Зинаида.
Она насмешливо посмотрела на трость и язвительно бросила:
- О, у вас трость Серёги! Так вы, барыня, уже с ним лямур крутите. Он свою трость бережёт, как зеницу ока, и просто так её не бросает.
- Серебренников мне её подарил, - слукавила княгиня.
- Подарил!? – изумилась кухарка и посмотрела на барыню странным взглядом.
- Вернее, Серебренников подарил эту трость профессору, - она мгновенно сменила хозяина подарка.
- Профессору? – снова изумилась Зинаида и, покачав головой, продолжила, - ну ладно, я пойду, проводите меня хоть за ворота. Я боюсь, Савва меня за воротами поджидает. И ещё, милая барыня, не забудьте сказать Савве, что это профессор виноват. Не забудете?
Княгиня возмутилась этакой наглости, но скрепя сердце подтвердила:
- Я этого никогда не забуду. Уверяю вас, завтра скажу Савве, что Алёша сошёл с ума и вас поцеловал потому, что у него пропал ум от боли в ноге, из-за смерти Ангелины… короче что-нибудь придумаю. Пойдёмте, я провожу.
Зинаида взяла с пола мокрую простынь, накинула на себя, поёжилась от холода и без сожаления бросила на пол. Екатерина сняла с рогов оленя чёрный плащ мужа и подала кухарке:
- Возьмите этот плащ. Он пропитан каучуковой смолой и не пропускает воду. Хотя, куда вы пойдёте в ливень? Может, всё-таки останетесь у Виктории?
Зинаида надела плащ, погладила его скользкую глянцевую поверхность, довольно улыбнулась и проворковала:
- Нет, я пойду. Виктории не понравится, если я здесь останусь. Она не захочет с Саввой ссориться. Вы не переживайте, у меня есть, где схорониться. Может, барыня возьмёте с собой трость, чтобы обороняться?
Екатерина усмехнулась:
- Не переживайте, у меня есть чем обороняться.
Она метнулась к дивану, достала из ридикюля свой дамский, убойный пистолет и пошла к выходу, где уже поджидала её кухарка. В глазах Зинаиды застыл дикий ужас. Женщина привалилась к двери и дрожащим голосом прохрипела:
- Барыня, миленькая, не убивайте меня! Я больше не буду к вашему мужу приставать…
Княгиня печально улыбнулась.
- Мне уже всё равно – я старая страшная женщина. Можете приставать к нему, обниматься, целоваться и махаться. Алёша уже не мой. А этот пистолет против ружья Саввы.
Внизу, у двери на полу стояла керосиновая лампа, еле-еле светившая сквозь чёрное закопченное стекло. Княгиня брезгливо взялась за масляную ручку и решительно вышла во двор. Ей хотелось как можно быстрее выпроводить Зинаиду.
За воротами Екатерина остановилась, потому что перед ней простиралась огромная чёрная лужа. Зинаида прошла прямо по луже в туфлях и растворилась в черной дождливой тьме.
Княгиня прислушалась, ожидая стрельбы. Во мраке стояла тишина. Только шум дождя и звуки бушующего моря. Тусклый свет освещал лишь крохотный кружок вокруг неё и она поёжилась от липкого холодного страха.
В небе сверкнула молния. В конце улицы мелькнула чёрная тень Зинаиды и княгине вспомнилось: Алёша сказал кухарке про неё, что она, Екатерина, старая и страшная. Под оглушительный грозовой раскат княгиня твёрдо решила расстаться с профессором. Навсегда. Пусть он любит эту необразованную наглую бабу. Ещё больше её возмущало то, что муж устроил ей сцену ревности, сразу же после того, как лобызался с этой кухаркой. Наверное, он специально устроил этот скандал, чтобы со спокойной совестью уйти к этой прекрасной каторжанке, отравительнице мужей. Скоро она и его отравит. Так ему и надо!
Дождевые струи залили лицо и руки. Возмущение было столь сильно, что она этого не ощущала и, с досады на профессора, сильно тряхнула керосиновый фонарь. Фонарь выскользнул из мокрых рук и упал в лужу. Теперь княгиня стояла в кромешной тьме одна-одинёшенька. Она засунула пистолет в декольте, развернулась и пошла, выставив руки вперёд. Ноги тут же вступили в холодную лужу…
Екатерина метнулась в сторону и опять наступила в воду. Ноги и край платья промокли, а непроизвольные бессмысленные метания сбили ориентир. Теперь она уже не знала в какую сторону идти и её опять охватил безотчётный ужас.
По мокрой глине зашлепали чьи-то шаги. Человек-невидимка приближался, слышалось его тяжёлое дыхание, казалось, – он шёл прямо на неё и княгиня, испытывая непонятный страх, отпрянула в сторону. Невидимый человек прошёл мимо неё так близко, что она почувствовала его пихтово-лавровый аромат.
В полной темноте он открыл калитку - звякнуло железное кольцо. Калитка громко закрылась - лязгнула железная задвижка. Княгиня выждала несколько секунд и осторожно пошла в ту же сторону, выставив вперёд руки. Вскоре она наткнулась на деревянный занозистый забор…
38 глава
Убийца тихо вошёл в гостиную Милорадовых, остановился и прислушался. Стояла тишина, лишь шум дождя и отдалённый гул взбесившегося моря вибрировали в сыром воздухе. Одна свеча потухла от ветерка, другая ещё горела и отблески пламени бросали на стены тусклые отсветы. Нечаянно он глухо кашлянул и замер. Никто не отпзвался на его кашель.
Значит, супруги Милорадовы спят. Убийца открыл дверь спальни. Дверь тонко скрипнула, и он, вздрогнув, замер. Сердце сильно забилось, а тело охватила горячая иссушающая жара.
Свеча внезапно погасла и наступила кромешная тьма. Но убийца не остановился. Темнота даже лучше. Вспышка молнии вот-вот осветит тёмное помещение спальни, ему хватит одной секунды, а лишний свет совсем ни к чему. Он хорошо знал это помещение.
Человек остановился у кровати, нащупал край грубого шерстяного покрывала и стал ожидать вспышки молнии. В спальне приятно пахло ландышем и ещё чем-то женским: то ли пудрой, то ли румянами.
Молния сверкнула, но плотно закрытые шторы почти не пропустили свет, и он вонзил кинжал во что-то белеющее в темноте. Сразу же почувствовалось, что он попал не в тело, а в тряпки, и в ярости убийца стал вонзать кинжал во что попало. Скоро кинжал, глубоко вошёл в деревянное ложе кровати, – так что вытащить его, несмотря на все усилия, ему не удалось. Но он продолжал яростные попытки вытащить. Одновременно в нем полыхали яростные мысли. Профессор и княгиня куда-то исчезли. Но куда они могли уйти в грозу? Неужели, они что-то заподозрили? Хотя, вряд ли…
Замёрзшая, мокрая Екатерина вошла в дом и радостно вздохнула – тьма отступила хоть немного. У входа кто-то опять поставил керосиновую лампу со столь же прокопченным стеклом, и она мысленно поблагодарила сестру, в доме которой за светом методично следят. На улице сверкнула молния и крутая лестница осветилась холодным мертвенным светом.
Молния померкла и лестница вновь потонула во тьме. Идти в эту чёрную дыру было страшно. Она схватила фонарь и под грохот оглушительной канонады понеслась наверх. Ей хотелось как можно быстрее закрыться в спальне на ключ и укрыться под спасительным тёплым покрывалом. Ещё ей хотелось, чтобы на кровати лежал тёплый полусонный муж и можно было прижаться к нему.
Потом она вспомнила невидимого человека, прошедшего мимо неё и подумала: «А может это Алёша?» И она припустила ещё сильнее. «Скорее, скорее, скорее в спальню, к мужу!» - под грохот канонады мелькало в её голове…
Вспотевший, разгорячённый убийца наконец-то вытащил кинжал и облегчённо вздохнул. Оставлять его в постели было опасно. По нему сразу можно было вычислить хозяина. И хотя этот кинжал всегда лежал в укромном, потайном месте, но вдруг кто-то когда-то ненароком видел его…
Княгиня вбежала в гостиную дрожащими, непослушными руками закрылась на ключ и срывающимся голосом крикнула: «Алёша! Алеша! Алёша!» Никто не ответил и она быстро пошла в спальню, чтобы и там закрыться на ключ.
Екатерина влетела в спальню, закрыла дверь, трясущимися руками поставила на комод фонарь, и страх отступил. Теперь ей хотелось как можно быстрее снять промокшую одежду, туфли, в которых хлюпала вода, и залезть под тёплое одеяло…
Убийца дрожал. В спальню из приоткрытой двери протянулась узкая полоска света. Затем раздался крик княгини. Они вернулись вдвоём! Убийца вздрогнул, сердце затрепыхалось как испуганный воробышек. Он сжал до боли в пальцах рукоять кинжала, окинул комнату быстрым взглядом и кинулся к узкой двери, ведущей в кладовку. Дверь он оставил приоткрытой. Узенькая щель, позволяла ему видеть всё, что происходило около кровати…
Екатерина повернулась к кровати и обомлела от страха. Вся постель была изрезана в клочья. Кто-то так ненавидел её, что долго и методично резал постель. Может, это была Зинаида? Или это был муж?
Если это был Алёша, значит – он точно сошёл с ума, и поцелуй с Зинаидой ничего не значит. Она облегчённо вздохнула. Тогда и его слова, что она старая и страшная, ничего не значат. Ей ведь всего тридцать шесть лет, а выглядит она на тридцать. Алёша скоро выздоровеет и опять всё будет хорошо…
(Именно за это Екатерину любили окружающие. Даже в самый страшный час, она была уверена – ВСЁ БУДЕТ ХОРОШО!!! Хорошо будет, даже если в закрытой спальне она осталась наедине с убийцей. Впрочем, она об этом не знала, и потом - даже великие оптимисты иногда ошибаются)…
В кладовке пахло нафталином и ландышами. Одно из атласных платьев соскользнуло с деревянной вешалки, упало убийце на голову, а потом свалилось вниз. Шум падения слился со звуком её голоса. Убийца видел, как княгиня закрылась на ключ, остановилась около кровати, спиной к нему и задумчиво пробормотала:
- Он сошёл с ума… Всё будет хорошо, всё будет хорошо…
Ему захотелось засмеяться, и он прикусил губу. Спину женщины освещал тусклый керосиновый фонарь. Отличный момент. Такой как надо! Это у него - всё будет хорошо, а у неё всё будет плохо. И даже не плохо, а смертельно плохо! Она одна, убежать ей некуда, дверь закрыта, профессора нет, а после смерти любимой жены, он в великом горе забудет про своё расследование и уплывёт в захолустную Рязань. Убийца никогда не был в Рязани, но был уверен, что это глухой провинциальный городишко среди дремучих лесов.
Человек хотел рвануться к ней и вонзить в спину кинжал, но тело почему-то одеревенело, не слушалось мысленного приказа и продолжало оставаться в том же неподвижном, застывшем состоянии, словно он, как жена Лота, превратился в соляной столб. Мозг продолжал отдавать приказ: выскочить из кладовки и вонзить нож в спину. Одна нога вроде дёрнулась на выход, но атласное платье не дало сделать рывок. Впрочем, это было и к лучшему…
В следующий момент княгиня резко повернулась к нему, села на кровать, испуганно посмотрела на дверь, засунула руку в декольте, и в её руках блеснул маленький дамский пистолет. Он был направлен на дверь гостиной, но мог в любой момент повернуться в его сторону. Холодный пот облил тело. Она видит его!
Княгиня продолжала смотреть на дверь в гостиную, и он облегчённо вздохнул – значит, она не видит его, но тут же вздрогнул. Ему показалось, что он вздохнул сильно громко. Захотелось чихнуть от пыли, и он сильно нажал пальцами на переносицу. Желание чихнуть прошло, потому что именно этот чих стал бы последним в его жизни. Уже весь город знает, что жена профессора очень метко стреляет и отстрелила Лавочникову ухо за то, что он ей грубил.
Убийца мелко дрожал… Княгиня сидела и чего-то ждала. А если она сейчас начнёт обшаривать комнату? Кинжал конечно хорош, но против пистолета у него нет никаких шансов… Убийца испуганно замер и приготовился к прыжку, если она откроет дверь кладовки. Он должен успеть быть первым…
Екатерина принялась рассуждать вслух. Звук её голоса создавал ощущение того, что она не одна. Какой-то неизъяснимый страх продолжал нервировать её. Казалось, из каждого угла на неё смотрит неведомая опасность. Выражение лица её было спокойное, но одновременно настороженное.
Екатерина громко и твёрдо сказала:
- А вдруг он сошёл с ума?
Убийца отшатнулся от двери. Ему показалось, что княгиня сказала это о нём. Она сказала, что он сошел с ума? Или она это сказала не ему? Впрочем, он действительно давно сошел с ума.
Одна нога занемела, стала как деревянная и он переставил её немного вправо.
Екатерина продолжила:
- Или это его нога виновата?
У убийцы от страха закружилась голова, в глазах потемнело. Неужели она играет с ним, как кошка с мышкой? Но как она сквозь дверь может увидеть, что он переставил ногу? Голос княгини слышался как будто издалека.
Она продолжала:
- Это я во всём виновата…
Он сжал зубы и в голове мелькнула, словно молния, злобная мысль:
«Конечно, это ты во всём виновата! Зачем ты всему свету нахваливала, что твой муж гениальный детектив? Зачем притащила его на каторжный Сахалин, дура стоеросовая? Притащила, чтобы его убили? И чтобы тебя, дура, убили! Порядочная жена спрятала бы письмо и не дала бы своему мужу пешком тащиться через тысячи километров на другой край света!
Екатерина посмотрела на тусклый фонарь и задумчиво, подавленно прошептала:
- Когда же эта ночь закончиться. Скорей бы всё закончилось…
Её голос казался нереальным, но раз она просит, чтобы всё быстрее закончилось, убийца решился кинуться на неё. Ведь она смотрит на дверь гостиной и, возможно, ему удастся опередить её: вдруг пистолет стоит на предохранителе, или она остолбенеет от испуга. А если не остолбенеет? А если успеет выстрелить? Мысли бегали, носились в голове, словно сверкающие букашки. Сердце хотело выпрыгнуть из груди… Он переступил ногами, и под ним скрипнула половица. Сейчас, сейчас, сейчас… он соберётся с духом и кинется к ней…
Екатерина прислушалась. Где скрипнуло? В гостиной? Но она помнит, как закрыла дверь гостиной на ключ. Впрочем, Васю не остановит никакая закрытая дверь. Возможно, в этом доме или на улице есть и другие люди, для которых замки не помеха. Смертельный ужас вновь охватил её. Княгиня хотела громко крикнуть: «Кто тут?», чтобы прогнать сковывающий её страх, но горло сдавило, как будто железным обручем, и единственный звук, который вырвался из её пересохшего горла, был низкий, почти звериный рык-вой:
- Кт-у-у-у…
Убийца, приготовившийся к прыжку, застыл. В спальне пронёсся непередаваемо низкий, басовитый, вибрирующий вой, наводящий смертельный ужас. Откуда раздался вой было непонятно. Княгиня сидела с закрытым ртом, а звук заполнял комнату грозным рыком. Убийца облился холодным потом, ноги подкосились и он привалился к тонкой деревянной стенке кладовки. Одна из лиственничных досок тонко протяжно скрипнула…
Грозный рык катился по комнате. Екатерина сама испугалась своего голоса и замерла от ужаса. В последующей тишине она явственно услышала тонкое, протяжное, страдающее: «О-о-й», сказанное тоненьким детским голоском.
Что это? Откуда здесь ребёнок? Или это так причудливо скрипнула половая доска? Или у неё от ужаса начались слуховые галлюцинации? Неужели к ней кто-то крадётся? На улице сверкнула молния, и в этот краткий миг между молнией и раскатом грома вновь скрипнула доска. Княгиня трясущейся рукой сняла пистолет с предохранителя, перекрестилась, вскочила с кровати, быстрым взглядом окинула комнату, схватила с комода фонарь и кинулась к двери. Слава Богу, что она не вытащила ключ из замочной скважины, поэтому дверь сразу открылась.
Она тут же её заперла с другой стороны. Если в спальне кто-то и находился, то теперь ему придётся долго потрудиться, чтобы выйти. Двери у Виктории крепкие, сделанные каторжанами грубо, по топорному, но на века.
Екатерина в темноте добралась до двери гостиной и при свете молнии остановилась. Что делать? Выйти из гостиной было страшно. А вдруг там, за дверями, её дожидается обезумевший от ревности муж? Или ждёт убийца? Тот, кто убил Цветану, Серафима и бабушку Ангелину? И она будет четвёртым трупом…
Но возвращаться обратно в спальню, наполненную ужасом и тревогой, не хотелось. Да и ложиться на изрезанную в клочья постель – было выше её дамских сил. И выйти в неизвестную тьму, где она была ещё более беззащитна – сил не хватало. Фонарь неожиданно погас. Она поболтала фонарём, керосин не плескался внутри, он закончился. Её окружила тьма и сотни страшных звуков. Казалось, кто-то крадётся к ней…
Сверкнула слабеющая молния и бронзовый жирандоль блеснул на фоне синего ледяного света. Она подбежала к столу схватила отсыревшие спички, с третьей попытки зажгла свечной огарок и всё же решила вернуться в спальню. За двумя замками более безопасней, чем ходить по дому, в котором не заперта входная дверь. Только теперь она вспомнила, что, вбегая в дом, не накинула железный крючок и теперь любой каторжанин с Длинной улицы мог беспрепятственно войти в дом. Ведь собаки у Виктории не было.
Екатерина глубоко вздохнула, чтобы набраться смелости, и пошла к дверям спальни. Прямо перед её глазами ручка двери спальни повернулась и тут же вернулась обратно в исходное положение. Как будто кто-то повернул ручку двери изнутри, но закрытый замок не дал двери открыться.
Княгиня кинулась к свечке, схватила её и побежала прочь. На лестнице она запнулась за край подола и упала. Свеча отлетела к входной двери и на счастье сразу потухла, не успев поджечь деревянный дом. Екатерина стала быстро подниматься, и почувствовала острую ножевую боль в правой руке. Она опёрлась о левую руку и быстро поднялась…
Внизу у дверей опять горел фонарь, освещавший коридор тусклым светом. Екатерина взяла фонарь, остановилась у двери гостиной сестры и тихо постучала. Теперь она уже сомневалась, что ручка двери действительно поворачивалась. А вдруг это был обман зрения, вызванный страхом?
Она вновь тихо постучалась к сестре. Стояла тишина и княгине почему-то опять пришли на ум слова о том, что она старая и страшная, наверное, такая же, как Виктория. Это было какое-то наваждение… Потом ей вспомнилось, что она так не хотела есть рыбу. А ведь сестра говорила ей, что рыба придаёт молодость. Именно поэтому сорокалетний Хиросима выглядит на двадцать пять.
С досады, что она всё время ныла, как ей надоела рыба, княгиня ударила по двери гостиной со всей силы. Она подождала – никто не открывал. И ей вдруг стало смешно. Её может сейчас убьют, а она думает о том, как бы помолодеть, поедая годами рыбу.
Никто не открывал дверь и княгиня вспомнила, что она стучится в дверь гостиной. Возможно, её стук и не долетает до закрытой спальни. Но на громкий стук не выглянули и другие домочадцы. Дом словно вымер. Или оглушительные раскаты грома оглушили их? Или они так же, как и она трясутся от страха?
Правая рука горела и ныла острой, пульсирующей боли, и она пошла искать свободную комнату. Сейчас ей хотелось быстрее уснуть и проснуться только завтра, в солнечный ясный полдень, когда Алёша вернётся домой.
Княгиня толкала каждую дверь. В одной торчал большой железный ключ, похожий на амбарный. Она открыла дверь, вошла в маленькую тёмную комнату и тихо спросила:
- Здесь кто-нибудь есть? Ау…
Никто не ответил. Она поставила фонарь у двери, закрыла её на ключ и осмотрелась. Понять, чья это комната, было невозможно: кровать, шифоньер, комод, стол и два стула. На комоде полно безделушек: статуэтки, ракушки, шкатулки и всякая всячина непонятного назначения. На сундуке и на полу валялись какие-то тряпки, среди них были и мужские вещи, и японское кимоно, и картуз Артёма, и женские косынки.
Возможно, в этой комнате никто не жил, если ночью в грозу она была пуста. Екатерина разделась, повесила мокрое платье и корсет на стул, вытащила из причёски шпильки и легла в постель. Постель была сырая, холодная и пахла ванилином.
Скоро она согрелась, а рука разболелась ещё пуще. Она закрыла глаза, ожидая, что ноющая боль в руке, не даст ей уснуть, но сразу же провалилась в чёрную бездну.
Выбравшись из этой бездны, Екатерина попала на дно океана, где долго бродила по зеленому сумрачному лесу, наполненному разбитыми кораблями, открытыми сундуками с драгоценностями, огромными осьминогами, серыми скользкими акулами и золотыми рыбками.
Страх даже во сне леденил душу. Тёмно-зелёные деревья и причудливые волшебные цветы морской капусты извивались и пытались схватить её за руки; серые акулы открывали огромные зубастые пасти, показывая частокол острых зубов; и даже золотые рыбки казались в этом сновидении опасными, хотя просто проплывали мимо неё с человеческими печальными глазами. Странным образом через все эти подводные опасности она проходила живая и невредимая. Как будто она была закрыта каким-то невидимым призрачным покровом.
Акулы с разинутой пастью подплывали и вновь уплывали в колыхающиеся заросли капусты. Скользкие осьминоги касались её руки, обжигали слабой болью и тут же исчезали в извивающемся лесу. А золотые рыбки проплывали мимо, лишь мельком взглянув на неё жёлтыми грустными глазами…
Дверь её новой спальни попытались открыть снаружи, но закрытая изнутри дверь не поддалась. Через краткое время окно комнаты открылось настежь и косые дождевые струи брызнули на стол, покрытый белой кружевной скатертью.
Княгиня продолжала крепко спать под белым одеялом. Из дождливого мрака показалась чёрная голова, потом чёрные руки вцепились в край подоконника и человек быстро забрался в комнату. В полной темноте он уверенно подошёл к кровати и вздрогнул. Вспыхнула молния. Комната осветилась синим мертвенным светом. На его кровати лежала мёртвая княгиня. Её лицо было покрыто голубоватым небесным сиянием, руки сложены на груди, как у покойницы, а распущенные волнистые волосы свисали с кровати, словно чёрные змейки….
Загрохотал оглушительный гром, и под этот грохот человек с тихим завыванием выскочил из своей комнаты через окно…
39 глава
Алексей Платонович спал, всё откинувши, всё позабывши, полный сновидениями: сумрачными и тревожными. С приоткрытого окна через узенькую щель дуло холодным сырым ветром. Наброшенное как попало тряпьё часто спадало с него. В полусне он сгребал его с пола и опять накидывал на себя…
Настал ненастный день. Может, это было утро, а может быть, и вечер - понять было трудно из-за пасмурного сумеречного света, застывшего в сырой холодной комнате.
Стояла мёртвая тишина. Глаза профессора открылись и без всякого участия, без всякой жизни посмотрели на ширму, наполовину прикрывавшую его сундук-кровать. На старинной японской ширме обтянутой голубым выцветшим шёлком, среди бледно- зелёных водорослей, плавали золотые рыбки. Их золотая чешуя давно поблёкла и продолжала угадываться, только благодаря жёлтому матовому бисеру, раскиданному по выпуклым золотым спинам.
Золотые рыбки виделись в каком-то тумане, и некоторое время они, дрожа и искривляясь, словно бы плавали перед его глазами. Может быть, именно из-за этого ему вспомнился обрывок странного ночного сна.
В том далёком сновидении он бродил по дну моря среди разбитых кораблей и открытых пустых сундуков, а мимо него медленно и лениво сновал туда-сюда огромный кальмар имени Демьяна Корсакова и стаи маленьких золотых рыбок. Такая рыбка звалась Зинаида Корсакова.
Кальмар хватал его за руки своими влажными скользкими щупальцами и он брезгливо отталкивал их. Кальмар не обижался и тут же уплывал: то в скопище разрушенных кораблей, то в подводные извивающиеся леса, чтобы снова выплыть из них и вновь попытаться поздороваться…
И на этой ширме плавали золотые рыбки. Смотреть на дрожащих рыбок надоело и профессор перевел бессмысленный взгляд выше ширмы.
Ему чудилось, что он в Рязани, в родном поместье, но почему-то лежит в заброшенной комнате на втором этаже. Там тоже стояли друг на друге сундуки, на них высились горы тряпья, и всё это закрывала старая французская ширма с выцветшими разноцветными рыбками.
Почему он лежал в заброшенной комнате и как попал в неё, его не интересовало и не волновало. Ему было всё равно. Голова была чугунной и туманной, а мысли двигались лениво и неповоротливо. Нога не болела. Но он чувствовал, что она распухла и одеревенела.
Воздушные пробки в ушах после сна пропали и он стал слышать звуки…
За окном шёл мелкий, нудный дождь, монотонно стучавший по железной крыше. По стеклу стекали серые извилистые ручейки. Издали слышались звуки воды, сливавшиеся в переполненную бочку, и тревожный шум разбушевавшегося моря. Почему в Рязанском лесу шумит море, профессора нисколько не удивило.
На улице пролетел порыв ветра, из неплотно закрытого окна подуло прямо на него, и дождь застучал ещё сильнее. Надо было встать и прикрыть окно, но вставать и двигаться не хотелось. Он продолжал лежать и бездумно смотреть на извивающиеся струи дождя, змеившиеся по серому стеклу.
Монотонно стучал дождь. Монотонно накатывалось и откатывалось взволнованное море. Дом словно живой дышал, стонал и жаловался. Издали слышались шорохи, стуки, скрипы, завывания и глухие удары…
Под эти тихие, еле слышные стоны ему вспомнилось, как его жена лежала на диване с Сергеем Серебренниковым… И кажется им было весело… Эта картина нечётко и быстро проплыла в голове, но никаких эмоций не вызвала, словно это было в какой-то другой жизни – далёкой и прошедшей. А возможно, и вообще не его жизни. Он опять уснул…
Когда Алексей Платонович проснулся в следующий раз, около его сундука сидел Вася в фиолетовой шёлковой рубашке. Золотко внимательно и печально посмотрел на профессора и прошептал:
- Это я вас закрыл ширмой, чтобы никто не нашёл. Вы ведь спрятались?
- Спасибо, - бесстрастно протянул профессор, и через некоторое время добавил. - Сударь, закройте, пожалуйста, окно. Оттуда дует.
Вася радостно вскочил, громко закрыл окно, вернулся к сундуку, склонился к профессору и прошептал:
- А почему вы зовёте меня Сударь? Меня зовут Вася. А Тихомир меня зовёт Фофан. Я ему говорю, что я Вася, а он глупый опять зовёт Фофан. А я Фофана не знаю. Вы знаете Фофана?
- Знаю… это глупый недалёкий человек, - через силу ответил Алексей Платонович. Говорить ему не хотелось. Хотелось, чтобы Вася быстрее ушёл и оставил его в покое. Но Вася продолжал что-то шептать ему в ухо. Несвязный шёпот терялся в шуме моря, и профессор тихо, уныло пробасил:
- Васенька, принеси мне горячего чаю и мёд, чаю принеси побольше… и мазь для ноги прихвати. Только никому не говори, что я здесь. Я хочу побыть один… иди… и чистый бинт не забудь.
Алексей Платонович прикрыл глаза, провалился в сон и Вася исчез…
Во сне к его щеке прикоснулся раскалённым щупальцем кальмар. Профессор вздрогнул, отпрянул от горячего щупальца… и проснулся. Придя в себя, он понял, что это Вася приложил к его щеке раскалённую каторжную кружку с кипятком. Парень улыбнулся и показал красивые белые зубы:
- А я вам чаю принёс горячего и мёд у княгини взял. Чаю много-много взял, вот вам полведра чаю.
Парень показал рукой на железное ведро с кипятком. В ведре плавали заваренные травы, и этот летний аромат приятно щекотал ноздри.
Алексей Платонович приподнялся и медленно выпил обжигающий травяной чай. Чай пах смородиной, мятой и мёдом. Мёда Вася не пожалел.
Профессор поставил кружку на пол и бесстрастно спросил:
- Ты видел княгиню?
- Видел.
- Что она делает?
- Она с Серёгой пошла.
- Куда? Хотя… мне всё равно… пусть идет куда хочет…
- Ага, пусть идёт. Она пошла с Серёгой к себе… Тётя нехорошая. Она сегодня в моей постели спала. Ночью умерла, а потом встала, как живая, и пошла к себе в комнату.
- В твоей постели спала? Я вижу, Екатерина уже пошла по рукам…
- Нет, она не ходит по рукам. Она ходит по полу, вот так, - Вася встал с табуретки, гордо выпрямился, задрал нос к потолку и затопал на месте.
- Тише, не топай, - профессор поморщился и продолжил: - Вася, ты мазь принёс?
- Принёс.
- Тогда, голубчик, пожалуйста, перевяжи мне ногу. Мне самому несподручно, да и сил нет подняться.
Вася забыл взять новые бинты и хотел было побежать за ними, но Алексей Платонович остановил его. Здесь было полно всяких льняных тряпок, из которых можно сделать бинт.
Вася старательно снял старые бинты, намазал опухшую, синеватую ногу профессора мазью и неумело обмотал разорванным на ленты льняным полотенцем. Перевязывал он в отличие от княгини быстро, но больно. Алексей Платонович с трудом сдерживался, чтобы не застонать, а его глаза с ужасом смотрели на ногу. Выглядела она ужасно – посинела и опухла до колена.
После перевязки Алексей Платонович стало морозить. Он выпил ещё две кружки горячего чая и пробормотал:
- Тут есть какое-нибудь одеяло?
Парень кинулся к сундукам и стал выкидывать тряпки. Скоро он нашёл рваное теплоё верблюжье одеяло и укрыл им профессора. Алексей Платонович поблагодарил и извиняющее пробасил:
- Вася, я хочу поспать. Иди к маме. Она, наверное, тебя ищет.
- Нет. не ищет. А бабушка Снежана ушла домой. Она взяла у нас сахар и понесла Ягоде, чтобы сделать ягоду.
- Всё равно иди. Я буду спать. Во сне я выздоровею. Когда я много сплю - быстрее выздоравливаю.
Вася состроил недовольную мину и пошёл к дверям. Алексей Платонович закрыл глаза и тут же уснул… Потом он несколько раз просыпался и всё время видел у своей кровати рыжего Золотко. Парень смотрел на него внимательным, пристальным взглядом, словно раздумывал о чём-то важном. Профессор сомневался, что парень может думать о чём-то серьёзном, и вновь закрывал глаза.
В энный раз между явью и сном Вася стоял перед ним с золотой сахарной рыбкой в руке, и Алексей Платонович полусонно спросил:
- Василий, ты о чём думаешь?
- Я думаю, вскипятить вам ещё полведра чая или не надо? – задумчиво пробормотал парень и лизнул сахарную рыбку.
- Иди, вскипяти, - вздохнул профессор, надеясь, что он уйдёт надолго и не будет стоять над душой. Вернее, над его бренным телом.
Но Вася был не так глуп:
- Но вы же ещё это ведро с травой не выпили.
-А ты иди, вскипяти новое ведро, пока ты ходишь, я это выпью. А пока, братец, пожалуйста, налей мне ещё кружечку.
Парень с готовность схватил кружку и подал тёплый чай профессору. Алексей Платонович выпил, отдал пустую кружку, откинулся на постель и без всякого интереса спросил:
- А кто тебе дал эту золотую рыбку?
- Бабушка.
- Бабушка Ангелина ушла на небо.
- Это Хиросима сделала. Она сказала, что это бабушка приготовила мне рыбку и с неба бросила на кухню… Хиросима хорошая, она бабушку любила, и та его любила. Бабушка ему денежки давала.
- Много давала денег? - машинально спросил профессор и посмотрел на ширму с золотыми рыбками.
- Много – мало, - Вася достал из-за пазухи рубахи измятую «катеринку»,* подбросил её вверх, проследил взглядом, как катеринка упала на пол, и опять спрятал за пазуху.
- Ты где взял эти деньги? Мама дала?
- Папа дал.
- А кто этот папа?
- Папа - это папа, - набычился Вася.
- А как имя этого папы? – упорствовал профессор.
- Папа мне сказал, не говорить его имя никогда. А то он меня убьет.
- А может, это он дал бабушке Ангелине ядовитые ягоды?
- Нет. Папа хороший, он любил бабушку, а бабушка сама захотела на небо и ушла. Хотите, я вам тоже катеринку принесу?
- Не надо. Я сыт всеми «Катеринками». Век бы их не видал, - профессор устало закрыл глаза и опять уснул.
Вася остался стоять. Лизал золотую рыбку и пристально смотрел на профессора…
Алексей Платонович проснулся от холода. Окно в комнате было открыто настежь. Вася наклонился над ним и предложил профессору перебраться в другую комнату – там тепло и хорошо. В комнате есть труба от печки, а у этой трубы стоит хорошая чистая кровать. Там его никто не найдёт, потому что там сушат травы, а эти травы приносит в кухню он сам.
____________________________________
* Сторублёвый кредитный билет с портретом Екатерины II
Излагал он свои мысли очень связно, и в этот момент профессору показалось, что Вася не такой уж дурак, каким кажется. Но эти мысли вспыхнули и погасли. Профессору не хотелось подниматься, куда-то идти, но он чувствовал, – Вася будет вымораживать комнату, пока он не уйдёт.
Алексей Платонович медленно, с трудом встал с сундука и, чувствуя страшную слабость, пошёл к двери. У двери на куче тряпья он заметил рваную книжку и поднял её. Это был японско-русский словарь, изданный во Франции. Профессор засунул словарь в карман и пошёл, держась за стену, в другую комнату.
Милорадов удалился. Вася скинул тряпки с лежбища профессора, достал из кармана серых штанов медный блестящий ключ и открыл замок сундука. Он покопался в старой одежде, нашёл то, что спрятал в сундук давным-давно, и успокоился. Значит, профессор не украл его драгоценность. Золотко снова закутал вещь в старую вытертую шаль, положил в сундук и с чувством выполненного долга пошёл кипятить ведро травяного чая.
Он знал: когда кто-то болеет, надо пить много травяного чая, так ему говорил папа…
40 глава
Настало утро. Екатерина открыла мутные глаза, посмотрела на тусклый унылый свет и какое-то время ей казалось, что она в заброшенной комнате поместья Милорадова. Там тоже в нежилых комнатах стояла старинная мебель, давно вышедшая из моды, а на сундуке валялись тряпки. Почему она спит в нежилой комнате, княгиня нисколько не удивилась. Её голова была похожа на пустой казан.
За окном шумел дождь, скрипели деревья и волновалось взбесившееся море. Слышались звуки воды, сливающейся в бочку. Пролетел мощный порыв ветра, одна створка окна открылась настежь и тут же со звоном захлопнулась. Стекло треснуло, треугольный кусок упал на подоконник. В комнате похолодало.
Думать ни о чём не хотелось, тем более не хотелось вспоминать неприятные вещи. Вчера… или позавчера… или, чёрт знает когда… от неё ушёл муж, застав её лежащей на диване с Серебренниковым.
И теперь Алёша любит другую: глупую, завистливую, подлую кухарку-каторжанку Зинаиду. Наверное, её наглая самоуверенная молодость профессору показалось милее, чем кроткая, застенчивая душа Екатерины. Впрочем, только сама княгиня считала себя кроткой и застенчивой. Окружающие этих качеств никогда не замечали.
Утро было опять ужасное: серое, унылое и безрадостное. Екатерине вспомнились слова бабушки о том, что мир катится к концу света, и сумрачный ненастный мир за окном напоминал этот конец. Земля, наверное, уже потонула в грязи, а разбушевавшееся море вот-вот выйдет из берегов и затопит этот несчастный каторжный остров. И её в том числе.
Екатерина сдержала набегающие слёзы и решила не думать об этом подлом историческом негодяе профессоре Милорадове. Она резко повернулась к стене, где висел коврик с вышитой на нём картиной Васнецова «Иван царевич и серый волк», и взвыла от боли - её пронзила острая, кинжальная боль в руке.
Княгиня, рыдая от боли и незаслуженной обиды, села на кровати, прижала руку к животу и в этот момент ей показалось, что Иван-царевич на коврике – вылитый Вася, но в отличие от Васнецовского царевича – серьёзного и строгого, – этот царевич Вася на коврике нагло ей подмигивает.
Она отвернулась от царевича Васи и стала плакать, глядя в пасмурное треснувшее окно, за которым ничего не было видно. Казалось, это стекло, за которым ничего нет - и есть её жизнь. Она старая, больная, брошенная женщина… И солнце никогда не заглянет к ней в окно. Обычный неиссякаемый оптимизм почему-то сегодня покинул её. По крайней мере, в это ненастное одинокое утро…
Княгиня плакала долго и отчаянно, и прекратила она рыдать только потому, что у неё дико разболелась голова и рука, и обе эти боли то перемежались, то сливались в одну. Настало полное отупение и опустошение. Она поднялась, кое-как, пользуясь только одной рукой, натянула помятое грязное платье, прихватила корсет и пошла к себе. Показываться сестре в таком ужасном виде она не хотела.
В их гостиной кто-то уже убрался, везде был идеальный порядок и даже на жирандоли вместо огарков стояли новые янтарно-жёлтые свечи.
Екатерина торопливо прошла в спальню. И здесь сияла чистота. Изрезанная постель исчезла, а новое атласное голубое покрывало напоминало спокойное солнечное море.
Княгиня переоделась в черное бархатное платье в соответствии со своим чёрным настроением, накинула на плечи белую оренбургскую шаль-паутинку и пошла к сестре - надолго. В комнатах было холодно и одиноко, а сейчас ей хотелось быть с кем-то рядом, и желательно у тёплой печки.
У входа ей на глаза попалась трость Сергея, и она всё же решила узнать, что носит с собой этот негодяй. Екатерина с трудом, одной рукой, отвинтила набалдашник и стальной наконечник с другой стороны трости. Негодяй носил в трости острый стилет, бутылочку спирта, крохотный мешочек табака, спички, карты и тонкую прочную верёвку.
Зачем Серебренникову нужна была верёвка, княгиня не могла понять и какое-то время пыталась придумать этому объяснение. Объяснения не нашлось, зато она поняла, почему Зинаида так странно посмотрела на неё. Она, наверное, решила, что княгиня тайком курит, пьёт, играет в карты и колет стилетом мужчин.
Екатерина снова всё сложила в трость и недовольно нахмурилась – её реноме на Сахалине становилось всё хуже и хуже. Наверное, все уже знают, что она стреляла в лавочника, валялась на диване с чужим мужчиной и заимела трость со стилетом, спиртом и верёвкой. Княгиня обречённо вздохнула. Пора быстрее уезжать, пока к ней не прилипла ещё какая-нибудь дурная слава.
По дороге к Виктории княгиня решила об уходе мужа ничего ей не говорить. Вдруг Алёша скоро поймёт свою роковую ошибку и вернётся, поэтому не стоит выносить сор из избы раньше времени. Ведь все эти кумушки с улицы Длинной будут рады облить её грязью. Тем более, факт измены как будто на лицо. Оставалось надеяться, что сам Сергей не начнёт трепаться об этом на каждом углу. А в этом она глубоко сомневалась. Ведь мужчины, такое трепло! Все, кроме её Алёши.
41 глава
В гостиной Виктории, примыкавшей к кухне, было жарко, как в Сахаре. До блеска начищенный самовар на столе сиял даже в этот тусклый день. Около самовара стояли розетки с вареньем, сметаной и фаянсовая расписная тарелка с горячими булочками, оттого комната была пропитана ароматом ванилина и корицы.
Сестра и бабушка Снежана играли за столом у окна в трик-трак.* Играли они так шумно и увлечённо, что часть шашек: и чёрных и белых, – валялись на зелёном персидском ковре.
Её прихода они не заметили. Княгиня медленно дошла до стола, поздоровалась. Обе женщины замолчали, испуганно вздрогнули и посмотрели на неё как на привидение.
Виктория подняла брови и всполошилась.
- Что случилось, ласточка? На тебе лица нет.
- Кажется, я сломала руку, - простонала Екатерина, осторожно усаживаясь на диван.
__________________________________
* Игра в шашки
- Кажется? Или правда сломала? – спросила Виктория.
- Не знаю. Надо вызвать доктора. Корсаков скажет точно.
- Да что же это такое? Профессор ногу сломал, ты руку - это кто-то навёл на вас порчу.
Снежана пылко встряла в разговор:
- Это Зинаида на вас, барыня, порчу навела. Я знаю, у неё глаз плохой. Она в том году мою корову Ласточку похвалила и Ласточка тут же молока перестала давать. Потом я пообещала Зинке все её проклятые гляделки выцарапать, и на другой день у моей Ласточки опять молоко появилось. Я вам расскажу ещё одну историю про Зинку. Мне Марья Рыбакова рассказывала. Когда Серафим сказал Зинке, что он её удавит, то она…
Екатерина дёрнулась, охнула от боли и Виктория бесцеремонно перебила няньку:
- Потом расскажешь! Никому не интересно слушать про их семейные дрязги. У нас своих хватает. А Савва Зинку уже пять лет убивает, всё убить не может. Зинаида ещё нас всех переживёт.
Лучше беги к Артёму и отправь его к Корсакову. Пусть быстрее едет и достаёт доктора хоть из-под земли. И скажи Артёму, пусть сообщит Корсакову, что княгиня умирает. Тогда он быстрее прилетит. И сама делом займись, узнай, где гуляет Васенька и сиди около него неотлучно. Я тебе деньги плачу не за игру в шашки, а за уход за больным ребёнком.
- Так вы, мадам Золотко, сами предложили мне в трик-трак сыграть, - еле сдерживая возмущение, выдавила бабушка.
Виктория досадливо махнула рукой и смешала шашки.
- Тогда предложила, потому что мне скучно было, а теперь надо делом заняться. Беги быстрее к Артёму.
Снежана недовольно посмотрела в дождливое окно, тяжело вздохнула, словно её отправили на галеры, и переваливаясь, как утка, ушла.
Виктория проследила взглядом за медлительной Снежаной, и повернулась к сестре.
- Терпи, голубушка. Скоро Николай Николаевич примчится на своём вишнёвом кабриолете и твою руку вылечит. А пока ванильные булочки покушай с чаем. Мне ванилин почти бесплатно капитан Кудрявцев привозит. А так, этот индийский ванилин стоит, как золотой песок, - сестра пододвинула тарелку с булочками.
- Не хочу есть, рука болит, - уныло вздохнула княгиня.
- А ты здоровой рукой ешь и сразу станет легче. Я всегда, когда мне плохо - покушаю и жить сразу веселее. Поешь.
- Извини, милая сестрица, ничего не хочу. Я хочу умереть. Мне плохо! – простонала княгиня.
- Ты что это такое говоришь. Ты ещё молодая, красивая. Это я – старая и страшная, должна готовиться к смерти. И то я рыбу ем, чтобы здоровья и молодости набраться. Подожди, я тебе сейчас одной сахалинской гадостью напою. Она мёртвого с одра поднимает, а все плохие мысли метлой выметает.
Виктория живо встала с места и унеслась. Скоро она вернулась с зелёной стеклянной бутылкой, заткнутой винной пробкой. Сестра налила в кружку мутную пахучую жидкость до краёв и медленно, чтобы не пролить, поднесла Екатерине:
- Пей! Сразу легче станет.
- Что это такое?
- Это сахалинский эликсир - вино на тридцати трёх травах. Кто его пьёт, тот долго живёт. Ты зажми нос и пей, оно на вкус ужасно, зато потом прекрасно.
Княгиня взяла кружку, скривилась от запаха и с отвращением выпила сахалинский эликсир. Ничего более мерзкого ей не приходилось пить. Она пробовала множество вин: и кислых, и сладких, и терпких, и перебродивших, но это вино было самое ужасное в мире. Оно напоминало какую-то перекисшую сладкую бурду с отвратительным запахом.
Виктория улыбнулась.
- Теперь подожди немного и тебе станет легче.
Очень скоро сахалинский эликсир ударил в голову словно тяжелый молот: голова закружилась, разум помутился, тело стало невесомым, закачалось на неведомых тёплых волнах и боль совершенно прошла. Плохое настроение тоже. Жизнь показалась прекрасной и необыкновенно спокойной…
- Ну и как, голубушка? Стало легче жить?
- Стало… Мне кажется, я уплываю в далёкие страны… наверное, к райским птицам, - пробормотала княгиня.
Голова стала настолько тяжелой, что падала вниз на диван, как чугунная гиря. Екатерина подтянула к себе подушку-думку с вышитым одиноким парусником, упала на неё головой и тут же уснула…
Когда она открыла глаза, Виктория сидела у самовара в старинном пенсне и что-то писала карандашом в своей амбарной тетради. Наверное, что-то подсчитывала. Губы её шевелились, но ни одного звука не было слышно.
За ненастным окном всё так же серело небо, стучал по крыше дождь, свистел порывистый ветер и бесновался Татарский пролив.
Виктория заметила, что сестра проснулась, и участливо спросила:
- Тебе стало легче?
- Да, - пролепетала полусонная княгиня.
- А ты не переживай, что поругались с мужем. Скоро помиритесь. Мы тоже с моим покойным мужем много тарелок побили, а разлучила нас только смерть.
- Виктория, а ты откуда знаешь, что мы поссорились?
- А мне Снежана сказала. Ягода в вашей комнате убиралась, а у вас вся постель изрезана, у двери кровь на полу. Это кто резал постель ты или профессор?
- Э-э-э… оба, - слукавила Екатерина.
- Хорошо, хоть друг друга не порезали. А я и не знала, что твой тихоня муж такой буянистый. Мне казалось, что все профессора покладистые люди.
- Алёша и правда тихий.
- А вы всегда, когда ругаетесь, постель режете?
- Честно говоря, я даже не знаю, кто это нам изрезал постель. Может, это и не Алёша сделал... и не я…
- Ну ты же сама сказала, что вы оба резали постель. Наверно, у тебя ещё голова не отошла от эликсира. Полежи, отдохни. Может, ещё сахалинский эликсир выпьешь?
- Нет, нет! Больше не хочу. А когда доктор приедет?
- Скоро. Ему ехать до нас десять минут. Что-то он задержался.
- Надеюсь, он примчится до того, как я помру, - печально улыбнулась княгиня.
- Не унывай. Это сегодня день такой пасмурный. У всех настроения нет. И у меня тоже, поэтому я и села играть в трик-трак. Фабрика стоит. Соли нет, пароход из-за шторма ещё долго соль не привезёт. И рыбаки сидят дома, в море не выходят. В общем, ни рыбы, ни соли, ни погоды, ни настроения.
В комнату заглянул Вася. Он окинул гостиную весёлым взглядом и радостно сообщил:
- К вам, барыня Екатерина, Серёга пришёл. Он хочет свою трость забрать. Ту, что вчера у вас оставил.
Вася исчез. Княгиня покраснела и поднялась с дивана. Виктория бесстрастно поинтересовалась:
- Я и не знала, что Сергей к вам приходил.
- Серебренников приходил к нам поговорить кое о чём и забыл трость. Все люди когда-нибудь что-нибудь забывают, - уклончиво ответила княгиня.
Виктория пожала плечами, надела пенсне, поточила карандаш и уткнулась в амбарную тетрадь.
Сергей стоял у входа в мокром чёрном плаще с прямой спиной, с невероятно серьёзным и отстранённым видом. Увидев княгиню, он стал небрежно отряхивать с черной мокрой шляпы капли дождя.
Екатерина остановилась поодаль и с мрачным лицом поздоровалась. Сергей поздоровался с ней таким мрачным и недовольным тоном, словно его вчерашние слова о любви ничего не значили и вся эта безумная любовь вчера же и прошла.
Это взбесило княгиню. Этот шенапан* рассорил её с мужем и теперь демонстративно показывает ей, что она старая и страшная.
От этой мысли вся её сонливость мгновенно прошла и она ожгла Сергея зверским уничижительным взглядом. Мужчина пробормотал, глядя мимо неё:
– Я бы хотел, мадам Милорадова, забрать свою трость.
- Забирайте и побыстрее! Не думайте, что я хочу эскамотировать** вашу трость со стилетом, спиртом и верёвкой.
Сергей побледнел.
- Я купил эту трость у доктора Корсакова.
Княгиня повернулась и пошла наверх за тростью. Сергей двинулся за ней, она повернулась к нему и отрезала:
- Не ходите за мной! Я сейчас принесу вам вашу палку.
Екатерина принесла трость, отдала и спросила:
- Интересно, а зачем доктору стилет? Он спокойно может пользоваться скальпелем. Или Корсаков обороняется им от своих больных?
- Не знаю. Кажется, эту трость подарил ему Егор Рыбаков.
- Егор? Сахалинские рыбаки ходят в море с тростью? Впрочем, если сахалинские рыбачки носят норковые шубы, то я зря удивляюсь. Хотя, мне всё равно. А вас я попрошу больше никогда в наши апартаменты не входить. Прощайте.
Княгиня резко повернулась и пошла наверх в свою спальню. У Виктории было слишком жарко, а ей хотелось лечь в постель и уснуть. Кроме того, по дороге она решила, что муж может вернуться за вещами и тогда она сумеет объяснить ему вчерашнее недоразумение…
Екатерина со страдающим лицом ходила по гостиной, чтобы не чувствовать боли в руке. Заодно ходьба снимала нервное напряжение. Муж всё не возвращался, она была ревнива, и в её голове мелькали самые разные фривольные картины, приводящие в дрожь и ярость. Сейчас она зримо видела, как муж и Зинаида целуются-милуются в какой-нибудь захудалой дешёвой гостинице под название «Кальмар» или «Шалман» и смеются над ней – старой и страшной…
В гостиную неслышно и неспешно вошёл доктор Корсаков. Он остановился, сдвинул густые светлые брови и возмущенно, почти яростно воскликнул:
- Это что такое? Я бросил умирающего больного, понёсся спасать умирающую мадам Милорадову, а она носится по гостиной, как олень!
Княгиня остановилась, покраснела и извинительно пролепетала:
- Простите, Николай Николаевич. Но мне правда-правда очень плохо. По-моему, я поломала руку. Она так болит, что я готова её отрезать. Но если кто-то умирает, то я могу и подождать. Мчитесь быстрее к нему.
Корсаков сменил гнев на милость и снисходительно улыбнулся.
- Раз уж я приехал, буду спасать Вас. Всё равно Никитин умрёт.
- Но может, его всё-таки можно спасти, - взволнованно посоветовала Екатерина.
_______________________________
* Шалопай, бездельник (фр.)
** Присвоить (фр.)
- Его может спасти только Господь Бог, но и он вряд ли будет спасать этого пропойцу. Раздевайтесь! - приказал доктор, открывая свой чемоданчик.
- Совсем раздеться? Зачем? Я не буду!
- Можете не совсем, но мне надо осмотреть вашу руку, а ваше платье с рукавами. Можете отрезать рукав, только прошу быстрее. Меня еще один больной ждёт. Савва тоже лежит при смерти. Так мне сообщил писарь Непомнящий. Будет хорошо, если он «умирает», так же как и вы, бегая по комнате.
Княгиня ушла в спальню, разделась и закуталась в белую простынь так, чтобы доктор мог осмотреть только её руку. Выглядела она как гречанка с опухшей красной рукой.
Екатерина вышла из спальни с видом монашки и остановилась у окна, подальше от дивана. Доктор приступил к осмотру. В комнату ворвался Вася и недовольно крикнул:
- А я всё расскажу профессору. Я всё видел в замочную скважину! Вы голая!
Екатерина вздрогнула и простынь свалилась на пол. Она осталась в розовых кружевных панталонах и голубых шерстяных носках.
Вася выскочил из комнаты и побежал к профессору. Бежать было недалеко, всего через две комнаты. Парень добежал, достал ключ из кармана широких, горчичного цвета штанов, открыл дверь, влетел в комнату и торжествующе сказал:
- А ваша княгиня голая с доктором!
Через несколько секунд Алексей Платонович провалился чёрт знает куда. Там не было ни снов, ни рыб, ни тьмы, ни бездны – там не было ничего…
Екатерина сидела на диване и со слезами на глазах рассматривала свою туго спелёнатую, словно ребёнок, руку, подвешенную в люльке-бинте через плечо. Корсаков любовно рассматривал восхитительное классическое бинтование и словно гордился собой.
Княгиня поправила на плече простынь. Доктор вздохнул, словно ему не хотелось уходить от такой красиво забинтованной руки, захлопнул саквояж, по-хозяйски сел на стул и закинул ногу на ногу.
- С вашей рукой, мадам, мы всё выяснили. Обыкновенный ничего не значащий перелом. Надеюсь, он быстро заживёт. А где ваш муж? Он опять бродит с больной ногой? А на улице, между прочим, собачий холод и дождь. Я чую, скоро профессор останется без ноги, а может быть, и без… Ну, не будем говорить о плохом. Мадам Милорадова, и всё же, где ваш муж?
- Он ушёл.
- Куда?
- Э-э-э... Не могу сказать…
- Скажите, куда он ушёл, я схожу туда, где он обитает, и сделаю ему новую перевязку. Это очень важно! Если я берусь лечить, я должен вылечить больного. Где ваш муж?
Княгиня раскрыла рот, чтобы ответить, затем вновь закрыла его. Ей было неудобно рассказывать, что её бросили из-за кухарки-каторжанки.
- У вас проблемы с голосом? – приподнял брови доктор и переменив ноги, продолжил насмешливо ласковым тоном: - Может, мне сходить к мадам Золотко и попросить её сообщить, где профессор?
- Я не знаю, где он, - выдавила она с несчастным лицом и опустила глаза на перевязанную руку.
- Не знаете? - удивился доктор и бесстрастно продолжил: - Впрочем, ваши семейные дела меня не интересуют. Если профессор не желает лечиться, то Бог с ним. Моя жена тоже часто не знает где я.
А сейчас, мадам Милорадова, я бы хотел поговорить о делах. Вернее, об ожерелье. Мой тесть не смог сразу найти деньги и он просит подождать ещё два дня. Ему обещали вернуть кое-какой долг и он сразу купит ваше ожерелье. Вы, мадам Милорадова, согласны?
- Конечно, согласна, - уныло согласилась княгиня.
- Прекрасно! Если вы не против, я бы хотел ещё раз посмотреть на ожерелье. Я прихватил с собой лупу и желал бы рассмотреть камни под лупой.
- Вы разбираетесь в изумрудах?
- Теперь немного разбираюсь. Я заехал в тюрьму к ювелиру пану Хмелевскому и этот добрейший старик рассказал мне некоторые тонкости определения настоящих изумрудов.
- Вы думаете, я вас обманываю? Это ожерелье принадлежало ещё моей грандмаман, - слабо возмутилась княгиня.
- Вашу бабушку тоже могли обмануть. В этих ювелирных делах крутится столько прохвостов. Они что угодно вам сделают: и бриллианты, и рубины, и изумруды, – и всё из цветного стекла.
Екатерина посмотрела на доктора долгим изучающим взглядом. Тот несколько смутился, отвёл глаза и пробормотал:
- Вы покажете?
- Конечно, сейчас покажу. А этот ваш ювелир, действительно ювелир? И за что сидит этот добрейший старик пан Хмелевский.
- За изготовление фальшивых бриллиантов… Изумруды он тоже подделывал. Старик говорит: питерские дамы больше любят изумруды и рубины, чем бриллианты. Но его хрустальные бриллианты тоже хорошо расходились.
Княгиня взяла бисерный ридикюль, с трудом открыла его одной рукой, заглянула и ужаснулась – ридикюль был пуст. Она перевернула сумочку вверх дном, на диван вывалились серебряное зеркальце, оранжевая помада, чёрный карандаш, белый кружевной платочек с гербом и пятак.
Екатерина вскочила и начала суетливо обследовать диван в надежде, что ожерелье каким-то образом выпало из закрытой сумочки. Но ожерелья нигде не было: ни на диване, ни под диваном, ни за диваном.
Доктор зевая, наблюдал за её передвижениями и поглядывал на часы. Скоро ему надоело и он благодушно спросил:
- Вы что-то ищете, мадам? Деньги? Можете сегодня мне не платить.
Екатерина плюхнулась на диван, сморщилась от боли, посмотрела на него с расстроенным убитым лицом и подавленно выдохнула:
- Ожерелья нет. Оно исчезло. Сейчас я обыщу обе комнаты, но думаю – его украли.
- А где вы его хранили?
- В ридикюле, на диване, - созналась она и прикусила губу.
Корсаков поднял глаза к небу и патетически изрёк:
- О, женщины! Положить драгоценность на виду у всего каторжного Сахалина могут только эти наивные, добрые, честные, всем верящие, прекрасные создания.
Доктор встал с недовольным лицом и, сдерживая раздражение, провозгласил:
- Желаю вам, мадам, быстрее найти своё ожерелье. Возможно, оно скоро найдётся у Васи или у Демьяна. Надеюсь, наш уговор остаётся в силе.
Он внимательно посмотрел на неё, ожидая ответа. Она молча кивнула, и доктор поспешно вышел.
Княгиня продолжила сидеть на диване со стеклянным взглядом. Мысли медленно текли в её голове. Кто украл ожерелье? Сергей? Он лежал на диване и сумочка была под его рукой. Хотя он этими руками держал её. Зинаида? Она спряталась в спальне, когда пришёл Вася, и она, Екатерина, вышла в коридор. Зинаида могла за её спиной делать, что угодно. А может, Снежана? Бабушка убиралась в комнате. Или это был кто-то другой? Она вспоминала все их передвижения, как оставляла много раз ридикюль бесхозным на самом виду…
И пришла к выводу, что ожерелье украсть мог любой желающий. Теперь она проклинала себя, что взяла это бесценное сокровище на каторжный Сахалин. А ведь Алёша ей говорил, чтобы она оставила его дома! Он как всегда был прав! И кто теперь хоть иногда будет останавливать её от безумных поступков?
В окно монотонно бил печальный дождь, надрывно шумело море, туманная унылая завеса закрывала свет…. Сколько прошло времени, Екатерина не могла сказать. Она лежала на проклятом диване и сухими глазами смотрела в потолок…
В гостиную тихо, несмело постучались, и она убитым голосом прошептала:
- Войдите.
Краем сознания княгиня поняла, что её тихий голос вряд ли услышат за дверями и хотела было уже сказать погромче. Но не успела. Дверь отворилась и в комнату вошёл мужчина лет за шестьдесят, невысокий, толстый, бородатый. И чёрная борода, и длинные чёрные волосы были подбиты сединой, которую обычно называют соль с перцем.
Старик был одет в военный поношенный китель с кожаными заплатками на рукавах и синих штанах. Сапоги на нём были какие-то чудные, на толстых, в два пальца, подошвах.
Мужчина остановился у порога, быстро огляделся, словно отыскивая кого-то, но никого не нашёл и сурово представился зычным голосом:
- Разрешите представиться, Афанасий Богданов, друг Серафима Серебренникова. М-м-м… бывший друг…
- Он жив? – бесстрастно спросила княгиня, поднимаясь с дивана.
Старик почесал затылок.
- Не знаю, барыня. Я его давно не видел. С весны. Вообще-то, я к вам по другому важному делу. Меня попросили пойти к вам и предложить купить древнее хисторическое письмо, - говоря это, мужчина в кителе прижал руку к груди, как будто ожидал, что сейчас дама кинется к нему отбирать это древнее письмо, лежавшее за пазухой.
Екатерина села на диван и махнула рукой, словно отгоняла муху.
- Извините, сударь, но я ничего не понимаю в исторических бумагах. Это вам надо с моим мужем разговаривать. Приходите завтра.
- Я не могу ждать до завтра. Завтра меня не будет. Я уезжаю во Владивосток по делам. И потом, меня попросили продать вам это письмо срочно. Этому человечку нужны деньги.
- Сударь, я не буду покупать письмо. Может, вы мне принесли какую-то ерунду. Один раз я уже купила для мужа, перечень продуктов и подарков для свадьбы на кабардинском языке.
Тогда мне тоже говорили, что это письмо крымского шаха Гирея для турецкого султана. И будто бы в письме обговаривается начало войны… Впрочем, может быть, этот продавец «фификус»* был прав. Ведь любая свадьба – это начало семейных войн. И я тоже пала на поле боя - ещё одна безвинная жертва… Так что, извините сударь, приходите завтра… или послезавтра… сегодня мне недосуг… я хочу лечь и умереть.
Афанасий зычным голосом сказал:
- А вы, барыня, купите у меня письмо, а потом помирайте. А может быть, увидев хисторическую записульку, вы и помирать раздумаете. Мне сказали, что вы с удовольствием возьмёте это письмо и отвалите мне за него хороший куш.
- И кто это вам сказал?
- Не могу сказать. Этот человек пожелал остаться инкогнито и за это мне обещал хорошо заплатить. Если вы не возьмёте, я сейчас его в печке сожгу. А оно, между прочим, сто рублёв стоит.
- Сто рублей! Да вы с ума сошли. Лошадь дешевле стоит!
Афанасий усмехнулся.
___________________________
* Пройдоха (нем.)
- Лошадь современная – они в каждом доме, а письмо хисторическое – их мало. Вы напрасно думаете: раз я на Сахалине живу, то я дурак. Я, между прочим, приехал с Ростова-на-Дону, и в гимназии учился. Целых четыре года! Так что, про историю знаю. Не возьмёте письмо, я его в печке сожгу.
- Хорошо… давайте своё письмо. Я посмотрю и подумаю: брать его или нет. Может, ваше письмо достойно только для растопки печи, - согласилась княгиня, желая как можно быстрее отвязаться от этого настырного человека и от его «хисторической» записульки.
Она протянула здоровую руку, чтобы взять письмо, но Богданов опять схватился за грудь, отшатнулся и отрезал:
- Не дам.
- Сударь, вы что морочите мне голову? Как я буду покупать письмо, не видя его? Может, это письмо вы написали своей жене или любовнице десять лет назад, а теперь пытаетесь продать мне его, как историческое.
- Я не пишу письма. У меня нет – ни друзей, ни жены. Жена моя померла много лет назад от простуды. Потом я желал жениться на Ангелине, но она видно сошла с ума и всех женихов выгоняла… Урядник даже высек её за то, что она не хочет выходить замуж. А эта варначка (каторжанка) упёрлась, как бык: убейте меня, а замуж больше не пойду. А зря отказалась, я мужчина с достатком, как говорится: у меня в хате «кока с соком».*
- А какая была Ангелина молодая? Красивая? – заинтересовалась княгиня.
- Многие говорили, что она красавица, а мне так казалось, что она обычная баба, но довольно приятная: шустрая, румяная, весёлая и работящая. Как Весна. А мне как раз нужна была хорошая работница. У меня ведь четыре коровы, один бык, три лошади и стадо баранов… Так вы купите письмо?
- Давайте письмо, я посмотрю его. Не хотите давать, тогда уходите.
- Я вам дам письмо, а вы его заберёте. Знаю я вас, господ. Вы только и думаете, как бедных людей объегорить, - заявил ростовщик раскольник Богданов, который бедным никогда не бывал и сам происходил из небогатой купеческой семьи.
- Давайте письмо, я не буду брать кота в мешке. Я прочитаю его и решу – брать его или нет.
Афанасий, с опаской глядя на неё, полез за пазуху, достал пожелтевший листок, аккуратно развернул его и показал издали так, чтобы его можно было прочитать.
Княгиня сузила глаза, чтобы лучше видеть, прочитала первые строки и вскочила с дивана.
- Так это же наше письмо Меншикова! Сестра подарила его моему мужу и его у нас украли. Где вы взяли письмо? Говорите быстрее! Или я вас сейчас отправлю в тюрьму. Вы вор! Грабитель! Полиция! Обворовали! – почему-то тихо сказала она.
Богданов застыл от ужаса, но при слове «полиция» он мгновенно очнулся и убежал. Письмо он со страху решил выбросить, скомкал на ходу и кинул под лестницу. Входная дверь за ним громко захлопнулась.
Вася шёл к профессору. Увидев убегающего ростовщика, выбросившего что-то под лестницу, он из любопытства залез туда, поднял листок, развернул, там же в полутьме осмотрел и положил в карман широких штанин, где могло уместиться много хороших вещей. Штанов у него в гардеробе было много и все с карманами.
Богданов исчез с историческим письмом и княгиня расстроилась ещё больше. Зачем она стала пугать полицией этого Богданова? Ей надо было любыми способами выкупить письмо, чтобы Алёша не узнал об его пропаже. Она знала, что муж, может быть, с больной головы и простит ей то, что она лежала на диване с другим. Если, конечно, она ему объяснит, что упала на диван случайно. Но Алёша никогда не простит ей пропажу письма Меншикова.
__________________
* Богатство
Теперь она задумалась, как найти этого Богданова, чтобы выкупить письмо до появления мужа. И как выкупить его, если у неё нет денег?
Только недавно ей казалось, что хуже уже не может быть, а оказывается – может. Помочь ей могла только сестра. Екатерина медленно поднялась и пошла к двери, но дверь открылась прямо пред её носом, и в гостиную прошла Виктория…
Сестра остановилась посередине комнаты, поёжилась от холодной сырости и деловито сказала:
- Какая здесь холодина! Что же ты мне, голубушка, ничего не сказала? У меня тепло, я думала и везде в доме тепло. Сейчас пришлю Артёма, он тебе печь-голландку растопит. А где профессор?
- Он ушёл…
- Ушёл?
- Ушёл гулять… Изучать Сахалин.
- Интересно… в жару дома сидел – не изучал, а в дождь и шторм решил изучать. Впрочем, мне всё равно. Желает профессор изучать, пусть изучает. Вообще-то, ласточка моя, я зашла узнать, как твоё крылышко? – пошутила Виктория.
- Крыло сломано. И второе тоже… Но боль почти прошла. Особенно после того, как меня посетили Корсаков и Богданов, – многозначительно сказала княгиня скорее для себя, чем для сестры, и торопливо продолжила: - Садись, сестрица, посиди со мной.
Виктория отодвинула в сторону ридикюль, лежащий посередине дивана, села и громко сказала:
- Вот и славно, что боль прошла. От меня только что Николай Николаевич ушёл.
Екатерина села рядом и поинтересовалась:
- Корсаков торопился к Савве. Сказал мне, что тот умирает.
- Савва вчера напился, вот и помирает. Они с Зинаидой поругались, он её побил и она убежала в неизвестном направлении. Поэтому Корсаков и не торопится к нему. А мы с ним чай пили. Я его свежими булочками накормила. Доктор велел сказать тебе, чтобы ты побольше отдыхала, берегла руку и не носилась, как профессор - чёрт знает где. Я всё сказала, а теперь пойду. Надо срочно батюшку вызвать - дом освятить, у меня в доме Маара* появилась.
Вот поэтому и все беды начались: Серафим пропал, Цветана сбежала, Ангелина померла, профессор ногу свернул, а ты руку сломала.
- Мара? Ты её видела? – широко открыла глаза княгиня.
Виктория побожилась:
- Вот тебе крест! Видела вчера ночью как живую! Я пошла на кухню за чаем, а она заскочила в дом, вся в белом одеянии, и по воздуху полетела на второй этаж. Наверно, на крышу. Я перепугалась до смерти, забежала к себе, закрылась и до утра тряслась от страха. Потом эта Мара ко мне скреблась. Жуть! Представь себе, душенька: гром, молнии и Мара тихо стучится, чтобы меня на тот свет забрать. Я – чуть не померла от разрыва сердца. Надо срочно дом освящать! Пока тут все ещё живы.
- Это была не Мара, а Зинаида. Она приходила ко мне в белой простыне.
- В белой простыне? А зачем она её надела?
- Зинаида выскочила из дома, а на улице дождь. Она схватила простынь с верёвки и ко мне пошла.
- А зачем она к тебе ночью приходила? – спросила сестра.
- Чтобы я объяснила Савве, что она не виновата, - горько вздохнула Екатерина.
- Не виновата? А в чём она не виновата? Опять соль украла, чтобы на базаре продать?
______________________
* Привидение
- Э-э-э... Я не очень поняла, в чём она не виновата, но мне совсем не тяжело сказать Савве, что она не виновата, - княгиня свернула разговор в сторону: - А, кстати, почему Савва напился? Ведь он же раскольник, а они водку не пьют.
- Это его отец, Серафим, был истовый раскольник, даже квас не пил. А Савва ещё тот греховодник. Разве будет раскольник с каторжанкой-убийцей жить, да ещё и брак у них невенчанный. За это Серафим и бил Савву.
- Бил амбала Савву?- поразилась Екатерина.
- Так Серафим же отец. А тятю слушать надо, хоть тебе сто лет будет. Ну ладно, я пойду, скажу Артёму, чтобы он тебе печь растопил. А ты иди пока ко мне, - поднялась Виктория.
- Подожди, не уходи! У меня горе! – воскликнула княгиня.
- Что ещё случилось? – перепугалась Виктория.
- У меня пропало ожерелье!
- Ожерелье? Не может быть. У меня ничего никогда не пропадало. Ты его, наверно, потеряла где-нибудь. Сейчас я заставлю Артёма весь дом перерыть. Если ожерелье ты у нас обронила, он его быстро найдёт.
- Не найдёт. Потому что у меня и письмо Меншикова тоже пропало. Недавно приходил какой-то Афанасий Богданов и предложил мне купить это письмо за сто рублей. Будто бы какой-то человек, предложил ему продать мне письмо. Поэтому я очень тебя прошу, помоги мне найти этого Богданова. Я это письмо у него заберу с полицией или выкуплю. Ты знаешь Богданова?
- Кто же его не знает. Это ростовщик, раскольник и друг Серафима. Сейчас я отправлю к нему Савву, тот быстро письмо заберет и совершенно бесплатно.
- Спасибо, моя милая, - Екатерина вскочила и крепко обняла сестру, - теперь я спокойна. Я знаю, Алёша мне потерю этого письма не простит никогда. Он меня убьёт… Хотя, два года назад я чуть не потеряла листок из рукописи летописца Нестора и осталась жива.
- Ты потеряла рукопись Нестора? Да за это тебя убить мало! - возмутилась Виктория.
- Я знаю… Но мою казнь отложили. Алёша кинулся искать Нестора по всему дому. А я забыла, что эту рукопись отдала кухарке Марфе для растопки печи. Смотрю, на полу в коридоре лежит какой-то пожелтевший листок, Марфа попросила бумаги и я бездумно его отдала. Хорошо, что Алёша спохватился, побежал искать, нашёл в дровах и расцеловал этот листок. Я вот что ещё подумала. Может, Савва узнает, кто Богданову письмо отдал, тогда мы узнаем: кто украл моё ожерелье.
- Богданов не скажет. Он мужик – кремень. Его на Сахалин за раскольничество сослали с десятью детьми. Афанасию предложили на выбор или от старой веры отказаться, или идти на сахалинскую каторгу. Он выбрал каторгу, но от старой веры не отказался. А где ты своё ожерелье хранила?
- Здесь…
- Где здесь? - Виктория оглядела гостиную.
- На диване в ридикюле.
- Ты что с ума сошла, Катенька? Ты бы ещё его на нашу улицу вынесла. Хоть в моём доме воров нет, но мало ли как бывает: то один зайдёт, то другой. А тут все каторжники и некоторые за воровство сидели. Одна я - женщина честная и Васенька мой никогда чужое не возьмёт. Он берёт только то, что на полу лежит и в свой сундук кладёт. А так Васеньке ничего не надо. Он – как птичка божия. День прошёл и ладно. Вспоминай, кто к тебе заходил?
- Сергей Серебренников, Зинаида… и всё.
- Серёга не возьмёт. Хотя, кто его знает. Он игрок… м-м-м…
Я уверена, это змея Зинаида ожерелье украла. Пойду к Савве. Он ей быстро хвост отрубит.
- Не ходи. Зинаида ушла от Саввы.
- Да она уже, наверное, дома? Куда ей идти, не к кому уходить. Что случилось? Мне кажется, ты что-то не договариваешь.
- Понимаешь ли… Не знаю, как сказать…
- Не мандражируй* меня.
- В общем, тут такое странное дело. Савва приревновал её к моему мужу. Будто бы Алёша поцеловал Зинаиду, но я уверена, он не мог этого сделать.
- Конечно, не мог. Какой профессор эту змею целовать будет. Тем более, ты – красавица, умница, лебёдушка, а эта Зинаида против тебя - гусыня. Я сейчас пойду и ожерелье у неё из души выну. Гадина! – яростно воскликнула Виктория и рубанула рукой по воздуху.
- Где ты её найдёшь? Она спряталась от Саввы неизвестно где, - уныло протянула княгиня.
- От Саввы она спряталась, а от меня нигде не спрячется, - заявила Золотко.
- Зинаида не отдаст ожерелье. Скажет, что не видела его и как ты докажешь?
- Отдаст как миленькая. Иначе ей ещё десять лет добавят, а она еще и те свои убийственные годки не отсидела. Я ей покажу как моих родственников грабить! Да я её закатаю в Дуэ! ** Она у меня белого света до самой смерти не увидит.
Виктория кинулась к двери. Через десять минут в гостиную вошёл Артём с вязанкой дров, и скоро печь-голландка весело затрещала.
Ледяная сырость быстро исчезла. Екатерина повеселела. Она была уверена, что сестра вызволит её из всех неприятностей. Теперь для полного счастья ей не хватало только появления Алёши.
Где он? Как его найти? Попросить сестру, чтобы она и его нашла? Или не позориться и подождать до вечера?
В гостиной стало жарко и ей захотелось чая. Оно спустилась на кухню. Хиросима бросил на неё короткий пристальный взгляд и продолжил резать острым длинным ножом филе кеты на невероятно тонкие ломтики. Вася стоял у раскалённой плиты и с задумчивым видом помешивал деревянной ложкой какое-то варево. Из ведра шёл пар, и кухня напоминала баню. Вскипевший железный чайник стоял на углу плиты.
Княгиня улыбнулась и приветливо поздоровалась. Мужчины не ответили, словно не видели её или обиделись.
Екатерина мгновенно принялась вспоминать, что она сделала в последнее время им плохое. Ничего не вспомнила, вздохнула, налила чай в белую фарфоровую кружку и заглянула в ведро. В ведре кипел вода и она, чтобы помириться с Васей, спросила:
- Васенька, ты зачем кипятишь воду? Опять лопухи варить будешь?
- Я делаю травяной чай, - хмуро ответил Вася.
- В чайнике есть горячий чай, хочешь, я тебе налью? – улыбаясь, предложила она.
- Не хочу! Ты плохая, - парень демонстративно отвернулся от неё и она расстроилась. Больше оттого, что не понимала причину его обиды. Неужели он обиделся потому, что увидел её в розовых панталонах?
Вася достал с деревянной полки макитру*** и бухнул в ведро всю соль. Хиросима, наблюдавший за всеми его манипуляциями, вспыхнул, выхватил у него пустую макитру и отвесил звонку затрещину. Вася заплакал, и княгиня принялась его утешать. На плач пришла запыхавшаяся нянька Снежана и увела парня за ручку, весело приговаривая:
- Вася, Васенька, не плач, я куплю тебе калач…
____________________
* Не нервируй
** В шахты
*** Широкий глиняный горшок
Прошёл длинный день и унылый вечер. Виктория не вернула ни письмо, ни ожерелье. По её словам, Богданов выкинул письмо под лестницу, но под лестницей письма не было. Перевернули весь дом, но письма не нашли. (Не нашли потому, что оно лежало в Васином кармане). И Зинаиду сестра не нашла, но клятвенно пообещала завтра её обязательно найти и вернуть ожерелье.
Стемнело, а муж так и не вернулся. Екатерина легла спать, но сон не шёл. Ей казалось, что по коридору кто-то тихо бродит и стучит дверями. Выглянуть она боялась. И только после того, как с горем пополам, одной рукой придвинула к дверям комод, она уснула.
42 глава
Княгиня вылезла из тёплой постели, прошла босиком к окну и окинула взглядом морские дали. Дождь прошёл, море немного утихомирилось, сильный ветер разогнал туман, но небо продолжало хмуриться и скрывать тёплые солнечные лучи под серыми кустистыми бровями. Мир казался серым и печальным. Единственное светлое пятно в этом мире были неожиданно пожелтевшие кусты, прилепившиеся к крутому склону. Но и эти светло-золотистые пятна не радовали. Наступала туманная сахалинская осень…
Виктория, Василий и Екатерина завтракали царской ухой. Виктория деловито строила планы, как найти Зинаиду. Она была уверена, что Зина осталась на Сахалине. Каторжанка нашла прекрасное место в доме купца и не побежит куда-то в неизвестность. Кухарка обязательно помирится с купцом и вот тут-то они её и поймают…
Виктория деловито и разумно рассуждала. Княгиня слушала, склонив голову, изредка спрашивала и высказала несколько метких и веских замечаний, оценённых сестрой. Вася хмурился и вылавливал из ухи кусочки рыбы. Выловленную рыбу он слаживал в чашку с манной кашей.
В столовую неожиданно вошёл пристав следственных дел Устин Петрович Углегорский. Устин был зол. Виктория радушно пригласила его за стол, но пристав не спешил воспользоваться царским угощением. Он хмуро оглядел собравшихся и особенно грозно посмотрел на Васю. Тот бросил «ловить рыбку» и спрятался под стол. Виктория нахмурилась и намеренно недовольно спросила:
- Ты, Устин Петрович, зачем сюда пришёл? Чтобы нам настроение испортить?
- Вы как всегда проницательны, мадам Золотко.
- Ну так порти быстрее, да садись за стол. Уха остынет, а поешь уху Хиросимы, тогда, может, и подобреешь.
- Зинаиду убили, - выдохнул Устин, продолжая внимательно наблюдать за женщинами. Следить за Васей он не мог, для этого ему пришлось бы залезть под стол. У пристава даже мелькнула мысль – забраться под скатерть, но тогда бы он не смог смотреть на подозреваемых женщин и потом, они могли бы признать его сумасшедшим.
Впрочем, парень сам выглянул из-под скатерти и крикнул:
- Зинка меня била!
Женщины замерли и смотрели на пристава, словно кролики на удава.
Устин Петрович невольно улыбнулся, тут же согнал улыбку, по-хозяйски сел за стол, сложил руки на груди и сурово спросил:
- Вы где, мадам Золотко, были вечером?
- Дома! Я в постели лежала. У меня сердце заболело и ноги отнялись. У меня на погоду всегда ноги ломят, - прошептала Золотко.
- А где был ваш сын?
- Дома со Снежаной. Ты Васеньку к Зинаиде не приплетёшь. Спроси бабушку Снежану, она подтвердит, что он всё время был дома рядом с ней. Она от него ни на шаг не отходила.
Пристав повернулся к княгине:
- А вы где были, мадам Милорадова?
- Я тоже была дома, - захлопала глазами княгиня.
- А кто подтвердит?
- Э-э-э… Никто… Я легла в постель, уснула и смотрела сны.
- Сны меня не интересуют. Меня интересует ваш муж. Позовите его, - приказал пристав.
- Его нет. Он ушёл, - пролепетала княгиня и перевела взгляд на Васю, выглядывающего из-под стола. Вася подмигивал ей.
- Куда ушёл? – спросил Устин Петрович.
- Он ушёл от меня, - она повысила голос и, чувствуя себя опозоренной, потупила голову.
- Значит, он сбежал, - удовлетворённо хмыкнул пристав.
- Не сбежал, а ушёл. Мы поругались ещё до смерти Зинаиды, - упрямо возразила Екатерина.
- Ничего, мы его всё равно поймаем.
- Зачем его ловить? Мой муж не имеет никакого отношения к убийству Зинаиды.
- А по показаниям писаря Демьяна Непомнящего, позавчера профессор Милорадов пытался покуситься на честь каторжанки Зинаиды Зинкевич.
Виктория невесело улыбнулась.
- Как можно покуситься на то, чего нет. Не смеши нас, Устин Петрович.
- Я не смешу. Зинаиду нашли убитой в чужом пальто, а по показаниям Непомнящего, этот плащ принадлежит профессору. Теперь профессор не отопрётся. Таких странных плащей у нас нет, - Устин Петрович грозно взглянул на княгиню.
Она вскочила и заторопилась.
- В пальто? Мы не брали с собой пальто. Мы брали плащ, потому что собирались до зимы вернуться домой. Непомнящий лжёт! Или он сам убил Зинаиду, или перепутал что-то, покажите мне это пальто!
- Не могу показать. Пальто просолилось и уже на себя не похоже.
Виктория переспросила:
- Просолилось? Ты нам всё объясни по-человечески. Мы же ничего не знаем.
- Зинаиду нашли в бочке с солёной кетой. Она сидела там в чужом пальто. Предположительно её ударили по голове камнем, который используется, как гнёт. Камень лежал в этой же бочке, в расссоле.
- А может, Зинаида чужое пальто украла и за это её убили?- предположила Золотко.
- Может быть, но это пальто профессора. Таких пальто у нас на Сахалине нет.
Золотко миролюбиво предложила:
- Устин Петрович, иди к Савве. У него в бочке нашли, значит и пальто его. Серёга любит всякие странные иностранные тряпки носить, значит, это его пальто.
- Нет, дорогая мадам Золотко. Зинаиду нашли у вас в бочке, на вашей фабрике.
Виктория удивлённо округлила глаза словно до неё медленно доходил смысл слов, но осознав услышанное, она вскочила и жалобно воскликнула:
- Это Савва убил! Или Сергей! Они решили меня разорить, змеи сахалинские! Решили по миру пустить! Ну, я им покажу! Мары-кальмары! Аспиды! Акулы! Фальшивомонетчики! Я им… я им… я им… Устин! Пиши срочно бумагу! Зинаида жила с Саввой, крутила шашни с Серёгой, а заодно к Тихомиру бегала! Вот! А теперь решай, кто из них придушил Зинку.
- Её не задушили, а ударили по голове.
- Какая разница! Сволочи! Они мне целый чан рыбы испортили, испоганили! Разорили! Опозорили меня на весь свет! Теперь у меня никто рыбу не купит! Ну, я им покажу, этим серебряным акулам. Я во все их чаны дохлых собак наложу. Погубили меня, ироды сахалинские! - Виктория села с багровым лицом.
Екатерина вздохнула.
- Виктория, успокойся! Человек погиб, а ты о солёной рыбе переживаешь.
- Ты не понимаешь, что они со мной сделали! Теперь у меня никто рыбу не купит. Это же Сахалин. Здесь на одном конце острова кашлянёшь, а на другом скажут: «Умирает от чахотки. Завтра помрёт». Они же меня давно хотят по миру пустить, а я должна молчать?
Екатерина задумчиво сообщила:
- Устин Петрович, послушайте, пожалуйста, мою версию. Это ясно, как белый день: Зинаида пошла на фабрику к кому-то на свидание – потому что это был вечер, а другой человек, возможно любовник, взял и прибил её из ревности. Об этом говорит камень, который был рядом. Значит, человек не принёс с собой оружие, а убил тем, что попало под руку. Ищите ревнивого мужчину. Её любовника.
Пристав усмехнулся.
- И этот любовник был ваш профессор! Демьян Непомнящий пошёл вечером закрывать ворота на засов, увидел крадущуюся Зинаиду и направился за ней. Зинченко вошла на фабрику к мадам Золотко, а через некоторое время с фабрики вышел ваш профессор. Непомнящий долго ждал Зинаиду, она не выходила, он замерз, промок и вернулся домой. А утром сторож Яков нашёл её в бочке.
- Непомнящий ясно видел лицо Алёши? – спросила Екатерина.
- Он говорит, что ясно видел.
- Демьян лжёт! Как он мог в дождь, безлунной ночью ясно видеть лицо? И потом, Алёша не мог убить Зинаиду!
- Почему?
- Не мог и всё!
- А почему тогда Зинаида в пальто профессора?
- А почему вы думаете, что это наше пальто?
- Я специально об этом молчал, чтобы видеть, как вы изворачиваетесь. На атласной подкладке белыми нитками вышиты инициалы профессора «М. А. П.»
- Мап! О, Боже! Я всё поняла! Вы говорили о пальто, а я дала Зинаиде плащ мужа. Была гроза. Она пришла в мокрой простыне и я отдала ей каучуковый непромокаемый плащ.
- А зачем она приходила к вам?
- Чай попить.
- Опять лжете.
- Хорошо, я скажу правду. Зинаида пришла ко мне сказать, что я старая и страшная. И еще, она просила сказать утром Савве, что она ни в чём не виновата. Но я из-за своих ужасных несчастий, свалившихся на меня, совсем об этом забыла. Теперь вы довольны?
- Не доволен. По моим сведениям, Зинаида вам сказала, что профессор любит её, потому что она моложе и красивее.
- Демьян нас подслушивал под дверями моей гостиной? – поразилась Екатерина.
- Он говорит, что случайно услышал.
- Очень интересно! Значит, Непомнящий шёл спать в свою комнату и по дороге случайно услышал разговор в этом доме? Устин Петрович, вы ищете не там, где надо. Вам надо найти, у кого Зинаида провела день. И опросить того человека. У кого она пряталась вы знаете?
- Пока не знаю, но это не имеет значения. Есть убитая, есть плащ убийцы, на котором его инициалы, есть свидетель, который видел убийцу. А теперь послушайте мою версию. Зинаида приходит к вам и говорит, что они с вашим мужем решили соединиться. Вы даёте ей плащ мужа и говорите, чтобы она на другой день вечером пришла на фабрику мадам Золотко. Потом её убиваете, чтобы посадить мужа за убийство любовницы. Таким образом, вы отомстили обоим: и любовнице, и мужу. Кстати, любовнице отомстили сильнее, - веско, с растяжкой сказал пристав.
- Это какая-то страшная сказка! – обомлела княгиня и побелела как смерть.
- Я здесь на Сахалине и не такие сказки слышал. Обычная история. Как раз в том месяце пришла новая партия каторжниц. Там одна каторжанка именно таким образом отомстила мужу и любовнице. Но она попалась - это убийство видели двое бродяг.
- Я убила Зинаиду! Да это чушь собачья! Во-первых, я даже не знаю, где эта фабрика находится! А во-вторых, зачем бы я тогда рассказала вам, что сама дала Зинаиде плащ мужа? Я бы это скрыла.
- Ну-у-у… Может быть, вы специально так сказали, чтобы отвести от себя подозрения. Мол, дала плащ бедной женщине из лучших побуждений. Вдруг прокурор поверит.
- О, Господи! Я не убивала Зинаиду и Алёша тоже не убивал!
Зачем ему убивать её, если, как вы говорите, он собрался соединиться с ней.
- Может, он передумал соединяться… Или они поругались, а поругаться с Зиной легче простого. И тогда ваш учёный профессор убил безграмотную кухарку.
- Если бы вы знали моего мужа, вы бы никогда не сказали эту чушь. Алексей Платонович не может убить человека!
- Почему?
- Потому что… Потому, что он порядочный добрый человек.
- И все-таки, мадам Милорадова, я подозреваю в убийстве вас и вашего мужа. Все жители улицы Длинной сидят по домам, а ваш муж пошёл гулять. Ушёл и не вернулся. Значит, он где-то прячется, значит, за ним грешок. Хотя, где он может прятаться, пока для меня загадка. Я всю улицу Длинную обошёл, его нигде нет и никто его не видел. А знакомых у него здесь нет, а если бы и нашлись добрые люди, которые его приютили, я бы знал об этом тотчас.
- Нигде нет?! Значит, его убили и сбросили в море! – княгиня схватилась за сердце. Она уже представила, как Алёша лежит на дне моря, а шторм бьёт его тело об острые камни.
Пристав поморщился, он ненавидел женские слёзы, ему всегда казались они ненастоящими и показными. Возможно потому, что его жена Валентина плакала по любому поводу и даже в минуту радости на её лице выступали слёзы.
Устин Петрович резко встал и ещё резче отрезал:
- Я прошу вас, мадам, не лить зря слёзы. Порошу вас проехать со мной на фабрику мадам Золотко, то есть на место преступления.
- Зачем? – сквозь рыдания пробормотала Екатерина.
- Затем, чтобы вы своими глазами увидели засоленную Зинаиду. Я думаю: а вдруг это вы убили несчастную кухарку, поэтому, увидев тело, у вас проснётся совесть и вы признаетесь в убийстве. Собирайтесь, полицейский фаэтон ждёт вас на улице.
Княгиня зарыдала ещё сильнее. Она поднялась и, опустив голову, побрела в свою гостиную. Дороги она не видела, слезы застилали глаза. Виктория держала её за руку и вела как поводырь слепца. Заодно, родственница утешала сестру, твердила, что всё образуется и даже обещала хорошо заплатить приставу, чтобы он искал настоящего преступника.
Краем сознания Екатерина вспомнила, что сестра не нашла как обещала ни письмо, ни ожерелье, и ободряющие слова родственницы, что она спасёт её от тюрьмы, никак на неё не подействовали. Смерть мужа и призрак тюремной камеры – тёмной, сырой и холодной, как свет александровского маяка во тьме, маячил перед её глазами.
43 глава
«Фабрика мадам Золотко» звучала слишком громко. Фабрикой назывался длинный, дощатый, кое-как сбитый сарай, расположенный недалеко от берега, на небольшой возвышенности, достаточной для того, чтобы во время шторма туда не доходила вода. Рядом с сараем-фабрикой стояла маленькая низенькая бревенчатая сторожка, и её крохотное окно смотрело на ворота сарая.
От дверей сарая к пристани шёл деревянный пологий настил, по которому катили деревянные бочки к морю. Но сейчас пристань была залита пенистыми крутыми волнами, алчно пожирающими просолённый причал и большую часть каменистого берега. Прожорливые волны бросались и на могучие валуны, пытаясь сдвинуть их с места и утащить с собой на дно, но валуны стояли недвижимо, и море, разбившись об их каменную грудь, с шипением откатывало назад в водяную пучину…
Широкие, добротно сбитые ворота сарая-фабрики были открыты настежь. Два юных безусых жандарма в тонких поношенных офицерских шинелях спрятались от холодного сырого ветра в узком пространстве между фабрикой и большим валуном. Жандармы грели руки у костра. Пламя трепетало, прижималось к земле, и норовило поджечь сырую стену сарая.
Старинный чёрный фаэтон остановился около фабрики. Виктория выскочила из него и с криком кинулась тушить костёр, ругая последними словами жандармов. Пристав присоединился к ней, и его ругань была солёнее и крепче, чем у хозяйки фабрики.
В пылу перепалки Устин несколько раз пояснил «придуркам», своим сыновьям, что они могли сжечь фабрику и труп, а без трупа нет и преступления. Замёрзшие жандармы пытались изобразить на лицах виноватое выражение, но делали это так вяло и фальшиво, что разозлили папу-пристава ещё больше. Лишь после того, как он обещал их выгнать из полиции к едрене-фене, на их лицах появилось настоящее вселенское горе. Им так нравилась эта важная служба, а другой в Александровске они уже не найдут.
Влажный ледяной ветер пронизывал насквозь. Женщины остановились с унылым видом у дверей, не желая входить одни. Из сарая шёл запах солёной и вяленой рыбы.
Пристав забежал вперёд и непререкаемым тоном пригласил женщин следовать за ним. Виктория пошла первой. Екатерина пристроилась за её спиной. Внутри фабрики-сарая было холодно и сыро. Маленькие окошки, забранные грязным стеклом, почти не пропускали серый пасмурный свет, лишь открытая настежь дверь позволяла здесь что-либо увидеть. Впрочем, и этого тусклого света было мало, и пристав кинулся зажигать масляную лампу в углу.
Вдоль длинной дощатой стены стояли деревянные засолочные чаны. Другая половина была заставлена деревянными бочками разных размеров для готовой рыбы. Под потолком висели гирлянды вяленой рыбы.
В тёмном углу, в большой бочке, сидела мёртвая Зинаида с чёрным платком на шее. Видна была только её голова: лицо было разбито, изуродовано, кровь спеклась в коричневую массу, и трудно было представить, что это вообще когда-то было лицом человека.
Екатерина мельком взглянула на обезображенное лицо, слабо, безвольно вдохнула гнилостный запах рыбы и полетела кувырком в чёрную бездну. Тело её неслось-кружилось в непроглядную пропасть со скоростью падающего камня. Сотни крохотных звёзд мелькали перед очами.
Когда она выплыла из чёрной неизвестности и приоткрыла глаза – увидела в молочном плавающем тумане мутное белое лицо пристава. Его голова, словно маска, без туловища и тела шептала ей:
- Это вы убили Зинаиду? Признавайтесь! Или это убил ваш муж?
Голос невидимой Виктории просипел сквозь шум моря:
- Устин, отстань от неё. Ты же видишь, Катюша от одного вида покойницы чуть не померла. Где же ей убить. Давай вытащим её на воздух, бери за ноги, да осторожно, дурень, это тебе княгиня, а не каторжник.
Екатерина почувствовала, как её схватили сильные руки под мышки и за ноги и понесли ногами вперёд, как покойницу. Обморок проходил. Но ей не хотелось открывать глаза и видеть серый пасмурный свет и пристава.
Виктория и Устин продолжали сварливо перепираться на повышенных тонах.
Углегорский, неся Екатерину, одышливо прохрипел:
- Тогда это ты, Золотко, убила.
Пристав неожиданно выпустил ноги княгини, и они упали на камни.
Виктория, продолжая держать сестру, крикнула:
- Ты что, совсем очумел, кальмар безрукий? Держи крепче. Если бы я эту Зинку убила, я бы её Савве в бочку посадила. И потом, зачем мне её убивать? Она мне ничего плохого не сделала. Жива она или мертва, мне никакого навара нет. Ушла Зинка, на её место придёт Ягода. Савва давно на неё поглядывает. Серёга Весну хочет заграбастать. А Зинаида им всем поперёк дороги стояла. Она бы быстро всех соперниц перетравила. Поэтому то она домой девиц и заманивала, чтобы в один прекрасный день на тот свет отправить.
Ищи-ка ты убийцу в другом месте. Да что я тебе говорю, ты и сам всё знаешь. Эй, бравые солдатики Углегорские, стелите шинель на землю, да на ровное место, не на камни. А ты, Устин Петрович, лучше иди к Савве и скажи, что это он убил Зинаиду.
- У меня нет доказательств, - пробурчал Устин и бросил ноги княгини на постеленную жандармами шинель.
Виктория осторожно положила голову княгини и ехидно проворковала:
- Ага, боишься, старый потаскун! Савва тебе за такое-сякое дознание сразу в лоб даст и у тебя навек язык отнимется. Потому-то ты и издеваешься над нами, бедными женщинами, что его боишься. А я сейчас пойду и скажу Савве, что ты его и Серёгу готовишься в тюрьму засадить, посмотрим, что тогда будет. Он перед тем, как сесть, успеет тебе башку свернуть. Всё! Я иду к Савве, а ты со своими сынками везите княгиню ко мне в дом. Да поосторожнее!
Екатерина чуть приоткрыла глаза. Виктория решительно пошла прочь. Устин Петрович подскочил к ней, схватил за руку, резко повернул к себе и мягко, почти нежно пробормотал:
- Мадам Золотко, мы ещё не закончили разговор. Нам надо поговорить. Вы меня убедили. Я больше вас, бриллиантовая моя, не подозреваю.
Золотко прищурилась.
- О-о-о, я уже бриллиантовой стала! И сестру мою тоже не подозреваешь?
- И мадам Милорадову тоже. Для убийства у неё слишком нежная душа. Но если найдутся доказательства её вины, тогда уж не обессудь, Золотко.
Княгиня начала мерзнуть, лежа на камнях, ветер пронизывал насквозь, рядом стоял полицейский фаэтон, а парочка продолжала беседовать.
Виктория деловито спросила:
- Ты лучше расскажи, как всё это было. Кто нашёл Зинаиду? Может, это и был душегуб Зинаиды. Сам убил – сам нашёл.
- Я же тебе говорил, кто нашёл.
- А я ничего не слышала. У меня от твоего известия все мозги онемели и слух пропал.
- Её нашёл твой сторож Яков Якубович. Он утром пришёл проверить замок, замка нет и рядом нигде не валяется. Тогда Яков осмотрел сарай – всё на месте, хотел уже было уходить, да его собака Селёдка стала выть около закрытой бочки. Яков пытался её отогнать, Селёдка вроде бы пошла за ним к выходу, а потом опять вернулась и завыла.
Сторож снял крышку, она не была ещё забита, заглянул в бочку, а там чья-то голова виднеется. В общем, как увидел её лицо, подумал, что он уже до чёртиков допился и побежал за бутылкой к бабке Ильиничне.
Напился, проспался и побрёл в полицию, чтобы я определил кто это – чёрт или человек. Потому что его бабка Настя сказала, что Селёдка только на людей воет, а на чертей не воет. Тем более, на тех, которые ему мерещатся. Кстати, Яков просил тебе передать, что он три дня не придёт на фабрику. Будет пить, пока не забудет это лицо. А ты, Золотко, зачем этого горького пьяницу сторожем держишь?
- Держу, потому что у него собака хорошая. Селёдка отлично сторожит и без Якубовича. А ты сам знаешь, трезвый да рукастый старик в сторожа не пойдёт, он всегда найдет себе дело. Рядом море и тайга: ходи да загребай ягоды, грибы, пушнину и рыбу.
Вот и держу этого пропойцу, а вернее держу его Селёдку.
Эй, голубчики, берите осторожно княгиню и ложите в фаэтон. Эй, аккуратнее, аккуратнее, безрукие. Это вам княгиня, а не куль с картошкой.
Екатерину кое-как уложили в фаэтон, и Виктория деловито сказала:
- Устин Петрович, знаешь, что я заметила, а ведь у Зинаиды на шее косынка Цветаны.
- Правда? Так косынка чёрная грязная, в рассоле, в крови и рисунка не видно. А как ты это заметила?
- У Цветаны была чёрная шерстяная косынка, серебряными монетами украшена, и эта косынка – с монетами. Больше ни у кого такой нет, хоть весь Александровск обойди. Ты косынку-то сними, постирай в море, и сходи к Савве, узнай, чья она. Может, я ошиблась, а может, и нет.
Пристав, почёсывая ухо, задумчиво пробормотал:
- А может, это не Зинаида, а Цветана? И лицо зачем-то разбили, теперь её и родная мама не узнает.
Виктория устало вздохнула и поёжилась.
- Холодно. Поехали к нам, погреемся. У меня настойка есть лечебная на спирту, выпьем за помин души рабы Божьей Зинаиды.
- Контрабандой занимаешься, мадам Золотко. Это дело подсудное. Спирт на Сахалине запрещён.
- Перекрестись, Устин Петрович. Никогда не занималась и не буду. Если б занималась, ты бы давно уже знал. Я чиста, как младенец. А этот спирт я купила у… у… у одного приезжего незнакомого мужика, всего двести грамм… м-м-м… стаканчик маленький-премаленький. Поехали к нам, чего мёрзнуть. Зинаида никуда не убежит, а местные теперь эту фабрику за версту будут обходить. Сгубили меня, ироды окаянные. Эх, погубили аспиды серебряные!
- Не плачь, Золотко, всё равно ты свою рыбу в основном в тюрьму отправляешь, а там разбираться не будут, откуда привезли, от Серебренникова или от Золотко.
А уехать я сейчас не могу, жду телегу. Мы сейчас труп в полицию повезём. А потом доктора Корсакова вызовем. Пусть он определяет, как её убили, чем, и кто эта баба: Зинаида или Цветана. Он их лечил, небось, сразу узнает, чьи это титьки.
Фаэтон двинулся к дому Золотко, скрипя, подрагивая и мотаясь из стороны в сторону то ли от сильного ветра, то ли от неровной каменистой дороги… Княгиня заледенела в пути, и чувствовала себя так, как будто её бросили в прорубь. В доме сестры она, в полном изнеможении, добралась до кровати, легла и провалилась в сон. К вечеру у неё началась горячка…
В молочном горячечном тумане мелькали головы Корсакова, Виктории, Васи и Демьяна… Почему она так часто видела Демьяна, – понять никак не могла. Непомнящий с перекошенным лицом тряс перед её лицом пыльными бумагами, чтобы княгиня ради человеческой справедливости – равенства, братства и свободы, передала их к царю. Почему эти бумаги означали равенство, братство и свободу она не понимала, но жалела плачущего Непомнящего и протягивала слабую руку к его бумагам. Но рука безвольно падала, и писарь с бумагами исчезал. И почему-то его исчезновение часто сопровождалось руганью Виктории, которая выгоняла Непомнящего из своего дома…
И только один раз в её снах появился пристав Углегорский. Он интересовался, где профессор – его разыскивают по обвинению в убийстве. Пристав повторял одно и тоже:
- Где ваш муж?
Княгине было всё равно, отвечать и шевелить языком не хотелось, да и не знала она, где муж. Екатерина закрыла глаза, пристав исчез, и она уснула…
44 глава
Алексей Платонович открыл глаза и под шелестящий шум прибоя бездумно посмотрел в низкий деревянный потемневший потолок. Под потолком на бельевых верёвках висели десятки букетов засушенных лечебных трав. Терпкий запах трав приятно щекотал ноздри. Он несколько раз чихнул и бесстрастно подумал, что эта комната намного лучше первой – сырой и холодной.
Через комнату проходила горячая кирпичная труба кухонной печки, а из-за обилия трав тёплый сухой воздух благоухал знойным цветущим летом.
Его кровать стояла впритык к трубе. Он лежал на пуховой перине, под пуховым одеялом, под чистой льняной простынёй. Несомненно, кто-то изредка здесь спал. Кто это был, профессора не интересовало. Бесконечная сонливость и упадок сил медленно проходили, нога стала болеть меньше, но на смену телесной боли пришла боль душевная, а она была намного невыносимей.
Алексей Платонович страдал от ревности и даже японско-русский словарь, который он иногда пытался читать, изучая язык, не давал забыть тот ужасный вечер.
Раньше он никогда не замечал за собой такого ревнивого свойства. Сейчас же эта мерзкая отвратительная картина: Катя лежит на диване с мужчиной, – вновь и вновь появлявшаяся перед его глазами, вызывала сердечную боль.
Он много раз пытался заснуть, забыть, отогнать это видение и думать о чём-то другом. Но ничего не помогало, и он вновь мысленно твердил:
- Нет! Я никогда её не прощу.
Профессор, конечно же, помнил тот неприятный случай с Зинаидой, но это было совсем другое. Та женщина сама села ему на колени, и он всячески пытался её согнать. А ЕГО Катенька сама лобызалась с этим негодяем…
Изредка от душевных страданий профессору хотелось застрелиться, но пистолет лежал в комнате Екатерины в потайном дне саквояжа, а ему не хотелось встречаться с ней даже перед смертью.
Иногда он начинал жалеть о том, что дуэли запрещены и зримо представлял, с каким бы удовольствием выстрелил в этого фанфарона Сергея. Но скоро понимал, что, вызвав на дуэль Серебренникова, совершил бы убийство.
Алексей Платонович не знал, какой меткий стрелок Сергей, зато хорошо знал, что он сам слишком хорошо стреляет. Их поместье находилось в глухом рязанском лесу, и умение метко стрелять было насущной необходимостью. Зимой волки стаями рыскали по округе, бывало, бежали за каретой, запрыгивали во двор, и он не раз спасался именно тем, что метко стрелял в хищников.
Профессор страдал и мучился… Иногда он всё же засыпал, но даже во сне разговаривал вслух и говорил совершенную бессмыслицу. Бессмыслицей она являлась, конечно, не для него, ведь он участвовал в этом сне. Зато для Васи, сидевшего подле него и слушавшего бред, всё было непонятно.
Наконец, Васе надело слушать обрывки фраз, он разбудил профессора и, нахмурив брови, прошептал:
- А дядя хочет тебя посадить в тюрьму.
- Какой дядя? – спросонья пробормотал Алексей Платонович.
- Плохой дядя. Он всех сажает в тюрьму, а потом их вешают на виселице. Я один раз видел и потом чуть не умер…
- Как дядю зовут? – бесстрастно спросил профессор.
- Устин Петрович. Он сказал, что все равно тебя поймает и повесит с удовольствием, - Вася задрал босую ногу и почесал пятку.
- За что?
- За то, что ты Зину в бочку посадил.
- В какую бочку?
- В рыбную. Там, где рыбка плавает.
- В аквариум? Чушь какая-то. Насколько я помню, аквариум разбился. Впрочем, не хочу вспоминать. Вася, иди к бабушке. Я хочу спать, - он мысленно заменил слово «спать» на «страдать» и уставился в потолок со страдальческим выражением. Со стороны это выглядело так, словно на лице профессора истории отпечаталось всё историческое горе мира.
Вася же, напротив, от какой-то понятной только ему радости подпрыгнул чуть ли не до потолка и задел бельевую верёвку. Сухие букеты закачались, распространяя пыльный аромат лета. Большой пучёк полыни надломился на верёвке и вот-вот грозил упасть на кровать. Алексей Платонович смотрел на горькую полынь, вспоминал изменщицу жену и скрипел зубами…
За дверями послышался низкий скрипучий голос Снежаны. Бабушка звала Васю. Парень на цыпочках подбежал к двери, тихо закрылся на железный засов и испуганно замер. Дверь попытались открыть с коридора, но она не поддалась. Снежана ещё раз крикнула Васю, потом послышались скрипучие удаляющиеся шаги и вновь наступила тишина.
Золотко снял с верёвки букет сухой ромашки и ушёл. Пучёк полыни упал на грудь профессора. Алексей Платонович скинул его на пол и продолжил изводить себя ревностью.
Он хотел избавиться от этого неприятного чувства, но не мог. Это было какое-то наваждение. Шли минуты, часы, сутки, а он – словно попал в какой-то заколдованный круг, из которого хотел, но не мог выйти.
Неизвестно когда и почему, но страдания неожиданно закончились. В один час и в один миг. В душе осталось одно опустошение: безразличие ко всему и ко всем. Это было ранним сентябрьским утром, на рассвете. Повинуясь безотчётному порыву, Алексей Платонович поднялся с кровати и пошел к морю, шум которого слышал и во сне, и наяву.
Над морем стоял туман, но солнце уже расправило свои жаркие крылья, и туман таял прямо на глазах. Море, после бури, ещё не совсем успокоилось, и высокие волны с шумом и шипением набегали на берег...
45 глава
Виктория пила кофе, в который с горя налила столовую ложку эликсира Ангелины. Эликсир она закусывала котлетами из красной рыбы. Перед ней стояла большая тарелка котлет, но есть было некому. Вася спал. Артём уехал на базар. Екатерина болела, а профессор куда-то пропал.
Самовар не закрывался, горячие капли падали на фарфоровое блюдце и это нервировало её. Впрочем, в последнее время Золотко нервировало всё. Ей казалось, что из каждого угла на неё смотрит опасность и следующей покойницей будет она сама.
Оттого она твёрдо решила сразу после отъезда родственников уехать с Сахалина на материк. И ещё она проклинала себя, что под давлением Саввы написала письмо сестрице Екатерине. Именно, с их приездом у неё пошло всё наперекосяк.
Например, вчера она получила письмо от неизвестного лица, что скоро её Васю отправят в ад. Виктория сразу же приняла меры: приказала Артёму ходить за Васей по пятам и попыталась объяснить сыну, что его хотят убить – он должен остерегаться и быть всегда на людях. Дошло или нет до сына, она так и не поняла. Но на душе было тревожно. И как выбраться из всего этого она не знала.
За дверью послышались тихие шаркающие шаги, и это её ещё больше встревожило. Жители слободки не умели ходить тихо. Они топали в своих сапогах, как медведи, да и скрипучие половицы всегда оповещали о гостях.
Виктория вскочила, прислушалась и схватила нож со стола. У неё мелькнула мысль, что надо бы завести в доме злую собаку, может, даже купить у сторожа Якубовича его злобную Селёдку. Но тут же отогнала эту глупую мысль - сын панически боится собак. В детстве его укусила маленькая собачонка, которую он больно дёрнул за хвост. И ей приходилось выбирать: или сын, или собака.
Дверь медленно со скрипом открылась и в столовую зашёл бледный, измождённый профессор. Золотко облегчённо вздохнула, бросила нож на стол, плюхнулась на стул и осведомилась:
- А где вы были, Алексей Платонович?
- Я болел на втором этаже. Там где травы сушатся, - устало вздохнул он и медленно сел на стул.
- А у нас горе - Зинаиду убили, - всплеснула руками Золотко и покачала головой.
- Кто убил? – бесстрастно спросил он, наливая чай из самовара.
- Не знаю. Пристав думает, что это были вы. Демьян сказал, что видел вас, как вы выходили с фабрики.
- Чушь. Я не убивал, - коротко ответил профессор. Он чувствовал неимоверный голод и вонзился крепкими белыми зубами в котлету.
- А кто-нибудь вас видел на втором этаже? – сузила Виктория.
- Только один Вася.
- Вася?! А мне он ничего не сказал… Жаль, что только Васенька видел. Ему не поверят, хотя мой сын не так глуп, как всем кажется. Он просто ещё не повзрослел. А вы зря пошли болеть наверх. Если бы вы болели рядом с женой, вам бы поверили. А вы поцеловали Зину, исчезли вместе с ней, а через день её убили.
- И тем не менее, я не убивал Зинаиду. Я исчез отдельно от неё. Мне захотелось болеть в одиночестве.
- Алексей Платонович, я вам сейчас мёд принесу, специально для вас ведро купила. Знаю, что вы его любите.
Тарелка с колетами ополовинилась. Виктория достала из буфета ведро мёда, перевязанного павловским платком, и наложила большую вазу из синего стекла.
Профессор зачерпнул ложку янтарного, пахучего мёда. Виктория с жалостливым лицом подпёрла подбородок и вздохнула.
- Не хочу вас сильно расстраивать, но пристав решил вас отправить на виселицу.
Алексей Платонович поперхнулся мёдом, а она продолжила:
- Демьян вас видел, и ему все верят. Катюшу пристав тоже подозревает. Я вот что думаю, наверно, это я виновата. Демьян приносил княгине свои кляузы, она была в горячке, а я его выгоняла. Мне, наверно, надо было взять их, сжечь в печке, а ему сказать, что они попадут к царю. Вы сходите, возьмите у Демьяна доносы, и он, может, переменит свои показания. Вдруг он скажет приставу, что видел не вас, а… а… а Савву…
- Вы меня, голубушка, огорошили. Значит, пока я лежал и болел, для меня уже виселицу приготовили. А почему виселицу? Ведь за убийство на каторгу отправляют.
- Это на материке отправляют. А у нас сразу вешают, чтобы не баловали тут сильно поселяне. И потом, мы край земли, дальше нет каторги, только море. И что вы решили? Что будете делать?
- Даже не знаю… Вы меня так этим известием огорошили, что у меня все мысли замерли на месте. А где убили Зинаиду?
- У меня на фабрике. Убили и в бочку с рыбой запихали. Наверно, этот душегуб знал, что у меня в том краю стояли бочки для отправки на материк. Увезли бы бочки в Китай, а потом гадай, где её убили: то ли на Сахалине, то ли на корабле, то ли в Китае. Может, вам попытаться поискать убийцу? Если, конечно, успеете…
Профессор задумчиво пробормотал, крутя в руках ложку мёда:
- Придётся искать, но боюсь, что я не успею.
Он положил ложку в вазу, посмотрел в окно и прищурил глаза, словно уже выискивал убийцу в лазурной морской дали.
- Сегодня живите спокойно. У нас нынче свадьба Васи, и я договорюсь с Устином Петровичем, чтобы он вас пока не трогал. Пристав тоже будет на свадьбе, а вы уж там с ним побеседуйте, уговорите подождать.
Профессор выпил три стакана обжигающего чая с мёдом и решительно вышел из столовой. Теперь и он, как все жители Длинной слободки, топал, словно медведь в сапогах, хотя на его ногах были мягкие замшевые туфли.
Виктория поднялась из-за стола и отправилась звать женщин для подготовки к свадебному застолью. Придти на помощь должны были Марья, Ягода и Весна, но никто ещё не появился. Наверное, они ещё спят, надо бы их разбудить. И Золотко отправилась будить соседок.
46 глава
Сегодня был первый день, когда княгиня встала с постели. Горячка прошла, но осталась слабость и нежелание жить. Всё казалось ужасным: и серая комната, и унылый туман за окном, и даже она сама себе казалась старым разбитым сундуком…
Но, видимо, какие-то жизненные силы ещё остались, и через полчаса после сна Екатерина разложила одной рукой гран-пасьянс. Она гадала на трефовую даму и червонного короля: состоится свадьба Васи или нет.
Помочь Кристине Ильинской она уже не могла - ожерелье пропало. Про исчезнувшее письмо Меншикова Екатерина не хотела даже вспоминать, потому что именно эта пропажа отрезала все пути к примирению с мужем.
Тем не менее, письмо как назло вспоминалось вместе с ожерельем - зримо и явственно, вызывая в груди ноющую боль.
Итог пасьянса её тоже расстроил: у трефовой дамы и червонного короля вышел марьяж.*
Екатерина медленно смешала потрёпанные карты, безрадостно вздохнула и повернулась к окну. За окном застыл унылый туманный пейзаж. Горизонт был скрыт, но первые несмелые солнечные лучи уже раздвигали серую завесу, и сквозь рваные клочки проглядывало крохотные бирюзовые осколки неба. Море продолжало бурлить и, хотя немного ослабило свой бег, – неслось на берег с бешеной силой и «с пеной у рта» откатывалось назад. Каменные глыбы Сахалина были ему не по зубам.
Кто-то заглянул в дверь и тут же исчез, оставив дверь приоткрытой. В гостиную стали просачиваться запахи жареного мяса, ванили, корицы и веселые, радостные возбуждённые голоса женщин, помогающих готовить свадебный обед.
Весёлые голоса раздражали. Надо было бы встать и закрыть дверь, но странное оцепенение овладело ею – не хотелось вставать, не хотелось двигаться - не хотелось ничего. Екатерина незаметно для себя перенеслась в родное рязанское поместье Милорадово, и скоро раздражающие голоса уже не трогали ни её мыслей, ни чувств.
_______________________
* Свадьба
Но иногда она всё же слышала возгласы. Виктория кричала, словно с другого конца Сахалина:
- Барышни, вы сделали ерундопель?
Ягода весело и громко отвечала:
- Ерундопель уже почти готов, мадам. Сейчас красную икру в него положу… Положила! Готов ерундопель – попель-шнобель!
Хозяйка продолжала волноваться:
- А ты, Весна, Лампопо сделала?
Весна, сдерживая смех, кричала в ответ:
- Ещё нет, мадам Золотко. Мне надо кальмаров нарезанных, – Хиросима исчез, а мне некогда их резать, у меня лук жарится.
Виктория закричала, напрягая голосовые связки:
– Хиросима-а-а! Сюда-а-а. Хиросима, кальмары тебя ждут.
За него ответила Снежана, и, казалось, – она кричит на втором этаже:
- Мадам, зачем орёте мне на ухо? Я от вашего крика оглохла. А Хиросима всё равно ничего не понимает по-русски.
Виктория заспорила:
- Он понимает как все продукты называются, и понимает слово «кальмары», но зовёт их «камар». Хиросима – сюда, «камар» ждёт!
Снежана ещё более недовольно прокричала:
- Всё равно Хиросима не придёт. Ему некогда, он ушел в подполье за раками.
Виктория возмутилась:
- Зачем раки! Зачем эти раки! Будут они своими страшными рожами портить весь стол. Сегодня свадьба, а не матросская попойка в борделе мадам Карлы.
Девушки звонко и раскатисто рассмеялись. Виктория, перекрывая смех, продолжила шуметь:
- Марья! Снежана! Куда вы пропали? Вы будете помогать мне или будете отдыхать?
Марья и бабушка Снежана с разных концов: одна со двора, другая со второго этажа, – одновременно истошно и возмущённо ответили:
- Мы тута-а-а! Мы не отдыхаем!
Девицы закатились от смеха ещё пуще, и этот смех вывел княгиню из оцепенения. Она вскочила, захлопнула дверь, подошла к окну, посмотрела вниз, и на неё накатила деятельная жажда жизни.
Алексей Платонович, спотыкаясь и обходя валуны, медленно шёл к морю. Голова его была склонена, словно он что-то искал в камнях. В отдалении от него, то прячась за валуном, то быстро перебегая к другому, крался нарядно одетый жених Вася.
Княгиня бросилась к рогам оленя, схватила плащ и вскрикнула от боли в сломанной руке. Боль ещё не прошла, а в голове уже радостно сияла одна единственная мысль. Берег моря, именно то место, где они могут помириться. А про письмо Меншикова можно пока и не говорить. Вдруг оно всё же найдётся.
Внизу продолжалась свадебная суматоха: всё стучало, гремело, скрипело, звенело, смеялось и кричало в густом волнующем аромате праздничного пира…
Профессор остановился на том месте береговой кромки, где волны и соленые брызги не могли достать его туфли, и вдохнул свежий морской воздух Татарского пролива. Солнце уже разогнало туман, и море от горизонта до побережья радостно сияло. Но и оно не могло прогнать тревожные мысли. Наоборот, профессор смотрел на всё это великолепие, как будто в последний раз.
Призрак виселицы не выходил из его головы. Алексей Платонович прекрасно понимал, что на Сахалине он беззащитен. Это в столице он может найти талантливого пристава следственных дел и прекрасного вдумчивого адвоката. Здесь же никто не будет разбираться в этом запутанном деле. Необразованному приставу писарь Непомнящий дороже, чем пришлый профессор.
Вася выскочил из-за спины профессора, как чёртик из табакерки, и смело пошёл в море. Алексей Платонович приказал ему вернуться. Парень обернулся, неопределённо махнул рукой и остановился у края набежавшей волны. Очередная волна с шипением накатилась на берег, разбилась об его нарядные, до блеска начищенные гуталином, туфли, и Золотко весело рассмеялся.
Волна неторопливо покатилась обратно. Море сильно опустилось, ушло далеко назад, обнажив широкую влажную полосу. Золотко двинулся вперед, чтобы ещё раз дойти до кромки воды.
Море решило опять вернуться в прежние пределы. Набежала высокая крутая волна – со всего размаху ударило Васю в грудь, уронила, накрыла шипящей пеной и протащила по камням назад в море.
Испуганный Вася как-то выбрался из воды, встал, но прибежала новая волна и вновь накрыла его. Парень не показывался, и профессор бросился его спасать. Они выбирались из воды вдвоём, держась друг за друга, но следующая озверевшая волна накрыла их обоих…
47 глава
Екатерина спустилась к морю и, спотыкаясь о влажные камни, прошлась вдоль берега. На берегу не было ни Алёши, ни Васи. Необычно высокая волна бросилась на берег и окатила её градом брызг. Княгиня, скользя на мокрых камнях, отбежала назад и окинула даль со всех сторон: вокруг было только сверкающее море, лазурное небо, белые камни, пристань и Золотая скала.
Екатерина вернулась в гостиную, обошла свои апартаменты и спустилась вниз. Из дверей кухни валил ароматный пар. Раскрасневшаяся Виктория стояла в дверях столовой с большим листом белокочанной капусты и обмахивалась им, словно веером.
Екатерина подошла к ней и встревожено спросила:
- Сестрица, вы не видели Алёшу?
- Видела. Но давно, на рассвете. Алексей Платонович попил чай с мёдом и куда-то ушёл.
- А где Вася?
- И Вася куда-то пропал, а я его уже нарядила к свадьбе. Теперь боюсь, что он всё измажет в какой-нибудь луже. Я послала Артёма искать Васеньку. Мы ничего не успеваем и смотреть некому за женихом, - вздохнула Виктория и радостно, облегчённо продолжила: - А я так рада, душенька моя, так рада, прямо душа поёт. Наконец-то я женю Васеньку и могу спокойно умереть. Кристина и Наташа не дадут ему пропасть без меня, - обмахиваясь капустным листом, довольно говорила Золотко.
- Я видела Васю и Алёшу около моря, а потом они пропали, - встревожено сказала Екатерина.
- Вася боится моря, он только до кромки воды доходит. Наверно, он где-то здесь, а профессор, вероятно, к приставу ушёл. Артём отправился уже искать Васеньку. А ты, Катюша, беги быстрее, одевайся, наряжайся, скоро поедем в церковь.
Из кухни выбежала Ягода и доверительно прошептала княгине:
- Алексей Платонович пошёл к приставу. Он мне так сказал.
На душе Екатерины стало спокойней. Она решила, что и Вася увязался за мужем к приставу.
В дом ввалились мокрые с ног до головы, в песке и обрывках водорослей Алексей Платонович, Артём и Вася.
Профессор был без сюртука, без обуви, в одних тонких мокрых носках, и Виктория громко крикнула Снежане, чтобы она срочно несла три кружки горячего чая с мёдом.
Вася остановился у дверей и недовольно пробурчал, искоса поглядывая на злого взбешенного Артёма:
- Я не дурак! Я умный!
Виктория кинулась к сыну.
- Ты зачем нарядный пошёл на море и что теперь будем делать? Всю свадебную одежду замочил. А где твой новый цилиндр? Ой, что же делать, что делать? Потерял… Артёмушка, езжай, голубчик, к Лавочникову, покупай новый цилиндр… Быстрее, быстрее езжай, касатик. И цветок пропал! Артёмушка, и белый атласный цветок к сюртуку не забудь купить. Да быстрее назад, скоро ехать надо, свадебный поезд почти готов.
Из кухни высыпали раскрасневшиеся женщины и столпились у дверей. Снежана вышла с подносом, на котором стояли три железные кружки.
Артём взял кружку чая и буркнул:
- Лавочников закрыл лавочку.
- Почему закрыл? Почему закрыл?
- Он сказал: пока мадам Милорадова не уедет, он лавочку не откроет.
- Да что же это такое! Подумаешь, ему пол уха отстрелили… Нечего к бедной несчастной женщине приставать.
- Он не откроет, - упрямо повторил кучер.
- Тогда езжай, Артёмушка, к нему домой. Вытаскивай Олега из кровати, а не захочет: скажи, что я приеду, ему все уши оборву, если он свою лавочку не откроет. А что с вами случилось, почему вы все мокрые?
Артём пригладил мокрые волосы и, вздохнув, значительно изрёк:
- Вася чуть не утонул и профессор тоже. Я их вытащил. Хорошо, у меня всегда верёвка с собой.
Золотко кинулась к Артёму, схватила его за худую жилистую шею, стала целовать и приговаривать:
- Спасибо тебе, Артёмушка, спасибо, голубчик мой ненаглядный. Век тебя благодарить буду, касатик мой, защитничек моего дома.
Профессор выпил обжигающий чай и пошёл наверх, Екатерина кинулась за ним и сдавленно зашептала:
- Алёша! Подожди, нам надо поговорить. Я тебе всё расскажу. Я не виновата. Он сам…
Алексей Платонович остановился наверху лестницы и посмотрел на неё сверху вниз уничижительным презрительным взглядом. Екатерина почувствовала себя глубоко несчастной и несправедливо страдающей, но продолжала молить о прощении:
- Сергей подошёл ко мне, я хотела увернуться от него, а он упал на меня и в этот момент вошёл ты. Как всё глупо получилось. Прости меня, но я не виновата. Он сам! Последние слова она говорила, когда он уже вошёл в другую комнату и захлопнул перед её носом дверь.
Алексей Платонович остановился у дверей и стал сбрасывать мокрую одежду на пол. В голове была необыкновенная ясность. Он улыбнулся. Сейчас он не понимал, зачем столько времени терзал своё сердце ненужной ревностью. Эта женщина ему совсем чужая, она и сейчас продолжает лгать и изворачиваться. Хотя он ясно видел, как они страстно целовались и её руки безвольно лежали на диване.
Алексей Платонович прошёл к своим вещам: чемодану и саквояжу, которые принёс ему Вася из его бывшей спальни…
Он решил жить в этой комнате до самого отъезда. Комната ему нравилась. Она была тёплой, благоухала травами, окна выходили и на море, и в тайгу, а самое главное –рядом не было Екатерины.
Когда профессор стал одеваться к свадебному торжеству, оказалось, что у него пропала единственная парадная шляпа. Бежать в лавку было некогда, и Вася нашёл ему в чёрном сундуке среди тряпья старую вышедшую из моды фетровую чёрную шляпу, пропитанную запахом пыли и плесени.
Алексей Платонович стряхнул с неё пыль, пёрышки и попросил Золотко принести одеколон. Вася убежал и принёс зелёную бутылку. В обычной поллитровой бутылке из-под водки лежали залитые спиртом лавровые листья, пихтовые иголки и ветка сирени. Профессор вылил на шляпу половину бутылки одеколона, открыл окно и выставил шляпу наружу проветриваться на солнце…
Когда Алексей Платонович надел шляпу и направился к выходу, ему показалось, что он - огромная сиреневая ель, под которой рассыпаны лавровые листья. Но понадеялся, что осенний ветерок развеет по пути неприятный запах.
48 глава
Первые шаги осени были веселы и нарядны. День был хрустально-прозрачный и тёплый. Редкие облака белоснежными пёрышками летели по лазурному небу. Задира ветерок шелестел золотистыми листьями, и на глянцевой поверхности только что пожелтевшей, ещё не тронутой ржавчиной, листвы сияли радостные солнечные блики.
Свадебный кортеж, украшенный цветами и разноцветными ленточками, развевающимися на осеннем ветерке, степенно двигался по Солдатской улице. Коляски ехали намеренно медленно и неторопливо, чтобы все жители городка могли разглядеть и свадебный кортеж, и жениха, и гостей, и их наряды. Ведь в Александровске так мало развлечений и свадеб тоже. Поэтому любая свадьба становилось настоящим событием для маленького городка.
Жители стояли группками вдоль дороги и цепким взглядом замечали множество мелочей, которые можно обсудить длинными зимними вечерами. Худой бородатый старик в чёрных плисовых, необычайно широких, шароварах стоял на обочине, облокотившись на телегу, и влажными глазами задумчиво смотрел на весёлых людей, словно вспоминал что-то давнее и приятное.
Молодая торговка семечками в порыве всеобщей радости обсыпала проезжающую коляску с женихом горстью семечек. Группа мужиков остановилась около питейного дома, ожидая проезда свадебной процессии. Старый унтер-офицер на крыльце розовой конторы подкручивал длинные седые усы и притопывал ногой в такт польки.
И весёлые голоса любопытных зрителей, и шум рессор, и пофыркиванье лошадей, и шелест золотой листвы, – всё сливалось в один весёлый звук.
Вася ехал в первой коляске с шаферами. Он снимал белую шляпу с белым атласным цветком и раскланивался со всеми зеваками. Шафера жениха Сергей, Егор, Гавриил, Михаил и Тихомир потешались над глупым женихом, посылая в сторону зрителей насмешливые реплики. Зрители звонко смеялись. Вася раскланивался и счастливо улыбался.
Екатерина ехала в жёлтой коляске с Викторией, Весной и Ягодой. При посадке в свадебный кортеж сестра попыталась посадить её рядом с мужем, но профессор демонстративно отказался от такой чести и сел в коляску к приставу Углегорскому. Его соседями оказались доктор Корсаков и его некрасивая хмурая жена Павлина.
Екатерина сидела среди весёлых нарядных людей, но чувствовала себя одинокой, никому не нужной и лишней на этом празднике жизни. Никому не было до неё дела.
Виктория задумчиво тревожно вздыхала. Всё утро она внушала сыну, как надо вести себя на венчании, и всё равно её терзал страх, что в церкви Вася начнёт чудить и выставит и её, и себя в дурацком свете. А потом долгие годы их свадьба будет осмеиваться всем Сахалином.
Ягода в розовом платье и Весна – в голубом не обращали внимания на двух печально задумавшихся старух. Ведь даже тридцатишестилетняя княгиня для них была старой развалиной. Беззаботные, беспечные девушки жили в своём весеннем солнечном мире, об осени не задумывались и веселились от души, довольные редким праздником, на который им сподобилось попасть в первый раз в жизни, а может быть, и в последний.
Веселились они ещё и потому, что впервые в жизни надели городские платья, соломенные шляпки и белые перчатки. Наряды им купил Тихомир. Платья, шляпки и перчатки были самые дешёвые, но издали это было незаметно, да и девицы постарались их украсить. Простенькие платья и шляпки обшили белыми атласными бантами и искристым бисером. Оттого наряды стали выглядеть намного богаче, чем были на самом деле. Девицы любовались своими нарядами, горделиво поглядывали на простоватое тёмное одеяние поселянок и каторжанок и были безумно счастливы…
Жениху надоело кланяться и какое-то время он разглядывал свой белый сюртук с накрахмаленным воротничком, белую шляпу с атласным белым цветком, теребил белый галстук с золотой булавкой. Несмотря на морское купание мать умудрилась всё выстирать и высушить нагретым на печке чугунным утюгом. И хоть одежда была ещё сыровата, но она уже почти просохла.
Разглядывать наряд жениху скоро надоело. Он посмотрел по сторонам, увидел улыбающиеся лица зрителей, и его душу захлестнула горячая радостная волна любви ко всем этим людям, которые любуются им и так любят его. Парень вспомнил, как проезжал по городу в прошлом году залётный провинциальный артист Аркадий Арбузов, красавец и позёр, – сам тут же вскочил с места, снял, как заезжий артист, шляпу, прижал к груди, поднял руку в приветствии и стал вдохновенно кричать:
- Гип-гип ура! Браво - брависсимо! Приходите все в театр! Я вас всех люблю! Я люблю вас, прекрасные дамы! Я люблю вас, дамы и господа.
Княгиня ехала, склонив голову. Широкие поля сиреневой атласной шляпы прикрывали её лицо, и под весёлые крики Васи: «Я вас люблю!», из её глаз потекли горькие слёзы. Она уже не заботилась о том, что белила и румяна могут повредить её рисованную красоту. Никто не обращал на неё внимания. Лишь осенний ветерок ласково гладил её лицо и сушил слёзы.
Васе надоело кричать жителям, и он крикнул Екатерине:
- Княгиня, смотрите. Я – хороший жених!
Екатерина приподняла край шляпы, через силу улыбнулась Васе и приветственно помахала ему рукой в белой кружевной перчатке.
Сергей Серебреников послал ей в ответ воздушный поцелуй и она тут же опустила края шляпы.
Слёзы мгновенно высохли, а руки в перчатках сжались до хруста в костяшках. Она была невероятна зла на этого фанфарона, разрушающего её жизнь и счастье. Следующая её мысль была о том, чтобы этот подлый воздушный поцелуй не заметил муж. Она была уже сыта всеми поцелуями Серебренникова.
Алексей Платонович поцелуй заметил, лицо его потемнело и невольно сжались кулаки. Возможно, по старой привычке, – и он мельком оглядел коляску, в которой ехала Екатерина.
Виктория выглядела, – краше в гроб кладут. Ей было стыдно за сына. Она кусала губы, прекрасно понимая, что её вмешательство ещё больше усугубит ситуацию. От любого резкого слова Вася начнёт плакать, а плачущий жених, это ещё хуже, чем веселый. Ягода и Весна закатывались от смеха. Им было смешно всё, что они видели вокруг. Екатерина опустила широкие поля сиреневой шляпы на лицо, но её губы слегка улыбались. Профессора передёрнуло.
Пристав Углегорский, до этого увлечённо разговаривавший с доктором, внимательно и вместе с тем насмешливо посмотрел на сжатые кулаки профессора.
Алексей Платонович заметил это, сделал непроницаемое лицо и взглянул на пристава вызывающим взглядом.
Устин Петрович усмехнулся и твёрдо, с растяжкой, протянул:
- Мне мадам Золотко уже рассказала сказку про то, что всё это время вы болели в нежилой комнате на втором этаже. Но я этому не верю! Вас когда посадить в тюрьму: сразу после венчания или после свадебного пира, а может, – завтра утречком, на туманном рассвете? Видите, какой я либеральный пристав. Ваш столичный либерализм докатился и до нашей дремучей провинции, так что не совсем уж мы отсталые жители. Поэтому я согласен даже разрешить вам погулять ночку перед казнью.
От этих слов веяло такой жуткой висельной реальностью, что по телу профессора пробежала колючая морозная дрожь. Он изо всех сил постарался не выдать это внешне и, стараясь выглядеть бесстрастно, спокойно сказал:
- Я как раз, сударь, хотел поговорить с вами на эту тему. Я не убивал Зинаиду, и хочу попросить у вас ровно неделю, чтобы найти настоящего преступника. Я постараюсь найти именно того, кто убил Зинаиду, Серафима и бабушку Ангелину.
Пристав удивлённо приподнял кустистые брови.
- Мы ещё никак не можем решить, кого убили: Зинаиду или Цветану, – а вы уже твёрдо знаете, что убили Зинченко. Вот вы и выдали себя, профессор кислых щей!
- Цветана уплыла в Черногорию. Это утверждает Артём, кучер мадам Золотко. Он сам видел её в день исчезновения – живой и невредимой – около рыбацкой лодки, отправлявшейся во Владивосток. Кроме того, Лепа сказала Артёму, что теперь она богата. Следовательно, разбогатевшая Цветана вряд ли вернулась сюда из Черногории, чтобы убить Зинаиду. Какой смысл?
- А мне Артём ничего не говорил, - яростно возмутился пристав.
- Цветана просила его никому не рассказывать, чтобы муж её не смог найти, поэтому он молчал.
- И всё равно это не доказательство. На шее убитой женщины платок Цветаны, а согласно показаниям родственников, у неё было всего два платка: зелёный и чёрный. Зелёный она оставила дома в сундуке, а второй чёрный с монетками исчез вместе с ней. Вы думаете, я поверю, что женщина, собравшаяся навсегда уехать, снимает свой платок и бросает? Кроме того, Демьян часто обыскивал комнату Зинаиды и никогда этот чёрный платок у неё не видел.
- Извините, но мне удивительно, как вы не можете определить, кто эта убитая. У вас есть доктор Корсаков, он ведь может дать своё медицинское заключение, - пробасил профессор и внимательно посмотрел на доктора, старательно делавшего вид, что его этот разговор не касается.
Устин Петрович хмыкнул и тоже пристально посмотрел на Корсакова.
- А доктор говорит, что он не может определить.
Корсаков недовольно вздохнул и высокомерно-снисходительно протянул:
- Почему все люди думают, что доктор – это Господь Бог? Есть масса вещей, недоступных человеческому пониманию, и медицинскому тоже. Вот вы – профессор истории, а я доктор медицины. Поэтому, мне лучше знать: могу я определить убитую женщину или нет. А я не могу определить кто это: Зинаида, Цветана или совсем другая женщина. У трупа полностью разбито лицо, тело в скрюченном застывшем состоянии, оно всю ночь пролежало в солёном рыбном растворе, изменившем структуру кожи, а цвет волос и глаз у этих женщин одинаковый и даже возраст похож. Зинаиде было двадцать девять лет, а Цветане – тридцать восемь, но выглядела Лепа очень молодо, лет на тридцать. Возможно, когда-нибудь медицина и сможет определить, кому именно принадлежит столь изуродованный труп, а в данный момент такой возможности у современной медицины нет.
- В столице бы определили, – хмыкнул профессор.
- У нас не столица, а каторжный Сахалин. Здесь медицина ещё в дремучей древности, и новые веяния до нас не доплыли.
Алексей Платонович посоветовал:
- Но есть же у этих женщин какие-то физиологические особенности: родинки, шрамы и… многое другое.
Доктор пожал плечами.
- Многое другое мне тоже неизвестно. Ни Зинаида, ни Цветана никогда при мне не раздевались. Обе лечились древней медициной времён Гиппократа: травами, да бабушкиными заговорами. Они были ещё молоды, чтобы обращаться ко мне.
Павлина чуть не подскочила с места. Она яростно выдохнула, сняла очки и с лютой ненавистью вперилась в ясные, улыбчивые глаза мужа.
- Лгун! Я сама видела голую Цветану у тебя в кабинете!
Доктор, нисколько не смутившись, оглянулся по сторонам, словно ему было приятнее смотреть на весёлых зрителей, чем на некрасивое озлобленное лицо жены, и спокойно продолжил:
- Душенька моя, милочка, не надо так волноваться – это вредно для твоего слабого сердечка. Возможно, один раз Лепа ко мне обращалась. Хоть я и доктор, но и у меня тоже бывает пропадание памяти. Я не могу запомнить все родинки и шрамы у всех своих пациентов. У меня каждый день по двадцать - сорок больных. И большую часть времени, я расспрашиваю их о симптомах болезни, а не рассматриваю их шрамы в микроскоп.
Пристав Углегорский поднял длинный палец вверх и патетически примирительно воскликнул:
- Вот видите, что говорит наше светило сахалинской медицины! А я ему доверяю больше, чем вам.
Алексей Платонович с ноткой враждебности спросил пристава:
- Устин Петрович, а что говорит Савва? Неужели он не может узнать свою хм-м-м… кухарку.
- Савва утверждает, что это не его хм-м-м… кухарка, то есть не его Зинаида. Он считает, раз на трупе косынка с монетками, значит это Лепа.
- А Снежана, Тихомир, Ягода, Весна? Они же могут сказать кто это – Цветана или Зинаида. Уж дети-то должны признать свою мать.
- Снежана и Тихомир утверждают, что это Зинаида. А дочери Ягода и Весна категорически отказались смотреть на обезображенный труп. Они доверяют вердикту своей бабушки и брата. Я даже привлёк к осмотру Марью Рыбакову. А та заявила, что это совсем чужая женщина: не Зинаида и не Цветана. И как мне быть?
Если бы это было на материке я бы Марье поверил, что это чужая, но у нас на Сахалине все женщины на счету, ни одна не пропала, и значит, это Зинаида или Цветана.
- Странная история, - протянул Алексей Платонович и радостно продолжил, - а одежда! У женщин ведь разный гардероб.
- На убитой женщине было простое чёрное широкое платье. Такие платья носит весь Сахалин. Зато на убитой был ваш плащ с вышитыми инициалами. И вообще, профессор, хватит делать из нас дураков. Писарь Непомнящий признал в вас того, кто зашёл на фабрику вслед за Зинаидой, а через некоторое время, как молодой, убежал с фабрики.
- Он ясно видел моё лицо пасмурной дождливой ночью?
- Лица не видел. Было темно, человек был с тусклым фонарём, в низко надвинутой шляпе. Такая высокая шляпа только у вас. У нас её носит только предводитель. И потом, только у вас был какой-то мотив убить её. Вы пытались приударить за Зинаидой. Савва вам помешал, а потом вы по какой-то причине решили встретиться с ней на фабрике мадам Золотко. Там, на фабрике, вы поругались и десять или двадцать раз ударили её гнётом по лицу, потом засунули в бочку с рыбой, которую намеревались отправить в Китай. Это было хитро. Пусть потом в Китае отгадывают, откуда она приплыла и в каком месте её засолили.
- А зачем мне разбивать Зинаиде лицо?
- Откуда я знаю. Может, вы сошли с ума.
- Вот мой второй аргумент. Я не мог бежать. У меня воспалилась нога. Каждый шаг был для меня пыткой, а уж бежать тем более я не мог. Надеюсь, светило сахалинской медицины подтвердит это.
Корсаков театрально весело улыбнулся.
- Утверждаю, как врач: господин Милорадов не мог бегать, как молодой. Во-первых: он не молод, во-вторых, у него сильно воспалена нога. Хотя, бывают случаи, когда в определённых обстоятельствах у человека появляются недюжинные силы и даже умирающий слабосильный чахоточник может задушить свою тёщу. На той неделе такой случай произошёл в Дуэ. Туберкулёзник Толубаев задушил свою тёщу Аграфену Германовну.
- Спасибо, доктор, вы мне очень помогли, своим медицинским заключением, – язвительно поблагодарил профессор.
- Не стоит благодарности, - откровенно насмешливо ответил Корсаков.
Профессор продолжил обороняться:
- И всё же я хочу вернуться к своей просьбе. Многоуважаемый Устин Петрович, разрешите мне провести своё расследование? Прошу всего неделю и ваша совесть будет чиста - вы не отправите невиновного человека на виселицу.
- А если вы убийца? А если вы убежите в Японию или в Африку?
- Я не убегу ни в Японию, ни в Африку. Я желаю свободно уехать в свою любимую дремучую захолустную Рязань.
Пристав задумчиво нахмурил лоб и, спустя минуту, пробормотал:
- Семь дней это очень много. Даю три дня. Хотя нет, два дня хватит.
- Премного благодарен, - профессор слегка склонил голову.
- А вы точно найдёте убийцу? – недоверчиво спросил Углегорский.
- Придётся найти. Призрак виселицы ускорит мой мозговой процесс, - твёрдо сказал Алексей Платонович и неспешно продолжил, - а теперь будьте добры, Устин Петрович, расскажите мне, каковы ваши полицейские исследования.
- А я не проводил никаких исследований. Непомнящий сказал, что видел – вас, и тратить время попусту на всякие исследования я не буду. У меня и так работы выше крыши. Спиртовые контрабандисты ночами не спят, и мне приходится не спать. А днём, между прочим, мне тоже надо работать: этим каторжникам даже не каторге неймется: то что-нибудь украдут, то кого-нибудь изобьют.
- А вы узнали, где находилась Зинаида после ухода от Саввы?
- Все жители Длинной сказали, что не видели её, но я уверен, – она пряталась у кого-то из них. Не могу же я их пытать, чтобы они признались.
- Понятно. Опять глухая оборона.
- А что вы хотите? Они все бывшие каторжники.
- Тогда, может быть, вы скажете, где были жители улицы Длинной в тот вечер. У кого-нибудь есть неопровержимое алиби?
- Я не проверял их алиби. Но сразу же после того как нашли убитую, они все прибежали ко мне и рассказали, где они были этим вечером.
Начнём с купцов Серебренниковых. Савва заболел от переживаний и вызвал доктора Корсакова. Весь вечер доктор Корсаков провёл у его постели. Доктор это подтверждает. Сергей играл в карты с офицерами Бек-Карачаевым, Пименовым и Полтавченко. Это я уже проверил, можете не проверять – офицеры подтвердили его слова.
- А кто может подтвердить, что доктор и Савва весь вечер были неразлучны, - прищурив глаза, спросил профессор..
- Ещё был третий человек. И он тоже подтвердил, что они не выходили из дома.
- А кто этот третий?
- Не могу сказать. Меня просили не говорить.
Павлина выдавила:
- Зато я скажу! Это была Ирина Ильинская. Мой муженёк и эта сука всю ночь провели у Саввы!
Доктор поморщился и, печально вздохнув, спокойно сказал:
- Павлина, не говори глупостей и не кричи. Это вредно для твоего больного сердца. Я был у постели больного умирающего Саввы. Ему действительно было плохо.
Павлина посиневшими губами взмолилась:
- Вредно для моего сердца!? Мой муж нам моих глазах изменяет мне, завёл с ней ребёнка, а я не должна волноваться. Да пусть моё сердце быстрее разорвётся, чтоб больше не мучилось.
Жена разрыдалась, муж стал ласково успокаивать её, гладя по плечу и разглядывая хорошеньких женщин по сторонам.
Пристав продолжил:
- Мадам Золотко сидела весь вечер у постели вашей жены. Мадам Милорадова впала в горячку. Бабушка Снежана, Ягода и Весна сидели весь вечер с Васей и играли в шахматы. Тихомир с Артёмом чинили сети. Они собирались вдвоём на рыбалку. Рыбаковы Егор, Михаил и Гавриил пережидали шторм вдалеке от дома в заливе Торима. Рыбакова Марья была дома одна. Исходя из этого, только у Марьи Рыбаковой нет алиби.
Впереди показалась деревянная пятикупольная церковь. Голубые купола и позолоченные кресты весело сияли на солнце. Пристав горделиво показал рукой на церковь и воскликнул:
- Это наши офицеры и солдаты построили. А кресты нам заказал муж баронессы Штамм. Его жена у нас пять лет провела. Она была всё это время кухаркой у предводителя Овечкина. Варила Штамм ужасно плохо, но зато – каково это иметь кухарку баронессу.
Корсаков и Углегорский весело рассмеялись. Павлина печально вздохнула и поджала узкие накрашенные яркой красной помадой губы. Она ненавидела всех: и своего гуляку мужа, и придурковатого пристава, и профессора, который тоже изменял своей очаровательной жене с развратной каторжанкой Зинаидой, – и всех этих глупых скотов жителей. Ненависть сжигала её внутренности и сердце, и Павлина мечтала о том моменте, когда закончится вся эта ужасная поганая земная жизнь… Но больное сердце билось и билось, продлевая её мучения…
49 глава
Любопытный народ, в особенности дети и женщины, толпились около высоких церковных окон, забранных решётками. Здесь были те, кто не сумел проникнуть в церковь. На высоком деревянном крыльце стоял молодой полицейский офицер в новом сияющем мундире. На его лице застыло театрально суровая и грозная маска, но вместе с тем было видно, что выражение это напускное, ему было весело, а сверкающие масляные глаза, выдавали то, что он уже выпил стопку водки за жениха и невесту.
Свадебный кортеж остановился у церкви. Тарантас с невестой запаздывал, и гости со стороны жениха продолжали сидеть в колясках.
Тихомир, Егор, Гавриил и Михаил посылали девицам и бабам горячие воздушные поцелуи, и Вася присоединился к ним. Виктория ещё больше переживала. Она боялась, что в последнюю минуту невеста передумает и выставит её сына на посмешище всего Сахалина. Она заметила, что у Васи развязался галстук, слезла с коляски и затянула галстук потуже. Гости уже нервничали, невеста не появлялась.
В самой церкви уже были зажжены все свечи у всех образов. Позолоченная резьба таинственно и празднично сияла на иконостасе, иконах, паникадилах и подсвечниках. Юные голосистые певчие стояли на клиросе в ожидании молодых и тихо обсуждали жениха-дурака.
На правой стороне церкви, в толпе новых мундиров, купеческих пиджаков и чиновных дам, разодетых в бархат, яркие шелка и драгоценности, шёл оживлённый разговор, глухо отдававшийся в высоком куполе.
Каждый раз, когда раздавался скрип открываемой двери, разговор в толпе затихал и все оглядывались, ожидая увидеть жениха и невесту. Но дверь много раз отворялась, а жених и невеста всё не появлялись.
На дороге показался свадебный тарантас невесты, со всех сторон украшенный разноцветными бумажными цветами. Даже на спицах колеса были прикреплены бумажные алые маки. На тарантасе восседали невеста, мать невесты и две её сестры. Одна из сестёр была Ирина Ильинская. Заждавшиеся гости оживились и заулыбались. Павлина с ненавистью взглянула на любовницу мужа, демонстративно отвернулась, и ненависть вновь вспыхнула в её сердце. Ей стало плохо…
Мать невесты, Наташа, в высоком чепце с белыми лентами, в гродетуровом бледно-зелёном платье, подъезжая к церкви, смахнула белым атласным платочком слезу. Кристина была дивно хороша в белом платье, отделанном голландскими кружевами, и с белой атласной розой в косе, уложенной венцом.
Невеста взглянула на весёлого жениха и разрыдалась. Мать и сёстры наклонились к ней и стали тихо утешать. Пора было сходить с тарантаса, но невеста продолжала сидеть и плакать, и даже как будто упираться, когда мать хотела приподнять её с места.
Мать и сёстры сошли с тарантаса и продолжили уговаривать Кристину, ожидая удобного момента, чтобы стащить невесту с тарантаса на землю. Седой кучер с бумажной ромашкой в картузе, нанятый Ильинскими вместе с тарантасом, неторопливо спустился с козёл и отошёл в сторону выкурить трубку. Кучер решил, что уговоры невесты продлятся долго, а ему очень хотелось курить. Слишком уж долго длился отъезд из дома и приезд к месту венчания.
К Ильинским развязной походкой подошли улыбающиеся Михаил и Гавриил. Они с шутками и прибаутками предложили свою помощь. Сейчас они выведут невесту под белы ручки, а женщин просят отойти подальше, чтобы не мешали. Кристина разрыдалась во весь голос и вцепилась руками в край тарантаса.
Ягоде и Весне надоело сидеть в коляске. Они сошли на землю и принялись под ручку прогуливаться около паперти. Вася тоже спрыгнул с коляски и стал бродить вместе с девушками. Девицам было весело и жениху было весело.
Кристина рыдала. Екатерина расстроилась и всплакнула. Если бы у неё не украли ожерелье, Кристине не пришлось бы сейчас рыдать. Виктории стало плохо. Она начала заваливаться на бок, рискуя выпасть из коляски, и княгиня еле успела подхватить её. К Виктории подошёл доктор с мензуркой нашатырного спирта.
Ильинские поддались уговорам Рыбаковых, несмело отошли от тарантаса и остановились в отдалении в полном смущении. Мать невесты выглядела бледной и беспомощной. Она ёжилась и мяла белый платочек. Ей как будто было стыдно за поведение дочери. Перед самым отъездом они договорились с Кристиной, что она не будет вредничать и плакать. Ведь Вася Золотко – такая прекрасная партия, в отличие от доктора Корсакова, который никогда не женится на Ирине Ильинской… Хотя, если Павлина вдруг умрёт от больного сердца, то всё может быть…
Братья Рыбаковы что-то весело шептали невесте и как будто развеселили её. Кристина подняла глаза на братьев и улыбнулась сквозь слёзы. Гости молча наблюдали за всем этим действом, желая чтобы всё быстрее закончилось. И это очень скоро прекратилось.
Неожиданно Гавриил ловко вскочил на козлы, а Михаил запрыгнул в тарантас. Гавриил натянул вожжи, дико, истошно закричал: «Пошёл!», – и испуганная, взбесившаяся лошадь рванулась вперёд. Тарантас мчался прочь от церкви в клубах пыли, подрагивая и подпрыгивая, готовый в любой момент перевернуться или рассыпаться на части. Но старый тарантас был ещё крепок, и скоро благополучно свернул в достроенную триумфальную арку, в порт.
Невеста исчезла. Гости онемели. Кучер тарантаса почесал затылок. Толпа у церкви радостно улюлюкала вслед, словно радуясь тому, что невесту украли. Виктория сидела в коляске с мензуркой в руках, – бледнее смерти. Тихомир запрыгнул в жёлтую коляску и принялся уговаривать мадам Золотко срочно поменять убежавшую невесту Кристину на Ягоду.
Виктория как будто была не в себе. Она сидела с затуманившимся взглядом и бессмысленно неотрывно смотрела в согбенную спину кучера Артёма.
Тихомиру надоело уговаривать. Он соскочил с коляски, подошёл к Ягоде, взял её крепко за руку и громко провозгласил:
- Дорогие гости! Дорогие дымы и господа! Вася женится на Ягоде. Он любит её, а она любит его. И свадьба состоится при любой погоде.
Ягода попыталась вырваться, но брат держал её крепко за руку, прихватив другой рукой за талию, и силком потащил в церковь, что-то тихо и ласково говоря ей на ухо.
Бабушка Снежана и Марья немного пошептались и повели в церковь мадам Золотко. Сама она идти не могла из-за ослабевших ног и затуманенного сознания. Теперь и ей было всё равно…
Двери церкви распахнулись и кто-то крикнул звонким мальчишечьим голосом:
- Идут! Идут! Жених и невеста идут!
Певчие стали откашливаться. От дверей отхлынула толпа и пробежал смешок – все ожидали чего-то интересного, необычного.
В церковь вошли молодые, и под церковными сводами прошёл невнятный человеческий гул. Весь Александровск знал, что невеста – Кристина Ильинская. Теперь же на её месте была Ягода Лепа.
Но венчание началось. Отец Ираклий вышел из алтаря, подслеповато прищурился, перелистал на аналое потрёпанную старинную книгу, которую знал наизусть, набрал в лёгкие побольше воздуха и венчание началось…
50 глава
Свадебное пиршество было скучным и необычайно тихим. Жители улицы Длинной и немногочисленные пожилые пары из купеческого рыбного сообщества Александровска даже не старались выглядеть весёлыми. Они сосредоточенно ели, сосредоточенно пили и перебрасывались ничего не значащими фразами. В этой тишине особенно чётко слышался стук вилок о тарелки, хрустальный звон бокалов и скрип стула, на котором ёрзал кто-то из гостей.
Профессор молча наблюдал за странной свадьбой, медленно жевал капустный салат, но во рту не было слюны и ему казалось, что он жуёт сено.
Бабушка Снежана и Марья с преувеличенным усердием меняли на столе блюда. На этой свадьбе всё было не так. Невеста была слишком печальна. Жених слишком шумен и весел. Мать жениха была удручающе грустна и тихим невесёлым голосом предлагала дорогим гостям выпить, хотя сама ни разу не притронулась к хрустальному бокалу, наполненному красным бургундским вином.
Алексей Платонович ради приличия просидел за столом около получаса, потом поднялся и ушёл, надеясь, что гости не заметят его ухода. Гости и не заметили. Когда он обернулся у дверей, ни один человек не смотрел в его сторону.
Но напрасно профессор думал, что никто действительно не заметил его ухода. Дверь за ним закрылась. Пристав быстро выпил налитую стопку водки и пошёл следом. Дом мадам Золотко он знал уже хорошо и, убедившись, что Милорадов вышел во двор и сел в беседке, Устин Петрович занял наблюдательный пункт в незакрытой комнате Хиросимы. Все равно повар вернётся в неё не скоро.
Из дома вышла княгиня и приблизилась к профессору. Углегорский спрятался за цветастой ситцевой шторой и приоткрыл окно, чтобы лучше слышать. В душе пристава трепетала надежда: сейчас супруги Милорадовы начнут обсуждать убийство Зинаиды, как избежать наказания, и вот тут-то он поймает их.
Впрочем, Устин Петрович не сильно-то на это надеялся. Что-то ему говорило, что настоящий убийца – это житель улицы Длинной. У профессора жена красавица, к тому же княгиня с осиной талией, поэтому наглая и глупая толстая каторжанка Зинаида ему и даром не нужна. И убивать её незачем. Она сама бы пошла за профессором на край света: хоть пешком по морю в Китай. Зинаида давно хотела смыться от грозного Саввы. В последнее время она что-то его возненавидела…
И вообще, это убийство мог совершить только тот, кто знал, что в том краю стояли бочки с рыбой, отправляемые в Китай. А знали об этом все жители Длинной. Но вряд ли знал профессор, который ни разу там не бывал. Об этом ему сообщил сторож Якубович.
Затем, у пристава мелькнула мысль: а что, если убитая не Зинаида, а Цветана? Тогда вообще непонятно, зачем профессору убивать незнакомую женщину. Милорадов никогда и в глаза не видел Лепу.
Профессор вышел во двор, сел в беседке на сырую холодную скамью и задумчиво посмотрел на огромный раскачивающийся от ветра лопух, своими размерами напоминающий тёмно-зелёный зонтик. Воздух был чистым и прозрачным. Последние ароматы лета разливались в воздухе тончайшим благоуханным дыханием. Где-то недалеко, на таёжной окраине, работящий дятел стучал по дереву:
- Тук, тук, тук…
Этот стук был таким близким и отчётливым, словно дятел стучал по его голове. Надо было что-то делать, начинать двигаться, искать, но он не знал с чего начать. Тем более, жители Длинной, бывшие каторжане, как обычно начнут свою старую песню: ничего не видели, ничего не знаем, ничего не скажем.
А у него было всего два дня, чтобы найти убийцу. Первый день уже почти прожит. Те люди, с кем он должен срочно поговорить, сидят за свадебным столом, и вытащить их оттуда невозможно. Ему придётся ждать, когда они выйдут сами, а вот будут ли они в состоянии здраво рассуждать после хмельного застолья – стоит под вопросом. Придётся ждать до завтра. А завтра может и не быть. Вдруг, пристав изменит своё обещание – два дня свободы, и решит, что его срочно надо отправить на виселицу…
Время шло, утекало, как песок сквозь пальцы. Качающийся лопух завораживал, и Алексей Платонович впал в оцепенение. Мысли крутились в голове беспорядочной тревожной вереницей и найти хоть какой-то выход, было невозможно. Решения просто не было. Из краткого оцепенения его вывел печальный голос Екатерины, закутавшейся в сиреневый шёлковый шарф:
- Алёша, ты не замёрз? На улице стало холоднее.
Профессор вздрогнул, но продолжил смотреть на лопух.
Княгиня поёжилась и печально спросила:
- Что тебе сказал пристав? Он ищет преступника?
Профессор выпрямился, и голос его дрогнул:
- Нет. И искать не собирается. Демьян показал на меня, и приставу этого достаточно.
- Но это же несправедливо! Демьян показал на тебя, потому что ты здесь чужак, и потому, что ты не взял его доносы для царя. Я вообще удивляюсь, почему Непомнящий желает посадить тебя, а не Савву. Ведь именно Серебренников был его соперник в борьбе за Зинаиду, я об этом узнала от сестры. Алёшенька, тебе надо срочно искать настоящего убийцу. Что ты собираешься делать? Может, я тебе помогу.
- Не надо никакой помощи, - сухо и безразлично ответил он.
- Алёша, забудь тот ужасный случай с Сергеем. Мне уже надоело повторять. Это было трагическое недоразумение. Этот ловелас потянулся ко мне, я стала уклоняться от его подлого поцелуя, видно слишком резко отклонилась, потеряла равновесие и упала. Этот негодяй воспользовался моментом, упал на меня и тут вошёл ты. Я даже не могла поднять руку, чтобы оттолкнуть его, он держал мои руки. И вообще, я даже счастлива, что зашёл ты, иначе я бы исхитрилась достать пистолет и пристрелила бы этого фанфарона. Тогда бы я сейчас была кухаркой у-у-у… Может быть, у того же Сергея. Нет… я бы тогда сама застрелилась. У меня от одного вида на него начинается тошнота… - она замолчала и через краткое время продолжила, - я же не устраиваю тебе скандал за то, что ты пытался обольстить Зинаиду. Я не предъявляю тебе претензии, что ты сказал ей, что я старая и страшная, - вспоминая эти слова, Екатерина опять почувствовала себя старой, страшной, одинокой и замолчала.
Она попыталась поймать его взгляд и в глубине души ждала слов, что она ещё молодая, красивая и любимая, но Алексей Платонович продолжал смотреть потухшим взором мимо неё и даже не мимо, а сквозь неё, словно она была призрачным бесплотным видением.
Наступила тягостная тишина. Екатерина опустила голову и обхватила себя руками. Атласная ткань платья показалась сырой и холодной, словно лёд. Дятел продолжать долбить дерево под аккомпанемент треньканья синички, присевшей на забор. Где-то на заднем дворе заржала лошадь, и засмеялся Артём.
Во двор выскочил Вася, вприпрыжку, как мальчишка, пробежался по двору и вновь убежал в дом, громко хлопнув дверью. Профессор очнулся от дум и спросил жену:
- Почему на Зинаиде был мой плащ? Каким образом она могла взять его?
Княгиня прижала руки к груди и виновато заторопилась:
- Извини меня, Алёшенька, это я виновата. Я сама дала Зинаиде твой плащ. Я же не знала, что потом её убьют. Если бы я знала, ни за что бы не дала твой плащ. Лучше бы дала свой. О, Господи, какие глупости я говорю… Но ты сам вспомни, в тот вечер, когда ты с ней… когда ты её… Когда ты пришёл, увидел этот ужас и ушёл, была гроза. После тебя пришла Зинаида в мокрой простыне, а когда она стала уходить, я пожалела её и дала твой плащ. На время! Свой плащ я надела сама, чтобы проводить её за ворота. Она попросила меня выйти с ней, так как боялась Саввы. Больше я Зинаиду не видела, а на другой вечер её убили.
Алексей Платонович не верил ей. Он был уверен: она сочиняет новую историю, чтобы выгородить себя.
Во двор вышла печальная Виктория, увидела их и подошла. Она вздохнула, посмотрела на безоблачное небо покрасневшими глазами и грустно протянула:
- Мне всегда казалось: вот жёню Васеньку и буду счастлива. А теперь сижу за столом и сердце ноет, как перед бедой. Чую я свою скорую смерть. Тихомир давно мечтал мой домище захапать, вот и втащил в мой дом свою ядовитую Ягоду.
Княгиня вздрогнула от мороза, пробежавшего по телу.
- Но вы же раньше предлагали Ягоде стать женой Васи?
- Это Вася любил её без ума и я пошла у него на поводу, а теперь моё чутьё говорит, что змею в свой дом пустила. Может, Ягода и хороша, да братец её настоящий жиган.
Виктория махнула рукой и медленно ушла.
Во двор вышел Хиросима. Он огляделся по сторонам и вновь вернулся в дом. Екатерина посмотрела на огромный лопух и воскликнула:
- Алёша, а что если под этим лопухом лежит Серафим и Цветана?
- Почему ты думаешь, что они лежат под этим лопухом?
- Лопух невероятно огромный.
- Такие лопухи по всему Сахалину. Они почему то здесь вырастают до огромных размеров. У Саввы в углу такие же огромные лопухи.
- И у Саввы? А, может…
- Не может. Около полицейской конторы растет такой же огромный лопух. Поэтому вряд ли под окном пристава Углегорского закопали Серафима, - угрюмо сказал профессор.
Екатерина пожала плечами и вернулась к разговору:
- Алёша, а почему они не могут определить, кто это: Зинаида или Цветана? Мне что-то не верится, что обе женщины невероятно похожи.
- Савве выгодно, чтобы убитая была не Зинаида, – тогда он у полиции вне подозрения, а Тихомиру выгодно, чтобы это была именно Зинаида, тогда и он вне подозрения. А Марье выгодно, чтобы это была не Зинаида и не Цветана, а совсем незнакомая женщина, – выгодно по каким-то неизвестным мне причинам.
- Алёша, у меня украли ожерелье. Я подозреваю, что его украла Зинаида. Может быть, именно поэтому её и убили. Хотя, это ожерелье мог украсть любой. После того, как ты ушёл, я совсем про него забыла и оно до утра лежал в ридикюле на диване. И ещё мне кажется, что меня тоже хотели убить. Но может, мне это показалось, - неуверенно протянула княгиня.
- Тебе это показалось. Если бы тебя хотели убить, то обязательно убили. Хотя, как мне помнится, ты всегда выходишь сухой из воды. Я не удивлюсь, если убийца, задумавший напасть на тебя, тут же подвернул ногу, его руку с пистолетом парализовало, он ослеп, оглох и онемел…
- Ты стал злым. Я тебя не узнаю. Но я не обижаюсь на тебя, это тебя болезнь довела. Доктор Корсаков говорил, что после тяжёлой болезни в голове выздоравливающего стоит туман.
- Это не болезнь меня довела, а жизнь с тобой. Не каждый мужчина застаёт свою жену лежащей с другим на диване.
- Мне надоело оправдываться! Я не виновата. Серебренников сказал, что пришёл к тебе по важному делу. Я думала, он расскажет кто убийца, а он… Всё! Я молчу и ухожу навсегда! Больше ты не увидишь меня.
Екатерина так стремительно пошла в дом, что сиреневый шарф взлетел высоко вверх. У двери она остановилась, взялась за холодную ручку и на прощание твердо сказала:
- Если тебя посадят в тюрьму, я организую тебе побег по старой дружбе. Надеюсь, в Африке пристав нас не найдёт…
Пристав усмехнулся за шторой и мечтательно подумал, как хорошо, если бы княгиня оказалась убийцей. Тогда, после суда, её можно было бы взять к себе кухаркой. Но тут же он осадил себя: такая мадам ему не достанется. Её возьмёт себе в кухарки предводитель или доктор Корсаков. Точно! Именно Корсаков! У доктора везде блат, все его бывшие пациенты, – знать Александровска, – перед ним в долгу. А самое главное, тесть Корсакова - начальник тюрьмы. А это самый главный аргумент при выборе кухарок. Пристав горестно вздохнул и вновь услышал бархатный голос мадам Милорадовой.
- Алёша. Я не могу просто так уйти. Выслушай меня. Возможно, это тебе поможет в расследовании. После смерти Зинаиды, Непомнящий на всех написал Углегорскому доносы.
Он обвинил Савву в том, что тот фальшивомонетчик, и Савва обещал оторвать этому восьмирукому писателю все его щупальца вместе с головой-капустой. Тихомира и братьев Рыбаковых писарь обвинил в контрабанде спиртом и те пообещали утопить его в солёной бочке. Бабушку Снежану он обвинил в том, что она убила свою беспутную невестку. А повара Хиросиму – в том, что он не японец, а китаец. Я не знаю, при чём здесь Китай, но возможно, и тут есть какая-то загадка. Бочки-то отправлялись в Китай!
Во двор вышла печальная, заплаканная Ягода без шляпки. Она окинула двор быстрым цепким взглядом, увидела супругов Милорадовых, испуганно улыбнулась, перевела взор на лопух и на несколько секунд замерла. Во всей её фигуре и лице застыла какая-то нерешительность или, наоборот – решимость.
Из дома вышел пьяный Савва и побрёл к калитке. Калитка открылась, Серебренников вышел, калитка осталась приоткрытой и Ягода понеслась к выходу. Она выскочила на улицу и закрыла калитку с той стороны так аккуратно, что железная щеколда не исторгла ни один звук.
Катя многозначительно сказала:
- Я слышала, что Савва вчера договорился с Тихомиром, что женится на Ягоде. Ягода отказалась, она любит Егора. А сегодня всё странным образом поменялось.
Из дома выбежала Виктория. Она оглядела двор и хрипло крикнула:
- Вы не видели, где невеста Васеньки? То есть, его жена?
Екатерина немного помедлила перед тем как ответить:
- Она, кажется, вышла.
- Куда вышла? Куда она пошла?
- Не знаю. Вышла за ворота и больше мы её не видели. Может, в лес убежала или домой пошла…
Виктория бросилась к калитке. Через десять минут она вернулась и потерянным голосом вымолвила:
- Её нигде нет. И дома нет.
Профессор молча встал и пошёл к калитке.
Золотко вслед крикнула:
- Вы пошли Ягоду искать? Если увидите её, скажите, чтобы возвращалась. Мы её не обидим.
Алексей Платонович неопределённо пожал плечами и вышел за улицу.
Пристав кинулся к двери, натолкнулся на Хиросиму, оттолкнул его и бросился вслед за профессором. Устин Петрович решил: эти два дня ходить за Милорадовым по пятам. Если профессор убийца, то он не даст ему сбежать от правосудия. А, если Милорадов не виновен, то он обязательно выведет его на настоящего убийцу.
Пристав Углегорский был честолюбивым полицейским, ему хотелось самому найти преступника, да и грядущее повышение, обещанное ему при поимке убийцы Серафима, Цветаны и Зинаиды, подгоняло. Но если преступника найдёт профессор, это тоже сойдёт. Всё равно лавры достанутся ему, лучшему и единственному приставу Александровска.
Хиросима проводил ошарашенным взглядом выбежавшего пристава и быстро направился к небольшому чёрному лакированному дорожному сундуку. Повар встал на колени и осмотрел замок. Замок был цел. Он достал ключик, висевший у него на груди, открыл замок, достал серый мешочек с деньгами, развязал тесёмки и пересчитал. Ни одна монетка не пропала. Почему же тогда убежал пристав?
Хиросима был так увлечён пересчётом денег и думами, что не заметил улыбающегося Васю, стоявшего за его спиной.
Профессор подошёл к воротам дома Серебренниковых, приоткрыл калитку и заглянул во двор. Злобные собаки залаяли в закрытом сарае и он пошёл в дом. Идти ему к Савве очень и очень не хотелось, но угроза виселицы заставляла двигаться и идти напролом.
Пристав остановился на пороге дома Серебренникова и услышал голоса Саввы и профессора. Голоса доносились из столовой, и Углегорский на цыпочках пошёл в ту сторону. Пройдя несколько шагов, он замер. Непомнящий прильнул ухом к замочной скважине. В руках писарь держал остро отточенный топор и стальное лезвие опасно поблескивало.
Сердце пристава испугано забилось, на лбу появилась холодная испарина. Он всегда считал Демьяна немного сумасшедшим. Устин Петрович круто развернулся и на негнущихся ногах вышел во двор. Стоять у двери рядом с писарем, у которого в руках топор, не хотелось. Во дворе он пригнулся, добежал до окна столовой и сел под окном. Всё было хорошо слышно. Форточка была открыта.
В столовой царил полумрак. Ставни с улицы были неплотно закрыты и узкая полоска света протянулась от окна до грязного пола. В помещении стояла жара, пахло перегаром, сушёной рыбой и спиртом. Савва сидел за столом без рубахи. Перед ним стояла зелёная десятилитровая бутыль самогона, чашка с хлебом, салом и сушёными кальмарами. Около тарелки с кальмарами развалился сытый чёрный кот. Перед его мордочкой лежал кальмар, но он даже не смотрел на него. Кот спал.
Савва смотрел на кота мутными глазами и гладил мощной пятернёй чёрную шелковистую шерстку. Купец и кот мурлыкали. Чёрный объевшийся кот блаженно повторял:
- Мур, мур, мур…
Савва, сдвинув брови, грозно рычал:
- Мур-р-р! Мур-р-р!
Алексей Платонович прошел к столу, сел и спокойно, медленно сказал:
- Савва Серафимович, вы, наверное, уже знаете, что ваш писарь обвинил в убийстве меня. Тем не менее, я не убивал Зинаиду и мне хотелось бы пролить свет на эти тёмные обстоятельства.
- Ты не боишься меня? – грозно сказал Савва и пьяно усмехнулся.
- Не боюсь.
- А зачем ко мне пришёл? Писарь на тебя накатал донос, ты с ним и разбирайся. Можешь ему головёнку оторвать, мне не жалко. Я его, как всё утихомирится, обратно в тюрьму сдам. Надоел хуже горькой редьки. А там, в тюрьме, этому писаке-правдолюбцу быстро щупальца окоротят.
Писарь за дверями вздрогнул и с остервенением сжал топор. Ох, как ему хотелось ударить Савву по голове…
Профессор продолжил:
- Я думаю, что Зинаиду убил тот же человек, что и вашего отца. Вы должны мне помочь. Во-первых, я хотел бы посмотреть то письмо, которое написал вам отец.
- Оно пропало. В тот день, когда ты с Зиной целовался. Наверно, она его утащила. Эх, прибить тебя мало, профессор...
- Прибьёте в другой раз. А пока скажите, что делал Непомнящий в вечер убийства.
Пьяный Савва закрыл глаза, словно собрался спать.
Профессор громко повторил вопрос.
Савва открыл глаза и печально вздохнул.
- Я всё уже приставу рассказал. Сам пошёл и рассказал. Ну ладно, слушай, а то все равно не отстанешь. Демьян куда-то ушёл, вернулся грязный, как свинья. Хотя, он всегда - свинья… Неужели этот слизняк убил мою Зиночку? - купец пьяно заплакал.
- Значит, вы прекрасно знаете, что убита Зинаида, а почему сказали приставу, что признали в убитой Цветану?
Савва смахнул слёзы ладонью.
- А мне выгоднее, чтобы убили Цветану. А если убили мою незаконную супружницу, это совсем другой коленкор. Тогда, будто бы я виноват. Вот пусть пристав теперь почешет свою тыкву и узнает, кто сидел в бочке.
(Пристав машинально почесал затылок).
- А вы, Савва Серафимович, что делали в тот вечер?
- Дома я был. Я днём спину сорвал. Помогал лавочнику бочку закатить на телегу, поднатужился и спину свернул. Весь вечер лежал в постели: и спина отнялась, и ноги, и руки. И от бочки, и от горя, что Зинаида сбежала. Ты думаешь, я не знаю, что Зина сама на тебя бросилась? Я сам знаю, что неверная она, а без неё не могу.
Я любил её, а она меня нет…
- А кто может подтвердить, Савва Серафимович, что вы были дома?
- Ты что меня допрашивать пришёл? – набычился купец и слегка приподнялся со стула, но тут же упал снова.
- Вы меня, сударь, поймите. Я не желаю висеть на виселице за другого человека. Потому, мне приходится спрашивать неприятные вещи. Если не хотите мне говорить, расскажите более подробно приставу. Я его сейчас позову.
(Пристав вздрогнул на улице. В голове мелькнуло: «Неужели профессор знает, что он под окном?»).
Алексей Платонович продолжил:
- Савва Серафимович, я знаю, что у вас в тот вечер были доктор Корсаков и Ирина Ильинская. Они выходили куда-нибудь, или весь вечер пробыли с вами?
- У Ирины были именины. У меня бочонок гавайского рома. Доктор Корсаков пришёл меня лечить вместе с ней и мы отметили именины Ирины. Мы весь вечер сидели за столом, они к утру уехали. Вы зря Корсакова подозреваете. Зачем ему Зинаида, он Ирину любит, а жену ненавидит. Может, это Павлина убила Зинаиду?
- А почему Павлина Корсакова желала смерти Зинаиды?
- А чёрт его знает. Мне просто пришло на ум… Хотя, Павлина бы лучше убила Ирину.
- А у вас есть подозрение, кто убил вашу супружницу?
- Если бы у меня были подозрения, я бы сам его убил, - Савва грохнул кулаком по столу, и кот чёрной молнией слетел со стола на пол.
Алексей Платонович задумался, чтобы ещё спросить, но ни одна мысль не приходила на ум. Пока профессор думал, купец налил в гранёный стакан водки, выпил несколькими глотками так, что крупный кадык заходил ходуном, потом крякнул, покачнулся и упал «замертво» со стула. Стул свалился на него.
В столовую влетел Демьян с топором. Он остановился у дверей, поднял вверх топор и взвизгнул:
- Вы мою любовь убили, а теперь и хозяина! Устин Петрович, сюда скорее! На помощь! Убийца – на пол! Руки вверх!
Алексей Платонович продолжал спокойно сидеть и смотреть на Непомнящего печальным изучающим взглядом. У писаря сорвался от крика голос и он замолчал, чтобы после перерыва крикнуть ещё раз:
- Помогите! Убивают!
Савва во сне громко захрапел. Демьян испуганно вздрогнул, опустил топор и так посмотрел на купца, словно ему было бы приятнее видеть хозяина мёртвым. Профессор закинул ногу на ногу, облокотился локтём о край стола и приказал:
- Положите топор на пол. Хорошо, что вы, сударь, зашли. Я как раз хотел с вами поговорить. Почему вы обвиняете меня в убийстве Зинаиды? Вы же не могли в темноте во время ливня видеть моего лица.
Непомнящий прижал к себе топор, как ребёнка, и с сарказмом ответил:
- А я знаю, что Зинуля пошла на фабрику встретиться с вами. Это она мне сама говорила. Поэтому, я и пошёл в тот вечер за ней.
- Когда она вам это говорила?
- Не скажу. Но я хотел позвать её сбежать со мной в Китай, там бы нас никогда не нашли. Но Зина сказала мне: я лучше с профессором поплыву. Он мне предложил уплыть с ним во Францию.
Профессор невольно рассмеялся. Демьян оторопел и вытаращил удивлённые глаза. Алексей Платонович оборвал смех и устало продолжил:
- Я не видел Зинаиду с того самого вечера, когда она уселась ко мне на колени. И бежать с ней во Францию не собирался. Я ещё не сошёл с ума. Возможно, это убийца сказал ей такую чушь. Где вы разговаривали с Зинаидой? У кого?
Демьян наморщил лоб, раздумывая, говорить или нет. Алексей Платонович терпеливо ждал. Непомнящий вдруг хитро улыбнулся и спросил:
- А вы возьмёте мои человеколюбивые бумаги?
- Возьму, - вздохнул профессор.
- Самому царю отдадите?
- Отдам министру, отвечающему за каторгу.
- А почему не царю?
- Царь не читает письма. Он не успеет их все прочитать, даже если не будет спать, и проживёт триста лет. Думаете, вы один такой правдолюбец в огромной империи? Их тьма, и некоторые письма хорошо бы было царю почитать, но увы… Все министры готовят ему доклады, а царь их прочитывает.
- Не читает письма. Не читает! - расстроился писарь, и вселенское горе отразилось на его сером остроносом лице.
- Давайте ваши записульки, я их передам министру. И будьте уверены, я их обязательно отдам лично в руки.
Демьян радостно схватил стул, поставил его к буфету, встал на него и достал с крыши буфета толстую пачку бумаг, перевязанных розовой атласной лентой.
Алексей Платонович взял замызганные листы, свернул их в трубочку и посмотрел вокруг, во что чистое их можно было завернуть. Непомнящий мгновенно догадался, быстро залез в ящик буфета, достал из глубины чистый холщовый мешок с завязками и подал профессору.
- Я Зиночку у Марьи видел. Она в окошке промелькнула между шторками и я пошёл к Марье. А Зиночка меня выгнала. И Марья меня выгнала, - с несчастным видом пояснил Демьян и почему-то опять схватился за топор.
Алексей Платонович поморщился от самогонного угара, заполнившего небольшую столовую, и спросил:
- А что именно вам сказала Зинаида?
- Она мне сказала: «Никуда я с тобой не поеду, касатик мой. И в Китай не поеду, и в Африку не поеду. Я поеду с профессором во Францию. Он меня полюбил и я его люблю. Забудь меня, миленький Дёмочка, я тебя любила, а теперь моё сердце принадлежит другому. Прости и прощай, соколик мой ненаглядный, бриллиантовый».
Демьян расчувствовался от придуманных только сейчас нежных слов и последнюю фразу он уже говорил со слезами на глазах. Несколько крупных слёз упали на острие топора.
Алексей Платонович провёл рукой по крашеному вишнёвой краской столу, поправил накрахмаленный воротник рубашки и спросил:
- Во сколько вы разговаривали с Зинаидой и в какое время она пошла на фабрику?
Непомнящий шмыгнул носом:
- Мы разговаривали с Зинулей в четыре часа дня, а в семь часов она зашла на фабрику и больше не вышла.
Демьян опять заплакал и профессору стало немного жаль его. Он поднялся из-за стола и пошёл к выходу. На стол запрыгнул кот и принялся за кальмара. Савва перевернулся на другой бок и во сне еле внятно пробурчал:
- Нет, Зина, нет…
Непомнящий так и остался стоять с топором у дверей, грустный и задумчивый. Но скоро он очнулся, подошёл к спящему хозяину, наклонился над ним и глубоко задумался. Савва открыл мутные пьяные глаза, увидел стоявшего над ним писаря с топором и, выпучив глаза, дико, по-звериному, замычал. Топор выпал из рук испуганного писаря…
51 глава
Марья Рыбакова носилась, как заведённая юла, то к свадебному столу, то на кухню и изо всех сил старалась сдерживать радостную улыбку. Но улыбка то и дело проявлялась на её полном довольно приятном лице. Найти невесту на Сахалине так сложно, а тут такая великая удача. Конечно, для мадам Золотко это неудача, но тут уж никто не виноват. Надо было жениху не с Ягодой и Весной гулять у паперти, а своей невесте ласковые слова говорить.
Впрочем, и Вася без жены не остался. От этой мысли Марья мгновенно нахмурилась. Она давно эту Ягодку прочила в жёны Гавриилу или Михаилу, а тут такая досада… Но скоро Марья опять была рада - Ягода сбежала от Васи и, возможно, она прибежит к ним.
Гости быстро разошлись. Еле живая, обессилевшая Виктория кое-как дошла до постели и доктор Корсаков переместился со свадебного стола к её кровати. Вася пошёл в свою комнату спать. Он сегодня устал и оттого стал грустным.
Марья, Снежана и Весна наводили порядок после свадебного пира. Профессор нашёл Марью в столовой. Она мыла полы, высоко подоткнув синюю юбку. Увидев мужчину, Рыбакова оправила юбку и ласково спросила:
- Вам что-нибудь надо, профессор? Может, стопочку выпить или котлетку скушать?
Алексей Платонович закрыл плотно дверь и тихо сказал:
- Сударыня, я уже знаю, что Зинаида перед смертью пряталась у вас. Прошу вас рассказать мне, кто к ней приходил и к кому ходила она.
Марья в раздражении бросила мокрую тряпку на пол, подпёрла руками полные бока и раздражающе громко сказала:
- Вы, барин-профессор, хотите вместо себя моих сыновей на виселицу отправить? Ничего у вас не получится! Мои дети чисты, как ангелы. Они пошли на рыбалку, потом начался шторм и они двое суток отсиживались в заливе Торима. Их девять человек видели! В Ториме охранный пост стоит: восемь солдат и офицер Чубук. Поэтому, девять человек скажут вам, что Егорша, Миша и Гаврюша были за сто вёрст отсюда. А Чубук потом вместе с ними до Александровска плыл. Ему надо было казённое довольствие на солдат получить.
- Я не желаю обвинить ваших сыновей. Я не убивал Зинаиду и хочу разобраться, кто мог это сделать, - спокойно пояснил профессор.
- А Демьян говорит, что это были вы, - хмыкнула Рыбакова.
- Демьян много что говорит. Например, он говорит, что ваши сыновья контрабандисты. А за контрабанду ведь можно отправиться на каторгу, - сузив глаза, протянул Алексей Платонович.
- Ах, он змей подколодный! Пиявка! И когда же этого гада прибьют! Уже всю кровь на Длинной выпил, и чего его Савва держит, не пойму. Мне некогда, барин! Надо полы мыть, - Марья схватила тряпку, побледнела, прижала руку к сердцу и устало облокотилась на стол
Алексей Платонович предложил женщине присесть и уделить ему всего пять минут. Рыбакова в сердцах снова бросила тряпку, но села к столу, подпёрла подбородок рукой и недовольно вздохнула.
Профессор сел напротив неё и тихо спросил:
- Сударыня, расскажите мне, что делала Зинаида? О чём она говорила? Это очень важно.
Марья задумалась, потом махнула рукой и неуверенно бросила:
- Что уж теперь молчать. Всё равно Зинаиды нет. Она убежала от Саввы и прямо ко мне прибежала в вашем плаще. Зина сказала, что это вы ей подарили. Я только сегодня узнала, что это ваша жена дала ей плащ.
Сидела она у меня с вечера, до другого вечера. Никуда не ходила, боялась, что Савва её поймает и убьёт. За весь день к ней приходили только трое: Виктория, Демьян и доктор Корсаков. Она из дома никуда не выходила. А как вышла, так её и убили.
Марья заплакала.
Профессор помедлил.
- О чём они говорили?
- Я сильно-то не слушала, меня просили выйти. Мне потом Зинаида сама всё рассказывала. Виктория требовала у неё какое-то изумрудное ожерелье. Зина сказала, что она его не брала и отдавать не собирается.
Демьян просил её убежать с ним в Китай или в Африку, там их никто не найдёт. Ведь они ещё свой срок не отбыли. Зина его выгнала, а он в сотый раз пообещал её убить, но думаю, это не он её убил. У писаря кишка тонка. Он даже курицу убить не может.
А доктора Корсакова Зина сама попросила вызвать. Савва успел ударить её в нос и у неё что-то голова сильно разболелась. Вот разговор с Корсаковым я краем уха слышала. Она забыла плотно закрыть дверь. Зина просила его продать какое-то письмо и он вроде бы согласился.
- Какое письмо? То, что написал Серафим? – заинтересовался Алексей Платонович.
- Нет, то письмо она со зла в печку выбросила, как ко мне прибежала. А разговор был про какое-то старинное письмо. Его вроде бы какой-то Пеньщиков… Меньщиков… или Еньщиков написал.
Профессор вскочил со стула и недоверчиво переспросил:
- Может, это было письмо Меншикова?
- Я сильно не прислушивалась. Да и слышу я плоховато. А они тихо говорили. В общем, она хотела это письмо продать и деньги хорошие получить.
Профессор встал, нервно прошёлся по столовой и остановился около женщины:
- А что сказал доктор?
- Николай Николаевич спросил её, откуда она взяла это письмо. Зина сказала, что это вы ей подарили.
После этих слов профессор сам готов был убить Зинаиду, но промолчал, сжал губы и продолжил опрашивать:
- А с кем она ушла из дома? Одна? Или с кем-то?
- Я не видела, как Зина ушла. Я рано спать ложусь. Она тоже рано легла. Сквозь сон я слышала, как ведро в сенях брякнуло и щеколда стукнула, но подумала, что Зина к Савве пошла мириться или к вам пошла. Больше я ничего не знаю, хоть убейте.
Остальное спрашивайте у Демьяна, это он пошёл следить за Зинаидой на фабрику мадам. Ой, ещё забыла сказать: Тихомир видел у Демьяна серебристую косынку Зинаиды. Писарь привязал её вместо пояса под рубашку, а когда она задралась, Тихомир увидел серебристый кончик. Зина с этой косынкой пришла ко мне и ушла в ней. Я её косынку дома не нашла, значит – это её косынка у него. Теперь я всё-всё вам рассказала!
Профессор стремительно вышел из столовой и вихрем пронёсся мимо прижавшегося к стене пристава. Он забыл о больной ноге, взлетел наверх, ворвался в гостиную и заорал княгине:
- Где письмо Меншикова?
В этот момент она с задумчивым лицом раскладывала пасьянс на примирение с мужем. С испуга она выронила карты и они разлетелись по полу. Потом она вскочила, приложила руки к груди и взмолилась:
- Алёшенька, я не виновата. У меня его украли. Я даже не знаю кто.
- Зато я знаю! Это Зинаида украла! О, Боже, да тебе нельзя доверить и ломаный грош! Ты обязательно всё… всё… всё… потеряешь – простонал-прорычал он.
- Алёшенька, мон ами, я уверена - письмо скоро найдётся. Кому нужно это старинное письмо кроме тебя, - запричитала Екатерина.
Профессор вышел и со всей силы хлопнул дверью. Со стены гостиной упали часы, и куранты не во время заиграли: «Боже, царя храни».
Пристав уже бежал к выходу. Он слышал, как дико закричал профессор, слышал глухой удар и у него даже мелькнула мысль, что профессор Милорадов сейчас убьёт свою распутную жену, строившую свои «коровьи» глазки всем мужчинам подряд. Даже старому боцману, пьянчуге Дроздову.
Но Устину Петровичу некогда уже было возвращаться. Он слышал разговор Марьи с профессором и теперь спешил к Демьяну, чтобы арестовать его. Душа пристава радовалась и пела. Сейчас этот восьмирукий писака, кляузник, за всё ответит, ответит и за тот донос царю, в котором написал, что пристав Углегорский сам контрабандист и потакает контрабандистам. Ох, как пристав тогда был зол. Но сейчас этот змей подколодный узнает где раки зимуют. Пристав за всё рассчитается с ним.
52 глава
Алексей Платонович пошёл искать Артёма, чтобы поехать к приставу. И Артём, и жёлтая коляска бесследно исчезли. Ждать было некогда, пристав нужен был срочно.
Профессор решил идти пешком до полицейской конторы. Он медленно спустился с холма, вошёл в Рыбачий посёлок и спросил у стайки разновозрастных босоногих мальчишек, играющих тряпичным мячом в английскую игру, где находится фабрика мадам Золотко.
Мальчишки не только показали, но довели его до фабрики-сарая и принялись бегать вокруг с весёлыми криками:
- Зина, убийца идёт! Идёт! Беги быстрее!
Из маленькой избушки вышел заспанный лохматый седой сторож в валенках, с большой рыжей лохматой собакой, и прогнал мальчишек. Сторож представился, и Алексей Платонович узнал, что сторожа зовут Яков Якубович, а собаку Селёдка. Профессор попросил Якова показать ему место убийства.
Сторож отказался, уверяя, что это полицейская государственная тайна. Полтинник, выданный профессором, мгновенно снял секретность с непрезентабельного сарая.
Алексей Платонович обошёл полутёмный длинный сарай, осмотрел бочку, в которой была Зинаида, но ничего интересного не нашёл и неинтересного тоже.
Сторож ходил за ним по пятам и постоянно оправдывался. В тот день всю ночь шёл сильный дождь, на море был шумный шторм и его злая собака Селёдка, сидевшая с ним в избушке, почему-то ни разу не гавкнула. Алексей Платонович отметил этот момент – собака не гавкнула, значит, убийца часто ходил на фабрику.
Яков продолжал рассказывать. Он увидел свёрнутый замок сарая только утром, на рассвете. Селёдка не отходила от этой бочки, он снял топориком забитую крышку, открыл и, увидев это ужасное лицо, решил - в бочку забрался чёрт и там умер от соли. Всё лицо женщины было разбито так, что опознать её было невозможно.
Алексей Платонович осмотрел фабрику и поспешил к приставу Углегорскому. Контора, по случаю выходного дня, была закрыта.
Обратно профессор пошёл по малолюдной Писарской улице. На углу Касьяновской слободки дорогу ему преградила жёлтая коляска.
В коляске сидел весёлый, возбуждённый пристав и связанный толстой пеньковой верёвкой Непомнящий. На лицо Демьяна была низко надвинута светлая модная шляпа. Артём, сидевший на козлах, был как всегда невозмутим и, кажется, опять собирался дремать.
Устин Петрович соскочил с коляски и радостно сообщил:
- Наконец-то я нашёл убийцу. Это Демьян убил Зинаиду, Цветану и Серафима.
Профессор уточнил:
- Цветана Лепа уехала в Черногорию.
- Значит, Цветану он не убивал. Но это не имеет значения. А остальных убил. Мы с Артёмом обыскали комнату писаря и вот что нашли, - пристав потряс перед глазами профессора чёрной кожаной кисой и небрежно продолжил: - Я нашёл новый картуз и старые бархатные штаны Серафима, цветастый фартук Цветаны, атласную ленточку Весны, гребень Ягоды, чью-то неизвестную шляпу, старую шляпку Виктории, зеркальце с её инициалами и много денег. А самое главное, я нашёл серебристую косынку Зинаиды. Непомнящий привязал её к себе на пояс и прикрыл рубашкой. Мы эту косынку еле-еле с него сняли. Писарь не давал её снять с себя, кусался, как собака.
Пристав показал покусанную синюю руку, и Алексей Платонович устало спросил:
- А что говорит сам Демьян?
- А он ничего не говорит. Молчит, как немой! - рассмеялся пристав и снял с Непомнящего шляпу.
Рот и глаза Демьяна были обмотаны серым длинным шерстяным шарфом и завязаны на крепкий узел. Из этого серого кочана торчал только его острый нос.
- Может, его надо всё-таки выслушать, – посоветовал профессор.
- У него будет полно времени перед казнью. Месяц или полгода. Пусть хоть целыми днями говорит, а я послушаю, - фыркнул Углегорский и надел на себя светлую шляпу слегка набок, с форсом, как любили делать щёголи в Париже и Санкт-Петербурге.
Алексей Платонович внимательно пригляделся к шляпе и поразился.
- Устин Петрович, а ведь это моя шляпа.
- Непомнящий орал, что он её на фабрике нашёл. Как он описал, как раз около той бочки. Слишком уж много он нашёл: и косынку Зинаиды, и картуз Серафима, и вашу шляпу, и деньги Ангелины. А ведь мне он говорил, что на фабрику вовсе не входил – посмотрел с берега и сразу ушёл. Пускай теперь прокурору доказывает, что всё это он нашёл случайно на улице Длинной, на дороге, – душегуб проклятый.
Алексей Платонович снял старую шляпу, принадлежавшую Виктории, и дружески предложил:
- Сударь, может, поменяемся шляпами?
- Меняемся, не глядя, - засмеялся пристав. От удачи он был сегодня невероятно щедр и доволен собой.
Углегорский отдал шляпу профессору, на Демьяна надел мужскую шляпу мадам Золотко, потом молодецки вскочил в коляску и, стоя в ней, воодушевлённо закричал:
- Гони, Артём, быстрее в тюрьму! Мне ещё надо успеть в горячей бане попариться и на именины Ивана успеть. Вперёд, адмирал! В тюрьму!
Артём очнулся от дрёмы, хлестнул лошадь и Рыбка понеслась в тюрьму по знакомой, сто раз езженой, дороге…
53 глава
С материка в Александровский банк пришла депеша. Выдать деньги Алексею Платоновичу Милорадову в размере трёх тысяч рублей. В крохотном банке таких огромных денег не было и профессор получил только тысячу шестьсот двадцать рублей. Остальные должен был привезти клипер «Ермак», и управляющий банком их выдаст.
Управляющий Носов, оставшийся в банке с пятью рублями и десятью копейками, с великим нетерпением ожидал клипер. Носов чувствовал себя более спокойней и уверенней, когда в его государственном казначейском банке были деньги. Хотя бы две тысячи рублей.
Профессор и княгиня тоже ждали клипер «Ермак», чтобы уехать с Сахалина в Севастополь. Оттуда они собирались добираться домой посуху. Море всё ещё было довольно неспокойно, в порту не было ни одного корабля и «Ермак» задержал свой рейс. Капитан Сазонов ждал спокойной воды на материке в Николаеве.
Алексей Платонович и Екатерина жили в разных комнатах и старательно обходили друг друга. Даже ели в разное время.
Княгиня тосковала, страдала, молилась Николаю Чудотворцу и раскладывала пасьянс на примирение с мужем. Дежурила у кровати, впавшей в горячку Виктории.
Иногда в Екатерине всё же вспыхивала уязвлённая гордость и она люто ненавидела изменника профессора. Но ненависть быстро проходила и она опять молилась, бралась за карты и ухаживала за сестрой с удвоенной энергией.
На рассвете мадам Милорадова выходила на берег Татарского пролива, любовалась просыпающимся солнцем, пенистым морем, чайками, летающими над Золотой скалой, и раздумывала, что делать с Васей, если сестра умрёт. Каждый раз она приходила к выводу, что его надо забирать с собой, и оттого начинала грустить.
Алексей Платонович продолжил писать книгу, писал целыми днями, лишь на закате выходил из-за стола, чтобы прогуляться по берегу моря. Море загоралось алыми и розовыми красками, быстро темнело, и в звёздном небе появлялся серп серебристого месяца. Изредка месяц покрывался позолотой, и профессор каждый раз с каким-то упоением дожидался появления золочёного месяца.
Виктория болела тяжело. Она исхудала, пожелтела, большую часть дня спала, а если и говорила что-то, то слабым, безразличным голосом. Ей не хотелось жить.
Корсаков каждый день посещал больную, ставил примочки, поил микстурой, безнадёжно разводил руками и уходил. Вася болтался по дому с бабушкой Снежаной и веселился. Его венчанная жена Ягода как сквозь землю провалилась.
Демьян Непомнящий ни в чём не признавался и говорил приставу, что он шестикрылый Серафим. Углегорский так и не мог понять, кто шестикрылый ангел Серафим? Он сам или Демьян.
В один из вечеров, когда профессор пришёл с прогулки, он заметил у своих дверей записку сложенную треугольником. Алексей Платонович поднял с пола четвертинку листка и прочитал запись, сделанную крупными печатными буквами. Он сразу заметил, что писатель был определённо человек образованный, скорее всего женщина, пытавшаяся изобразить деревенскую речь:
«Алексей Платонович, спасите меня несчастного и убогого. Я не убивал Зинулю. Убийца кто-то другой. Ищите быстрее. Ваш шестикрылый Серафим Непомнящий».
Профессор задумчиво повертел листок, засунул в карман сюртука, открыл ключом дверь и вошёл в комнату. На столе лежали разбросанные исписанные листы и кот Снежок. В открытой чернильнице высыхали чернила. За окном медленно догорал алый закат.
Профессор сел к столу, взяв перо и невольно задумался, каким образом Демьян мог послать из карцера записку. Тем более, если, – по словам пристава, - он явно сошёл с ума. Если это так и есть, тогда писал не Демьян. Интересно, кто это с улицы Длинной решил спасти Непомнящего? И почему он решил спасти ненавидимого всеми писаря. А может, этот кто-то знает имя настоящего убийцы? Или, это Непомнящий является настоящим преступником, а записка нужна, чтобы сбить с толку – его самого? Профессор был в раздумье. Раньше он был на сто процентов уверен, что душегуб - писарь Демьян. Теперь он уже не был так уверен. Лёгкое сомнение въелось в душу…
54 глава
Непомнящий сидел в кандалах на холодной деревянной, плохо обструганной лавке и тупо, бессмысленно смотрел в крохотное зарешечённое окно под потолком. Карцер, срубленный из крупных лиственничных брёвен, не отапливался и не проветривался. Затхлый воздух пах сырой лиственничной корой, плесенью, землёй и мышами.
Стены были исцарапаны ногтями смертников. Перед лицом Демьяна на стене маячили предсмертные послания: «Здесь был Вася Меченый»; «Здесь были Ефим и Павел из Красноярска: я люблю тебя, дролечка Олечка»; «Помни меня, любушка Нюра»; «Прощай мама»; «Прости братец»; «Прощай Харьков»; «Люди, я не виноват! Дима Цыганов»; «Я виноват! Левченко Серёга Верхнеудинск». Около надписей были глубокие чёрточки, обозначающие дни, проведённые здесь перед казнью. Но Непомнящий почти ничего не видел перед собой, кроме этих надписей, которые читал машинально, не вдумываясь в смысл написанного. Надписи виделись ему бессмысленными чёрточками, а иногда незамысловатым резным украшением бревён.
Горячую пищу давали раз в три дня. В остальные дни утром и вечером – кусок плохо пропечённого ржаного хлеба с половой и кружка ледяной ключевой воды. Иногда Демьяну невыносимо хотелось есть, и он жевал безвкусный сухой мох, воткнутый в пазы между брёвнами. Мох драл пересохшее горло и вызывал спазмы в желудке. Тогда он ложился на нары и ждал, когда пройдёт тянущая или острая боль…
Полицейское колесо следствия раскручивалось медленно и неповоротливо. Прокурор на Сахалине не жил и за ходом следствия наблюдать было некому. Наказания за общие преступления были поставлены на поток, что давало право местному начальству приводить в исполнение приговор, сообразно их личному мнению.
Наказание за важные преступления определялись Приморским окружным судом, который решал дела по одним лишь бумагам, не опрашивая подозреваемого и свидетелей. Решение окружного суда предоставлялось на утверждение начальника острова, который назначал в состав военно-полевого суда местных офицеров. И каждый офицер молился, чтобы его эта участь миновала. Но она не миновала никого.
Следствие могло тянуться целый год и больше. Иногда оно затягивалось намеренно, чтобы набрать побольше висельников и повесить всех сразу. Никому не хотелось лишний раз смотреть на это жуткое зрелище. Но бывало и так, что следствие неслось со скоростью штормовой волны. Особенно, если в смертных карцерах не хватало места, да и начальству было спокойнее, если камеры были пусты.
Как крутилось следствие сейчас, Непомнящий не знал и не думал. Он ничего не помнил из прежней жизни, не помнил своего имени и вообще не понимал, как сюда попал. Со дня ареста в его голове лежал сырой тяжёлый песок, отягощавший не только мысли, но и всё тело.
Иногда Демьян бродил туда и обратно по узкой крохотной камере, а большей частью сидел, бессмысленно глядя в зарешечённое окно. Небо почти не менялось. Утром было туманно, днём солнечно, вечером опять туманно, а ночью черно. И так каждый день.
Непомнящий бездумно смотрел в окно и уже давно не понимал, чем день отличается от ночи. В карцере сутками стояла мёртвая звенящая тишина. Демьян жил лишь во сне. Там был другой мир: виделось детство, родители и сёстры, море искрилось и шумело, неслись корабли, громко смеялась красавица Зинаида, над весенним полем летали разноцветные бабочки… и ещё много других чудес бывало во сне. Спать было благо для него, но часто сон совсем пропадал и он всю ночь, бряцая кандалами и покачиваясь из стороны в сторону, смотрел в черную непроницаемую тьму. В этой жуткой тьме изредка шуршала мышь. Иногда она смело подбегала к смертнику и тыкалась мокрым носом в его ноги. Но он не видел её…
В этот раз следствие покатилось на удивление быстро. Вместе с Демьяном к повешению приговорили двух каторжников, убивших айно, и одного молодого каторжника, убившего поселенца за двадцать пять копеек.
Казнь была назначена на утро понедельника. Непомнящий об этом не знал. Накануне казни, в девять вечера, в карцер вошёл священник Ираклий для проведения беседы и исповеди.
Батюшка сел на краешек нар с утомлённым лицом, потухшим взглядом и глубоко вздохнул, сжимая в руке старинный потрёпанный Псалтырь. При появление человека Непомнящий не выказал никакого интереса. Он продолжал бессмысленно смотреть в вечернее туманное окно. Ираклий начал тихим, срывающимся голосом спасительную беседу. Демьян продолжал неподвижно сидеть.
Священник вновь глубоко вздохнул, поёжился от холода, перелистал пожелтевшие листы Псалтыря, монотонным голосом прочитал молитву и безнадёжным тоном предложил узнику исповедоваться. Демьян пристально смотрел в туман.
Ираклий предложил во второй раз исповедоваться перед смертью, хотя в душе уже знал, что слова его упадут в сухую землю. Слишком многих приговорённых он повидал в этих камерах. Попав сюда, люди часто теряют разум и не слышат никаких слов.
В карцере стояла гнетущая тишина. На окно села маленькая желтогрудая синичка и постучала чёрным клювом в грязное стекло. Священник печально улыбнулся. Демьян сидел неподвижно.
Синичка вспорхнула и исчезла. Ираклий почесал седую бороду, тяжело поднялся, стряхнул с потёртой рясы сухой мох, вздохнул, перекрестил приговорённого и тихо постучал в дверь, чтобы его выпустили.
Дверь глухо закрылась за вышедшим священником, звякнул стальной засов. Писарь не оглянулся. В его голове однообразно шумело море. Хотелось уснуть, из головы медленно, неотвратимо высыпался песок, голову клонило вниз и он лёг на голые холодные нары.
Ледяные кандалы вымораживали высохшее измождённое тело. Мыслей не было, но где-то в глубине сознания промелькнули странные, ничего не значащие пустые слова: «равенство», «братство», «свобода»… В эту ночь сон опять покинул его и он до утра ворочался на нарах, бряцая кандалами. Звон кандалов он уже давно не слышал…
В окне медленно светало, и на смену тьмы приполз серый плотный туман. Полусонный надзиратель поставил в дверное окошко железную кружку с водкой. На кружке лежал тоненький кусок белого горячего хлеба.
Демьян медленно поднялся, взял кружку, поставил на нары и принялся неторопливо отщипывать от хлеба маленькие кусочки, чтобы растянуть удовольствие. Хлеб быстро исчез.
Узник взял кружку, выпил глоток, – сухое воспалённое горло обожгло, и он глухо закашлялся. Вода показалась ему странной, опасной и ядовитой.
Демьян вылил водку на щербатый прогнивший пол. После глотка водки, ещё больше захотелось пить, а тело сушила нестерпимая жажда. Просить воду у надзирателя было бесполезно, и Непомнящий принялся раскачиваться из стороны в сторону. Так боль и жажда проходили быстрее…
Дверь камеры открылась и вошли два молодых солдата. Лица их были хмурые, серые, губы плотно сжаты. Они старались не смотреть на землистого цвета голый череп осуждённого, обтянутый кожей, и в тёмные стеклянные глазницы. Солдаты подошли к узнику. Он бессмысленно посмотрел на них, в его голове что-то сверкнуло оглушительным болезненным ударом и он закричал диким нечеловеческим голосом… У самого молодого, щуплого солдата закапали слёзы.
Утро перед казнью было туманное и холодное. Виселица с верёвками, как будто плавала в молочном мареве, меняя очертания и форму. Молодые солдаты, вспотевшие и раскрасневшиеся, приволокли приговорённых к эшафоту. Лица висельников были белее снега, глаза безумны. Двое по дороге потеряли сознание. Молодой каторжник, убивший человека за 25 копеек, смотрел бессмысленным взглядом в землю и тихо, монотонно повторял одно и тоже: «Мама, я есть хочу. Дай хлебушка…»
Непомнящий говорил бессмысленные непонятные фразы и часто безумно кричал. Ему казалось, что вся земля усеяна шипящими змеями и они впивались в его ноги ядовитыми ледяными жалами. Но скоро смертный ужас сковал его язык, он провалился в бездну и повис на руках солдат, словно тряпка.
Эта ужасная, рвущая сердце картина была многим привычна, и всё равно в туманном воздухе повисла тягостная тишина. Назначенные офицеры и чиновники выглядели полусонными, измученными, с бледными утомлёнными лицами. Как обычно, перед казнью, они всю ночь не спали, ходили друг к другу в гости, нервно разговаривали и пили горячий чай. Было общее томление и тревожное беспокойство. Никто не находил себе места. Мысли становились глубже, объемнее, поднимались с обыденной привычной земли ввысь - в бездонные философские небеса.
Священник приложил к губам обезумивших, бессвязно бормочущих приговорённых деревянный резной крест, торопливо подошёл к начальнику округа Красовскому и с бледным лицом прошептал:
- Ради Бога, отпустите, не могу смотреть на всё это.
Красовский, ещё более бледный, чем Ираклий, согласно кивнул головой, и священник, перекрестив его, поторопился исчезнуть в тумане.
На каторжников надели белые ледяные влажные саваны, На шеи висельников опустили верёвки, и в сыром воздухе надтреснутым хриплым басом раздалась торопливая команда. Всем хотелось быстрее закончить это и разбежаться по тёплым домам или казармам…
Четверо белых теней в саванах потеряли земную опору и судорожно закачались в молочном мареве, искривляющем время и пространство...
55 глава
Профессору в эту ночь почему-то не спалось. Он пытался просто переписывать, доводить до ума написанное ранее, но писарская работа не шла. Уснул он только под утро, на туманном рассвете. А проснулся от громкого, непрерывного стука в дверь. Человек стучал так, словно в доме начался пожар.
Алексей Платонович встал в полусонном состоянии, и – в ночной сорочке – открыл дверь. В комнату протопал в грязных сапогах усталый измотанный пристав с покрасневшими глазами. Он свалился на стул, снял влажную фуражку, пропитанную сыростью тумана, расстегнул старенькую шинель и выдохнул:
- Непомнящего сегодня казнили…
- Как казнили? Почему? Я ничего не знал… - профессор плюхнулся на край кровати и потёр шею.
- Вы не приходили ко мне, а мне некогда было вам сообщать. Но Демьян жив, у него оборвалась верёвка. Хорошая была верёвка, крепкая, а оборвалась…- уныло договорил пристав.
- Значит, его больше не казнят? – обрадовался Алексей Платонович.
- Казнят, но в другой раз.
- А если он невиновен?
- Я сегодня тоже засомневался. У нас есть поверье, если верёвка оборвалась - приговорённый не виновен.
Профессор встал, нашёл на столе записку, подал её Углегорскому и сообщил:
- Вот записка, её вчера мне подкинули. Кто на этой улице умеет писать? Знаете, чей это почерк?
Устин Петрович повертел записку, понюхал её, приблизил к глазам и поспешил заверить:
- Почерк не узнаю. А на этой улице писать умеют только три человека: Савва, Сергей и Виктория.
- А когда у Демьяна следующая казнь? – сузив глаза, спросил Милорадов.
- Теперь не раньше, чем через полгода, а может, через год...
- Так-с… Надо начинать всё заново… Кто-то на этой улице знает, что Демьян невиновен и, возможно, он знает кто настоящий убийца. Его надо найти.
Пристав надел фуражку, зевнул и поднялся.
- Ищите, а я спать пойду. Сегодня всю ночь не спал. Всю ночь какие-то дурацкие мысли в голове крутились. Всё думал: вот бегаю. Свою жизнь гроблю… а зачем… кому это нужно…
- Я о казни не знал, но тоже всю ночь уснуть не мог.
-Тоже дурацкие мысли крутились?
- У меня крутились исторические мысли. Но все жутко-исторические.
- И охота вам копаться в этих историях.
- Мне неохота. Они сами копаются в моей голове и просятся на бумагу.
- Ну, я пошёл, - махнул рукой пристав и вышел, громко хлопнув дверью.
Кот Снежок вздрогнул и посмотрел на профессора долгим укоризненным взглядом. Алексею Платоновичу стало стыдно за то, что он был удовлетворён тем, что убийцей оказался неприятный ему Демьян.
Начать поиски хозяина записки Алексей Платонович намеревался с дома Золотко. Дом Серебренниковых он решил оставить на потом. В гостиной Виктории сидел Вася, бубнил песенку и рисовал в амбарной книге матери чёрным карандашом рыбок, китов, кальмаров, солнышко и кораблики.
Профессор с боем забрал у него книгу, просмотрел записи и пришёл к выводу, что записку писала не Виктория. Он спрятал тетрадь от Васи в комод, закрыл его на ключ и мельком взглянул в окно. Туман таял. Несколько морских львов вылезли на берег у Золотой скалы, чтобы погреться в первых лучах солнца. Екатерина и Весна издали наблюдали за львами.
Алексей Платонович поднялся наверх, чтобы накинуть плащ и идти к Серебренниковым, но по пути заметил приоткрытую дверь гостиной княгини и у него мелькнула одна мысль. Он вошёл в пустую комнату и прошёлся по помещению. В верхнем ящике комода он нашел оборванный листок и приложил к нему записку. Записка совпадала с оборванным краем листка. Профессор положил листок с запиской на стол в гостиной и написал: «Я получил вашу записку, мадам».
Профессор вернулся в свою комнату и некоторое время раздумывал, с кого начать расследование, но идти в гости было ещё слишком рано. Он мельком взглянул на исписанные исторические листы, решил переписать три листа, а потом уж отправиться к Серебренниковым.
В комнату впорхнула княгиня. Её лицо выглядело сосредоточенным и немного сердитым, словно кто-то обидел её. Она подошла к нему с гордо поднятой головой и сухо, церемонно сказала:
- Алексей Платонович, вы знаете, что Непомнящего сегодня почти казнили?
- Ко мне на рассвете приходил пристав и сообщил это.
- Теперь вы убедились, что он невиновен!
Она сверлила его возмущенным взглядом. Профессор молчал с бесстрастным лицом, и она значительно продолжила:
- Пять минут назад к Артёму пришла старуха в новеньком арестантском пальто. Я спросила Весну: «Кто эта каторжанка?» – и она мне сказала, что это не каторжанка, а мать Артёма - айно. У айно модно носить арестантскую одежду. Из-за того, что на острове много каторжан, айно думают, что все русские носят такую одежду, и она является у них самой нарядной.
А вторая новость сейчас свалит тебя с ног: отец Артёма – Савва Серебренников. Оказывается сахалинские айно совсем непохожи на гиляков, они больше похожи на цыган или русских бородатых мужиков.
- Я это знаю. Путешественников всегда поражали бородатые айно, – слишком уж они не похожи на местные племена, - пробормотал профессор и отложил перо.
- Слушай дальше. Когда Артёму было двенадцать лет, Савва забрал его у матери и устроил юнгой на торговый корабль. К себе он взять сына не мог, так как тогда была ещё жива его жена Светлана.
Артём долго плавал, был хорошим моряком, но однажды в шторм повредил руку, рука стала малоподвижной, он остался инвалидом, и Савва попросил Викторию взять Артёма к себе кучером. Она согласилась, потому что её старый кучер, бывший каторжанин, получил вольную и отбыл к себе в Оренбург.
Ты понимаешь, что эта новость может оказаться главной ниточкой этого запутанного клубка. Ведь Савва и Артём – отец и сын. А Сергей – брат Артёма! Тебе надо взяться с этого конца! И ещё Весна сказала, что племенное имя Артёма - Великий Кальмар, – я не знаю, имеет ли это какое-нибудь значение, но мне не нравятся кальмары. Они страшно выглядят.
Княгиня наклонилась к нему, и её «оленьи» глаза испытующе посмотрели на него. Она ожидала ответа – будет он искать виновного или нет? Алексей Платонович застучал пальцами по переписанному листу, и подушки пальцев стали синими от непросохших чернил. Лицо жены было так близко, что он ощущал её тёплое дыхание и сладкий медовый запах тела. Именно тела, а не её духов «Серебристый ландыш».
Глаза Кати, обведённые чёрным карандашом, смотрели пристально, выжидающе и в который раз заворожили его. Выглядела она чрезвычайно серьёзной и встревоженной, но в глубине шоколадного омута как всегда сверкали задорные золотистые огоньки.
Все мысли вылетели из его головы и он чуть склонился к ней. Она резко отстранилась, обняла себя руками и продолжила с серьёзным лицом ждать ответа. В комнате наступило напряжённое молчание. Они смотрели друг на друга, и сотни мыслей, словно сверкающие светлячки, мельтешили в их головах. И большая часть этих мыслей были далеки от Артёма, Демьяна и виселицы…
Алексей Платонович машинально встал и прикоснулся горячей ладонью к её бархатистой холодной щеке. Она невольно, еле сдерживая радость, улыбнулась. За дверями громко и недовольно закричал Вася. Княгиня испуганно отшатнулась. Профессор отдёрнул руку.
Екатерина подошла к двери, открыла её, выглянула и вернулась к столу.
- Никого нет, а мне показалось, что Вася кричит у нас под дверью. Я уже мечтаю о том времени, когда этого Васю никогда не увижу. Но если Виктория не выживет, придётся его взять с собой. Я вернусь к своей новости. Ты понял, что Савва и Артём отец и сын! Тебе надо начать их пытать.
- Раскалённым железом? - усмехнулся он.
- Словами-клещами!
- Хорошо. Пойду, поговорю с Артёмом. Насколько я помню, именно айно сказал, что видел Серафима в скиту. Возможно, этот айно брат или сват Артёма, – решительно поднимаясь из-за стола, пробасил он.
Екатерина остановила его, взмахом руки.
- Сиди. Я сейчас позову к тебе Артёма. Он во дворе Рыбку запрягает.
56 глава
В комнату вошла весёлая Екатерина. На плечи она набросила белую оренбургскую шаль. За ней ввалился хмурый Артём с кнутом в руке. Он снял фуражку, недовольно вздохнул и посмотрел в окно. Во дворе нетерпеливо заржала Рыбка.
Княгиня предложила ему сесть, но он остался стоять у дверей. Она решительно уселась на край кровати, расправила юбку и вызывающе посмотрела на профессора. На её лице было написано: «Не выгонишь. Я буду сидеть тут до морковкиного заговенья!»
Алексей Платонович поморщился, показал глазами на дверь и строго пробасил:
- Уважаемая сударыня, покорнейше прошу покинуть нас. Я бы хотел поговорить с Артёмом тет-а-тет.
Она недовольно передёрнула плечами, вскинула голову, так что один каштановый локон у виска взметнулся вверх и упрямо заявила:
- Я никуда не уйду! А вдруг подозреваемый на тебя нападёт. Тогда я тебя спасу.
- Не надо называть человека подозреваемым, пока не доказана его вина, - бесстрастно посоветовал профессор.
- Но я же тебе рассказала, что Артём и Савва - отец и сын! – воскликнула она.
- Иметь отца, не есть вина. У тебя тоже был отец, но тебя никто не подозревает чёрт знает в чём. Сударь, пойдёмте в другую комнату. Пусть княгиня наслаждается здесь своим сообществом в гордом одиночестве, - вставая из-за стола, пробасил профессор.
- А я пойду за вами! Я боюсь. В доме никого нет. Виктория лежит при смерти. Снежана у её постели. Хиросима куда-то ушёл, а Вася меня пугает! - запротестовала Екатерина, перебирая на бусах жемчуг.
- Как пугает?
- Он ходит за мной по пятам и смеётся.
- Тогда я вас здесь закрою на ключ, и он не будет над вами смеяться, - невольно улыбнулся Алексей Платонович.
- Вася может открыть любые двери. Мне кажется, у него есть ключи ко всем дверям. Я его боюсь.
Артём бесстрастно сипло проскрипел:
- Вася хороший мальчик. Вы зря его боитесь. Он просто веселый ребёнок.
Алексей Платонович протёр глаза, словно надеялся, что Екатерина исчезнет. Но она не исчезла, продолжала сидеть с боевым видом, и он смирился с неизбежным. Жена всегда была упряма.
Он перевёл взгляд на спокойного, серьёзного кучера и почему-то вспомнил неизвестного, который пытался скинуть его ночью за борт на пароходе «Байкал». Он не видел того человека, но до сих пор был уверен: незнакомец был невысоким, крепко сбитым и невероятно сильным. Артём подходил под этот слепок, но кроме него ещё несколько мужчин с улицы Длинной подходили под эту конституцию…
Кучер стоял спокойно и расслабленно. За время спора профессора с женой ни одна жилка на его лице не дрогнула, словно Артём здесь не присутствовал, а был где-то далеко-далеко, там, где не было ни профессора, ни княгини и вообще никого. Хотя, там была его любимая лошадь Рыбка. Артём любил море и лошадей. Море от него навсегда ушло, осталась только лошадь и семья Виктории Золотко…
Алексей Платонович спросил:
- Сударь, скажите мне, пожалуйста, кто из айно сказал приставу, что видел Серафима в раскольничьем скиту? Я бы хотел поговорить с этим человеком.
Артём отрицательно покачал головой.
- Никак нет. Не знаю.
Профессор пояснил:
- Я думаю, кого-то из ваших родственников айно попросили сказать, что он видел Серафима в Никольском скиту. Кто к вам приходил в гости в последнее время?
- Ко мне гости не ходят. Только мамаша приходит, и то раз в году. Она очень далеко живёт.
- Значит, вы не знаете того человека?
- Так точно. Не знаю, - вздохнул Артём.
На протяжении следующего разговора кучер отвечал не сразу, а немного медлил, словно ему нужно было время, чтобы осмыслить услышанное. От этого разговор тянулся вяло, профессор сбивался с мысли, забывал, что надо обязательно спросить и какие подробности надо бы уточнить.
- Значит, не знаете, кто ходил к приставу. Тогда расскажите мне, пожалуйста, про то утро, когда исчезли Серафим и Цветана.
- Это было давно. Я не помню.
- И всё-таки вспомните. Вы утром встали и что начали делать?
- Как обычно всё делал.
- А что вы делаете обычно, я же этого не знаю.
- Я встал… умылся… оделся… запряг Рыбку и выехал за ворота, чтобы отвезти мадам Золотко на фабрику.
- Вы её отвезли?
- Никак нет. Не отвёз.
- Почему?
- Мадам не вышла из дома.
- Почему она не вышла?
- Мадам проспала.
- Это она вам сама сказала?
- Никак нет. Это сказала бабушка Ангелина. Я ждал мадам, она всё не выходила, потом вышла бабушка и сказала: «Мадам проспала, жди её, она сейчас выйдёт».
- Она вышла?
- Мадам вышла и приказала мне сходить в порт, узнать, привезли ли соль с материка. И я пошёл.
- Пошли? А почему не поехали на Рыбке. До порта быстрее на коляске.
- Мадам сказала, что ей нужна Рыбка. Она поедет на фабрику с Васей. Вася умеет править лошадьми. Он хороший кучер. Его лошади любят.
- Понятно. Скажите мне, сколько было времени, когда вы пошли в порт?
- Не знаю. У меня нет времени. Я знаю рассвет, полдень и закат.
- Значит, у вас нет часов. А как вы тогда узнаете, во сколько должны везти мадам Викторию на фабрику? Ведь рассвет не всегда виден. Иногда идёт дождь или стоит сильный туман.
- Время мне говорила бабушка. Она приходила ко мне и говорила: «Половина восьмого. Артём, выезжай за ворота». Я выезжал, мадам садилась в коляску и мы ехали на фабрику.
- Но в тот день вы не поехали, потому что Виктория проспала… Вы видели, как Серафим и Цветана входили в дом?
- Никак нет, не видел.
- Как не видели? Они должны были пройти мимо вас. Вы не могли не видеть их.
- Так точно. Я не видел… Я дремал.
- Хм-м-м… Вы ушли в порт узнать о соли, узнали и пошли домой?
- Я в порту ещё к сторожу Долину зашёл посидеть. Он позвал меня на уху. Ещё ему спирт контрабандисты подарили. Я маленько посидел у Дениса и ушёл.
- Значит, вас не было полтора или два часа. Когда вы вернулись, кто был дома?
- Все были дома.
- Все до единого?
- Хиросимы и бабушки не было. Хиросиму мадам отправила на рынок, а бабушку в тюрьму. Она должна была узнать, надо ли привезти в тюрьму рыбы или ещё подождать.
- А что вам говорила бабушка Ангелина, когда ещё была жива про исчезновение Серафима? Она видела его?
- Так точно, видела. Говорила: Серафим приходил занимать соли.
- Интересно… Серафим пришёл занимать соль и его убили… чтобы это значило… почему его убили?.. Из-за соли? Хм-м-м…
Княгиня с горящим взором выдвинула догадку:
- А может, его убили, потому что Виктория проспала?
- И за это убили её соседа? Глупости.
- Опять ты хочешь сказать мне, что я глупая.
- Я хочу сказать, что за это не убивают.
- А может, Серафим случайно пришёл и увидел то, что видеть не должен! – вспыхнула Екатерина.
- Возможно… Я тоже об этом думал… Артём, ты видел, как Серафим выходил из дома Виктории?
- Нет. Мадам послала меня в порт и я ушёл.
- А Цветану ты когда видел в порту? По дороге в порт или когда возвращался?
- Я шёл домой из порта и встретил Цветану.
- Ещё раз вспомни, что она тебе сказала?
- Цветана сказала: «Слава Богу, я теперь богата, поеду домой в Черногорию и больше никогда не буду видеть свекровку». Ещё она сказала, что у неё есть деньги.
- Что ещё она говорила?
Артём почесал нос кончиком кнута и медленно сбивчиво продолжил:
- Я спросил Цветану: «А как же твои дочери? Ты бросаешь их здесь одних?» А она сказала: «Я не бросаю, с ними бабка останется и Тихомир, он – мужик, хозяин – пусть делает, что хочет. А девчонки всё равно к зиме выйдут замуж и уйдут из дома».
Алексей Платонович задумчиво пробасил:
- А ведь Тихомир по легенде вернулся из рабства спустя две недели после исчезновения матери. Значит, Цветана уже знала, что сын вернулся, хотя все окружающие еще думали, что он утонул. Артём, после того как вы вернулись из порта, что вы делали?
- Поехал в лес за дровами.
- Сами поехали или вам сказали ехать?
- Сам поехал. Надо было дрова для зимы готовить. Приехал домой на закате.
- Спасибо, сударь. Можете идти.
Артём облегчённо вздохнул и ушёл. Во дворе заржала Рыбка.
Профессор задумался и несколько раз провёл рукой по светлой курчавой бороде. Екатерина накручивала на палец рыжевато-каштановый височный локон, затем принялась крутить на бусах гладкий перламутровый жемчуг. В открытую форточку влетел тёплый осенний ветерок, пахнущий сырой листвой и хвоёй.
Княгиня закуталась в белую оренбургскую шаль и прервала размышления:
- И что ты думаешь обо всём этом?
- Я думаю, – когда пришёл Серафим, мадам Золотко всех удалила из дома. Теперь мне надо поговорить с Хиросимой.
- Ты уже выучил японский?
- Ещё нет. Мне было некогда, другие дурные мысли крутись в моей голове… Надо срочно найти переводчика японского. Если вам, сударыня, не трудно выполнить мою просьбу, съездите с Артёмом к приставу и попросите его найти переводчика. И пристав пусть едет сюда. У меня есть одна задумка. А я пока буду дописывать книгу.
Екатерина радостно вскочила и упорхнула. По комнате пролетел весенний ландышевый ветерок и дверь захлопнулась. За дверями засмеялся Вася. Княгиня отругала его и наступила тишина. По белой шероховатой бумаге заскрипело стальное перо.
57 глава
Пристав вошёл в комнату профессора. За ним гуськом вошли невероятно серьёзный молодой человек лет шестнадцати и повар Хиросима. Екатерина попыталась тоже войти, но Углегорский ловко захлопнул дверь перед её носом, закрыл на ключ, а ключ спрятал в карман, переполненный всякой нужной и ненужной всячиной.
Устин Петрович остановился посреди комнаты и представил юношу:
- Прошу любить и жаловать, наш учёный муж Святослав Семёнович Свободный. Переводчик с японского.
Профессор недоверчиво оглядел его. Невысокий, щуплый переводчик с русыми завитыми локонами был невероятно молод, не больше шестнадцати лет. Выглядел он франтоватым мальчишкой: в чёрном поношенном фраке, на длинном носу блестели позолоченные круглые очки, на пальце сиял начищенный золотой массивный перстень с дворянским гербом. В руках он держал бамбуковую трость с нефритовым набалдашником, в другой руке – чёрную книгу с золотыми иероглифами на обложке.
Переводчик сел на стул, пренебрежительно оглядел комнату, фыркнул на сухие букеты и стряхнул невидимую пыль с рукава чёрного фрака.
Хиросима натянуто улыбнулся, поклонился и профессор показал ему рукой на стул у окна. Повар сел так, чтобы искоса смотреть в окно. Большая часть его лица оказалась в тени: на крыльях носа, в уголках рта, на подбородке вообще было темно. От этого он казался старее, а лицо походило на сломанную маску.
Пристав сел у дверей, чтобы перекрыть выход и еще раз отрапортовал:
- Вот наш главный и единственный переводчик. Святослав Семёнович Свободный переведёт вам всё, что нужно.
Профессор повернулся к Свободному:
- Святослав Семёнович, прошу вас перевести мне слово в слово всё, что будет говорить повар Хироисима. Для начала спросите его, что он делал в то утро, когда пропали Серафим и Цветана. Пусть расскажет свой путь: шаг за шагом, минута за минутой.
Свободный положил японскую книгу на стол, снял позолоченные очки и долго тёр их белым атласным платочком украшенным гербом российской империи. Протирание очков совершалось с невероятно умным и задумчивым видом.
В комнате повисла выжидательная тишина. Молчание затягивалось. Пристав заёрзал на скрипящем стуле. Хиросима повернулся к окну, руки его нервно дрожали.
Профессор спросил Устина Петровича:
- Надеюсь, переводчик с японского знает русский язык. Я попросил его перевести мои слова на японский.
Переводчик надел очки, открыл книгу, уткнулся в неё с покрасневшим лицом и опять задумался.
Алексей Платонович вновь вопросительно посмотрел на пристава. Тот пожал плечами и, насупившись, пояснил:
- Святослав Семёнович сын сестры начальника нашей тюрьмы, племянник Корсакова, двоюродный брат начальника гарнизона и ,как бы это сказать помягче… Получил своё место, благодаря тюремной протекции. Но Святослав Семёнович всё время учит японский.
- И сколько времени он уже учит? – насмешливо поинтересовался профессор.
- Три года…
Профессор спросил у Свободного на японском языке:
- Здравствуйте, мастер. Как ваше здоровье? Как ваша голова? Не болит от чтения?
Переводчик смущенно снял очки и посмотрел на Хиросиму так, словно просил повара ему помочь в переводе. Повар отвел взгляд в окно и стал с интересом рассматривать небольшой торговый парусник, летящий на всех парусах из сахалинского порта к синему горизонту.
- Молодой человек, вы знаете японский? – спросил профессор уже по-русски.
Переводчик высоко вздёрнул голову и заносчиво, ломким юношеским фальцетом, выкрикнул:
- Видите ли, сударь, мне незачем знать японский. Все здешние японцы знают русский, а тот, кто не знает, тут не живёт. Русский язык очень лёгкий и японцы выучивают его быстро. К сожалению, я пока еще не доучил сложную книгу до конца.
- Очень интересно. Переводчик с японского знает только русский язык. Так вы, братец, смело можете быть переводчиком со всех языков мира и тогда ваша зарплата увеличится в тысячу раз.
- Я знаю французский, - с ноткой враждебности сказал Свободный и с вызовом посмотрел на профессора.
Этот высокомерный взгляд возмутил Алексея Платоновича ещё больше и напомнил ему такого же наглого питерского студента Калугина, который когда-то немало попортил ему крови.
Отъявленный лодырь, фразёр и нигилист Калугин всегда подводил под свое ничегонеделание философскую систему. По его мнению, высшая справедливость на земле – это получать хорошее жалованье, только за то, что народился на свет.
Профессор не выдержал позёрства неуча и раздражённо возразил:
- Сударь, вы переводчик с японского и за это получаете отличное жалованье. Французский вам знать не обязательно. Французы Сахалин не посещают и жить здесь не собираются.
Пристав бросился защищать переводчика:
- У нас как-то был один француз на каторге. Мосье Арагон ограбил московский банк. Но этот француз хорошо знал русский. Русский ведь такой лёгкий.
Алексей Платонович усмехнулся.
- К сожалению, ваше мнение не разделяют иностранцы. Они считают, что русский язык наиболее тяжелый в обучении. Я думаю, Святослав Семёнович, что вы очень преуспели в изучении русского языка, ведь вы уже его учите восемнадцать лет. На вашем месте я бы потрудился получать свои деньги честно и за дело, а не за безделье. Не смею вас больше задерживать, переводчик с русского на русский.
Японский переводчик покраснел, вскочил со стула и, еле сдерживая слёзы, выскочил из комнаты. Японский словарь Свободного остался лежать на столе.
Алексей Платонович повернулся к приставу и развёл руками.
- Устин Петрович, это никуда не годится. Надо же вам иметь хоть одного настоящего переводчика. А вдруг случится что-то серьёзное, а у вас только один русский недоросль. Вы должны были, как порядочный человек, сообщить об этом губернатору.
- А что я могу поделать? Этот Дубина Остолопович Свободный – родственник всего начальства, а самое главное, родственник начальника тюрьмы. А с ним лучше не ругаться. Купчиха Коровина как-то поругалась с ним, а он её выпорол при всем честном народе и в карцер на неделю посадил. Была Коровина сто килограммов, а вышла оттуда, как тростинка.
А у меня этих сто килограммов нет. Я там сразу загнусь от голода. И потом, не всем же бороться за равенство и справедливость. У меня девять сыновей и мне их кормить надо. Если потеряешь работу, потом уже не найдёшь. Алексей Платонович, а зачем вам переводчик, вы же сами говорите по-японски.
- Я начал учить японский во время болезни, но боюсь, что знаю его недостаточно хорошо и могу перепутать смысл слов. Мне нужен самый точный перевод слов. И что мне теперь делать? Где найти японского переводчика? Плыть за ним в Японию?
- Зачем в Японию. Я вам сейчас привезу японского посла Китамуру. Он хорошо знает русский. Всё равно Китамура ничего тут не делает. Он только чай пьёт и в бордель мадам Карлы ходит. У нас с Японией как-то плохо торговля идёт. Они больше у нас браконьерством промышляют. Приплывут, наворуют рыбы и уплывут, а к нам и в японское посольство не заходят. Я так и не пойму, зачем они здесь поставили своё посольство?
- На всякий случай. А вдруг развернётся бойкая торговля с Россией. Лет через сто… Братец Устин, будь добр, привези мне этого Китамуру. Я поговорю с Хиросимой и возможно зацеплю кончик этого змеиного клубка.
Пристав поднялся, погрозил пальцем Хиросиме, вставшему вместе с ним со стула, и, топая сапогами, ушёл. Повар остался сидеть.
Профессор прошёл к столу и продолжил писать. Хиросима уныло смотрел в окно. Теперь там было только ослепительно искрящееся море: ни парусник, ни пароход, ни киты, ни сивучи не нарушали синее пространство.
Устин Петрович очень скоро вернулся, но один, без посла. Прямо с порога пристав заявил:
- Я повёз Китамуру к вам и по дороге ему сказал: « Мне надо перевести слова Хиросимы профессору». Китамура приказал остановить полицейский фаэтон. Посол сообщил, что Хиросима не японец, а китаец и совсем не Хиросима, а какой-нибудь Пекин или Шанхай.
- Ещё интереснее. Теперь нам надо искать переводчика с китайского. Или потом китайский переводчик выяснит, что Хиросима не китаец, а монгол Улан-Батор или внук Чингис-хана, - протянул профессор, пристально глядя на Хиросиму.
Измученный Углегорский предложил:
- Я, наверно, Хиросиму пока в тюрьму посажу. Пока я буду китайского переводчика искать, повар может сбежать.
- Вам бы, Устин Петрович, только в тюрьму сажать.
- Так это не я такой, такова моя служба. Если я не посажу преступника, меня спмого посадят сидеть дома на печке – помирать с голоду. Так какого мне переводчика искать: с китайского или монгольского?
- Я думаю, никого искать не надо. Хиросима прекрасно знает русский язык. Когда вы сказали про тюрьму, повар в лице переменился и непроизвольно сжал кулаки. Поэтому, уважаемый Хиросима, расскажите нам, как вы провели первое апреля этого года. Напомню, в этот день пропали Серафим и Цветана.
Повар молчал с плотно сжатыми губами, кулаки его опять непроизвольно сжались.
Пристав театрально погрозил ему кулаком и сурово сказал:
- Хиросима, будете молчать, я вас сейчас в тюрьму отправлю. Фаэтон вас ждёт, дожидается!
- За чо в тюрю! – зло выкрикнул побледневший повар и вскочил, вытянувшись в струну.
Устин Петрович слабо возмутился:
- За то, что ты обманываешь Российскую империю. Назвался японцем, а сам китаец!
- Не надо никого в тюрьму, - поморщился профессор и спокойно, даже ласково, продолжил, - Хиросима-сан, вы нам расскажете, как провели первое апреля и спокойно пойдёте на свободу, то есть на кухню. Вспомните подробно тот день, когда пропали Серафим и Цветана, и мы с вами по-хорошему расстанемся. Начнём сначала. Вы встали с постели и пошли… Куда вы пошли?
Хиросима опустил плечи и подавленно выдохнул:
- Хоросё. Сё хоросё… Я посёл к печке делать кусять, - на ломаном русском ответил повар. - Веси ден я у пече.
- К вам кто-нибудь на кухню утром заходил?
- Приса Ангерина – чай пить, потома приса Сметана. Ангерина сказал Сметане чистить рыба. Рыба много. Сметана два рыба почистил и ушёл к мадам денге просит.
- Какие деньги? – перебил профессор.
- Жаловане. Сметана хотел ране деньге всяти. Сметана усол, потом присол, нос бросил, косынку бросил и усол.
- Нос - это нож?
«Японец» кивнул головой.
- Цветана ушла и пришла от Виктории с ножом?
Кивнул снова.
- Нож был в крови?
- Конесо. Сметана рыба чистил - у рыба в дусе кров.
- А дальше что было? Ты Серафима видел?
- Нет. Я рыба чисти. Потом мадама сказал, иди в порту.
- Мадам Виктория не знает китайского. Кто тебе сказал идти в порт? Артём сказал?
- Не. Мадама рисовати на листе порту, маяка и показати на сол.
- Сол? Что это такое сол? Мол, дол, пол?
- Это соль, - перевел пристав и сам себе кивнул головой.
Хиросима тоже кивнул головой и торопливо продолжил:
- Мадама надо знать, сол присол, или не присол.
- Ты сразу же ушёл за солью?
- Да. Я полож нос на сол и посол.
- А когда ты пришёл с порта, кто был дома?
- Весе был. Кучера не.
- В какое время ты вернулся домой?
- Десяти часа.
- А ушел из дома во сколько?
- Восим часа сорока минута.
- Восемь сорок, - повторил профессор и посмотрел в окно.
Устин Петрович поинтересовался у повара:
- Хиросима, а зачем ты притворялся японцем?
Японский китаец промолчал, и пристав пояснил профессору:
- Скорей всего он что-то натворил в Китае и не хотел, чтобы наши китайцы знали, что он из Китая. Китайцы японцев почему-то не любят и сними не общаются, хотя одной нации.
Профессор улыбнулся повару.
- Хиросима сан, спасибо, вы свободны.
Пристав открыл дверь.
Повар кисло улыбнулся ему и стремительно покинул комнату. Его уход напоминал бегство.
Устин Петрович сел напротив Милорадова и, вперившись в лицо, задушевно спросил:
- И что вы узнали? Я ничего не понял.
В комнату тихо вошла Екатерина и осталась стоять в полутёмном углу у дверей.
Алексей Платонович, скользя взглядом по комнате, рассуждал:
- Первого апреля Виктория проспала. Серафим увидел Артёма в коляске из окна своего дома, понял, что хозяйка ещё не уехала на фабрику, и примерно в восемь тридцать пошёл к ней занимать соль.
Цветана примерно в это же время помогала Хиросиме на кухне чистить рыбу. Через несколько минут она отправилась с рыбным ножом просить у Виктории выдать ей жалованье раньше обычного. Через час её уже видели на пристани богатой и счастливой.
А Виктория в восемь сорок отправила всех домочадцев в порт за солью, оставив дома коляску. В доме остались она и Вася. Возможно, им надо было вывезти труп Серафима?
- И кто убил Серафима. Виктория или Вася? – прищурив глаза, спросил пристав.
Екатерина подала голос из тёмного угла:
- Виктория этого не могла сделать.
- Почему? – обернулся Углегорский.
- Потому что она порядочная женщина.
Пристав хохотнул.
- Уважаемая княгиня, знаете, сколько у нас на Сахалине порядочных женщин побывало на каторге: и убийцы, и аферистки, и воровки. И многие на вид такие порядочные дамы.
Екатерина попыталась защищать сестру:
- И всё равно я уверена, что под подозрением должны быть Вася или Сергей Серебреников.
Пристав спросил:
- Почему Сергей?
- Потому что… потому что… Сергей мог украсть у меня шляпу Алёши. А Виктория никак не может быть убийцей. Если исходить из этого подозрения, значит, это она принесла нам с мужем ядовитую ягоду. Между тем, сестра на моих глазах съела несколько ягодок
Пристав почесал затылок.
- А в тарелке ведь были ядовитые ягоды. А может, это была уже другая тарелка? Не та, что была у вас? Мадам, а какие еще подозрения вы имеете к Сергею?
- Я уверена – это он украл моё изумрудное ожерелье!
- А когда это он успел вас ограбить?
- Когда пришёл на минутку в гости.
- А вы где были? Вы видели, как он брал ваше ожерелье?
- Я не хочу говорить, где я была. И вообще, я не хочу больше об этом говорить, - смущённо выдавила княгиня.
- Нет уж говорите, мадам Милорадова. Я проведу расследование. И если ваше подозрение подтвердится, - насмешливо пытал пристав.
Екатерина подняла глаза, открыла рот, закрыла и опять опустила глаза.
Профессор недовольно махнул рукой.
- Успокойтесь, дамы и господа, давайте не будем терять времени. Нам надо обыскать дом и найти то, что пропало после первого апреля. Я думаю, это должен быть какой-нибудь сундук или ковёр – именно так среди белого дня вывезли труп и сбросили в море. Около фабрики мадам Золотко я видел две лодки. Лодки прикрыты от сторожки и сарая огромным валуном и там можно было спокойно перегрузить сундук.
Если мы найдём пропавший сундук, тогда мы, возможно, узнаем кто убийца. Сейчас бы нам очень помогла бабушка Ангелина – она знает все вещи в доме, но она умерла. Наверное, она что-то знала и за это её отравили. Кстати, меня до сих пор мучает совесть. Перед своей смертью она пыталась сказать мне, что её хотят убить, а я из-за своей болезни подумал, что это бред старого человека.
Екатерина заспорила:
- А я уверена – отравить хотели именно нас!
Алексей Платонович вновь предположил:
- Возможно, Ангелина случайно съела ядовитую ягоду… Или её убили сразу бы после нас…
Пристав заторопился.
- У нас нет времени спорить и придумывать версии. Надо скорее начать обыскивать дом.
Он кинулся к двери, и профессор остановил его:
- Вы будете обыскивать дом при Виктории и Васе?
Устин Петрович застыл на пороге, наморщил лоб и протянул:
- Сегодня утром я видел, как Артём растапливал баню. А бабушка Снежана сказала мне, что доктор посоветовал попарить Викторию в бане. Может, отправить её в баню?
Екатерина возмутилась и посмотрел на свою перевязанную руку.
- Доктор Корсаков её угробить желает?
- Корсаков отличный врач. Раз он сказал парить, пусть Золотко парится. Надеюсь, её еще не парили, тогда я сейчас всё быстро организую и срочно отправлю всех в баню.
Княгиня фыркнула.
- Вы отправите всех в баню? И Хиросиму, и Артёма, и Васю?
- Всех отправлю. Всем придумаю работу. Хиросима будет веники завязывать, развязывать. Артём дрова рубить, а Вася… Вася будет сторожить дверь в баню.
- А кто нам будет говорить, что пропало в доме? – поинтересовался профессор.
- Хм-м-м… тогда Артём не будет дрова рубить. Он будет нас сопровождать по дому. Кучер всё в доме делает, каждый уголок знает. И ещё, я жандарма Антона свистну в помощь для обыска. Он на улице с Весной балакает. Ждите, я сейчас быстро всё сделаю. И комар носа не подточит.
Пристав с хитрым лицом заговорщика захлопнул дверь, и Екатерина таинственно прошептала:
- Иногда я очень подозреваю доктора Корсакова.
- Почему?
- Не знаю почему, но подозреваю. А ты кого подозреваешь?
Алексей Платонович не ответил. Он встал и подошёл к окну. Солнечное искристое море было пустынно. Он перешёл к другому окну. Во дворе тоже было безлюдно. Зелёная стена леса слегка колыхалась. В лазурное небо взметнулась стая чёрных ворон.
58 глава
Кучер Артём несмело вошёл в дом вслед за приставом и, как ребёнок, получивший нагоняй, искоса посмотрел на юного жандарма и княгиню, горевших нетерпением немедленно начать обыскивать дом.
Устин Петрович решил начать обыск с первого этажа, с угловой комнаты, принадлежащей повару, и высказал своё мнение с видом полководца, ведущего войско на осаду неприступной крепости. Никто спорить не стал, да и спорить не стоило. Только в конце обыска можно было понять, с какой комнаты надо было начать.
Углегорский с решительным видом двинулся вперёд, и толпа, вытянутая паровозиком, двинулась за ним. Коридор был узкий, комнаты маленькие, сверх меры заставленные мебелью, и часто, из-за неожиданной остановки впереди идущего, люди натыкались в спину друг друга.
И тем не менее, полицейский следственный паровоз двигался. Первым в комнату входил пристав, за ним недовольный, хмурый Артём. За кучером шёл жандарм Антон. Юного жандарма смешило всё и он еле сдерживал смех, прикусывая губу. Ему казалось, что они гусята, идущие за гусыней, то есть за гусем. Следом за жандармом шёл профессор, за ним княгиня.
Неожиданно, при обыске третьей комнаты, в которой жила Ангелина, к ним присоединился Вася. Пристав оторопел. Он послал Васю на берег моря собирать водоросли, но Золотко быстро надоело это занятие и он вернулся в дом. Устин Петрович принялся уговаривать Васю идти в порт за солью, к Савве за котлетами, к Ягоде, которая будто бы ждёт его около полицейской конторы… Но все было безрезультатно.
Время уходило… Алексей Платонович посоветовал продолжить обыск, и паровозик двинулся дальше. Теперь уже смеялся Вася.
Скоро всем надоел его смех и они превратились в рассерженных родителей, шикающих на шумливого ребёнка. Антону тут же показалось, что они не только похожи на гусят, но и шипят так же, как гуси. Он не выдержал и так звонко расхохотался, как смеются только беззаботные мальчишки, переполненные радостью жизни. Екатерина непроизвольно поддержала его смех. Ей тоже казалось, что они все выглядят со стороны ужасно смешно.
Пристав решил, что смеются над ним и накинулся с руганью на сына, то есть на жандарма Антона Углегорского.
Устин Петрович был невероятно зол и нервы его были на пределе. Никаких исчезнувших вещей не находилось, Артем, возможно, дурит их, мадам Золотко могла вернуться из бани в любой момент и устроить грандиозный скандал, если конечно у неё хватит сил его устроить. Но у неё были влиятельные покровители, которым она раз в неделю поставляла самую свежую бесплатную рыбу.
А любой скандал мог для пристава кончиться плачевно. На его место зарится так много людей. Если бы не его покровитель доктор Корсаков, которому он один раз оказал огромную услугу, то пристав давно бы уже за самую маленькую провинность вылетел с этого чудесного тёплого места.
Пока доктор – друг пристава, можно было не волноваться за своё место. И всё равно Устин Петрович исподволь беспокоился. Друг может в любую минуту оказаться врагом. Пристав показал жилистый волосатый кулак Антону и Васе, и приказал им заткнуться.
Золотко испуганно вытаращил голубые навыкате глаза, закрыл рот рукой и тихо, как щенок, тоненько завыл. Теперь все уже слушали не его смех, а тихий горестный вой. И все горько пожалели, что не дали Васе смеяться.
Пристав с Артёмом в который раз неожиданно остановились у очередного сундука. Екатерина опять наткнулась на спину впереди идущего мужа именно сломанной и перевязанной рукой, Вася в десятый раз наступил на подол её платья, Антон хихикнул и она недовольно прошептала мужу на ухо:
- Алёшенька, мне кажется, это ты должен идти впереди. Ты всё-таки профессор и правильней поведёшь людей.
Алексей Платонович недовольно хмыкнул:
- Мадам Милорадова, запомните: пристав всегда важнее профессора. Я ему ничего не могу сделать, а он меня в любой момент может отправить на виселицу. Даже если я чист, как младенец. Мадам, моя шляпа лежала около бочки с убитой и призрак виселицы ещё висит надо мной.
Профессор посмотрел на неё строго и отчуждённо, ясно показывая, что он не собирается мириться. Екатерина мгновенно расстроилась и впала в чёрную меланхолию. Неиссякаемый оптимизм и смех куда-то исчезли и она пошла вперёд, беспрестанно вздыхая.
Паровозик шёл, пыхтел, ругался, вздыхал, хихикал и выл. По показаниям Артёма, всё стояло на своих местах. И пристав начал уже тихо злиться на кучера.
Они вошли в гостиную Виктории. Артём внимательно оглядел комнату и неуверенно пробормотал:
- Кажется, всё на месте.
- Посмотри ещё раз внимательнее. Не может быть, чтобы всё было на месте, - сквозь зубы сказал пристав и почесал лысую голову.
В клетке тосковали алая и лазурная райские птицы. Пока пристав и Артём пересчитывали сундуки и ковры в гостиной, а профессор, княгиня и жандарм наблюдали за их передвижениями, Вася поставил клетку с райскими птицами на подоконник, открыл окно и выпустил птиц на волю.
Алая и лазурная птица взлетели в безоблачное осеннее небо. Екатерина вскрикнула в печали. Пристав многозначительно посмотрел на Васю, покрутил пальцем у виска и распахнул дверь спальни Виктории. Артём отшатнулся и отказался входить. Он то и дело повторял, что мадам Виктория запретила ему входить в женскую спальню.
Некоторое время Устин доказывал ему, что вместе с полицией в женскую спальню входить можно. Кучер стоял насмерть. Когда пристав всё же хотел втащить его в комнату силком, Артём оттолкнул его так, что Углегорский отлетел к стене.
Устин Петрович вспыхнул, побледнел, губы его сжались в узкую нитку и он двинулся на кучера с кулаками. Намечалась серьёзная драка. Артём напрягся и тоже сжал кулаки. Профессор быстро встал между ними и примирительно, намеренно спокойно пророкотал:
- Устин Петрович, не надо ломать человека. Если мужчина не желает входить в спальню хозяйки, не стоит его заставлять. Нам всё расскажет и покажет Василий.
- И что он нам покажет? У него мозгов, как у курицы, - вспыхнул Углегорский.
- Я думаю, Василий не так глуп, как кажется.
Княгиня тут же поддержала мужа и ласково улыбнулась Золотко.
- Васенька, ты же умный хороший мальчик.
Вася расцвёл и согласно покивал головой.
- Я хороший мальчик! Я умный!
Пристав печально вздохнул, явно не веря тому, что Золотко умный мальчик, и, тем не менее, обратился к нему приторно сахарным голосом:
- Васенька, войди в комнату. Скажи нам, здесь все на месте? Или что-то пропало?
Вася медленно оглядел спальню: деревянную кровать застеленную жёлто-зелёным гобеленовым покрывалом, с вытканными цветами, резной шифоньер, выкрашенный ярко-жёлтой краской, два чёрных сундука - большой и маленький, жёлтое кожаное кресло у кровати, комод со множеством фарфоровых статуэток и заморскими раковинами, и непонимающе посмотрел на Устина.
Пристав продолжил уже без ласковости, еле сдерживая нервную злость:
- Вася, скажи нам, здесь исчез какой-нибудь сундук или ковёр. Что-нибудь здесь украли?
Парень нахмурился, осмотрел спальню матери и, помедлив, сказал:
- Ничего не украли. А к нам вор должен прийти?
Пристав схватил с комода простую деревянную шкатулку, украшенную перламутровыми ракушками, внутри неё что-то брякнуло, и он ещё раз пояснил, потрясая бряцающей шкатулкой:
- Вот шкатулка – она маленькая, а сундук – большой. Тут пропал какой-нибудь большой-пребольшой сундук?
Вася ничего не ответил, выхватил у него из рук шкатулку и обиженно протянул:
- Мамину шкатулку украли. Красивую, на ней камешки были, как звёздочки.
Пристав театрально закатил глаза к небу.
- Вася, шкатулка нам не интересна. В неё Серафима не спрячешь. Скажи, у мамы было три сундука или два?
Вася нажал на какой-то потайной замок, внутри что-то щёлкнуло и шкатулка, блеснув перламутром, открылась. Устин Петрович с любопытством заглянул внутрь и удивлённым голосом протянул:
- Здесь опасная бритва. Я такой бороду брею. Вася, а что этой бритвой делают?
Парень достал бритву с остро отточенным лезвием и несколько раз слегка провёл по своей рыжей бороде, изображая, что бреет бороду.
Все наблюдали за ним, как зачарованные. С минуту в спальне длилось сосредоточённое, напряжённое молчание.
Первым очнулся пристав.
- Бывает, что у женщин растёт борода или усы. Чаще усы. У моей тётушки к старости начали усы расти. Она раз в три дня их сбривает. Может,у Виктории тоже усы растут?
Вася махнул в воздухе бритвой, как шашкой и профессор с приставом испуганно отшатнулись от него.
Княгиня ласково и медленно протянула:
- Васенька, ты храбрый казак. Дай мне бритву посмотреть. Какая она красивая.
Он без раздумий отдал бритву Екатерине. Она тот час спрятала её в шкатулку и захлопнула. Внутри щёлкнул замок, но она продолжала, на всякий случай держать шкатулку в руках.
Алексей Платонович поинтересовался:
- Вася, а кто бреет бороду этой бритвой?
Золотко радостно сообщил:
- Папа бреет.
- Твой папа утонул, - вышел из себя Углегорский.
- Папа бреет, - набычился Вася.
- А как зовут папу? – спросил профессор.
- Папа – это папа! – веско, с растяжкой отрезал Вася.
- Скажи нам, кто папа? - повысил голос Устин.
- Не скажу, мне мама сказала не говорить, кто папа.
Пристав взвился:
- Я тебя сейчас прибью, придурок! Говори, кто он?
Вася сжался и закрыл лицо руками. Артём вошёл в спальню и закрыл Васю своим телом. На его лице было написано явное желание в ответ прибить пристава.
Антон тут же прикрыл своим телом отца, и пристав довольно сказал профессору:
- Вот видите, как выгодно иметь в своём подчинении сына. Кто закроет своей грудью начальника? Кто положит за него свою жизнь? А мои бравые жандармы за меня – в огонь и воду.
Алексей Платонович еще раз пристально оглядел спальню и сказал:
- Значит, здесь пропала только красивая шкатулка со звёздочками. Пойдёмте на второй этаж. Здесь мы уже всё осмотрели.
«Паровозик» двинулся на второй этаж в полном молчании. Екатерина выходила из спальни последней, ещё раз оглядела комнату и аккуратно поставила шкатулку на то же самое место, около фарфоровой статуэтки запорожского казака с длинными усами и большущей бандурой.
59 глава
Они миновали апартаменты княгини, комнаты, служившие кладовками, и вошли в комнату профессора.
Артём обследовал помещение и неуверенно сказал:
- Кажется, всё на месте.
Пристав на миг потерял дар речи, но скоро, не в состоянии подавить недовольство, мстительно протянул:
- А мне кажется, ты морочишь нам голову! Я сейчас посажу тебя в карцер на недельку и тебе престанет казаться, что всё стоит на месте. Потом ты найдёшь мне здесь десять пропавших сундуков! И не думай, что только ты здесь всё знаешь. Я сейчас приведу Марью или Снежану и они быстро всё пропавшее найдут. Они сто раз по всему дому убирались и знают здесь каждую соринку.
Кучер побледнел, ещё раз медленно обошёл комнату и показал рукой на стол.
- Вот этот стол я сам сюда принёс для профессора. А раньше здесь стоял сундук… Плетёный из бамбука. Его нет.
Пристав довольно потёр руки. За его спиной началась какая-то шумная, со вскриками, возня, и он оглянулся. Антон сгонял Васю с деревянного некрашеного сундука, запертого на большой замок.
- Что случилось? – спросил он сына.
Раскрасневшийся от борьбы жандарм выпрямился и радостно отрапортовал:
- Я смотрю, Васька сел на сундук и как-то странно смотрит на меня - боязливо, словно боится, что я сундук открою. Ну, я и решил согнать его и посмотреть что там.
- Ну-ка посмотрим, что там, - грозно сказал пристав и, выпятив грудь колесом, пошёл на Золотко.
Углегорский приближался с беспощадным видом. Вася испуганно вскочил и спрятался за спиной Артёма. Устин Петрович достал из оттопыренного кармана стальное кольцо со связкой ключей, и скоро замок открылся.
Антон наклонился над сундуком и стал выбрасывать пыльную старую одежду на пол. Вася тоненько заныл в ухо Екатерины. Она принялась его утешать, здоровой рукой гладя по рыжей голове. На гору тряпок упала облезлая фетровая шляпа времён царя Гороха, из неё выпало изумрудное ожерелье.
Пристав поднял ожерелье вверх и восхищённо воскликнул:
- А Золотко-то богата. Наверное, дорогие бусы, раз на дне сундука запрятаны.
Екатерина перестала гладить Васю по голове, оглянулась, подскочила к приставу, ловко выхватила из рук опешившего Углегорского ожерелье, прижала его к груди и радостно воскликнула:
- Это моё! Моё ожерелье! Моё! О, Господи, нашлось! Ура!
- А как вы докажете, что это ваше? А если это бусы мадам Золотко?
- Не собираюсь я ничего доказывать. Это ожерелье моей бабушки. Мой дед добыл его в Великой Отечественной войне 1812 года. Нашёл в отбитом обозе Наполеона.
- Мне нужны документы, иначе я заберу это сокровище до разбирательства сего дела, - сурово заявил пристав.
Екатерина забросила ожерелье в глубокое декольте и улыбнулась приставу коварной улыбкой победителя:
- Устин Петрович, я обязательно напишу Наполеону, чтобы он подтвердил факт изъятия у него русским гусаром этого ожерелья. Надеюсь, небесная канцелярия не затянет с ответным письмом.
Устин Петрович прищурил глаза и сделал шаг к княгине. Она отпрянула к двери и схватилась за дверную ручку, готовая в любой момент убежать. Профессор сделал шаг наперерез приставу и пристально, несколько угрожающе, посмотрел на Углегорского.
- Это ожерелье княгини.
Углегорский хлопнул себя по лбу и хохотнул.
- Ох, я вспомнил. Ведь княгиня Милорадова чуть не пристрелила Олега Лавочникова из-за него. Только сейчас вспомнил.
Екатерина язвительно протянула:
- Я очень рада, что ваша память восстановилась.
Она закружилась по комнате и запела:
- Нашлось моё сокровище! Нашлось!
Она резко остановилась, прижала руки к груди и тревожно спросила Антона:
- А письма Александра Меншикова там нет?
Он покачал головой.
Екатерина бросилась к пыльным тряпкам и стала их откидывать в сторону. По комнате понеслась пыль. Письмо не нашлось. Она подлетела к Васе и приторно ласково спросила:
- Васенька, то письмо, что под лестницей лежало, у тебя? Верни мне его, голубчик, а я тебе дам золотую рыбку.
Парень отрицательно покачал головой и достал из широких красных плисовых штанин золотую рыбку на палочке. На лице профессора появилась сумрачная тень. Екатерина, не глядя на мужа, утешительно воскликнула:
- Сейчас мы снова обыщем весь дом, и я уверена – письмо найдётся.
Пристав бесцеремонно прервал:
- У нас нет времени на письмо! Мадам скоро придёт из бани.
- А мы скажем, что ищем всего лишь письмо, - наивно предложила княгиня.
- Да забудьте вы, мадам, это старое, драное письмо. Я вам завтра сто писем от Сашки Меншикова принесу. У нас сидит один чиновник, казнокрад Александр Меншиков. Так он каждый день пишет своей жене, чтобы она его спасла с Сахалина. И чего человек недоволен? Все бы так на воле жили, как он на каторге - пристроился главным писарем в комендатуру: каждый день сыт, пьян, любовница – красавица Ольга Ильинская, и нянька у него тоже хорошенькая, русская немка, но по-немецки – ни в зуб ногой.
- А зачем каторжнику Меншикову нянька? - удивилась княгиня.
- Для детей. Кухарка Ильинская ему уже трёх детей состряпала. А этот Сашка всё пишет и пишет письма: «Спасите, помогите, умираю, погибаю»! А каторжанам нельзя часто письма писать, вот почтмейстер мне их и скидывает в стол.
Профессор невольно поинтересовался:
- На Сахалине и за казнокрадство сидят?
- Обычно у нас сидят за убийство или разбой, но этот Меншиков столько денег своровал, что ему влепили двадцатку и без всякой жалости в Сахалинскую тьмутаракань отправили.
- Столько лет за казнокрадство не дают, - со знанием дела уточнил профессор.
Пристав развёл руками и весело пояснил:
- А ему дали. Меншиков деньги у военного ведомства стащил, а военные люди злые и мстительные. Они чуть что стреляют, прямо как ваша жена.
Княгиня спросила:
- А, может, этот Меншиков внук того Меншикова? Этот казнокрад и тот казнокрад.
Профессор махнул.
- У нас таких Меншиковых – каждый второй чиновник. Слишком уж много у Меншикова внуков развелось, пора бы их всех на Сахалин отправить.
- А почему на Сахалин? – возмутился пристав и набычился, обидевшись за свой прекрасный край.
На Артёма никто не обращал внимания. Он открыл дверь и вышел за порог. Жандарм поймал его в дверях, завёл обратно, закрыл дверь на ключ и с ребяческим восторгом посмотрел на отца, ожидая похвалы. Пристав небрежно похвалил его.
Кучер недовольно пробурчал:
- Меня Рыбка во дворе ждёт. Мне надо на фабрику ехать.
Устин Петрович почесал затылок и рассудил:
- Ладно, иди вниз и не говори никому, что мы обыск делали. Если хоть слово скажешь мадам, я тебя посажу… на десять лет… нет, на пятьдесят… Я тебя на сто лет отправлю в шахту на Дуэ!
- За что? – нахмурился Артём.
- Найду за что. Был бы человек, а грехи всегда найдутся.
В общем, Артём, – молчи о том, что мы обыскивали комнаты, молчи! Ты меня понял?
- Так точно… Не понял…. Я служу мадам, и скажу ей, что вы бродили по её дому и рылись в её сундуках.
Устин покраснел и гневно зашептал:
- Ах, ты не понял меня? Так я объясню. Мы нашли у вас ворованное ожерелье. Я сейчас вас всех посажу за ограбление в особо крупных изумрудных размерах.
Кучер бесстрастно уточнил:
- Это Вася взял. Он больной мальчик, не понимает, что делает.
- Раз он не понимает, то пойдёте в тюрьму вы с мадам, будете вдвоём одну тележку в шахте таскать.
Артём хмуро пояснил:
- А может, это кто-то другой спрятал сюда ожерелье. Может, это кто-то решил нас в тюрьму отправить, чтобы дом мадам захватить. Вот вы нас посадите, тут же жена Васи Ягода вернётся, мужа выгонит и будет здесь жить, поживать, добро мадам проедать. Вы Демьяна посадили, чуть не повесили, а потом выяснилось, что он не виноват. Верёвка-то оборвалась.
- Хм-м-м… ты меня прямо в раздумье ввел, - на минуту смешался пристав и следом радостно продолжил, - а у вас сундук пропал.
- А это преступление? – удивился кучер.
- Я смотрю, ты, Артём, очень умный стал, а раньше выглядел дурак-дураком. Запомни, пропавший сундук – это страшное преступление. Понял?
- Так точно… Не понял… Сундук старый был, сломанный и его выбросили.
- Кто выбросил?
- Не знаю, - пожал плечами Артём
- А мне кажется, ты хорошо знаешь, что мадам Золотко никогда ничего не выбрасывает! У неё в доме вещей на пол Александровска хватит. Всё, хватит спорить! Антошка, отведи его и Васю в любую комнату на втором этаже и сторожи, как государственных преступников.
- Артём вскинулся.
- За что, ваше высокоблагородие, наказываете?
- Я тебя не наказываю. Я хочу, чтобы ты раньше времени не болтал. Антон, быстрее веди их в карцер.
- В карцер? – побледнев, переспросил кучер.
Вася отчего-то рассмеялся.
Углегорский опомнился:
- Тьфу ты, сказал в карцер по привычке… Отведи их, Антон Устинович, в кладовку. И не советую вам от меня убегать, поймаю – хуже будет.
Антон вывел поникшего Артёма и весёлого Васю из комнаты.
***60 глава
Алексей Платонович сел к столу, взглянул на неоконченную рукопись книги и, желая быстрее закончить это загадочное убийственное дело, деловито предложил:
- Нам надо составить план поимки преступника. Садитесь, господа.
Екатерина быстро присела на кровать у печки и упрямо заявила, что не уйдёт. Устин Петрович с усталым видом плюхнулся за стол и запротестовал:
- Какой план? Я сейчас всех арестую и делу конец. Только я не знаю, кого из Золотко брать под стражу: Васю или его маму? Наверное, я обоих посажу на всякий случай, и Артёма прихвачу. А там разберёмся.
- Их пока не за что арестовывать. Как вы докажете, что они совершили преступление? – пробасил профессор.
- Один сундук пропал и украденное ожерелье – в их доме, в другом сундуке.
- Это не доказательства. Виктория скажет, что сундук развалился, и она его выбросила, а ожерелье лежит в моей комнате. Я недавно перебрался с прежних апартаментов сюда.
- А что делать? Может, и правда, они не виноваты. А кто тогда виноват? – развёл руками пристав и задумчиво продолжил: - Что у нас есть? Пропал старый сундук, в шкатулке лежит опасная мужская бритва – больше ничего преступного мы не нашли. А можно ли назвать преступным сундук и бритву? Возможно, бритвой убили Серафима, а может, и не убили. Возможно, его уложили в сундук, а возможно, он ушёл в Николаевский скит. Хм-м-м… А может, мы вообще ерунду городим? А вы что думаете, профессор?
- Я пока ещё сам ничего не пойму. Но что-то мне подсказывает, что Серафима убили потому, что он пришёл неожиданно и увидел то, чего не должен был видеть.
- А что он мог увидеть у Виктории? Бритву? – спросил Углегорский.
- Не знаю, но что-то запретное.
- Если Серафим видел, что Виктория занимается контрабандой, так за это и убивать не стоит. Савва сам контрабандист. А вот мадам Виктория в этом никогда не была замечена и Артём тоже. Они всегда жили честно, а уж, поверьте мне, я всех контрабандистов в округе знаю. Даже знаю, что Хиросима иногда тоже балуется контрабандой. Втихаря от Золотко.
Княгиня наивно округлила глаза и возмущённо спросила:
- Если вы знаете, кто контрабандисты, почему их не арестовываете?
- Мадам Милорадова, вы в свой день рождения на стол бутылочку вина для гостей ставите? – сузил глаза пристав.
- Конечно, ставлю.
- Вот видите, мадам, вы ставите бутылочку: и на день рождения, и на Рождество, и на Пасху, и ещё на многие-многие праздники. Так почему мы должны в день рождения мятный чай пить. До меня был тут один правильный пристав Федосеев. Он почти всех спиртовиков пересадил, так его весь город возненавидел, и потом быстро пристрелили – выстрелили вечерком в окно, когда он мятный чай пил. А я ещё, мадам Милорадова, жить хочу, поэтому ловлю контрабандистов один раз в три месяца. Хотя меня и за это несколько раз пытались убить.
Я ведь вечерами боюсь из дома выходить, все ставни закрываю на запоры и двух злых собак, скрещенных с волками, держу. Они у меня не на цепи, а бегают вокруг дома. И Савву я садить не собираюсь. Я его посажу, а начальник тюрьмы выпустит, потому что Савва ему водку и ром который год поставляет. А потом Серебренников меня в ближайшее время работы лишит, а может, и жизни. А у меня девять сыновей. Я же не враг себе и им.
Алексей Платонович облокотился о стол и предложил:
- Давайте, Устин Петрович, думать, как вывести убийцу на чистую воду.
Мужчины задумались. Наступила тишина. Издали слышалось, как в другой комнате смеялись Вася и жандарм. В стекло билась и жужжала муха. Дятел в лесу долбил дерево.
Пристав повернулся к окну, подпёр подбородок рукой и прикрыл глаза. Его быстро сморило. После казни Демьяна на него всё время накатывал сонный дурман.
Алексей Платонович расстегнул бархатный синий жилет и стал считать под потолком сухие букеты. Он всё время сбивался со счёта. Через некоторое время Екатерина погладила свою перевязанную руку и задумчиво протянула:
- Не верится мне, что Виктория и Вася убийцы. А если их действительно кто-то желает упрятать в тюрьму и захватить их дом?
Мужчины промолчали. Пристав продолжал спать-думать с закрытыми глазами. Профессор встал, подошёл к окну и вперил взгляд в сияющее море, «разгуливающих» по морю китов и замершие рыбацкие лодки. Екатерина прилегла на мягкую лебяжью перину, утонула в ней, как в облаке, и стала думать, глядя на сухой букет ромашки. Рядом с ромашкой висела полынь, и княгине очень хотелось выбросить этот букет в окно.
Вася и жандарм продолжали тихо смеяться за стеной. Неожиданно Алексей Платонович повернулся, поправил накрахмаленный воротничок рубашки, натирающий шею, и тихо сказал:
- А если убийца – это «папа»? Я вспомнил, как Вася кричал: «Папа жив!» И именно этот папа бреет бороду в комнате Виктории.
Екатерина обрадовалась и села на кровати.
- А может, Виктория и Вася ни в чём не виноваты. Это папа - убийца!
Устин Петрович открыл глаза и вяло заинтересовался:
- Какой папа? Ну-ка расскажите мне про этого папу?
Профессор повторил:
- Отец парня утонул, когда ему было семь лет, сейчас ему двадцать. Значит, Васин папа утонул тринадцать лет назад. Но Вася кричал, что папа жив. А в комнате Виктории мы нашли мужскую бритву. Возможно, отец Васи жив, но по каким-то причинам прячется.
Пристав проснулся и оживился:
- Я понял! Серафим увидел этого папу и его убили. Возможно, этот папа и убил. Надо найти портрет мужа Виктории и убийца у меня в кармане, - пристав похлопал по выпуклому карману.
Профессор дополнил:
- Есть ещё другой вариант, а если чужой человек назвался Васе папой? И парень поверил ему. Ведь Вася сошёл с ума именно из-за того, что его родной папа утонул на его глазах.
Екатерина пояснила:
- Мужа Виктории звали Виктор Золотко.
- А я сейчас у Васи узнаю имя папы, который восстал из моря и бреет бороду, - Устин Петрович поднялся и потянулся.
Алексей Платонович остановил его:
- Я как-то пытался узнать имя этого папы, но Вася не сказал. Папа запретил говорить его имя, иначе он его убьёт. И Золотко держит слово.
Пристав опять сел и отрезал:
- Значит, оба Золотко не виноваты. Папа - это мужчина, не может же Вася называть папой женщину.
Екатерина учтиво дополнила:
- Женщину тоже не будем откидывать. Возможно, какая-то женщина назвалась ему именем Папа. Есть же имена: Ягода и Весна, а почему женщина не может назвать себя Папой. Тем более, Васе можно назваться как угодно. Я могу сказать, что меня зовут Табуретка и он будет называть меня мадам Табуретка.
Алексей Платонович задумчиво провёл рукой по бороде и добавил:
- А ведь тот, кто назвался Васе папой, поступил очень хитро. Вася любил папу и до сих пор его ищет. И назвавшись папой, этот человек может заставить Васю делать всё, что угодно. Я поддерживаю княгиню: не исключено, что Папа может быть женщиной.
Пристав не согласился:
- Я думаю, Вася не такой уж дурак, чтобы называть Папой женщину.
Княгиня фыркнула:
- А вы недавно доказывали, что Вася полный дурак.
- Я и сейчас скажу, что он дурак, но бабу называть папой не будет. Кто же папа Васи? Хиросима? Артём? Савва? Сергей? Тихомир? Егор? Михаил? Гавриил? Ох, сколько их много. Они все здесь, как одна семья живут. Это после первого апреля их дружба немного поостыла. А раньше они все жили-дружили, не разлей вода.
И где мы будем этого папу искать? Серафим, Ангелина и Зинаида убиты, каким-то Папой, и никакой зацепки. Я привык так: убили и всё на виду, – или кто-то видел душегуба на месте преступления, или он пошёл продавать вещи убитого, а ростовщики мне тут же сообщили. А такого скользкого гада я в первый раз вижу. Убивает как-то подло, не по-честному. Наверное, это приезжий. Наши-то простенько убивают, без всяких затей.
Профессор бесстрастно сообщил:
- Нам надо придумать какую-то ловушку для убийцы.
- Яму выкопать что ли? – усмехнулся пристав.
- Нет, не яму. Надо придумать что-то такое, чтобы убийце пришлось действовать под вашим недрёманным полицейским оком. Надо, чтобы преступник разоблачил себя сам. Давайте думать, какую ловушку мы ему устроим.
В комнате наступила тишина. Слышно было, как где-то скреблась мышь. На первом этаже упало что-то тяжёлое, все невольно вздрогнули и прислушались. Вновь наступила тишина… Дятел долбил и долбил дерево. В форточку залетела поздняя бабочка крапивница и запорхала над кроватью около трубы.
Екатерина полюбовалась её полётом и грустно пробормотала:
- Наверное, это Виктория пришла из бани. Надеюсь, она не сильно ушиблась, - немного помедлив, княгиня еле слышно предложила: - Я придумала ловушку. Вечером скажем всей улице, что мы с мужем нашли убийцу и завтра сообщим его имя полиции. Убийца придёт к нам ночью, а вы, Устин Петрович, со своими жандармами его поймаете.
Профессор сложил руки на груди и недовольно возразил:
- Я не собираюсь служить приманкой для убийцы. Я ещё не забыл, мадам, тот случай, когда по вашей прихоти мы с приставом никак не могли вылезти из шифоньера, и тогда убийца мог нас запросто перестрелять, как куропаток. Чудо, что мы спаслись.
- Но он же не перестрелял, - возмутилась Екатерина. - Я вас тогда спасла своим метким выстрелом. Ведь пистолет лежал в моём декольте не зря. А если вы, профессор Милорадов, трус и не желаете помогать полиции, тогда я буду служить ловушкой! Положу в декольте пистолет и буду ждать убийцу. Он от меня не уйдёт, – храбро заявила княгиня, и прижала больную ноющую руку к печке.
Устин Петрович снисходительно улыбнулся:
- Этот вечер, мадам, станет для вас последним. Хоть вы и меткий стрелок, но и на Длинной улице не растяпы живут. Тут все рыбаки и охотники, у всех есть ружья и все меткие стрелки. Хм-м-м… Хотя, если вы желаете быть подсадной уткой, то можно и попробовать…
Княгиня радостно улыбнулась.
- Я согласна послужить справедливости и закону! Даже с больной рукой. Левой я тоже хорошо стреляю, хотя и похуже, чем правой. Я согласна!
- Я тоже, - согласился пристав.
Профессор грубовато отрезал:
- Зато я против. Обойдёмся без подсадных уток. Будем думать дальше.
Пристав начал разглядывать бабочку. Потом большую изумрудную муху, жужжащую на стекле. Муха пыталась выбраться на волю, не понимая того, что скоро замёрзнет на этой осенней воле. Профессор сосредоточил свой взгляд на одиноком облаке, похожем на огромного кита, застывшего над синим морем. Княгиня достала из декольте изумрудное ожерелье, повертела его на фоне окна, полюбовалась зелёным сиянием в глубине камня, и опять положила сокровище в декольте. Согретые телом изумруды приятно грели грудь и душу. Лицо озарилась радостной, какой-то загадочной, чарующей улыбкой и, если бы кто из родственников видел её в этот час, он бы уверенно сказал, что княгиня Екатерина – вылитая бабка Мария.
Алексей Платонович поднял указательный палец вверх и сказал:
- Мы сделаем вот что. Сообщим всем в этом доме, но каждому в отдельности и под великим секретом, что Цветана вернулась на Сахалин. У неё закончились деньги и она желает получить ещё – очень много денег. Ждать она будет эти деньги… хм-м-м… Где же будет ждать? Устин Петрович, вы лучше знаете Александровск, подскажите нам, где лучше сделать ловушку? Дом должен быть пустой, или хозяин надолго уехал из него; вокруг дома должно быть укрытие, чтобы полиция могла спрятаться. Убийца пойдёт, скорее всего, к Цветане, чтобы убить, и тут вы его поймаете.
- Хм-м-м… А может, просто встреча в кустах? Около полицейского участка такие заросли, слона можно спрятать. И ходить далеко не надо.
Княгиня возмущённо взмахнула перевязанной рукой.
- Вы бы ещё, Устин Петрович, предложили, чтобы убийца сразу пришёл в ваш кабинет.
- Это было бы хорошо, - мечтательно протянул пристав и через две секунды деловито продолжил: - А, может, в лесу на поляне? Или на берегу? Между валунами можно тоже хорошо спрятаться.
Профессор покачал головой.
- Не пойдёт. Ведь Цветаны у нас нет. Кого мы посадим на поляну или к валуну? Весну? Или бабушку Снежану? А потом, представьте себе: убийца придёт на поляну, и вы его схватите. И что дальше? «Папа» скажет, что пошёл в лес с ножом грибы собирать, или шёл на охоту с ружьём. Тут надо другое придумать. Преступник должен войти в чужое незнакомое помещение с ножом или ружьём. И хорошо бы в тёмный угол куклу посадить. Можно надеть на соломенное чучело женское платье, платок и посадить спиной к двери, чтобы убийца успел что-то сказать фальшивой Цветане. Тогда ему уже не отвертеться.
Пристав с радостной улыбкой дополнил:
- Ещё лучше, если убийца выстрелит в это чучело или попытается куклу убить ножом. А мы подождём убийственного конца соломенной куклы и тогда схватим.
- Чудесно, - воскликнула Екатерина. – Теперь самое главное – найти пустое помещение.
Углегорский поморщился.
- У нас таких помещений нет. Если бы у нас стояла пустая собачья будка, то и в неё бы поселенцы вселились. У нас бывает в одном доме по две-три семьи живут. А многие ещё усыновляют одиноких стариков, как приёмных детей, чтобы казённую пенсию получить. Вот вчера пришёл Титов Игорь, сорока двух лет, усыновлять восьмидесятилетнего старца Петра Барнаулова.
- И вы дали согласие на усыновление? – поразилась Екатерина.
- Конечно. Тут это обычное дело. Какая разница, что старый, что малый, на улицу их не выкинешь. Вы думаете, здесь дом построить легко. У наших поселенцев лошадей мало, у многих и вовсе нет. Офицеры своих не дадут и под расстрелом, поэтому часто бревна волоком на себе таскают из леса. Пока дом построишь, все здоровье угробишь.
Профессор задумчиво протянул:
- А если это сделать на фабрике Золотко? Там полно укрытий, всё бочками уставлено и валуны рядом вразброс, и кусты есть.
Устин Петрович отрицательно покачал головой.
- Не выйдет. Фабрика закрыта на замок, ключ висит на груди мадам Золотко, в сторожке сторож Яков живёт, у сторожки злобная Селёдка. Якубович – старый солдат, он ни за что не уйдёт с поста, а если уйдёт, то свою Селёдку оставит сторожить фабрику… Хотя, может, забрать его в каталажку? Вместе с Селёдкой. За что же его забрать? За то, что он… хм-м-м… Ладно, заберу, а потом придумаю за что. А можно и не придумывать, скажу, что ошибся. Признал в нём того, кто украл в порту бочку кеты у купца Копылова… А утром дам Якубовичу конфискованную бутылку спирта, и он ещё благодарить меня будет, что я его посадил. Бабка Настя у него все бутылки отбирает. Всё, решено, будем ловить Папу в сторожке!
Княгиня вскинулась.
- Ой, мы забыли самое главное! А если в бочке с рыбой была не Зинаида, а Цветана? Косынка-то ведь её. Тогда убийца нам не поверит. Он же знает, что убил Цветану. Я почему-то не очень верю Артёму.
Пристав отмахнулся, достал часы-луковицу и, прищурив глаза, посмотрел на циферблат:
- В бочке была Зинаида, Савва сам признался. Сейчас четыре часа, в шесть начнём кабана загонять. Значит, мне надо за два часа успеть самое главное: посадить сторожа с Селёдкой в каталажку, сделать куклу, спрятать жандармов, и в шесть будем ждать Папу. А то во тьме у фабрики мы и слона не увидим.
Профессор подсказал:
- Самое главное, надо придумать, кто будет говорить домочадцам, что Цветана приплыла и ждёт деньги в сторожке. Этому человеку должны поверить. Будет странно, если это буду говорить я или княгиня.
- Хм-м-м… Я поручу сообщить эту новость всем по секрету поселянку Шипицину из Рыбачьего посёлка. Она дружила с Цветаной и ей все поверят.
Екатерина спросила:
- А она не выдаст?
- А я пошлю к ней семилетнего мальчишку, своего сына Илью. Будто бы это сама Цветана послала к ней мальчишку сказать, что Шипицина должна пойти в дом Золотко и сказать всем по отдельности: «Несите деньги».
Профессор пробасил:
- Кстати, Артема отпустите. Скажите, что ошиблись адресом и уже нашли убийцу – это поселянин Мартышкин или Ножиков.
- Вы думаете, Артёма надо отпустить? – удивился пристав.
- Думаю, лучше отпустить. Его исчезновение может вызвать переполох, а вам этого не надо.
- А если он расскажет мадам Золотоко, что мы обыскивали дом?
- А вы скажите, что сундук – это отговорка, на самом деле искали печатный станок для фальшивых денег. Мол, кто-то направил вас сюда. А теперь мадам Золотко вне подозрений. И ещё, Шипицина должна сообщить эту новость домочадцам только тогда, когда у вас всё будет готово и вы спрячетесь. Чтобы Папе уже было некогда раздумывать о каких-то нестыковках, а надо было срочно мчаться к Цветане.
Пристав резво встал и пошёл к выходу. По дороге он представил, как будет расставлять жандармов, расстроился и повернулся к профессору.
- Алексей Платонович, а может, вы тоже пойдёте с нами ловить? Поможете нам своими профессорскими указаниями.
- Нет, я лучше буду заниматься своей писарской работой. Думаю, у полиции ловля преступника получится лучше, - отказался Алексей Платонович и взял в руки чистый листок.
- Хм-м-м… А у меня людей мало. Посчитайте: я, Антошка и Андрюшка. Всего два жандарма – это мои сыновья, одному шестнадцать, другому семнадцать. Они ещё зелёные, необстрелянные, и получается: на поле боя - один я.
- А где ваши остальные жандармы? – удивлённо спросил Алексей Платонович.
Пристав развёл руками.
- Козырев уехал к тёще на именины в Поронай на неделю. Нелидов заболел с похмелья – встать с постели не может, Гуревич дом строил, ногу подвернул, а Пашка Рошаль уехал на три дня на рыбалку. Жалованье копейки, а ему тоже надо четверых деток кормить. Я же не знал, что мы будем сегодня преступника ловить, а то бы никого не отпустил.
- И это вся полиция Александровска?
- Нас всего шесть человек и ещё есть шесть начальников – они за нашей службой следят и ругают нас раз в неделю по пятницам.
Но начальство с собой на ловлю преступника не возьмёшь. От них никакого толку.
- Шесть человек полицейских на весь Александровск! А если что серьёзное случится? Вы же вшестером не справитесь.
- Как не справимся, справимся. У нас гарнизон солдат есть. Если надо мы их к делу всегда призываем. Они только недавно беглого каторжника ловили. Ловили спустя рукава, больше ягоду да грибы собирали.
- А почему вы сейчас солдат не позовёте? Возьмите человек шесть солдат, вам хватит.
- Не могу взять, не успею. Сначала я должен пойти в контору и договориться с моим начальством, чтобы они договорились с гарнизонным начальством, а гарнизонное начальство, может, тоже ускакало на блины к тёще или уехало к какой-нибудь мадам в Дуэ чай пить. Таким образом, три дня или неделя пройдёт, а нам надо всё сегодня завершить, в ближайшие часы. Завтра уже весь город будет знать, что мы тут искали и что нашли. Так вы, профессор, пойдёте с нами? Покорнейше прошу помочь бедным полицейским.
Профессор долго смотрел на несчастного пристава и машинально слаживал белый шероховатый листок вдвое, вчетверо, вшестеро, в восьмерик…
Устин Петрович изо всех сил строил на лице несчастное, безысходное выражение и тяжко громко вздыхал, ощупывая в кармане холодную гладкую сталь допотопного пистолета.
Листок уже не слаживался. Алексей Платонович положил кругляш на стол и сдался:
- Раз такое дело, придётся пойти.
Княгиня обрадовалась:
- Я тоже пойду с вами!
- Нет! – одновременно вскрикнули пристав и профессор.
Устин Петрович подошёл к княгине и отрезал:
- Во-первых, уважаемая мадам Милорадова – вы, так сказать однорукая. Во-вторых, мы будем сидеть на берегу, где ветер, сырость и холод. Вы замёрзнете, простынете, помрёте и до Рязани не доплывёте. Лучше сидите дома, запритесь на семь засовов, никому не открывайте, и пистолет держите под рукой… то есть в декольте. Папа уже убил троих, а вы рискуете быть четвёртой.
Пристав стремительно вышел и тихо закрыл дверь. Профессор сел к столу, взял чистый лист, обмакнул перо в чернильницу, и перо заскрипело по бумаге.
Княгиня с гордым, независимым видом прошла несколько кругов по комнате, приблизилась к окну, посмотрела на море, валуны, чайки, Золотую скалу, поправила каштановый локон, грустно посмотрела на свою грубо перебинтованную руку, погладила её, как ребёнка, печально вздохнула и ушла.
61 глава
Всё было готово.
Сторож Якубович сидел в каталажке, вместе со своей злобной Селёдкой. А если сказать точнее, то сторож и собака не сидели, а спали. А что ещё можно было делать в маленьком тихом полутёмном помещении, где вся мебель состояла из двух пар плохо оструганных нар по обе стороны стены. При появлении поселенца с собакой тихая мрачная каталажка ожила. Она заполнилась живыми звуками, ароматами свежей водки, лука и огурца.
Сторож как всегда спал крепко и шумно: храпел с посвистами и причмокиванием. Селёдка спала более чутко. Она слышала за деревянной стеной тихий голос знакомого жандарма, который привёл их в эту большую деревянную будку, и ругань вздорной крикливой тётки Олеси. Но и сквозь громкий голос Олеси собака слышала отдалённый шум моря и крик чаек. Селёдка не любила моря и никак не могла понять, почему хозяин любит эту бескрайнюю страшную бездну, по которой нельзя ходить.
Вспомнив о том, как её в детстве чуть не утащила огромная волна, лапы Селёдки непроизвольно вздрогнули, а морда оскалилась…
Скромная, тихая, полная, сероглазая поселянка Валентина Шипицына, получившая срок за убийство свекровки, уже пила чай с блинами и раздумывала о том, всем ли она сообщила о приезде Цветаны. Незнакомый десятилетний мальчишка строго-настрого предупредил, чтобы она сообщила это известие только домочадцам мадам Золотко, обязательно всем по отдельности и никому больше.
Но Валентина не смогла удержаться и по секрету рассказала о приезде Цветаны всем женщинам Фальшивой слободки. Не сообщила она эту радостную новость только бабушке Снежане.
Шипицына прекрасно знала, как ненавидела Цветана свекровку, а Снежана – невестку. Валентина тоже когда-то ненавидела свою свекровку… Теперь у неё не было свекровки. Писарь Сотников был сиротой, и Валентина была счастлива.
Она съела пятый блин, отодвинула цветастую ситцевую занавеску и долго смотрела на большой кружевной золотой дом мадам Золотко, высившийся на холме, как картинка.
Занавеска опустилась и Валентина то ли печально, то ли радостно вздохнула. Скоро должна была прийти Цветана с деньгами и захватывающим рассказом, как она весело погуляла в Черногории. Почему Цветана приехала за деньгами к мадам Золотко, Валентина не задумывалась. Закончились деньги, вот и приплыла. Получит и уплывёт обратно. А может, и не уплывёт. Ведь теперь её дочь Ягода – жена богатого купца Василия Золотко. И хоть Ягода куда-то исчезла, но она может появиться в любой момент. А вдруг с Васей что-нибудь случится…
Все было готово и в маленькой низенькой полупустой сторожке, в которой из мебели были только длинная широкая деревянная, почерневшая от времени лавка, грязный стол, покрытый серебристой чешуёй, и четыре некрашеных сундука с солью. Соли в сундуках давно не было.
На лавке, прислонясь к печурке, спиной к двери сидела соломенная кукла, сделанная жандармами из облезлой метлы, рваного мешка, ситцевого красного сарафана и цветастого платка, найденного в сундуке мадам Золотко.
Было еще светло, но в сторожке стояла тьма. Пристав сам лично плотно закрыл ставни, чтобы кукла больше походила на живую женщину.
Над фабрикой летали глазастые, крикливые чайки. У берега плавали несколько сельдиевых акул, и их мокрые спины и плавники стального цвета виднелись ясно и отчётливо. Монотонно вздыхал прибой. Солнце опускалось к горизонту, и яркие солнечные краски менялись на тусклые, приглушённые. Край горизонта окрасился в золотистый цвет. Очертания вытянутых, рыхлых золотистых облаков быстро темнели.
Пристав, профессор и два юных жандарма в длинных не по росту солдатских шинелях уже заняли свои скрытые позиции. А всего лишь полчаса назад Устин Петрович, почувствовавший себя фельдмаршалом Кутузовым перед Бородинской битвой, гонял своих сыновей и писателя Милорадова то к валунам, то к кустам, то к просолённым бочкам, меняя диспозицию несколько раз.
Устин перемещал помощников, как оловянных солдатиков, но в отличие от стойких прямолинейных солдатиков, им приходилось перемещаться, согнувшись в три погибели, чтобы не обнаруживать своего присутствия. Во время этих перетасовок профессор чуть не потерял свой пистолет, а жандарм Антон, чуть не сломал дедушкино ружьё, ударив его о валун так, что раздался деревянный треск.
И теперь Алексей Платонович, сидя за старыми бочками на холодных камнях, с содроганием вспоминал эту экзекуцию. Впрочем, возможной причиной этого содрогания был отвратительный селёдочный запах, исходивший от бочек. И даже свежий морской ветерок, смело летавший над побережьем, не мог развеять это рыбное амбре под носом профессора.
Время Икс приближалось. Кукла Цветана у холодной печки бесстрашно ожидала Папу. Пристав, профессор и жандармы с внутренней дрожью ожидали преступника. Чем ближе подходило время, тем сильнее колотилось сердце Устина Петровича. Иногда ему казалось, что оно сейчас выпрыгнет из груди.
Пристав переживал вдвойне. Первое его опасение было, – благополучно ли пройдёт операция по поимке преступника: ему не хотелось потерять сыновей. Второе переживание: как бы ему самому не оказаться в смешном положении. Вдруг этот профессор всё перепутал: никакого Папы не существует, и убийца живёт не на улице Длинной, а, например, на Писарской, там где живёт доктор Корсаков. Именно поэтому пристав не пошёл в гарнизон брать солдат для засады.
Устин Петрович мог спокойно обойти все чиновные преграды и договориться с Бек-Карачаевым о выделении ему солдат для важного полицейского задания, но боязнь опозориться перед всем Александровском и перед своим начальством заставила его поосторожничать.
Если всё пойдёт не так, то никто ничего и не узнает. Сыновья-жандармы будут молчать, и профессор не из болтливых. К тому же, он скоро навсегда уедет с Сахалина.
Углегорский переживал и трясся от холода: и душевного, и природного. Дело шло к вечеру, ветер становился всё холоднее, морская сырость заползала под кожаный плащ и под два свитера из овечьей шерсти, связанные его женой долгими зимними сахалинскими вечерами.
Андрей не переживал, в силу своей юности и веры в то, что папа сделает всё, как надо. Он положил старинное ружьё на камни подле себя, с улыбкой посмотрел на трепетавшие под ветром жёлтые осенние листья и мечтал. Ему ясно виделось, как прекрасная девица Весна бросает своего придурка Егора и начинает бегать за ним. Убегать Андрей, конечно же, не собирался.
Антон, притаившийся за высоким серым валуном, положил пистолет в карман и усиленно бил кулаком по камню. Юный жандарм упорно отрабатывал полицейский удар и тоже мечтал о Весне. Удар получался особенно сильным, когда он представлял, что это не валун, а грудь Егора Рыбакова. Рука жандарма скоро онемела и он расстроился. Впереди была поимка преступника. А он еле шевелил рукой....
Время шло. За бочками три раза тревожно крикнула чайка-человек. Пристав сообщил людям в засаде - наступило шесть часов. Примерно в это время должен был прийти Папа. От птичьего крика пристава все встрепенулись и вперились глазами в приоткрытую дверь избушки. Все напряжённо ждали…
Время шло, никто не появлялся. Небо теряло ясность, солнце всё быстрее падало к горизонту. Профессор, прячась за бочками, переполз к приставу и прошептал:
- А если он придёт в темноте. Вы взяли керосиновый фонарь? Мы его поставим в угол избушки или под стол и тогда будем всё видеть через окно.
Пристав хлопнул себя по лбу.
- Ох, а я и не подумал. Предполагал, что до темна его схватим.
- Скоро стемнеет. Пошлите сына за фонарём в Рыбачью слободу. Он успеет принести фонарь.
Пристав выглянул из-за валуна, огляделся и простонал - к нему полз Антошка. Жандарм полз, почти не скрываясь. Отец сделал зверское лицо и замахал руками: быстрее сюда. Антон вскочил, побежал к отцу, упал за бочки и, задыхаясь, прошептал:
- Батя, я уже замёрз. Скоро Папа придёт? Может, он уже не придёт?
- Будем сидеть до посинения, - грозно прошептал Устин Петрович.
- Так я же замёрзну, - тихо заныл Антон.
- Замёрзнешь, тогда я тебя уволю, - пригрозил папа-пристав.
- Я плохо оделся. Я не знал, что будет так холодно, - поёжился сын.
- Я тебе говорил одеваться теплее, дурень. Ты думал – на службе будешь целыми днями в конторе у печки сидеть и с каторжанками лясы точить. А где твоё ружьё?
- Там осталось. Я сейчас обратно пойду, - махнул рукой Антошка.
- Оставил ружьё! Ну, я тебе вечером дома покажу Кузькину мать, такой-сякой жандарм Углегорский. А сейчас ползи в Рыбачью слободку и возьми у бабки Саши фонарь. И быстрее – обратно.
- Все время ползти? Да я так до утра до вас не доползу,- недовольно протянул жандарм.
- Дурак! Отползи немного, чтобы тебя не было видно около сторожки, а потом беги. Будешь возвращаться, за двадцать метров от избушки опять ползи и прячься за камнями. И фонарь не разбей.
- А как мне ползти с фонарём? Я же стекло разобью.
- А ты не разбивай. Разобьёшь – уволю. А на твоё место Вовку возьму. Он бойчее тебя.
- Опять Вовка, - возмутился Антошка.
- Хватит болтать, жандарм Углегорский, ползи быстрее и спички не забудь, а то мои, наверно, отсырели.
Антон, пригнувшись, побежал к гряде валунов. Следом за ним к отцу приполз Андрей. Он сел за бочками и громко пробасил:
- Батя, я замёрз, как цуцик. Давай будем Папу в сторожке ждать.
- Тише! Ты ещё заори на весь берег.
Андрей прошептал:
- Я полз к вам и видел, что никого нет. Тут берег до Золотой скалы просматривается. Батя, пойдём в сторожку, там ветра нет, теплее.
- Ты что, совсем ополоумел? Зайдёт этот Папа с ружьем и всех нас перестреляет. Живым останется только драный мешок с травой. И потом, ты где там собрался прятаться? В печке? Или в сундуке? В сторожке пусто-голо, как в поле. А где твой пистолет?
- Тута, - Андрей похлопал рукой по карману шинели и жалобно продолжил: - Есть хочется.
- Я сказал вам взять сухари. Теперь будешь знать: идёшь на час, бери сухарей на три дня, - прошептал папа-пристав и достал из кармана сухарик. - Вот возьми, замори червячка. Ползи обратно и запомни: три раза крикну чайкой, беги к сторожке, но аккуратно, а то пристрелят, как утку.
Углегорский в который раз подумал, что, может, напрасно взял в полицию своих сыновей. Ведь могут пристрелить. Ему самому пока везло, но вот повезет ли им. Из задумчивости его вывел профессор, смотревший на небо, как на часы:
- Скоро стемнеет. Значит, во тьме будем слушать, как скрипнет дверь. Я заметил, она скрипит.
Время шло. Золотой закат позеленел. Огромная стая чаек всё так же носилась над фабрикой. Чайки садились на бочки и чёрным хищным взором осматривали съёжившихся людей. Самые смелые пытались сесть на головы в надежде, что кто-то из них покинул сей земной рай.
К сумеркам на фабрику прибежало несколько собак с Рыбачьей слободки в надежде поживиться рыбой. Но сегодня ничего не было. Собаки издали осмотрели странных, скрючившихся людей. Одна из собак, маленькая рыжая коротконогая дворняжка с наивными добрыми карими глазами, подбежала к профессору и лизнула его холодную руку. Он погладил её по голове, и дворняжка радостно гавкнула.
Край багряного солнца на краткое время зацепился за позеленевшее море. Ветер неожиданно стих. Чайки шумно улетели, и в наступившей тишине особенно ясно был слышен прилив. На горизонте и в небе начал разбухать молочный туман. Он всё больше и больше заволакивал побережье, принося ещё большую сырость и холод. На скале загорелся маяк, но его свет еле виднелся сквозь молочную завесу.
Антон всё не возвращался, и задумавшийся пристав, в дополнение к старым страхам, стал переживать за него. Сырость и холод вползали под одежду и в душу. Профессор пробрался к приставу и дрожащим от холода голосом прошептал:
- Придётся нам подползти как можно ближе к сторожке. Иначе из-за тумана мы ничего не увидим.
-Там негде прятаться.
- Туман все гуще. Он нас спрячет и за маленьким укрытием.
- Ладно, тогда ползите вон к тем бочкам.
- По-моему, это слишком далеко.
- Кто тут командир, я или вы? Мне лучше знать, как надо прятаться. Я двадцать лет уже прячусь. Вот когда будете профессором по пряткам, тогда я вас буду слушать, - недовольно пробурчал пристав.
Профессор немного обиделся, но подавил обиду и сквозь неодобрение принял правоту Углегорского. Всё же ему, писателю, никогда не приходилось сидеть в засаде. А пристав на этом собаку съел.
- Слушайте внимательно: как я крикну чайкой, бегите к сторожке, но осторожно, а то пристрелят.
Помедлив, Алексей Платонович прошептал:
- Ночью крик чайки будет выглядеть странным, может, лучше ночью кричать филином.
- Я не умею кричать филином, и филин в тумане не летает.
- Я умею кричать филином, поэтому ему придётся летать и кричать в тумане. Будем надеяться, что Папа про филинов ничего не знает.
- У нас все это знают, даже малые дети.
- Хм-м-м… Значит, будем ориентироваться на скрип двери. Услышим скрип и закроем дверь на замок. А где у нас замок?
Пристав простонал:
- На окне в сторожке!
- А чем будем закрывать дверь? Спинами? А если он придёт с ружьём?
- Сейчас сбегаю за замком, - пристав привстал, чтобы идти в сторожку.
- Стойте! Он может прийти в любой момент. Придётся потом придвинуть к двери ближайшую бочку.
- Как вы думаете, кто этот Папа? – спросил пристав.
- Моё предположение настолько странное, что я не хочу говорить о нём заранее. Вы всё равно не поверите.
- Боитесь выглядеть смешныи, если не угадаете убийцу?
- Хм-м-м… Возможно и так. Честно говоря, я и сам полностью не уверен, поэтому не хочу заранее говорить.
В полутьме послышался железный лязг. Пристав с профессором вскинулись и посмотрели в ту сторону. Из клочковатого тумана появился жандарм Антон с керосиновой лампой. Он шёл, чуть пригнувшись, и пристав зло прошептал:
- Ложись!
- Тогда я лампу разобью. Не могу же я её по камням волочь, – проворчал Антон.
Жандарм зашёл за бочки и сел.
Устин Петрович прошипел:
- Ты где так долго был?
- Бабка Саша не выпускала. Заставила меня горячих пирожков поесть.
- Я тебя уволю с этими пирожками. Может, нас уже тут убивают, а ты пирожки трескаешь.
- А я в окно смотрел. Никто к фабрике не шёл. А пирожки были вкусные: с печёнкой и с капустой, - жандарм невольно облизнулся.
- А почему нам не принёс?
- Я они кончились.
- Тогда в следующее жалованье на тебе деньги закончатся. Вспомнишь ещё эти пирожки, - пригрозил пристав и продолжил, - давай фонарь и ползи на место.
Тьма захватила всё пространство. Уже не было видно ни моря, ни фабрику, хотя она была в десяти метрах от сторожки. Но маяк продолжал каким-то непостижимым образом светить слабым, еле видимым огоньком, но светить. И затаившиеся, замёрзшие люди постоянно обращали свои взгляды на светлый луч, словно он был маяком не только для кораблей, но и для них.
Тьма… Туман… Холод… Голод… Хотелось выпить горячего чая, вскочить и начать двигаться. Но приходилась двигаться, не выползая из укрытий…
Первым не выдержал пристав. Он добежал, согнувшись в три погибели, до профессора и прошептал:
- Папа, наверно, не придёт. А может, его и нет в сахалинской природе.
- Придёт, - не очень уверенно протянул Алексей Платонович.
- Не придёт. Уже четыре часа прошло, а Цветана назначила встречу в шесть. Мы уходим. Я не хочу замёрзнуть в пяти шагах от своего дома.
- Давайте ещё час подождём и пойдём по домам.
- Нет. Я не хочу зря мёрзнуть. Пойдёмте по домам.
- Я буду ждать.
- Вы замёрзнете…
- За час-два не замёрзну.
- Ну и чёрт с вами. Сидите и замерзайте. Всё равно никто не придёт.
Пристав тихо позвал жандармов и все трое растворились в тумане. Некоторое время в темноте слышались их тихие шаги, шум мелких камней, потом наступила тишина. Шум моря убаюкивал.
«Шу-шу-шу- сплюу-у-у-у…» - шептала волна, и профессор невольно задремал.
В тумане послышались шаги. Профессор очнулся и выглянул из-за бочки. Шаги быстро приближались. Шло несколько человек. Они нисколько не таились, слышался их невнятный тихий разговор. Неожиданно из тумана показался пристав с жандармами и тихо, простужено сказал в нос:
- Мы решили вернуться. Ещё немного покараулим. Ждём час и уходим. Скажите спасибо Антошке. Это его первое полицейское задание, и он уговорил нас вернуться.
- Спасибо, Антон, ты хороший жандарм, - сквозь зябкую дрожь улыбнулся Алексей Платонович.
Второй жандарм, Андрей, поёжился и недовольно проворчал:
- Я тебе завтра, Антоха, дам в лоб. Если я завтра заболею и помру, то я тебе точно морду набью.
- Молчать! По местам! – по привычке во весь голос крикнул отец, и вскоре три сгорбленные тени растворились в тумане.
Море продолжало убаюкивать, но на берегу стало как будто теплее. Алексей Платонович привалился спиной к бочке, сжался и неожиданно для себя опять уснул…
В кромешной тьме послышались шуршащие шаги человека. Незнакомец поскользнулся на влажных камнях, упал и зло, хрипло чертыхнулся. Шаги приближались… Казалось, он идет прямо к бочкам. Алексей Платонович встрепенулся от сна и прислушался. Человек ещё раз упал и что-то сказал. Как профессор ни напрягал слух, угадать чей это голос - не смог.
Алексей Платонович передумал предупреждать полицию криком филина. Крик наверняка спугнет преступника, а его шаги и так хорошо слышны. Если пристав и жандармы не спят, то они отлично всё слышат. Маяк давно потонул в тумане. Ни одного огонька не было видно в чёрной бездне. И профессор удивлялся, как этот человек ориентируется в полной темноте?
Человек-невидимка приближался, и вдруг остановился. Наступила тишина. Где он остановился, было непонятно. Алексей Платонович приподнялся и выглянул из-за бочки. Стоял такой туман, что даже избушка сторожа была не видна.
Послышался всплеск воды, словно в море что-то упало, и вновь наступила долгая тишина. Лишь море шепталось и плескало водой о берег. Все были на взводе и терялись в догадках. Где Папа? Что он делает? Может, он неслышно вошёл в сторожку? Или стоит, озирается по сторонам?
И что делать им? Ждать последующих шагов или нестись к сторожке.
У жандармов дрожали колени и руки. Пристав шумно дышал и сжимал кулаки. Профессор был зол: место, выбранное приставом, было неудачным. Выбежать отсюда к сторожке было трудно, придётся огибать много бочек, и перепрыгнуть их не удастся.
К Алексею Платоновичу беззвучно кинулась черная тень, и он, не успев взвести курок, откатился в сторону. Тень опустилась около него и дрожащим от страха голосом Антошки прошелестела:
- Дядя профессор, я с вами побегу! Не знаю куда бежать.
Бледное, искривлённое от страха лицо жандарма приблизилось к лицу Алексея Платоновича, и тот приложил палец к губам.
Жандарм так напугал его своим неожиданным появлением, что сердце заколотилось в бешеном прерывистом темпе.
Антон стучал зубами и сам пугался этого стука. Ему казалось, что где-то в темноте, рядом с ним, стучит костями скелет. Мальчишка встал на колени рядом с профессором и прижался к его руке. Профессор почувствовал крупную, почти животную дрожь, и эта дрожь невольно передалась ему…
62 глава
Алексей Платонович опять привстал, выглянул из-за бочки и замер. Вокруг по-прежнему стояла тьма. Неожиданно в кромешной тьме вспыхнул маленький огонек. Он быстро увеличивался, потом показались длинные языки пламени, послышался треск горящего дерева, словно перенасыщенная влажность не мешала огню пожирать избушку. И скоро огненный столб, рассыпающий тысячи искр, охватил чёрнеющую в огне сторожку.
Огромный костёр лишь немного осветил тьму. Плотный туман продолжал круговой стеной стоять около костра. На ряды бочек сыпались искры и валил удушающий дым. Около сторожки никого не было видно, словно дом загорелся сам по себе. Профессор подполз к бочкам, приподнялся и стал выискивать, слезящимися от дыма глазами человека-невидимку.
Неожиданно дым на короткое время поднялся верх, воздух немного очистился и он заметил около бочек, невдалеке от себя, чёрную неподвижную тень. Человек в чёрном плаще с капюшоном стоял спиной к нему и наблюдал за огнём.
Алексей Платонович взвёл курок и крикнул:
- Стоять! Полиция! Вы арестованы!
Следом за ним дико закричал пристав:
- Стоя-я-ять! Стреля-я-яю!
Дым неожиданно опустился на бочки. Тень метнулась в дымную полосу, и оттуда раздался неожтданный выстрел. Пуля со свистом пролетела около уха профессора. Он пригнулся и бросился следом за преступником. Краем глаза Алексей Платонович увидел пристава и жандарма Андрея, бегущих за ним.
Антон хотел вскочить с земли и бежать вместе со всеми, но полы его старенькой длинной шинели как будто приколотили гвоздями к камням, а ружьё примёрзло к руке. Из глаз жандарма полились непрошеные слёзы.
Андрей подлетел к брату, треснул его по шее и крикнул:
- Стреляй! У меня пистолет заклинило. Давай ружьё мне.
Андрей выхватил ружьё, передёрнул затвор и выстрелил в туман, именно туда, куда убежали отец и профессор. В ответ послышались выстрелы. Пошла беспорядочная пальба. Непонятно было кто, куда и в кого стреляет. Андрей кинулся с ружьём в туман.
Невидимый пристав во всё горло дико кричал:
- Стоять! Полиция за мной! Гарнизон в ружьё! Окружай!
От этого крика Антон словно ожил, вскочил и бросился бежать в туман, догонять Папу.
Алексей Платонович бежал, падал на скользкие камни, поднимался, снова бежал, и опять падал. Остановился он только тогда, когда забежал в море, и набежавшая холодная волна окатило его до колен. Брюки и ботинки мгновенно промокли. Он отступил на несколько шагов назад и огляделся. Вокруг стояла непроглядная тьма и даже свет горящей избушки не был виден. В сердце застыл безотчётный страх. Куда идти? В какую сторону? В этой темноте можно было взойти на скалу и грохнуться с неё.
Стрельба давно прекратилась, стояла тишина, и он зычным басом крикнул:
- Устин Петрович, где вы? Отзовитесь!
Слева послышался голос пристава:
- Я здесь. Сюда-а-а-а… Антошка! Андрюшка! Ко мне! Гарнизон ко мне! Солдаты ко мне!
Профессор вышел из тумана и приблизился к костру. Сторожка почти догорела, лишь слабые, изредка вспыхивающие языки пламени мерцали, освещая черный обгорелый остов. Совершенно мокрый пристав, без фуражки, без сапог и два мокрых грязных жандарма с угрюмыми лицами грели спины у догорающего пепелища.
Огненные сполохи затухающего костра освещали таинственным оранжевым светом юные бледные лица жандармов и склонённый к огню профиль пристава.
Жандарм Антон первый увидел Алексея Платоновича, потрогал мокрое, перемазанное водорослями сукно шинели и радостно сказал:
- Я за Папой долго бежал, но не поймал. Сто раз грохался на камни. Хорошее сукно - крепкое, я думал, всю шинель изорву.
Пристав присел на корточки и уныло пожаловался профессору:
- Я нашёл бутылку керосина на берегу. Вот почему сторожка, как факел, загорелась. Бутылка обычная водочная, такая в каждом доме есть. И где теперь этого Папу искать? Он сейчас домой прибежит, руки от керосина отмоет, переоденется в чистое и уплывёт в Японию или к папуасам, и ищи свищи его.
Замёрзший Алексей Платонович встал спиной к раскалённой избушке, энергично потёр мокрые руки и устало сказал:
- Зато теперь мы точно знаем, что Непомнящий не виновен.
- Придётся завтра его выпускать, - устало вздохнул Углегорский, и через секунду неожиданно громко скомандовал, - хватит загорать, пойдёмте быстрее к Золотко. Может, всё-таки там Папу поймаем.
Антошка радостно сказал:
- Хоть бы Папа по дороге ногу сломал, а мы его нашли!
- Я тебе сломаю, дурень. Ты как с отцом и приставом разговариваешь?
- Это я не о тебе, я о другом папе, - оправдывался смущённый жандарм.
- О другом? Ну ладно. Другой пусть ногу ломает.
Жандармы рассмеялись, а пристав приказал:
- Андрей, зажигай фонарь. А то я пока бегал в тумане, чуть не утонул. Забежал в море и провалился в какую-то яму. Фуражка уплыла, сапоги утонули, полное разорение нашей конторе.
Жандармы опять весело засмеялись, и Углегорский на них добродушно, по любовному, цыкнул.
63 глава
Мужчины вошли в туманный двор мадам Золотко. У входа в дом стоял керосиновый фонарь, тускло освещавший дубовую дверь и медную витую ручку. Профессор взглянул на окна. В доме светилось только одно окно – в столовой на первом этаже, окна гостиной княгини и спальни были темны, и он нахмурился.
Княгиня сидела в тёмной гостиной у окна, смотрела на ворота, переживала за Алексея Платоновича и куталась в пушистую оренбургскую шаль. Шли минуты, часы, разгорелся и догорел золотой закат, быстро стемнело, сгустился плотный туман, а Алёша всё не возвращался. Иногда Екатерина резко вставала, быстро спускалась вниз в столовую, наливала из самовара стакан горячего чая, выпивала его с мёдом и вновь возвращалась ждать.
Наконец во двор, затянутый туманом, вошли профессор, пристав, два жандарма, и Екатерина бросилась вниз.
Она увидела их, когда была уже на последней ступеньке и резко остановилась. Мужчины ввалились в дом мокрые, уставшие и подавленные. Екатерина посмотрела на мужа и расплакалась от счастья. Плач делал её лицо бледным, осунувшимся, измученным, и Алексей Платонович почувствовал глубокую, сильную, до ущемления сердца, жалость к ней. Он хотел подойти и обнять её, но к Екатерине подскочил юный жандарм Антон и принялся сбивчиво, захлёбываясь от восторга, рассказывать, как они ловили преступника. Княгиня посмотрела на жандарма счастливым, влюблённым взглядом, и профессор, нахмурившись, размашистым шагом пошёл в столовую. Екатерина увидела его удаляющуюся спину и разрыдалась ещё сильнее.
В столовой на подсвечнике горели три свечи. У самовара и тарелки горячих ванильных булочек сидели бабушка Снежана, Вася и кот Снежок. Снежок сидел на коленях у Снежаны и мурлыкал песенку. Няня увидела мокрого босого пристава, скинула на пол Снежка, встала и запричитала:
- Устин Петрович, вы что же, купались в море? Зачем же вы купались в одежде и в тумане. Вы же заблудиться могли, могли простыть и заболеть. Сами знаете, любая простуда – это болезнь на долгие годы. Так ещё моя бабушка Ксения говорила.
Пристав отмахнулся, скинул мокрый кожаный плащ на пол у дверей и плюхнулся на стул.
- Моя бабушка тоже говорила: Устинушка, сиди всю жизнь на печке в тепле и на улицу не ходи. Но не получилось сидеть. Снежана, полчаса назад кто-нибудь выходил из дома?
- Никто не выходил, а зачем вы спрашиваете? – удивилась бабушка и пошла к буфету за кружками для гостей.
Профессор и два жандарма прошли к столу. Екатерина остановилась в дверях со счастливой улыбкой на устах, и ещё больше укуталась в тёплую пушистую шаль, согревающую её как человеческое тепло.
Углегорский выпил глоток крепкого обжигающего мятного чая, решил не терять времени напрасно и наступать решительно:
- Снежана, а где Артём и Хиросима?
Снежана нахмурилась, пристально посмотрела на пристава и стукнула кулачком по столу:
- Хиросима куда-то исчез, я даже ужин сама без него готовила, а Артём давно спит у себя в каморке. Он рано ложится, ему рано вставать.
Пристав торопливо жадно доел булочку и повернулся к жандармам:
- Ведите сюда Артёма!
Антон отставил кружку, вскочил и услужливо, почтительно спросил:
- Хиросиму тоже вести?
- Ты что, дурак? Вот Бог наградил меня работничками. Ясно же как день - Хиросима сбежал. Веди Артёма. А Хиросиму мы завтра найдём – хоть из-под земли достанем.
Вася неожиданно громко засмеялся, и пристав с угрожающим видом склонился к нему.
- Вася покажи, где Папа? Сейчас же покажи Папу, а то я тебе покажу, где раки зимуют!
Парень отшатнулся от пристава, перестал смеяться и показал рукой в окно, в сторону моря.
Снежана встряла в разговор:
- Устин Петрович, его папа давно утонул.
Углегорский отмахнулся и переспросил:
- Папа в море?
- Ага, папа в море, - поддакнул Вася.
Пристав осуждающе посмотрел на профессора. Милорадов продолжал пить чай с невозмутимым лицом, и Устин Петрович снова спросил бабушку:
- А где мадам Золотко? Надеюсь, ей после бани стало лучше?
Снежана села за стол, прижала руки к груди и печально вздохнула.
- Наверное, мадам помрёт. Зря я Корсакова послушалась. После бани ей ещё хуже стало. Мадам пришла с бани и упала без сознания. Мы с Артемом еле-еле затащили её на кровать. С тех пор, лежит глаз не открывает. Я зайду к ней, проверю, что она дышит и – к Васе. А то он, глупенький, дом сожжет. Я сегодня у него спички отобрала.
Вася опять заливисто рассмеялся.
Пристав нервно вскочил, схватил руки Золотко, обнюхал их и удивился:
- Пахнут ванилином!
Снежана тоном знатока подтвердила:
- А чем же они должны пахнуть? Вася булочки ванильные мне помогал делать. Мододец, Васенька! Умница!
Парень расцвёл, а Устин Петрович повысил голос:
- А Вася из дома никуда не выходил?
- Никуда не выходил. Он весь вечер со мной был. Мы с ним постряпали булочки и теперь чай пьём.
- Даже на полчаса не выходил?
- И на минутку не выходил. Он за моей юбкой, как ребёнок ходит. Мать-то болеет, он совсем, бедненький, один остался. Сиротинушка несчастная.
Пристав усмехнулся.
- Между прочим, у этого сиротки жена есть - Ягода, ваша внучка.
- Ягодка – молодая, глупая, побегает, побегает и прибежит к мужу, - оправдывалась Снежана и, любопытствуя, продолжила: – А вы зачем, Устин Петрович, такие глупости спрашиваете: кто выходил, кто не выходил?
- Полчаса назад кто-то сторожку мадам Золотко сжёг.
- Фабрику мадам? – ужаснулась бабушка и перекрестилась.
- Сторожку Якубовича, - пояснил пристав.
- Сторожку? Значит, это Яков сжёг её спьяну. А если бы фабрику сожгли, тогда это Савва виноват.
- Как хорошо вы, бабушка, дознание ведёте, всё вы знаете. Мне бы вашу уверенность, - вздохнул пристав.
- А у нас на Длинной всё про всех знают, - улыбнулась она.
- Вот мы сейчас и пойдём по Длинной обыск проводить! – пообещал Углегорский.
- Зачем? – Снежана побледнела и вытаращила испуганные серые глаза.
- Будем контрабандистов ловить! – рубанул рукой Углегорский.
Бабушка схватилась за объемную грудь и посмотрела на пристава умоляющим жалобным взглядом. Он словно не заметил её взгляда, поёжился от холода и приказал:
- Сударыня, принесите мне какое-нибудь сухое бельё, а то я сейчас замёрзну у самовара. И обувку не забудьте. Мне не нравится ходить по ночным улицам босиком.
Снежана услужливо вскочила, ушла и скоро вернулась с Васиной одеждой: с красными бархатными шароварами, жёлтой атласной рубашкой и кожаными жёлтыми чоботами. Золотко кинулся к одежде, выхватил и прижал к себе.
- Моё! Отдай! Моё!
Углегорский без слов отобрал одежду у плачущего парня и вышел.
Снежана погладила Васю по рыжим кудрям и он улыбнулся.
Весёлые и беззаботные жандармы ввели в столовую заспанного сердитого Артёма. Он был в нижнем исподнем, босиком, всклоченные чёрные волосы стояли торчком. Все трое столпились у дверей. Екатерина прошла к столу, села рядом с профессором и положила перебинтованную руку на стол. Антон посмотрел на отца, одетого в жёлто-красную Васину одежду, и засмеялся. Андрей поставил ружьё к стене и горделиво отрапортовал:
- С постели подняли. Кучер упирался, не хотел идти.
- Почему ты упирался? – укоризненно спросил пристав.
- Если бы вас, ваше благородие, вытащили из постели и голым потащили по морозу, вы бы тоже упирались. Я сначала их принял за разбойников. Налетели в темноте и сонного на пол стащили. Если бы рядом ружье лежало, точно со сна бы их пристрелил.
Углегорский с бледным лицом посмотрел на сыновей.
- Предупреждать надо людей, дурачьё! В другой раз вас пристрелят, как куропаток, тогда вам вообще не надо будет думать. Дверь закройте на ключ и садитесь, чай пейте.
Жандармы с радостью подсели к ванильным булочкам.
Пристав встал, подошёл к невозмутимому Артёму и долго нюхал его руки.
- Ничего не чувствую. Профессор, может, вы понюхаете?
- Может, лучше кот понюхает. У него самый лучший нос в мире, - улыбнулся Алексей Платонович.
Углегорский схватил Снежка и поднёс к рукам Артёма. Кот лизнул шершавым тёплым языком руки кучера, и пристав повернулся к профессору.
- Может, этому коту керосин нравится? Или Артём хорошо отмыл руки?
- Я думаю, Артём никуда не выходил, – последний час точно. У него волосы совершенно сухие, а на улице такая влажность, у меня до сих пор волосы мокрые.
Устин Петрович притронулся к торчащим волосам Артёма.
- Точно, сухие, как солома. Жалко… Тогда пойдём по Длинной искать Папу. Буду у всех руки нюхать и волосы щупать. Смех, да и только. Надо мной завтра весь Александровск будет смеяться. Допивайте, жандармы, чай, доедайте булочки и пойдем, мои храбрые полицейские, поджигателя Папу ловить.
Антон прыснул. Вася засмеялся, и пристав цыкнул на обоих.
Профессор бесстрастно заметил:
- Сначала надо к Виктории зайти. На всякий случай.
- Мадам при смерти, - зевнул пристав.
Снежана вступилась за хозяйку:
- Не тревожьте мадам, дайте ей спокойно умереть.
Пристав почесал грудь, прикрытую жёлтой рубашкой, и отчётливо вдумчиво протянул:
- А всё же жалко мадам. Золотко так долго ждала, когда помрёт во Владивостоке её восьмидесятилетний дядюшка, миллионер рыбопромышленник Курносов. Ждала, ждала, бедная, а сама вперёд него и помрёт.
Екатерина заинтересовалась:
- А мне Виктория ничего не говорила про дядю миллионера.
- А она никому не говорила. Боялась, что удачу спугнёт, боялась и того, что её с Васей на тот свет раньше времени отправят. А я про этого дядю знаю от его кухарки Юлии. Она моя троюродная сестра по матушке и замужем за моим двоюродным братом Юрием по батюшке.
Викторию ведь вызвали во Владивосток письмом с Архангельска, когда купец Курносов был при смерти. Нотариус написал ей, чтобы мчалась получать наследство. Она с сыном приплыла, а Курносов взял и выкарабкался, тринадцать лет уже живёт.
По дороге Золотко потратилась сильно. Дядя дал ей немного денег на проживание. Во Владивостоке на эти деньги не сильно разбежишься, вот она на Сахалин и приехала. У нас всё дешевле: и лошади, и дома, и фабрики. Хм-м-м… А вы, княгиня, тоже наследство Курносова получить можете? – подозрительно спросил пристав.
Екатерина вспыхнула и ещё глубже запряталась в шаль.
- Я даже не слышала о таком родственнике. Я ведь троюродная сестра, а не родная. И видела я Викторию последний раз лет двадцать назад. Поэтому, о многом из её жизни не знаю.
Снежана побледнела и схватилась за сердце.
- Мадам такая богатая! О-ё-ё-й! А Ягодка дура сбежала.
- А что её муж утонул знаете? – подозрительно спросил пристав княгиню.
- Да, она писала об этом моей матушке. Ведь Виктория по возрасту ближе к матушке, чем ко мне. Она даже с годовалым Васей к нам приезжала в Санкт-Петербург. Он такой хорошенький был – рыжий, кудрявый, синеглазый. Как ангелочек.
Вася рассмеялся. Пристав махнул рукой.
- Ну, ладно, сходим Викторию попроведуем на ночь, и пойдём по улице Фальшивой преступника ловить, - Устин Петрович взял пушистого Снежка на руки и вышел из столовой.
Антон уже спал, склонив голову на стол. Андрей толкнул его в бок локтём. Младший жандарм вздрогнул, открыл непонимающие сонные глаза и жалобно посмотрел на брата.
Оба жандарма вяло и неохотно пошли догонять пристава. Покидать тёплую столовую и ванильные булочки не хотелось. За жандармами пошла Екатерина. Профессор поднялся из-за стола последним.
Все вышли, и Снежана тихо заплакала. Она была уверена: сейчас пристав пойдёт прямо к ней домой за Тихомиром. А у них в сарае в сене лежат два бочонка со спиртом.
Вася сел перед ней на пол и положил голову ей на колени. Но бабушке сейчас было не до него. Василий это понял, поднялся, печально вздохнул, посмотрел в окно, закрытое туманом, и тихо протянул:
- Ягода! Ягода!
Толпа тихо вошла в полутёмную гостиную мадам Золотко и гуськом проследовала в спальню. В небольшой комнате стало тесно. На комоде догорала свеча. Воздух был пропитан ароматами дёгтя, аниса, мятными каплями, пихтовой смолой и перцем.
Как только пристав внёс кота в комнату, Снежок вцепился когтями в руку пристава, вырвался и умчался, как бешеный. Устин Петрович схватился за исцарапанную руку и тихо простонал:
- Да что же это такое. Демьян руку искусал, теперь кот исцарапал. И все метят в правую рабочую руку. Вот она – полицейская служба, не только моя голова страдает.
Виктория лежала под одеялом без движения, с закрытыми глазами. Виднелась только её голова в жёлтом ситцевом чепце, отороченном кружевами. Лицо пожелтело, исхудало, глазницы впали. Появление людей не разбудило её.
Екатерина чихнула, повела носом и прошептала:
- Мне кажется, здесь пахнет керосином.
Пристав повёл носом, чихнул и тихо спросил:
- Где пахнет? Ничего не чую.
Профессор в нос буркнул:
- У княгини кошачий нос, она пожар чует за сто километров. Поверьте мне, если она говорит: тело пахнет керосином, значит – пахнет керосином.
В комнату проскользнула Снежана и торопливо подтвердила:
- Это Корсаков сказал мадам намазать пятки керосином. Мол, это улучшит бег крови.
- И вы намазали? – озадаченно спросил пристав.
- Конечно, намазала. Мне доктор сказал: веди в баню - я отвела, сказал намазать керосином – я намазала, скажет: искупай в проруби - искупаю. Он доктор – он всё знает!
Устин Петрович приподнял одеяло со стороны ног и принюхался.
- Точно, пахнет керосином.
Бабушка поддакнула:
- Правильно – керосином, а что им, ванилином пахнуть, если я керосином смазала.
Княгиня снова чихнула и повернулась к бабушке:
- Вы бы хоть проветрили спальню. Даже в гостиной керосином пахнет.
Снежана неторопливо, переваливаясь с ноги на ногу, пошла к окну и открыла форточку. Ветра не было, но с улицы потянуло ледяной сыростью. Снежана тут же закрыла и пояснила:
- Утром проветрю, а то простужу мадам.
Алексей Платонович незаметно вышел из спальни и остановился у входа в гостиную…
Устин Петрович пристально оглядел комнату, заглянул под кровать, открыл все ящики комода, осмотрел два сундука и сокрушённо протянул:
- Ничего интересного.
Бабушка удивилась:
- А что вы интересного искали? Фальшивые деньги?
Алексей Платонович вернулся в спальню, держа рукой с белым платочком голенище жёлтого кожаного сапога. Он остановился в дверях и тихо спросил бабушку:
- Это чьи сапоги?
Снежана внимательно рассмотрела сапог и в раздумье сказала:
- Кажется, это сапог мадам.
- Сапог мокрый, только что в них гуляли на улице. Здесь видны остатки водорослей и мокрые песчинки. Сухой песок осыпался бы с сапога. Кстати, на сапоге есть капли керосина. Вы давно заходили к мадам Золотко?
Снежана боязливо оглянулась на спящую Золотко и еле слышно, дрожащим голосом, ответила:
- Э-э-э… час… или два часа назад. Я на время не смотрела, не привыкла я к часам. У нас их нет. Мы и без часов прекрасно поживаем.
- А кто вам сказал мазать Виктории пятки: доктор или сама мадам передала вам слова Корсакова, - спросил профессор.
- Мадам сказала: «Николай Николаевич велел мне смазать пятки керосином. Для бега крови». Я сходила к Савве и заняла керосин. У нас он закончился.
Пристав подскочил к сапогу, взял его здоровой рукой, оглядел и радостно сообщил:
- В сапоге ходили к морю… к сторожке, и сажа есть. Значит, это мадам сожгла свою сторожку!
Снежана воскликнула:
- Вы что говорите, Устин Петрович. Я её в баню еле довела, мадам идти не могла, пришла и упала без сознания. И как она могла к морю пойти?
- А может, она в баню сходила и ожила.
- Не могла она ожить, вы посмотрите на неё, краше в гроб кладут.
Пристав посмотрел на измождённое жёлтое неподвижное лицо и повысил голос:
- Значит, это вы, Лепа, ходили к сторожке?
- Никуда я не ходила. Вася подтвердит, что я с ним весь день была и вечер тоже.
- Вася не свидетель. У него в голове каша.
- Вася хороший мальчик, он просто ещё ребёнок. Ещё поумнеет.
- Всё равно этот свидетель-дитя не годится. Кто вас ещё видел?
- Тогда… тогда… тогда, мои горячие ванильные булочки подтвердят, что я только что их испекла. Я от них два часа не отходила. Полдня тесто ждала, когда поднимется! – вспыхнула Снежана.
Углегорский вспомнил булочки, вздохнул и жалобно, непонимающе посмотрел на Милорадова.
Алексей Платонович почему-то прошептал:
- Мадам Золотко сожгла свою сторожку. Это ясно как дважды два.
Пристав сильно поразился:
- Ну, мы же искали Папу, а это мама!
- В первый же день, когда мы приехали сюда, Вася назвал маму – папой. Видимо, в голове у него всё путается – папа и мама в одном числе. Поэтому, забирайте мадам Золотко – мокрые сапоги тому доказательство. Больше в них некому ходить, – уверенно сказал профессор.
Снежана вспыхнула, как порох:
- Мадам не может ходить!
Устин Петрович поддакнул:
- Золотко явно не может ходить. Она даже не вздрогнула при нашем разговоре.
- Может, ей стало плохо, - жалобно прошептала княгиня.
Алексей Платонович вздохнул.
- Тогда уносите её в свою контору.
Пристав посмотрел на спящую измождённую старуху. Виктория несомненно спала или была в бессознательном состоянии. Ни один мускул так и не дрогнул на её болезненно-исхудалом лице, и он с досадой покачал головой.
- Нет, мне не верится, что это она. Слишком уж у неё вид нежизнеспособный.
- Мне тоже не верится, - согласилась Екатерина.
Алексей Платонович на миг нахмурился и повернулся к бабушке.
- А где та бутылка керосина, которую вы принесли от Саввы?
- Я её в гостиную, в угол поставила. Вдруг ещё пятки надо будет смазывать.
- Принесите, пожалуйста, бутылку.
Снежана нехотя вышла, вернулась и развела руками:
- Нет бутылки. Пропала… Может, её Вася взял?
Алексей Платонович, как и бабушка, намеренно развёл руками:
- Бедный Вася, все шишки на него. Мол, дурачок, и с него спроса нет. Я остаюсь при своём мнении. Мадам Золотко убила Серафима в своей спальне мужской бритвой. Цветана в это же самое время чистила рыбу на кухне и неожиданно решила попросить жалованье раньше обычного. Она вошла в спальню к Золотко, увидела мёртвого Серафима, Викторию с окровавленной бритвой в руках, и – тут же стала богатой.
Тут два варианта развития истории. Первый: Цветана сама потребовала денег за своё молчание. Второй: это Виктория предложила ей деньги за молчание. Золотко знала, что Цветана мечтает уехать в Черногорию. В итоге, она всех выгоняет из дома, Цветана уплывает, а Серафим отправляется в сундуке на дно моря.
Скорее всего, и прежняя шкатулка с той бритвой лежит на дне моря. Вася сам сказал нам, что шкатулка пропала. Вспомните: вы спросили, что пропало, и он показал нам шкатулку. Вот и вся история.
- А зачем мадам убила Зинаиду? – прищурил глаза пристав.
- Из-за ожерелья. Зинаида украла у княгини письмо и ожерелье. На другой день Екатерина сообщила об этом сестре. Виктория идёт к Зинаиде и говорит примерно такую чушь: приходи с ожерельем на фабрику, там тебя будет ждать профессор, и вы уплывёте с ним во Францию.
Зинаида вечером идёт на фабрику Золотко и – оказывается мёртвой в соленой бочке, а ожерелье остаётся в руках Виктории. Она его потом прячет в моей комнате. Если ожерелье найдут, с неё и спроса нет.
- А зачем она лицо Зинаиде разбила и косынку Цветаны надела?
- Этого я не знаю. Вы сами у неё спросите. Извините, но я ухожу. Я завтра зайду к вам, и вы мне расскажете то, что я не знаю, а придумывать не хочу.
Снежана пылко возразила:
- Глупости это. Зачем мадам убивать Серафима и давать этой наглой распутной Цветане деньги? Золотко и сейчас богата, а скоро будет миллионершей.
Профессор покачал головой.
- Скорей всего, Виктория почти все свои накопления отдала Цветане. А миллион Курносова она уже тринадцать лет ждёт и неизвестно ещё, дождётся ли. Но вполне возможно, что я кое-что напутал. Я же не присутствовал при убийствах. Надеюсь, Устин Петрович сегодня узнает от главного свидетеля всю ситуацию и расставит всё по полочкам. Извините ещё раз, господа. Но у меня действительно нет сил стоять – опять нога разболелась. Пока падал, видно снова свернул.
Профессор пристально посмотрел на неподвижную восковую Викторию и вышел. Устин Петрович и жандармы продолжали стоять около кровати с задумчивым, несколько растерянным видом. Антошка жалобно сказал:
- Батя, давай быстрее её утащим.
Озадаченный пристав, застывший в нерешительности - вспылил:
- Жандармы никогда не спят. Особенно, когда дознание идёт. Если хочешь спать, иди спи, а завтра утром я тебя уволю.
Антошка надул губы и уставился в пол.
Княгиня прижала здоровую руку к пылающей щеке и протянула:
- Нет, я не верю этому… Не верю.
Устин Петрович обречённо вздохнул, и задумчиво пробормотал:
- Верю, не верю, но я мадам заберу с собой. В конторе разберёмся. Снежана, надевайте на мадам платье.
- А мадам в тёплом бархатном платье который день лежит, говорит, что в одной сорочке она мёрзнет.
Устин Петрович наклонился над телом подозреваемой. Виктория бесстрастно, немигающим взглядом, смотрела в тёмный потолок. Он помахал перед её лицом рукой, но её глаза оставались по-прежнему неподвижными. Неожиданно, короткая свеча, моргнув фитильком, потухла.
В полной темноте пристав закричал:
- Антошка, держи дверь. Андрюшка зажигай спички!
64 глава
Настало туманное утро. Идти к приставу по улицам, затянутым холодным всепроникающим туманом, не хотелось и Алексей Платонович решил подождать того времени, когда солнце или ветер разгонит влажное марево.
Он накинул бархатный халат и спустился в столовую. Там прибыло народу. За столом сидели рыжий счастливый Вася, красавица Ягода, хорошенькая Весна, довольная и счастливая бабушка Снежана и одетый франтом, весёлый Тихомир.
При появлении профессора в столовой, пахнущей корицей и кофе, наступила напряжённая тишина. Алексей Платонович в нерешительности на миг остановился в дверях, и всё же прошёл к столу.
Профессор сел и взял кофейник. Весна вскочила из-за стола, уронила на пол чайную ложку и смущённо протянула:
- А мы пришли сестру проведать. Вы, барин, не против?
- Я не против, - пробасил профессор.
Снежана торопливо и тоже смущённо зачастила:
- Я ещё ночью эту страшную новость о мадам Тихомиру сообщила, и он Ягодку домой привёл. Ну и на радостях, что Ягодка жива-здорова, я всех за столом собрала.
Весна печально уточнила:
- Только мамы с нами нет. А Валентина сказала мне, что она вернулась и утром к нам придёт.
Снежана разозлилась:
- Пусть только придёт сюда! Бросила детей и уплыла со своим хахалем на другой конец света.
Девицы, не согласные с бабушкой, почтительно опустили длинные ресницы.
Тихомир нахмурился, отставил чашку и сказал в защиту:
- Я маму видел. Она сказала мне: теперь ты единственный мужчина в доме, значит хозяин, и тебе за всеми следить.
Алексей Платонович бесстрастно спросил:
- А когда вы видели свою матушку?
Тихомир явно не хотел отвечать. Он начал шумно есть рисовую кашу, и в столовой вновь наступило молчание. Слышно было как стучат ложки, ласково шумит море и мурлычет Снежок, сидевший на окне за шторкой. Кот наблюдал за полётом чаек, и его голова, словно маятник, вертелась влево, вправо, вверх, вниз.
Через некоторое время тягостного молчания Весна простодушно выпалила:
- А Тихомир на месяц раньше вернулся из рабства. Он хотел заработать деньги на своё рыбацкое судно и только потом, когда станет богатым, объявиться.
- И чем же вы зарабатывали? – поинтересовался Алексей Платонович, отставляя тарелку с недоеденной рисовой каши.
Тихомир деланно, натянуто рассмеялся.
- Я зарабатывал там, где денег больше платят. Но вам такие заработки не по плечу.
Снежана стукнула кулачком по столу и недовольно, встревожено крикнула:
- Хватит болтать, ешьте и бегом за работу! А болтливые языки всегда себе беду находят.
Алексей Платонович поднялся из-за стола, поблагодарил Снежану за завтрак и покинул столовую. За его спиной послышался счастливый смех Васи, и Милорадов неожиданно свернул к выходу. Он решил перед походом в контору посетить Савву…
Профессор вошёл в жаркую душную полицейскую контору. В коридоре было не протолкнуться. На улице было ещё сыро, холодно, и поселяне ждали решения своих дел в коридоре. Несмотря на то, что каждый метр прохода был занят, при входе профессора хмурые сонные поселяне мгновенно потеснились и организовали коридор для прохода. По виду и одежде они сразу решили, что это чиновник с материка - местных они всех знали как свои пять пальцев.
Алексей Платонович постучал в кабинет Углегорского, и услышал из-за дверей полусонный недовольный голос пристава:
- Входите. Ну, никакого покоя от вас нет!
Профессор вошёл, снял шляпу, поздоровался и сел к столу.
Устин Петрович извинился, что не признал его за дверью. Думал, это поселянин. Потом зевнул, подложил руку под голову, и в его грубоватом голосе прозвучала почти ласковая нотка:
- Всю ночь не спал. Всё служу и служу Отечеству, и никакой награды. Даже жалованье с материка задержали. Жду «Ермака», как пасхальное яичко.
Профессор невольно улыбнулся.
- Не переживайте, Родина вас не забудет. Деньги уже плывут к вам.
- Ваши бы слова, да Богу в уши. Хоть бы не утонули. А вы хотите поговорить с Золотко? Как вчера её привезли на коляске, положили на нары, так до сих пор лежит и ничего не говорит. Я и доктора Корсакова приглашал. Он развёл руками и уехал. Может, вы поговорите?
Профессор посмотрел на деревянно-стальной сейф с тремя новыми амбарными замками и задумчиво сказал:
- Пожалуй, нет. Если он вам ничего не сказал, то и мне не скажет.
- А почему – ОН?
- Потому что - это мужчина, папа Васи – Виктор Золотко.
Пристав мгновенно проснулся и привстал.
- Профессор, у вас ночью что-то с головой приключилось? От тумана голова затуманилась?
- А вы Викторию переодевали в тюремную одежду? – поинтересовался профессор.
- Пока нет, как привезли в платье, чепце, овчиной шубе, положили на нары в каталажку, так и лежит. Мадам Золотко молчит, а я не могу по вашим подозрениям её посадить, - насупился пристав.
- Тогда понятно. После вашего ухода мы вчера с княгиней ещё долго сидели в столовой, и я попросил её рассказать мне всё о Виктории.
Я узнал, что Виктория была замужем за Виктором Золотко, капитаном небольшого рыбачьего клипера. Жили они плохо, Виктор все свои доходы тратил на женщин и несколько раз уходил от неё к какой-то мадам Шелеховой. Уходил, а потом возвращался.
А дальше уже мои домыслы. Я-то думал, вы их сейчас подтвердите или опровергнете, но если всё стоит на месте…
- Лежит нам месте, - перебил пристав.
- В общем, скоро вы у самого Золотко узнаете, прав я или нет. В Архангельск, где раньше жили Золотко, приходит письмо от нотариуса примерно такого содержания: «Приезжайте, мадам Виктория Золотко, ваш дядя при смерти, к вам переходит его миллионное наследство». Кстати, Екатерина всё же вспомнила этого дядюшку Курносова. Примерно, двадцать лет назад он уехал в Сибирь, там пропал, и видимо во Владивостоке какими-то путями разбогател.
- Разбогател спиртовой и рыбной контрабандой! Это мне Юлия рассказала, – поднял палец пристав.
- Итак, семья Золотко: Виктор, Виктория и их семилетний сын Василий садятся на собственный клипер и плывут во Владивосток. По дороге, вернее в море, Виктор выбрасывает нелюбимую жену Викторию за борт. Скорее всего, это произошло случайно, при семейной ссоре. Ведь именно его жена – наследница миллионного состояния, а не он. Вася при этом присутствовал, и у него помрачился разум. Позже он будет искать маму в морских водорослях. Отмечу: Вася ищет маму, а не папу. Папа ведь рядом с ним.
Пристав изумленно протянул:
- А ведь точно, Вася всё время искал в водорослях маму. А все думали – он дурачок.
- Я тоже так подумал, когда Вася вошел в столовую и назвал маму - папой. А, кстати, вы знаете, что от попутной волны надо убегать в бакштаг?
- Не знаю. Это у моего брата боцмана Дмитрия надо спросить.
- А Виктория Золотко знает! Сомневаюсь, что женщина так хорошо знает морские термины. К тому же, женщин в море не берут. Но тогда я не придал этому значения. А теперь вернёмся к началу. Виктория утонула - Виктор в ужасе. Миллион родственника Курносова ушёл на дно. А миллионер Курносов родственника Виктора люто ненавидел. У них по молодости какие-то стычки были из-за одной дамы.
Виктору приходит в голову идея. Они этого дядюшку сто лет не видели, он их – тоже, поэтому, если к покойнику дядюшке явится другая: постаревшая и подурневшая Виктория с сыном, кто заподозрит обман? А после дядиной смерти можно будет недвижимость продать, деньги забрать из банка и жить-поживать хоть в Африке, хоть в Париже.
Не доплывая до Владивостока, Виктор продаёт клипер, распускает матросов, на другом морском судне доплывает до Владивостока и заявляется к дяде в женской одежде. Так сказать: здравствуйте, я ваша племянница. Дядюшка уже стар, плохо видит, не очень умён после тяжёлой болезни, и признаёт в Викторе свою племянницу.
Наверное, Виктор Золотко думал, что его переодевание продлится от силы месяц, а оно растянулось на тринадцать лет. Дядя не умирает, и теперь Виктору придётся ждать, когда семидесятилетний миллионер отойдёт в иной мир.
Скорее всего, Курносов предложил племяннице Золотко остаться в его доме, но Виктор отказался. Ждать наследства во Владивостоке опасно – сын Вася может его выдать. И потом, Владивосток – слишком маленький городишко, затеряться там трудно. Все друг друга знают. И Виктор Золотко перебирается на Сахалин.
Тринадцать лет Золотко ждёт миллион и вдруг утром в спальню, которую он забыл закрыть на замок, входит Серафим. Сосед подходит к Золотко и говорит примерно это: «А ты что, Виктория, бреешься?» И Виктор в истерическом ужасе убивает Серафима. Пока он раздумывает, как избавиться от тела, входит Цветана с рыбным ножом, за жалованьем. Именно потому, что Лепа была с ножом, она уплыла в Черногорию, а не на дно Татарского пролива.
- А почему тогда Виктория, то есть Виктор, вызвал вас письмом из Рязани расследовать исчезновение Серафима и Цветаны?
Странно это всё.
- Это Савва заставил Золотко написать письмо, и сам отнёс его на почту. Я утром заходил к нему, и он мне рассказал следующую историю. Когда-то, Золотко похвалились Зинаиде, что у них есть родственник профессор, и он хорошо находит преступников. Через много лет Зинаида вспомнила это и посоветовала Савве вызвать этого профессора на Сахалин. Серебренников пришёл к Виктории и заставил написать профессору Милорадову пригласительное заманительное письмо, иначе он - и её, и Васю прихлопнет. У Золотко не было иного выхода. Наверное, он рассчитывал, что мы не приедем в такую даль. И кстати, заманительное письмо Меншикова купил сам Савва у каторжанина-дворянина за копейки.
Виктор Золотко получил письмо, что мы едем. Оказывается, Екатерина с каждого губернского города отправляла ей письма, как мы продвигаемся и где остановились. Поэтому, Виктор подготовился к нашему приезду. Он высчитал примерное время нашего появления в Николаевске, и за пять дней до нашего появления уехал из дома в Холмск. Оттуда он добрался до Николаева и сел вместе с нами на пароход «Байкал» в мужском обличье.
На пароходе «Байкал» княгиню пытались отравить квасом. Мы забыли закрыть каюту, в которой стоял кувшин с квасом, а ночью меня пытались выкинуть за борт. Кстати, вам нужно проверить всех кто плыл на «Байкале» вместе с нами. Уверен, кто-нибудь из обслуги или матросов узнает мужчину из третьего класса, похожего на Викторию.
И ещё одно доказательство. Виктория прекрасно знала, когда мы появимся, но она нас не встретила. Встретил нас кучер, а раскрасневшаяся Золотко пояснила нам, что она только что заявилась из Холмска. Виктору надо было добраться до дома быстрее нас, и он заранее попросил Артёма показать нам весь город. Сегодня я это узнал от кучера. Кстати, он не верит, что «хозяйка» – убийца.
- И мне самому до сих пор не верится. Такая хорошая, добрая «женщина» была. Всегда каторжников жалела, любила так сказать, как родных, - вздохнул пристав и продолжил: - А почему Виктория, то есть Виктор, бабушку Ангелину отравил? Значит, бабушка знала, что Золотко убийца?
- Скорее всего, Ангелина ничего не знала, иначе бы её убили раньше. Она мне сама говорила, когда я был в бреду. Сегодня только вспомнил: «Я ничего не видела, но предполагаю, кто убийца. А вдруг я ошибаюсь и невиновного человека на виселицу отправлю». Возможно, Ангелина отравилась случайно. Она взяла ядовитую ягоду из нашей комнаты, чтобы сделать морс, так как думала – это клоповка. И этим Ангелина спасла нас.
Кстати, именно Виктор принес нам Змеиный Глаз, а на край тарелки положил клоповку. Эту клоповку он попробовал при Екатерине. А если бы мы отравились, – всегда можно было всё свалить на полуслепую Ангелину, ведь именно её Золотко отправил обрывать Змеиный Глаз. И мою шляпу на фабрику подкинул он. Золотко не знал, что мой плащ уже был на Зинаиде. Демьян забрал мою шляпу, и поэтому вы не нашли её на фабрике около убитой.
Пристав вскочил, выглянул в коридор и во всю мощь лёгких крикнул:
- Андрюха, вези сюда доктора Корсакова! Срочно!
В коридоре стих говор поселян. Углегорский громко захлопнул дверь, сел за стол и весело сказал:
- Вам прислать приглашение на казнь мадам Виктории… Тьфу… на казнь Виктора Золотко?
- Не стоит. Мы завтра на рассвете уезжаем.
- На «Ермаке»? Хотя, зачем я спрашиваю, в порту стоит только один клипер «Ермак». А то бы подождали казни, а потом уехали.
- Мы бы хотели избежать столь страшного зрелища, – поморщился профессор.
- А всё-таки, хорошо, что вы нашли настоящего преступника. Иначе бы вам пришлось самому за неё… то есть за него отвечать. Я ведь вас до последнего подозревал…
- Я был с вами при поджоге сторожки, - удивился Милорадов.
-А может, это ваша жена подожгла, чтобы вас обелить. Она у вас – мадам отчаянная, чуть нашего лавочника Лавочникова не пристрелила.
- Странно… Что это с Екатериной случилось? Обычно, она на лавочников не нападала. От неё всё больше профессора да князья страдали, - снисходительно улыбнулся Алексей Платонович.
Устин Петрович вытащил из стола железную коробку с сигаретами и дружелюбно предложил:
- Желаете, Алексей Платонович, выкурить на дорожку сигареты?
- Благодарю, но не желаю.
- Тогда я вам с княгиней желаю приятного путешествия и спокойной воды.
Алексей Платонович встал, одёрнул сюртук, надел шляпу и попрощался. Устин Петрович проводил его до крыльца конторы и долго смотрел вслед. Он даже замечтал было, что профессор поступит к ним в контору и будет помогать ему проводить дознания. Из мечтательного состояния его вывела вишнёвая коляска доктора, громыхающая по дороге и быстро приближающаяся к нему.
Доктор Корсаков улыбался… но не ему, а Ирине Ильинской, сопровождавшей доктора из своего дома… И пристав подумал, что скоро Павлина займётся Ириной. Надо как-то помешать этому… Но как?
65 глава
Ранним сентябрьским утром жёлтая коляска неторопливо двигалась в порт. Городок вновь закутался в такой плотный непроглядный туман, что через несколько шагов ничего не было видно. В холодном осеннем воздухе стояла мёртвая тишина, жители ещё спали или сидели по домам.
Алексей Платонович восседал напротив жены, опустив голову в высокий влажный колючий воротник нового шерстяного клетчатого плаща. Вчерашний разговор с Екатериной в столовой о Викторе Золотко никак не повлиял на его намерение расстаться с ней. Как только профессор намеревался помириться, перед его глазами вставала та страшная картина, и желание мириться тотчас пропадало.
Муж молчал. Оттого Екатерина часто вздыхала, ёжилась и желала, чтобы он сломал вторую ногу. Она будет у его кровати сиделкой, и тогда они точно помирятся. А вчера ей казалось, что они уже помирились, но настало утро и всё осталось по-прежнему…
Мир казался нереальным, загадочным и таинственным. Словно в этом туманном крохотном мире была только жёлтая коляска, три человека и лошадь Рыбка.
Люди молчали. В тумане, приглушающем звуки, слышался лишь стук подков сахалинской Рыбки, её фырканье и скрипение рессор старой коляски.
Туман казался вечным, но солнечный диск уже выплыл из чёрного небытия, и серо-молочная завеса таяла буквально на глазах. Сначала появился жёлтый луч маяка, затем обозначились очертания домов, длинный забор тюрьмы, а при въезде в порт, багряное солнце смело выплыло из тумана.
Над портом сразу же появились вездесущие чайки. Горизонт медленно окрашивался в розовый цвет, и чайки на фоне розового неба казались розовыми райскими птицами. Екатерина расчувствовалась и достала из рукава плаща золотистый платочек.
Ещё большую радость у неё вызвал стройный изящный клипер с чуть наклонёнными назад тремя высокими мачтами. «Ермак» тихо и равномерно покачивался, то поклёвывая волну острым носом, то опускаясь подзором круглой кормы. Два молодых замёрзших матроса в коротких бушлатах уже стояли у трапа в ожидании пассажиров.
Кучер, бывший моряк, выгрузил чемоданы и саквояжи из коляски, поздоровался с одним из матросов, печально, со слезами на глазах, осмотрел прекрасный белый клипер и со вздохом вытащил из внутреннего кармана парадного кафтана подарки от Васи: письмо Меншикова - профессору и две золотые рыбки - княгине.
Алексей Платонович взял письмо, широко улыбнулся, и в душе у него вспыхнула солнечная радость. Пропажа этого письма постоянно угнетала его. Екатерина взяла леденцы, слегка улыбнулась и вежливо попросила передать Васе благодарность. Золотые сахалинские рыбки не принесли ей радости. Теперь любые сахарные рыбки будут напоминать ей довольно неприятные моменты, пережитые на этом острове.
Алексей Платонович взял две отдельные каюты, но рядом - на всякий случай. Он знал: Екатерина любит находить приключения там, где никто другой их не найдёт. А он должен довезти её до Санкт-Петербурга живой и невредимой.
Профессор вошёл в свою каюту и сразу лёг спать. Белоснежная постель была сырой и холодной, коричнево-жёлтое клетчатое шотландское одеяло – колючим, и некоторое время он ворочался, находя то положение, при котором можно было согреться и не чувствовать колючие шерстинки. Через десять минут он уснул.
Екатерина оглядела свою узкую крохотную холодную каюту, выкрашенную белой краской. Деревянная узкая кровать была прикреплена к полу, столик привинчен к стене, узкий шкаф – тоже к стене.
Она не стала раздеваться, села к маленькому иллюминатору и взглянула на разгорающийся закат. Стояла звонкая тишина. Ни звука: ни человеческого голоса, ни вздоха, ни шума моря не слышалось в холодной каюте. Ей стало грустно и одиноко…
Закат пылал. Мимо клипера проплыли два кита. Одиночество и отчаяние достигло предела. Она вспомнила, что казак Ермак – утонул, возможно, утонет и этот клипер… Не выдержав этой страшной мысли, она вышла на ветреную палубу.
На палубе четверо пассажиров любовались закатом. Екатерина незаметно оглядела их из-под широкополой сиреневой шляпы. Ей показалось, что им тоже грустно и одиноко. Лица любующихся закатом были унылые и тоскливые.
Высокий светловолосый офицер лет тридцати смотрел на закат, и губы его подёргивались, словно он спорил с кем-то невидимым. Молодой шатен в демикотоновом зелёном сюртуке с талией на спине, по виду коллежский секретарь, искоса и почему-то хмуро поглядывал на молодую двадцатитрёхлетнюю светловолосую приятную даму с детскими чертами лица. Рукава её розового платья были столь огромны, что походили на два воздухоплавательных шара. Казалось, сейчас подует сильный ветер, розовая дама поднимется в воздух и полетит впереди клипера в неизвестные края.
Поодаль от всех, с горделивым и неприступным видом, стояла черноглазая дама лет сорока в чёрном атласном плаще с капюшоном. Лицо её выглядело немного злым, но следы былой красоты облагораживали бледное лицо, окантованное чёрным абрисом капюшона.
Закат достиг своего апогея: десятки розовых, алых, сиреневых и золотистых тонов окрасили длинные перистые облака, захватившие полнеба.
Молодая дама в розовом вдруг повернулась к Екатерине, приветливо улыбнулась и несколько экзальтированно восхищённо, с горящими глазами, воскликнула:
- Я уверена, нас ждут незабываемые приключения!
Красивая дама в чёрном, зло рассмеялась и насмешливо отрезала:
- А я уверена, – нас ждут незабываемые мучения.
Экзальтированная розовая дама испуганно посмотрела на даму в чёрном, воздела руки к сияющему солнцу и, явно для молодого офицера, продекламировала:
Слава тебе поднебесный
Радостный краткий покой!
Солнечный блеск твой чудесный
С нашей играет рекой,
С рощей играет багряной,
С россыпью ягод в сенях,
Словно бы праздник нагрянул
На златогривых конях!
Радуюсь громкому лаю,
Листьям, корове, грачу,
И ничего не желаю,
И ничего не хочу!
Коллежский секретарь захлопал в ладоши и восторженно закричал:
- Браво! Браво, мадам!
Дама в чёрном, явно насмехаясь над розовой дамой, воздела руки к солнцу и вдумчиво, эмоционально продолжила стихотворение:
И никому не известно
То, что с зимой говоря,
В бездне таится небесной
Ветер и грусть октября.
Розовая дама поникла, откровенно расстроилась и быстро скрылась в своей каюте. Секретарь громко вздохнул, прошёлся по палубе и тоже исчез.
Екатерина осталась с чёрной дамой, и уже было хотела заговорить с ней, но та поняла её намерения, посмотрела на неё ожесточённым чёрным взором и стремительно ушла. Княгиня смотрела ей в спину и думала, что у этой дамы очень красивые выразительные глаза. Думала она и о том, как она будет здесь жить, если на этой крохотной суше, она совершенно одна…
Несмотря на ясное небо на палубе было холодновато. Резкий холодный ветер, говорящий о приближении зимы, трепетал в парусах, и замерзающая княгиня печальным тоном пробормотала оптимистические слова:
- Всё будет хорошо. Скоро будет Африка, там вечное лето, а потом будет Россия – там зима, а когда мы доберёмся до дома – настанет лето…
Клипер «Ермак» плавно и незаметно пошёл вперёд, разрезая форштевнем высокую волну; ветер, надувая щеки, наполнил выбеленные солнцем паруса, но Екатерина не заметила этого, повторяя, как клятву:
- Всё будет хорошо, тот Ермак, предводитель казаков, – утонул, а этот «Ермак» доплывёт. Все будет хорошо…
Княгиня не знала, что скоро несколько пассажиров будут убиты, а она сама окажется одна в лодке посреди огромного океана…
Но это уже другая история…
66 глава
Прошло несколько лет. Парусники и пароходы, словно перелётные птицы, бороздили бескрайние океаны. Дремучие рязанские леса умирали – покрывались искрящимся белоснежным светом, и вновь возрождались – вспыхивая изумрудными красками.
И на каторжном Сахалине жизнь текла в привычном ритме: прибывали новые каторжные, старые убывали в родные края. Но всегда оставались те, кто врастал всеми корнями в суровый, холодный каторжный остров, покрытый бархатистыми зелёными лесами и остроконечными скалистыми пиками.
Устин Петрович Углегорский продолжал выращивать в Александровской полицейской конторе юных способных жандармов, взятых преимущественно из своего дома, благо у него было девять сыновей, а большего маленькому Александровску и не надобно было.
Несколько раз пристава пытались убить контрабандисты, но он восставал, как птица Феникс из пепла. Конечно же, «восставал» с помощью светила Сахалинской медицины Николая Николаевича Корсакова.
Да и не мог Углегорский умереть, получив столь драгоценный, вполне заслуженный царский подарок. Через год после отъезда профессора, пристав получил то, о чём не мог мечтать даже в самых смелых снах. Из самой столицы ему привезли превосходный тульский сейф, полностью скопированный со знаменитого немецкого сейфа Гогенмахера.
На стальной дверце этого тульско-немецкого произведения, словно две медали, сияли начищенные до блеска медные таблички. Первая изображала герб самого царя. На второй табличке витиеватой гравировкой сообщалось:
«Приставу г. Александровска У. П. Углегорскому за отличную службу от самодержца Российской империи Александра».
И эта надпись грела солнечным окрыляющим светом слабое изношенное сердце Устина Петровича долгие и долгие годы тяжёлой каторжной службы. И грела эта табличка не только его, но и всех жителей Сахалина. Царский сейф служил местной достопримечательностью, полюбоваться на который приходили и по одиночке, и целыми семьями поселяне, каторжники, чиновники, солдаты и офицеры...
Углегорский пускал их любоваться, скрепя сердце. Ему всегда казалось, что его прекрасный царский сейф взломают или украдут.
Но даже самые отъявленные «медвежатники» – взломщики сейфов никогда не покушались на государственный царский сейф. И хотя злые языки часто поговаривали, что в этом сейфе всё равно нечего воровать и оттого взламывать его никто не пожелает, Устин Петрович таким злым языкам предлагал попробовать взломать его сейф – и тогда, они увидят, какую фигуру он с ними сделает. И злые языки тут же умолкали. Никому не хотелось пробовать столь смертельные ощущения, очень похожие фигурой на виселицу.
Для всех сахалинцев так и осталось тайной, что этот стальной сейф заказал, купил и выслал на свои деньги - профессор-историк Милорадов. Лишь царский вензель и табличка были согласованы и одобрены царём. Но это была государственная тайна.
Цветана Лепа добралась до прекрасной Черногории со своим возлюбленным фельдфебелем Фирсовым. Издалека тёплая родина виделась ей райский уголком, и долгие годы разлуки она любила и лелеяла самые светлые и радостные воспоминания юности.
Но возвратилась Цветана на родину не в самые светлые годы - в Черногории началась очередное кровопролитие, и Цветана в один ясный погожий осенний день, блистающий злато-багряными красками, погибла от ятагана турецкого янычара.
Фирсов хоронил свою любимую подругу в полном одиночестве. Если не считать священника Кирилла, читавшего над могилой монотонным тихим голосом молитву. Фёдор смутно слышал слова Кирилла. Он смотрел в ясное солнечное небо, вспоминал весёлую заводную Цветану и мечтал побыстрее убраться из этой «райской» Черногории. Ему хотелось быстрее вернуться на свой тихий прекрасный Сахалин. На этот холодный НЕрайский остров никто не нападал, и «освобождать» его от солдат и поселян каторжники не собирались.
Фельдфебель покинул солнечный осенний лес, могилку Цветаны, и со всякими неприятностями и опасностями добрался до ближайшего порта. Русского корабля в порту не было, и он нанялся на английский корабль «Свобода» за сущие гроши и ужасную похлёбку, надеясь в ближайших портах пересесть на родную палубу. Желательно на ту, что плывёт в Сахалин.
Потом, почти два года, Фёдор никак не мог сбежать с этой английской «Свободы». Перед заходом в любой, даже самый маленький, забытый людьми и кораблями порт, англичане надевали на него каторжные кандалы и запирали на стальной засов в нижнем трюме. И расковывали его только тогда, когда «Свобода» выходила в открытое море.
И всё же в одну прекрасную звёздную ночь, когда матросы лежали мертвецки пьяными у одной из бочек кубинского рома, Фирсову удалось сбежать. В тот раз хмельные матросы и офицеры забыли его заковать и запереть.
На его счастье в ту тёплую ночь рядом с английским кораблём «Свобода» пришвартовался русский корабль «Святой Александр», и Фирсов со слезами на глазах бросился в чёрную маслянистую воду, усыпанную деревянными щепками, промасленными тряпками и бутылками. Сойти с трапа фельдфебель не мог, потому что в это же самое время пьяный английский капитан качался и пел песни у самых сходней.
Когда постаревший и облысевший фельдфебель вернулся домой, он рассказал начальнику гарнизона Агееву душераздирающую историю. Как он пошёл на рыбалку, как его унесло штормом к берегам Индии, как его захватили кровожадные английские пираты и продали в кубинское рабство. И начальник гарнизона, старик Агеев, прослезившись от мягкого сердца, простил Фирсову столь долгое дезертирство.
А Фирсов так долго и часто рассказывал эту захватывающую историю, обретавшую с каждым разом всё новые и новые подробности, что скоро и сам поверил в её подлинность. Хотя, не только он, но и другие замечали, что его морские приключения слишком уж напоминали историю Тихомира Лепа. Единственный, кто не верил рассказам фельдфебеля, был его давний друг поручик Бек-Карачаев. Впрочем, поручик знал от самого Фирсова настоящую историю его мытарств.
Жизнь семьи Лепа текла размеренно и тихо. Как часто и бывает в жизни, всё вышло не так, как мечталось. Богатая наследница Весна, любившая бедного Егора Рыбакова, обвенчалась с богатым купеческим сыном Сергеем Серебренниковым. А её сестра Ягода стала жить в гражданском браке с Егором Рыбаковым в доме мадам Золотко. По воскресным дням располневшая, но всё еще красивая Ягода варит на горячей печке из сахарной патоки золотые рыбки для рыжего Васи и своих многочисленных отпрысков, ревущих и цепляющихся за её подол. Миллион купца Курносова Вася не получил, так как ко дню своей смерти Курносов разорился, а всё то малое, что осталось от его богатства, растащили управляющие, приказчики и адвокаты.
Тихомир исполнил свою мечту: на деньги от контрабанды спирта купил себе новенький рыбацкий клипер. Японско-китайский повар Хиросима пропал, и русско-японская история до сих пор не знает куда.
Виктор умер в карцере, не дождавшись казни. Кучер до сих пор скучает по доброй ласковой «мадам Виктории», и не верит во все эти злодейства, в которых «её» обвинили. И только Вася как всегда чувствует себя счастливым.
Хотя, иногда, по старой памяти, он всё же бродит по берегу Татарского пролива и ищет в мокрых спутанных водорослях маму и бабушку Ангелину. Папу он никогда не ищет. Почему не ищет? Вася никогда об этом не задумывался.
2011 г.
К О Н Е Ц
(Все сведения о Сахалине взяты из книги А. П. Чехова «Остров Сахалин»).