Потом настал черед Давида опасаться за свою жизнь — почил же в постели, от старости. Видимо, таков удел всех царей — испытывать страх перед насильственным свержением или убийством. Так было и будет всегда. Я не исключение. Тоже страшусь.
— Я готова отдать свою жизнь, чтобы оградить тебя от каких-либо покушений, — горячо сказала Милка со слезами на глазах, растроганная проникновенными и горькими словами Соломона. — Что стоит наше существование, если тебя не будет с нами?
— Побереги жизнь, ибо никто не сможет вернуть её вновь. Ты заслуживаешь лучшей доли, чем участь телохранительницы. Мне нравится твоё намерение соединить наши судьбы, оно соответствует и моему желанию. Завтра отдам распоряжение Ахисару о подготовке к свадьбе. Ты станешь любимой женой до конца моих дней.
— Хотелось бы в это верить, но слишком свежа в памяти другая история, которая случилась совсем недавно. Почти такие же слова ты говорил юной Суламифи, которую запамятовал, когда во дворце появилась филистимлянка Лейла. Интересно, из-за кого ты меня оставишь? Эстер подрастет? Она уже сейчас притягивает взоры мужчин, — лукаво сказала Милка и с аппетитом вгрызлась жемчужными зубами в румяно поджаренное мясо на ребрышке антилопы, с насмешкой поглядев на несколько смутившегося царя, который отвернул лицо в тень, будто собираясь что-то приказать прислуживающим рабыням, но скоро справился замешательством.
— Ах, забудь о недостойной Суламифи, как я о ней забыл. Она не оценила мою любовь к ней. Я даже не знаю, с кем сбежала и где она сейчас? Надеюсь, Суламифь выгадала, ей с ним лучше, чем со мной. Каждый человек в жизни делает свой выбор и сам отвечает за него, независимо от того, было это предначертано богами или нет. Впрочем, ссылаться на волю богов легче всего — получается, не ты виноват, а так распорядились боги. Они любят во всё вмешиваться.
— Суламифь сбежала в Эйлат вместе с твоим виночерпием Цефеном. Они намеревались уплыть на попутном корабле в страну Офир, которая, как уверяют легенды, богата золотом, благовониями и редкими пряностями.
— Откуда тебе известны столь подробные сведения о Суламифи, если даже я о ней ничего не знаю? — удивился Соломон, вглядываясь в лицо девушки, бликующее в свете факелов, отчего оно казалось полным некой колдовской силы и волнующе прекрасным.
— Я единственная из её подруг, кто помогал бежать Суламифи. Она больше никому не доверяла. Вернее, не успела приобрести подруг. Слишком короток был срок пребывания в твоем гареме. Кажется, десять месяцев. Если я ошибаюсь, поправь. Я заблаговременно приобрела двух мулов и под утро привела к дверям гарема, чтобы нагрузить вещами Суламифи. От дворца проехали через весь сад к твоему строящемуся новому дворцу, где нет забора, всё заставлено грудами камней, нераспиленными брёвнами. В темноте стражники не смогли заметить нас, может быть, смотрели в другую сторону. Чтобы всё перекрыть, тебе нужно иметь там больше стражников. Вывела мулов в город, а к рассвету — за крепостную стену, где ждал Цефен, весь бледный от страха, что бегство вдруг обнаружится и ему придется понести наказание. Я ещё тогда удивилась неразумной поспешности Суламифи, которая доверилась столь трусливому мужчине. Я перед этим долго уговаривала её не совершать столь опрометчивого поступка, но она не поддавалась увещеваниям. Словно пятилетний ребенок — уж слишком хотела наказать тебя своим исчезновением из гарема. Дети так часто неразумно поступают, чтобы показать родителям, как сильно обижены ими.
Соломон от удивления раскрыл рот и пораженно смотрел на девушку, которую бросило в жар от собственной смелости — признания причастности к побегу жены царя, потом покачал головой, отдавая должное услышанному, и тихо попросил:
— Милка, поклянись всеми богами и всем святым для тебя, что больше никакой из моих жен ты отныне не станешь способствовать побегу.
Девушка изумленно окинула озабоченное лицо царя, который отставил чашу с вином и чрезмерно строго, как бы испуганно смотрел на неё — быстро поняла скрытую иронию и звонко рассмеялась:
— Хорошая шутка, Соломон. Не представляю, как это можно ещё раз повторить? Цефен не скоро осмелится снова появиться в твоих владениях, чтобы попытаться соблазнить на побег еще какую-нибудь из твоих жен. А другие смельчаки не скоро объявятся. Ведь никто не знает, куда подевался Цефен, и с кем сейчас? Да и с детьми далеко не убежишь, бездетными остались только египтянка Астис и Валла. Но ассирийка, думаю, недолго будет бегать по гарему легкой лошадкой, ты знаешь, как обуздывать. Я думала, ты рассердишься, если узнаешь правду о побеге Суламиты.
— Уж не полагала, что прогоню из дворца? Не для этого ли и рассказала?
— Не хочу что-либо скрывать от тебя. Когда пытаешься утаить, обязательно что-то да выплывает наружу. Позже мне будет трудней оправдаться, почему скрыла от тебя эту историю, не призналась, когда была возможность.
— Ты права. Недосказанностей между нами не должно быть. Не перестаю поражаться твоей сообразительности и реальной оценки событий. Откуда у тебя это появилось? У шестнадцатилетней девчонки?! Ты ещё и жить-то не начала.
Милка очаровательно улыбнулась, вытерла жирные пальцы о кусок пресной лепешки и отправила его в рот.
— Ты забываешь, что я пережила гибель родителей, немоту плена. Всегда помнила, кто я и где я. Лишь любовь Хаввы смогла меня отогреть. Она любила меня так, будто сама родила, сильней своих дочерей, и сделала всё, чтобы я не чувствовала ущербности иноземки, переняла от неё всё лучшее, все свои знания, могла спокойно жить и ни от кого независеть. Её дочерям не надо было напрягаться, доказывать своё право на хорошую жизнь.
— Хавву понять можно, тебя невозможно не полюбить. Даже женщины тают от твоей красоты.
— Нет, не поэтому. Её дочери были безразличны к мастерству матери, как врачевательницы, а я всегда интересовалась, спрашивала, помогала собирать травы, запоминала рассказы, как и чем лечить, от какой болезни, чем они проявляются. Когда мы из города вдвоем уходили за травами на целый день, она вымазывала моё лицо сажей, голову накрывала старым платком, чтобы никто из встречных не заметил моё отличие от местных девчонок. Но однажды это не помогло. В пустыне мы случайно набрели на трех разбойников, которые скрывались после набега на город, жили в небольшом шалаше, прикрываясь в распадке между высоким барханом и скалой, где в каменной чаше иногда скапливалась вода, стекая в ночной прохладе. Они сразу же обступили нас, а плешивый старик закричал:
«Старуха, ты долго нас искала? Радуйся — нашла. Отдай нам девчонку на усладу, а сама можешь возвращаться. Нет, постой, на тебе добротное платье. Почти новое, десять сиклей можно выручить от продажи. Обнажайся, и про платок не забудь, тебе больше ничто не понадобится».
«Солнце сожжет тело, ветер иссушит мою кожу, я погибну без платья. До города слишком далеко идти. Вы будете виновны пред богами за мою преждевременную смерть, — произнесла Хавва без видимого страха, с интересом разглядывая мужчин, словно выискивала среди них того, кто мог бы за нас заступиться.
Один из них был безбородым, лет двадцати, и он уже пожирал меня алчущим взглядом. Я понимала, что наше положение безнадежное, — Иерусалим за горами. В пустыне, и в такую жару здесь никто не появится, кто бы мог нас защитить. Да и с тремя разбойниками вряд ли кто захочет связываться.
«Ничего, за тобой никто из нас плакать не станет, — расхохотался безбородый. — Сколько пожила на свете? Сорок шесть лет? Совсем старая. Быстрей снимай платье, не заставляй нас ждать. Выбросишь свои травы, а мешок на себя наденешь. Иофам, возьми девчонку за руку, чтобы не вздумала убежать, не хочется догонять стрелой, — портить нежную кожу».
Я бы и без того не убежала, не могла оставить Хавву одну. Но не я решала. Страх переполнял моё сердце, ноги обессилели. Не пробежала бы и десяти шагов по вязкому песку, как меня бы догнали. Поражалась, что Хавва нисколько не боялась разбойников, спокойно разговаривала, словно встретила соседей по улице. Казалось, её забавляло наше отчаянное положение. Что мы могли сделать против трех сильных мужчин? Иофам, цепко схватил меня за руку, сорвал платок с моей головы, вытер им сажу с моего лица и радостно закричал:
«Девчонка весьма пригожа, будет моей женой! На калым тратиться не нужно. То-то мать будет довольна. Я уже давно женщину не имел, тем более такую красивую. Вволю натешусь, а потом продам ассирийским купцам».
«Ты же хотел сделать её своей женой», — заметил старик.
«За неё я десять жён куплю. И не только себе. Вам тоже достанется».
— Сколько тебе тогда было? — спросил Соломон.
— Одиннадцать лет.
— И кто же вас спас? Какой счастливый случай? Как это безрассудно, — старухе с девчонкой ходить по пустыне в поисках лекарственных трав! Хавва, видимо, не далекого ума женщина, коль так поступила.
— Ты не прав. Хавва всё рассчитала. Она-то нас и спасла. Показав рукой на край восточного бархана, она решительно спросила разбойников:
«Не за вами ли отряд всадников пожаловал? Вон они на бархане кого-то высматривают. Быстрей убегайте, у вас ещё есть время спастись. Забирайтесь на скалу, там они вас не смогут достать. У вас ещё есть время убежать и затаиться. Торопитесь!»
Я посмотрела, куда она показывала, и ничего не увидела, кроме резко очерченного края жёлтого бархана на голубом фоне и парящего стервятника. Но разбойники всполошились, будто в самом деле узрели всадников, послушались Хавву. Иофам закинул лук за спину, и они резво начали взбираться на крутую скалу, цепляясь руками за кусты и выступающие камни. Даже оставили в шалаше украденные вещи — серебряные и медные кувшины, чаши, дорогие халаты. Я не могла прийти в себя от изумления. Как они смогли увидеть то, чего на самом деле не было? На мои расспросы Хавва ответила, что это наведенное внушение, которому её когда-то научил ассирийский маг, он был в неё влюблен, даже принес мохар. Но молодой Харий заставил отказаться от притязаний, пригрозил магу, что тот может не вернуться в Ниневию, мол, разбойников на дорогах слишком много развелось, не успеет применить волшебство. Хавва обещала обучить и меня ассирийской магии, но не успела, умерла. Мне кажется, что и ты умеешь внушать нужные тебе мысли, видения.
— Да, это так. Но пользуюсь редко.
— Но почему?
— Чтобы народ не привыкал к чудесам. Люди перестают надеяться на себя, постоянно заглядывают в рот тому, кто облегчает им жизнь.
Помолчали, прислушиваясь к редким ночным звукам. Девушка допила остатки вина из чаши и проговорила:
— Хорошее вино. Я не часто пила. Всего лишь два раза. В первый раз — угостила соседка, когда я у неё в саду помогла процарапать плоды сикомора, чтобы быстрее созревали на дереве. Но с этим вином не сравнить. Сразу видно — царское. И повар у тебя великолепный. Нигде не ела столь вкусно. Правда, меня не так уж часто приглашают за хороший стол, — за лечение предпочитают благодарить продуктами. Иногда и этого забывают сделать. Хогла часто меня ругает, что заранее не беру сикли с больных. У меня же язык не поворачивается произнести подобное. Упрекает, что не умею вкусно готовить.
Видимо, потому что не люблю стряпать. Лечить — это по мне. Тебе лучше всех известно это чувство — видеть благодарные взгляды излеченных — самая приятная награда. Знаешь, какая у меня заветная мечта? Найти снадобье от всех болезней, такое, как в сказке про царя Хаттуша. А если это недостижимо, то хотя бы построить просторный дом, в котором можно будет хранить все лекарственные травы, настойки, мази, без опасения их перепутать. Иной раз долго и напрасно вспоминаю, что за траву нашла в своем холщовом мешочке? По составу и аромату почти неразличимы, но одни собраны на рассвете, другие — после заката, действие на организм человека разное. Возможно, не хватает опыта Хаввы. В доме Хария слишком тесно даже малому количеству трав и снадобий, которые храню в своей маленькой комнате на полках, для лечения обратившихся ко мне за помощью.
— Отныне тебе не придется зарабатывать на жизнь лечением. Ты будешь, вольна в своих желаниях и поступках.
— А это и есть моё сокровенное желание — лечить женщин, дев, детей. Если отказаться от врачевания больных, то чем ещё можно заняться в твоём дворце? Достаточно насмотрелась на жизнь твоих жен и наложниц. От скуки и безделья готовы на любое безрассудство, даже на побег в неизвестность. Не хотела бы так жить. Да и кто-то же должен пользовать твоих жен, наложниц? Даже рабыни, и те часто болеют. Плачут от боли, а помочь некому. Сам знаешь, молитвы и жертвы богам редко когда помогают, хоть всю жизнь простой на коленях и пусти под нож всю отару овец в качестве жертвы. На весь Иерусалим двадцать три знахарки, и каждая врачует по-своему. Одна лечит зубную боль заговорами, другая — чесноком или настойкой сушеного корня финиковой пальмы, третья — маковым соком. Знаешь, я хочу найти пять толковых девушек и научить правильному врачеванию, умение которого передала мне Хавва. После обучения они будут лечить и других женщин города. Не все девы и женщины могут обратиться к тебе или Бехеру за помощью, стыдятся мужчин.
— Почему только пять? Только объяви, и завтра к тебе прибегут сотни девушек Иерусалима. Выберешь несколько десятков самых достойных. После обучения направим в другие города царства. Впрочем, что это я говорю? Тогда я тебя днями не увижу, всё время будешь проводить с ними, стараясь научить хоть чему-нибудь. Я всю жизнь учусь и до сих пор не уверен, что умею врачевать. Слишком много болезней, иной раз трудно понять, какой же орган у человека болит и как лечить?
— Пять девушек — это оптимальное количество, чтобы себя особенно не перетруждать. Да и с десятками не справлюсь. Они меня раздавят своей волей. Достаточно найтись одной с сильным характером, как попаду в зависимость.
продолжение: