Как же я им завидовал! Бродят по городам, царствам, а я прикован к медлительной отаре. Мне тогда казалось, что так скучно и буднично вся моя жизнь пройдет, и состарюсь с пастушьим посохом в руке. Никто из родственников погибших не подумал, что с четырьмя сильными мужчинами расправился слабосильный юнец, который и взрослую овцу не в силах поднять.
Подумали, что их ограбили из-за халатов, они-то были оставлены нагими. Случайно наткнувшийся караван отогнал стаю шакалов от растерзанных трупов. Позднее мы узнали, что охотники были из колена Иссахара. Отец предупредил меня, чтобы никому не рассказывал и не показывал чужим добытый нож и лук, дабы не подвергнуться кровной мести.
— Верно. О таком распространяться и хвастаться нежелательно. Твои кровники, если узнают, не посмотрят, что ты стал телохранителем царя, найдут способ отомстить. Я никому не расскажу, но и ты больше никому не поверяй эту историю. Верю, не твоя вина, что пришлось так жестоко поступить с охотниками, но у них своя правда, как и у любого из нас. Родственники могут сказать, что ты позарился на чужую одежду. Мол, ещё накануне замыслил недоброе: подождал, когда охотники уснут, и сделал своё черное дело.
Доказать иное, что они первыми напали на тебя с целью отобрать отару, а тебя продать в рабство, очень трудно, почти невозможно. Хорошо, что и не доведется. Будем надеяться, что всё уже забылось, семь долгих лет минуло, много иных событий произошло. А я ещё никого своими руками не лишил жизни, если не считать битвы в войне с хеттами. И не знаю, смогу ли? — Соломон посмотрел на руки, словно впервые увидел в таком качестве.
— Необходимости не было, вот и не убивал. Когда придется выбирать между своей смертью и чужой, то не станешь особо задумываться, руки сами всё делают. Я тоже об этом не помышлял.
— Вероятно. Но желаю, чтобы такой необходимости не случалось как можно дольше. Не ты давал жизнь — не тебе отнимать.
— Но за тебя уже всё решили. Они сделали всё, чтобы у меня не осталось выбора. Они пришли ко мне не с подарками, не с хлебом в руках.
— Ты меня не понял — я не упрекаю тебя. Человек должен уметь защищать не только себя, но и свою собственность. Иначе не было бы и царства Иудейского, Израильского. Раньше филистимляне часто нападали по ночам и отбирали лучшие отары, прогоняли нас с тучных пастбищ на скудные. Давид долго приучал их к порядку. Я спрашивал, ты не хотел бы вернуться домой, снова к отаре?
— Не знаю, — неуверенно произнес Валак. — Об этом как-то не задумывался. Снова стать пастухом? Нет. Я очень скоро бы заскучал по этой, уже узнанной жизни. Твоим телохранителем быть интереснее. Много нового здесь узнал, раньше и представить подобное не мог. Я благодарен Фалтию, что заметил меня, когда мы шли по улице, отличил от сотен подобных мне, и взял к тебе стражником.
— Да ещё с Милкой познакомился. Как это содеялось? Интересно знать, какие боги свели вас вместе? Порой они проделывают забавные шутки. Потом и я расскажу потешный случай, если захочешь послушать.
— Я же стражник. Почти каждый день на твоей службе, а Милка часто появляется во дворце. Первые года, начала моей службы у тебя, приходила вместе с Хаввой , приемной матерью, у которой училась врачеванию, принимать роды — перенимала её знание, умение. Потом, после её ужасной смерти от руки разбойника, появлялась одна, с непременной котомкой лекарственных снадобий. Твои жены, наложницы часто болеют и зовут Милку, — больше некого. Иногда просто поболтать, поделиться женскими секретами, новостями, которых всегда в избытке. Бехера многие женщины стесняются приглашать, — произнес Валак и замолчал, посмотрев на рабынь, присевших поодаль, в темноте, в ожидании приказаний и новых пожеланий.
— Тебя они смущают? — догадался Соломон. — Лишние уши — ненужные разговоры, сплетни? Зара, отпусти всех рабынь спать. Нам больше ничего не нужно. Мы сыты. И сама ступай. Утром всё уберете.
Рабыни безмолвно поднялись и исчезли в темноте. В ночи стало ещё тише. Лениво потрескивал догорающий костер. Вдали слышался слабый брех собак, приглушенные голоса людей, стрёкот цикад, и неумолчный звон назойливых комаров. Соломон прихлопнул одного, присосавшегося на шее, посмотрел на расплывшееся черное пятно крови на пальцах и останки комара, которые растер в порошок, подбросил сухих веток в костер и сел на место, поощряюще взглянув на собеседника.
Огонь полыхнул всполохами, вдруг осветив ближние кусты олеандра с причудливыми, колеблющимися тенями, словно какое-то чудище сидело в темноте и заинтересованно следило за беседующими.
— Ну, а дальше? Вы заприметили друг друга, а после? Не стесняйся рассказывать. Я вам не враг, а тебе не соперник, хотя Милка и мне нравится. Но ты меня опередил, уже выплатил мохар. Пусть так и останется. Кроме редчайшей красоты у неё много других достоинств. Вероятно, не про все мы догадываемся и знаем. Меня интригует замысел богов, решивших вас соединить. Для чего им это нужно? Ведь ничего в мире не делается просто так. Впрочем, в любом случае, радуюсь за вас обоих. Хорошая семья будет. Кто из вас первым заговорил, и по какому поводу?
— Я первый обратился к Милке. Однажды под вечер её позвали во дворец к твоей наложнице Мариам, которой почему-то показалось, что пришло время рожать. Она была тяжела первенцем и ничего не знала о ложных схватках, как и я тоже до этого. Милка потом рассказала, что роды чаще всего происходят в полнолуние, под утро. Поздней ночью, когда Мариам наконец-то уснула, Милке разрешили уйти.
Когда она проходила мимо меня, стоявшего в карауле у дворцовых ворот, я отважился спросить, не страшно ли одной возвращаться домой, может быть, выделить стражника для сопровождения? Знаю, не имел права это делать, мне стражники не подчиняются. Я мог лишь попросить отдыхающего подменить меня, чтобы самому проводить девушку. Одной возвращаться по узким улочкам Иерусалима, в кромешной тьме, опасно. Слишком много желающих поживиться за счет ближнего. Даже я иногда оглядываюсь, чтобы не подкрались сзади и не ударили камнем по голове.
В городе много пришлых, рыскают по улицам в поисках грошовой наживы, а мой меч можно выгодно продать и купить дом. Милку пригласили, когда нуждались в её услугах, а потом, как хочешь, так и добирайся домой. Я не обвиняю, но так получилось. Конечно, Мариам твоя наложница, всё внимание и заботы о ней. Но Милке надо было бы дать ночлег, или провожатого. Много разбойников рыскают по ночам и находят случайных жертв. Ты же знаешь, как легко мужчина может стать насильником, особенно, если увидит в ночи беззащитную женщину.
— Это так. Одинокая девушка, да ещё ночью — большой соблазн для любого мужчины, даже богобоязненного. Бог далеко, а жертва перед глазами, сама идет в твою сторону, и выглядит вполне беззащитно. Иные парни стаями охотятся за неосторожными женщинами, которые, словно, забывают, что вечером должны сидеть дома у очага, а не ходить беспечно по пустынным улицам в поисках неприятностей.
Ты прав, конечно, Милке должны были предложить остаться на ночь во дворце, предоставить ложе. Могли бы и потесниться. Не знаю, что помешало им это сделать? Вероятно, Мариам была слишком напугана, чтобы о ком-то заботиться. Сама нуждалась в опеке. Но, если бы она проявила к Милке должную участливость, оставила на ночь у себя, то у тебя не появилось бы предлога заговорить с девушкой. И, кто знает, может быть, в следующий раз другой провожающий ей больше бы приглянулся, чем ты? Не думал об этом?
— Думал, — широко улыбнулся Валак и звонко пришлепнул комара на щеке. — Я о многом думал. Когда стоишь в карауле, чего только в голову не лезет? Обо всём на свете передумаешь. Всех родственников вспомнишь, их судьбы. Но я думаю, если боги решили свести нас вместе, никакой другой провожающий не станет препятствием.
— Если от богов всё зависит, то — да. Как говорят пророки: Чему суждено быть, того не миновать, как бы ни увиливал. Однако рассказывай дальше. Интересно слушать, как боги решают свои и, заодно, наши дела.
— Милка остановилась и ласково поблагодарила за внимание, проявленную заботу, которую редко можно встретить среди чужих. Я же ответил, что она для меня не чужая. Все, кто входят во дворец, вступают под защиту и опеку царя Соломона.
— Это ты хорошо сказал. Так должно быть всегда и со всеми. К сожалению, не все это понимают. Надо будет Фалтию напомнить, чтобы и другие охранники помнили об этом. Но, продолжай.
— Милка промолвила, чтобы я не волновался, с ней ничего плохого не случится, не первый раз так ходит. Ночью, при возвращении домой, она соблюдает особую осторожность на улицах. При виде случайных прохожих, прячется в тень домов, и стоит неподвижно, пока те не пройдут. До сих пор обходилось, не замечали, тем более она в черном просторном платье с накидкой, которая делает её невидимой. Рядом проходят, чуть ли не вплотную, и не видят затаившегося человека, даже иногда становится смешно. А дорога ей привычна, знает каждый камень под ногами.
Кроме того, у неё есть тайный приём, который уже два раза спасал от насильников. Есть и острый стальной нож, на самый крайний случай, но его пока не доводилось вынимать из потаенных ножен. Вероятно, за участие к её судьбе, она угостила меня сладостями, орехами, которыми одарили твои наложницы в благодарность за лечение. И мы, до конца третьей стражи, которая пролетела как один миг, дружески проговорили. На заре меня сменил сонный Варух, и я смог проводить девушку домой, убедив, что она и утром может подвергнуться нападению неразумных, а я могу защитить.
Впрочем, мы оба понимали, что это всего лишь отговорка, нам нравилось быть вместе. С той поры, всякий раз, когда я стоял на страже, а у Милки случалась возможность быть ночью во дворце, она с ласковой улыбкой подходила ко мне, развязывала холщевый узелок, и мы долго разговаривали, съедая плату за лечение твоих жен и наложниц, которые почему-то редко догадывались дарить серебряные или золотые кольца. Тогда она могла бы расплатиться со сборщиками лекарственных трав.
Они ведь месяцами разыскивают редкие и нужные травы, мандрагоры , лекарственные коренья, — этим кормятся, семьи содержат. Заодно для священников собирают иссоп со скал. Милка удивительная. До неё я не представлял, что с девушкой можно говорить обо всем на свете, и это будет приятно обоим. Поразительно, как много она успела перенять от Хаввы! Да и о жизни знает больше меня. Вероятно, тому причина манускрипты, собранные Харием. Она и меня намеревается научить читать и писать. Когда поженимся. Сейчас нет возможности для уединения.
(Мандрагора — растение семейства пасленовых, крупные желтые плоды — арабы называют: туфах альджини — яблоко дьявола. Лучший афродизиак. В малых дозах – биостимулятор, наркотик, в больших дозах приводит к помешательству, вызывая галлюцинации.
Иссоп — душистое растение. Из стеблей изготавливались кропила, метелочки для ритуального окропления.)
— А что это за тайный приём, о котором упомянула Милка? — заинтересовался Соломон. — Интересно, какой он?
— Я тоже об этом спрашивал. Но она застеснялась, и сказала, что это чисто женское оружие, особый приём защиты от насильника, которому её научила Хавва. Мужчинам об этом совершенно не обязательно знать, что женщины умеют им пользоваться и могут легко применить.
— Кажется, я догадываюсь, что это за оружие. Весьма эффективное против мужчин-насильников, не ожидающих, что женщина знает об этом уязвимом месте, потому что и мужчины редко к нему прибегают. Слишком болезненное. Сразу забывают о похоти и о жертве. И, когда же ты полюбил Милку?
— В первый же день, когда увидел. Но не сразу понял. Долго боялся признаться. Я стоял на страже, а она выходила из дворца Адонии. Вся светлая, с улыбчивым лицом, словно вышла от Бога, после разговора с Ним, и как-то странно, узнавающе, посмотрела на меня. Представляешь?! Будто она меня всегда знала, а я-то её впервые увидел! Весь день я только о ней и думал, и клял свою судьбу, узнав подробности от охранников. Она — невероятная красавица, приёмная дочь знатного военачальника, дочь скифского царя, успешно лечит царских жён, наложниц, да и всех женщин в твоём дворе, а я бедный стражник из племени Симеона. Прах и цветок. Ничего общего! Впору проклясть день, когда появился в Иерусалиме! Я был в невидимом огне. Но потом всё постепенно само собой устроилось. Когда случился пожар, мне посчастливилось в тот вечер стоять на страже и потушить огонь, чем заслужил твоё одобрение и награду — я смог выплатить Хогле заявленный на неё мохар.
— А Милке когда приглянулся?
— Тоже в первый день. Но заприметила на три недели раньше, когда я рубил топором ветки для летней кухни, и никого вокруг не видел. Так она позже сказала. И обрадовалась, когда я заговорил с нею в ту памятную ночь.
— Когда же свадьба? — скучнея, спросил Соломон.
Ему понравился Валак своей бесхитростностью и простотой, похожий на знакомых ему пастухов: доверчивых и неуёмных в любопытстве. Значит, пропала и надежда отыскать в характере стражника некую червоточинку, которая хоть как-то бы оправдала действия, направленные на разрушение назревающего союза с Милкой.
— После дня очищения. К этому времени получу за службу серебро. Смогу купить бревна для постройки небольшого глиняного домика и возведения крыши. На первое время хватит, а там дальше видно будет, как Яхве; распорядится. Всё в его и твоей власти. От отца получил только благословение. Через Иозовада он передал, чтобы я не рассчитывал на его помощь, потому что в этом году много овец погибло от засухи. Нужно ждать, когда отара восстановится в количестве.
— Но у него золото, которое дал Фалтий за тебя! — возмутился Соломон.
— Золото ушло на выплату мохара за невест для Иозовада и Хаттуша. Они же взяли с собой по отаре овец и дюжине коз для молока. У отца осталась одна отара овец, с которой кормятся оставшейся семьей, а это шесть ртов. Я и не надеялся на его помощь. Впору мне ему помогать, а не он мне.
— Ты хороший стражник, Валак. Я рад, что у меня есть надежные люди. Такие как Ханиил, Завуф, Азария, Хусий, теперь вот ты. Присмотри для себя хорошее поместье с виноградником в окрестностях Иерусалима, которое продается, или может продаться. Я скажу Ханиилу, чтобы выделил тебе золото для покупки. Хочу, чтобы ты и Милка не испытывали лишения. Не благодари. Я тебе обязан за спасение ковчега, избавил нас от многих волнений, а народ иудейский — от смуты и бунта.
— Соломон, ты великий и великодушный царь! Другой бы отнял у меня Милку, а вместе с ней и мою жизнь. Ты же сделал великолепный свадебный подарок и дал надежду, что наш брак будет счастливым не только от нашей любви. Знай, что отныне у тебя не будет стражника преданнее меня. Милка тоже считает тебя великим, не только по-мудрости, но и по отношению к подчиненным. Долго ходила под впечатлением от разговора с тобой. Ты, царством и подданными, лучше царя Давида управляешь, как наместник Всевышнего, — горячо и растроганно произнес Валак.
— Отец был очень стар. Уставший от жизни и болезней. Ему было не до царства и забот о подданных. Единственной радостью и утешением в последние дни пребывала Ависага. Женщины. Как много значат они в нашей жизни. Мы редко об этом задумываемся. Хотя думаем о них слишком часто.
Соломон немного помолчал, поворошил палкой тлеющие угли, переломил и подбросил остатки хвороста, отчего костер с готовностью вспыхнул красным пламенем, потом вкрадчиво спросил:
— А ты с девушками, или с женщинами, до Милки имел телесную связь? Получал от них удовольствие, как и они от тебя? Да не смущайся, не расскажу Милке. Ты же знаешь, чужие тайны я никому не передаю. Некогда и незачем. Просто мне интересно, как пастухи в пустыне теряют невинность? Не все же охотники до коз и овец, небось, соседкам и вдовам тоже что-то перепадает. Как это случилось? Расскажи.
— До соседнего шатра, порой, в лучшем случае, дневной переход быстрым шагом. Овец без присмотра надолго нельзя оставлять. Если когда и случается чужому шатру разместиться ближе, то несколько пар любопытных глаз неотступно наблюдают за тобой: что ты сделал, куда пошел? И не потому, что не доверяют, а от невыразимой скуки. Домочадцы интереса не представляют, привычны.
— Значит, ты до сих пор невинен? — заключил Соломон, снова подбрасывая в костёр стебли конопли.
— Милка не узнает? — заискивающе спросил Валак.
— Да нет же! Женщинам о многом лучше не знать. Они гораздо ревнивей мужчин. Хотя нет, мы тоже хороши. Не бойся. Рассказывай.
— Ничего занимательного, Властитель. Первая моя женщина не была красавицей, и даже не очень молодой. Но и не слишком старая, около двадцати трех лет. Восемь лет прожила замужем за средним братом из племени Манасии. Она с мужем отделилась от семьи, и кочевали с отарой. Однажды, это случилось за два года до моего отбытия с отцом в Иерусалим, отара Рахили приблизилась к моей отаре на расстояние дюжины шагов. Отгоняя овец, чтобы не смешались с моими, Рахиль нашла возможность подойти ко мне так, чтобы муж не увидел, и быстро сказала:
«Мир тебе! Обильной и сочной травы твоим овцам, юноша. Есть ли у тебя помощники, которые могли бы принести воды, хлеба, сменить на отдых? Не страшно одному в пустыне? Мой муж после обеда не любит бегать за овцами, лежит в тени шатра. Желаешь ли, чтобы этой ночью я пришла к твоему костру разделить твоё ложе? Который год не могу затяжелеть от мужа. Он уже грозится взять молодую жену, чтобы та родила наследника, поддержку в старости. Тогда я стану лишней, служанкой для молодой жены. Я же чувствую, что могу забеременеть, причина бед не во мне. Ты первый, кому я так доверилась. До этого всё на Бога надеялась. Но моё терпение кончилось, я в печали который год. Скажи, милый, согласен меня пожалеть и утешить»?
«Да! Я буду тебя ждать с нетерпением, ибо ты мне нравишься. Не было у меня ещё женщины», — ответил я.
Она показалась мне ангелом, спустившимся на землю, настолько отвык от женских лиц.
«Где ты остановишься на ночлег, чтобы во тьме тебя не долго искала»?
«Я уже сейчас начну набирать веток с кустов, чтобы с вечера разжечь костер, который укажет тебе направление!» — с пылом сказал я, загораясь сладостным предвкушением.
«Нет, с вечера не нужно разжигать. Муж долго не может уснуть из-за того, что днем высыпается. Приду к тебе глубокой ночью, когда он беспробудно захрапит. Мне с ним жить ещё долгие годы».
Я показал на небольшой подветренный пригорок, за которым костер не будет виден с её стороны, и муж не почувствует моего соседства. И десять ночей она приходила к моему очагу, пока их овцы паслись неподалеку от моих. В свете костра я любовался её изумительным по красоте телом, а она моим, и страстно целовала, что меня сильно удивляло, ибо я многого не знал в любовных отношениях. Потом, к моей большой досаде, нам пришлось погнать отары в разные стороны, ибо пастбище оскудело травой. А в моём сердце поселилась тоска, был готов следовать за чужой отарой и обречь своих овец на скудную, уже выщипанную траву. С трудом сдержался. Она тоже привязалась ко мне сердцем. Сказала, что будет помнить меня всю жизнь.
— И больше не виделись? Не знаешь, затяжелела ли твоим семенем?
— Нет, не ведаю. Но, думаю, моё семя не пропало. Она была очень страстной и ненасытной. Являлась со своей водой и нежно обтирала меня мокрой тканью перед тем, как сблизиться со мной. И сама под моим жадным взглядом раздевалась наголо, обмывала себя, натирала благовониями, от которых я ещё больше сгорал от влечения к ней, был неутомим до утра. Я не знаю, будет ли Милка столь же пылкой, но обнаженная Рахиль под лунным светом надолго останется в моей памяти. Не многие женщины способны на подобное.
— Откуда ты знаешь?
— Сейчас я многое знаю. Некоторые охранники любят хвастаться своими женами, любовницами. Подробно рассказывают, как они отдаются, в каком положении, сколько раз за ночь получают удовольствие. Но всем им далеко до Рахили.
— А ты не похвалялся ночами с Рахилью?
— Нет. Как можно?! Кто-нибудь да донесет её мужу, и тот поймет, что растит не своего сына.
— У нас любят сообщать соседям неприятные новости.
— Рахиль рассказывала, что муж как-то уже убил незнакомого мужчину, который только пытался с ней заговорить, расспрашивая дорогу в Морешеф-Геф.
— Конечно, ему будет очень обидно узнать правду. Да и не только ему. Любому мужчине. Очень часто бывает так, что мужья напрасно обвиняют жен в бесплодии, не желая признать очевидного, что сами бесплодны. Считают, что если у них изливается семя, то должны быть и дети.
Соломон посмотрел на звездное небо, по которому неожиданно чудесным образом пронеслись, один за другим, два ярких болида, и воскликнул:
— На кого-то Саваоф очень сильно разозлился, если сбросил с небосвода огромные камни. Подобный им, или такой же, я видел неподалеку от Маханаима лет десять назад. Глыбища, размером со взрослого бегемота, почти полностью погрузилась в землю от удара и невероятной тяжести. Твердости необычайной. Мы не смогли отколоть даже малую частицу, только разбили бронзовые молотки. Хутуб говорит, что часто небесные глыбины полностью состоят из железа. В это невозможно поверить, как и понять, какой силой эти камни до этого удерживались на небе? Кто их столкнул с небосвода, и зачем?
Если Адонаи Элохим метил в грешный Маханаим, то почему промахнулся на пятьдесят полетов стрелы? Ни один язычник не пострадал. Тамошние жрецы хотят продать его филистимлянским кузнецам, но у тех нет возможности поднять его и перевезти к своим печам, чтобы расплавить. Уже много лет прошло. Возможно, за это время они смогли продать или как-то переместить камень?
Надо бы Хутубу подсказать, пусть узнает о его судьбе и купит, чтобы переплавить на мечи. Думаю, хорошие мечи получатся из небесной тверди. Изумительная ночь! Видишь, под кроной пинии алую, яркую звезду? Это звезда богини любви Ашер, покровительницы всех влюбленных. Самая красивая звезда на небосклоне. Я часто ею любуюсь. Иногда охватывает восторг от этого зрелища. Кто и зачем сотворил всё это великолепие?
Неужели только для того, чтобы мы, люди, могли жрать, совокупляться, обманывать и убивать друг друга? Или же есть какая-то иная цель, которую мы со временем узнаем и начнем к ней стремиться, а пока живем, словно неразумные дети, одним днем, не задумываясь о смысле своего существования и цели. Впрочем, что это я? У тебя сегодня был трудный день, выпало много волнений. Довольно разговоров — пора идти отдыхать.
Соломон поднялся с ковра, за ним встал и Валак, смущенный неожиданным вниманием и непонятным дружелюбием царя, который до этого не удостаивал его даже равнодушным взглядом.
— Я о тебе не забуду. Сладких и крепких тебе снов, Валак.
продолжение следует: http://proza.ru/2012/03/21/448