начало: http://www.proza.ru/2012/05/10/584
Соломон был первым иудейским царем, перенявшим у египтян столь тщательный уход за телом. Давид всегда оставался больше воином, нежели правителем: высмеивал изнеженных египтян, которые треть получаемых доходов глупо тратили на разнообразнейшие благовония и сосуды их содержащие, от алебастровых флакончиков до керамических и стеклянных кувшинчиков. А у жрецов, вообще, был культ чистоты, мылись четыре раза в день, соскабливая обсидианом все волосы на теле.
Скоро Соломон почувствовал былую бодрость и силу в теле, а в чреслах приятно томительный огонь желания, проснувшегося под сильными и нежными руками рабынь, которые, возможно, намеренно разбудили его чувственность. Едва сдержался от соблазна приласкать одну из них, вот эту, с маленькими, почти детскими босыми ножками, и, в обоюдном наслаждении потушить страсть, что иногда проделывал к удовольствию онной.
Но слишком отрезвляюще свежи были в памяти досадные слова обворожительной Милки. Он поднялся с мраморной скамьи, с заметно восставшей плотью, и рабыни, стеснительно похихикивая и, косясь на удивительно занимательный уд, надели на царя расшитый синдон.
Стопы Соломона, в мягких кожаных сандалиях, направились в гарем, расположенный по другую сторону сада, где его не ждали, — там всё было тихо и покойно. Волоокая Ависага Сунамитянка сидела на верхних, уже накрытых тенью пальмы, и поэтому не горячих каменных ступеньках дворца, широко расставив колени, что невольно вызвало улыбку — жарко не только мужчинам.
Ленились купаться в женском бассейне. Дочки кочевников привыкли бережно относиться к воде, в больших количествах она для них как бы и не существовала. Чтобы перебить запах пота, рука невольно тянулась к сосуду с благовониями. Её смуглые лодыжки замкнуты массивными золотыми браслетами и цепочками, на которых покачивались мелкие звездочки и луны.
В ширококрылом носу продето золотое кольцо с выгравированной, едва читаемой надписью: «Ависага — любимица Давида и Соломона».
Подарок царя, когда она родила первенца Шарара, которого сейчас держала кормилица Иарива, с закрытыми глазами сидящая в тени сикимора и даже не пытающаяся отмахиваться от мух, ползающих по её губам, лицу малыша, который с любопытством наблюдал за играющими, ползающими по ковру братьями и сёстрами.
Вдруг вспомнились страсти, которые когда-то разгорались из-за неё, бывшей скромной и стеснительной наложницы царя Давида, после смерти которого, Адония захотел взять её в жены, чтобы закрепить ускользающую власть и иметь основание сказать народу и жрецам: «Вот Ависага, наложница и любимица Давида, стала моей женой. Я имею больше прав на престол, нежели мой младший единокровный брат Соломон».
И Адония коварно просил Вирсавию заступиться за него, уговорить Соломона отдать Ависагу ему в жены. Вирсавия простодушно согласилась. Желая быть великодушной, чего бояться, когда власть достигнута? пришла к сыну просить за Адонию, который в сильной печали из-за поразивших его бед. Единственным утешением может стать женитьба на темнокожей красавице Ависаге, которой не повезло с покровителем — умер.
Удивленный наивность матери, Соломон спросил:
— Почему ты так же не просишь и царство для Адонии, ибо он мой старший брат, и ему священник Авиафар, сын Саруин друг? Изначально Адония имеет больше прав, чем я, а ты потворствуешь в его тайных намерениях. Уже на следующий день после свадьбы с Ависагой, он начнет искать недовольных мною и уговаривать восстать против меня. Не уверен, что и тебя это не коснётся.
Только за это намерение с далеко идущими последствиями Соломон и велел священнику Ванее казнить Адонию, чтобы навсегда обезопасить престол от притязаний брата, который, похоже, никогда не примирится с униженным положением придворного приживальщика, покорно сносящего насмешки, подначки братьев и друзей, помнящих его недавнее великолепие, пятьдесят колесниц, скороходов, неумеренное бахвальство, честолюбивые притязания на царство, и своё раболепие перед ним.
Не один Соломон так жестоко поступал. Цари во все времена любыми средствами стремились избавиться от всевозможных претендентов на престол. А ими всегда были самые близкие родственники, сыновья, братья.
К тому же, юная Ависага чрезвычайно соблазнительна, крутобёдра и мила, чтобы благодушно уступить другому мужчине, тем более сопернику, бывшему притеснителю, который часто прилюдно бахвалился, что умник Соломон и его семья не долго проживут после воцарения Адонии. Всех казнит, а первой лишит жизни хитроумную и коварную Вирсавию, и бросит в пустыню, чтобы её растерзали гиены, потому что все беды Аггифы начались после того, как та соблазнила Давида и опоила колдовским зальем, из-за которого царь забыл о своих женах.
Ифамарь сидела рядом с Ависагой и сосредоточенно расчесывала длинные волосы массивным черепаховым гребнем, и, казалось, ничего не замечала вокруг, глубоко задумавшись о своем. Странно, что её могло волновать и заботить вплоть до потери контроля над окружающим — не видит его, приближающегося? Извечные женские проблемы, от которых Соломон весьма далек, может лишь догадываться?
Она, в отличие от других жен, в привилегированном положении старшей, знает, что Соломон её ценит, не даст в обиду. Чего же ей не хватает? Власть есть. Золотые цепочки, кулоны, перстни девать некуда и не на что надевать, всё занято. Драгоценные неотшлифованные камни россыпью лежат в сандаловой шкатулке. Платья всех цветов и тканей пылятся в трёх сундуках из красного дерева. В четвёртом сундуке отрезы египетского виссона, китайского шёлка.
Их обеих сонно обмахивала полная рабыня опахалом из страусовых перьев. Сидящие в тени фигового дерева, и в праздности, рабыни других жен первыми заметили подходящего царя, испуганно метнулись в разные стороны, спеша известить своих хозяек о прибытии их мужа, Соломона.
Вечерние сумерки стремительно растворяли непроглядным мраком бывший дворец Адонии и сад с плотной листвой, через которую, в редкие прорехи, даже яркие звезды с трудом проглядывали. Всполошенные рабыни споро зажгли чадящие жировые светильники в закопченных глиняных плошках с крученым фитилем.
Соломон недовольно поморщился: не выносил эту вонючую пародию на источник света. Колеблющиеся, скудные огоньки, часто гаснущие от случайного порыва ветра, почти ничего не освещали, лишь небольшой круг возле себя, и давали слабую ориентировку в пространстве двора. Поэтому Соломон предпочитал, по-возможности, не затягивать бодрствование до полуночи, чтобы подняться с первыми лучами солнца. После бесстыдных ласк недавних девственниц и любовных утех с ними, особенно хорошо и беспробудно спалось.
Соломон подошел к журчащему фонтану с небольшим бассейном, в котором плавали цветущие лотосы — здесь было чуть свежее, пахло водой, хотя знал — вода не имеет запаха, но её близость ощущалась.
По обе стороны входа дворца со ступенями вспыхнули заранее приготовленные смоляные факелы в тяжелых терракотовых держателях, изображающих взъяренных драконов с открытой пастью, отогнав черноту ночи лишь на несколько шагов. Только теперь он смог различить лица жен, подходящих к нему. Приобнимая, чуть касался щекой нежной щеки жены, называл по имени и говорил ласковые слова.
Жены опускались перед ним на колени и перехватывали его руки, стараясь поцеловать. Соломон растроганно смотрел на окруживших его жен, в глазах одних блестели слёзы радости от неожиданной встречи, другие взирали настороженно и недоверчиво — вся гамма чувств и эмоций. Но недовольства не заметил.
Время — немилосердный убийца женской прелести. Где мраморность лба, изящный овал лица, волнующий изгиб стройного стана, трепещущего от желания под его жадной и нескромной рукой? Всё в прошлом. Ушло безвозвратно, теряясь в беспамятстве. И он тоже постарел, предал своих возлюбленных, которые незаметно лишились чарующей красоты, когда-то перехватывающей его дыхание от нежности и страсти.
Права умница Милка, отказываясь от подобной участи, вполне устраивающей одного, но плохой для всех его жен и наложниц. И ничего нельзя изменить, потому что нет стремления и желания. Пусть всё будет, как есть и как было. Не нам изменять вековые традиции и крепкие устои царства. Не нам бунтовать против извечного порядка и уклада жизни, который привел к существующему положению.
Впрочем, не столь уж и плохому, если вдуматься. Могло быть и хуже, как было совсем недавно, шесть лет тому назад, когда не имел власти, дворцов, юных жён и обременительных царских забот.
— Все здесь? — спросил Соломон, оглядывая обступивших жён.
Кого-то явно не хватало. Странные выкиды памяти. Вроде бы, знал всех жён поименно, в отличие от постоянно меняющихся наложниц и служанок, которые часто беременели, а он не запрещал им выходить замуж, если находилась достойная кандидатура, и предлагали щедрый мохар. Но неизменно какая-то из жен выпадала из памяти. На виду всего лишь семнадцать жен.
Астис, дочь Суссакима, фараона египетского, некрасивую и рано увядшую, он не считал. Сухощавая Астис, за которую получил в приданное город Гезер и покровительство могущественного царя, жила отдельно от гарема, в своем двухэтажном дворце, построенном египетскими рабами на южной стороне просторного сада с благоухающими цветниками перед каждым входом.
Соломон наведывался к ней редко, не чаще одного раза в месяц, несмотря на ухищрения и длительные приготовления к его визиту: она золотила свои груди, лицо, синила соски, блестящей краской из минерала галенита затеняла веки и по-египетской моде удлиняла до ушей внешние уголки глаз.
Её тело натирали редкими благовониями и живыми кошками, мех которых наэлектризовывал кожу Астис. При соприкосновении с женой, кожу Соломона чувствительно покалывало, придавая сексуальному возбуждению необычные ощущения. После супружеских, затейливых забав они иногда подолгу играли в «сеннет». Астис была достойным и умелым соперником.
Здесь, в игру с предметами из слоновой кости на деревянной коробке из душистого сандала, забавлялись немногие, лишь те, кто прожил длительное время в Мицраиме, кто успел к ней привыкнуть и полюбить. Брошенные перед игроком инкрустированные золотом и чёрным эбеновым деревом палочки указывали, как и куда ходить той или иной фигурой через поле противника.
Почти как в жизни, всё зависело от случая, от силы броска, от неровностей ковра, смотря, на чем играли. Ему часто приходилось терпеть и поражения, что вызывало желание отыграться. В иные дни Соломон приходил лишь, когда нуждался в содействии царицы его планам перед Суссакимом, обладающим огромным влиянием среди царей.
Высокородная Астис привыкла относиться к Соломону так же равнодушно, как и он к ней — царские дочери не выбирают мужей, а покорно подчиняются жестокой необходимости следовать указаниям отцов, которые, в свою очередь, руководствуются соображениями целесообразности и выгодой своего царства.
— Авитала уехала на муле с рабынями в Хеврон на похороны отца, которого отнесут в родовую усыпальницу. К концу ущербной луны обещала вернуться, мой господин, — сказала Ифамарь. — Молехев в сопровождении рабынь отправилась в Вефсамис на свадьбу сестры. Бедная Ревекка находится в горячке. Слегла вскоре после пасхи. Бехер лечит её настойками трав и чистой миррой. Обещает поставить на ноги, если пожертвуем храму белую корову с черной отметиной на лбу. Слуги ищут во всех стадах родственников. Пока найти не могут. Вероятно, нужно расширить поиски и в чужих стадах. Таиль… Суламифь сбежала.
Соломон хмуро кивнул. Да, он знает. В тот день до физической боли был потрясен предательством самой юной из жен. Уж ей ли было жаловаться подругам на невнимание и равнодушие царя? Встречался чаще, чем с любой другой из своих жен.
Почти каждый раз при свидании с юной прелестницей одарял драгоценностями, дорогими чашами для косметики из алебастра и слоновой кости, стеклянными сосудами духов и благовоний, золотыми шпильками для волос, пинцетами, медными отшлифованными зеркалами, шелковыми и парчовыми отрезами. И за всё это подобная расплата! Чего ей не хватало?! Обидно от непонимания неожиданного поступка схожего с предательством. Именно поэтому и запретил посылать погоню за беглянкой. Всадники на лошадях быстро бы догнали медлительных мулов. Не захотела любви государя, пусть отныне довольствуется страстью простого смертного и вспоминает о прошлой жизни.
Царь Соломон не станет унижаться до мелочной мести. Хотя мог бы поймать и наказать для острастки других, чтобы неповадно было устраивать какие-либо заговоры за его спиной. Кто-то же ей помог выбраться с вещами из дворца незамеченной, а потом из Иерусалима? Неисчислимо племя его врагов!
— К Ревекке загляну завтра. В темноте, не много увидишь и поймешь о её состоянии. Я пришел с вами пообщаться, поужинать. Накормите? — с шутливой интонацией спросил Соломон, обращаясь к Ифамари, которая стояла ближе всех и не сводила с него преданного взгляда.
Он знал, обычно жены приступают к вечерней трапезе после наступления темноты, когда считается, что день прошел, наступили новые сутки. Кушают не спеша, приправляя блюда шутками, привычными подначками, порой ссорятся из-за пустяков и днями не общаются друг с дружкой.
Но, чаще долго сидят под звездным небом за бесконечными неторопливыми разговорами. Иногда слушают придворного евнуха, многоискушенного в знании Торы, знаменитого Исхода из Египта и истории судей. Нередко приглашают словоохотливых сказительниц, или записную распространительницу слухов, которая всегда в курсе всех сплетен и новостей объединенного царства, и даже может предсказать незначительные события ближайших дней. Ложатся спать заполночь, многие тут же, в саду, на коврах, хрустящих циновках, льняных тканях, с войлочными валиками под голову, засыпая под журчащий разговор подруг-соперниц. Встают поздно, когда жгучие лучи солнца пробуждают от сладкого сна и прогоняют додремывать в тенистую прохладу сада. Но уже трудно заснуть, невольно прислушиваешься к негромким словам служанок, встреваешь в разговор, и просыпаешься окончательно. И так изо дня в день.
— Мы будем рады насытить и удовлетворить все желания нашего мужа. Послать рабыню за твоим новым поваром? — поинтересовалась Ифамарь.
В голосе жены Соломон уловил некий затаенный смысл, мол, ты всё прекрасно знаешь об этом, но почему-то предпочитаешь умалчивать, не стал доискиваться подоплеки, удивленно спросил:
— Неужели ваши повара уже разбежались по домам? Некому приготовить ужин? Как же вы обходитесь без них?
Ещё никогда Ифамарь не задавала столь нелепого и наивного вопроса. Соломон доверял женам. Хотя понимал, что у иной, особенно после случайной, ненамеренной обиды, может возникнуть соблазн возвыситься над всеми и устроить дворцовый заговор. В продолжительной истории Египта уже было злодейское убийство женами властителя, надолго увлекшегося красивыми мальчиками.
Но в гареме Соломона иное положение. Он несколько отдалился от жен, подзабыл, но по-прежнему любит и заботится о них. В случае его насильственной смерти, они не только потеряют статус, но и до конца своих дней будут прозябать, если не в бедности, то в подчинении новой, более могущественной царицы, у которой может оказаться очень вздорный и мстительный характер, отыграется за долгие годы унижений и неприметности. У всех в памяти яркие примеры не только из отечественной истории, — умелые рассказчики не дают забыть.
— Нет. Повара на месте. Там, где им и положено быть. Но… — Ифамарь замолчала и немного растерянно подала знак рукой. Некоторые жены зачем-то метнулись в темноту, или просто вышли из освещённого круга, не успел понять. — Мы так давно не видели тебя в гареме. Кое-что изменилось. Даже не знаю, как тебе сказать и стоит ли? Впрочем, скоро сам увидишь, — закончила она с непонятной и многозначительной усмешкой, и снова махнула рукой, то ли от досады, то ли подавая кому-то знак.
Рабыни раскатали по земле тяжелый ковер и сноровисто начали расставлять ажурные плетенки с фруктами, пресными лепешками, тяжелые кувшины с охлажденным белым вином. В стороне, на расстоянии восьми шагов, зажгли небольшой костер из хвороста и кривых, сучковатых веток.
Дрова и прямые палки были слишком большой ценностью, чтобы расточительно использовать в костре. Хорошая древесина шла на выплавку из руды меди, серебра, золота, обжиг керамики, а ровные палки на копья, навои для ткачей, различные держатели сельскохозяйственных орудий и на домашние поделки от ручек мотыг, секир, до плетеных корзин и калиток.
Соломон, как и все смертные, любил смотреть на пляшущие языки пламени костра, на веселые искры, летящие гаснущими светлячками к загадочно мерцающим звездам, словно подмигивающим, подающим некий многозначительный сигнал, который, вероятно, для кого-то что-то да означает.
В мире нет ничего бессмысленного. Он давно в этом убедился. Каждое явление природы плотным кирпичиком входит в необозримую часть мироздания. Обожал вдыхать терпко-нежный аромат можжевеловых веток и стеблей конопли, попеременно и намеренно подбрасываемых в костер рабыней.
Приятно бездумно слушать вибрирующее пение жаб и неумолчный звон летающих полчищ насекомых, привычно от них отмахиваясь или припечатывая быстрым шлепком ладони. Всё это, ностальгирующе, напоминало далекую юность, когда приходилось с караваном совершать долгие утомительные переходы по соседним царствам и пустыням. Вечером все усаживались вокруг костра в ожидании вареного мяса. Обычно это была баранина, сайгачатина, реже — мясо антилоп, или другого животного, случайно оказавшегося вблизи караванного пути на расстоянии полета стрелы или броска бумеранга.
Нетерпеливые, проголодавшиеся бородачи накалывали мясо на посох и держали над пляшущим огнем. Часто посох загорался, обугливался, а потом при упоре на него, особенно при подъеме в гору, предательски крошился и обламывался.
Мясо плохо прожаривалось, пригорало с краев, но было восхитительно вкусным и ароматным. Пожалуй, с той поры не доводилось столь аппетитно есть. Какое чудесное было время! Как много нового и интересного познавал! Каждый день стоял на пороге неизведанного.
А сейчас, чтобы удовлетворить своё любопытство, нужно не один день провести в книгохранилище, разворачивая ветхие свитки папируса, или перекладывая глиняные таблички размером с мужскую ладонь, с шумерской или аккадской клинописью. Многие хеттские таблички, серые, розовые, черные, до сих пор лежат в коробах непрочитанными, слишком трудны для расшифровки.
Не всегда затраченные усилия оправдывают себя интересным текстом. Надеешься прочитать какую-нибудь тайну, а натыкаешься на кулинарные рецепты изысканных блюд, многословные жреческие заговоры болезней, или любовные признания к неведомой, уже давно умершей зазнобе. Хорошие переводчики требуют слишком много золота за переезд на постоянное место жительства в Иерусалим. Все бесчисленные затруднения упираются в хроническую нехватку золота.
Соломон не догадывался, что праздный костер в гареме по вечерам зажигался не всегда. В перенаселенном городе всем приходилось экономить каждую вязанку дров и хвороста. Дорога, в не такой уж и близкий лес, была самой оживленной; бесконечный, пульсирующий поток доверху нагруженных повозок, мулов, ослов, лошаков, людей, едва справлялся с возрастающими потребностями горожан из-за постоянно увеличивающегося населения.
В кострах, в примитивных и прожорливых печах использовали так же помет домашних животных. Лучшим был верблюжий, который не содержал влаги, и можно сразу же бросать в огонь. Зола служила хорошим удобрением для огородов, но не все об этом знали и могли воспользоваться. Зола бесчисленных костров развевалась частыми ветрами, засыпалась песком.
Царь опустился на длинноворсовый ковер, облокотился на войлочный валик и протянул руку к золотому кубку. За ним по старшинству прилегли на ковер и жены. Рабыни из-за их спин, невидимками, разлили вино в кубки и бесшумно отступили в темноту.
В запале от давно мучавшей жажды, так уж случилось, за делами не мог понять, что же ему хотелось, Соломон выпил вино почти до половины кубка, и только после этого с удивлением посмотрел на Ифамарь. Та твердо встретила его взгляд, что несколько смутило Соломона. Он оглядел выставленную на ковре снедь и недоуменно воскликнул:
— Не очень-то вы рады моему приходу! Более скудного угощения давно не видел в своем дворце! Где медовые лепешки, цукаты, фисташки, миндаль, дичь? Что за отвратительное пойло налили в кубки? Неужели вы это каждый день пьете? Нет даже сикера!
Ифамарь усмехнулась краем тонких, накрашенных губ, поправила жемчужное ожерелье на полной шее и, как бы примирительно, проговорила:
— За поставку продуктов в гарем отвечает твой ключник Арод. Ты так давно не навещал нас, любящих тебя, что он решил, будто мы впали в царскую немилость. За какую только провинность? Во многом ограничил нас. О сладостях и орехах давно забыли. Поэтому я и просила, послать за твоим поваром, который знает о нашем положении и, наверняка, пришёл бы со своими помощниками и продуктами. Мы уже привыкли к скудной еде, не ропщем. Некоторым это даже на пользу идет, стали стройнее. Обрати внимание, как Ависага похорошела? Мы знаем о твоих расходах, связанных с многочисленным строительством, отправки дани Суссакиму, Тиглатпаласару… Посчитали, что это твоё распоряжение. На приемах ты щедро всем раздаешь золото. Для нас и не осталось.
— Это не так. И ты хорошо это знаешь. Почему до сих пор молчала? Я не знал о самоуправстве Арода. Немедленно распорядись позвать его, чтобы я мог спросить, кто научил его так поступить?
— Ты так занят, возлюбленный наш, весь в заботах, постоянно в окружении чужих людей. Тебе ли до наших жалоб и стенаний? — В голосе жены слышалось неприкрытое лицемерие, мол, мы всё понимаем, сочувствуем тебе, но это не значит, что мы должны от этого терпеть лишения.
— Ифамарь, безотлагательно пошли евнуха за провинившимся Ародом. Пусть ночь не спит, но доставит с рабами всё сэкономленное. Горе ему, если выяснится, что он хоть сколько-то обогатился на этом. Запасы моей казны, действительно, истощены. Дубовые сундуки Саула пусты и подернулись паутиной. Подозреваю, если когда-нибудь они и заполнятся, то только пылью, или долговыми черепками. Я вынужден влезать в долги, чтобы расплатиться за давние займы. Это длится уже не первый год. И всё очень плохо. Но не до такой степени, чтобы я хоть в чем-то ущемлял своих любимых жён. Да, давно не был у вас. Чувствую свою вину. Надеюсь на ваше прощение. Я вас всех люблю, и вы это прекрасно знаете. У меня сейчас очень тяжелый год. Не хотел говорить, чтобы не расстраивать, порождать ненужные слухи. Впрочем, скажу, если это останется между нами, не выйдет за порог дома. Чужие не должны быть в курсе наших затруднений, чтобы не злорадствовали, призывая и другие беды на наши головы. Обсуждайте только между собой, чтобы рабыни не слышали и ничего не знали. Я бы и дальше молчал, но нужно перед вами хоть как-то оправдаться. Вот уже год, как кто-то неведомый упорно старается отправить меня раньше времени в пещеру Мамре, к Аврааму и Сарре. Пытаются убить, подложить отраву в еду, питьё. Поэтому сегодня и погибла Таиль мучительной смертью. Она захотел фаршированных перепелов, — их повар Неффалим искусно приготовил для меня, и по чьему-то наущению начинил сильным ядом. Всевышнему было угодно не допустить моей смерти, за что и собираюсь принести Ему многие жертвы. Жаль, Таиль не убереглась. Вместе с вами скорблю о безвинно погибшей. Мы навсегда запомним её добрый и веселый нрав, и долго будем жалеть о ней.
— Соломон скорбно помолчал, невидяще разглядывая перстни на левой руке и поглаживая их большим пальцем правой, потом тихо добавил:
— Повар Неффалим ненадолго пережил бедняжку Таиль. Его тоже убили.
— Кто?! — ахнула Ифамарь.
— Не знаю. Убийца скрылся незамеченным, и неизвестно, куда. Мои люди сейчас их ищут. Непременно найдут.
Жены всполошено вскрикнули, словно базарные торговки, и заговорили, перебивая друг дружку. Соломон не мешал им выговориться, думал о своем, наболевшем. В несчетный раз вспоминал людей, возможно, желающих его смерти. К сожалению, их слишком много, чтобы предпринять действенные меры, подобные тем, которые до него предпринимали Саул и Давид — убить, казнить, удалить от себя человека, представляющего, хоть какую-то опасность для помазанника божьего.
Сопоставлял угрозы давнишних недоброжелателей с их поступками. Некоторым достаточно во всеуслышание произнести ругань на царя, его родителей и всё потомство, чтобы надолго успокоиться. Другим же этого было мало. Их деятельная натура требовала немедленного выхода энергии.
Сдерживала и устрашала лишь сила власти царя. Старались действовать втайне. Строят козни, которые могут принести немало бед. Но как их найти, чтобы обезопасить себя? Оставаясь наедине, часто думал о злоумышленниках, знал, иногда удается уловить, казалось бы, невидимую до этого связь, надо только почаще размышлять об этом.
Утоляя легкий голод, машинально начал вкушать то, что было перед ним: обжаренные сочные куски баранины, лежащие на пресной лепешке, гладкие огурцы, пряные и горькие травы, перья лука, салата латук, придающего мужчинам половую силу. В Египте латук считался растением бога Мина, чья фаллическая статуя обычно возвышалась перед зелёными грядками, которые часто и обильно поливали.
Соломон не был привередой и чревоугодником. Будучи наблюдательным, заметил, что после обильного вечернего возлияния и неумеренного потребления разнообразной вкусной еды, ночью изводили кошмары: то катал огромные камни по пустыне на строительстве высоченной пирамиды, то лежал придавленный горячим барханом, с тоской и жадностью глядя на протекающий поблизости недостижимый ручей, прозрачно растворяющийся в желтом песке.
Утром чувствовал слабость и подавленное настроение, словно после болезни. Недаром у шумеров были поговорки: «Кто много ест, тот плохо спит», «Толстому всегда тяжелее, чем худому». Поэтому старался за ужином сдерживаться, что не составляло особого труда — был приучен к лишениям. Когда-то горсть фиников, жареных зерен пшеницы, сушеных смокв, несколько глотков теплой воды, была единственной пищей за целый день в конце караванного пути, потому что брезговал есть акриды, змей, сурикатов, которые ловились проголодавшимися путниками и жарились над костром на кончике посоха.
Арод плут и мошенник, ни словом не обмолвился, что экономит на содержании гарема. А у жён не так уж много радостей в жизни, и даже это отняли — чревоугодие. Соломон был доволен внезапным решением — прийти в гарем, возможности загладить, если не вину, то упущение. На всех его не хватает, не обо всем докладывают.
Возможно, не успевают, или намеренно забывают. А как хочется всё знать, все причины и следствия, уметь разгадывать замыслы противника и оборачивать в свою пользу. Но так бывает только в сказках про хитреца Азана, как в той истории, когда жадный хозяин хотел продать расторопного слугу и его семью в рабство, но из-за своей глупости, сам попал в кабалу. Азан же стал владельцем богатого поместья своего хозяина.
В гареме Соломон чувствовал себя комфортно и в полной безопасности. Соблазнительно, чуть прикрытые шелками ноги, освещенные колеблющимся огнем костра и факелов, маняще улыбчивые губы, обещали предстоящее наслаждение, и он со всей страстностью опытного мужа и любовника, отдался своему любимому, но единственному пороку, в существовании которого не стыдно признаться даже самому себе.
продолжение следует: http://proza.ru/2012/03/21/477