Женщина в белом медицинском халате и марлевой косынке, с темным средь этой белизны лицом, держала на руках странное существо с головой, обтянутой кожей, без волос, с тоненькими ручками и ножками и сразу из под ребер выступавшим огурцом раздутым животиком.
Тельце этого существа было необычайно бледным, как и личико с огромными глазами, обведенными тёмными кругами, потому выражение лица было страдальческим и удивленным одновременно.
Ирина перевернула страницу альбома с фотографиями и увидела на следующем снимке эту же женщину рядом с кавалеристом и маленьким мальчиком с ровно постриженной светлой чёлочкой, одетым в матроску. Он обнимал своих родителей и счастливо улыбался.
Можно было подумать, что эта фотография более поздняя, и мальчик на ней старше, если бы не знать, что кавалерист погиб на Ленинградском фронте в блокадную зиму. Погиб даже не от пули, не от вражеского снаряда, а от голода и полного истощения, погиб, защищая семью, город, страну, в сыром окопе, где холод пронизывает до костей, и еда столь скудна, что заживо остывает тело, и его покидают все жизненные силы.
И верится с трудом, что этот счастливый мальчик в матроске и есть тот самый головастик с торчащим вперед животиком. Казалось, он стал младше и беспомощней.
И это было так. Евдокия - его мама пролила много слёз, пока снова научила ходить ослабленного дистрофией сыночка.
Погожим майским днём хоронили Иринину соседку Евдокию, и после похорон и поминок именно её фотографии рассматривала Ириша в старом семейном альбоме своей соседки.
Сын Евдокии - Вика, так она называла Виктора, был уже немолодой лысоватый мужчина, похоронил мать, пережившую с ним на руках страшную войну и блокаду Ленинграда.
Она работала до самой смерти, хотя возраст был давно уже пенсионный, работала, чтобы помогать Вике, у которого не ладилась семейная жизнь.
Как в дни войны она делилась с сыночком своей 125-ти граммовой пайкой хлеба, только бы сохранить ему жизнь, так и после войны, овдовев, отдавала без остатка и сожаления всё сыну, только бы облегчить, обеспечить, помочь...
Пока ходили трамваи на передовую, Евдокия всеми правдами и неправдами ездила к мужу, передавала тёплые вещи, заваренную крапиву, добытый мёрзлый и вялый картофель, дикие опавшие яблоки...
От эвакуации отказалась, ведь муж рядом, в окопах.
И после войны Евдокия казалась двужильной: успевала и на работу, и на поля за овощами или на овощебазу, где за перебранные овощи и фрукты платили и давали отбракованные плоды, сколько унесешь. Успевала она и в ломбард, то заложить, то выкупить, и вязать успевала, и шить, и за работой поговорить с соседской девчушкой Иришей "за жизнь":
- Ты, девка, не спеши взамуж выскочить, - поучала Евдокия, - не разберёшься - опосля наревёшься. На мужика ведь работать надо - это не мёд пить, женою быть! Погуляй, пока никто тебя не прибрал в семью.
Ириша морщила носик и не соглашалась:
- Да что Вы, тётя Дуся, кто ж теперь на мужа вкалывает? Теперь все права равны! Муж и постирать вполне может, и сготовить, а некоторые жёны и не работают вовсе.
- Да ну? Не слушай вранья. Кто не работает, тот дома вкалывает и ещё обязанной себя сознаёт. Неловко это. Да и какой женатик согласится при здоровой бабе стирать, убирать и готовить? Это невидаль какая-то, помяни моё слово.
И вот нет Евдокии, и не с кем поделиться Ирише обстоятельствами своей семейной трудной жизни, когда и муж, и дети - все ждут от неё помощи, вкусного обеда, подарков, чистоты...
Теперь бы она рассказала Евдокии, что только любовь может помочь, долготерпеть, жертвовать. Наверное, Евдокия согласилась бы с ней. На многое способна материнская любовь.
Виктор сидит, сжав голову в руках, навалилось всё на него - долги, алименты, поминки. Ничему не успел научиться от матери, жил за её спиной. Жалкий младенец Вика с военной фотографии не менее жалок и теперь.
Сила духа, присущая военному поколению, точно заслонила их детей от всех бед и трудностей, и многие дети духа того не переняли. А те, что перенесли в детстве дистрофию,цингу, страхи - вырастали часто болезненными, со слабой нервной системой, вспыльчивыми, ранимыми...
Пока Ириша не переехала на другой конец города, она навещала Виктора, угощала супом или котлетами.
Виктор закупал с получки пакеты сухих супов, крупы, картошки, лука и растягивал на месяц. Всегда был в долгах. Начал сдавать угол приезжим с рынка, всё чаще был нетрезв.
"Майскими короткими ночами, отгремев закончились бои", - любила петь Евдокия. Так и ушла она в эту весеннюю пору, не перенесла вторую операцию по поводу катаракты. Сразил её инсульт. Не готова она была к смерти, не подготовила и сына.
Мы умирать разучились: ни душу подготовить, благословясь, ни дела уладить, ни долги отдать. Не стараемся избежать внезапной смерти, а наоборот желаем такой - на счёт раз. Вовсе не как прежде, с верою и надеждой в жизнь вечную отходили люди ко Господу.
Бывала ли Евдокия в церкви никто не знал. Не было ни икон у неё, ни молитв, ни покаяния, ни соборования, ни причастия... Только долг перед родными, только вера в собственные силы. Тельце сына спасла Евдокия в страшные блокадные дни, а душу не смогла уберечь. Не в человеческих это силах.
Это Ириша потом к вере пришла, к пониманию немощи, в которой сила. Сейчас бы она и Евдокии помогла, а тогда...
Попрощалась в приёмном покое и пожелала удачи. Распрощались на недельку, а расстались навсегда.