Три горсти зерна

Григорий Кузнецов
  Поезд медленно шёл на Восток. Радовали глаз и поднимали настроение хлопоты по-настоящему разгулявшейся весны.  Но если в европейской части снега уже не было, то ближе к Уралу он ещё лежал в оврагах и лесных чащобах. Вагон был переполнен, проводник с трудом пробирался по проходу. Василий завидовал тем, кто сидел возле окон. Напротив него сидел старик, приземистый, кряжистый, с седой бородой и длинными усами. Глаза глубоки, тёмно-серые, одновременно и строги и веселы. Он пристально смотрел на Василия.
-Далеко едешь, служивый? – поинтересовался старик, глядя на пустой левый рукав шинели.
-В Забайкалье, до Читы, а там до дома рукой подать.
-Где же тебя подкараулило несчастье, сынок?
-Под Сталинградом отец, два месяца провалялся в госпитале, комиссовали. Вот теперь еду домой, стало быть, отвоевался, его карие глаза на смуглом скуластом лице смотрели на старика вдумчиво и грустно.
-Ну, не тушуйся, главное живой остался, - старик разгладил усы, незаметно смахнул, непрошенную слезу.

То, что совершенно чужой человек отнёсся с сочувствием к чужому горю, тронуло душу Василия. Ком подступил к горлу, стало трудно дышать.  В госпитале сочувствовать было некому, всем выпала тяжёлая доля: кто был без ноги, кто без руки, а другие без обеих рук или ног сразу.  Каждый по-своему нёс свою боль: одни  изливали своё наболевшее словесно, костеря войну и горькую долю, выпавшую на их молодые плечи, другие уходили в дальний угол двора, и, оставшись один на один с собою, горько рыдали, зажав рот  ладонями, чтобы никто не услышал. Любому человеку хочется, чтобы на него в такие тягостные минуты обратили внимание, посочувствовали. И вот когда это произошло, Василий растерялся, чтобы не показать мужскую слабость, быстро встал и вышел в тамбур. С большим трудом он пробился к разбитому окну входной двери вагона, откуда дул прохладный, весенний воздух, кружа клубы дыма. Василий выдохнул из себя воздух всей грудью, громко вздохнул.
-Что, братишка, сердчишко прихватило? – услышал за спиной в свой адрес.
Василий несколько раз кивнул головой.
   -Подыши свежим воздухом,  легче станет.

Эшелон долго стоял на разъездах, пропуская на фронт идущие составы. Дорога до дома показалась вечностью. Когда Василий вышел на перрон вокзала, откуда в июле 1941 года уходил на войну, время уже перевалило за полночь. Вокзал был набит, как и вагон. Он вышел на привокзальную площадь, чтобы подышать прохладой ночи. В небе сияла полная луна. Две недели пути в душном переполненном вагоне забрали все силы. Оказавшись в госпитале, Василий не стал писать домой, чтобы не терзать материнское сердце. Он не представлял, как его безрукого встретит мать. Теперь торопил время, ему хотелось быстрее оказаться в родном доме.
И вот она родная улица, ничего не изменилось. Вдали виднелся родительский дом, родовое гнездо.
-Васенька! Ты ли это, аль нет? Ну, здравствуй, родной.
-Здравствуйте, тёть Настя.  Вот комиссовали, приехал домой.  Отвоевал. Вы-то тут как?
-Да жизнь-то наша слезливая нынче, похоронки приходят чаще писем. Ну, ступай, вот радость для матери.

Во дворе дома возился младший братишка. Хлопнула калитка, и Колька со всех ног бросился навстречу старшему брату.
-Васька!  Родной ты наш, воротился, - и заплакал.
-Мать-то где? - спросил Василий.
-Да на работе, где же ей быть. Я один дома. Надька с Петькой в школе. А мы переживали за тебя, давно уж ни одного письма. Ну, теперь вместе будем.
-Колька, отец пишет с фронта, давно от него письмо было?
Колька сник, опустил голову, зашмыгал носом, обхватил худыми ручонками Василия.
-Похоронка пришла на отца после новогодних праздников, как раз на Рождество. Мать велела тебе не сообщать, чтобы не расстраивать. Нету Васька, теперь у нас отца.
-Погоди, Колька плакать, на войне всякое бывает. Может в госпиталь попал или переформировали часть.  Ждать надо, слышишь ждать.

Василий гладил младшего брата, сдерживался, что самому не расплакаться. Неужели и их семью не обошла война? Отца забрали на фронт в июле сорок первого, его в сентябре. Сначала Василий писал ему письма из дому, затем с фронта. Отец редко подавал о себе весточку. Василий знал, что встреча с матерью будет трудной, поэтому тайком от Кольки вышел из дому, огородом пробрался на окраину, в рощу, оглядел округу - ни души. Он смотрел на село с невысокого пригорка.

Вот она малая родина, уголок земли, где он родился и вырос, который часто видел во снах. Чуть поодаль виднелось кладбище. До боли в душе не хотелось верить в то, что уже никогда он не увидит отца. Василий опустился на колени, затем медленно лёг на прогретую солнцем землю, молодую травку. Пахло землёй, её мягкой сыростью, послышался крик прилетевших грачей. Рыдания вырвались непроизвольно, помимо его воли. Плакал долго, по - мужицки, горько. Всё наболевшее, что накопилось в душе за два с лишним месяца, Василий выплеснул в родную землю, пахнущую весной и детством. Ему посчастливилось вернуться домой, пусть даже без руки. Отец же остался навсегда в чужом краю. Где он зарыт, один Бог ведает.
В небольшой ложбинке умыл лицо талой снеговой водой, медленно пошёл домой. Навстречу ему бежал Колька, запыхаясь, проговорил:
-Мамка с работы пришла, мы заждались тебя, не знали где искать.

Переступив порог дома, Василий увидел мать. Хорошо, что эта встреча произошла дома, если бы он повстречался с ней в другом месте, прошёл бы мимо, не узнал. Перед ним стояла женщина с серым лицом, ввалившимися глазами, серебристой головой.  Печать больших забот лежала на её морщинистом лице, была она и в выцветших усталых глазах.  Мать пристально смотрела на сына, затем протянула руки. Хотела шагнуть ему навстречу, но её качнуло, и она, потеряв равновесие, повалилась. Василий успел подхватить её и вместе с Колькой уложили на кровать. Мать быстро пришла в себя, смотрела растерянным взглядом на сына. Василий удивился тому, что мать не плакала, молча смотрела потухшими глазами на однорукого сына.
-Вася – Василёк, чем же мне угостить  тебя, сынок, - чуть слышно проговорила она,  охрипшим голосом. 

…Василию предложили работать в школе. Не имея специального образования, стал преподавать труд и физкультуру. Как радовались сельчане, когда в войне произошёл переломный момент. Фронт стал продвигаться на запад. Семьи старались выжить. Картошка и капуста уродилась, а вот хлеба не было. Муки, что выдавал колхоз на семью, хватало на одну лепёшку в день. Выручала бурёнка, вот уж поистине святое животное.

Наступила осень 1944 года. Старики и подростки, трудились в поле, и на току. Один комбайн не справлялся, косили и косами, снопы свозили как в двадцатые годы. Василий с учениками работал на току, одной рукой он крутил веялку, очищал зерно. Женщины приспособились жарить зерно и украдкой от начальства ели его, запивая кипятком. Старики выбирали в пшенице недоспелые зёрна, которые были мягкими, с молочком,  легко жевались.

Вечерело. Солнце скатилось за горизонт, но пепельно-кровавое зарево заката ещё не погасло. С болота стали доносится дремотные трели лягушек.
-Василий, возьми братикам и сестричке жареного зерна, ведь они дома полуголодные, - предложила соседка тётя Поля.
Василий нерешительно подошёл к ведру с зерном, не зная, что делать.
-Бери, сынок, надо выживать.
Василий взял горсть зерна и высыпал в карман шинели. Отошёл в сторону. Тётя Поля взяла ведро и ещё пару горстей высыпала в карман его шинели.
-Бог любит троицу, ребятишек трое, каждому по горсточке. Неси домой.
Он смотрел на соседку с доброй улыбкой.

Рука ужасно ныла, тяжело ему было крутить веялку одной рукой, и всё равно вращал рукоять до тех пор, пока рука начинала неметь, пальцы разжимались. Василий отошёл от амбаров метров сто. В небе послышалось курлыканье журавлей. Он поднял голову и увидел их умело выстроенный клин. Журавли летели, крыло в крыло в направлении юга. Василий вспомнил, как на фронте, сидя в окопе, вот так же вечером, ранней весною он увидел в небе стаю журавлей, которые летели с юга прямо над позициями. Птицы были свободными, они парили в небе, не зная границ, а на земле грохотала война.

-Свиридов! Что у тебя в кармане шинели? –  Василий повернулся, перед ним стояли секретарь сельсовета, сытый, самодовольный, лицо мрачное, заросшее щетиной и сотрудник НКВД.
-Да взял три горсти зерна для ребятишек, - уверенно отчеканил Василий.
-В таком случае придётся пройти в сельсовет, - отчеканила секретарь, смотревшая на него строгим,  холодным взглядом.

Суд был показательным, нужно было запугать сельчан наглядным примером. За сбор колосков после уборки урожая была статья до трёх лет, по которой судили с четырнадцати лет. Василия привезли из района, где он находился под стражей до суда. Он окинул взглядом зал, во втором ряду увидел мать с опухшим от слёз лицом. Бедная мать, сколько горя свалилось на её хрупкие женские плечи. Да, правы люди, говоря, что беда не приходит в дом одна. Помещение было заполнено до отказа. Василий опустил голову, он не чувствовал себя преступником, ему было больно и горько смотреть в лицо матери. 

В его защиту выступила председатель колхоза Анастасия Даниловна. Дородная русская женщина, высокого роста, со смуглым открытым лицом и густыми волосами свинцового цвета. Она поднялась на сцену, окинула взглядом обвинителей, повернулась к залу: «Кого мы сегодня судим? Человека, который в семнадцать лет ушёл добровольцем на фронт вслед за отцом, защищать свою Родину, нас с вами. Через полтора года вернулся домой без руки. Его отец, Иван Степанович, погиб. Мать Василия трудится в колхозе по четырнадцать часов в сутки. Он нарушил закон, но кому он нёс три горсти зерна, полуголодным детям-сиротам. Уважаемый суд! Я хочу, чтобы Вы учли всё это. Если девятнадцатилетний парнишка, защищавший Сталинград сядет в тюрьму, мне будет стыдно ходить по земле моих предков.

В зале воцарилась мёртвая тишина. Затем, взрыв аплодисментов и выкрики.
Василий сидел, не поднимая головы. Теперь на сцену вышла секретарь сельского совета, Мутина.  Она была угрюмая, лицо выражало зло, подняла вверх правую руку и с ненавистью посмотрела в зал. Все затихли, воцарилась тишина.
-Мне непонятна позиция председателя колхоза. Есть закон и мы обязаны его строго соблюдать. Идёт кровопролитная война. Мы должны в первую очередь кормить фронт, тех, кто с оружием в руках защищает Родину. Предлагаю судить расхитителя по всей строгости закона. А высказывание председателя колхоза по содействию воровству мы рассмотрим на ближайшем заседании пленума райкома партии и строго её накажем. Сельчане рукоплещут вору потому, что все колхозники тащат зерно. Круговая порука.

Судья дал последнее слово подсудимому. Василий встал, поправил шинель, смотрел в пол.
-Простите меня, земляки, что опозорил Вас, не оправдал доверия. Моя вина лишь в одном, что я остался жив  и возвратился домой. Сейчас бы я не сидел на этой позорной скамье. Простите.
Василия приговорили к пяти годам лишения свободы. Мать закрыла лицо руками, заплакала громко, страшно, отчаянно, судорожно тряслись её плечи, так умели плакать выстрадавшие женщины в русских селеньях.