ГРИГОРИЙ ВОЛКОВ
РАССКАЗ
АПОЛОГИЯ ПЬЯНСТВА.
Девятый класс променял он на техникум.
Зачем, после школы легко поступил бы в институт, вспоминали его одни учителя, другие пожимали плечами – своих забот хватает.
Если до этого наша дружба была подобна костру, и огонь пожирал сухие поленья, то теперь лишь мерцали угли – судьба развела нас.
Мы сами выбираем дороги, так, кажется, внушали наставники, я послушно плыл по течению, а он попытался уйти со стремнины.
Не знаю, насколько удалась ему.
- У тебя правильные родители, - объяснил он при случайной встрече.
- При чем здесь старики? – обиделся или рассердился я.- Все зависит от нас!
Вроде бы так провозглашали правители, и слова эти еще не истерлись от бесконечных повторений.
Или в юности доверяешь любым хлестким лозунгам.
В те счастливые и благословенные годы, когда наши корабли избороздили космическое пространство. А ракеты отстояли остров Свободы. И в грядущем будут одни победы, все сбудется через двадцать лет.
И обязательно изобретут бессмертие, и не наскучит вечная жизнь.
Жить – значит познавать, столько нового и прекрасного вокруг тебя.
- При чем здесь мои старики? – удивился я.
Не считал их стариками, но появилось модное словечко.
Они не при чем, но когда приходишь из школы, готов обед, и одежду не надо занашивать до дыр, и башмаки не истерлись до основания, и можно сходить в кино или завалиться в мороженицу.
- А у меня мать экспедитором на овощной базе, - сказал Николай.
- У нас всякий труд почетен, - откликнулся я очередным лозунгом.
И хотя верил многим призывам, вслед за другом скривился от горечи и неискренности этих слов.
- Прежде всего получить профессию, - по-взрослому сказал Николай.
- Вот отец…, - безнадежно махнул рукой.
В истоке нашей дружбы, в далеких младших классах Коля с гордостью поведал о повести, сочиненной отцом.
Книги с детства окружали меня. И едва научившись разбирать вывески на улице и газетные заголовки, жадно ухватился я за печатное слово.
Проглатывал все подряд, и индейцы в прериях были сродни нашим богатырям, крушившим фашистскую нечисть.
- Какая повесть? – живо заинтересовался я.
Он принес зачитанную до дыр брошюрку, страницы были усеяны непонятными значками.
- Надо вернуть сегодня, не разрешает выносить из дома, - поторопил меня товарищ.
Я просмотрел на уроках. Укрывшись за чьей-то спиной, перепрыгивая через строчки.
В моих книгах герои если и не побеждали, то с честью погибали, командиры и комиссары поминали их торжественным словом.
А здесь не было побед и поражений. Солдаты вернулись, жены дождались или не дождались их. Бывшие воины устроились на работу. Иногда выпивали, все было как в жизни, разве стоило писать об этом.
Так думал и цензор, почти невозможно было разобраться в многочисленных поправках.
- Сам запретил! – поведал мне мальчишка, многозначительно вздернув указательный палец.
Я задрал голову. Штукатурка кое-где облетела, проглядывало бетонное перекрытие, школу давно не ремонтировали.
- Почему? – сразу и бесповоротно поверил я фантазеру.
- Где им понять? – вслед за отцом повторил мальчишка.
- Хорошо, хоть не посадили, - добавил он.
У нас сажают только преступников и бандитов, хотел я сказать, но почему-то оробел.
При упоминании о родителях вспомнил тот давний разговор.
Попрекнул меня стариками, разве я виноват, что мать у меня – учительница, а отец работает в научном институте.
- А твой зато написал книгу, - вспомнил я.
А когда он отмахнулся от этого, поспешил отказаться от стариков.
- Ну их, мы сами по себе.
Мы - взрослые, и не имеет значения, кто твои предки.
И все равно будто стена возникла между нами, и нужно разрушить ее, пока не схватился раствор.
Такой стеной обнесли город, где советские воины вздернули флаг над рейхстагом.
Чтобы проходимцы не лезли изгадить и испоганить наши достижения.
Сначала по верху пустили колючку, потом укрепили сторожевыми вышками и прожекторами, потом натаскали и науськали собак.
И все равно некоторые пытались прорваться. Одних убили часовые, других загрызли собаки, третьи повисли на колючей проволоке.
Власть натренировалась на том городе и уже вознамерилась обнести стеной нас. Опять же, чтобы не завидовали и не лезли.
Всего нескольких лет не хватило до воплощения гигантских и замечательных замыслов.
И еще можно разрушить хлипкую нашу стеночку.
- Давай по-взрослому, - предложил один мужик другому.
Так бывало в книгах, и показывали в фильмах, тогда еще не запретили эту так называемую пропаганду.
- Нет, насмотрелся на отца, - вспомнил он о родовом проклятии.
- И мой тоже, - оболгал я своего.
Если и выпивал, то несколько рюмок по праздникам, у нас не приняты были долгие застолья с песнями и слезливыми воспоминаниями.
- Мы - мужики, - неуверенно сказал Николай.
- Мужики! – подхватил я.
Деньги мне выдавали в начале недели на школьные завтраки и нехитрые развлечения. А по воскресениям я отчитывался.
Встретились во вторник, моего пенсиона хватило на бутылку.
Винный отдел располагался около входа в гастроном, чтобы уставшие и жаждущие страдальцы не тащились через магазин.
Николай сам вызвался идти, я прикрывал тылы: испуганно озирался, вдруг враг засечет и уничтожит.
Мальчишка надвинул на глаза кепочку, поднял воротник и выпятил подбородок – я вспомнил соседского щенка, тот не знал, забиться ли под кровать или облаять пришельца.
В отделе хозяйничала разбитная баба, засаленный халат туго обтягивал грудь, и распахивался на груди, когда выставляла бутылку на прилавок, в прорехе были видны пропотевшие кружева.
Мужики числились по другому ведомству и почти не реагировали на это изобилие.
Или привыкли, а мне было в диковинку.
Когда я подрос, родители разделили нашу комнату на две клетушки. Иногда я прислушивался к тому, что происходило за запертой дверью, но сон быстро смеживал веки, столько случалось за долгий день, что невозможно бодрствовать ночью.
Мальчишка протянул деньги, женщина привычно поставила на прилавок бутылку.
В прорехе видны были тяжелые складки, нависшие над линялыми кружевами.
Покупатель потянулся к бутылке.
Женщина вздернула голову, перехватила мой алчущий взгляд.
Тогда я засматривался на всех женщин. Стоило порыву ветра приподнять подол, или в толкучке заглядывал за ворот.
Будто на прилавок хозяйка выставила весы и оценила меня. Устало опустились уголки губ, рука упала, пальцы ухватились за горлышко.
Покупатель потянул товар к себе, она не отпустила.
Я потупился и отступил, увидел сквозь размытые черточки ресниц.
Почему-то взъелась на моего друга.
- Молоко на губах не обсохло! – обругала его.
- Из молодых да ранних! – усилила конструкцию.
Нависла над ним.
Халат еще больше распахнулся, груди вывалились.
Я зажмурился.
Хлестали ее обвинения. На коже оставались рубцы. Раны кровоточили.
Ругала и обличала молокососов. Ругань была похожа на крик раненой птицы, напрасно та взмахивает крыльями.
Под эти взмахи отступили из магазина.
- Помочь? – спросил мужик, вывалившийся за нами.
До этого дежурил около винного отдела, покупатели не нуждались в его помощи.
- Поможешь повзрослеть? – пошутил я.
Еще не опомнился от нелепого поражения, поклялся отомстить обидчице. Не ей, так подруге, любой женщине, что оттолкнет презрительной усмешкой.
Или в дальнейшем разработал эту программу. А тогда просто обиделся на побитую жизнью женщину. Как она посмела отринуть?
Свою обиду выплеснул на мужика.
- Иди ты! – прогнал его.
- Погоди, - остановил меня друг. – Сколько тебе не хватает? – спросил у страдальца.
Тот ответил.
Мы живем в культурном городе. Об этом поведал мне один приезжий. Даже пьяница в канаве грамотно и членораздельно расскажет о международной политике. Тем более выпросит деньги на выпивку.
Я прикинул, сколько еще дней придется обходиться без школьного буфета.
Но поздно отступать от почти покоренной крепости. Оттуда забросили ловчую сеть, мы запутались в ячейках.
Накормят одноклассницы, с ними забуду я эту бабищу. В прорехе видны линялые кружева, фиолетовая краска въелась в кожу, или такого цвета кожа у престарелых женщин.
В дальнейшем не единожды проверял это предположение. У одних кожа в старости желтела, у других приобретала оттенок мореного дуба.
Я жмурился якобы от удовольствия, чтобы не замечать явных следов угасания.
Но тогда еще не задумывался о грядущих годах. И о женщинах, что пройдут через мои руки. О богатых одиноких старухах, отчаянно цепляющихся за уходящую жизнь.
А Николай набирался жизненного опыта. Пока не догадывался, что подхватит покачнувшийся стяг.
Неправда, что талант передаются через поколение; отцу не удалось пробиться, сын попробует.
Солдаты вернулись, мирная жизнь засосала. И многим не удается добраться до спасительной кочки или дотянуться до склонившейся над болотным окном березки.
Вся страна обернулась болотом, и никаких сил не хватит осушить его.
А некоторые чудаки пробовали. И даже строчили и складывали в стол обличительные слова.
А самые отчаянные переносили текст на микропленку. Наивно надеясь, что ее удастся вывезти за кордон.
Но таможенникам заранее известны неблагонадежные граждане. И на границе тщательно исследуют они каждый миллиметр их тела и одежды.
Также приглядываются к иностранцам, с кем общались эти изгои.
На всякий случай подозревают всех иностранцев, знаем, кого к нам засылают под видом безобидных туристов.
Николай Иванович написал книгу, ее перехватили на границе, голого и опустошенного автора отпустили за кордон.
И не восстановить утраченное.
Но все это будет потом, а сначала без руля и парусов в бурю понесло его по гиблому и губительному городу.
Но каким-то чудом не разбило о скалы.
Отец окончательно спился и погиб. Присел на скамейку в крошечном скверике, запрокинул голову, чтобы увидеть звезды.
Не сразу потревожили звездочета. Одни не обратили внимания, другие тоже посмотрели на небо. А некоторые даже нашли Полярную Звезду – центр нашего мироздания.
Некто выделил ее из звездного изобилия и поспешил поделиться с учителем.
Но отдернул руку от жесткого и холодного плеча.
Разорвалось сердце; мужчина давно уже не был опорой для жены, но, наоборот, опирался на нее; смерть его не принесла желанного облегчения.
Женщина вела бесконечные диалоги с тенью, которая непрерывно преследовала ее.
Из техникума Николай перешел на станцию техобслуживания.
Тогда еще не было современного изобилия автомобилей, но ценились настоящие мастера.
Впрочем, парень не дорос до мастерства: мать поместили в дом скорби, он устроился туда санитаром.
Его не забрали в армию, служба в скорбном доме под стать армейской, к тому же – единственный кормилец.
Да и проще тогда было с новобранцами, это теперь молодежь научилась отлынивать от призыва.
После школы я поступил в институт, лишь изредка пересекались наши пути.
Познавал биологию, почему-то девушки поголовно стремятся к высшему образованию, они преобладали в группе.
И совсем не сложно выбрать в цветнике.
Тогда еще не нуждался в этом.
После окончания учебы отец устроил меня в научный институт.
Лаборатория разрабатывала системы жизнеобеспечения, на расчеты и эксперименты отводились месяца и годы.
Некоторые успевали связать свитер и расшить крестиком рушник, я не научился вязать и шить.
Вознамерился сдать кандидатские экзамены, список утверждало институтское начальство, меня вычеркнули из команды.
Отец попытался помочь, поссорился с кадровиками, его взяли на заметку, то есть уже давно приглядывались, пока еще выручала докторская степень.
А мне не позволили защититься – хватает претендентов с безупречной родословной.
Я уволился и огляделся.
Институты были связаны незримыми нитями, кадровики настораживались, завидев меня. Просили зайти через несколько дней, им хватало минут, чтобы выявить крамолу.
Линии связи раскалились от убийственной характеристики.
Ушел со скандалом, и даже обвинил в некомпетентности заслуженных руководителей подразделений.
Которые, прежде чем руководить творческим процессом, отличились на комсомольском посту и грамотно проводили в жизнь постановления партии и правительства.
Да и отец мой частенько не ходил на обязательные собрания, и того и гляди подпишет очередное письмо диссидентов, где те охаивают наши достижения.
Даже самые отчаянные руководители не смели перечить рекомендациям кадровиков и безнадежно разводили руками.
После длительных и бесполезных поисков удалось устроиться в лабораторию контроля качества продуктов.
Начальница проговорилась о своих высоких знакомых, я вспомнил женщину за прилавком винного отдела, халат ее распахнулся, плоть нависла тяжелыми складками.
Меня выгнали из магазина, женщина не оправила одежду.
Некий мужичок согласился помочь, мы добавили ему на бутылку.
Так вошли во взрослую жизнь, я привел к себе друга.
Родители недавно вступили в кооператив, докторам наук не плохо платили в те времена.
Я не сомневался, что тоже стану ученым.
Ради праздника достал хрустальные фужеры.
Водка была похожа на горькое лекарство, я мужественно проглотил отраву.
Коля сморщился и занюхал коркой.
Насмотрелся дома, отец приобщил его к этому ритуалу.
Выпили, из окна был виден сквер, на газонах еще лежал снег, но на дорожках превратился в грязное месиво. На деревьях не вспухли почки, на ветвях нахохлилось воронье. И даже самолет не оставил на небе белесый, постепенно расползающийся след.
- Какую получишь профессию? – вспомнил я начало нашей беседы.
- Давай еще примем, - предложил друг.
Вроде бы не выглядывал в окно, но безошибочно определил – мир не изменился от нескольких глотков.
На этот раз налил он, не пропало ни капли.
Водка опять обожгла горло, капилляры и нервные волокна впитали лекарство.
Но еще не набухли почки, не улетело воронье, не высохли лужи.
- Не важно, какая профессия, - озадачил меня друг.
- Как не важно? – удивился я. - Открывать новое, это самое, прогресс, - беспомощно объяснил ему.
Мы еще выпили.
И стали близки и понятны люди, что ежедневно прикладываются к бутылке, слух и зрение обострились.
Услышал, как первые цветы пробивают ледяную коросту, и как соком наливаются стволы, и как на чердаке курлычут голуби, увидел восход солнца в западных странах.
В них предстоит побывать. Я не сомневался в этом. На научных конференциях и симпозиумах.
Не сомневался и во время учебы, в институт поступил с первой попытки.
На экзамене долго пытали дополнительными вопросами. Но готовил меня доктор наук, кое-как удалось отбиться.
Экзаменаторы неохотно признали свое поражение.
Не сомневался в грядущих успехах, о чем откровенно рассказал другу.
- Стану известным ученым, - поведал ему, отдышавшись после очередного глотка.
- А я напишу, отец остановился на половине пути, пройду до конца – придумал Николай.
Я обрел зоркость и обострился слух, поделился своими наблюдениями.
- Посмотри на прохожих, почти каждый может совершить открытие, но по мелочам размениваются, им подавай развлечения.
Встали у окна, рука его легла на плечо, было здорово стоять вместе.
- Или прислушайся, о чем они говорят, - показал на семейную парочку в сквере. – Что-то нужное они купили, но за эти деньги в прошлый раз им гораздо больше отвалили.
Рука обожгла плечо – он тоже увидел и услышал.
- Стихи писать не пробовал? – спросил Николай.
- Вот еще, - удивился и отказался я.
- Прямо поэт, - обвинил он.
- А ты почти лучше всех учился в классе, мог бы стать научным работником, - отбился я.
Обменялись шуточными репликами, рука уже не обжигала, случайно стряхнул ее с плеча.
И все равно было здорово приобщаться к взрослой жизни, просто никого не надо облачать в свои одежды даже в самые откровенные минуты.
И еще оставалось в бутылке.
Когда она опустеет, распознаем свою сущность и безошибочно выберем дорогу.
- Поэтому – любая профессия, чтобы зарабатывать, а писать по-честному, для души, хотя бы и в стол, когда-нибудь напечатают, - сказал Николай.
Рукописи не горят, вскоре узнаем пророческие слова.
Но как всегда лозунги расходятся с делом.
Николай написал свой роман, но Власть уничтожила микропленку, голого и пустого автора вышвырнули за кордон.
Там предложили помочь и прославить, всего-то требуется очернить предавшую тебя родину.
А он отказался от этой малости.
Западная пресса скоро забыла его.
С другими беглецами не смог общаться, и чужой язык не располагал к творчеству.
Все чаще стал прикладываться к бутылке.
И если на заре жизни хоть ненадолго обретаем мы орлиную зоркость после первого глотка, то на закате мутнеют глаза, и ничего не различить в этой мути.
А я сошелся с начальницей лаборатории.
Но случилась очередная заварушка на Ближнем Востоке.
Мы поддержали одну из воющих сторон.
Власть внимательнее присмотрелась к тем, чьи предки имели хоть некоторое отношение к нынешнему агрессору.
Таких набралось немало.
Отца под благовидным предлогом выставили из института.
Теперь дома выискивал он основную составляющую жизни. Листы монографии аккуратно складывал в папку.
Еще не застроили пустырь около дома, можно заблудиться в кустарнике.
Отец пробился кустами, редкий смельчак рисковал соваться в заросли. Где на полянке избушка Бабы-Яги поджидала заблудших странников
Страна обернулась подобной избушкой – и стоит сбиться с генеральной линии...
Пылают, пылают костры, на одном из них отец сжег свои бумаги.
Начальница отреклась от гибельного любовника, но познакомила со своей подругой – я не противился.
Пришлось устроиться на завод, в цехах не хватало специалистов, там не особенно интересовались происхождением.
Новая подруга с усмешкой наблюдала за моими потугами.
От мужа ей досталась полуподпольная мастерская, денег хватало на безбедную жизнь.
Не провожала меня на работу, прятала утреннее лицо. И показывала его только после тщательной обработки массажистами и косметологами, да и то, наложив слой штукатурки.
Отец подписал крамольное письмо, мне пришлось уйти с завода.
Менять или бросать работу было, как менять или бросать женщин. Сначала тяжело, потом привыкаешь.
Главное, не смотреть на них по утрам, а если пальцы находят бугры и провалы на их теле, не верить ощущениям.
Идти в потемках, но даже в тусклом свете замечаешь синяки в подглазьях и морщины на своем лице.
Богатые старухи предпочитают невинных мальчиков, все тяжелее и безнадежнее прикидываться.
Жизнь проходит, почему не сбылись юношеские наши надежды?
Но на заре мы верили и не сомневались. Выпив, наперебой делились сокровенным.
Бутылка опустела, снега сошли, воронье убралось, на деревьях набухли почки.
- Я напишу такое! – сказал будущий писатель.
- А я найду эликсир! – откликнулся я.
Снова рука обожгла плечо. Я тоже обнял, планета распласталась перед нами. От нашего тепла растаяли снега, зазеленели деревья, просветлели лица.
- Чтобы люди прочли и стали счастливы! – придумал один мечтатель.
- Раскрою тайну наших клеток! – откликнулся его соратник.
- Ведь счастье так необходимо!
- Люди станут жить долго-долго, пока им не надоест! – придумал я.
- Долго и счастливо! – сказал писатель.
- Вечно! – поправил я.
- Сбудется? – спросил он.
Облачко набежало на солнце, мимолетная тень скользнула по его лицу.
- Обязательно! – поспешно откликнулся я.
- Конечно! – согласился Николай.
Надеялись и верили на заре жизни.
И знали – все обязательно сбудется.
Нашли верное средство – с ним не иссякнет вера.
Г.В. МАЙ 2012.