ШАУДАН
Домой к родителям я приехал поздним вечером. Меня ожидали, на столе остывал ужин, стояла бутылка водки и пришлось сразу есть и пить. После ужина долго сидел беседуя со стариками. Спать лёг поздно, с тяжёлой головой от выпитой водки, а встал, по старой деревенской привычке, рано. Вcтав перекинул через плечо полотенце, взял мыло, вышел за калитку и пошёл по улице вниз к пруду.
Солнце уже взошло, но было низко. Улица была пустой. Пахло пылью, листвой садов и ещё чем-то неуловимым, присущем только деревне.
Я дошёл уже почти до конца улицы, как вдруг из переулка подымая облако пыли, появилась отара овец. Отойдя в сторону, подальше от пыли, увидел в конце отары двух чабанов. Один из чабанов был мне знаком. Звали знакомого Шаудан.
Увидев меня он сдёрнул кепку, потряс ею над головой и что-то сказав своему напарнику направился ко мне.
Подойдя и пожав обеими руками мою руку, сказал морща своё маленькое, дочерна загоревшее лицо,--Вот здорово! Ты опять к нам?!
-Опять.
-Вот хорошо!
-Чего же хорошего, Шаудан?
-Ну ты даёшь! Как чего? В родную деревню приехал. Да и старикам твоим радость.
-Старики рады. Это да.
-Вот, а я чего говорю?!-засмеялся он отпустив мою руку.-Подожди минутку, скажу напарнику что праздник у меня. Друг приехал. Вместе на пруд пойдём. Ты не против?
-Нет, не против.
Шаудан рад что встретил меня. Рад что может отпроситься. Пасти каждый день овец-работа нудная.
-Ну что? Отпросился?-спрашиваю его, как только он опять подходит ко мне.
-Порядок в танковых войсках. Курить будешь?-протягивает он кисет. Шаудан курит табак, который выращивает на своём огороде сам.
Я долго заворачиваю из газеты цигарку.
-Не забыл ещё как Шаудан тебя с твоим дружком Колькой Зубаревым, в колхозном саду гонял?-смешно щурит он глаза и улыбается вопросительно глядя на меня. Улыбка у него хорошая, добрая.
-Такое разве забудешь?-улыбаюсь я вспоминая, как мы перепуганные, бросив ворованные яблоки, улепётывали от свирепого, как нам тогда казалось, Шаудана, который гнался за нами верхом на ишаке.-Да... Детство. Беззаботное, милое время, которое невозможно возвратить.
-Ну что? Пойдём?-спрашивает он глядя на горы окамляющие деревню. Они уже порозовели от солнца, но всё ещё отдают холодом, чистотой, гордостью и неприступностью.
-Красиво,- кивает Шаудан в сторону гор.- Не то что у вас в городе...
Он немного задаётся тем что живёт в деревне, среди гор. Деревенский житель, в его представлении, на порядок выше городского.
-Пойдём,-говорю я.
Мы неспеша бредём по улице. Дворы уже проснулись: Взбалмошно кудахтали куры, погогатывали гуси, босоногие мальчишки выгоняли из сараев застоявшихся за ночь коров. Где то вдали дребезжал, стучал молоток, видно кто-то отбивал косу.
Сразу в конце улицы начался луг с горным разнотравьем. За лугом пруд. Пруд небольшой, но глубокий. По ту сторону пруда, скалы с редкими пятнами лишайников, слева от скал, клёновый лесок, чуть дальше узкий канал. Вода в пруду и канале кристально-прозрачная.
-Чище чем на Байкале,-любит говорить Шаудан.
-Ну что поныряем?!- громко кричит он подойдя к пруду.
Я начинаю раздеваться. Шаудан опережает меня, секунду колеблется, снять подштанники или нет, поборов стеснение снимает, разбежавшись, подкидывает вверх худые, загорелые ноги, плюхается в воду. Вынырнув недалеко от берега фыркает, крутит головой, командует: Прыгай!
Я прыгаю вслед за ним. Вода ошпаривает моё тело как кипяток, на какое-то мгновение спирает дыхание. Мне кажется сейчас пойду ко дну. Но это только так кажется, уже через минуту организм приспосабливается к холодной воде, она становится неощутимой как воздух и когда я плыву, мне чудится, повисаю над пустотой.
Шаудан гонится за мной, что-то кричит сплёвывая воду. Мы переплываем пруд. Запыхавшись выбираемся на берег, садимся на шероховатый кусок гранита, смотрим в небо, удивляемся каким оно стало огромным, кажется раздвинулось во все стороны.
-Ох и жаркий день будет,-говорю я.
- Да. Такой же как вчера и позавчера.- Шаудан опускает голову, глаза его становятся грустными, задумчивыми.
-Что случилось Шаудан?- хлопаю я его по плечу.-Отчего загрустил?
-Понимаешь,-говорит он,-вот тысячу лет здесь живу. Родился здесь. Вырос здесь. А душа к этим местам не лежит.
-Не понимаю. Красивое, прекрасное место,-недоумеваю я.
-Красивое,- подтверждает Шаудан.–Только одной красотой сыт не будешь.
-А ты что голодный?
-Не то чтобы голодный, но и не сытый,- тяжело вздыхает он.
-Не понял...
-А что тут понимать?!-в его голосе слышится раздражение. –Ты слепой и самодовольный! В тебе жиру много - поэтому не понимаешь!
-Поругаться хочешь?- обижаюсь я.
-Нет, ты мне как родной. Я ведь тебя сызмальства знаю, когда на дороге встретил, обрадовался жутко, чуть не заплакал даже,-Шаудан поворачивается ко мне, цепко берёт меня за руку, примиряюще глядит в глаза.
-Ладно,- говорю я.-Забыли.
-Ты не обижайся,- всё ещё не может успокоиться он.- Знаешь что? Приходи ко мне вечером. Выпьем по маленькой. А?
Я вспоминаю Кара-Джолук, жену Шаудана, худую, чёрную как головёшка киргизку, которую он привёз из соседнего села. Кара-Джолук-это прозвище. Настоящего её имени я не знаю. Кара-Джолук командует Шауданом, тихо и непонятно шипит когда видит его за бутылкой.
-Слушай,-говорю я ему,- приходи лучше ты.
-Хорошо,-соглашается он.-Только ко мне тоже потом придёшь.
-Ага.
Мы смотрим на пруд, он уже розовый, будто в него подлили красного вина. В розовой воде чётко видны тополя, скалы, небо с облаками и даже своё солнце.
-Ну что? Поплыли?-говорю я.
- Давай,-подымается Шаудан.
Мы плывём рядом, плечом к плечу, пересекаем пруд, выходим из воды, одеваемся и идём в деревню. Там уже царит жизнь. По дорогам улиц, чадя выхлопными газами, снуют машины. По тротуарам люди. В маленьком частном магазине в центре, не протолкнуться. Только что привезли откуда-то «Иваси».
-И что они только вкусного в этой рыбке находят?-морщится Шаудан.-То ли дело байкальский омуль! Во рту тает...
Шаудан служил на Байкале. Необыкновенное, удивительное для него, раньше никогда не видавшего ничего кроме гор, время. Два лета подряд рассказывает мне о нём Шаудан и ещё наверное половины не рассказал. Он почти не повторяется у него хорошая память. Байкал для него не просто место где он проходил воинскую службу, а нечто большее, оставившее в нём зарубку на всю жизнь.
-Ладно, мне пора,-говорю я ему. –Старикам по хозяйству помочь надо. Так что давай, вечером жду.
До обеда мы косим с отцом клевер. После обеда отец уходит, а я сажусь на чурбак под навесом и принимаюсь, от нечего делать, смазывать солидолом его старенький велосипед. Тщательно смазываю цепь, подшипники. В это время подходит мать. В руке у неё литровая, стеклянная банка с айраном.
-Выпей,-говорит она.-От жары хорошо.
Я с наслаждением пью белую, тягучую, жидкость. Выпив отставляю пустую банку в сторону и снова принимаюсь за смазку. Мать садится напротив, молча смотрит как я вожусь с велосипедом. Она может часами сидеть и наблюдать как я работаю, читаю или просто сплю.
Закончив с велосипедом и вытерев тряпкой руки говорю ей:-Вечером Шаудан придёт.
-Зачем ещё?-хмурится она.
-Ну... Посидим... Выпьем по маленькой.
-Он любит, да ещё если на халяву,-твердеет лицом мать.
-Почему вы все так плохо к нему относитесь? Что он вам сделал?-слегка сержусь я.
-А то не знаешь?! Пойди посмотри на его огород. Весь бурьяном зарос. В хозяйстве всего две курицы облезлых. Одна овца была, да и та зимой от холода сдохла. Детей только плодить умеет – шесть или семь их там сопливых, голодных бегает. А ему хоть бы что! Напьётся и за курями своими гоняется как очумелый, всё поймать хочет, на закуску поджарить. Но куда ему, они же худые, вёрткие. Да если б Бекен, его родственник, к себе на работу чабаном не взял, он бы уже давно по миру пошёл.
Правильно всё рассказала мать. Шаудан-хозяин никудышный и никогда хорошим не станет, нет у него этой жилки, которая бы заставляла его работать, гнуться, грести под себя. Нет и потому он хозяин плохой. Зато у моих родителей даже не одна такая жилка, а несколько.
У них много земли, три коровы, пять свиней, двадцать баранов, гуси, куры и ещё пенсию получают.
Зачем столько? Кому? Для чего? Мне не нужно, зарабатываю я в своём министерстве прилично. На следущий год в Германию работать посылают. Так что жить здесь вряд-ли когда нибудь буду.
-Хорошо,-сказал я матери,-допустим Шаудан лентяй. А тебе с отцом зачем спину гнуть?
Как зачем?-не поняла она.
-Старые ведь уже. Ну куда столько скота и птицы?
Мать удивлённо округлила глаза, насмешливо скривила губы,- А как же ты думал?! Целый день на койке валяться что-ли?! Да что у нас рук нету? Да и как без работы жить-то?
-Да нет мать, я не про то...
-А про что..?!
-Можно ведь и поменьше работать...
-Поменьше не умеем,- обиженно вскочила она и необычно быстро засеменила к дому.
Разговор закончился, и пожалуй, не в мою пользу. Но и сдаваться не хотелось, что-то всё же мне не нравилось в рассуждениях матери. Может быть её презрение к людям непохожих на них с отцом, таких как Шаудан. Я достал сигарету, зажёг спичку, глубоко затянулся, успокоился и через минуту думал уже по иному:-Может быть в последних словах матери и есть какая-то правда? Может быть всем надо так работать? Тогда может и нищета бы на земле исчезла?
Над деревней стояла послеобеденная, невыносимая жара. Улицы, также как утром притихли, опустели. Пришёл откуда-то хмурый, чем то недовольный отец и необращая внимания на жару, сразу же взялся за постройку нового курятника.
Я молча помогал ему, подтаскивал жерди, доски, тяжёлые рулоны сетки и железной проволоки. Так незаметно за работой прошёл день.
Вечером же, когда солнце только закатилось, за синевшие вдали, отроги Ала-Тоо, пришёл Шаудан. Он сильно притомился, ещё больше потемнел и казалось усох за день под незнающей пощады августовской жары.
Подержав в своих узких, шершавых ладошках мою руку сказал,-Здравствуй! День то какой длинный, как будто целый год не виделись.
Я вытащил из дома стол, поставил в саду под яблоней, принёс два стула со спинками из тиснённой кожи.
Сели, Шаудан вытащил из кармана помятый кусок газеты, оторвал клочок, свернул цигарку. Протянул газету и кисет с табаком мне. От кисета пахло табаком и еле уловимым запахом овечьей шерсти.
-Что твои? Небось сердятся?- пустив тонкую струйку дыма мотнул он головой в сторону дома.
-Ага. Они у меня строгие.
-Значит выпить не дадут?
-Ну это мы ещё посмотрим?!-я встал из-за стола.
В это время из дома вышла мать, неся в руках поднос с нарезанным хлебом и варёнными яйцами, поставив его на середину стола, хмуро поздоровалась с Шауданом и повернувшись ушла. Через несколько минут появилась вновь, держа в руках сковородку с жаренной картошкой. Бухнула сковородкой об поверхность стола и опять исчезла.
Мы терпеливо ждали.
Наконец, держа в одной руке бутылку с водкой, а в другой два стакана мать появилась в третий раз, гордо прошествовала к столу и поставив водку со стаканами на стол, презрительно сощурившись сказала обращаясь к Шаудану,-Смотри мне.., чтоб не буянил.
-Да что вы, Марта Фёдоровна,- беспокойно заёрзал он на стуле,-когда это я буянил?
-Знаю я тебя, алкаша!- сердито буркнула она не обращая внимания на обидевшегося Шаудана.
После того как она в четвёртый и окончательный раз скрылась в доме, я открутил пробку бутылки, плеснул по сто грамм в стаканы.
Выпили, насели на картошку. Минуты через три выпили ещё, закусили яйцами и Шаудан крутя головой, заикаясь произнёс,- Не любят твои меня. Н-да... Беда прямо.., и снова навалился на картошку. Наконец насытившись, отвалился на спинку стула, погладил округлившийся под рубашкой живот, сказал улыбаясь широкой, довольной улыбкой,- Хорошо когда человек не голоден.
-Неплохо,-подтвердил я.
Мы замолчали, сопя от сытости, затуманиваясь от выпитой водки. Было бы хорошо промолчать так до наступления темноты и разойтись по домам. Но Шаудан неожиданно, в самую тихую минуту,придвинулся ко мне, дыхнул в щёку, спросил полным любопытства голосом,-Ну как там наверху?
-Где?-не понял я.
-Ну там,-посмотрел он вверх,- в правительстве.
-Нормально,-сказал я.
-Врёшь! Не может быть нормально!
-Почему это?-покосился я на него.
-Да потому что большинству людей в стране-сейчас плохо. Русские, кто помоложе, в Россию уезжают. Да и не только русские. В России говорят получше будет. А в Киргизии что? Работы нет. Кругом одни взяточники, ворьё да эти, как их... рэкитеры. Даже у нас здесь, в деревне имеются. Что скажешь Акаев этого не знает?
-Про ваших, деревенских, не знает,-рассмеялся я.
Шаудан обиженно отодвинулся, сощурил глаза, тихо и сердито пробучал,-Если бы ты был кто другой,дал бы ему по калгану! Понял?!
-Понял,-как можно миролюбивее сказал я.
Мы опять замолчали. На этот раз надолго.
Солнце уже давно зашло за горы, от него осталась только оранжевая полоска над вершинами. Полоска была такая яркая и чёткая что напоминала щель, трещину в небе, за которой казалось открывался необыкновенно светлый, успокоительный, не похожий на наш, мир.
-Прав Шаудан,- думал я.-Действительно взяточничества, воровства, бандитизма в стране много и бороться с этим трудно. Пропасть между богатыми и бедными выросла настолько что вызывает опасение. Да и национализм, раньше при социализме скрытый, теперь начинает приобретать, особенно среди молодёжи, угрожающие формы. Хорошо хоть в Оше всё успокоилось. Только надолго ли..?
-Ну что? Давай ещё по сто грамм?- отвлёк меня от этих тяжёлых мыслей голос уже отошедшего от обиды Шаудана.
-Хороший ты всё таки человек Шаудан!-сказал я.
-Да ну тебя!-засмеялся он.-Наливай-ка лучше. В горле пересохло.
Мы опять выпили. Занюхали хлебом. Пришла мать, вытерла стол. Неслышно поставила чайник, чашечки на блюдцах, подвинула к нам сахар. Ушла.
Понемногу смеркалось. С гор потянуло приятной прохладой. Напившись чаю Шаудан встал, молча, сильно пожал мне руку, ушёл.
А я всё сидел, грустил, смотрел как сумерки потихоньку обволакивают деревья, сад, землю, неся всему живущему на ней, мир и покой.