На коленях синяки от любви,
К городу который слишком велик(с)
В квартире не было жарко, но она не могла не открыть окно, впуская теплый апрель на свою кухню. Проржавевшие шпингалеты и старые деревянные рамы поддались не сразу, осыпаясь старой белой краской. Запахло пылью, дождем и детством, когда они вместе с мамой мыли эти окна. На плите уютно скрипел чайник, и только синее пламя под ним освещало кухню. Она с ногами забралась на подоконник. Не хотелось, ни света, ни музыки, ни даже чая, только сидеть вот так и дышать этой ночью. В открытое окно влетел сигаретный дым, на соседнем балконе курили и неспешно разговаривали. Стук каблучков, перезвон трамвая, обрывки разговора:
-…я покажу тебе, где я работал, мы как раз мимо пройдем, там будет сквер, а потом сразу за ним моя работа.
-Нравится мне этот район. Я бы тут хотела жить. Вот Москва чем и милая такая: то скверик непонятной геометрии в три лавочки и десять деревьев, то дороги: вверх-вниз-наискосок-поперек-широко-просторно-неожиданно… И вот и этот район именно такой, настоящий центр, не путать с Красной площадью и Тверской! Бесконечные переулки, по углам, переходящие в большие улицы, трамвайные пути с брусчаткой, старинные дома, особняки, перемешанные стеклом с бетоном от семидесятых вместе с кирпичом, увешанным кондиционерами, от двухтысячных. И тишина, когда слышен негромкий разговор на балконах, и чувствуется сигаретный дым, когда слышится шуршание шин, а не шум, и это именно тишина, ночная, спокойная, не страшная ни разу…
Голоса, отдаляясь, смолкли, и она, улыбнувшись услышанному, тут же представила себя на месте той девушки на улице. Представила рядом парня, представила как они идут, не спеша, смакуя кто что. Она каждый глоток воздуха, разглядывание чужой жизни за чужими окнами: кухни с приметными микроволновками и холодильниками, комнаты с желтыми светильниками и полупрозрачными шторами, представляя себя по ту сторону окна, а он, снова, каждое мгновенье, проведенное с ней рядом.
Дошли как раз до «кривого» скверика. Он сказал, что это место для поцелуев, но не поцеловал ее, а просто взял за руку, неловко, но крепко. Их руки были одинаковыми, размером, пальцами, теплом. Взял за руку, шутя, намереваясь отпустить через пять секунд, но не отпустил, так и шли, держась за руки. Она переживала, что они вдруг заблудятся, он смеялся и успокаивал ее тем, что они никуда не спешат. Она не переставала спрашивать всякую всячину: почему так поздно ходят трамваи, куда ведет эта улица, что это за здание. А когда в очередной раз он ей ответил, что это здание МИИТ, она даже подпрыгнула на месте, не вынимая руку из его ладони, напомнив ему, что мечтала когда-то тут учиться, а он ответил, что все-таки жалко, что она тут не училась, а если бы училась, то он бы ее «закадрил», несмотря на то, что она не москвичка.
Подошли ко входу в гостиницу. Он обнял ее, совсем не неловко, а по-настоящему. И поцеловал, тоже по-настоящему, в губы.
Она не успела даже подняться в номер, как получила от него смс: "Этот вечер отдушина моей нелегкой жизни, почаще бы!" Объяснений нахлынувшим чувствам не находилось, а она пыталась, честно пыталась, потом бросила, потому что в его сообщении почувствовалась та же грусть и ощущение чего-то того, что прошло их стороной, и должно было бы быть обязательно чем-то хорошим, а главное общим.
Плакать нельзя, потому что завтра с утра будут опухшие глаза. Она потом плакала, на следующий день, потому что надо было уезжать, надо было вновь расставаться с этой нелепой кривизной и пригорками, с этим тихим центром, с особым московским воздухом, с несбывшейся детской мечтой, с несбывшейся его мечтой, переродившейся в вечное, неизменное, постоянное…
Чайник давно уже кипел, а она, не замечая этого, и ничего вокруг, остановив свой взгляд на облупившейся краске оконной рамы, продолжала грустно улыбаться.
Потом, тряхнув головой, резко встала, выключила почти выкипевший чайник, включила свет, достала из холодильника недоеденную шоколадку и взялась перечитывать материал к завтрашней лекции «Приборы экологического контроля тепловозов», завтра у нее первая пара…