На желтоватой песчаной дорожке тенистого сада, возле купальни с бирюзовой водой, на поверхности которой отражались зеленые кроны широколистых сикимор и голубое небо с остро бьющим в глаза ослепительным солнцем, лежала молодая женщина в неестественной позе, словно сломанная кукла с судорожно вывернутыми оголенными ногами и руками, казалось, разрывающими крепкие смугловатые груди, не знавшие прикосновений губ ребенка; нарядная одежда и песок вокруг неё запачкались слизью и комочками непроваренной пищи, уже облепленной алчно жужжащими настырными мухами.
Царь Соломон испуганно смотрел на застывшее в гримасе боли и отчаяния лицо Таили с тонкими чертами, будто вырезанными талантливым ваятелем из алебастра, и рыдания сотрясали его крупное тело. Слёзы скатывались по чисто выбритым щекам в дрожащий полуоткрытый рот, оставляя неожиданно солоноватый привкус, словно купаясь, нечаянно глотнул морской воды. Искреннее горе царя вызывало у немногих, стоящих рядом и поодаль, сочувствие и сострадание.
Его друг и первый советник Завуф знал эту особенность царя почти всегда охотно плакать и стенать при виде несчастья, подобно женщинам, оплакивающим ассирийского бога Таммуза. Сейчас, оказывая поддержку и сочувствие, приобняв Соломона, немного цинично подумал, стоит ли так убиваться, даже ради любимой жены?
У него ими заполнен гарем — «Дом красавиц» в бывшем дворце Адонии и, чуть ли не вдвое больше наложниц в левом и правом крыле дворца Вирсавии, да ещё множество молодых рабынь, служанок, готовых в любое время суток разделить игривое настроение всемогущего властителя. А если вспомнить, что царь не может равнодушно пропустить случайно встреченных красивых девиц, с которыми ему достаточно легкого, шутливого разговора, чтобы добиться согласия на более интимное продолжение знакомства, то и вообще трудно понять столь непомерное проявление скорби и горя.
Некоторым прелестницам даже длительные уговоры не требовались. Не имея возможности видеть царя из-за его отдаленности и недоступности, не все могли прийти в Иерусалим, но, беспрестанно слыша о Соломоне занимательнейшие и эротичные истории на фоне скучнейшей обыденной жизни, они заранее были влюблены в него и использовали любой предлог, чтобы проникнуть во дворец в дни приема и предстать перед ласковым, обволакивающим взором, полным неги и удивительно притягательной силы.
А когда Соломон белозубо улыбался очередной избраннице, его обаяние и привлекательность неимоверно возрастали. Казалось, не родилось в объединенном царстве девы, способной ответить решительным отказом на приглашение, наедине скоротать долгий вечер под колдовские звуки перебираемых струн египетской арфы и чарующее пение певца за плотной шерстяной ширмой.
Певицы не допускались, потому что иной раз своим искусством отвлекали внимание царя до такой степени, что он забывал о новоприглашенной красавице, удалял её прочь и звал голосистую певунью на своё широкое ложе, украшенное разноцветными шелками, пропитанных изысканными благовониями, от которых сладко кружилась голова и учащалось дыхание от предчувствия исполнения неутолённого желания.
Но на удивление придворным вельможам, среди выбираемых Соломоном девиц, изредка попадались и стойкие к посулам. Они по непонятным причинам упорно уклонялись от страстных царских объятий и его показных щедростей, дорогих подарков в виде отрезов разноцветных месопотамских тканей, китайского шелка, золотых перстней с лазуритом, рубином, ожерелий из жемчуга, полупрозрачных алебастровых и стеклянных флаконов с редкими благовониями.
Отказ красавицы покориться желаниям, воле самого влиятельного человека, вызывал оживленные пересуды, бесчисленные толкования, как среди близких царя, так и провинциальной знати других городов — от восхищения до негодования юными прелестницами, осмелившихся противопоставить себя общественному мнению, которое считало, что помазанник божий имеет право на всё, в том числе и на девственниц, в каком бы шатре или дворце они не родились. Для того они и существуют, радуют наши глаза, а потом уже и тело.
Впрочем, случалось, проходило непродолжительное время, за которое никто не успевал подметить поразительной закономерности: все милые и очаровательные уклонистки вдруг, как-то неожиданно становились самыми желанными невестами, и уже в свою очередь могли заняться неторопливым выбором женихов в среде богатых и знатных, или хоть чем-то отличающихся от всех остальных простых смертных, какими были военачальники, герои, проявившие себя на поле брани.
Иной счастливый избранник потом долгие годы гордился, что женат на редчайшей девице, не соблазнившейся на царские богатства и почести недоступные большинству иудеев. Некоторые честолюбивые мужи наивно хвастались своими женами на пирушках, дружеских посиделках у вечернего костра или даже в обычном разговоре, словно в выборе разборчивой невесты было явное признание их собственных заслуг и особенных мужских достоинств, о которых могла знать или догадываться лишь умная и чувствительная особа.
Слушающие восхищенно цокали языком и согласно кивали, кто же будет спорить, рассказчику неслыханно повезло с очаровательной женой.
Вполне вероятно, была какая-то особая притягательность в обладании капризной недотрогой, этакого смутного сознания, может быть, собственной причастности к непостижимо таинственной и волшебной силе непонятной женской красоты, о которой в мужском кругу рассказывалось вполголоса, с оглядкой на настороженно внимательные лица собеседников, не смеются ли над ним, над его утонченными чувствами, недостойными воина, мужчины? Когда за иную деву готов пойти на самые сумасбродные поступки, вплоть до предательства родных, племени и всего святого, лишь бы заключить её в свои объятия, насладиться нектаром сладчайших уст.
Позже, спустя несколько лет, или уже на склоне супружеской жизни, мало кто из них решался признаться даже самому себе, что его угораздило жениться на бесстрастной и неотзывчивой женщине, которая, несмотря на годы совместной жизни и на рожденных детей, так и не смогла постичь азы радости плотской любви — равнодушным, бесчувственным бревном лежала на супружеском ложе, терпеливо ожидая окончания ненужной ей суеты.
Но уже ничего нельзя было изменить — караван молодости безвозвратно ушел за холмистый горизонт, остались лишь едва видимые следы пребывания в виде серого пепелища костра, не прогоревших углей, веточек, нечаянно разбитых горшков, и горькое сожаление об утраченных возможностях. Кое-кто потом прозорливо скажет о невозможности дважды ступить в одну и ту же реку: нельзя вернуться в юность и уговорить себя, не совершать очередную глупость. Хотя многие понимали, что уговоры ничего не изменили бы, суть юности именно такова, чтобы творить безрассудства и отчаянно рисковать.
Сейчас никто из присутствующих в саду не догадывался, что могущественный царь плакал не только о преждевременно погибшей красавице жене, но и от вдруг нахлынувшего, пронзительного понимания зыбкости и кратковременности земного пребывания. Жизнь держится в этом мире не на волоске, а на тончайшей паутине мойры Клото. Он знал — смерть жены не была случайной, не потому, что ничего на земле не происходит помимо воли Непроизносимого, а потому, что на её месте должен быть он.
Перед обедом Соломон, повинуясь какой-то мгновенной прихоти, или озарению, распорядился посадить рядом с собой любимую жену Таиль. Возможно, чтобы лишний раз отвлечься от неприятных мыслей, всё чаще обуревавших в последнее время, полюбоваться её изящным, насурьмленным кукольным личиком избалованной девчонки, посмеяться над остроумными репликами, улыбнуться её колким наблюдениям над наиболее тупоумными и бахвалистыми гостями. Хотя сам никогда не издевался над ними, много чести, да и затаённая ненависть тоже ни к чему, и без того её слишком много.
Заметив жадный взгляд Таили на фаршированных перепелов, соблазнительно сочащихся жиром на золотом блюде, украшенном каперсами и зеленью горьких трав, придающих аппетит, он радушно предложил и придвинул это блюдо ей — любил оказывать великодушные поступки. Сам же скромно принялся за жареную форель в соевом соусе, которая тоже была не менее вкусна.
И, как неожиданно оказалось, замена блюд его спасла, а Таиль - отравила, потому что всё остальное ели и пили вместе, и без пагубных последствий для него и приближенных.
Участие повара Неффалима в смерти Таиль не оставляло сомнений. Соломон, уже почти год, как исключил все лишние звенья в виде слуг, передающих блюда друг другу от кухни до трапезной — как было издавна заведено при царе Давиде. Когда любой, затаивший зло на властителя, или на его гостей, мог подсыпать, подлить отраву в чашу или в бессилии харкнуть ядовитой слюной в кушанье, а в винных подвалах, злорадно посмеиваясь, в кувшин нацедить мочи, которая, впрочем, иной раз придавала особую приятную пикантность вину.
Месть, даже тайная, так сладка и желанна! Особенно, когда нет надежды на её прямое осуществление, слишком силен и могущественен противник, а так, когда чувствуешь безнаказанность, забавно сотворить пакость властителю, мол, и я что-то значу. Потаенное знание возвышает, придает уверенность в поступках, в глазах появляется задорный блеск, который озадачивает непосвящённых.
Обиженные всегда найдутся. Пожалуй, их и искать не нужно, стоит лишь внезапно оглянуться. Некоторые не успевают потупиться, чтобы скрыть ненавидящий взгляд. Да и в дворовом окружении всегда предостаточно людей, чтобы ненароком кого-нибудь да обидеть. Всем трудно угодить. Иногда некоторым простодушным нужна только подсказка такого обиженного, считающего, что уж он-то точно знает, кто должен управлять царством, сколько нужно затратить талантов на подкуп жадных чиновников и придворных, для достижения своего честолюбивого намерения.
Разносолы и изысканные блюда, предназначавшиеся царю, на серебряных подносах приносил сам повар Неффалим, который понимал, что отвечает головой не только за качество и вкус приготовленной им блюд. Вряд ли он стал бы рисковать семейным благополучием, да и своей драгоценной жизнью без особых на то обстоятельств. Их-то и надо незамедлительно выяснить.
Но, скорее всего, коварный повар уже сбежал из опасного дворца, окруженного высоким и толстым каменным забором, который впрочем, если честно признаться, является слабой помехой для преодоления. Укрыться в многолюдном городе, кривыми улочками и неожиданными тупиками похожего на гигантский лабиринт Крита, построенного в стародавние времена в подражание египетскому, что расположен в Фаюмском оазисе, не так уж и трудно. А в протяжённых подземных каменоломнях вообще никого невозможно отыскать, тем более, если у него есть помощники, приносящие хлеб и воду.
После, когда поднятый переполох утихнет, а внимание выслеживающих охотников ослабеет, незаметно выскользнет за пределы многолюдного Иерусалима, расположенного на вытянутых холмах и долин между ними, в Иудейские горы или в долину Ахор, а там выбор разнообразный — огромный мир необъятной и во многом непознанной ойкумены .
Немного успокоившись и вытерев слёзы пальцами, размазывая по гладко выбритым щекам, Соломон подозвал начальника стражи, стоявшего впереди в голос рыдающих подруг Таили, и приказал:
— Фалтий, немедленно разыщи и доставь ко мне повара Неффалима. Он может оказаться, если не главным, то основным свидетелем в преступном заговоре. Устрашение и побои пока не применять. Веди себя спокойно, будто не знаешь и не догадываешься, для какой цели и зачем я его зову. Мало ли предлогов? Хочу обсудить блюда для завтрашнего обеда.
Воин хмуро кивнул и непроизвольно оглянулся на, опрокинуто лежащую Таиль, которой подруги уже натянули платье на неприлично оголенные ноги и округлые коленки. Он выбрался из неохотно расступившейся толпы придворных, привлеченных неуемным любопытством, и скрылся за высокими кустами жимолости.
Покушения на жизнь Соломона начались после череды устрашающих и непонятных небесных знамений. Однажды над невысокой горой пророка Самуила, вспыхнула необычайно яркая утренняя звезда, давшая жрецам и волхвам обильную пищу для многозначительных толкований.
Неделями судили, спорили, гадали по внутренностям жертвенных животных, по полету птиц на небосводе, их крику, по жребию, специального обряда, заимствованного из Вавилона, признанной столице магов и астрологов — что бы это значило и чего стоит опасаться? Что предпринять? Каких животных, и в каком количестве принести в жертву на священных высотах? Как вскоре среди бела дня началось полное солнечное затмение, послужившее причиной паники, самоубийству женщин и некоторых истерических личностей — их во все времена предостаточно.
Согбенные и ещё не старые пророки, вдохновляемые божественной поддержкой таинственных знамений, не уставали камлать и пророчествовать. Скитаясь по городам и весям, предсказывали сильные землетрясения, губительный мор, нашествия прожорливой саранчи и полчищ безжалостных врагов, не уступающих по количеству акрид, а затем и неизбежный конец света, в котором грешникам и строптивцам, упорствующим в грешном язычестве, не станет спасения от праведного гнева Элохима.
А кто-то, из невидимых врагов царя, методично и настойчиво начал приближать этот конец света для одного человека. Наверное, чтобы оправдать мрачные предсказания многочисленных пророков и вызвать смуту, если не во всем царстве, то хотя бы в Иерусалиме. Злорадный, торжествующий смех неприятелей, казалось, уже слышался за спиной в стенах дворца.Непостижимым образом, благодаря случаю или стечению обстоятельств, Соломону удавалось разминуться со смертью — умирали рядом, поодаль, а его, словно охраняла десница Всевышнего.
Окруженный и разбалованный всеобщей любовью, почитанием, он не сразу догадался, что на него уже давно идет тихая облава, и к тому же потайная, невидимая обычным оком. Как все великодушные люди, считал, что в реальной жизни слишком много роковых случайностей для опасных неприятностей, какие не придумает самая изощренная фантазия заскучавшего обывателя.
Бывает, стоит лишь вскользь подумать о чем-либо предположительном, или даже маловероятном, как оно незамедлительно случается, невольно заставляя подозревать, что между мыслью, произнесенным словом и неожиданным явлением, есть прямая следственная связь.
Или же наоборот, всё происходит с обратным знаком, противоположным ожиданиям и чаяниям. Будто Элохим услышал все твои грешные мысли и решил показать, кто же на самом деле хозяин положения. Ты намеревался назавтра, наконец-то, решительно приступить к давно намеченному делу: проверить запутанную отчетность казначея Ханиила, или же провести весь день за интересной рукописью, недавно приобретенной у перекупщика, но что-то непременно да помешает.
Обязательно найдутся другие, более срочные занятия. Или же всё изменится столь существенно, что твои планы окажутся ненужными. Это уже становилось забавной закономерностью.
Соломон иногда мысленно пытался поиграть с судьбою, или с Богом? — планировал совершить одно, чтобы на самом деле случилось другое. И тот и другой исход, на самом деле, его не особенно и задевал. Просто, это должно было неизбежно случиться. Так брошенная палка падает на землю, а не улетает в небо подобно охотничьему соколу. Но он хотел понять, можно ли научиться влиять на события себе на пользу?
Это как в мудрейшей индийской игре: пойдешь фигурой слона через определенное количество полей, и ты можешь в конечном итоге, после нескольких запутанных ходов, уничтожить противоборствующего царя. Но стоило в начале игры не туда поставить роковую фигуру, и ты неумолимо продвигался к проигрышу, как бы потом ни старался исправить положение.
Интуиция, предвидение или мастерство, или же всё вместе и являлось первоосновой победы. Но часто в жизни происходило третье, о котором и не думал, что оно возможно, — слишком было невероятно. Пробовал разгадать удивительную взаимосвязь, причинность возникающих событий. То ли сам виноват, то ли Всевышний вмешивается, и почему именно так происходит, а не иначе? Но на это никто не мог дать ответа.
Cедобородые мудрецы беспомощно разводили руками и смущенно отводили взгляд в тёмный угол, словно там могла находиться долгожданная разгадка. Кому же приятно признать себя несведущим? Многословные манускрипты на разных языках распинались о чем угодно, но только не о том, что его интересовало.
Поняв наивное заблуждение насчет излишней самоуверенности и успокоенности, он так и не смог найти таинственного охотника, возомнившего себя вершителем судеб, игроком в божественные кости, где каждый бросок чреват смертью человека, не подозревающего, что ставка сделана именно на него.
Слишком много людей заинтересованных в его смерти, вплоть до давнишних врагов — Адера и его сына Генувата, живущих в Израиле. И у каждого свои личные мотивы, от банальной мести за причиненную им, или его отцом Давидом, когда-то обиду, часто непреднамеренную, так человек, не задумываясь, давит муравья, которого не вовремя угораздило пробежать по дороге, до корысти, которая вездесуща, она-то и правит всем миром.
В непосредственной близости, все заверяли в своей любви и преданности. Кто от души, кто лицемерно превозносили его мудрость, справедливость, умение управлять царством, но в этот же день, за углом каменной стены, в кругу приятелей или даже случайных людей, вполголоса ехидно обсуждали его распоряжения.
У каждого из них был лучший вариант предложенного указа, решения суда. Горько сетовали, что гордый и зазнавшийся царь не хочет прислушиваться к другим мнениям, гораздо лучшим! Иные издевались над слезливостью Соломона, его показной добротой, приторной сладкоречивостью, излишне поспешной готовностью пойти на уступки ради достижения хрупкого мира. Недовольно говорили, что на троне им нужен такой царь, как Давид — мужественный, твердый, как кремень, не раз побеждавший многочисленных врагов и соседние царства. Чего стоят былые сражения с филистимлянами, моавитянами, аммонитянами, амаликитянами, идумейцами, хеттеянами!
Или же взять его знаменитый поединок с Голиафом, когда Давид вышел на бугристое поле брани почти безоружным против огромного верзилы, закованного в чешуйчатую медную броню, весом в пять тысяч сиклей, и метким ударом в лоб, острого камня из пращи, оглушил грозу и ужас иудеев? Тот рухнул на колени, потом уткнулся лбом в песок. После чего Давид подбежал и, уроненным мечом Голиафа, отрубил лохматую голову шестипалого рефаима, которую поднял вверх за неопрятные смоляные волосы, пахнущие отвратительной смесью запахов овчарни и мускусом потных желёз, показывая пораженному и оробевшему войску филистимлян.
Они ещё какое-то время смотрели на нечто невообразимое, потом помчались к своим домам от охватившего их ужаса перед гневом и могуществом израильского бога вдруг так легко лишившего их надежды очистить земли предков от пришлых людей, не знающих жалости к пленным, женщинам и даже к детям.
Это было началом славных побед над филистимлянами, завершившимся покорением ханаанеев, моавитян, амаликитян, идуметян, ферезеев, хеттеев, евеев, иевусеев и аммонитян, объединением Израиля и Иудеи в одно великое царство, которому было суждено оставить память в истории человечества на тысячелетия.
Давид, из колена Иуды, бывший застенчивый пастушонок, любящий играть на лютне, свирели и флейте, несмотря на поэтическую натуру — сочинял хвалебные псалмы, — и пристрастие к женскому полу, — после восхождения на престол никогда не церемонился с побежденными врагами. Упиваясь властью и собственным могуществом, беспощадно разорял дворцы, храмы, — кроме золота и серебра брал даже громоздкую медь, бронзу, угонял мужчин и женщин в рабство, оставлял охранные войска в покоренных городах, силой принуждая племена к выплате ежегодной дани.
Моавитяне, идуметяне, сувитяне и цари аравийские до сих пор в униженном положении. Пять золотых щитов поверженного Адраазара, сына Рехвова, царя Сувского, и сейчас украшают анфиладу дворца Соломона, напоминая о былой доблести и славе сынов Израилевых. Царь Гефский, царь Аморрейский, царь Васанский ежегодно присылают в Иерусалим караваны со щедрыми подарками, косвенно признавая, если не подчинение, то уважение и главенствующую роль среди соседних царей.
Ныне разнаряженным дворцовым шалопаям, наследникам богатых семейств, скучающих в монотонной праздности безделья, перемежающейся частыми хмельными попойками в обществе разгульных девиц, остро претила мысль, что объединенное царство живет в спокойствии. Им хотелось иного: буйных развлечений, жестокой войны, народных потрясений, когда можно безнаказанно воровать и грабить, насиловать юных селянок, пользуясь беззащитностью населения, у которого нет оружия, кроме дубин и посохов, чтобы организовать серьёзное сопротивление.
Подкупленные подслушивающие слуги, назойливые доброжелатели охотно доносили царю о злонамеренных разговорах и кознях, возникающих чуть ли не на ежедневных сборищах в разных городах.
Лицемерие льстивых придворных, угодливое преклонение родственников, печальная необходимость подозревать многих из них, уязвляли Соломона, вынуждали всегда быть настороже и заранее предугадывать многочисленные всевозможные каверзы. Порой было обидно и горько признавать, что он понимает и, значит, в какой-то мере, тем самым, оправдывает своих недругов.
Постигая мотивы преступника, непроизвольно допускаешь кощунственную мысль, что и сам в подобной ситуации можешь поступить точно так же. Охраняя чужой сундук с золотом, амбар с зерном, виноградник с созревшими гроздьями, сад со смоквами и гранатами, трудно удержаться от соблазна, присвоить малую толику, почти незаметную для хозяина, но столь значимую для тебя.
Будучи схваченным хозяином за руку на неблаговидном деле, очень не хочется, чтобы к тебе принимали самые жесткие меры. Жертва изначально виновата в том, что стала объектом преследования, решения устранить мешающую преграду — убить другого человека, чтобы занять его место и самому стать такой же жертвой-мишенью для других претендентов.
И так без конца. По сути, из подобного круговорота событий и состоит наша жизнь, где все одновременно жертвы и охотники. Чтобы избежать облавы и найти спокойную жизнь, нужно убежать туда, где нет преследователей, то есть из самой жизни. Замкнутый круг неразрешимых проблем.
Пытаясь хоть как-то изменить неблагоприятную ситуацию, Соломон задаривал близких родственников золотом, драгоценностями, сосудами с благовониями, отрезами редчайшего шелка, рабами-ремесленниками, юными рабынями, прибыльными должностями, заверял в своей доброжелательности и миролюбии.
Большего он не мог сделать, потому что те, от которых зависело его благополучие и сама жизнь, и без того были на самом верху привилегированного общества: братья, сестры, зятья, дядья и прочие многочисленные родственники жен, вплоть до сыновьев, казалось бы, самой судьбой предназначенных для опоры и утешения, а на деле первыми замышляющими твоё устранение.
Дочерей Бог миловал: занятые частыми родами и перебранками с мужьями, не решались на преступные измышления и заговоры. Его насильственная смерть не многое бы изменила в положении претендентов, царем мог стать лишь один. Эта, казалось бы, простая истина, почему-то не мешала искателям престола становиться в длинный ряд врагов Соломона.
продолжение следует: http://proza.ru/2012/05/10/587