Иманотеп задерживался у фараона. Чтобы внеурочно образовавшееся свободное время не пропадало втуне, научил Нубнофрет простым танцевальным движениям под звучащую у нас в голове музыку. Девушка пришла в восторг.
— Даже у жриц храма Анубиса не видела столь изысканных танцев.
— Ты многое чего не видела. Учись, пока есть время, потом будет некогда. Сильней отклоняйся, не бойся, я тебя удержу.
Но, заметив промелькнувшего за дальней колонной Иманотепа, я сразу же прекратил обучение, сделал вид, будто просто обнимаю девушку, что было воспринято им вполне благосклонно, с пониманием. Тылами провёл нас на второй этаж храма по узкой закрученной лестнице в сумрачный коридор с редкими квадратными окнами, с деревянными ставнями для защиты от пыли и песка.
Проход закончился метровой алебастровой статуей Амон-Ра с полутораметровым копьём в руке, за которое Иманотеп и потянул, как за рычаг. После чего нажал рукой на гранитную плиту, которая плавно повернулась вокруг смещённой оси, открывая проход в светлую комнату с зарешечёнными окнами, чтобы голуби не смогли пробраться внутрь и устроить гнёзда.
Это мне понравилось. Настоящие тайны должны быть хорошо защищены. Помещение не очень большое, в тридцать квадратных метров, тесно уставлено шкафами и стеллажами с многочисленными папирусами и резными статуэтками богов из чёрного и красного дерева. Напротив окна стол с небрежно наброшенным на что-то холщовым полотном. Вероятно, на груду папирусов, укрытых от постороннего взгляда?
Но здесь не бывает посторонних. Комната явно секретная. С одним хозяином. На одном из стеллажей рядом с писчей доской и вольготно лежащей богиней Бастет заметил горку самородного золота, примерно в десять дебенов. Возможно, хозяин при необходимости черпал золото ладонью — весов не было.
Моя подруга не впечатлилась увиденным, крутила головой в надежде высмотреть что-либо интересное, но чаще следила за выражением моего лица. Я начал просматривать каждый третий папирус на стеллажах, чтобы составить представление о содержании библиотеки. Нубнофрет помогала ставить манускрипты на место, быстро поняла, что каждый папирус имеет своё место, привычное для хозяина.
— И это все твои тайны? — спросил я жреца через четверть часа.
— Тебе мало? — удивился он. — Здесь вековые наблюдения жрецов за звёздами, светилами, солнечными и лунными затмениями. Можно точно вычислить день начала разлива Нила, день пахоты, сева.
— Как долго будешь подсчитывать? День, два?
Жрец торжествующе усмехнулся:
— Ты не успеешь выйти из храма, как я уже буду знать.
— И по какому же папирусу ты станешь делать вычисления? — недоумевал я. Неужели проглядел папирус с алгоритмами высшей математики?
Иманотеп приподнял ткань над предметом, лежащим на столе. Я удивлённо приподнял брови. Не ожидал здесь увидеть.
— Что это?
— Подарок богов. Благодаря ему, я всегда могу быстро узнать, через сколько дней наступит то или иное событие в небесных сферах, следовательно, и в Та Кемете.
— И как же ты им пользуешься?
— Что тебе нужно знать?
Я прикинул.
— Когда будет ближайшее лунное затмение?
Иманотеп начал быстро переставлять рычажки, вертеть диски, потом пораженно воскликнул:
— Ты знал это! Через пять дней! Ты не мог этого знать!
Я усмехнулся:
— Ты уж определись. Знал или не знал? Наугад спросил. Давно у вас этот подарок?
— Испокон веков. Со времён первых фараонов, с начала строительства города, ещё не было пирамид, но лежал Сфинкс. Это подарок Анубиса. Артём, ты не удивлён. Ты знаешь, что это такое. Как он работает, производит вычисления.
— Знаю. У нас тоже есть нечто подобное. Но я не ожидал, что и у вас он есть. И это всё, что ты можешь показать?
— Это самое главное. Никто из моих жрецов, кроме моего преемника, не знает о существовании этого подарка Анубиса.
Я взял в руки тяжёлый прибор, являющийся первой в мире вычислительной машиной. Нечто подобное было найдено на дне моря в 1900 году греческими ныряльщиками вблизи острова Антикифера, что к северу от Крита, с затонувшего судна в первом веке до новой эры. Поражались устройству из 37 бронзовых шестеренок и кривошипного механизма, до которого додумаются в Европе только в XIV веке.
Предположили, что прибор служил для определения прохождения планет, солнечного и лунного цикла, местоположения солнца относительно зодиакальных созвездий, нашли отметки фаз долгих астрономических периодов, лежавших в основе календаря. Создание приписывали Архимеду, или неведомому гению.
Получается, что астрономическим прибором владели и в более ранние времена. Необъяснимый артефакт. Прибор очень древен. Я провернул один рычаг. Туго и с рокотом легко подался. Корпус из твердых пород дерева едва заметно завибрировал под ладонью.
— Чем смазываешь? И как часто?
— Ты и это знаешь? Елеем. Два раза в год, в начале летнего и зимнего солнцестояния, когда появляется ярчайшая звезда Сотис.
Я повертел прибор со всех сторон, чтобы мои камеры его получше засняли. Жаль, нельзя разобрать, понять, из чего сделаны шестеренки, скорей всего, из бронзы, или твёрдых пород дерева. Неужели в Египте существовал талантливый механик, или инопланетяне облагодетельствовали древних переселенцев из Сахары?
— У вас есть записи о встрече с богами, разговорами с ними?
— Были. У верховного жреца во времена первого Рамзеса, пока у него не наступило затмение разума, — он уничтожил этот папирус.
— Зачем?
— Как он объяснил преемнику и жрецам: мы не должны знать все тайны богов. Большое знание может погубить всё человечество.
— Жаль. Он не прав. Знание — всегда благо. Ты точно знаешь, что в этих папирусах на стеллажах нет иных записей, кроме астрономических наблюдений?
— Нету.
Я усилил ментальную связь. Жрец не врал.
— Хорошо, я верю.
Иманотеп усмехнулся:
— Такое впечатление, что не я верховный жрец, а ты. С этим подарком Анубиса умеешь обращаться?
— Нет. Но при желании недолго научиться. У нас иные устройства. Но были и похожие. Жаль, что ты не знаешь, когда и как этот прибор попал в руки жрецов. Какой умелец его сотворил?
Иманотеп пожал плечами:
— Что это меняет? Прибор, как ты его называешь, уже свыше тысячи лет даёт нам возможность править Та Кеметом.
— А если он сломается?
— Он может сломаться?
— Да. Как ломаются все рукотворные игрушки. Ничто не вечно. Внутри многочисленные шестерёнки, которые от длительного употребления изнашиваются.
— Ничего страшного. Жрецы с помощью копий этих папирусов на первом этаже проводят вычисления нужного события. Я на приборе проверяю правильность итога. Иногда они ошибаются. Я заставляю пересчитывать, наказываю ошибившегося, чтобы другие были более внимательными.
— Тебя считают общающимся с Амон-Ра, который делится своей мудростью, знаниями. Укрепляется твой авторитет. Удобно.
— А у вас разве не так?
Хотел было сказать, что у нас всё иначе, но такой ответ вызовет расспросы, уточнения. Легко завраться. Поэтому согласился:
— Да. Всё так же, за исключением незначительных мелочей.
— У вас все жрецы знают об этом приборе? И не только жрецы? Но чем тогда поддерживается власть верховного жреца, если любой жрец имеет доступ к подарку богов?
— Авторитетом. Верховного жреца у нас выбирают.
— То есть самого знающего?
— Это не столь важный критерий.
— Лучшего из лучших?
— Не всегда выбирается лучший, — вынужден был сказать я. — Почти всегда побеждает клановость, реже — стечение невероятных обстоятельств, и тогда приходит случайный человек, и на какое-то время наступают смутные времена, когда никто ни за что не отвечает.
— Тогда какая разница, каким способом верховный жрец приобретает власть?
— Да, ты прав. Никакой разницы нет.
— Тебя это огорчает?
— Очень.
— Сам стань верховным жрецом. Думаю, из тебя получится хороший жрец.
— Это не так просто. И ты это знаешь лучше многих. Подозреваю, что, заняв высшую ступеньку власти, я начну думать по-другому. Власть сильно меняет сознание человека. Находишь оправдания своей жестокости, эгоизму, всему плохому в себе.
— Ты и это знаешь, — удовлетворенно заметил Иманотеп, кивая головой. — Ты уверен, что не надо стремиться к высшей власти, боишься запачкаться. Прислуживать, быть зависимым от всех, кто выше тебя — проще?
— Каждый решает сам и пожинает свои плоды. Вот ты сделал выбор, и остаёшься наедине с болезнью. Хотя мог бы избавиться от боли, от мучений.
— Ты считаешь, что я не прав?
— Я не могу тебя судить. Ты сам себе судья и палач, вправе решать, что делать, казнить себя или миловать. Благодарю, Иманотеп, за гостеприимство, за то, что решился показать подарок богов. Завтра утром мы отчалим от причала и направимся к Пер-Рамзесу. Ещё не видели этот город.
— Я не смогу тебя проводить. У нас завтра мистерия в честь сбора урожая.
— Мистерию и мы не сможем пропустить. Я и моя подруга никогда не видели это празднество. Любопытно посмотреть ваше торжество. Отправимся днем позже. По течению плыть намного проще.
— Почему? — не понял жрец.
А я не понял недоумения Иманотепа, пояснил:
— Гребцам легче выгребать по курсу.
— И что? Разве им платят не за тяжёлую работу?
— Да, ты прав. Сказал, не подумав.
— На тебя не похоже, — не согласился он, — у тебя каждое слово значимо, имеет свой смыл.
— Забудь. Нет никакого иного смысла, кроме того, что я сказал.
— Тебе виднее.
Чтобы закрыть комнату плитой, Иманотеп накинул прочный шнур на выступающий штырь и потянул к себе. Когда вход закрылся, он вытянул верёвку через круглое, почти незаметное отверстие. После чего вернул копьё Амон-Ра на место, заперев вход.
Мистерия своей красочностью, фантазией убранства и нарядов многочисленных богов Египта, с головами животных, привела Нубнофрет в восторг. Я тоже впечатлился и старался запечатлеть телекамерами все события, и заодно не дать затоптать девушку. В религиозном экстазе на нас никто не обращал внимания. Чтобы прикоснуться к богам хотя бы рукой, бесцеремонно толкались локтями, пихали в спину, лезли по головам собратьев.
Во весь голос пели монотонные песни, стучали в кимвалы, трещотки, дудели в трубы, свирели, флейты, дурно звучащие вувузелы. Фараон с жёнами и детьми важно появился на разукрашенном цветами портике дворца. Молча, живым воплощением богов, простояли минут двадцать под непрекращающийся рёв толпы и скрылись под арочным сводом здания. Счастье лицезреть живого бога не должно быть длительным и утомительным.
По моим прикидкам половина населения столицы приняла участие в мистерии: кричала, толкалась по центральной улице, вокруг храма. Вторая половина, наибеднейшая, предпочитала наблюдать со стороны, или же заниматься своими делами. Уже к полудню, когда зной стал нестерпим, ликование в центре стихло, празднование переместилось на окраины города.
В основном, пили пиво, но в харчевнях можно было заказать и виноградное вино, которое, впрочем, не пользовалось особенным спросом, скорее всего, из-за жары, пиво лучше утоляло жажду. Упившихся в стельку — не было. Но хмель развязывал язык и лишал привычной осмотрительности.
Некоторые парни не сразу замечали меня, заигрывали с Нубнофрет, приглашали с собой, настойчиво тянули за руку. К их чести, когда же я обозначался, как спутник и друг прелестной дивы, не становились в обиженную позу, радушно зазывали и меня в свою компанию. Одно приглашение я решил принять, чтобы реально окунуться в чужую жизнь.
Четыре парня и три девицы от 15 до 17 лет, радующихся возможности покуролесить, во всё горло покричать популярные слоганы «Слава Осирису и Изиде, Сетху и Нефтис!»
Немного сложно было притворяться весёлым и хмельным, но наши новые друзья не заморачивались нашим отстранением, от души угощали фисташками и ячменным пивом из тяжёлых глиняных кувшинов. Я лишь делал вид, что пью. Нубнофрет не отказывалась, ей не с чем было сравнивать. Мы всё-таки выбивались из общей компании, поэтому скоро на нас переставали обращать внимание, объятия становились всё теснее и интимнее, и мы, не прощаясь, вышли на предзакатную улицу, по которой неспешно бродили неопределившиеся.
— А у вас есть нечто подобное? — спросила Нубнофрет.
— Когда-то было… Давным-давно, в так называемые советские времена народ выходил на праздничные демонстрации, посвящённые определённому событию. Но всё проходило не столь красочно и весело. Хотя, я забыл, в Бразилии каждый год проводятся карнавалы. Все жители в красочных костюмах выходят на центральную улицу, и с утра до вечера звучит зажигательная самба. Вот в таком ритме. Но это в другом государстве и на другом материке. Я был там всего лишь один раз. Поэтому и не сразу вспомнил.
— Удивительная мелодия. Радостная. Жаль, что не все могут её услышать.
— Не дай бог такое заимствование! Весь мир перевернётся.
— В это трудно поверить, чтобы из-за одной мелодии хоть что-то в мире изменилось.
— Может быть, ты и права. Но лучше не экспериментировать. В смысле, не добавлять в ваш мир лишние сущности. Я и без того накуролесил.
— Ты не можешь обходиться без непонятных мне слов?
— Прости. Смысл же ты поняла?
— Догадываюсь. Что-то вроде плохих последствий?
— Верно.
Спускаясь вниз по течению Нила, мы посетили густонаселённые города Абидос, Ахетатон, Гераклеополь, Гелеополь, и уже в дельте Аварис, Медум, Песопт, Ксоис, Мендес, Танис и уже задыхающийся от нехватки воды город Пер-Рамзес (Дом Рамзеса) — один из рукавов великой реки заносило илом. Лоцманы с трудом находили судоходный фарватер для торговых галер после очередного спада уровня воды.
Всё дальше приходилось перевозить и переносить грузы до потребителя, увеличивались затраты, что вынуждало купцов и правителей подыскивать площадку для нового города. В храмовых папирусах описывается этот роскошный город:
«Царь построил себе город, который называется “Победоносный”.
Он находится между Палестиной и Египтом и наполнен пищей и снедью.… Все люди покидают свои города и поселяются в его округе. В западной части этого города находится храм Амона, а в южной части — храм Сета. Астарта пребывает на южной стороне, а Буто — на северной. Крепость, находящаяся внутри города, подобна горизонту неба. Рамзес, любимый Амоном, пребывает в нём, как бог».
Фараон восстановил древний канал между двумя морями, остатки которого были найдены при рытье современного Суэцкого канала, а на берегах поставил гранитные стелы на высоких пьедесталах. Резчики высекли на них иероглифы, восхваляющие грандиозные свершения Рамзеса. Построил Чару — крепость к востоку от дельты, на границе с Синаем. Здесь из Ассирии проходили караваны с китайским шёлком и драгоценным фарфором.
Погружение в египетскую жизнь затягивало своей неспешностью, в которой не существовало времени, кроме начала и конца дня, никто никуда не спешил, очередной день казался продолжением предыдущего, лишь разделённого коротким сном.
Я и Нубнофрет объездили весь Верхний и Нижний Египет, обследовали все встречающиеся храмы, даже разрушенные от ветхости, сканировали древние манускрипты, расспрашивали стариков о событиях молодости, предания. Редкий из них обладал красноречием и мог рассказать нечто ценное, но мозаичная картина состоит из кусочков, потеря которых искажает общее впечатление.
В Саисе на храме Изиды под её статуей я вслух прочитал высокомерную надпись: «Я то, что было, есть и будет, никто из смертных не приподнимал моего покрывала».
— Бедняжка, — фыркнула Нубнофрет, — нашла, чем гордиться. Может быть, какая-нибудь уродина, и взглянуть не на что.
Я же подумал: не всё так просто. У каждой истины и знания своё покрывало, и не всякому дано его приоткрыть. Но не стал поправлять подругу, не поймёт, возможно, излишнего заумствования, не у всякого текста есть двойное дно.
Мы не нуждались во дворцах и крыше над головой. Неожиданный песчаный ветер из ливийской пустыни пережидали в любом укрытии, наслаждаясь обществом друг друга. Если закат заставал в пути, обходились наскоро приготовленной подстилкой из камыша, веток, пальмовых листьев, а за неимением оного спали на песке, подстелив тонкое полотно и им же укрываясь от ползающих тварей.
Разбойникам и лихоимцам всякий раз приходилось недоумевающе отступать — глаза видели уязвимость богатой добычи: две лошади, поклажа в плотных мешках, потенциальные безоружные рабы, но неизъяснимый страх оказывался сильнее, не могли приблизиться.
Всё хорошее имеет свойство заканчиваться, наступил день, когда уже нельзя было оттягивать возвращение в Файюм. Мы вернулись в Тебтюнис, чтобы Нубнофрет смогла проститься с родителями, которые уже смирились с одиночеством и предстоящей потерей последней дочери.
За два месяца нанотерапевты в корне изменили фигуру и лицо Сельмы, сожгли ненужный подкожный жир, оздоровили внутренние органы, железы. Она помолодела до своего естественного возраста. Даже плечи распрямились. Лишь ранняя седина не поддавалась обновлению. Обнимаясь с дочкой, что-то с улыбкой шепнула ей на ухо, и я догадался, что это было за известие. На этот раз ребёнок родится здоровым. Что ж, это было хоть каким-то оправданием моей деятельности в Позднем Египте.
— Мы всё надеялись на возвращение Маху вместе с вами, — сказал Окрам, выслушав наш неутешительный отчёт о поисках сына, его безалаберной жизни в Фивах. — Сельма верит, что и Снофрет когда-нибудь вернётся. Она же не умерла.
«И не родилась, учитывая её возраст и время, в котором она находится», хотел произнести я, но прикусил язык. Кому лучше знать о рождении, как не её родителям.
— Вы же ещё возвратитесь? — с тревогой и надеждой спросила Сельма. — Артём, ты всё можешь.
Я молчал, не зная, что ответить. Кто знает, как всё может обернуться? Ничего нельзя исключать. Я же вернулся почти в прежнее время, хотя и не намеревался делать этого. Прогресс не стоит на месте, пройдёт лет 20-30 и, может быть, путешествия в прошлое настолько обесценятся, что только ленивый не будет шастать по временам, и хроноразведчика будет невозможно отличить от аборигена. Вырастет точность и управляемость «проколов».
— Лучше на это не надеяться, — мягко сказал я. — Может ли Нил покрыться льдом? Хотя и это однажды случилось. В Сахаре выпадет снег, устье Нила обледенеет. Но подобное происходит очень редко. Пять лет назад, когда вы продали Снофрет Ноффереху, могли вы думать, что будете жить в богатом поместье? И какое состояние для вас предпочтительней, голодная нищета или нынешнее, без Маху и Нубнофрет? Желаете ли вы счастья дочери? Она, как и Снофрет, уже сделала свой выбор.
Ответа никто не ждал. Обо всём уже десятки раз передумано.
Перед выбросом в будущее Нуби надела лучший наряд, накинула на плечи парчовую накидку, помнила мои слова о том, что в будущем возможна холодная погода, а виссоновое платье Снофрет передали в музей этнографии, и теперь миллионы людей могут любоваться её облачением и даже потрогать.
«Неужели для вас обыкновенное платье такая редкость?» — недоумевала она.
«Не просто редкость. Такого наряда у нас просто нет. Ручной выделки».
«У вас нет ткачей», — догадалась Нубнофрет. — «А в чём же вы ходите?»
«За нас всё делают машины, металлические слуги, роботы. Ну, если не всё, то очень многое. Скоро сама всё увидишь. Не ломай голову. Действительность всегда опережает наши домыслы».
— Я всякий раз поражаюсь твоей способности очень сложно изъясняться. Говори проще.
— Для этого мне нужно в совершенстве знать твой родной язык, в котором нет многих моих слов. Я пользуюсь переводчиком, который вынужден подыскивать слова, чтобы правильно изложить произнесённую мысль. Ничего скоро ты сама заговоришь по-русски, уже на моём языке.
Подготовка и сама переброска в канале времени была бы почти полным повторением недавних событий, если бы не Нуби, которая взволнованно переспрашивала:
— Снофрет так же делала? Ты её обнимал? Что она говорила?
— Скоро сама её спросишь. Успокойся. Всё будет хорошо.
продолжение следует: http://proza.ru/2012/05/10/406