В середине девятого класса выпало мне счастье по путевке побывать в подростковом санатории имени Чувырина, что в живописном пригороде Одессы. Поездка пришлась на февраль и март 1975 года. Это был первый дальний самостоятельный выезд из родительского дома – до этого дальше Алма-Аты не ездил. Летел из родного Кокчетава на АН-24 до Свердловска, далее часов через десять ожидания осуществил пересадку на ИЛ-18 и проделал долгий-долгий путь через мрачные кучевые облака во всесоюзную здравницу - славную Одессу.
В переполненном трамвае, что вёз народ от аэропорта, за рубль, судя по всему у местного жителя, купил талон на проезд, который, как потом оказалось, стоил всего три копейки. Человек при расчёте загадочно улыбался. С того утра я считаю, что самые весёлые и находчивые люди Советского Союза живут в Одессе.
Видно из-за того, что во время продолжительного перелёта я сидел у крыла с неутомимыми двигателями, первые сутки после перелёта плохо слышал. Однако бабушка – санитарка, которая меня встречала, сказала: «Хлопчик, ты, вроде бы, по-нашему говоришь, но как-то непонятно!» Мне было смешно от того, что примерно это я думал о речи бабушки с непривычным для меня говорком.
Роскошные зелёные деревья, наверное, плющи, зимой на территории санатория! Мне это казалось странным и великолепным, так как дома в Северном Казахстане, как обычно, стояли трескучие морозы. Зелёными у нас в это время были только сосны в лесу и ели у здания обкома КПСС. Муж моей тёти Светланы Сергей, провожавший меня в кокчетавском аэропорту, окинув взглядом неубедительные то ли скукоженные, то ли сконфуженные кожаные перчатки, подарил мне свои коричневые замшевые. Царский подарок, которым я долгое время гордился - пока не потерял!
Сверстники мелькали повсюду – наверное, возвращались с завтрака. Я иногда на себе ловил чужие и, как мне казалось, заинтересованные взгляды. Пока решался вопрос с размещением, я прогуливался по едва-едва заснеженным дорожкам. Где-то в пустынной глубине парка ко мне подошли двое ребят, спросили новенький я или нет и, получив утвердительный ответ, переглянувшись, с серьёзным видом сообщили, что, раз я новенький, то мне следует заплатить им за прописку. Разговор был вполне дружелюбным, в воздухе мордобоем не пахло, лишь попахивало, а такса оказалась вполне демократичной - отделался приличной горстью мелочи. Мне даже показалось, что пацаны растерялись, когда я стал уточнять мзду. Как только заплатил за прописку, они довольные и взбодрившиеся, явно с чувством облегчения и возросшей самооценки, пошли провожать меня в санаторный корпус, показывая по пути местные достопримечательности.
Особняк напоминал небольшой замок в окружении высоких раскидистых деревьев. Палаты были высокими и светлыми, а мебель вокруг - весьма достойной. Озираясь по сторонам в непривычной обстановке, следом за провожатыми, я вошёл в палату, где было много ребят. "Беспризорники!" - почему-то подумалось мне. Поздоровался, ответил, откуда приехал и как зовут. Несколько дней спустя я понял, что снявшим с меня прописку важно было продемонстрировать данный факт всем остальным ребятам.
Немного напрягал необычайно громкий голос лечащего врача. Сейчас я понимаю, что к этому можно привыкнуть, но тогда подростком, на которого в обычной обстановке не повышали голос, заметно нервничал. Много лет спустя, заслышав командный рык нашего командира бригады кораблей, я при этом всякий раз вспоминал почтенную громоподобную докторшу из одесского санатория. Дай ей, бог, здоровья!
Из лечения, почему-то, запомнилась процедура под названием «Душ Шарко» - голым под взглядом медсестры было не очень комфортно. Учеба во время лечения проходила «на коленках» в буквальном смысле, так как занятия проводились в актовом зале. Уроков было немного, а учителя почти всегда приходили разные – наверное, их приглашали из обычных одесских школ.
В одну из суббот была встреча с ветераном Великой Отечественной войны. Тогдашнего меня поразили ширина генеральских лампасов, ухоженность выступившего перед нами генерала и то обстоятельство, что Звездой Героя Советского Союза он был награждён "всего" за шесть сбитых немецких самолётов. Красивый генерал только усилил мои сомнения, когда на уточняющий вопрос ответил, что он ещё и был сбит. Зачитывавшийся воспоминаниями военных лётчиков, я думал: "Сколько же звёзд тогда должно быть на груди Луганского?!"
Перед поездкой в санаторий наш любимый преподаватель литературы Раиса Трофимовна сообщила, что в моё отсутствие класс будет проходить «Войну и мир». Вот я и «проходил» специально привезённый с собой из школьной библиотеки огромный и тяжеленный том нашего классика, чтобы не отстать. С той поездки особо почитаю Льва Николаевича Толстого.
Быстро летели санаторные дни. Было интересно общаться с другими ребятами. Возникали симпатии. Случались и антипатии, но в целом жили дружно. Воспитателями в нашей группе были мужчины. Однажды я присутствовал на «разборе полётов» одного из чувыринцев. Шалопай убежал в город, «привёл себя в нетрезвое состояние», как сейчас говорят, и будучи уличённым в проступке, сказал в своё оправдание, что к нему пристали одесские хулиганы и насильно заставили выпить вина. В заключение разъярённый дядька – воспитатель выдал фразу, суть которой я помню до сих пор. Он сказал, обращаясь ко всем присутствующим при порке: «Запомните, что ни один одессит не подойдёт, чтобы сделать вам что-нибудь хорошее!» Мне и поныне кажется, что он хотел сказать как-то иначе, но слово – не воробей! "Что было, то было!"
Одесса мне понравилась своей архитектурой, чистотой, трамваями, оперным театром, Потёмкинской лестницей, морским вокзалом, зеленью прибрежных посадок в районе Аркадии и синим-синим Чёрным морем. На зимнем пляже, когда я туда заглянул, царили ветродуй и холодрыга. Вид одинокого голого моржа усиливал озноб. Воображение, однако, само дорисовывало летнюю благодать, и я всё восторгался и восторгался Одессой, полагая, что рано или поздно накоплю на новую прописку и приеду летом в город каштанов и ларьков, в которых делают прекрасные модные ремни с огромными бляхами и многочисленными заклёпками.
Одесса оказалась городом мохнатых весенних туманов: в марте я три дня не мог улететь домой. Однажды пассажиры даже успели сесть в самолёт, но туман на моих глазах закрыл хвост самолёта за считанные минуты. После высадки из салона лайнера ещё сутки переносили рейс за рейсом. По переполненному пассажирами одесскому аэропорту было понятно насколько огромен Советский Союз. Оставленная на обратную дорогу домой заначка была стремительно проедена в дорогущих буфетах аэропорта – в последний день от безысходности пришлось ехать первым автобусом в санаторий, где сердобольные официантки накормили меня оставшимися от завтрака манной кашей и оладушками."Как не любить Одессу?!"
Дома ждали родители и младший брат. Мама была несказанно рада тому, что я вернулся, проявив самостоятельность и зрелость - привёз купленный в Одессе материал для штор в нашу квартиру, в которую мы совсем недавно переехали. Бате привёз гаванскую сигару. А что брату Сане привёз – уже и не помню.
Кстати, уважаемые читатели, не будем уходить в сторону от темы. " Кто у нас на новенького?!"