Тысяча и одна жизнь

Я ОСВАИВАЮ НОВУЮ ПРОФЕССИЮ

     Вот уже неделя, как я работаю контролёром на фабрике "Саркана штиэдрэ" ("Красное волокно"). Отворяю и затворяю въездные ворота, досматриваю грузовые и легковые автомашины, регистрирую накладные.
     Моя смена дневная - с восьми утра до шестнадцати ноль-ноль. Именно это обстоятельство стало решающим в выборе места работы. Ночные дежурства слишком изнурительны.
     В месяц буду получать восемьдесят чистыми. С меня не будут взимать налоги, поскольку я инвалид войны. В соединении с пенсией это составит двести рублей, что не так уж плохо.
Первый день службы запечатлелся в памяти до мельчайших подробностей. Бегло введя меня в курс дела, молодой краснощёкий бригадир вневедомственной охраны Дутов на прощанье напутствовал меня следующими словами:
     - Как вам известно, Витола, зарплата здесь не ахти какая. Так что особенно надрываться не стоит. С инструкцией я вас познакомил. Если возникнут какие вопросы, обращайтесь к коллегам. Рядом с вами Евдокия Силантьевна Квашнина. А в другом отсеке - Эрика Тауриня. Надеюсь, вы сработаетесь. Ата-а!
     Когда весёлый бригадир вышел, Эрика Тауриня, молодящаяся женщина с блестящими чёрными глазами, сказала мне:
     - Наконец-то у нас появился непьющий вахтёр!
     - Вы не боитесь, Эрика, ошибиться?
     - У меня на это острый глаз.
     - Ну что ж, постараюсь не подвести вас.
     Я огляделся. Освещённое мертвенным светом матовых люминесцентных трубок помещение сторожки выглядело уныло. Ни тюлевые занавески на окнах, ни заполонившие подоконник комнатные цветы в керамических горшках были не в состоянии хоть сколько-нибудь скрасить его казённое убожество. Сторожка напоминала полевой вагончик. Почти всё его пространство занимали столы, шкаф, стулья и два кресла. Двоим здесь невозможно было разминуться, настолько было тесно. Большие окна не были забраны металлическими решётками, что, конечно же, было бы уместно для охраняемого поста.
     От узенького коридора нас отделяет фанерная перегородка, застеклённая в верхней  половине. В ответвлении коридора прямо напротив, как сказала Квашнина, кабинеты отдела кадров, секретаря парткома и гражданской обороны.
     Уже через полчаса я изрядно продрог, хотя и не снимал с себя зимнего пальто - батарей водяного отопления мало да к тому же они еле тёплые.
     Мой стол в углу возле окон, одно из которых обращено в фабричный двор, другое - к улице.
     Обязанности у всех нас строго разграничены. О своих я уже сказал. Тауриня, относящаяся к ведомственной епархии, выдаёт пластмассовые жетоны с фотографиями владельцев и их порядковыми номерами, берёт на заметку опоздавших, принимает и выдаёт сумки работниц фабрики. Квашнина, не вставая с кресла, в открываемую и закрываемую канцелярской линейкой форточку осматривает издали жетоны, выдаёт ключи от конторских кабинетов. Она же тумблером управляет металлической вертушкой, перегораживающей коридор: когда вертушка фиксируется, раздаётся мелодичный звон, словно в медный таз швыряют увесистую монету.
     Евдокия Силантьевна Квашнина по виду в больших годах. Ей бы дома сидеть, а она всё ещё вахтёрствует. Серо-коричневого цвета лицо её, изрезанное глубокими морщинами, напоминает печёное яблоко. За толстыми линзами очков, удерживаемых засаленными верёвочками вместо металлических или пластмассовых дужек, слезящиеся, не по-русски раскосые азиатские глаза.
     Квашнина неплохо защищена от холода. Под зимним пальто у неё толстая ручной вязки красная шерстяная кофта. На голове зелёная вязаная шапочка. На плечах - пуховый платок, а на ногах валяные чуни. Во внешнем облике Квашниной проглядывает что-то деревенское.
Эрика Тауриня напротив - столичная дама. Её тёмно-каштановые волосы подстрижены по последней моде. На её кукольно-смазливом лице не заметно никаких следов косметики. Чёрносмородиновые глаза её полны жизни и неистребимого любопытства. На Эрике шерстяной свитер и синяя юбка. На ногах меховые полусапожки. На плечи её накинуто зимнее пальто. Часто хлопают двери с улицы. Входящие обмениваются репликами с Тауриней, называют номера своих жетонов. Квашнина поясняет:
     - Конторские пошли. Рабочие заявляются к шести часам утра.
     Кресло, на котором я восседаю, полагалось бы уже давно выбросить на свалку. Подлокотники шатаются, словно подгнившие стариковские зубы. Чтобы они не отвалились, чья-то милосердная рука привязала их проволокой. Полагающаяся спинка заменена толстым картоном.
     Неожиданно с улицы раздался нетерпеливо-требовательный автомобильный гудок. В металлические прутья ворот почти упирался чёрный нос "Волги".
     - Пал Петрович Драгах приехали, директор наш! - уважительно произнесла Квашнина. - По ём часы проверять можно. Всегда ровно в девять.
     Нажимаю на зелёную кнопку и, нервически подрагивая, ворота послушно отползают в сторону. Чёрная "Волга", словно сорвавшаяся с поводка гончая, стремительно проносится мимо окна. Я всё же успеваю заметить кирпично-красное лицо сидящего рядом с шофёром человека с надвинутыми на брови чёрной шляпой и оранжевый огонёк сигареты во рту. Нажимаю на чёрную кнопку и ворота неохотно возвращаются в прежнее положение, громко ударив в стену сторожки.
     - А вы нажимайте на кнопку остановки немного заранее, тогда не будет стукать об стенку,  - советует Квашнина.
     Медленно и неохотно приползает серое утро. Фиолетовые чернила ночи всё заметнее разбавляются молочным цветом наступающего дня. Словно по команде гаснут фонари на улице. А я выключаю фонари на фабричном дворе и прожектор, сноп света которого направлен в сторону ворот.
     В расположенные напротив нас кабинеты проследовали миловидная дама в норковом манто и меховой папахе - вылитая Раиса Максимовна Горбачёва, пузатый толстяк без головного убора и боксёрского вида мужчина в жокейской шапочке. Тауриня сочла нужным представить мне эту троицу.
     - Вон та важная дама, что прошла первой - начальник кадров. Пузатый - Дагмар  Упис, партийный секретарь. А тот, что в шапочке - начальник гражданской обороны Балабанов. Сейчас в министерствах идут катастрофaльные сокращения, но деятелей оттуда сразу же пристраивают на тёпленькие местечки. Недавно у нас на фабрике одного типа из министерства бумажно-целлюлозной промышленности назначили на должность замдиректора по строительству. Хотя уже имеется свой замдиректора по строительству и вроде неплохо справляется со своими обязанностями.
     Я уже успел выпустить со двора несколько бортовых машин и автобус. Когда я сижу - не могу же я всё время стоять навытяжку - цветы на подоконнике мешают сверять номера машин, я сдвигаю их в одну сторону. Заметив это, Квашнина предупреждает меня:
     - Ох, и влетит вам от Дзидры Рухлядской, что горшки сдвинули! Она этого не любит.
     - А кто такая Рухлядская?
     - Скоро узнаете.
     - Ну, а всё-таки?
     - Она верховодит фабричными вахтёрами.
     - А какое отношение она имеет к нам, вневедомственным?
     - Какое-никакое, а имеет! Все её побаиваются и не желают связываться.
     Услышав наш разговор, Тауриня сочла нужным добавить:
     - Дзидра у нас бо-о-льшой начальник! Она и бригадир, она и вахтёр, она и кастелянша, и ещё кое-кто. Её называют правой рукой директора. Она за него готова и в огонь, и в воду!
     Один за другим подъезжают автофургоны. Загрузившись на складе товарами, они возвращаются к проходной. Я забираю у водителей накладные, заверенные подписями директора или его зама, главного бухгалтера, кладовщицы и скреплённые печатями. Сверяю подлинность подписей с образцами, хранящимися у меня на столе под стеклом. Лишь после этого выпускаю фургон со двора.
     Поначалу я впадаю в эйфорию. Всё идёт нормально. Правила соблюдаю. Никого не удерживаю возле ворот сверх положенного времени. Но меня исподволь начинает беспокоить навязчивая мысль: «Что же получается - тюки в крытых фургонах сложены впритык. Даже если я влезу внутрь, я не сумею правильно подсчитать их количество. А что если, сговорившись с грузчиками, шофёр прихватит несколько лишних тюков? Наверное, отвечать придётся мне, если хищение обнаружится. Незавидное положение, прямо скажем.»
     После подобных рассуждений намалёванная на дверце электрощита краской цвета бычьей крови надпись "Высокое напряжение. Опасно для жизни!" воспринимается мною как зловещее предупреждение. «Да, - говорю я себе, - работа контролёра очень ответственна и сопряжена с немалым риском. Ни в коем случае нельзя расслабляться. Надо быть всё время начеку».
     Однако постепенно внутреннее напряжение ослабевает и настроение моё улучшается. Этому в немалой степени способствует то, что я всё время нахожусь в движении внимательно наблюдаю за всеми. Особенно за утренней троицей. Они всё время у меня перед глазами, курсируя с деловыми бумагами в руках между конторой и проходной.
Особенно активен начальник гражданской обороны Балабанов. Покончив с бумагами он весь день перетаскивал с места на место противогазы и защитного цвета комбинезоны.
Дагмар Упис, видать, не слишком-то обременён работой, поскольку подолгу болтает с каждым встречным. Вот он остановился с кем-то из фабричных. Правая нога его выставлена вперёд. Руки глубоко засунуты в карманы широких штанин. Непомерно раздувшийся живот vti свешивается над поясным ремнём. Январский холод ему нипочём: он без пальто и без шапки. Лицо у Дагмара Уписа рыхлое, словно перестоявшееся дрожжевое тесто. В это тесто воткнуты две изюмины - это глаза. Крючковатый нос придаёт ему вид сонного филина. Вместо губ еле заметная складка. Если Упис не болтает с кем-нибудь, то непременно задерживается у щита с объявлениями или рассматривает фотографии на стенде "Лучшие люди фабрики".
     После полудня поток машин резко уменьшился. Решил немного проветриться. Единственное окно в коридоре, через которое мог бы проникать свет, заклеен плакатом. Возможно, я не обратил бы на него внимание, если бы не старая дата - 1985 год. Меня позабавил первый абзац: "Претворяя в жизнь решения XXVI Съезда КПСС и последующих Пленумов, руководствуясь положениями и выводами, содержащимися в речи Генерального Секретаря ЦК КПСС Председателя Президиума Верховного Совета СССР Черненко К.У. на заседании Политбюро от 15 ноября 1984 года, вступив в пятый завершающий год одиннадцатой пятилетки и идя навстречу 40-летию победы в Великой Отечественной войне и XXVII съезду КПСС, в целях выполнения постановления Совета Министров Латвийской ССР «Об основных направлениях работы по обеспечению безопасности дорожного движения в Латвийской ССР на 1981-1985 гг.» коллектив общества АМЛ принимает следующие обязательства". Далее шёл длинный перечень обязательств, принятых загадочным АМЛ – эту аббревиатуру я так и не смог расшифровать. Сохранись через пятьсот лет только этот плакат, наши потомки чего доброго могли бы решить, что мы, их далёкие предки, разговаривали на этом выморочном языке.
     Что касается такого важного объекта, как туалет, то он помещался под одной крышей с кабинетом начальника пожарной охраны. Видимо, подобное соседство вдохновило вожака пожарного ведомства на сочинение вывешенного на дверях кабинета лозунга: "Охрана социалистической собственности от пожаров - дело всех и каждого!" Как всё-таки начальники любого ранга любят перекладывать свои служебные обязанности на других! Запущенное состояние нужника красноречиво свидетельствовало именно об этом. Сиденье на унитазе отсутствовало. Не имелось ни крючка на дверях, ни вешалки на стене. Между незаштукатуренными плитами, из которых были выложены стены, зияли щели: в них можно было просунуть палку. На цементном полу разлилась лужа. Сливной бачок был неисправен. Унитаз надо было смывать резиновым шлангом, присоединённым к крану батареи водяного отопления.
     Я вспомнил иронические замечания сотрудников юмористического журнала "Крокодил" по адресу зарубежных корреспондентов. Они, дескать, не замечают грандиозных достижений советского народа, предпочитая копаться в дерьме, и высмеивая загаженные сортиры.
     Вспомнил я и неунывающего Димку Гравицкого, чьи родители вместе с остатками белой армии бежали в Китай. Затеяв этническую чистку, китайцы предложили русским эмигрантам побыстрее убраться из Поднебесной. Им предлагали на выбор США, Канаду, Австралию и Советский Союз. Димка со своей красавицей женой Аллочкой избрал, как и многие другие, Союз. Когда поезд пересёк китайско-советскую границу, пассажирам понадобилось справить нужду. Станционный нужник был настолько загажен, что некуда было даже ногу поставить. И тогда пожилой репатриант воскликнул:
     - Узнаю матушку-Расею! После семнадцатого года здесь ничего не изменилось! Всё осталось по-прежнему!
     В Кустанае энергичный Димка основал школу боксёров. А его жена стала преподавать английский язык. У них было четверо прелестных детишек: два мальчика и две девочки. В свои пятьдесят лет, благодаря занятиям спортом, Димка выглядел на тридцать. Внезапно он влюбился в двадцатилетнюю девушку и, разведясь с Аллочкой, женился во второй раз.
В жаркий летний день Димка с лодки, на которой он катал свою невесту, нырнул в холодные воды озера и его хватил апоплексический удар. Но, кажется, я немного отвлёкся.
     Я вернулся на своё место.
     - Отпустим бабу Дусю в столовую? - спросила меня Тауриня.
     - Разумеется! - ответил я.
     - Идите, Евдокия Силантьевна, только не задерживайтесь там долго.
     - А што там засиживаться? Черпну несколько ложечек супца и все дела!
     - Как готовят в столовой? - поинтересовался я, хотя не собирался пользоваться её услугами.
     - Я её посещаю лишь после того, как немного забудется предыдущее отравление, - смеясь, сказала Тауриня. - После столовских обедов всегда у меня изжога.
     - А мой жалудок ко всякому едову привышный, - призналась Евдокия Силантьевна.
     - Тем более, что вас там кормят бесплатно, - добродушно заметила Тауриня.
     - Мне грех жаловаться, - смиренно сказала Квашнина и с этими словами вышла из сторожки.
     Через некоторое время Евдокия Силантьевна вернулась с узелком в руках. Водрузив его на стол, она торжественно объявила:
     - Угощеньице от юбилярши. У ей нонеча день рождения.
     Узелок развязали. На глубокой тарелке горкой были сложены бутерброды с чёрной икрой, куски жареной курицы, колбаса, пирожки, конфеты. В старину подобные подношения направлялись в людскую лакеям, кучерам и дворникам.
     - Там у них весело! - завистливо произнесла Евдокия Силантьевна, жуя пирожок. - Всякого едова полно. Куры копчёные, сирвилат, сыр, свиное жаркое, варенья, соленья. Водочка, конешно, само собой. Мне предлагали стопочку, но я отказалась. При исполнении я.
     Несмотря на строжайшие запреты отмечать юбилеи по месту работы, эту традицию не удалось искоренить. Виновники торжеств приволакивают из дома еду и спиртное. Конспирации ради водку подкрашивают чайной заваркой под коньяк. А разливают - из чайника по гранёным стаканам. (Сто лет гранёному стакану!). Мы прилежно отдали дань угощению. Всё оказалось вкусным, за исключением чёрной икры; она была несвежей, с изрядным душком. Но, как говорится, дарёному коню в зубы не смотрят.
     Продолжая тему столовой, Тауриня рассказала, что рабочие и повара пьянствуют. И, конечно же, воруют продукты. Грязь, антисанитария. В фабричной стенгазете была такая карикатура - из столовой на носилках выносят очередную жертву отравления и подпись: "Столовая, милая, моришь ты нас, до конца перестройки дожить не дашь!" Овощные блюда ленятся готовить, с ними надо возиться, а выручки почти никакой. Поэтому много моркови и свеклы сгнивает.
     Первый день дежурства показался мне бесконечным. Я то и дело поглядывал на часы, однако, заветные шестнадцать ноль-ноль не приближались ну очень медленно. Беспрерывное хлопанье дверей в коридоре, рычанье грузовиков, от которого вибрировали тонкие стены сторожки, топот и шарканье сапог, ботинок, жужжанье мужских и женских голосов, звяканье медяков открываемой и закрываемой вертушки - всё это сливалось в раздражающий гул, от которого ломило в висках. Нет, уважаемые, деньги достаются непросто! Даже если это жалкие восемьдесят рэ.
     И вот они мои долгожданные шестнадцать ноль-ноль! Я тепло прощаюсь с Тауриней и Квашниной.
     Когда я переступаю порог нашей квартиры, меня обдаёт вкусный запах свежеиспечённого пирога. Видимо, таким способом Аннушка решила отметить первый день моего дежурства.
Аннушка выходит к дверям мне навстречу в новом голубом фартуке. Как всегда бледная, но очень славная.
     - Как прошло дежурство? - спрашивает она.
     - Неплохо! - в тон ей бодро отвечаю я.
     - Вот видишь, я же говорила, что тебе понравится! - делает нужный ей вывод Аннушка.
     Раздеваюсь, мою руки, иду на кухню. После того, как я отведал наваристого супа, картофельного пюре с котлетами и пирог с квашеной капустой душа моя оттаяла, а неприятные впечатления утомительного дня испарились. Пообедав, беру свежие номера газет и просматриваю заголовки.

СХВАТКА С ДЗИДРОЙ

     Чтобы не опоздать на работу приходится просыпаться в шесть утра. Мне это не в тягость. Одеваюсь тихо, чтобы не разбудить Аннушку. Умывшись и позавтракав, выхожу из дому.
Несмотря на ранний час, на дорогах много снующих легковых автомобилей, автобусов и троллейбусов. Прохожих мало.
     На месте я оказываюсь в семь тридцать. При мне происходит смена дежурных вахтёров. На место Квашниной и Таурини заступают Алексей Викторович Челокаев и Георгий Кузовкин.
     Жилистый худощавый Челокаев с лицом обветренным и навечно приставшем к нему загаром смахивает на морского волка. Как удалось впоследствии выяснить, он в недалёком прошлом был капитаном дальнего плавания. Явная неухоженность, поношенный, лоснящийся на локтях и коленях синий костюм свидетельствовaли о том, что Челокаев либо холостяк, либо вдовец да к тому же злоупотребляющий спиртным.
     Челокаев угрюмо молчал, тогда как Георгий Кузовкин старался заговаривать со мной и вообще оказывал мне всяческие знаки внимания. Именно он любезно объяснил происхождение лежавших на моём столе мотков шерсти свекольного цвета.
     - Обычная история! - сказал Кузовкин. - Одна деваха хотела тайком пронести шерсть. Её Квашнина пропустила, а Тауриня прищучила. Да.
     - А как Тауриня догадалась, что у девушки краденая шерсть?
     - Очень просто. Ей позвонили из цеха. Да. Поссорятся между собой и закладывают. Ветераны на это не идут. Дорожат рабочим стажем. А молодняк рискует.
     - И что же теперь ожидает провинившуюся?
     - Премии лишат. Оштрафуют. Может, на общем собрании пристыдят. Да.
     Кузовкин работает весело, ухватисто. Он словно цирковой жонглёр выдаёт и принимает жетоны, засовывает на полку сумки. И всё это с шутками и прибаутками. Не забывает вежливо осведомиться о здоровьи и самочувствии клиентов. Мягко и необидно журит опоздавших. Он мне напоминает освоившегося в тесной клетке кенаря, бойко перепархивающего с жердочки на жердочку.
     Челокаев сохранял суровую замкнутость и нелюдимость. Однако эта
суровость куда-то подевалась, когда с ним поздоровалась "Раиса Максимовна" - начкадрами. Он даже отпустил тяжеловесный комплимент:
     - А вы сегодня даже оччень симпотная!
     "Раиса Максимовна" удостоила Челокаева одной из своих обворожительных улыбок. А я мельком подумал - какое унижение должна ощущать эта эффектная министерская дама в зачуханном фабричном клозете. Впрочем, может быть, она посещает туалет в конторе, которую на проходной насмешливо именуют "Белым домом" из-за известковой побелки.
     Громко дзенькнула тяжёлая монета в медный таз - это резко замкнулась вертушка. В неё упёрлась женщина средних лет с большим бюстом и невыразительным лицом. Челокаев строго произнёс:
     - Учтите, гражданка Сухожилина, если будете упорствовать и не поздороваетесь, я не пропущу вас на территорию!
     Угроза Челокаева не произвела ни малейшего впечатления на Сухожилину. Она даже не повернула голову в его сторону и продолжала тупо смотреть прямо перед собой. Немая сцена продолжалась с минуту. И всё-таки Сухожалина взяла верх. Нервы Челокаева не выдержали, он открыл вертушку и Сухожилина с видом победительницы прошествовала мимо.
     - Думает, если она предместкома, то можно позволить себе быть невежливой! - затушёвывая своё поражение, проворчал Челокаев. - Будто вахтёры люди второго сорта. Эта профсоюзная фря слишком зазналась. Но я научу её здороваться.
     К нам зашёл молодой человек с чеховской бородкой. До полного сходства с великим писателем недоставало лишь пенсне.
     - Девочки не брали у вас накладные? - осведомился он у меня.
     - Нет, не брали, - ответил я.
     - Совсем разленились, - огорчённо вздохнул молодой человек и, расписавшись в журнале, забрал накладные.
     Когда он вышел, Кузовкин пояснил:
     - Это старший бухгалтер фабрики. Очень трудолюбивый, старательный. К нам на фабрику поступил недавно. До него тут жутко запустили учёт. Ему приходится просиживать над документами по двенадцать часов в сутки. Он не знает ни выходных, ни праздников.
     - Ха, трудяга! - выразительно хмыкнул Челокаев. - Не умеет строго потребовать с подчинённых. Вот и приходится потеть самому. Распустил своих девиц. В рабочее время по магазинам шляются да кофея распивают.
     Челокаев, упомянув о кофе, вдруг заскучал. Стал нервно прохаживаться по коридору. Когда он вернулся на своё место, то, ни к кому не обращаясь, сказал с надрывом:
     - Душа моя тоскует. Чего-то не хватает. Меня, может, спасла бы чашечка кофе, а столовая закрыта.
     - Это ещё почему? - спросил я.
     Челокаев не удостоил меня ответом. Как бы извиняясь за Челокаева Кузовкин сказал:
     - Вчера по случаю юбилея столовские рабочие и повара перепились в доску. Сегодня на работу никто не явился. Столовая закрыта на замок.
     - И часто это с ними случается?
     - Очень даже часто. Одних пьяниц выгонят, а новые не лучше.
     - Ин вина вэрита! - хмуро произнёс Челокаев. Выдержав театральную паузу, он мученически вздохнул:
     - Никто мне не внемлет, никто не жалеет!    
     Челокаев произнёс эту фразу капризным тоном человека, привыкшего к проявлению сочувствия со стороны окружающих.
     - Потерпите немного, Алексей Викторович! - мягко упрашивает Кузовкин.
     - Вот немного схлынет народ, мы вас отпустим на часок. Правда, Витола?
     Возле запертой вертушки останавливаются три раскрашенные девицы.
     - А-а, наркоманки! - игриво приветствует их Челокаев. - Не пропущу!
     - Это почему же? - притворно удивляется одна из девиц.
     - В рабочее время нельзя бегать по кафешкам! - продолжает игру Челокаев.
     Девицы делают вид, что напуганы таким оборотом дела.
     - Но если возьмёте меня с собой, так и быть, пропущу!
     - Возьмём, возьмём! - затараторили девицы.
     - Так вы меня отпускаете? - обратился Челокаев к Кузовкину.
     - Что с вами поделаешь, Алексей Викторович, идите.
     - Гран мерси! - церемонно раскланялся Челокаев.
     После того, как Челокаев обмотал шею шарфом, застегнул на все пуговицы старое демисезонное пальто, натянул на голову облезлую шапку и вышел в коридор к девицам, вся компания, смеясь, вывалилась на улицу.
     Ко мне подошёл Кузовкин и доверительно сообщил:
     - Эти девочки только с виду такие наивные. Да. Они бессовестно воруют шерсть. Запихивают её в трусы. А в кафе, которое они посещают, у них эту шерсть принимают связные. Клиентура надёжная и платят хорошо.
     - Почему же вы их не задержали?
     - Не имею права обыскивать женщин. Это разрешено только сотрудницам ОБХСС.
     - Они что, ни разу не попались?
     - Кто-то их предупреждает.
     Я посетовал на расшатанное кресло, недостающую перекладину на железной стремянке, с высоты которой во дворе осматриваю кузова бортовых машин и на отсутствие крючка и вешалки в нужнике. Кузовкин вызвался немедля посодействовать в этом.
     - Приглядите за моей конторой, я мигом!
     Через десять минут Кузовкин вернулся в сопровождении электросварщика и столяра. Сварщик занялся стремянкой, а столяр, которого Кузовкин аттестовал под фамилией Клауцена, меланхолически спросил:
     - Что тут у вас стряслось?
     Клауцен молод, но выглядит стариком. Цвет лица серый, как у недужного человека. И вообще он походит на больного Некрасова с картины художника Ге.
     Я объяснил столяру, что от него требуется. Теребя тощую бородёнку табачного цвета, “Умирающий Некрасов”, глядя куда-то в потолок, сказал:
     - Крючок и гвоздь в туалете я прибью сейчас. А кресло придётся забрать.
     Перед тем, как вынести кресло, “Умирающий Некрасов” счёл нужным заметить:
     - Сколько лет работаю здесь, никто насчёт кресла не обращался ко мне. Всех оно устраивало, а тут вдруг - на тебе!
     Я похвалил Кузовкина.
     - Я смотрю, вас тут все уважают и подчиняются, как начальнику.
     Кузовкин почему-то стал оправдываться:
     - Я человек маленький! К начальству не имею никакого отношения.
     - Ну, как же, - возразил я. - Стоило вам только обратиться к ним, как они явились без промедления. Любой начальник позавидует.
     - Уважают, может быть, это да. Давно работаю, здесь меня все знают. Ни с кем не скандалю, ни к кому не придираюсь.
     Возвратился с прогулки Челокаев. Он заметно повеселел.
     - После чашечки кофе будто заново на свет родился, - объявил он. - Хочется жить, смеяться и любить!
     После полудня со двора к воротам подкатил самосвал, груженый досками. А в накладной доски почему-то именовались "мусором, отвозимом на свалку". Среди прочих стояла и подпись водителя самосвала Мазутова.
     - Когда вы принимали груз, разве вы не видели, что это доски, а не мусор? - спросил я Мазутова.
     - Мы люди подневольные, наше дело телячье. Написано "мусор" - значит мусор.
     - Поймите, Мазутов, эти доски ещё можно пустить в дело, - пытался я втолковать водителю.
     - Меня это не касаемо, - упрямо стоял на своём Мазутов. - Начальству виднее, что везти, куда и зачем.
     - А если вам предложат вывезти на свалку несколько тюков шерсти или золотые слитки - тоже промолчите?
     - Всё едино, пускай хучь что! Была бы накладная по всем статьям оформлена.
     Разговор, видать, утомил Мазутова. Вид у него был какой-то жалкий, пришибленный. Лицо закопченное, руки заскорузлые с землёй под ногтями, будто и не умывался со дня рождения. Ватник с прорехами, из которых торчали клочья ваты, солдатская шапка со следами ржавчины от сорванной армейской звёздочки.
     - Заворачивайте назад! - распорядился я.
     - Заверну, чего уж тут. Только я не собираюсь свою башку подставлять - позвоните директору.
     На мой телефонный звонок отозвалась секретарша. Она томным голоском осведомилась, по какому поводу я беспокою шефа. Я объяснил. И услышал, как она сказала:
     - Навел Петрович, возьмите, пожалуйста, трубочку - вас просят с проходной.
     - Ну, что там у вас? - пророкотал в телефонной трубке недовольный начальственный бас.
     - С территории фабрики под видом мусора пытаются вывезти хорошие доски, - доложил я.
     Директор скучным голосом поставил меня в известность о том, что расчищается площадка для новостройки и доски от разобранных будок не нужны.
     - Но их ещё можно использовать, - сказал я.
     - Как ваша фамилия?
     - Витола.
     - Вы что, новенький?
     - Да, второй день, как заступил на работу.
     - А что вы так разволновались?
     - Жаль добро выбрасывать, как-никак материальные ценности.
     - Уж очень вы жалостливы! Посматривайте-ка лучше за тем, чтобы не вывезли с территории лишний тюк шерсти!
     Директор был явно раздражён тем, что какой-то там вахтёришко пытается навязать ему своё мнение и, тем самым, как бы оспаривая его директорское распоряжение.
     - Направьте машину столярам. Пусть выберут то, что им подойдёт, а ненужное - на свалку.
     - Спасибо, так будет лучше.
     Я передал наказ директора Мазутову и тот подогнал самосвал к столярке. Я удовлетворенно наблюдал в окно, как “Умирающий Некрасов” со своим напарником сгружали доски с самосвала и складывали в штабеля.
     - Как у директора рука не дрогнула, когда он подписывал накладную о вывозе хороших досок на свалку? - удивился я.
     - А может, Павел Петрович отправлял доски не на свалку, а к себе на дачу и шофёру дал такое задание, - сделал осторожное предположение Кузовкин. И, словно испугавшись собственной дерзости, постарался перевести разговор в иную плоскость.
     - Что там какие-то паршивые доски! Побывали бы вы на рижской свалке. Из выбрасываемого заводами можно трактор собрать. А из выбраковыванных ВЭФом радиодеталей можно извлечь килограммы серебра, меди и других цветных металлов.
     А я подумал - да разве только материальные ценности безжалостно выбрасываются на свалку? А сколько погребено там и навеки безвозвратно утеряно под видом бесполезной макулатуры бесценного интеллектуального добра: писем, дневников, мемуаров, творений безвестных писателей, семейных альбомов, редких книг! Вслух же я озвучил давно выношенную мною мысль:
     - Страна, в которой бездумно отправляют на свалку несметные богатства, обречена на постоянное прозябание.
     Кузовкин и Челокаев никак не отреагировали на моё высказывание. Может, учуяли политическую крамолу. Не любит наш простой советский человек обобщать, ибо опасается последствий. Между тем ещё двести пет назад английский путешественник Эдуард Кларк узрел на окраинах Москвы "...горы отбросов, в которых содержится столько сырья, что его вполне хватило бы для обеспечения потребностей какой-нибудь империи".
     В сторожку пришла крупная женщина с волосами чернильно-фиолетового цвета. У неё было плотно сбитое, словно чувал с зерном, акулье тело и волчий загривок. Она разговаривала с Кузовкиным. Меня раздражал её режущий слух жестяный голос и употребляемые ею приторно-слащавые слова, воде "голубшик" и "друшочек". С её приходом в сторожке возникло поле высокого напряжения. Я догадался, что это и есть та самая Дзидра Рухлядская, о которой рассказывали мне Тауриня и Квашнина.
     Я занялся проверкой накладных. Вдруг над самым моим ухом раздался резкий металлический голос:
     - Зашем сдвинул светочки?
     - Это вы мне говорите? - встав из-за стола и выпрямившись во весь рост переспросил я.
     - Да, именно вам! Пока вас не было, они красиво стояли.
     На меня злобно уставились оловянно-тусклые глаза дохлой рыбины. Под крупным угреватым носом топорщились чёрные хунхузские усики - верное свидетельство неутолённых страстей.
     - Так знайте, меня зовут Витола и в дальнейшем извольте обращаться ко мне именно так! - запальчиво произнёс я, удивляясь тому, как она смогла так быстро завести меня.
     - А мне это без надобности! - фыркнула Рухлядская.
     Действительно, она не обязана знать мою фамилию. Наверное, я перегнул палку.
Несколько успокоившись, я стал довольно миролюбиво объяснять Рухлядской зачем мне понадобилось сдвинуть в сторону горшки с цветами. Моё объяснение нисколько не удовлетворило Рухлядскую. Видимо, она желала спровоцировать скандал.
     - Светы долшны стоять так, как я их поставил, - жёстко заявила Рухлядская. - Я никому не позволю устраивать здесь свои порядки. Зарубите на свой нос!
     Да меня вдруг дошло, что Рухлядская кричит. Кровь бросилась мне в голову. Я взорвался:
     - Как вы смеете на меня кричать? Я не желаю с вами разговаривать!
     Рухлядская опешила, сникла. Она, видимо, не привыкла встречать отпор и её никто не ставил на место.
     - Я не кричу, - оправдывалась растерянно Рухлядская. - У меня такой голос.
     - Подумать только, у неё такой голос! Вы и со своим директором таким тоном разговариваете?
     Рухлядская оправилась от шока и снова перешла в наступление:
     - Я вам не какой-то финтифлюшка, я бригадир!
     - Тем более должны ко всем относиться корректно. Кто вам дал право унижать человеческое достоинство? А потом вы мне не указ. У меня своё начальство.
     - Это мы ещё будем посмотреть. Если захочу - вы полетите с работы вверх тормашкой.
     - Со мной у вас этот номер не пройдёт!
     - Ещё как пройдёт!
     С этим боевым кличем Рухлядская метнулась к окну, видимо, намереваясь восстановить на подоконнике прежний порядок. Будучи взвинченной, да к тому же неуклюжей, она спихнула один горшок на пол.
     - Штоб вас всех шорт забрал! - в бешенстве заорала Рухлядская, почему-то за компанию со мной облаяв ни в чём неповинных Кузовкина и Челокаева.
     Уходя, Рухлядская так хлопнула дверью, что завибрировала фанерная перегородка.
     - Ух, как вы её здорово раздухарили! - одобрительно отозвался Кузовкин.
     А я, грешным делом, недобро подумал о своих коллегах. На всём протяжении моей перепалки с Дзидрой они сохраняли нейтралитет и не вступались за меня. Словно пытаясь загладить свою вину, Кузовкин примирительно произнёс:
     - Не беспокойтесь, Витола, я сейчас уберу мусор.
     Кузовкин собрал в ведро землю, черепки, цветок, подмёл пол. Закончив с этим, он сказал мне:
     - У нас все так боятся Рухлядскую, на задник лапках перед ней ходят. А вы дали ей по зубам.
     - И не таких видали! - ещё не остыв от схватки, возбуждённо прихвастнул я.
     Конечно же, я хорохорился. В глубине души я был недоволен собой. Опустился до уровня скандальной бабы. Позволил ей втянуть себя в пошлую перебранку. Не смог выдержать спокойный деловой тон. Конечно же, надо было проявить больше выдержки. Противоборство с мелочной, мстительной и амбициозной особой ничего кроме ненужной нервотрёпки в будущем не сулит. К тому же у нас неравные силы: у меня надорванное сердце, тогда как, по-видимому, у Рухлядской железное здоровье и канаты вместо нервов.
Получив отпор, Рухлядская на время затаилась. Она несколько раз любезно заговаривала со мной, а однажды после того, как во время отгула Челокаев зашёл в столярку, где, остерегаясь быть застигнутыми врасплох, собираются собутыльники, Рухлядская дала мне поручение:
     - Когда Челокаев вернётся из столярки (уже кто-то ей доложил), передайте ему, если ещё раз позволит себе такое, я пошлю его к е....й матери.
     Я поначалу не собирался исполнить поручение Рухлядской, но когда Челокаев возвратился, я передал ему её слова. Реагировал на это Челокаев довольно бурно.
     - Я нисколечки её не боюсь. Я птица певчая, я птица гордая, как поёт Алла Пугачёва. Я за место не цепляюсь. Пускай Дзидра остаётся с теми, кто ей задницу лижет. Между прочим, она у меня под колпаком. Кто, кроме меня, достаёт ей рижский бальзам?
     Но ни угроза Рухлядской, ни всплеск возмущения Челокаева не имели никаких последствий. И тот, и другая как ни в чём не бывало продолжали мирно общаться. Больше того, Челокаев даже пригласил Рухлядскую к себе домой на чашечку кофе. Та приняла приглашение.
     Когда я поступил на работу, то попытался расстаться со старческой парторганизацией. Взяв в райкоме прикрепительный талон, я на следующий день зашёл в кабинет к Дагмару Упису. На моё приветствие он что-то буркнул себе под нос. Я подал Упису прикрепительный талон. Он взял его и стал подозрительно разглядывать, словно фальшивую банкноту. Не произнеся ни слова, он сделал какие-то пометки в тетради. Через несколько дней меня пригласили в сектор учёта райкома партии Видземского предместья. Оказывается, Упис вернул им мой прикрепительный талон. Он настаивал на том, чтобы я встал на учёт в парторганизацию при ОВД. В райкоме с ним согласились.
     Я заметил, что Упис часто беседует с Рухлядской. Причём они прекращают разговор всякий раз, когда кто-нибудь подходит к ним. Вероятно, у них какие-то общие интересы чисто практического свойства. Намечается связка - директор, Рухлядская, Упис. Эта троица, видимо, посчитала опасным моё присутствие в фабричной парторганизации. Как никак я бывший журналист. Решили не испытывать судьбу и держаться от меня подальше. Но я решил подзадорить Уписа. При первой же встрече я спросил его:
     - Что же вы не захотели принять меня в свою парторганизацию? Испугались?
     - У нас возражений не было, - соврал, не моргнув, Упис. - Это инициатива райкома партии.
     - А у меня совсем иные сведения, - сказал я.

ЕСЛИ БЫ КАЖДЫЙ ПОСЕЯЛ ХОТЯ БЫ ОДНО ЗЁРНЫШКО

     Прав старик Вольтер, который вложил в уста своего вымышленного героя Кандида мысль, что всё к лучшему в этом лучшем из миров. В этом я лишний раз убедился, вступив в должность вахтёра вопреки своему желанию. Именно вахтёрская служба подсказала сюжет этого моего романа и дала много необходимого материала для него.
     Мне нисколько не интересны бессюжетные литературные произведения, даже если они высокохудожественны (за исключением разве что только "Жизнь и мнения Тристрама Шенди, джентльмена" Лоренса Стерна). Они являют собой первозданный хаос, из которого ещё только предстоит что-то создать. Подобно тому, как магнит придаёт определённый порядок произвольно рассыпанным крупицам металлического порошка, так хороший сюжет придаёт смысл и стройность разрознённым событиям и фактам. Сюжет - это могучее дерево, от ствола которого в разные стороны расходятся ветки, это, если угодно, позвоночник повести или романа.
     Работая вахтёром, я получил уникальную возможность общаться в естественной обстановке со многими людьми. И хотя у меня накопилось немало жизненных наблюдений, оказалось, что этого никогда не бывают много.
     Так как мои коллеги дежурили посменно, а я приходил на работу каждый день, я имел возможность познакомиться с ними в отдельности поочерёдно.
     Я никого не донимал расспросами, хорошо зная, что желание рассказать о себе, так сказать, исповедаться - естественная потребность каждого человеческого существа. От меня требовалось лишь одно - быть внимательным и чутким слушателем. А слушать я умею, хотя моя Аннушка совсем иного мнения на этот счёт. Но как подметил Антон Павлович Чехов "никто не герой перед своей женой".
     Словоохотливее других оказалась Эрика Тауриня. Вот почему её жизнеописание оказалось обширнее и обстоятельнее, чем у остальных.
     Вторая мировая война застала семью Тауриней в небольшом пристанционном посёлке. Немецкие оккупанты репрессировали население с разбором. В первую очередь началась охота за коммунистами, представителями прежних советских властей, евреями и цыганами. Отец Эрики принадлежал к так называемым "активистам". Не желая подвергнуться репрессиям, он ушёл в партизаны. Домой он вернулся лишь после изгнания немцев.
     Мимо дома, где жила с матерью и сёстрами маленькая Эрика, на стройку гнали евреев. Из жалости к этим несчастным соседский мальчишка Юрис оставлял на обочине дороги бутерброды с домашним сыром. Заметивший это выслуживавшийся перед немцами конвоир-латыш из автомата расстрелял мальчишку. Смерть сверстника потрясла Эрику. И хотя находившиеся в квартире Тауриней на постое немцы вели себя миролюбиво, Эрика побаивалась их. Домашнему коту Артуру квартиранты тоже не нравились. При виде их он угрожающе урчал и фыркал, а шерсть поднималась дыбом. Однажды Артур неожиданно прыгнул со шкафа на плечи немецкому офицеру. С перепугу тот выхватил из кобуры пистолет и наверняка застрелил бы кота, если бы тот пулей не выскочил в распахнутую настежь дверь.
     Немцы жили в постоянном страхе перед партизанами. Стремясь обеспечить круговой обзор вокруг дома Тауриней, они спилили в саду все деревья и свалили их в огромную кучу на задворках. С веток свисали спелые яблоки, но немцы запретили срывать их.
Во время немецкой оккупации в Риге были уничтожены все евреи. В этом злодеянии принимал непосредственное участие нынешний сосед Эрики по лестничной площадке Рупис Дундурис. Он работал у немцев шофёром передвижной душегубки. То был герметически закупоренный металлический фургон, куда насильно заталкивали стариков, женщин и детей. Когда за ними закрывали дверь на засов, Дундурис отвинчивал вентиль баллона с газом. Фургон изнутри заполнялся газом, и люди умирали в страшных мучениях.
     Дундурис доставлял фургон за город, где были вырыты рвы. Он открывал двери фургона, и мертвецов сбрасывали в ров, словно мусор.
     После изгнания немецких оккупантов Рупис Дундурис предстал перед судом, как военный преступник. Он был осуждён на пятнадцать лет ссылки.
     Отсидев в лагерях от звонка до звонка, Дундурис возвратился в Ригу. Он жалуется Эрике, что его всё время мучают кошмары. Во сне ему чудится, будто к нему протягивают руки мёртвые дети, старики и женщины. Вместо голов у них белые черепа с пустыми глазницами. Дундурис пытается избавиться от ночных кошмаров водкой. Он пьёт каждый день, но это не помогает.
     - К таким как Дундурис не знаешь, как относиться, - растерянно комментирует свой рассказ Эрика. - С одной стороны, нет им прощения. Как там ни крути, а Дундурис был палачом. А с другой стороны, мне его жаль. Если бы не война, не оккупация немецкая, может быть, Дундурис был бы законопослушным гражданином. Была бы у него, как у всех людей, семья - жена, дети, внуки. А так, он никому не нужный жалкий старик, немощный, одинокий, запущенный.
     Трудиться Эрика начала сызмальства. По мере сил помогала родителям по хозяйству, в огороде. А когда подросла, отправилась в Ригу на заработки. За многие годы кем ей только не довелось работать: посудомойкой, прачкой, санитаркой, швеёй, продавщицей, секретарём-машинисткой, трамвайной билетершей, дворничихой и, наконец, вахтёршей.
     Особенно подробно рассказала Эрика о том периоде жизни, когда она была продавщицей.
     - Я тогда молоденькая была. Всего восемнадцать годиков. Столько же исполнилось моей напарнице Илзе. Кроме нас в магазине работали две старые продавщицы. Не по возрасту старые, а по стажу работы. Обе замужние. Ещё те тёртые калачи! Одним словом, воровки. Но увольнение им не грозило, так как они сожительствовали с завмагом Лапиньшем. Однако двух распутных баб Лапиньшу показалось мало. Свежатинки захотелось! Он начал приставать ко мне и Илзе. В открытую предлагал спать с ним. Представляете? Мы ещё целенькие девочки, а он облезлый хряк! Жирный, пузатый, лысый. Руки потные и холодные, как у жабы.
     Наглость начальника возмущала меня и Илзу. Как это можно - без любви и в постель! А он не оставлял нас в покое.
     Когда Лапиньш убедился, что от нас ничего не добьётся, он стал угрожать: «Плохо вам будет, девочки - подведу вас под большую растрату. Сядете в тюрьму!»
     А мы не верили ему. Потому что работали честно. И невдомёк нам было, что при желании в торговле всё можно подстроить. Когда Лапиньш объявил, что якобы по моей с Илзе вине допущена растрата и он подаёт на нас в суд, мы не на шутку перепугались.
А надо вам сказать, в то время я дружила с Лёвой Вайнштейном. По профессии он был журналист. Хороший был человек, хотя и еврей. Я ему очень нравилась. Он красиво ухаживал за мной. Дарил дорогие духи, шоколадные конфеты в коробках, цветы. Радоваться дурочке надо бы, а я фыркала. Ухаживанье Лёвы мне почему-то казалось приторно- слащавым. Могла даже выйти за него замуж, а вышла за другого - он тоже был неплохим человеком, но заболел туберкулёзом, а там и умер. Потом был у меня ещё один муж. О нём я расскажу чуть позже.
     Через много лет совершенно случайно встретила я своего Лёвушку на улице. Он узнал меня, а я его. Он повёл меня в кафе. Посидели за чашкой кафе с пирожным. Я рассказала о себе, он - о себе. У него жена, двое деток. После встречи с Лёвушкой я проплакала всю ночь. Такая меня тоска взяла.
     Ну да ладно, что было, то было! На чём я остановилась? Ага, вспомнила. Рассказала я своему кавалеру о подстроенной Лапиньшем пакости. Лёва внимательно выслушал меня и попросил добыть у экспедиторов накладные. Для этого пришлось экспедиторов подмазать: за так ничего не делается. А в тех накладных, как в зеркале, всё отражено. Сколько на какое число в магазин было привезено мяса, колбас, масла, сметаны, творога и других продуктов.
     С этими накладными Лёва отправился в республиканское министерство торговли. И там обрисовал ситуацию. Министр распорядился провести в магазине Лапиньша внезапную ревизию. Никакой недостачи, разумеется, обнаружено не было. Напротив, выявили излишки. Лапиньш оконфузился и быстренько подал заявление с просьбой уволить его "по собственному желанию".
     Вообще-то, где бы я ни работала, мне очень вредила моя тяга к справедливости. Как будто я Бог или судья. Поэтому не могла долго удержаться на одном месте. Вот взять хотя бы такую незаметную должность, как дворничиха. Я критиковала администрацию домоуправления за то, что якобы произвели капитальный ремонт дома, а на самом деле только покрасили его фасад, а куда девались остальные денежки? Что главный инженер домоуправления отсиживается в конторе, а на объектах бывает редко. Что сантехник вымогает взятки у жильцов, пьянствует. Что на объектах держат четырёх дворников, когда по штату положено шесть, а за "мертвых душ" начальство кладёт денежки себе в карман.
За эту критику обозлилось на меня начальство домоуправления.
     "Ты у нас, как заноза в глазу", - откровенно говорили мне. И стали беспричинно придираться. Ну, к примеру, сказали, будто на лестничной площадке закреплённого за мной дома не убрано. Жильцы жалуются. А я только вчера буквально вылизала ступеньки, горячей водой вымыла их. И уволили. От такой несправедливости у меня произошло нервное потрясение. И я тяжело заболела. Я уже совсем доходила. Но однажды к моей постели подошёл мой младшенький - Витольдс. «Мама, - сказал он, - когда ты, наконец, выздоровеешь? Я больше не могу видеть, как ты страдаешь!» На меня это произвело ужасное впечатление. То я у Бога смерти просила, а тут как-то воспрянула духом и вскоре дело пошло на поправку. Появился смысл жить дальше и я выздоровела. Вот ведь как иногда бывает!
     Когда я поступила на швейную фабрику вахтёршей, то столкнулась с фактами массового хищения. Делалось это просто - работницы напяливали на себя платья и свитера. Многим удавалось проскользнуть через проходную. Но даже если ОБХСС кого-либо задерживал, всё равно никого не увольняли. По крайней мере, не помню хотя бы одного такого случая.
А я очень переживала - как можно так бессовестно воровать? Нервы мои не выдерживали. Домой приходила разбитая. Жаловалась своим детям. И знаете, что они мне говорили? «Перестань переживать, мама, людей не переделаешь, такова жизнь!» И бригадирша меня успокаивала: «Если начальство покрывает воров, что можно поделать? Не стоит из-за этого расстраиваться. Надо знать, кого можно задерживать, а кого нельзя. Застукаешь не того, кого надо, ты же ещё и виновата будешь».
     Я решила перейти сюда, на "Саркана штиэдрэ". Думала, что здесь всё по-другому будет. Но ошиблась. Вся разница лишь в том, что на швейной фабрике тащили готовые изделия, а здесь тащат шерсть.
     Мне, как новенькой, пытались взятку подсунуть. Наверное, замышляли вывезти со склада много шерсти. Пятьсот рублей предлагали. Сознаюсь, как на исповеди - соблазн был огромный. До зарплаты было три дня, а у меня в кармане болталось всего тридцать девять копеек. Но я устояла. Пусть я буду бедной, зато совесть чиста и ночью буду спать спокойно.
Но не все думают так, как я. Моя знакомая Рута полностью обеспечена. Муж в загранплаванье ходит. Шмотки импортные привозит. Ни в чём они не нуждаются. Сидела бы себе Рута дома, тем более что у неё руки и ноги больные - артрит. Так нет, продолжает работать на мясокомбинате. То вырезку мясную домой принесёт, то фарш, то колбаску, то печень. Я её как-то спросила: Рута, зачем тебе всё это нужно? Ты же в состоянии купить. Знаете, что она мне ответила? "Я долго крепилась, но потом душой извелась. Все вокруг меня тащат, а я чем хуже других? И стала поступать, как остальные". Вот такая психология!
     Другая моя знакомая - цыганка Изольда - та вообще карманщица. Вы можете сказать - ну и знакомые у вас! Но так случилось, что она меня выручила. Я, хотя и редко, но встречаюсь с ней. Она крутится там, где толпятся люди. У киосков с женской обувью, косметикой, бижутерией. И вытаскивает у женщин из сумок кошельки с деньгами. На этом и разбогатела. Разодета как картинка. Вся в золоте: браслеты, кольца, серьги, зубные коронки. Приобрела особняк, легковую машину. Сыну подарила кооперативную квартиру, "Волгу".
     Как-то я спросила у неё: «Изольда, у тебя всё есть, почему ты не бросишь своё опасное занятие?»
     А она мне в ответ: «Не могу, говорит, бросить. Тот день, когда не сворую, хожу больная. Это затягивает, словно картёжная игра. Азарт появляется.»
     - А тебе не жаль тех, кого обираешь? - спрашиваю у неё.
     - Нет, - отвечает, - не жаль. Пусть не хлопают ушами!
     С этими ворами порой до анекдотов доходит. Недавно с моим соседом Николаем Евстигнеевичем забавное происшествие случилось. Возвращался он поздно домой от своего дружка. Летом то было. Возле кондитерской фабрики у него развязался шнурок в ботинке. Когда он нагнулся, с верхнего этажа послышался женский голос: «Коля, это ты?»
     - Да, это я, - чистосердечно признался Николай Евстигнеевич. И поднял вверх голову. Из форточки кто-то швырнул полиэтиленовую сумку и она шлёпнулась на тротуар. В сумке были плитки шоколада без бумажных обёрток. Сам Николай Евстигнеевич сладкое не любит. Угостил шоколадом меня, остальное раздал детям во дворе.
      После смерти мамы, - продолжала рассказывать Эрика,- отец женился на красивой женщине. Я недолюбливала мачеху. Почему-то считала, что все красивые женщины - ведьмы. За мою непоседливость она называла меня вертушкой. Мачеха совершенно не уделяла внимания не только нам, детям, но и отцу. Домашним хозяйством она тоже не занималась. Она очень следила за своей внешностью, часами просиживала у зеркала. Она изменяла отцу, а он на это смотрел сквозь пальцы. Он очень любил эту женщину и для него главным было, чтобы она жила в его доме.
      Приходя с работы, отец готовил для семьи еду, убирал квартиру, стирал бельё. Несмотря на постоянную занятость, он находил время, чтобы принять участие в наших детских играх. Перед сном он читал нам сказки.
     Отец был добрым человеком, но лентяев и злых особ недолюбливал. Он шутил, что злыми чаще всего бывают низкорослые люди. Потому, пояснял он, что сердце у них находится очень близко возле кишок. А в кишках известно что - дерьмо.
     Жизнь двух моих братьев Петериса и Вольдемара, а также сестры Марты закончилась трагически. Петериса убили в карьере, где добывали мрамор. Вольдемар ранней весной искупался в холодных водах Даугавы, схватил крупозное воспаление лёгких и умер. А Марта на крутом повороте дороги выпала из кузова грузовика и разбилась насмерть.
     На похоронах Вольдемара я не проронила ни единой слезинки. Но когда о крышку гроба застучали комья земли, до меня вдруг дошло, что уже никогда больше не увижу любимого брата, и я зарыдала. С того дня в моих волосах вспыхнула седая прядь.
     В нашей большой семье выжили только я и две мои сестры - Бирута и Астрида. У Бируты муж был изобретателем. Всё время что-то придумывал. Наверное, голова его не выдержала большого напряжения и он умер. Осталась Бирута с двумя детьми. Снова вышла замуж. Но если у первого её мужа голова была забита механизмами, то у второго - бутылками с водкой.
     Моя семейная жизнь тоже сложилась не совсем удачно. Как я уже упоминала, первый мой муж был хорошим человеком, но очень больным. Он умер от туберкулёза. Покойный муж часто снится мне. Особенно в последнее время. Когда попадаю в затруднительное положение, то советуюсь с ним. Он всегда подсказывает, как в этом случае надо поступать. Когда он длительное время не снится мне, я даже немного скучаю.
     Второй мой муж оказался неисправимым бабником. Часто не ночевал дома. Напившись, хвастал, что не цепляется за мою юбку и в любое время может от меня уйти. От него у меня дочь Индра и сын Витольдс. Я долго терпела его выходки, а в конце концов, выгнaла из дому.
     Как-то понадобилось оформить документы. Я послала Индру с запиской к бывшему мужу. В ней я просила, чтобы он наведaлся ко мне. Записку он порвал, а Индру выгнал с ругательствами. Когда доченька рассказала об этом, я так разозлилась, что пожелала ему попасть под поезд. Он работал на железной дороге сцепщиком вагонов.
     Через неделю мне сообщили, что моего бывшего мужа зарезал товарняк. Услыхав это, я грохнулась в обморок. Потом ощутила такую слабость, что несколько дней не выходила из дому. Я даже не смогла побывать на похоронах.
     Был ещё один случай, когда моё проклятие исполнилось. Я симпатизировала соседу по даче Хуго. Интересный такой мужчина и я любила беседовать с ним. Жена приревновала его ко мне и устроила скандал. Я обиделась и сгоряча пожелала ей сломать руку. И это действительно с ней случилось.
     С тек пор я не только на словах - даже в мыслях никому не желаю плохого. Сама себя боюсь.
     Я очень люблю детей, не только своих, но и чужих. В молодости мне нравились только красивые дети. А теперь - даже уродливые. Мне их особенно жалко. От двух мужей мне достались четыре девочки и один мальчик: Марута, Мелиса, Индра, Даце и Витольдс. Мне было очень тяжело довести их до ума. Обувать, одевать, кормить, выучить. Пришлось много работать, не разгибая спины. Мне постоянно не хватало времени. Но любовь и внимание, которые я отдала детям, вернулись ко мне с лихвой. Я счастливый человек! Дети - самая моя большая радость в жизни. Учтите, если дети злые, значит, в детстве им не хватало материнской ласки.
     А вот для некоторых женщин дети - тяжкая обуза. Они думают только о своих удовольствиях. Одна из таких - моя бывшая подружка Ималда. Когда-то мы работали трамвайными билетёршами. Так как она изменяла мужу, он ушёл от неё. Двух своих деток она сплавила мамочке. Наняла в центре Риги меблированную комнату и стала принимать мужчин. Короче говоря - стала проституткой. Как-то встретила я её зимой на улице. Была она шикарно одета. Шуба из натурального каракуля, меховая шапочка. На руке золотые часики и золотой браслет. Я в сравнении с ней - золушка. Потёртое демисезонное пальтецо, на голове вязаная нитяная шапочка.
     Ималда первая заметила меня. И тут же принялась нахваливать своё распрекрасное житьё-бытьё. Оказывается, занимаясь своим ремеслом, всего за три года она сумела приобрести особняк, дачу, автомобиль, много дорогостоящих вещей и драгоценных камней.
     Я не скрыла от Ималды, что живу скромно, много работаю, чтобы содержать пятерых детей.
     - Ну и дура! - воскликнула Ималда. - Словно крольчиха наплодила целую ораву, а теперь жилы из себя тянешь. Они как гиря у тебя на шее. А подрастут - никакой благодарности от них не дождёшься.
     Прощаясь, Ималда сказала:
     - Удивляюсь я тебе, Эрика - вроде собой недурна и неглупая баба, а влезла в кабалу.
     Я не стала возражать. Всё равно не поняла бы она меня. К тому же, нашла чем хвастать! По-моему, последнее это дело для женщины - торговать своим телом. У меня с Ималдой различное понимание счастья. У неё одни радости, у меня другие.
     Мелису и Маруту я удачно выдала замуж. А Даце не повезло. Девчонка сдуру влюбилась в мужчину, который на двадцать лет старше её. Только потому, что он похож на обожаемого ею киноактёра. Муж Даце Хелманис оказался не только злым, но вдобавок ещё и ревнивым. Ревнует её к прохожим, соседям, приятелям. Даже в парикмахерскую не разрешает ходить в одиночку, только вместе с ним. Время от времени Хелманис устраивает Даце дикие сцены ревности. Даже несколько раз побил её. Даце пожаловалась мне. Я провела с Хелманисом несколько воспитательных бесед. Не помогло. Тогда я выбрала момент, когда Хелманис крепко напился, и поколотила его. А когда протрезвился, пригрозила, что если не одумается, ещё раз поколочу. На некоторое время это подействовало. Он даже стал меня побаиваться.
Хелманис жутко ненавидит русских. По его словам он готов разорвать их в клочья. Однажды он сильно поддал и стал орать на всю квартиру:
     - Если случится бунт, схвачу в руки шмайсер и перестреляю всех русских как бешеных собак!
     Кричит, а глаза у него какие-то не людские. Мне даже немного жутко стало. Но всё-таки я ему сказала:
     - А внука моего тоже не пощадишь? У него отец русский.
     - Его мы не тронем, у него в крови латышские гены от матери.
     - В Латвии коренных латышей не так уж и много. Все перемешались. Ты что, у каждого будешь брать анализ крови?
     - Если понадобится - и анализ возьмём. Разберёмся с каждым в отдельности!
     После этого разговора я подумала - стоит властям дать волю таким, как наш Хелманис, много невинной крови прольётся.
     В Риге сейчас неспокойно. Даже дети заразились от старших ненавистью. Латышские и русские десятиклассники из школы совместного обучения договорились выяснить свои отношения на берегу Даугавы. Драка состоялась. Но милиция разогнала драчунов. Правда, никого не задержали, чтобы не запахло политикой.
     А моего Витольдса всё же поколотили. Шёл по улице - навстречу ребятня. Один из них сказал по-латышски: давайте дадим подножку этому русскому, а потом побьём. Мой Витольдс растерялся, совсем забыл, что может ответить по-латышски. Ну и пострадал из-за этого. Мы-то дома обычно разговариваем по-русски.
     Доченька моя Индра встречается с русским парнем Андреем. Он буквально умирает по ней. А она капризничает: что этому сопляку от меня нужно? А парень он славный. Умница. И всё умеет. Кончает мореходное училище. Друзья его шутят: «Уступи нам Индру!» «Ни за что!» - отвечает он им. Он всё время говорит Индре: «Ты моя красавица!»
     На днях ко мне домой прибежала внученька Кариночка. Упала на стул и в слёзы.
     - В чём дело, - спрашиваю.
     - Только что, -говорит, - побывала на митинге интерфронтовцев. В руках держат плакаты: "Господа, не забывайте уроков истории!", "Мы не уйдём из Латвии!". Ты бы видела, бабушка, какие у них злые лица! И какие злобные речи! Что мы им плохого сделали? Мы хотим жить на своей древней земле. У латышей это единственное место на планете. Мы хотим разговаривать на своём родном латышском языке. И чтобы нас не вытеснили отсюда чужаки.
     Я, как могла, успокоила внучку. Конечно, она во многом права. У латышей большая обида на русских. В сороковом году скольких ограбили, скольких расстреляли, скольких угнали в Сибирь! Тогда в Латвию хлынула масса приезжих. Позанимала брошенные квартиры. Я почти всю жизнь прожила в полутёмном сыром подвале. А приезжим сразу выдавали квартиры. Я не националистка. Для меня все нации одинаковые. Но я за справедливость. И приведу пример.
     В пошивочном ателье, где я проработала некоторое время, я помогла молоденькой сотруднице в трудное для неё время. Звали её Илоной. Она влюбилась в парня, работавшего слесарем в автомастерской. И он её любил. Но и её, и его родители были против их брака. Её - потому, что он еврей, а его - потому, что она латышка.
Я посоветовала Илоне вопреки сопротивлению родителей выйти замуж за Натана - так звали её парня. Илона послушалась меня. Оба они зарабатывали очень мало. В их квартире было пусто. Они спали на полу. Я подарила им матрац и одеяло. А ещё - кастрюлю, тарелки, чашки, ложки. Когда Илона родила дочь, родители помирились и тоже стали помогать молодожёнам. Сейчас у них двое детей. Приоделись, обставили квартиру. И живут душа в душу. Я за них рада и довольна, что в трудную для них минуту оказала моральную и хотя бы небольшую материальную помощь. Вражда между людьми существует лишь потому, что они плохо знают друг друга.
     Всё, что рассказывала мне Эрика в разное время, ярко высветило её характер. Но её портрет, пусть даже беглый, был бы неполным, если бы я не упомянул о её увлечениях животными и цветами.
     В квартире у Эрики постоянно водятся и собаки, и кошки. Она в восторге от Лорда - помеси овчарки с волком.
     - Он у меня невозможный хвастунишка! - говорит Эрика. - Положит свою лапищу на спину кошке и с победоносным видом поглядывает по сторонам. Мол, поглядите, какой я удалец! Я немедленно вступаюсь за потерпевшую и Лорд, недовольно ворча, отходит в сторону.
Долгие годы я мечтала завести собственный цветник. И вот теперь на даче в парнике выращиваю розы. Больше всего мне нравятся жёлтые розы. Летним утром нарежешь букет, а капельки росы на нежных лепестках дрожат и сверкают, как алмазы. Верно подмечено в латышской пословице: "Любовь приходит и уходит, а цветы остаются с нами".
     Вся жизнь Эрики Тауриня своего рода подвиг. Жизнь гнула и ломала её, а она выстояла. Конечно, у Таурини есть и недостатки - у кого их нет! Но её достоинства перевешивают недостатки. Она часто повторяет полюбившееся ей изречение: "Если бы каждый посеял хотя бы одно зёрнышко, кто бы  смог подсчитать золотой урожай!" Эрика Тауриня как раз принадлежит к тем, кто высевает эти драгоценные зёрна жизнерадостности, доброты, любви, сострадания, терпимости и взаимопонимания.

ПРОСТАЯ ДУША

     Мне нравятся простые люди, несмотря на хлёсткую пословицу о том, что иная простота хуже воровства. Эта пословица меня нисколько не смущает. Потому, что в массе своей простые люди добры, трудолюбивы, интеллигентны, порядочны, естественны и здравомыслящи. Общаясь с ними, я постоянно получаю заряд бодрости и оптимизма. Не случайно мои журналистские очерки посвящены крестьянам, строителям, шахтёрам, слесарям. И я по сей день помню персонажа своего первого очерка - монтажника-верхолаза Фёдора Павлютенко.
     Моя нынешняя коллега по работе Евдокия Силантьевна Квашнина принадлежит именно к этой категории простых людей. Судьба её складывалась трудно, временами трагически. Но о пережитом она вспоминает без надрыва, с каким-то эпическим спокойствием. Словно речь идёт не о ней, а о ком-то другом.
     - Ничего хорошего в жизни своей я не видала, - повествует Евдокия Силантьевна. - Родилась я в Сибири, в деревне Нижнеулимск. Семья у нас была большая, десять душ. Уже с восьми лет папаня брал меня с собой на пахоту - погонять лошадей. Это нынче трясутся над кажным дитём: «Того нельзя, этого не смей!» Малолеток в дело не впрягают, оттого они шкодничают, кочевряжатся. Иной дылде пятнадцать стукнет, а её всё в вату кутают, как бы не дай Бог не простыла. Оттого многие получаются слабогрудкими да квёлыми.
Мы с сестрёнками да братишками до первого снега босиком бегали и никакая хворь к нам не прилипала: всё в землю уходило.
     В деревне нашей многие, в том числе и мой папаня, имел справное хозяйство. Потому что крепко работали. А тут, как гром среди ясного неба - коллективизация! Понаехали из района уполномоченные в чёрных кожанках и стали совместно с деревенскими активистами разбойничать. Почти всех в кулаки определили. И мой папаня в чёрный список попал. С чердака и подвала всё зерно повыгребaли. Не то что на семена, даже на еду ничего не оставили. Живи, как хошь! Взвыли мужички, ополоумели, стали скотину резать, как перед концом света. Отца с матерью куда-то увезли. Нас, малых детей, приютили родственники и добрые люди, которые от разбоя уцелели.
     Деревня опустела, словно по ней моровая язва прошлась. В домах окна и двери досками крест-накрест заколочены. Не пострадали от коллективизации варнаки да лодыри-пьянчуги. Работать стало некому. Началась голодуха. И стали люди тихо помирать. Шепотом повторяли: "Довели кумунисты до ручки - ни хлеба, ни мучки!".
     Я до сих пор уразуметь не могу, кому это выгодно было - под корень извести крестьянина - поильца и кормильца. Лютый ворог того не содеял, что содеяли свои над своими. Не иначе как затмение на всех нашло! Теперь, слышь, тужатся вернуть людей на землю. Ан нет дураков! Напрочь отбили охоту трудиться в деревне. Кому понравится с утра до ночи горбатиться, в навозе ковыряться? Куда проще в магазин сходить за хлебом, молоком или кефиром.
     О своём замужестве Евдокия Салантьевна рассказывает с юмором:
     - А дело было так. Закончила я курсы трактористов. И направили меня в колхоз "Путь Ильича". Днём пашем, а ночевать надо в полевом вагончике. Бригадиром был Иван Петрович Квашнин. Девки-поварихи такие нахальные. То одна, то другая кличет: «Иван Петрович, айда-ти ко мне, теплее будет!» А Иван Петрович больше ко мне норовил пристроиться под бочок. Но я, конешно, никаких таких глупостёв себе не позволяла. Руками отбивалась. Иван Петрович супротив меня сущий сопляк. Мне тогда было девятнадцать, а ему только семнадцать. Год вот так проканителились. А на второй год грех вышел. Сама не знаю, как случилось.
     И тут моя квартирная хозяйка допрос учинила. Что это ты, Евдокеюшка, свою ночную сорочку не стираешь? Попервах отнекивалась, а потом созналась. Бригадир невинности меня лишил. Домой ехать нельзя, тётка узнает - голову оторвёт. Я в слёзы. Тут мне квартирная хозяйка и присоветовала. Скажи, говорит, своему Ивану, что забрюхатела от него. Теперь аборт надо делать. Правительство в то время запрещало аборты. И многие из тех женщин, что тайком абортировали, помирали. Ежели Иван промолчит, продолжала меня наставлять квартирная хозяйка, значит, ты ему не нужна. Спасибо хозяйке, надоумила. Она ко мне хорошо относилась, как к собственной дочери.
     Я Ване обсказала ситуацию, а он в ответ: давай распишемся! У меня с сердца камень свалился. Мамка Вани не возражала, а батька евоный упёрся. Дескать, пускай Ваня в армии отслужит, а тогда женится. Но Ваня не отступилса от задуманного. Выпросили мы в колхозе мешковину, пошила я из неё матрац и набила его сеном. А мать Ванн подушку подарила. С того и начали.
     Ваню я выбрала правильно. Стоющий оказался человек. А я, между прочим, с пешками дела не имею, только с ферзянами. Что пешка? Фу - и нет её! А ферзянь никого не боится, всех бьёт, куда пожелает, туда и ходит - в любом направлении. Хотя о шахматах я знаю понаслышке, зато в жизненных шахматах разбираюсь неплохо. Как известно, на тяжёлой работе - а трактором ворочать не каждому по силам - без матерщины не обойтись. Очень она даже помогает! Мой Ваня, бывало, загнёт трехэтажный, да ещё с прицепом, а я ещё круче. До того доходило, что он отступного просил, так я его доставала.
     Жили мы с Ваней дружно, троих деток сотворили. За ним я как за каменной стеной была. Но как он ушёл на войну, хлебнула я горя. Одно время грузчицей на складах мантулила. Было там два материально ответственных лица. Один татарин, другой яврей. Первый шибко строжился, не давал уносить с собой ничего. А другой разрешал брать, но понемногу. Ну, конешно, у первого старались назло что-нибудь стащить. Ну и что? У татарина после ревизии большая недостача выявилась, а у яврея всё в ажуре.
     Потом в тайге лес валила. На железнодорожном транспорте ишачила. Свиней ростила. Общественных коров до свету доила. Всю-то жизнь трудилась, а добра особого не нажила. Разве что расписную матрёшку - Матрёнушку, Алёнушку, Наташеньку да Галеньку-маленьку. Но это я так, для красного словца. Прибедняюсь. В Иркутске у меня была приличная квартира. Но дочка сманула меня в Ригу. Ейный муж военный. Сейчас на них в Латвии смотрят косо.
     Вот мне сейчас в глаза тычут - пошто я в свои 82 года работаю вахтёршей? А что мне дома делать-то? На четыре стены глазами лупать? Я ещё в силах послужить. Скольких по болезни подменяла. К тому же пенсия маленькая - всего-навсего пятьдесят семь рубликов. Не шибко на них разгонишься. Внуков-то надо чем-то угостить, хотя бы мороженым. Да и самой сладенького хочется. А пенсия маленькая оттого, что вовремя справками не запаслась.
     Не буду хвалиться, но меня здесь на фабрике уважают. Как-то ради шутки спросила: «Что вы, девоньки, при моём дежурстве ничего запретного не выносите?» «Мы вас, тётя Дуся, любим, вы такие приветливые, всем улыбаетесь. Не то, что Рухлядская. Она всегда строжится, поневоле будешь назло ей поступать».
     Мне Рухлядская тоже не нравится. Какой-то мушшина не показал удостоверение, а только глазами повёл на свой портфель. Мол, есть у меня документ, не волнуйтесь! Опосля Рухлядская шипела: «Знаешь, кого ты пропустила? Самого ревизора!» У него что на лбу написано, шо он ревизор? Он намекал, шо у него есть документ. «Из-за тебя, - продолжала меня пилить Рухлядская, Павел Петрович сделал мне замечание, почему мы не предупредили о ревизоре!»
     Но я Рухлядскую не боюсь. Не цепляюсь я за своё место. Хучь завтра могу уволиться. Я от Рухлядской независима. Не так, как Велта Звирбуле - та на крючке у Рухлядской. Велта овдовела, когда её муж-таксист угоди в аварию. Лёгкая бабочка - любит выпить с мужиками. И вот привела на дежурство хахиля своего и распили они в проходной бутылочку. А Рухлядская их застукала. Какой у них там разговор вышел не знаю, только с тех пор наша Велтыня перед Дзидрой на задних лапках ходит.
     А что творится-то в стране! Как началась перестройка, всё вверх дном перевернулось. Что ни день, то какая-нибудь беда. То пароход потонет у самого берега. То самолёт разобьётся. То пожар на шахте. Откуда-то понабрались проститутки, грабители, бандиты. Страшно стало жить.
     Однажды, пребывая в хорошем настроении, Евдокия Силантьевна рассказала мне потешную историю.
     - В нашей деревне Нижнеулимске была такая деваха - Фроська Поваляева. Грудастая, но дюже прыщавая. Вся морда как посыпана жёлтыми и розовыми прыщами. От этого Фроська переживала шибко. Потому что была влюблена в Степана Кобылкина. Когда Степан уходил в армию, Фроська пообещала, что будет ждать его. Но очень волновалась, захочет ли он, воротившись из армии, взять такую «красавицу» в жёны. А тут как раз к ней во двор забрела цыганка. Наворожила Фроське, что её суженый вернётся из армии и женится на ней.
Недаром говорят: «У каждой Машки свои замашки - одной милы чашки да ложки, а другой подавай кольца да серёжки». На радостях Фроська отдала цыганке единственный свой жакет и два платья. Когда цыганка вышла из дому, Фроська немного очухалась, побежала ей вдогонку, чтобы вернуть хотя бы одно платье, но той и след простыл.
     А ворожба цыганки всё ж таки сбылась. Отслужил Иван в армии, воротился в деревню, засватал Фроську. Как стала Фроська мужненой женой, все прыщи с лица у неё сошли. Но оказалось она бездетной. И стала погуливать с мужичками. Степан бил её смертным боем, но Фроська не могла остановиться. Известное дело - повадится сука мёд лизать, за уши её не оттащишь. Деревенские бабы люто возненавидели Фроську. Проклинали её всячески, за волосья таскали. А Фроське хучь бы что!
     - Рази я виновата, шо мужички ко мне липнут, - отбрехивалась Фроська. - Наверное, моя куночка шелковистей ваших. А не можете словами удержать возле себя мужей своих - привяжите их за х... на цепь!
     Степан терпел, терпел да и выгнал Фроську из дому. К тому времени подоспела сенокосная страда. Фроська Поваляева увязалась за компанию с мужиками. Аккурат после обеда зарядил затяжной дождь. Мужики по домам разбрелись. А Фроська придержала возле себя в шалаше Митроху Шебаршина. Плели про него всякое. Будто у него не стоит. По этой причине родная его жена сбежала от него. Не верьте, когда вам говорят, шо бабы в мушшинах ценят смирный характер, трудолюбие, домовитость. На самом деле для них самое главное ВОТ ЭТО.
     Фроська не приняла во внимание сплетни о мужском бессилии Митрохи. Она была слишком уверена в своих способностях. И оказалась права. Митроха враз излечился от своей немощи. Опосля для закрепления пройденного Митроха ещё три месяца проходил практику у Фроськи. И до того она его раскачала, что Митроха стал злоупотреблять своим умением. Но скоро одумался, второй раз женился и кучу детей настряпал. Так что и от распутных баб бывает польза для общества!

НЕСЧАСТЛИВЫЙ ГНОМИК

     В отличие от Эрики Таурини и Евдокии Силантьевны Квашниной, Екатерина Тихоновна Барвенкова о себе рассказывает скупо.
     Первый её муж погиб на фронте в сорок третьем. От него остался сын Дмитрий. О втором муже она упомянула мельком. У неё имеется сестра, тоже пенсионерка – живет на Украине, у неё своя хата, приусадебный участок, корова, кролики, куры и гуси. Из-за разделяющих сестёр больших расстояний они видятся очень редко.
     Все помыслы Екатерины Тихоновны сосредоточены вокруг своего сына Дмитрия и внука Илюши.
     - Когда мой Дмитрий женился на диспетчере автобазы Леночке, я была дуже рада, - поделилась как-то со мной Екатерина Тихоновна. - Така гарна пара була. На свадьбе все любовались ими. Поначалу вроде всё шло нормально. Заимели трёхкомнатную квартиру. Мебелью и вещами обзавелись. Леночка гарнэсэнького хлопчика породила. А как минуло пять рокив, стала я примечать, что промеж молодых разлад пошёл. Леночка стала кукситься - то не так и это не эдак. Ну, прямо всё её не устраивает, всем недовольна.
     Не подумайте, шо я выгораживаю свого Дмитрия только оттого, что он мой сын. А он и в самом деле хороший. Работящий, непьющий и некурящий. Жену любит, для семьи старается. На все руки мастер. Санузел починить али там электроутюг - пожалуйста! Квартиру сделал как картинку. Ванную, кухню и туалет цветным кахвелем обложил. Живи да радуйся! А нашей Леночке дома не сидится. Дома ей, видите ли, неинтересно, скушно. Ей ресторан подавай, шумную гулянку, танцульки, чужих мужичков. И на этой почве пошла у них свара. Поначалу тыхэнько, шоб я не слыхала. А потом уже и скрываться от меня не стали.
      А как сполнилось Илюше пять годиков, подала наша Леночка на развод. Не знаю, что уж такое она на суде выставила, только им дали развод. После этого квартиру мы разменять не смогли. Район у нас неважный. И стали мы жить под одной крышей, но порознь. Леночка в одной комнате. Митя с Илюшенькой - в другой. А я с дедом - в третьей.
     Лена приглашает к себе гостей. Громкая музыка, галдёжь, дымище от сигарет. Митя, конешио, нервничал, но помалкивал. А я решила немного приструнить бывшую невестку. Пожаловалась на неё начальнику автобазы. Опосля этого Леночка немного попритихла. Но по ресторанам по-прежнему шастала. Поздно домой возвращалась.
     У Лены имеется закадычная подружка Мундра. В нашем подъезде живёт. Эта Мундра ни в чём себе не отказывает. Сметану стаканами заглатывает и шоколадными батончиками закусывает. Что сварит, то почти всё сама и съедает. А мужу Армандсу и двум деткам - что останется. Мундра ленивая, как палка. Грязную посуду - в раковину. Грязное бельё - в бак. Ждёт пока Армандс с работы придёт и всю посуду помоет, а в воскресенье бельё постирает. Бедолаге приходится и полы мыть в квартире, а то и обед приготовить. А Мундра знай себе пухнет от безделья и обильной жратвы. Еле в дверь протискивается. Вместо подбородка у неё стопка блинов. Мундра с Леночкой кофейком балуются, винишком. И беспрестанно языками полощут - аля-ля, аля-ля! Иногда Мундра остаётся ночевать у Леночки. Сама Леночка на кровати, а Мундра на диване. В шесть утра домой чапает, мужа на работу спровадит, а сама опять дрыхнет.
     Армандс слабый человек - под башмаком у Мундры. Иногда плачет от обиды. Мне его жалко. Он конструктором работает. Говорят, способный, мог бы далеко пойти. Но с такой женой, как Мундра, ничего хорошего добиться немыслимо. Она заставила Армандса бросить конструкторское бюро и перейти на военный завод - там больше платят.
     Пробовал Армандс развестись с Мундрой, женщину хорошую подыскал. Да где там! Как узнала об этом Мундра, мёртвой хваткой вцепилась в Армандса. Стала строчить жалобы по месту его работы. И добилась таки своего. Отказался Армандс от развода. А Мундра, чтобы покрепче привязать к себе мужа, взяла да и р одила двойню.
     После развода с Леной мой Митя ушёл с автобазы, стал работать шофёром в цирке. Прошлым летом Илюша упросил батьку, чтобы тот взял его с собой в гастрольную поездку. Там мальчику поручили роль гномика в цирковом представлении. Надо было сказать несколько слов, но чтобы громко, чтобы все слышали. Когда вернулись с гастролей, Илюша похвастал, что выучил роль наизусть и ни разу не сбился. За своего гномика Илюша заработал семьдесят рублей.
     Осенью положили Илюшу в больницу в связи с аппендицитом. Перед операцией Илюшенька сказал Мите:
     - Папа, если я выживу, купишь на мои деньги попугайчика. Обещаешь?
     Митя пообещал. А когда Илюшу выписали из больницы, мы купили на базаре попугайчика. Конешно, Илюшиных семидесяти рублей не хватило. Добавили и купили попугайчика Тишку. Забавный такой, подвижный! От картошки и даже солёных огурчиков не отказывается. А вообще им надо давать варёные яйца, рисовую и пшенную кашу, белые булочки. Да чтобы всегда вода свежая, а в клетке чисто. Когда открываем форточку, проветривая комнату, приходится запирать Тишку в клетку. Это ему не нравится. Он сильно возмущается. Чтобы Тишке не было скушно, купили для него самочку. Тишке она приглянулась. Он всегда сидел с ней рядом, чистил клювом её пёрышки. Самочка снесла яичко и высидела дочку. А сама отчего-то померла. Тишкa стал невесёлый. И дочка распустёха, неопрятная. Тишка пробовал учить её уму-разуму, но наука ей не шла на пользу. Пуще прежнего затосковал Тишка. Решили мы утешить вдовца. Купили другую самочку. Но он почему-то сразу же возненавидел её и заклевал её до смерти. Илюше надоели попугайчики, отец купил ему кенаря. Кенарь щёлкает, посвистывает. Послушаешь - на душе хорошо становится.
     Митя по-прежнему любит Леночку. Готов простить и замириться. Но та ни в какую! Вольная жизнь ей дороже всего. Видно, не перебесилась ещё. Её мамочка тоже разошлась с мужем. Леночка переехала к ней на квартиру и Илюшу забрала с собой.
     Вот на такой печальной ноте закончила свой короткий рассказ Екатерина Тихоновна.
Однажды в моё дежурство я увидел Лену. Ей не с кем было дома оставить Илюшу и она привела его Екатерине Тихоновне. Белокурый сероглазый малыш был очень хорош собой. Но ещё прелестнее была его молодая мать - женщина редкостной красоты. От нее трудно было оторвать взгляд. И я понял, почему Дмитрий не может разлюбить её.
     Разгадку неудавшейся семейной жизни Дмитрия я отыскал в романе польского писателя Болеслава Пруса "Кукла". Вот что там сказано: "Как бороться с законом природы, по которому сука, даже самая породистая, пойдёт не со львом, а именно с псом? Предложите ей зоологический сад с самыми благородными зверями - она отвернётся от них ради нескольких псов".
     Если Дмитрий читал этот роман, он узнал бы, что он не пёс, а принадлежит к иной породе - львиной. Впрочем, вряд ли это могло послужить для него достаточным утешением.

ОН ВИДЕЛ ЛЕТУЧЕГО ГОЛЛАНДЦА

     Скуластое, словно отлитое из бронзы лицо, а также раскачивающаяся походка явно свидетельствовали о морском прошлом Алексея Викторовича Челокаева. А манера держаться покровительственно и проскальзывавшие иногда в разговоре властные нотки изобличали в нём бывшего капитана. Это моё предположение Челокаев подтвердил, когда некоторая сдержанность по отношению ко мне сменилась у него доверительным расположением. Он действительно был капитаном. Представляю, как он был неотразим в парадном кителе и капитанской фуражке с чёрным лакированным козырьком и золотистым крабом!
     Жену свою, латышку по национальности, Челокаев любил самозабвенно. Когда врачи установили у неё рак, Челокаев был вынужден навсегда расстаться с флотом. «Как заслышу, бывало, на Даугаве басовитый гудок парохода, - признавался впоследствии знакомым Челокаев, - сердце моё начинало щемить, а на глаза наворачивались слёзы». Накопленные за годы службы денежные средства ушли на лечение жены. Но спасти её не удалось. После кончины жены Алексей Викторович сильно затосковал. Он мог бы забыться в любимой работе, но кроме флота его ничто не интересовало. А возврат на флот стал невозможен: слишком большим был перерыв. И начал он искать утешение в вине. И до того увлёкся, что незаметно переступил дозволенную грань. Короче, стал заурядным алкашом. Некоторое время Челокаев работал мастером прядильного цеха на "Саркана штиэдрэ". Из-за частых выпивок его уволили из мастеров, но, проявив жалость, пристроили вахтёром фабричной проходной.
     Как все алкоголики, Челокаев постоянно находится в мрачном расположении духа. Он оживляется лишь после принятия определённой дозы спиртного или, на худой конец, чашечки кофе. В такие минуты он становится словоохотливым и общительным. День за днём из отдельных отрывочных эпизодов составилась пёстрая мозаика жизни этого незаурядного человека.
     Во время второй мировой войны Челокаев командовал экипажем боевого катера. После капитуляции фашистской Германии его с группой офицеров направили в Росток - принимать в счёт репараций немецкие корабли. Об этом Челокаев рассказывал подробно.
     - Молодой я тогда был. И, конечно же, интересовался хорошенькими девушками. Я и мой приятель познакомились с двумя симпатичными грудастыми Грэтхен. Пригласили их в ресторан, распили две бутылочки сухача. Было очень весело. Много шутили. После распития вина и танцев мы с немочками достигли полного взаимопонимания. Ночка обещала соблазнительные перспективы.
     Вдруг к нам подошли два молодчика, отозвали в сторону и сунули под нос красные корочки гэбистов. Нам выставили ультиматум - либо мы с приятелем немедленно уматываем из ресторана, либо у нас будут большие неприятности по службе. Об этих неприятностях мы были хорошо наслышаны. Проштрафившихся немедленно отправляли в Союз.
     Пришлось подчиниться. Против гэбэшников не попрёшь! Мы не стали извиняться перед девочками. Ну, как им объяснишь, что властям неугодно, чтобы советские офицеры общались с иностранцами? Впоследствии я наверстал упущенное с таитяночками, кубиночками и шведками.
     Накануне демобилизации я в Кронштадте командовал катером-тральщиком. Моим непосредственным начальником был полковник Буздырин. Тупой до потери пульса служака. Я тогда погуливал с разбитной девахой Наташкой. Откуда мне было знать, что она дочь Буздырина? Знал бы - низа что не стал бы связываться с ней!
     Как только папаша пронюхал о наших отношениях, сразу вызвал на ковёр. И давай на меня орать: «Как ты, змеёныш, посмел посягнуть на честь моей дочери? Не по чину нос дерёшь! Ты ей не пара! Мерзавец! Негодяй! Если не оставишь её в покое - сгною заживо!»
     Но я продолжал вожжаться с Наташкой. Назло Буздырину. На принцип встал. Наташку он тоже ругал, угрожал всячески, но она - ноль внимания. И начал меня Буздырин изводить всячески. Он на это был мастак. По его милости я почти не вылезал из губы.
     Но как только Хрущёв затеял большую демобилизацию, мой полковник запел другим голосом. Однажды пригласил меня в кабинет и ласково стал журчать: «Какие у тебя планы, молодой человек? Ты думаешь жениться на моей дочери?» «Это исключено, - ответил я полковнику. - Наташка девка распутная, крутит со всеми. На что мне сдалась такая?» Тут мой полковник за голову схватился. Запричитал по-бабьи: «Погубил ты меня, без ножа зарезал!»
     В своё время смерть любимой жены настолько потрясла Челокаева, что он не мог придти в себя несколько лет. Он перестал следить за своим внешним видом, перестал интересоваться происходящими вокруг него событиями.
     - Папа, ты совсем опустился! - сказала приехавшая в гости к Челокаеву дочь. - Оглянись вокруг- всё валится, квартире нужен ремонт. Очнись, сколько можно находиться в трауре?
     Упрёк дочери встряхнул Челокаева. К нему стали захаживать друзья. Несколько раз он съездил с ними на рыбалку. Сблизился с одной женщиной. Однако, вскоре в ней разочаровался. Она предложила сложный обмен его и своей квартиры. Челокаев заподозрил что-то неладное и отстранился от неё. Благо, их отношения ещё не были оформлены официально.
     - Ты упустил свое счастье! - сказала женщина, расставаясь с Челокаевым.
     О своей покойной жене Челокаев почти ничего не рассказывал. Лишь однажды упомянул её в связи с забавным случаем:
     - В честь дня рождения жены захотелось преподнести ей какой-нибудь необыкновенный торт. А жили мы тогда за городом. На электричке ехать долго. И решил я слетать на маленьком самолёте. Даже обратный билет купил. Долго блуждал по Риге, пока, наконец, нашёл то, что искал.
     До обратного рейса оставалось несколько часов, которые я счёл возможным скоротать в кафе. К моему столику пришкрябaли старые знакомые. Узнав, что у моей жены день рождения, они потребовали отметить это событие. Я пил умеренно. Зато приятели налегали на выпивку и закуску как следует. Известное дело - на дармовщину и уксус покажется сладким. Много трепались, байки разные травили. Когда я спохватился, оказалось, что до отлёта времени осталось в обрез.
     Расплатившись по счёту, выскочил из кафе на улицу. Ни одного такси поблизости. Зато рядом пришвартована милицейская машина. Обратился к ментам: «Ребята, выручайте!» Объяснил ситуацию. Ну, в общем, попросил понять меня по-мужски. «Подбросьте, - говорю, - до аэропорта!» «Залезай», - сказали менты. Влез в дежурку - темно. Завиляла она по улицам. Чую, вроде бы не туда едем. И точно - вылез из машины, никакого вокруг простора. В городе мы. Оказывается, мена доставили прамёхонько в отделение милиции.
     - Недоразумение, - кричу, - вы меня неправильно поняли!
     Меня будто прорвало:
     - Я же вас просил оказать любезность, отвезти меня в аэропорт. А вместо этого вы задержали меня, будто какого-то преступника. Это нечестно, я буду жаловаться!
     - Это ваше право, - ехидно отвечают мне - гады - и усмешечки строят, мы, мол, на ушибленных не обижаемся.
     Короче говоря, препроводили меня в медвытрезвитель. Анализ взяли. Естественно, он не в мою пользу. Я же хоть немного, но выпил. И некоторая слабость в коленях была.
Я стал упрашивать дежурного лейтенанта, чтобы он отпустил меня. «У жены, - говорю, - день рождения. Вот и торт для неё везу. Она, бедняжка, заждалась меня, волнуется. Вы же мужчина, должны войти в моё положение. На самолёт опоздал. А последняя электричка отходит через сорок минут». Мужик пожалел меня, выпустил.
     Только утром следующего дня появился я дома. Жена, конечно, не спала, уж не знала, что и думать. Подавая ей торт, я сказал: это тебе мой сюрприз! Жена глянула на меня и ну хохотать! Вот так сюрприз! Мне же было не до смеха и очень хотелось спать.
     Ввиду того, что Челокаев не то в шутку, не то всерьёз частенько жаловался, что он "озверел от одиночества", у Эрики возникла навязчивая идея, во что бы то ни стало женить страдальца.
     - Мужчине без женщины очень трудно, - наставительно говорила Эрика. - Особенно в пожилом возрасте. Хоть поругаться есть с кем. Без женщины мужчина становится неряхой. Вам. Алексей Викторович, непременно надо жениться!
     - А где в наше время можно отыскать порядочную женщину? -охотно вступает в игру Челокаев. - Все такие вульгарные. Водку хлещут, будто лошади. Курят нещадно. Выгоду ищут, так и норовят облапошить мужчину.
     - Если женщины такие плохие, почему вы с ними заигрываете?
     - Я живой человек, Эрика! Как можно оставаться спокойным, когда нас безбожно соблазняют на каждом шагу? Используют сильнодействующие приёмы - миниюбочки с голыми коленками, глубокие декольте, игра бёдрами. Это ж какие нервы надо иметь, чтобы выдержать такую артподготовку! А разрезы на юбках! Разрез сзади - следуй за мной! Разрез сбоку - ещё не всё потеряно. Разрез спереди - я вся твоя. У женщин всё продумано, чтобы соблазнить и погубить нашего брата.
     - Ну не все же такие!
     - Да, не все, но многие. Меня вот до сих пор никто не пожалел, не приголубил.
     - Не прикидывайтесь несчастненьким! Давно живёте один, очерствели, стали эгоистом. Поэтому не желаете жениться.
     - Нет, Эрика, я хочу этого. Помогите, я буду вам за это признателен.
     - Между прочим, у меня есть на примете очень хорошая женщина.
     - Сколько ей лет?
     - Тридцать пять.
     - Слишком молодая для меня.
     - Есть и постарше. Вдова генерала. Дом - полная чаша. Ей шестьдесят лет, но какая фигурка! Настоящая балерина. Ни за что не скажешь, что старушка. Была бы я мужчиной, сама женилась на ней. Хотите, я вас познакомлю?
     - Это нельзя решать с кондачка. Это надо серьёзно обмозговать. Генеральша - важная персона!
     - Смотрите, Алексей Викторович, Будете долго размышлять, как бы её у вас не перехватили! Генеральские вдовы на улице не валяются.
     К этой волнующей теме Эрика будет возвращаться ещё не раз. А пока что она подзаводит Челокаева:
     - Вот вы, Алексей Викторович, часта повторяете: Родина, Родина, люблю Родину! Если вы её так горячо любите, почему остались в Латвии!? Почему не вернулись в Россию?
     - Моя Родина - Советский Союз,
     - Нет, я серьёзно.
     - Что ж, можно и серьёзно. Вы, конечно, знаете, что я переехал в Ригу из-за жены. Жена умерла. Уехать в Россию? А кто меня там ждёт? Бросить нажитое и начать с нуля? Не те годы. Силы не те. Да и денег у меня нет, всё на лечение жены угрохал.
     Помолчав, Челокаев добавил:
     - А вообще-то оставаться здесь тоже опасно. Не дай Бог начнётся резня! Сейчас хоть у Москвы можно попросить защиту. А если Латвия отделится от Союза, кто за нас вступится?
     Челокаев романтик. По крайней мере, был им в прошлом, когда служил на флоте. Об этом красноречиво свидетельствует его рассказ о встрече с Летучим Голландцем.
     - Если мне память не изменяет, это произошло неподалёку от Фаррерских островов... Четыре часа утра. Я на палубе. На море такой штиль, такая заколдованная тишина, что казалось - я перестал существовать, растаял, как сахар в кипятке. Океан уснул, оцепенел, замер. Ни неба, ни водной глади - всё слилось в единое голубое марево.
     Вдруг вдали показались верхушки мачты. Потом белоснежный парус. Не белоснежный, а, скорее всего, сиренево-алый. И вот уже стройный, красивый, какой-то неземной парусник подплывает всё ближе и ближе.... Сердце моё от восторга и блаженства заметалось в грудной клетке, словно мышь в мышеловке. Парусник неотвратимо надвигался на корабль, столкновение казалось неизбежным. Но он, как привидение, проскользнул мимо корабельного борта.
     Ко мне подошёл мой помощник. «Что это было?» - потрясённый увиденным спросил я у него. «Северное сияние, - как-то буднично-равнодушно ответил он. - Я не первый раз вижу такое». Но я не захотел ему поверить. До сих пор убеждён - то был Летучий Голландец.
     Морская служба наверняка изобиловала подобными чудесами. Но Челокаев всегда ограничивался скупыми замечаниями о голубых огоньках святого Эльма, о дурманящих красотах тропических стран, о мрачном великолепии высоких и тесных норвежских фиордов.
     Детство Челокаева было омрачено массовым отловом "врагов народа". То было время повального доносительства и всеобщей подозрительности. Учителя заставляли учеников бумажками заклеивать в учебниках портреты Блюхера и Тухачевского. Надо было также отрывать обложки тетрадеи, на которых при бдительном взгляде можно было различить фашистскую свастику или антисоветский лозунг, коварно замаскированные художниками-вредителями.
     Маленький Алёша очень любил свою бабушку Авдотью Даниловну - добрую ласковую старушку. Она по наследству владела несколькими домами. Чекисты по ночам увозили Авдотью Даниловну на допросы.
     Её вынуждали сознаться, что она прячет золото. После многочасовых допросов она возвращалась домой измученная, с трясущимися руками. Однажды она прошептала внуку на ухо:
     - Алёшенька, миленький, поверь своей бабушке - я ни в чём не виновата. И не перед кем не провинипась. Никакого золота у меня нет и сроду не было. Кабы имела, сдала бы всё до граммулечки, лишь бы оставили в покое мою душу,
     Бабушка не вынесла издевательств и умерла. Её смерть оставила в сердце мальчика незаживающую рану.
     За стеной челокаевской квартиры жил одинокий человек - дядя Гриша. Он угощал детей конфетами. Однажды ночью за ним приехал "чёрный ворон". Поползли слухи, что его признали "врагом народа". После ареста дяди Гриши жильцы многоэтажного дома замерли в тревожном ожидании, словно тараканы в щелях. Страх поселился не только в этом доме, но и в других городских домах. Жильцы начали сушить сухари, собирать в узелки нательное бельё, махорку. По ночам чутко прислушивались к шагам на лестничной площадке, вздрагивали от каждого громкого стука в дверь.
     Между тем в обществе не наблюдалось никаких волнений. Никто не роптал, не возмущался. Все были подавлены происходящим. Воля людей к сопротивлению была парализована. Какая-то обречённость заразила всё население, будто во время чумы.
     Как и все горожане, отец Алёши жил в постоянном стране. Позже всех домашних ложился спать, раньше всех просыпался. Он работал на заводе слесарем, старался на смену являться на час раньше назначенного: за опоздание можно было загреметь в тюрьму.
Несмотря на мученическую смерть бабушки и все кошмары тридцать седьмого года, Челокаев не только не осуждает Сталина, но даже пытается оправдать его.
     - Раньше многие верили в Бога, потом в Советскую власть, потом в Сталина. А нынче не верят ни в Бога, ни в чёрта. Да, при Сталине репрессировали многих невинных людей. Но зато был порядок. Воров и бандитов расстреливали. А потом, было немало и хорошего. Я гордился тем, что СССР сверхдержава, которую боялись и уважали во всём мире. Гордился тем, что мы первое в истории социалистическое государство. Что первыми поднялись в космос. Что победили фашистскую Германию. А сейчас всё это охаивается и поливается грязью. Не видят в героическом прошлом ничего светлого. Крутой поворот на сто восемьдесят градусов. Реабилитировали Рыкова, Бухарина, Зиновьева, Каменева. А для меня они как были врагами народа, так и остались. Не могу себя переделать, не могу к ним относиться хорошо, уважать их. Потому что они были оплёваны, обруганы, обесчещены. Это как с изнасилованными девками. Понимаю умом, что они в этом позоре не виноваты. Но всё равно в моих глазах они замараны и их ничем не отмыть. Теперь возьмём не меня, как отдельную личность, а всё общество в целом. Глубоководные рыбины находятся под постоянным давлением огромной толщи воды. Давление это равномерное со всех сторон - и сверху, и снизу, и с боков. Рыбы к этому приспособились. Живут себе, плавают, размножаются. Вытащите их резко из глубины на поверхность - они тут же подохнут. Жабры разбухают, глаза вываливаются.
     Нечто подобное случилось и с народом. Объявили свободу. Давление на народ убрали - демократия, гласность, плюрализм! Вот и началась неразбериха. Бардак. Дурдом. Народ очумел. Разброд, шатание, распущенность, бандитизм, вседозволенность. Все митингуют, языки чешут. И то не так, и это не эдак. А дело стоит. Никто не желает работать. Производство разваливается, сельское хозяйство чахнет. Вот вам и демократия!
     В доводах Челокаева было немало справедливого. Но в главном он ошибался. В объяснении причин ухудшения обстановки в стране. Он не хочет понять, что система себя изжила, что время её кончилось. А потому понадобились перемены. Понадобились реформы. Каким образом их проводить, в какие сроки - это уже другой вопрос. Ну и, конечно же, надо проявлять мудрость, уметь предвидеть будущее, распознавать заранее, какие будут иметь последствия те или иные нововведения.
     Поначалу я пытался переубедить Челокаева, приводил, как казалось мне, веские аргументы. Я горячился, спорил. Но, в конце концов, понял, что всё эта напрасно. Ибо, как говорится, не в коня корм.
     Челокаев принадлежит к весьма распространённому типу советских людей, чьё сознание отравлено официозной пропагандой. Им свойственно подростковое мышление. Они начисто лишены способности анализировать сложные жизненные явления, не умеют отличать причин от следствий.
     Наши дискуссии завершились, когда однажды Челокаев подвёл под ними черту:
     - Вы мне мозги не компостируйте! Я не маленький, а, слава Богу, взрослый человек. Так что как-нибудь сам разберусь, что к чему!
     В последнее время Челокаев чаще обычного стал жаловаться на состояние своего здоровья. Как-то он сказал:
     - Японская статистика вычислила, что продолжительность жизни японских мужчин составляет семьдесят пет. А у нас в Союзе мужики дотягивают только до шестидесяти. Выходит, мне осталось жить всем два года. Сейчас уйду на свою фазенду и буду рыдать по этому поводу.
     Что это было - шутка? Бравада? Или некое предчувствие?

СЛАВНЫЙ МАЛЫЙ ГОША

     Вахтёр ведомственной охраны Георгий Кузовкин ни с кем не конфликтует. Он обязателен и отзывчив. Попросят одолжить толику денег до получки - не откажет. Ежели надо кого-нибудь подменить на дежурстве - подменит. Услужить кому-нибудь и сбегать за газетами -пожaлуйста! Поручиться за кого-нибудь - извольте! Так что о Кузовкине никто недоброго слова не скажет. И окликают его не по фамилии, а по имени, да и то уменьшительно ласково «Гоша».
     Был Кузовкин женат. У него имеется взрослая дочь. После автомобильной аварии, в которую угодил Кузовкин, жена с ним развелась.
     У Кузовкина вторая группа инвалидности и он получает денежное пособие. Каждый год он должен укладываться в больницу и подвергаться тщательному медицинскому обследованию. После этого ему выдают справку, удостоверяющую его инвалидность и право продолжать пользоваться пособием.
     Держится Гоша очень скромно, стараясь быть как можно незаметнее. Он аккуратен и по-военному подтянут. По слухам, раньше он служил в милиции.
     От Гоши никогда не услышишь грубого слова. Со всеми держится ровно, приветливо-улыбчиво. Ни к кому не проявляет особых симпатий. И хотя Гоша человек осмотрительный и не любит высказываться напрямую, тем не менее, он осудил поспешное введение латышского государственного языка, а также два противоборствующих фронта.
     - По-моему, с введением государственного языка не надо пороть горячку, - убеждённо говорит Гоша. - Молодёжь постепенно овладеет латышским языком. А к старикам надо отнестись более снисходительно. Зачем их мучить? Им надо дать спокойно дожить свои годы. В нашей парторганизации срочно перешли на латышский. На русский не переводят. Сидишь на собрании и как попка глазами хлопаешь.
     Все сейчас митингуют, с плакатами ходят. А разве делу поможешь митингами? Вот у нас на фабрике все разделились на интерфронтовцев и народофронтовцев. А отношение к выполнению своих обязанностей как у одних, так и у других - наплевательское. Одинаково опаздывают на работу. И те, и другие нарушают технику безопасности - использованную кислоту сливают не в бачки, а прямо в канализацию. А оттуда она может попасть в Даугаву.
Когда Кузовкин стал вахтёром, его, как и Тауриню, пытались соблазнить взяткой. Гоша вспоминает:
     - Грузчики мне нашёптывали - закрой один глаз, будто ничего не замечаешь. А тебе за это пакет с деньгами домой притащим. Только дай согласие! Я, конечно, наотрез отказался! Зачем мне лишние переживания? Да и в тюрягу можно запросто угодить. Никакие даже самые огромные деньги того не стоят.
     По совместительству Гоша обслуживает сторожевых овчарок. В определённое время он кормит собак. Кроме того, убирает будки и вокруг них. Выполнение этих обязанностей приносит Гоше дополнительный заработок. Корм для собак регулярно завозят на газике.
Рассказал Гоша ещё кое о чём. Здание главной конторы, которое все фабричные именуют не иначе, как Белым домом, так как оно побелено извёсткой, находится в конце двора. На чердаке конторы имеется люк, ведущий на крышу. На люк навешен замок. Но что значит замок для воров? Не составляет труда сбить его топором или молотком. Украденные тюки шерсти ночью поднимают на крышу, а затем сбрасывают за забор. Туда в условленное время подъезжает грузовичок.
     А что же служебные собаки? Да ничего! Даже если они и залают, кто отреагирует на их лай? Там же нет сторожевого поста. К тому же, добавил Гоша, несчастных овчарок часто избивают палками те, кому это выгодно. Собаки запуганы.
     Несколько раз возле забора дежурили милицейские патрули. Но им ни разу не удавалось застукать воров. Дело ограничивается тем, что вместо сбитого замка на чердачном люке навешивают новый. И что удивительно, после очередной кражи шерсти, на складе не числится никакой недостачи.
     - Но меня это не касается, - говорит славный малый Гоша. - Я должен исправно выполнять свои собственные обязанности.

ФРАНЦУЖЕНКА

     Когда кто-нибудь из вахтёров уходит в очередной отпуск или внезапно заболевает, его в этом случае заменяет специально содержащийся в штате человек. В настоящее время эту роль исполняет Француженка. Именно такое прозвище дали этой женщине. А по какой причине, будет пояснено ниже.
     О первом "явлении народу" Француженки ходит много россказней самого развесёлого свойства. Канареечно пестрая её одежда, вызывающе дерзкий макияж и жеманные манеры, создавшие скандальный контраст с уныло-серой обстановкой дежурки, повергли всех в шок. Поглядеть на это диво сбежалось полфабрики.
     Я смог лицезреть Француженку, когда она пришла на дежурство, чтобы заменить заболевшего Челокаева. Её экстравагантный вид вызвал у меня смешанное чувство удивления и жалости. Маленькая женщина-подросток, чем-то напоминающая Джульетту Мазину, была одета пёстро, словно тропический мотылёк. Оранжевое демисезонное пальто. Лимонного цвета вязаная шапочка с легкомысленной бомбошкой. Длинный, почти до пят, огненно-оранжевый шарф и такого же цвета детского размера мохнатые варежки. На концак шарфа болтадтся бубенцы-бомбошки. Синие полусапожки.
     На мелово-бледном, словно маска клоуна, личике были намалёваны сердечком карминно-алые губы, чёрные проволочки бровей дугой, смолисто-чёрные с крупинками загустевшей туши ресницы, синие тени под глазами, румяна на щеках. В общем, Француженка напоминала карнавального Пьеро. Для полного сходства с ним недоставало разве что белого гофрированного воротника вокруг шеи да широких панталон.
Всё это я успел разглядеть до того, как, сняв с правой руки варежку и протянув мне узкую ладошку, Француженка произнесла вальяжным светским тоном:
     - Бонжур, месье! Разрешите представиться - Изабелла Кляйндорф!
     - Янис Витола! - в тон ей манерно произнёс я.
     - Мне о вас известно всё! - самоуверенно заявила Француженка. - Между прочим, отзывы самые похвальные. У вас неплохой имидж. Надеюсь, между нами установится полнейшее взаимопонимание. Вы согласны?
     Мой ответ вряд ли требовался: Француженка всё решила за меня.
     Я помог ей снять пальто, за что был вознаграждён ослепительной улыбкой оперной примадонны. Повесив пальтецо на большой гвоздь, забитый в перегородку, Француженка задрапировала его куском материи, захваченной из дому. Таким же куском материи она покрыла сиденье своего стула.
     - В дежурке ужасно много пыли. Страшно до чего-либо дотронуться, - пояснила свои действия Француженка. Замечание это сопровождалось кокетливо-брезгливой гримасой холёной кошечки, вынужденной пересекать двор после ливня и отряхивать свои пушистые лапки от прилипшей грязи.
     Так как рабочая смена ещё не началась, Француженка продолжила свои излияния:
     - Говорят, Рухлядская поскандалила с вами. Это меня нисколько не удивляет. Своим звериным нюхом она учуяла в вашем лице чужака. Она хвастала, что в своё время танцевала на балу с самим президентом буржуазной Латвийской республики Ульманисом. В общем, корчит из себя аристократку. А на самом деле она простая баба. Ненавидит тех, кто защищает своё человеческое достоинство. Попомните мои слова - Рухлядская поставит целью своей жизни сожрать вас с потрохами. Она воспользуется каким-нибудь вашим промахом, упущением, недосмотром. Остерегайтесь её!
     У меня сложилось двойственное впечатление о Француженке. То, что она особа экстравагантная и взбалмошная, сомнений не было. В то же время ей нельзя было отказать в умении разбираться в человеческих отношениях.
     Поощрённая моим вниманием, Француженка продолжала с всевозрастающим пылом:
     - Меня, как и вас, Рухлядская возненавидела с первых же минут. Но я не позволила сесть мне на голову. Я не спускала ни одного случая хамства. Не на ту нарвалась! Рухлядская пытается командовать даже нами, хотя мы не подпадаем под её юрисдикцию. А уважаемый Павел Петрович Драган всячески ей потворствует.
     Я машинально бросил взгляд в сторону Таурини, восседавшей у окошка в своём отсеке. Истолковав это по своему, Француженка прошептала мне на ухо: « Эрику можно не опасаться! Она тоже терпеть не может Рухлядскую».
     Присев на стул, Француженка продолжала витийствовать:
     - Рухлядская из кожи вон лезет, чтобы выслужиться перед директором. Первая доносчица. Актам задержки не даёт ходу. Чтобы на фоне других наша фабрика в глазах министерства выглядела более благополучно. За верную службу директор предоставил Рухлядской возможность нахапать кучу омачиваемых должностей и она возомнила себя важной шишкой. Раздулась, как пузырь. Того и гляди, лопнет. Всех стращает увольнением. Но я её нисколечко не боюсь. Я судебный адвокат. А вахтёршей стала временно. Потому что попала в автомобильную катастрофу и несколько месяцев провалялась в больнице. А вахтёром устроилась, чтобы не потерять рабочий стаж. Как только войду в прежнюю свою форму, сразу же вернусь к своей специальности.
     Слушать Француженку было весьма любопытно, однако её длинные пассажи несколько утомляли, да и от дела отвлекали. Поэтому я вздохнул с облегчением, когда Француженка обратилась ко мне с витиевато выраженной просьбой:
     - Пардон, месье, но я вынуждена посетить уборную. Как говорил Дон Кихот Ламанчский своему верному оруженосцу Санчо Панса, есть обязаннности, которые при всём желании вместо нас не может исполнить никто другой. Надеюсь, вы присмотрите за моим постом на время моего отсутствия.
     Ввиду продолжавшейся болезни Челокаева, Француженка на некоторое время задержалась у нас. Однажды, пристально глядя мне в глаза, Француженка сказала:
     - Я много наблюдала за вами. И знаете к какому я пришла выводу? Вы либо шпион, либо журналист.
     - С чего вы взяли? - несколько смутившись, спросил я.
     - У меня глаз намётанный!
     Я не стал ни подтверждать, ни опровергать домыслы Француженки. Какое это теперь имеет значение, кем я был в прошлом? В настоящее время я вахтёр, так что извольте воспринимать меня именно в этом качестве.
     Несмотря на свои подозрения, Француженка продолжала откровенничать. Она даже рассказала о своей прошлой жизни:
     - Да будет вам известно, милостивый государь, я действительно родилась во Франции, в Париже. Вас это не удивляет? Впрочем, в наше время трудно кого-либо чем-либо удивить. Мама моя француженка, а папа - прибaлтийский немец. Он был горячим поклонником русской культуры. Это папа научил меня и мою сестрёнку Жаннет русскому языку. Он заразил нас любовью к русской классической литературе. Для нас это было волнующей экзотикой и мы быстро научились бегло писать и читать по-русски. Знание языка очень нам пригодилось, когда наша семья перебралась в Латвию.
     Вдруг Француженка на полуслове прервала свой рассказ и капризным тоном избалованного ребёнка произнесла:
     - Что вы вертитесь, словно вас усадили на шило? Вам что, неинтересно? Могу замолчать. Но вы тогда многое потеряете. А между тем у меня сегодня прекрасное настроение и хочется поболтать.
     Я стал уверять Француженку, что мне интересно слушать её, и я настоятельно просил продолжить повествование. Долго упрашивать не пришлось.
     - Так о чём я? Ах да, о своём детстве. Почему-то на память приходят разные мелочи, пустяки. Но мне эти мелочи дороги. Мой дедушка Поль, мамин папа, родом из парижского предместья Сен-Жермен. Настоящий аристократ. Он очень любил меня и исполнял все мои прихоти. Когда мне исполнилось три годика, он купил для меня маленького пони. Первый раз, когда дедушка посадил меня на эту лошадку, я крепко вцепилась ручонками в холку и бесстрашно проехала по кругу. Я ни разу не свaлилась на землю. Потом дедушка хвастался мною перед своими друзьями.
     Так как я очень любила разных зверушек, дедушка покупал их для меня. Я довольно успешно дрессировала их. И дедушка часто повторял: "Изабель, когда станешь взрослой, быть тебе циркачкой или юристом!". Почему юристом - не знаю. Но как бы там ни было, я действительно стала юристом.
     У меня с сестрёнкой была такая игра. Мы сидели на парадном крылечке и наблюдали за прохожими.
     - Это мой! - говорила Жаннет, указывая на важного господина в котелке, полосатых брюках, штиблетах, с тросточкой.
     - А это мой! - говорила я о мальчишке-рассыльном с большой картонной коробкой в руках.               
     Но вот на тротуаре показалась старуха с взлохмаченными, как у ведьмы, волосами.
     - Это твоя мочалка! - завопила Жаннет.
     - Нет, твоя! - закричала я.
     Мы едва не подрались. Потом спохватились и стали хохотать, как безумные. Привычка наблюдать за прохожими сохранилась у меня до сих пор. С виду все такие жизнерадостные, совершенно здоровые, у которых якобы нет никаких проблем. Многие тихонько мурлычат какой-то мотив. А между тем среди них немало несчастных, недовольных жизнью, страдающих от каких-то болезней. Раздвоинка на подбородке у мужчины - явный признак уверенности в своих сексуальных возможностях. Вздёрнутый нос свидетельствует о высокомерном нраве. Губы сердечком у женщины - показатель повышенной чувственности. Тонкие губы в ниточку - злой, властный характер.
     Я была сообразительным и наблюдательным ребёнком. Могла запросто отыскать в доме запропастившуюся вещь. Прямо-таки задатки Шерлока Холмса. В семь лет мама отдала меня в балетную школу. Она хотела, чтобы у меня была ровная спинка, стройные ножки. Ну, и красивая походка. У меня до сих пор сохранилась красивая осанка. Вы заметили?
В балете я делала большие успехи. Мне прочили блестящее артистическое будущее. Но через несколько лет, когда я достаточно повзрослела, мама сказала: «Баста! Балет - это богема, это разврат. Я не хочу потерять свою дочь!» И забрала меня из балетной школы.
     В нормальной школе я тоже успевала неплохо. Однако, моя живость и любознательность сильно вредили мне. Именно поэтому у меня испортились отношения с учителем Закона Божия. Я задала ему такой вопрос: как это всемогущий Бог допустил, чтобы царь Ирод устроил избиение младенцев? Учитель счёл мой вопрос кощунственным и в наказание поставил в угол на целый урок.
     Да, чуть не забыла - со мной в детстве произошла странная история. Я до сих пор не могу подыскать ей вразумительное объяснение. Дело было зимой. Я направлялась к проруби, чтобы утопиться. На моё счастье меня заметил какой-то господин.
     - Куда ты идёшь, детка? - спросил он меняю.
     - Топиться, - ответила я.
     - Почему? - удивился он.
     - Я очень боюсь вон того дяденьки, - и я показала на китайца с косичками и бородкой.    
     Господин взял меня за руку и отвёз на извозчике домой. После этого случая мама водила меня к врачу. Но он ничего не смог толком объяснить.
     Больше о себе Француженка не рассказывала. Зато она охотно ударилась в общие рассуждения о мотивах воровства и отношении общества к этому явлению.
     - Янис, вы, наверное, заметили, что слово "вор" совершенно исчезло из лексикона. Потому что воровать сейчас не стало зазорно. Сейчас воров ласково называют несунами. В былые времена обозвать кого- либо вором считалось оскорблением. А сейчас этим словом никого не оскорбишь. Потому что самый главный вор - государство. Но я вам должна сказать - воруют не только из-за нищенской зарплаты, а из-за дремучей лени. Это самокритично подмечено самим народом в пословицах и сказках. Вы только вспомните: "Работа не волк - в лес не убежит", "Работа дураков любит", "От работы кони дохнут", "От трудов праведных не наживёшь палат каменных". А о чём мечтают герои сказок? Да о том же - о бездельи и праздности. Чтобы любая работа выполнялась по щучьему велению. Чтобы ни с того, ни с сего появилась скатерть-самобранка со всевозможной едой. Чтобы золотая рыбка приносила достаток.
     Многие не то, что не любят работу - ненавидят её. Предел мечтаний - должность, при которой не надо ничего делать, ни за что не отвечаешь и, тем не менее, получаешь большую зарплату.
     Один мой знакомый из военкомата рассказывал, что когда была афганская война, приходило много добровольцев, желавших отправиться в этот ад. Их не страшила смертельная опасность - лишь бы освободиться от тяжёлого повседневного труда на заводах и фабриках.
     В том, что так широко распространено отвращение к труду, повинно государство, которым заправляют неумехи и бездельники. Это началось с семнадцатого года, когда до власти дорвались отбросы общества. В свою записную книжку, которую ношу с собой, записываю понравившиеся мысли умных людей. Вот послушайте, что говорил о том окаянном времени (оно, кстати продолжается и по сей день) великий русский учёный Владимир Иванович Вернадский. Кстати, его отравили сталинские опричники как отравили Блока, Короленко, Горького и многих других выдающихся людей страны.
     Вы слушаете? «Наблюдая современную жизнь развала, поражаешься одной явной аномалии. На поверхность власти и во главе лиц действующих, говорящих, как будто делающих тон, не лучшие, а худшие. Все воры, грабители, убийцы и преступные элементы во всех течениях выступили на поверхность». Будто сегодня о нынешних правителях сказал.
Страну разворовали, обобрали до нитки. Она оказалась в глубокой пропасти. Сейчас вытащить её из пропасти пытаются при помощи демократии. Но умница Екатерина Вторая в своё время заметила, что ещё не нашёлся тот портной, который сшил бы для этой страны подходящий кафтан демократии. Я лишь повторяю слова, сказанные здравомыслящими учёными: пока не введут повсеместно частную собственность - пока не появится настоящий хозяин - толку не будет. Как воровали, так и будут воровать. Но давайте с заоблачных высот теории спустимся на нашу грешную землю. Посмотрите, кто дежурит на сторожевых объектах? Дедули и бабули, наподобие маразматической Квашниной или хронического алкоголика Челокаева. А начальству начхать на это. Для них главное, чтобы были заполнены штаты. А значит, они имели оправдание для занимаемых постов. Пока вахтёрами останутся старики и старушки с оплатой в восемьдесят рэ, надёжной охраны не будет. Замените их дюжими молодчиками и дайте им в зубы по пятьсот рублей каждому - эффект будет потрясающий.
     И вообще, дело охраны, как, впрочем, и многое другое поставлено как-то несерьёзно. Сплошная бутафория. Чего стоят вот эти наши въездные ворота. С наружной стороны к ним приделаны железные полоски. Видимо, для того, чтобы по ним злоумышленникам легче было вскарабкаться наверх, а затем перемахнуть во двор. Не будете же вы пялиться всё время на ворота. А эти большущие окна, не забранные металлическими решётками. Высадят сапогом стекла и вахтёр даже не успеет схватить телефон. У вахтёров не то, что ружья, палки нет. А видели вы хлипкие замочки, которыми в выходные дни замыкают двери цехов? Да их не составляет труда сковырнуть железякой. Такое наблюдается на каждом объекте.
     Ах, как она права, эта Француженка! Но куда только девается её рассудительность и выдержка, когда дело касается выполнения ею собственных служебных обязанностей! Бригадир строителей имел неосторожность шутливо назвать Француженку "голубкой" да к тому же показать пропуск в перевёрнутом виде. Какая тут поднялась буря!
     - Как вы смеете называть меня голубкой! - визгливо заорала Француженкаю - Что я с вами детей крестила? Что, по-вашему, я должна встать на голову, чтобы разглядеть ваш перевёрнутый пропуск?
     - Что ты мне лапшу на уши вешаешь, голубка? Я правильно показал пропуск.
     Бледное лицо Француженки стало пунцовым. Она стала наскакивать на строителя, словно бойцовский петух.
     - Если я вахтёрша, так мне можно тыкать? Если вы не извинитесь передо мной немедленно, то я вас не пропущу!
     - Чего ишо? - искренне удивился строитель. - Подумаешь, прынцеса выискалась - цирк устроила на рабочем месте!
     - Это вы цирк устроили, а не я!
     Тем временем у вертушки начал скапливаться фабричный люд. Мнения свидетелей разделились. Одни одобряли действия Француженки, другие осуждали. Придя в неописуемое возбуждение, бригадир строителей зачем-то выскочил на улицу, затем тут же вернулся в проходную и продолжал спорить с Француженкой. На шум из своего кабинета вышел Упис. Осведомившись в чём дело, он стал уговаривать Француженку, чтобы она уступила бригадиру строителей. К этому времени пыл Француженки уже остыл и она открыла вертушку.
     Когда все разошлись, Француженка хвастливо произнесла:
     - Пока я в споре не добью человека, я с него ни за что не слезу. Я всегда придерживаюсь правила - бить нахалов по их лапам. Многие мужчины меня боятся. Мой муж - тоже.
     К сожалению, стычка с бригадиром строителей не была случайной. Учительница одной из рижских школ привела учениц на экскурсию. Уж не знаю, что такого любопытного могла она показать им на фабрике! Учительница на время удалилась для переговоров с администрацией фабрики. В ожидании её девочки громко разговаривали, шутили, смеялись. Их поведение Француженке показалось предосудительным. Когда из конторы вернулась преподавательница, Француженка с криком набросилась на неё. Баталия продолжалась несколько минут. Экскурсанты вскоре удалились, но Француженка ещё долго не могла успокоиться.
     - Она меня попомнит! - хорохорилась Француженка. - Я сумела показать этой неотёсанной тупице, что невоспитанность не остаётся безнаказанной. Еще и смеялась, дурочку из меня хотела изобразить!
     Я пытался унять разбушевавшуюся коллегу, но Француженка вдруг окрысилась на меня:
     - А вы не суйте нос не в своё дело! Сидите - ну и сидите себе! Я защищала свои убеждения. И никому, слышите, никому не позволю унижать себя!
     Француженка была явно не права. И мне даже было стыдно за неё, и вообще - за интеллигенцию в целом. Иногда они поддаются завихрениям.
     Некоторое время Француженка дулась на меня. Но вскоре она сменила гнев на милость.
     - Витола, не придавайте особого значения моему фейерверку! Во мне взыграла, наверное, французская кровь. Это наследственное - от мамочки. Внутри же у меня, в самой сердцевине - холодное немецкое спокойствие. Это - от папочки.
     А я подумал: «Ох и достанется же клиентам Француженки, когда она вернётся к исполнению своих обязанностей юриста!»

ТАКИЕ РАЗНЫЕ ПРОФЕССИИ, ТАКИЕ РАЗНЫЕ ЛЮДИ

     Автобус, три бортовых машины и самосвал - таков автопарк фабрики. Из всех водителей больше, чем кому-либо другому, я симпатизирую Марису Зелтыньшу. Он парень высокого роста и, думаю, любая баскетбольная команда охотно взяла бы его центровым. Выражение лица его можно было бы назвать строгим, если бы не ямочка на подбородке, словно вмятина на детском мячике. Марис всегда подтянут и аккуратен, а закреплённый за ним грузовик выглядит как новенький.
     Три долгих года Зелтыньш воевал в Афганистане. Рижские родственники уже оплакали его. Да и сам Марис до сих пор удивляется тому, что уцелел в этой кровавой бойне и вернулся домой.
     Климатические условия в Афганистане очень тяжёлые. Порой жара здесь достигала пятидесяти градусов. Привозимая в цистернах питьевая вода была тёплой, отдавала керосином и ржавчиной. Несколько лучше по вкусу была вода из скважин, которые бурили геологоразведчики.
     Затеявшим авантюру тупоголовым правителям и ожиревшим бездарным генералам почему-то было невдомёк, что в условиях горной страны, какой является Афганистан, самая совершенная военная техника малоэффективна. К тому же многочисленные примеры свидетельствовали о том, что народ, пусть даже небольшой страны, невозможно победить, если он борется за свою свободу. Но что высокопоставленным придуркам уроки истории! Они думают только о своём обогащении.
     В Афганистане были допущены колоссальные потери в живой силе и технике. Сотни миллиардов рублей в буквальном смысле слова ушли в афганский песок. Грязной и бессмысленной войне были принесены в жертву десятки тысяч молодых жизней. А сколько их было искалечено физически и морально! Покорить народ так и не удалось. Зато основательно была подорвана экономика советского государства.
     Большинство афганского народа ненавидело и презирало завоевателей. Хорошо относились к ним лишь та незначительная часть населения, которую подкармливали привилегиями и льготными подачками.
     Своё первое ранение Марис Зелтыньш получил под Кундузом. Двигавшаяся по горной дороге воинская колонна попала в засаду. Как на грех, отряд прикрытия оторвался от колонны и ушёл вперёд. Моджахеды поливали застрявшую колонну из крупнокалиберных пулемётов с господствующих высот. Из-за подбитых в начале и хвосте колонны танков невозможно было двинуться ни вперёд, ни назад. Кроме танков, были подбиты три бэтээра и три грузовика. Огонь был такой плотный, что нельзя было голову поднять. Заслышав перестрелку, отряд прикрытия вернулся и вступил в сражение. Оно длилось несколько часов. Когда к вечеру перестрелка начала немного ослабевать, Марис осторожно высунулся из-за подбитого бэтээра и ему пулей обожгло левую руку. Он немедленно сделал себе укол шприц-тюбиком. После такого укола раненый не чувствует боли. Однако нередко бывали случаи, когда тяжелораненые, у которых иссякал запас таких шприц-тюбиков, умирали от болевого шока.
     Вторично он был ранен, когда подорвался на американской мине, нашпигованной стальными иголками. Дьявольское изобретение, ничего не скажешь! Рентгена на то время в полевом госпитале не оказалось и хирургу, чтобы извлечь иголки из тела Мариса, пришлось вскрыть брюшную полость. В память об этой операции на животе Мариса сохранился грубый рубец.
     Война для Зелтыньша закончилась после тяжёлой контузии. За время пребывания на афганской войне у Мариса на сберкнижке скопилась денежная сумма, достаточная для покупки "Жигулей". "Я в месяц получал, наверное, не меньше, чем какой-нибудь министр - аж семьсот рублей!" - улыбаясь, сказал Марис.
     Автобус закреплён за семидесятилетним Герхардом Ратниексом. После смерти жены Ратниекс заметно сдал, стал меньше следить за собой. Он часто бывает небрит. Воротник его рубашки засален, несколько пуговиц мятого пиджака оторваны. Пышная седая шевелюра, сократовский лоб, немногочисленные, но глубокие морщины на его лице, делают Ратниекса похожим на Бетховена. Подобно великому композитору Ратниекс немного глуховат, и когда к нему кто-нибудь обращается, приставляет ковшиком ладонь к уху и наклоняется к собеседнику.
     Герхард Ратниекс высокообразованный человек. Кроме родного латышского он владеет немецким и английским языками. Он часто и охотно беседует со мной. Ратниекса возмущала царившая в обществе социальная несправедливость. И будучи уже в солидном возрасте и первоклассным шофёром, он, чтобы, как он выразился, грамотно бороться с кривдой, поступил на юридический факультет Латвийского Университета. Учился Ратниекс успешно, но дальше третьего курса ему продвинуться не удалось. Его исключили из Университета без объяснения причин. Впрочем, Ратниекс догадывался в чём дело. Он при студентах позволял себе делать крамольные замечания о слишком большой опёке "старшего брата", о необходимости обретения Латвией независимости, о комедии выборов. Всё это стало известно "компетентным органам".
     Когда политическая обстановка в Латвии несколько смягчилась, Ратниекс подал проректору университета заявление, в котором сообщил о своём желании продолжить учёбу. Отказав ему в этом, проректор объяснил, почему просьба не может быть удовлетворена:
     - Вы, Ратниекс, несомненно, могли бы со временем стать, возможно, даже выдающимся юристом. Но скажу откровенно: нам не нужны умные люди, нам нужны преданные люди!
     Он имел в виду преданность существующему строю.
     Рассказав эту историю, Ратниекс пустился в пространные рассуждения:
     - Скажу без хвастовства, если для многих теория относительности - тёмный лес, то для меня это семечки! Как вы думаете, почему в стране дела идут плохо? Да потому, что применяются на практике совершенно абсурдные правила игры. В нормальных странах, ну хотя бы в той же Америке, кадры подбирают по способностям, по уму, по энергичности и работоспособности, по предприимчивости.
     А как обстоят дела с этом у нас? Еврей? Не подходит. Латыш - тоже не всегда. Я знаю случай, когда дублёра космонавта Титова отстранили под каким-то пустяковым предлогом. И только потому, что он латыш. Итак, по национальному признаку примерно двадцать процентов долой. Если ты не член партии - отойди в сторону! Следовательно, по признаку партийности как минимум ещё двадцать процентов надо вычесть.
     Пойдём дальше. Мужчина предпочтительнее женщины. С женщинами больше хлопот - декретные отпуска по беременности, больничные по уходу за детьми и прочие неудобства. Не менее двадцати процентов надо вычеркнуть. Ну, ещё десять процентов нам придётса сбросить на кумовство ("Ну, как не порадеть родному человечку!") и приятельские отношения. Как вы полагаете, можно ли при таком порочном подходе к подбору кадров добиться значительных успехов в науке, промышленности, сельском хозяйстве? Конечно, нет. Возьмём хотя бы Америку. Да ей плевать какой ты нации, какой партии, какой религии. Крепкая башка, умелые работящие руки - вот что там в цене. А результат известен. Америка самая развитая и богатая страна мира. Нобелевских лауреатов больше, чем у кого бы то ни было. А что касается жизненного уровня населения, то они обогнали нас лет этак на сто.
Ратниекс подробно рассказал о действиях "пришельцев" - так он назвал тех, кто хлынул в Латвию после сорокового года:
     - В Латвии было немало людей, искренно веривших в светлые коммунистические идеалы. За это они расплачивались годами тюрьмы в буржуазной Латвии. Но вот пришла Красная армия. И Латвию захлестнула волна партаппаратчиков. Они захватили тёплые начальственные места, завладели пустующими квартирами и дачами. Вели разгульную жизнь. пьянствовали и развратничали. Наивные подпольщики не были допущены к власти. Мой двоюродный брат, старый большевик с подпольным стажем, возмущался всеми этими безобразиями. Он накатал три письма в ЦК партии Латвии. Так его, голубчика, увезли за Двину в психушку. Ему удалось передать на волю ещё одно письмо в ЦК. При свидании он просил меня сходить в это злополучное ЦК и рассказать там, что с ним сотворили. Я исполнил его просьбу, но никакого вразумительного ответа не получил. Так мой родственник и умер в психушке.
     Другая бортовая машина - у Юриса Карклиньша. О нём я расскажу позже. Третья бортовая машина закреплена за Пашкой Ухорезовым. У него чёрные усы и чёрная пышная борода, как у молодого Карла Маркса времён редактирования им «Новой Рейнской газеты». Глаза тоже чёрные, бегающие, жуликоватые. Во рту золотые фиксы, держится самоуверенно. И вообще, вид у него приблатнённый, хотя по слухам он бывший милицейский работник.
     - Как с женой цалуешся при такой бородище? - шутливо удивлялась Квашнина.
     - А я на ночь усы и бороду отстёгиваю и кладу под подушку, - весело ответил Ухорезов и молодцевато подмигнул.
     По тому, как часто заговаривал и откровенничал со мной Ухорезов, по другим еле уловимым признакам я вскоре понял, что он старается расположить меня к себе с вполне определённой целью.
     - Понимаешь, батя, каждый уважающий себя человек должон добиваться высокого уровня жизни, - разглагольствовал Ухорезов. - А добившись его следить, чтобы уровень этот не опускался ниже ватерлинии. На жизнь я не жалуюсь. У меня трёхкомнатная квартирка, шикарная меблюха, японский телевизор, "Жигуль". Моя ближайшая цель "Мерседес" или "Кадиллак". Чтобы, как выведу на улицу свою фешенебельную тачку, у прохожих от зависти челюсти отваливались. Но на зарплату "Мерседес" не заполучишь, верно говорю, батя? С первой женой не заладилось, не понимала она моих душевных порывов. Зато со второй всё о'кэй. Что она в постели выделывает, уму непостижимо! Африка, укротительница львов! Между прочим, работает барменшей в ресторане. Там недолив, там обсчитает культурненько, там чаевые – глядь, и собралась порядочная "капуста". От первой жены у меня дочурка. Семь годочков ей, Шарлоттой зовут. По договору с первой женой встречаемся мы с Шарлотточкой один раз в году - на день её рождения. Спрашиваю: «Куда пойдём, доченька?» «В кабак, папочка» - отвечает. Спрашиваю: «Зачем?» «Конягу пить будем» - отвечает. «Вроде тебе ещё рановато» - говорю. «Ничего, - отвечает, - надо с детства привыкать». Во смена идёт! Умница, вся в меня.
     Перед тем, как выехать с фабричной территории, Ухорезов перекрещивает руки в знак того, что он без груза и, высунувшись из кабины, выкрикивает:
     - Пустой, как пробка!
     Я уже упоминал о том, что Ухорезов заигрывает со мной неспроста, что поведение его продиктовано расчётом и что рано или поздно это всплывёт наружу. Так оно и вышло.
В то утро Ухорезов подкатил к воротам как всегда лихо. Хотя он привычно перекрестил руки, внутренний голос подсказал мне, что Ухорезова надо непременно проверить. Я вышел во двор, поднялся на железную стремянку и заглянул в кузов. Он был порожний, однако, у самой кабины топорощилась объёмистая поклажа, накрытая брезентом.
     - Будьте добры, накладную, - сказал я Ухорезову.
     - Какую накладную? - притворился непонимающим Ухорезов.
     - На поклажу, которая в кузове.
     - Закрой один глаз, батя. Будь человеком. Я в долгу не останусь. Если что надо, скажи, достану.
     - Мне от вас ничего не нужно.
     - Это ты зря. Людям доверять надо.
     - Без накладной не пропущу.
     - Ты, значит, так? На официальную ногу? А я думал, что ты свойский дядька. Ошибся, значит. Ну что ж, ты ещё об этом крепко пожалеешь!
     «Карл Маркс» выматерился, сплюнул с досады, злобно зыркнул на меня чёрными глазищами и повернул назад.
     После этой стычки Ухорезов круто изменил своё отношение ко мне. Куда только подевалась его вежливость и доверительность! Он перестал приносить накладные, как прежде, в сторожку, а ожидал в кабине, пока я сам не подойду к нему, корчил угрожающие рожи. Однажды, когда я забирал у него накладную, Ухорезов мрачно процедил сквозь зубы:
     - Всякое говно воображает, что пахнет фиалками!
     Я пропустил это замечание мимо ушей.
     Раз уж я завёл разговор о водителях, то, наверное, не следует умолчать о тех, кто издалека доставляет на фабрику сырьё. Их называют дальнобойщиками. Приезжают они из Москвы, Молдавии, Грузии, Армении. Будучи умелыми профессионалами, многие из них к тому же увлекательные рассказчики. Каких только историй я не наслышался!
     Дaльнобойщик из Москвы на вопрос, как поживает первопрестольная, за словом в карман не полез:
     - Москва цветёт и пахнет. Министры сидят верхом на чемоданах А трудящиеся тусуются в очередях. Время такое, неопределённое.
     Неподалеку от проходной, по левую сторону от асфальтовой дороги, в двухэтажном здании размещается плотницкая мастерская. Здесь трудятся “Умирающий Некрасов” и Степан Терзаев - пожилой, угрюмый человек. Терзаев безвылазно торчит в столярке. Зато “Умирающего Некрасова” часто вызывает на проходную молодайка, явно влюблённая в своего мужа. Она суетится вокруг него, преданно заглядывает ему в глаза, поправляет воротник синего рабочего халата и говорит, говорит, говорит. Она рассказывает о своих хозяйственных подвигах. Рассказывает с придыханьем, торопливо, словно боится, что её перебьют на самом интересном месте. О том, к примеру, что совсем дёшево купила салаку, которую она поджарит на ужин. А ещё о том, что достала банку венгерского лечо и растворимого кофе баночку. О том, что постирала бельё, а как только оно высохнет, станет гладить. “Умирающий Некрасов” слушает её невнимательно со скучающим видом. Его голова занята мыслями о том, у кого бы перехватить трояк на пиво.
     Столярка служит неким негласным клубом для любителей распить на троих бутылку водки или побаловаться пивком. Частые гости этого клуба - д’Артаньян, Карл Маркс, Челокаев.
     Грузчики держатся обособленной компанией. Норма выпивки спиртного у них выше, чем у плотников. Их трое. Своими отвисшими бульдожьими щеками Пантелеймон Калабухин смахивает на Уинстона Черчилля. Он никогда не расстаётся с замызганной авоськой, в которой позвякивают порожние бутылки из-под водки и пачка старых газет. Калабухин интересуется политикой и весьма своеобразно комментирует международные события. Двое других грузчиков, не имея собственного мнения, уважительно выслушивают путаные комментарии “Черчилля”, ограничиваясь междометиями.
     В перерывах между погрузочными авралами, приняв вовнутрь изрядную дозу водки, дружная троица дремлет на порожних ящиках.
     Дворники на фабрике меняются часто. Всего две недели в этом амплуа выступал длинноногий мужчина с мефистофельской бородкой. Он подметал мусор не подряд, а выборочно. Своим вниманием “Мефистофель” удостаивал лишь окурки. конфетные обёртки, обгорелые спички, бумажки. Доподлинно известно, что основная профессия “Мефистофеля” художническая. Видимо, она плохо кормила его и он подрядился в дворники. На этом поприще, однако, его тоже постигла неудача. Глазастая Дзидра видимо подметила своеобразный метод работы Мефистофеля и добилась его увольнения.
     На смену “Мефистофелю” пришёл человек с обличьем Гришки Мелехова. По паспорту он числился Даниилом Чмутовым. Он среднего роста, ладно скроенный, горбоносый, с казацкими усами и узкими, всё примечающими глазами степного орла.
     С приходом “Гришки Мелехова” в обширном дворе и на территории, прилегающей к фабрике, воцарилась образцовая чистота. Покончив с уборкой и сложив свой инструмент в деревянную будку, Чмутов заходит к нам в сторожку. Опершись о дверной косяк, он зажимает в кулаке махорочную самокрутку и, не обращаясь ни к кому в отдельности, пускается в длинные рассуждения:
     - Думаете дворником работать могёт любой? Шалишь, брат! Для этого тоже надо голову на плечах имать. Взять, к примеру, обыкновенную метлу. Што о ней особо можно сказать? У меня метла в рабочем состоянии соблюдается месяц. А у других дворников её хватает недели на две, не больше. Тут одна хитрость имеется. Сухой песок я заметаю не всей плоскостью, а подрезом. Тогда метла меньше изнашивается и мозоля на ладонях не вспухают. Мокрый песок после дождя подметаю старой метлой. Зимой к деревянной лопате пришпандориваю металлическую гребёнку с частыми зубьями. Лопате с такой насадкой даже лёд поддаётся. Жадничать не следует, снег надо загребать не на всю лопату, а только на треть её. В таком разе руки меньше устают. Износилась металлическая гребёнка - не беда! Можно её заточить или заменить новой. Ежели зима снежная - приходится крепко налегать. Зато летом - курорт! Рано утречком подмёл тротуар, водичкой из шланга полил, чтоб пыли меньше было, и гуляй до завтрева. Езжай на взморье пузо на солнышке грей, озоном дыши.
     Данила Чмутов натура артистическая, ему слушателей подавай, аудиторию, перед которой он мог бы покрасоваться. Как-то, когда у меня выдалось затишье, Чмутов-Мелехов поведал мне историю своей жизни.
     - Я, дядя, почитай, весь Дальний Восток обошёл. Магадан. Воркута, Котлас. При Сталине Иосиф Виссарионовиче дюже много врагов народа было. Я в лагерях служил. И надзирателем, и вертухаем на вышках стоял. Потом на фронт отправили. Закончил войну под Кенигсбергом, нынешним Калининградом. Командировали меня, значит, в Москву. Какому-то генералу я должен был доставить в столицу нашей Родины трофейное барахло. Шубы, ковры, картины всякие, туфельки-сапожки. Ну и конешно мебель красного дерева. А ещё золочёная хрустальная посуда, статуэтки, бюстики - всё чин-чинарём, в деревянных ящиках стружками переложено, чтоб не разбилось в дороге. Всё это добро погрузили на мой студебекер и я доставил его по месту назначения. А когда воротился из командировки, оказалось, что мою часть уже расформировали. Ну я, значит, как демобилизовался, подался в Ригу - рядом же с Кенигсбергом. В те годы в Риге много квартир пустовало. Кто из богатеньких утёк, а кого в Сибирь-матушку турнули. Попервах в коммуналке обретался. А как на ремзавод устроился, двухкомнатную квартиру дали. Подыскал себе бабёнку. Как говорится, без стуку, без грюку привёл её, как суку. Вроде бы, баба ничего, а по ходу норов свой казать начала. Да и я отличался. На меня после фронтовой контузии находило иногда. Когда сильно выпью - каторжный я. Рубаху на себе рву - и в крик: «Не подходи - скалечу!» Ну бабе это не нравилось. Цапались мы с ней часто. Я быстро отставку ей дал. Другую завёл, с мальчишечкой. Папой меня зовёт, а какой я ему пала?
     Словоохотливость Чмутова-Мелехова вполне объяснима. От него всегда попахивает водочкой. Иногда он задаёт вопросы:
     - До войны пели такую песню: "Всех буржуев истребим, спекулянтов перебьём, на Украину поедем и там вольготно заживём!" А теперича бегут с Украины. Как это понимать?
     Однажды, будучи в сильном подпитии, Чмутов выдaл такой монолог:
     - Жиды сотворили революцию, латыши спасли её от погибели. А што она мне дала, эта революция? Ни фига! (Мат). Всю жисть мантулил, а никакого богатства не нажил, окромя кровавых мозолей. Космонавт, едри его в корень, разочек слетает вокруг шарика и ему Героя. А у меня сорок годов трудового стажа - и никаких награждений. (Мат). Знаешь, што надо? Горбача в сторону, а меня на яво место. Я бы начал действовать по-сталински: лагерь, тюрьма, расстрел. Сколько их тут в Эстонии, Латвии, Литве? Кучка. Мутят воду, отделяться захотели, суверенитет им грёбаный подавай. Что они хотят? Штоб всех буржуев воротить, а меня, Данилу, рабом сделать. Явится из-за кордону какой-нибудь барон фон дэр Пшик и станет права качать: это моя земля, это мой дом. Одна латышка так прямо и сказала мне - как установим свою власть, всех русских под зад метлой, пусть мотают на свою родину! Я освобождал Латвию от фашистов, потом своими руками восстанавливал её, а теперь меня под зад метлой? Не выйдет! И что они тыркаются? У них же ничего своего нет: ни хлопка, ни угля, ни газа, ни нефти. Перекрыть кранты - сразу все свои хайлы заткнут.
     Возражать Чмутову бесполезно, а он и не желал слушать никаких доводов.

НОВЫЙ БРИГАДИР

     Бригадиры вневедомственной охраны меняются так же часто, как в былые времена председатели колхозов. Не успеешь свыкнуться с одним, глядь - на его место уже назначили другого (или другую). Прошло совсем немного времени, как бригадир Весёлый ввёл меня в курс дела, и вот уже в нашу сторожку пришла молодая красивая женщина. Из-под расстёгнутого модного пальто виднелась синяя кофточка с белым кружевным воротником. Губы её пламенели алой краской, под глазами залегли глубокие тени. В общем, Красотка. Назвалась она Нинелью Лютиковой и объявила, что она наша новая бригадирша. В своей короткой инаугурационной речи Лютикова объявила, что не будет относиться к нам слишком строго. Ведь мы люди солидные, сказала она, и свои служебные обязанности выполняем добросовестно. Она деликатно сообщила, что была замужем, что у неё маленькая дочь и что с мужем она разошлась, так как он пьянствовал.
     А через месяц после Красотки в должность вступил новый бригадир - Балдерис. Тёмные очки, которые Балдерис не снимает даже ночью, и серьёзное выражение лица придают ему сходство с киношным детективом. Однако, несмотря на свою суровую внешность человек он добродушный и покладистый. Со мной он совершенно откровенен:
     - Запомните, Витола, главное в любом деле - убедительно составленные бумажки. Чем их больше, тем лучше. За этими бумажками начальство чувствует себя в полной безопасности, как за крепостными стенами. Вот вам дружеский совет: составьте хотя бы парочку актов досмотра грузовых автомашин. Допустим, вы ничего запретного не обнаружите. Зато у вас на руках окажутся убедительные доказательства того, что вы старательный работник и не зря получаете зарплату. Поверьте моему опыту - дело, как таковое, никого не интересует. Нужна видимость работы, а не работа. Вы можете лоб расшибить на дежурствах, стараться изо всех сил, лезть, что называется, из шкуры вон - никто этого не заметит и не оценит.
     Однажды, войдя в вахтёрскую, “детектив” Балдерис протянул мне лист бумаги с машинописным текстом.
     - Что это такое? - спросил я.
     - Социалистические обязательства контролёров. То-есть ваши обязательства. Ознакомьтесь и поставьте свою подпись.
     Эту бумаженцию - плод канцелярско-бюрократического творчества – нельзя было читать без ухмылки. В ней на полном серьёзе утверждалось следующее: «Я, контролёр такой-то, обязуюсь не спать на посту, не употреблять во время дежурства спиртных напитков, обещаю бороться с мелкими и крупными хищениями, обязуюсь не допускать на объекты охраны посторонних». Кончалось всё это обещанием "поднять на качественно-новый уровень своё морально политическое сознание".
     - И вы хотите, чтобы я подписался под этим бредом? - смеясь, спроси я у Детектива.
     - Ваша ирония мне понятна, Витола. Но постарайтесь войти в моё положение.
     - А если я всё-таки откажусь?
     - Тогда начальство разгневается на меня и начнёт придираться по пустякам. Пока это в конце концов не надоест мне и я не подам заявление "по собственному желанию". Вы этого хотите? Ну что вам стоит подмахнуть? От этого вас нисколько не убудет.
     Не желая огорчать славного малого я подмахнул нелепую бумагу. Вот так, находясь в здравом уме, мы добровольно превращаемся в жалких актёришек театра абсурда. Заметив, что я несколько расстроен из-за своей уступчивости, Детектив сказал:
     - Мне бы ваши проблемы! Вот у меня вчера на "Сарканас пусзабаки" ("Красные полуботинки") случилось ЧП. Ночью воры взломали сейф в директорском кабинете, похитили две тысячи рублей. А в медпункте - большое количество дорогих импортных лекарств. Между прочим, по инструкции в служебных сейфах нельзя оставлять более ста рублей.
     - А что сторож?
     - Дежурила преподобная Хлястикова. Она вечно поддатая. По слухам вымогает у рабочих спиртное. За это она разрешает выносить краденую обувь. Я как-то обнаружил под её раскладушкой батарею бутылок - водочных, коньячных, пивных, из-под шампанского тоже. Хлястикова призналась, что слышала какой-то шум в административном корпусе. Но когда выходила во двор, шум прекращался. Хлястикова позвонила домой мужу, кстати, такому же пьянчуге, как она сама. Знаете, что ответил ей этот хмырь? «Не встревай не в своё дело!» Она послушалась. Воры спокойно орудовали до утра, а потом, наверное, втёрлись в толпу рабочих третьей смены и спокойненько проскользнули через проходную.
     - Хлястикову накажут?
     - Даром ей это не пройдёт. Но денежки и лекарства - тю-тю! Однако, пьют на посту не только в нашей бригаде. Рассказывают, что на мотороремонтном заводе вахтёр нализался до такой степени, что его нашли спящим в обнимку со сторожевой овчаркой.
     Помолчав, Детектив продолжил:
     - Моя жена работает санитарным врачом на ликероводочном заводе. Сколько анализов ни делала готовой продукции - ни разу не случалось, чтобы она соответствовала стандарту. Всегда на четыре-шесть градусов ниже норма. Разбавляют водой! А что вытворяют водители рефрижераторов и цистерн с пивом? Останавливаются в каком-нибудь посёлке и открывают торговлю в свой карман. Мясо продают на глазок, без веса, пиво – вёдрами и трёхлитровыми банками. До того, как стать бригадиром, я работал в кондитерском цехе. Начиная с уборщицы, кончая директором, все требовали - дай, дай, дай! А откуда взять! Вот и приходилось химичить, чтобы свести концы с концами. Вместо сливочного масла закладывал в тесто маргарин. Вместо коньяка - фруктовую эссенцию. И с мукой манипулировал. В конце концов мне это надоело и я ушёл. Но и на этой бригадирской работе тоже надо обладать крепкими нервами.
     Облегчив свою душу, Детектив попросил выйти с ним на минуту во двор.
     - Я вам должен кое-что сообщить, - вкрадчиво сказал Детектив. - Рухлядская катит на вас бочку. Внушает директору фабрики, что вы плохо работаете. Меня она тоже старается обработать в том же духе. Но я не собираюсь поддерживать её. Во-первых, я не слепой и хорошо во всём разбираюсь. Вы у меня на хорошем счету. Во-вторых, ваши коллеги отзываются о вас как о требовательном, справедливом, исполнительном и непьющем человеке. Я не дам вас в обиду, Витола! Если кого и надо увольнять, так это Квашнину. Ей, слава те, Боженьки, восемьдесят два годика. Со зрением у неё не всё благополучно. На днях столкнулась со мной нос к носу и не узнала.
     - Вы, наверное, слышали о моей недавней стычке с Рухлядской?
     - Да, Рухлядская рассказала, будто вы разбили два цветочных горшка.
     - Наглое враньё! Разбито не два горшка с цветами, а один. И разбил его не я, а сама Рухлядская.
     - Ну, ладно, дело прошлое. Не обращайте на неё внимание! У нас с вами своя епархия, вневедомственная. Продолжайте спокойно работать!
     Несмотря на безоговорочную поддержку Детектива я ощущаю дискомфорт. Хуже нет, когда кто-нибудь вплотную берётся за тебя, ставя своей целью "изничтожить".

"ВАС УПРАЗДНЯЮТ!"

     Когда я заступил на дежурство, то заметил, что Евдокия Силантьевна чем-то расстроена. Я недолго оставался в неведении.
     - Есть одна неприятная новость, - обернувшись ко мне, удручённо сказала Евдокия Силантьевна. - Будут сокращать ворота. Слишком много вахтёров собралось, говорят. Двадцать лет работала – не было много, а таперича оказывается много. От кого-то хочут избавиться. И гадать нечего - от меня.
     - Ворота обслуживаю я, вам-то что беспокоиться, Евдокия Силантьевна?
     - Ну и что с того, что вы на воротах? У меня большие года. Я первая на выкидку. К тому же Дзидра давно на меня зубы точит.
     - Это ещё неизвестно, кого сократят, - старался я утешить старушку.
     Собственно говоря, я не собирался цепляться за своё место. Единственно, будет неловко перед Аннушкой. Миновал только месяц, как я устройся на работу, и вот уже надо уходить.
Я перебирал в уме стычки с Дзидрой. Их нельзя было избежать. Рухлядская узрела во мне личного врага, угрожающего её благополучию. Своё недовольство мной она ни от кого не скрывала. Тауриня как-то сказала мне:
     - Страшный она человек, Дзидра! А вас она ненавидит. Он плохо работает, говорит. Как же плохо, возразила я, он проверяет машины очень тщательно, как никто до него не проверял. Потом, сказала, он такой обходительный, его все уважают. А она своё, мол, мне этот липовый латыш с первого дня не понравился. Вот зараза! Как только язык поверачивается такое сказать?
     Рухлядская, наверное, лихорадочно подыскивaла подходящий предлог, чтобы освободиться от меня. И наконец-то нашла. Как мне стало известно, неделю назад она сумела убедить директора фабрики Драгана и начальника ОВД Перерубова в необходимости совместить обязанности человека, обслуживающего ворота, с обязанностями вахтёра. Это, по её прикидкам, даст экономию по зарплате.
На следующий день после разговора с Евдокией Силантьевной в сторожку пришёл бригадир, прозванный мною Детективом.
     - Вас упраздняют! - выдохнул он.
     Хотя я морально был готов, весть эта огорчила меня.
     - Меня? - растерянно спросил я.
     - Простите, я неточно выразился. Упраздняют не вас, а вашу должность. Хотят совместить обязанности контролёра на воротах с вахтёрскими. И тем самым сэкономить на зарплате одной штатной единицы.
     - Надо было сперва посоветоваться с нами, вахтёрами, - сказал я.
     - Слишком много хотите, Витола! Рухлядской удалось убедить директора фабрики в необходимости такой реорганизации. И он посчитал, наверное, вопрос настолько мелким, что не стал ни с кем советоваться. Ну, а наш начальник Перерубов не стал возражать инстанции, которая исправно вносит деньги в кассу вневедомственной охраны. А что возрастёт нагрузка вахтёров - это никого не волнует. Когда это у нас думали о людях?
     - А вы представляете последствия такого новшества? Контролёр не сможет с прежней тщательностью досматривать машины. Пока он будет общаться с шоферами, у закрытой вертушки выстроятся очереди. А кое-кто перемахнёт через вертушку с ворованной шерстью. Так что фабрика понесёт убытки.
     - Я-то прекрасно понимаю, но они не хотят понимать!
     - Вы знаете, Рухлядская в этом отношении нисколько не оригинальна. У неё имеются предшественники. Вы что-нибудь слыхали о белорусском почине на железнодорожном транспорте?
     - Нет, не слыхал. А что?
     - Тамошние горе-новаторы отменили охрану товарных составов, сократили количество стрелочников и персонал некоторых служб. Организаторы этого "почина" прогремели на всю страну. Они сулили большую прибыль. А на практике сив затея обернулась колоссальными убытками. Участились крушения поездов. Начались повальные грабежи контейнеров и товарных вагонов.
     - Спасибо за информацию... Но что касается вас, то вы не волнуйтесь. Я не дам вас в обиду. Придётся распрощаться с тётей Дусей. Старенькая она. Пора ей на тёплую печку. А теперь слушайте внимательно. Когда выйдет приказ - распорядок работы у вас будет иной. Придётся дежурить сутками, посменно.
     Детективу действительно удалось отстоять меня. Уволили Евдокию Силантьевну. Её бы уволили и так, но для пущей важности Рухлядская решила на прощанье устроить спектакль. Чтобы завести на Квашнину дополнительный компромат. За несколько дней до увольнения Квашниной в её дежурство Рухлядская привела проверяющих. На проходной появилось трое в штатском. Все они были одеты одинаково - кепочки, демисезонные пальтеца. Выражения лиц - заговорщицкие. Действие разворачивалось, как в примитивном детективном фильме. Один из проверяющих с поднятым воротником пальто в коридоре оперся о стену и сделал вид, что читает газету. Другой затаился в нише отдела кадров. Старшой остался в сторожке. Он задёрнул шторку на окне, выходящем во двор, и время от времени выглядывал из-за неё. Рухлядская развлекала его россказнями, многозначительно поглядывая иногда на Квашнину.
     Видимо, в глубине фабричного двора показалась группа работниц, закончивших смену, потому что старшой напружинился, как тигр перед прыжком на добычу. Предупреждая тех двух, что сторожили в коридоре и нише, он насмешливо воскликнул:
     - Внимание, идёт кодло!
     Эта кличка резанула слух. Старшой с виду вроде бы добропорядочный человек, а позволил себе обозвать по-блатному пока что ни в чём не провинившихся людей. Оскорбление авансом! А может быть это нечто профессиональное - подозревать в каждом человеке потенциального преступника?
     Порог проходной переступили две женщины. Тот, кто стоял у стены с газетой, преградил им дорогу, когда они миновали вертушку.
     - Прошу предъявить ваши сумочки! - весело сказал он.
     В сумке одной из них были книги и пустая бутылка из-под кефира. А вот в сумке другой были обнаружены две шпули с шерстью. Тут же Дзидра составила акт.
     Когда проверку прошло человек пятьдесят, штатские явно заскучали. Они рассчитывали на больший улов. По крайней мере это обещала старшому Руклядская, утверждавшая, что в дежурство Квашниной всегда много выносят из цехов поскольку последняя очень покладиста. Но все старания Рухлядской оказались напрасны.

ПРИЗРАК ТЮРЬМЫ

                Легко принимать красоту жизни.
                Куда труднее принимать её грязь.
                Сол Стейн.
     Утром в сторожку пришёл молодой мужчина в штатском.
     - Я из ОБХСС, - мягко произнёс он и предъявил удостоверение в жёсткой корочке кровавого колера.
     - Что вас интересует? - спросил я.
     - Мне надо узнать, в каком часу на прошлой неделе во вторник выехал с фабричного двора грузовик за номером....
     И он назвал номер машины Ухорезова. У меня похолодело сердце от недоброго предчувствия.
     Я подал визитёру дежурный журнал, пододвинул кресло. Представитель ОБХСС прощупал глазами каждую строку. Запнувшись на одной из них, он многозначительно хмыкнул. Затем сделал какие-то пометки в своём блокноте и раскланялся.
Почему милицию заинтересовала машина Ухорезова? Я судорожно схватился за журнал и стал внимательно исследовать запись за злополучный вторник. Черт побери, именно моя запись стояла напротив Ухорезова. Да, собственно, иной подписи и не могло быть - ворота обслуживаю только я. Меня стало знобить, словно в приступе малярийной лихорадки. Даже ладони вспотели.
     Передо мной, как на телеэкране, крупным паном возникло закопчённое лицо Ухорезова, его бегающие жуликоватые чёрные глаза, его круглая карломарксовская борода времён “Новой Рейнской газеты”. Я явственно услышал его вкрадчиво-липкий голос: "Батя, ежели тебе что понадобится, скажи - всё улажу!" Я вспомнил, как в тот день после легковушки поспешно прошмыгнул в ворота Ухорезов на своём грузовике. Я, конечно же, записал его номер. А было ли что-либо в кузове - не успел разглядеть.
     Милиция заинтересовалась Ухорезовым неспроста. Видимо, его задержали с ворованным грузом. А кто его выпусти со двора? Витола. И загремит раб божий Витола в тюрягу. А там его изнасилуют тюремные шакалы. И он, "опущенный", превратится в подстилку. Его место будет возле вонючей параши. Его будут презирать и заключённые, и надзиратели. Да и сам он будет презирать себя. Он будет навеки морально растоптан. Сколько ходит разных историй о том, как в тюрьмах отпетые заключённые вскрывают себе вены, как нитками зашивают себе рты, как пришивают пуговицы к своим животам, как проигрывают жизнь кого-нибудь в карты. Вспомни я все эти россказни и мороз пошёл по коже.
     Говорят, мужчина в своей жизни должен испытать три искуса: войну, любовь и тюрьму. Два первых я познал. Неужели придётся испытать третье? От тюрьмы и сумы не зарекайся! Прощай тогда милая Аннушка! Прощай, белый лист бумаги! Прощай, голубое небо! Прощайте мягкая постель, вкусные обеды, парная по средам! Отныне дежурства для меня превратились в затяжную пытку. Я поджаривался на медленном огне. Я нервно и чутко прислушивался к разговорам посетителей и коллег - не промелькнёт ли в них упоминание, связанное с делом Ухорезова? И, наконец, поступила первая информация. Оказывается, гаишники задержали Ухорезова с четырьмя тюками шерсти на трассе Рига - Вильнюс. Видимо, именно в Вильнюсе намеревался Ухорезов продать краденое.
     Теперь, думал я, меня затаскают следователи. Дознания, допросы, очные ставки, сплошная нервотрёпка. Самое малое, в чём могут меня обвинить, это в халатности при исполнении служебных обязанностей. То-то будет ликовать Рухлядская! И это в самом начале вахтёрской службы. Позор, Витола, позор! А как себя будет чувствовать Аннушка, когда откроется вся эта кошмарная история? Не желая прежде времени волновать ее, я скрыл свои затруднения от неё. И вдруг вся эта грязь обрушится на неё. Бр-р-р!
У меня пропал аппетит, я стал плохо спать.
     Это не укрылось от Аннушки. Она стала допытываться, в чём дело. Но у меня не хватило мужества посвятить её в происходящее.
     Тайные волнения и страхи пожирали мои внутренности, как тот лисёнок, спрятанный юным спартанцем под своей рубашкой. Жизнь моя превратилась в ежечасное ожидание падения тяжёлого ножа гильотины на мою хрупкую шею. И покатится буйная голова с плеч. Не какого-то там литературного героя, а моя собственная.
     Между тем поступали новые слухи. На обочине автомагистрали найдена упаковка от украденных Ухорезовым четырёх тюков... Следователь посетил “Раису Максимовну” и взял у неё производственную характеристику на Ухорезова... Ухорезов задержан и начались допросы....
     Мои глаза всё чаще натыкались на дверцу электрощита с вещим предостережением: "Высокое напряжение! Опасно для жизни!".
     Через неделю выяснилось, что Ухорезов стащил шерсть не с нашей фабрики, а с фабричного филиала, расположенного в другом конце города. Но радоваться сообщению я не стал, пока эти сведения не подтвердились окончательно. Только тогда я облегчённо вздохнул. Пронесло!
     Случай с Ухорезовым заставил меня, подобно монаху Варлааму из пушкинского "Бориса Годунова", более внимательно вчитаться в текст служебной инструкции. И словно молитву повторял я про себя, например, эти строки: "Устные распоряжения, а также записки основанием для пропуска отдельных лиц, транспортных средств и товароматериальных ценностей через КПП не являются".
     И как же я был благодарен случайно зашедшему лейтенантику ОБХСС, показавшему на практике, каким образом надо досматривать автомашины! Он позвал меня с собой к подъехавшему с фабричного двора грузовику. Открыв дверцу кабины, он поднял крытое дерматином сиденье, отодвинул в сторону спинку. Даже заглянул в бардачок, где водители обычно хранят сигареты и разную мелочь. Этот наглядный инструктаж очень пригодился в моей контролёрской работе.

ФАБРИЧНЫЕ НРАВЫ

     Главный инженер Роберт Герхардович Страдыньш с кислосладкой улыбкой тогдашнего предсовмина Рыжкова попросил меня срочно вызвать врачей медвытрезвителя, хотя он мог это сделать и сам. Я опрометчиво выполнил его просьбу.
     Выезд врачей задерживался и я смог понаблюдать за разыгравшейся перед моими глазами сценой.
     В проходную ввалился молодой рабочий в грязной спецовке. В воздухе распространилась вонь водочного перегара. Между тем лицо рабочего излучало кротость и доброту.
     - Роберт Герхардович, - запинаясь пробормотала спецовка, обращаясь к сидевшему на стуле “Рыжкову”, - Давайте это дело спустим на тормозах. Договорились? С кем не случается. Вы, полагаю, тоже не святой?
     Замасленная спецовка развязно хохотнула. Видимо, намек на мнимую святость главного инженера показалась ей не только забавным, но даже остроумным.
     “Рыжков” счел ниже своего достоинства отреагировать на наглый вызов подчиненного и поэтому продолжал сидеть с каменным лицом. Молчание начальника было воспринято как приглашение к продолжению начатого монолога.
     - Ну, выпил немного... На производственном процессе это нисколько, по-моему, не отражается. Верно я говорю, Роберт Хардович? Ну что вы молчите?
     - Это с вами, Колупаев, уже не первый раз случается, - ровным голосом произнес Рыжков.  - Я вас предупреждал по-хорошему. На производстве в пьяном виде делать нечего. Выпил -сиди дома!
     - Понимаю, Роберт Хардович, если бы только вы знали, как я вас хорошо понимаю! Думаете, я какой-то там чокнутый или мешком пришибленный? Я очень даже тонко вхожу в ваше деликатное положение. Вы начальник, у вас, конечно, громадный авторитет и так далее и тому подобное. Но войдите по-человечески и в мое положение - такой исключительный случай!
     - Я не обязан вникать во всякие пустяки. Нечего мне зубы заговаривать, Колупаев. Вы нарушили трудовую дисциплину и должны за это отвечать по всей сторогости. Вы же взрослый человек.
     Выслушав отповедь главного инженера, Колупаев помрачнел.
     - Ах, какие мы принципиальные, ах, какие мы безгрешные! Значит, вы так? Ладно. Я тоже знаю кое-что о кой-каких твоих делишках. И, если захочу, запросто могу подмочить твой прекрасный авторитет. Усек?
     - Я не желаю выслушивать пьяную болтовню!
     Это, вроде бы, было произнесено крайне строго. Но Колупаев чутко уловил в интонации начальника отсутствие прежней уверенности и твердости.
     - Помозгуй, инженер. Я же вовсе не о себе беспокоюсь, дурашка ты эдакий! А только о тебе. Как правильно отмечено в революционной песне, пролетариату нечего терять, окромя своих цепей. А тебе, голубь мой, есть, что терять. Выйдем, поговорим, как мужчина с мужчиной.
     К моему удивлению „Рыжков” нисколько не оскорбился после дерзких слов Колупаева, но, как теленок на привязи, послушно поплелся за ним. В окно я видел, как они шагали рядом – “Рыжков”, осторожно ступая, словно по кочкам, а Колупаев пошатываясь. Затем они остановились один против другого. О чем-то поговорили. Колупаев суматошно размахивал руками, норовя подцепить руку „Рыжкова”. В конце концов это ему удалось. После чего они направились в сторону фабричного корпуса.
     Вскоре предо мной предстал плечистый мужик в белом с рыжими пятнами на халате и трубным голосом возгласил:
     - Где тут ваш пропойца?
     - Только что он был здесь вместе с пожаловавшимся на него главным инженером.
     - Так его что, нет? Послушайте, многоуважаемый страж порядка! - возмутился санитар. -Если вы когда-нибудь еще раз потревожите нас и не предъявите клиента, будете расплачиваться из собственного кармана!
     - Спасибо за науку! - покаялся я. - Больше это не повторится!
     После этого случая “Рыжков” низко пал в моих глазах. Во-первых, он позорно капитулировал перед пьянчужкой. А во-вторых, не извинился передо мной в связи с ложным вызовом санитаров медвытрезвитепя. Вообще-то, выпивохи доставляют множество неприятностей своему непосредственному начальству. Однажды я увидел, как начальник прядильного цеха Балабанов лично конвоировал сварщика Лоханкина на улицу и обратно. Обычно же вахтеры пропускают в рабочее время с фабричного подворья только по запискам начальников цехов.
     - Что это вы опекаете его, как нянька? - поддела Балабанова Тауриня.
     - Вы, Эрика, разве не знаете, что через дорогу от нас из-под полы продают водку? Лоханкин отпрашивался за сигаретами. Если я его отпущу одного, он купит спиртное и до конца смены от него не будет никакого толка. А у меня другого сварщика нет.
     Балабанову можно только посочувствовать. На фабрике в рабочее время пьют все: грузчики, плотники, шофера, повара. Кстати, о поварах. После скандального юбилея, когда перепились и повара вкупе с рабочими кухни, столовая была закрыта на неделю. На место уволенного шеф-повара была принята дама, внушающая доверие и своей статью, и своим обхождением.
     На первых порах на нее не могли нарадоваться. Столовское меню стало богаче и разнообразнее, а приготовляемые блюда вкуснее. Но недолго музыка играла! Не прошел и месяц, как упорно поползли слухи, что новый шеф-повар также прилежно поклоняется Бахусу, как и ее предшественница.
     Как-то раз новый шеф-повар принесла ключи от столовой, чтобы повесить их на табельной доске. Ее серая шляпка с кокетливой красной пластмассовой вишенкой-заколкой съехала на щеку. Пальто было застегнуто с перекосом. Лицо покрыто пунцовыми пятнами. От поварихи разило сивушным перегаром.
     Увидев ее, дежурившая в мою смену Рухлядская сделала стойку, словно охотничья борзая у подстреленной утки.
     - Вы пьяны, гражданочка! - злорадно воскликнула Рухлядская.
     - Ну что вы, Дзидрыня! - льстиво возразила шеф-повар. - Я в полном абажуре!
     Она хихикнула и тут же добродушно поправилась:
     - Пардон, мадам, я хотела сказать "в ажуре".
     - Пфуй, какая мерзость! - брезгливо фыркнула Рухлядская. - Мать семейства, а нализалась, как лошадь.
     - Причем тут лошадь? - притворилась непонимающей повариха. - К вашему сведению, я конину не употребляю.
     И с видом хмельного превосходства воззрилась на Рухлядскую.
     - Хватит строить из себя дурочку! Выкладывайте, что у вас в сумке?
     - Может еще и раздеться а заодно? - подмигивая и хихикая спросила повариха.
     - Если надо будет - разденем! - мрачно пообещала Рухлядская.
     Эта угроза сразила задержанную. Она все ниже и ниже наклоняла голову. С лица ее сползло выражение самоуверенности.Теперь это было жалкое существо, готовое на любое унижение. Женщина всхлипнула, на кончике носа повисла мутная слеза. Руки дрожали.
Послушно достала из сумки цветастый мешочек и кошелёк.
     - И это всё? Что-то непохоже!
     С этими словами Рухлядская с ловкостью иллюзиониста принялась вытаскивать из вместительной сумки её содержимое: кусок сливочного масла в обёртке и пачки сигарет. Всего двадцать пачек.
     - Откуда всё это? - жестко спросила Рухлядская.
     - Покусала... купала... купила.
     - Скажите кому-нибудь другому,только не мне. Выменяла на табачной фабрике у такой же воровки за кусок столовского мяса?
     - Слушайте, Дзидра, давайте не будем ссориться. Все мы люди-человеки.
     - А зачем ссориться, напишите объяснение. Вот бумага и ручка.
     Женщина присела на ступ и стала выводить какие-то каракули. С объяснительной ничего не получалось.
     - Придется составить акт.
     - Пожалуйста не составляйте! Я больше не буду, честное слово!
     - Раньше надо было думать! - отрезала Рухлядская.
     Женщина умоляюще взглянула на меня, будто я мог ей чем-то помочь. Некоторое время она осоловело наблюдала, как Рухлядская заполняет бланк акта, а когда та закончила, отказалась его подписать. Забрав сумку, она, пошатываясь, вышла, а на столе осталась горка сигаретных пачек и кусок масла, завёрнутый в прозрачную бумагу.

И ДОЛЬШЕ ВЕКА ДЛИТСЯ НОЧЬ

     Сегодняшняя ночная смена совпала с дежурством Рухлядской. После того, как сорвался ее план по изгнананию меня с фабрики, Рухлядская затаилась и притихла. Обычно она вяжет шерстяной свитер, после чего смотрит очередную серию мексиканского телевизионного фильма "Рабыня Изаура". В фильме молодая смазливая героиня проявляет чудеса стойкости и изобретательности в сохранении своей целомудренности. Тогда как отъявленный злодей Леонтио с той же настойчивостью стремится сломить сопротивление девушки и овладеть ею. Дзидра следит за этим поединком со сладострастным вниманием, буквально затаив дыхание. Дубоватая в обычной жизни, Рухлядская проявляет слезливую сентиментальность в отношении судеб вымышленных телегероев.
     Ровно в полночь Рухлядская запирает на ключ свой отсек и скрипучим голосом произносит куда-то в сторону, но предназначенную для меня, фразу: «Пойду немного подремать!»
     "Дремать" она будет до шести утра. Между прочим, в обязанности вахтеров именно внутриведомственной охраны входит ночной обход фабричной территории в воскресные дни, когда фабрика не работает. Однако я ни разу не видел, чтобы Рухлядская или кто-либо из ее подчиненных занимался этим. Я знаю, куда направляется Рухлядская и где она будет "дремать". Рядом с проходной, под одной крышей с туалетом, находится кабинет, который Дзидра делит с начальником пожарной охраны. Подобное соседство не способствует их авторитету, но они, наверное, смирились с этим. В кабинете два стола и диван. Вот на нем-то и коротает ночь Рухлядская. Днем в этом кабинете Рухлядская оформляет служебные бумаги и распивает кофе с начкадрами - двойником Раисы Горбачевой.
     Пока работает радио "Маяк" время проходит почти что незаметно. Регулярно слушая музыкальные передачи "По заявкам радиослушателей", я отметил навязчивый подбор песен назидательно-нравоучительного свойства, вроде "Ах, как часто ищем счастье мы в чужом саду"  или  "Наша жизнь быстротечна, мы спешим куда-то вечно", или  "Надо, надо нам, ребята, жизнь хорошую прожить, Надо, надо нам, ребята, в жизни что-то совершить!" А то дудят в одну дуду: "Сусанна, Сусанна!", "Мария, Мария, Мария", "Наташка, Наташка, Наташка!"
     А в выступлениях радиожурналистов меня раздражают часто употребляемые ими слова вроде "товарка" (в смысле "подруга"), "задумка" вместо "замысел", "впредь","ипостаси","ерничать". Но это так, между прочим.
     Прядильный цех будет сегодня работать всю ночь. Желтые прямоугольники электрического света из окон цеха четко отпечатались на асфальте. Тишина вокруг меня загустевает, словно янтарь, и я начинаю ощущать себя букашкой, навеки замурованной в янтарном бруске.
     На улице все реже доносятся звуки проезжающих машин. Лишь изредка прошуршит шинами такси, или припозднившаяся легковая машина. И снова тихо. Монотонное шмелиное зуденье матовых люминисцентных трубок навевает дремоту. Пытаясь переломить ее, выхожу во двор на свежий воздух. Постояв немного и озябнув, возвращаюсь. Стараюсь меньше засиживаться в кресле, а больше прохаживаться. Как это в рассказе Чехова "Спать хочется" - забиться бы в калошу, свернуться в клубок и сладко уснуть. Но это опасные мысли, их надо гнать прочь!
     Где-то в углу мышь упрямо грызет половицу да так громко, будто у неё не костяные, а стальные зубы. Погрызет, погрызет и останавливается, словно прислушивается к чему-то. Ни с того ни с сего вдруг затрещит потолочная балка. Все эти случайные звуки кажутся очень громкими из-за настороженной тишины. Тишина эта действует угнетающе. Начинает казаться,будто всё человечество погибло и только я один остался во всём мире.Но ведь это вовсе не так. В этот глухой ночной час в мартенах плавят сталь. В шахтах рубят уголь. Мчатся по рельсам железнодорожные составы. В пекарнях выпекают хлеб. Несут вахту авиадиспетчеры, связисты, представители многих других профессий. А как было бы славно, если бы все люди по ночам спали! Надо будет непременно сочинить сказку о королевстве, в котором ночью все спят.
     Выключаю надоевшие мне люминисцентные лампы - вполне достаточно освещения из коридора. На круглом циферблате коридорных часов только три часа. Воистину, дольше века длится ночь дежурства! Тем, кто хочет продлить свою жизнь, я бы посоветовал податься в ночные сторожа: один час дежурства им показался бы равным суткам.
Я все время борюсь с дремотой, липкой, как паутина. Усаживаюсь в кресло и меня обступают воспоминания. Они схожи с миражами в пустыне - такие же яркие и объёмные. И как миражи они растворяются и исчезают. Иногда, словно искра на ветру, промепькнет какая-нибудь мысль. Но долго вспоминать опасно: глаза сами собой слипаются, словно смазанные клеем.
     Отяжелевшую голову тянет книзу. Я вскакиваю, прохаживаюсь. Господи, как ещё далеко до рассвета! Неужели можно долго выдержать эту пытку? Хотя я сам себе дал зарок не посматривать на часы, но то и дело бросаю взгляд в их сторону. Проклятые стрелки недвижны, будто их намертво приклепали к циферблату.
     Но вот, наконец, невыключенный приемник зашуршал, защелкал. Он ожил, значит, сейчас объявят шесть часов. В дверь со двора стучат. Это, вероятно, возвратилась Рухлядская. Так и есть. Процедив сквозь зубы приветствие, она проходит в свою половину. Мой сменщик Челокаев является точно по расписанию. Пожелав ему благополучного дежурства, я выхожу на улицу и чувствую облегчение, будто меня выпустили на волю из тюрьмы. Я с наслаждением полной грудью вдыхаю уже слегка задымленный выхлопными газами автомобилей сырой прохладный воздух. Внезапно, словно открыли небесную заслонку, повалил снег. Я остановился и задрал голову вверх. С бездонных небес медленно парашютируя спускались белые снежинки. Должно быть, желая продлить удовольствие от свободного полета, они то взмывали вверх, то шарахались в сторону под порывами ветерка в сторону. Снежинки нежно прикасались своими мокрыми мохнатыми лапками к моему воспаленному лицу и приятно щекотали.
     Я шел медленно, растягивая блаженные минуты душевного покоя. Падающий свежий снег постепенно смыл тягостную муть бессонной ночи.
     Останавливаюсь у своего дома. На самом его верху имеется барельеф. Две большие бочки. Одну оседлал мужчина, другую - женщина. Они угощают голеньких младенцев каким-то напитком в бокалах, возможно, пивом. Несмотря на то, что дом напротив слегка заштрихован снежными струями, я хорошо различаю библейскую парочку - Адама и Еву. Неизвестный скульптор изваял первых людей Земли небрежно. Летом в ясную погоду я частенько разглядывал их. Ева нисколько не женственна. У неё такой же борцовский торс, как у Адама. Оба они скорее напоминают готовых к схватке соперников, чем влюбленную парочку. Они стоят вполоборота друг к другу, словно боксеры на ринге, стремящиеся нанести упреждающий удар.
     Захожу в подъезд. В нос ударяет застоявшийся запах мочи. Бывший владелец дома, видимо, обладал чувством прекрасного. Он наказал строителям отделать стены вестибюля чёрным кафелем, а пол лестничных площадок украсить плитками с изображением красных тюльпанов. Хотя по плиткам прошлись за эти годы десятки тысяч ног, цветы почти не потеряли свой первозданный вид.
     На лестничной площадке второго этажа орудовала шваброй уборщица тётя Настя. Завидев меня и поприветствовав, она тут же начала жаловаться. Я знал наперёд о чём пойдёт речь - тема не меняется уже который месяц.
     - Чтоб этим паразитам-алкашам было пусто! Чтоб они все посдыхaли! Чтоб у них руки и ноги поотсыхали! Мерзавцы - обоссали все углы. Сколько ни мой пол - всё равно вонища. Наглотаются колёс и блюют. После них окурки, пустые сигаретные пачки, фуфарики разного калибра.
     Фуфариками тётя Настя называет флаконы из-под шампуня, лосьёна, тройного одеколона.
     Перебивать тётю Настю не стоит - она этого не любит. Ей нужны слушатели.
     - Разве это люди? - задаёт риторический вопрос тётя Настя и сама отвечает:
     - Скоты, шарамыги, варначьё! Сколько раз говорила - надо врезать замки на входных дверях. Как об стенку горох! Никто даже не шелохнулся! Устроили тут, понимаешь, проходной двор!
      Терпеливо выслушав тётю Настю и посочувствовав ей, поднимаюсь на свой этаж.

СКАЗКА О КОРОЛЕВСТВЕ, В КОТОРОМ НОЧЬЮ СПАЛИ ВСЕ ПОДДАНЫЕ

     Знающие люди говорят, что когда-то в незапамятные времена существовало королевство, в котором ночью никто не работал.
     С наступлением темноты кузницы гасили свои горны. Мельники останавливали жернова. Каменщики снимали с себя парусиновые фартуки. Торговцы закрывали лавки. Кучера распрягали лошадей и уводили их в стойла. Пастухи загоняли овец в кошары.
Когда солнце опускалось за горизонт, король и придворные уходили в свои опочивальни. Все горожане тоже укладывались спать.
     Даже стража и та переставала бодрствовать. Им нечего было сторожить, так как городские крепостные ворота закрывались на замок. Это стало возможным потому, что в королевстве никто и никуда не торопился. То, что не успевали сегодня, доделывали завтра. Здесь даже не слыхали о такой поговорке, как "Завтра, завтра - не сегодня - так лентяи говорят". А так, как никто никуда не спешил, то все исполнялось основательно и добротно. Королевство славилось на весь мир своими прекрасными дворцами и храмами, ювелирными изделиями, произведениями искусства, поделками ремесленников. Крестьяне выращивали много зерна, овощей и фруктов. Коровы давали много молока, овцы - шерсти и мяса.
Подданые королевства находили время и для работы, и для веселых забав. Среди них не было ни недовольных, ни разочарованных. Все были жизнерадостные, в домах и на улицах всегда можно было услышать звонкий смех.
     Иноземные гости очень дивились небывалому процветанию королевства и довольству его обитателей. На их неудоменные вопросы им отвечали так: "Никаких особых секретов у нас нет. Все объясняется просто. Ночь для того и дана, чтобы отдыхать. Хорошо выспавшийся человек - главное богатство королевства. Он всегда в хорошем настроении. Не нервничает, не злится, всегда весел и потому доброжелателен. У хорошо выспавшегося человека много энергии и поэтому он успевает много сделать".
     Иноземные гости внимательно выслушивали все это - и не верили. Потому что слепым не дано понять зрячих.

СМЕНА НАЧАЛЬСТВА

     В дни получек в узком и тесном коридоре управления милиции скапливается уйма народу. Я стоял в конце длинной очереди. На стене в траурной рамке висел портрет молодого человека в очках. Этого оперативника недавно убили бандиты. Рядом с портретом висел щит с "Соцобязательствами коллектива УВД". Один из пунктов содержал обещание доблестных милиционеров "Снизить хищения социалистической собственности на пятнадцать процентов". Кроме меня на этот смехотворный документ, кажется, никто не обратил никакого внимания.
     Возле меня появилась Француженка. Поздоровавшись, она сказала:
     - Я никак не дождусь конца этого месяца.
     - А что случится?
     - Наконец-то, я распрощаюсь с вахтерством и возобновлю свою адвокатскую деятельность!
     - Поздравляю!
     - Поздравлять рановато. Как еще у меня пойдут дела. Слишком длинным был перерыв.
     Вдруг Француженка сделала большие глаза. Я догадался, что она собирается сообщить какую-то сногсшибательную новость. Француженка сделала затяжную паузу, чтобы заинтриговать меня.
     - Так что все-таки произошло? - поинтересовался я.
     - Представляете, наш уважаемый бригадир Балдерис отколол еще тот номер! Позавчера в проходной фабрики "Сарканас пусзабаки" его застукали за распитием "Кристалла" с вахтершей Шарлоттой. Нашел с кем распивать! Ему двадцать семь, а Шарлотте пятьдесят. Надо ж польститься на такое чучело! Красит волосы под блондинку, наводит тушью ресницы и брови, румянит щеки. Какие же все-таки мужчины неразборчивые!
     Француженка состроила презрительную гримасу, набрала в легкие побольше воздуха и увлеченно продолжала:
     - Шарлотта из тех, кто "берет на лапу". И все это хорошо знают. Кто преподнесет бутылку шампанского, кто палку колбасы, кто плитку шоколада. За это Шарлотта пропускает их с ворованной обувью. Вы меня слушаете? Некий Тилтиньш пообещал Шарлотте шоколадные конфеты "Прозит", но обещания своего не выполнил. Тогда Шарлотта задержала его со связкой подметок и составила акт. Тилтиньш решил отомстить Шарлотте. Забежав на минуту на проходную и заглянув в запаску, заметил распивающих водку Балдериса и Шарлотту. Он позвонил быстренько в Управление. Срочно прибыл контролер и застукал тепленькую парочку. Короче, за распитие спиртных напитков в рабочее время на сторожевом посту приказом по управлению Балдерис отстранен от занимаемой должности. Шарлотта отделалась строгим выговором. С сегодняшнего дня у нас новый бригадир - симпатичная латгалочка.
     - Вы уже и это знаете? - удивился я.
     - Представьте себе - знаю!
     - А мне жаль парня!
     Мне, действительно, было искренне жаль Балдериса. Думающий человек. Гуманный, отзывчивый. Несколько раз подменял отпрашивавшихся у него по каким-то семейным обстоятельствам вахтеров на дежурстве. И вообще он добросовестно исполнял свои обязанности. Были, конечно, у Детектива кое-какие странности. Он все время глотал таблетки, запивая водой. Даже ночью носил черные очки. Но это были безобидные отклонения от нормы, никому не причинявшие вреда. И тем не менее, я никак не мог понять, как это рассудительный в общем-то человек мог позволить себе выпивку на производстве да к тому же со своим подчиненным. Воистину, чужая душа - потемки!
     - У нашего нового бригадира есть домашний телефон, - сочла необходимым прихвастнуть своей осведомленностью Француженка.
     - Это замечательно! - обрадовался я. И при этом подумал без всякого злорадства, прощая и ей, а заодно и себе, эту человеческую слабость, о которой блистательный Лопе де Вега сказал: "...злословье греет нас зимой и охлаждает жарким летом".
     Француженка оказалась права - новый бригадир Эглитэ Звирбуле была действительно на редкость симпатичным человеком с весьма интересной биографией. Она уроженка Латгалии. Ее отец собственными руками построил дом. Ему пришлось много и тяжело потрудиться прежде, чем он навел порядок на своем участке. Он корчевал кустарники, расчищал место под посев пшеницы. Рыл канавы, чтобы отвести болотную воду. Со временем родители Эглиты обзавелись хозяйством и ни в чем не нуждались. Между тем, многие латгaльцы очень бедствовали и были вынуждены батрачить у зажиточных хозяев - латышей. В Ульмановские времена латгальцев держали за людей второго сорта. Высмеивали их язык, считая его несуразным.
     - В сороковом году пришла Красная Армия, - рассказывала Эглитэ. - Власть переменилась. В то время многих ни в чем неповинных людей в скотских вагонах вывезли в Сибирь. Местные заправилы составляли списки, кого надо репрессировать. Но нашлось несколько председателей волостей, которые не дали никого в обиду, защитили от властей и там ни один человек не пострадал.
     - Потом была война, - продолжала Эглитэ. - Отец мой ушел вместе с отступавшими частями Красной Армии. И мы несколько лет ничего не знали о нем. Пришли немцы. Мама никак не могла устроиться на работу. Потом ей повезло. Ее наняли уборщицей в немецкую комендатуру. Немцы попались хорошие. К маме обращались уважительно: "Мутэр, мутэр!". Иногда немцы угощали маму то несколькими банками консервов, то галетами. Немцы знали, что у мамы трое детей. Даже разрешили раз в неделю купаться всей семьей в ванной.
     Однажды немецкий офицер дал маме постирать свое галифе. При глажке мама нечаянно утюгом прожгла их в одном месте. Она была вне себя от отчаянья, опасаясь жестокого наказания. Но офицер нисколько не прогневался, успокоил маму. Узнав, что у нас закончились запасы топлива, этот офицер разрешил нам брать дрова из штабеля, сложенного во дворе комендатуры. А один раз даже помог маме донести до дому мешок с дровами. Он пояснил, что у него дома тоже есть дети.
     Когда закончилась война, отец пришел домой. В Латгалии в то время, как и во всей Латвии, было тревожно. Партизаны, назвавшиеся лесными братьями, расстреливали председателей сельсоветов и председателей колхозов, комсомольцев, активистов. Мне тогда было десять лет. Мама послала меня за чем-то в соседнее село. Я углубилась в рощу. И вдруг на березе увидела повешенного паренька. На груди у него была фанерная дощечка на веревочке. Я очень испугалась, побежала домой. Когда рассказала об увиденном, отец схватил ружье и вместе с моим старшим братом побежал к той страшной березе. Брат потом рассказывал, что на фанерке было написано: "Так будет со всеми комсомольцами".
Мама все время тревожилась за судьбу семьи. Беда все-таки стряслась.
     Лесные братья ночью облили родительский дом керосином и подожгли. Спасая нас, детей, мама и папа сильно обгорели. Их отвезли в больницу. Но спасти их не удалось. Они скончались. Меня, сестренку и брата приютили у себя бабушка и тетя. Поджигателей выловили и осудили на двадцать лет лагерей. Один из осужденных вернулся после отбывания наказания в наши места. Я специально приехала из Риги, чтобы взглянуть на него. Увидела старика, изможденного и немощного. Странное чувство испытала я при виде того, кто погубил моих родителей. Я не жаждала мести. Я простила его. Обстоятельства иногда заставляют людей терять разум и они, охваченные злобой, набрасываются на первых попавшихся им под руку.
     После рассказанного Эглитой я как-то по-особенному стал к ней относиться. Как мало в наше время таких вот человечных людей, умеющих прощать даже тех, кто причинил им зло! Наверное, их можно причислить к праведникам.

ВОСКРЕСНОЕ ОДИНОЧЕСТВО

     Мне нравится дежурить в воскресенье. Фабрика в этот день отдыхает. Не хлопают двери, не топают люди, не звякает турникет, не рычат грузовики. Тишина. И одиночество. Чтобы обеспечить его, я обычно отпускаю до ночи дежурящих со мной ведомственных вахтеров. Так что, никто не мешает собраться с мыслями, без помех поработать над рукописями.
Зима в этом году выдалась мягкая, без особых морозов. Как почти все зимы последних лет. Ученые объясняют это парниковым эффектом. Природа больна по вине людей. Неприятно переменился климат - лето стало холодным, а зима – теплой.
     День сегодня земечательный. Невидимый меч распорол серый брезент неба. В образовавшуюся полынью прорвалось солнце. Оно залило снопами света заасфальтированный фабричный двор. На голых черных ветках дуба, растущего у кромки асфальта, висят, дрожа и сверкая всеми цветами радуги, крупные дождевые капли.
Выхожу во двор. Еще не закончился февраль, а на ветвях сирени уже набухают почки, напоминающие сосцы тощей волчицы. Цветочная клумба ощетинилась зелеными кинжaльчиками подснежников.
     Надышавшись холодным воздухом и полуослепший от яркого солнца, возвращаюсь в сторожку. Усаживаюсь в кресло напротив окна и наблюдаю за повадками только что прилетевшего ворона. Он взгромоздился на дубовую ветку. В когтях у него зажат каштан. Своим стальным клювом он упорно долбит его, пытаясь добраться до мякоти. На асфальт осыпаются крошки. Прилетели голубь и голубка. Голубь склевывал крошки, а голубка не ко времени испрашивала у него любви. Обычно этого добиваются у своих подруг голуби. Самцы постоянно пристают к голубкам, а те обычно, не разделяя их любовного азарта, деловито выискивают корм на земле. Теперь все выглядело иначе. Голубка упрямо добивалась поставленной цели, стараясь отвлечь супруга от низменного занятия. Она то и дело загораживала ему дорогу, пытаясь всунуть свой клюв в его клюв. В конце концов голубю, видимо, надоело это заигрывание. Чтобы положить конец ему, он флегматично вскарабкался на спину голубки и неохотно исполнил опостылевшие супружеские обязанности.
     Когда сцена опустела, я разложил на столе рукопись, чтобы поработать над ней.

НАРКОТИК ЗАМЕДЛЕННОГО ДЕЙСТВИЯ

     Как сильно вино! Оно приводит в омрачение ум всех людей, пьющих его; оно ум царя и сироты, раба и свободного, бедняка и богатого, одним умом делает и всякий ум превращает в веселые и радость... И когда опьянеют, не помнят приязни к друзьям и братьям и скоро обнажают мечи, а когда истрезвятся от вина, не помнят что делали.
                Библия. Вторая книга Ездры.

     Безобразие и, главное, бессмысленность нашей жизни происходят преимущественно от постоянного состояния опьянения, в которое приводит себя большинство людей.
                Лев Толстой

     Нет состояния блаженней опьянения.
                Омар Хайям

     Все эпидемии вместе взятые меньше губят человечество, чем пьянство.
                Ж. Рошар

     Пьян да умен - два угодья в нем.
                Русская пословица

     Человечество могло бы достигнуть невероятных успехов, если бы оно было более трезвым.
                Вольфганг Гете

     Металл проверяют на огне, человека - на вине.
                Японская пословица

     Трезвость - это еще не добродетель, а отсутствие порока.
                Валентин Пикуль

     Среди фабричных по пьяному делу заметно выделяются грузчики. За ними вплотную следуют столяры и механики. А потом уже остальные. Пить средь бела дня на рабочем месте стало привычным явлением. Особенно это заметно во время выдачи зарплаты.
Подсобный рабочий Чмутов проносит на фабрику тайком водку и продает ее по более высокой цене. У него хватает наглости присматриваться к тем, кому продал водку, и выпрашивать у них стопочку.
     В дни получки начальники цехов надоедают вахтерам проходной звонками по телефону с просьбой составлять акты на тех рабочих, которые слишком пьяны. Сами они, видите ли, хотят выглядеть добренькими и не желают портить отношения с подчиненными.
     O крепко выпивающих грузчиках Толике и "Черчилле с авоськой" я уже рассказывал. Теперь подошло время рассказать о водителе бортовой машины Юрисе Карклиньше. Вьющиеся каштановые волосы, мушкетерские усики - ни дать, ни взять д’Артаньян! Подобно д’Артаньяну, Юрис волочится за женщинами, хотя ему, как д’Артаньяну, не приходится сражаться за них со шпагой в руке. Впервые увидев меня на посту Карклиньш жизнерадостно воскликнул:
     - А ты мне нравишься, дед!
     - Когда меня обзывают дедом, я оглядываюсь по сторонам - кого это имеют ввиду? Я не дед, а мужчина, понял?
     - Понял, дед, ты очень похож на моего бывшего тестя.
     - Почему бывшего?
     - Я развелся с женой... А с тестем мы ладили, часто выпивали. Свойский мужик! Между прочим, он врач. Ты тоже похож на врача.
     - Ты не первый, кто это подметил, - зачем-то разоткровенничался я. Может быть, потому, что парень нравился мне. - Однажды на улице ко мне подошел незнакомый мужчина и стал благодарить за то, что якобы я, проведя удачную операцию, спас его дочь.
     - А вы состоите в Народном фронте? - вдруг спросил Юрис. - Нет? А я состою. Хотите принесу вас программу фронта? Может, надумаете вступить.
     Юрис стал часто наведываться ко мне на проходную. Он рассказал, что дружит с девушкой по имени Лаймдота. Она ему не очень нравится, но пока не отыщется более подходящая, будет встречаться с ней. Недавно Лаймдота гостила у своих родственников в Лондоне. Туда уезжала с одним чемоданом, а оттуда привезла четыре - с модными тряпками. Юрис отпрашивался на работе и слетал в Питер, чтобы встретить Лаймдоту. От Лондона Лаймдота в восторге. Шикарные магазины. Она побывала в музее восковых фигур. Там рядом Гитлер, Сталин, Черчилль, Брежнев, Горбачев. Из двух привезенных магнитофонов, Лаймдота один подарила Юрису.
     - И ты взял? - удивился я.
     - А почему не взять, если дарят? - в свою очередь удивился Юрис.
     - Как можно принимать подарки от человека, который тебе не нравится и с которым ты собираешься порвать отношения?
     - Ёхайды! Одно другому не мешает! - лихо встряхнув д’артаньяновскими кудрями, нисколько не смущаясь, ответил Юрис. - Я с ней временно хожу. Она мне начинает действовать на нервы.
     Почему-то я не верил тем, кто называл Юриса пьяницей. Но однажды произошел случай, после которого он низко пал в моих глазах. Поздно вечером д’Артаньян заехал во двор, машина остановилась неподалеку от проходной. Вдруг из кабины, словно неоперившийся птенец из гнезда, выпал на асфальт Юрис. Мы с Челокаевым выскочили из проходной, оттащили Карклиньша в сторону и усадили на бревно. Он тут же повалился на него. Челокаев стал хлестать его по щекам, натирать ладонями уши. Когда не удалось привести Карклиньша в чувство, Челокаев принес кружку воды и плеснул ему в лицо. Карклиньш замычал, очнулся и капризно спросил:
     - Почему вы так грубо со мной обращаетесь?
     - Ах ты, салажонок! - добродушно произнес Челокаев. - Хочешь, чтобы мы сдали тебя ментам?
     Угроза подействовала на Карклиньша отрезвляюще. Он пришел в себя настолько, что даже исхитрился поставить грузовик в гараж.
     В следующее мое дежурство, увидев меня, Карклиньш униженно извинялся:
     - Пойми, отец, получилось не совсем хорошо. Извини, пожалуйста!
     - Ваши извинения, Юрис, не стоят ломанного гроша! Непохоже, что вы желаете возрождения Латвии, - втолковывал я Юрису, понимав, однако, всю бесполезность каких бы то ни было нравоучений. - Какая от вас будет польза республике? Какое потомство вы подарите свободной Латвии? У пьяниц рождаются дебилы, уроды и калеки.
     - У меня уже есть дочь, нормальная девочка, - неуклюже оправдывался Юрис.
     - А если у вас еще будут дети?
     - Ёхайды! Я больше не буду пьянствовать, клянусь!
     Кажется, он сам верил в это. Но его хватило только на одну неделю. Юрис опять напился, поскандалил с кладовщицей, обозвал ее крысой. Затем в пьяном виде нагрубил директору. Карклиньша уволили с работы. Получив в бухгалтерии расчет, Карклиньш пришел попрощаться.
     - Уволили, суки! - подвел он итог. - Но я им еще покажу!
     Это было сказано для куража.
     - Вы же сами виноваты, - спокойно отмети я.
     - Все пьют, не выгонять же за это с работы, ёхайды!
     - Что дальше?
     - Отец, пусть у вас об этом голова не болит! Народный фронт найдет для меня какое-нибудь местечко.
     Больше Карклиньш в проходной не появлялся. Мне было искренне жаль этого молодого человека.
     И вообще, я искренне радуюсь, когда узнаю о том, что кому-то, пусть даже незнакомому человеку, удалось выбраться из алкогольной трясины. На этот раз таким человеком оказался московской дальнобойщик, прибывший на нашу фабрику за товаром.
     - Как поживает первопрестольная? - спросил я у него.
     - Кипит и бурлит! - весело ответил водитель.
     Через проходную, пошатываясь, проследовали хмельные Толик и "Черчилль с авоськой".
     - И я когда-то был таким чудаком! - проводив их глазами, сочувственно произнес шофер.    
     Помолчав, он продолжил:
     - А пристрастился я к пьяному делу во время службы в авиации. На Дальнем Севере то было. Спирта - навалом. Лакали его все - и летчики, и технари. Особенно технари. Летчик шибко не разгуляется. Застукают офицера по пьяной лавочке - в рядовые сразу же турнут, пенсии лишат. Но если находишься не на территории аэродрома - пей сколько твоей душе угодно. По вечерам в военном городке тишина. Все пьют за опущенными шторами. Да разве только летчики пьют? Вся армия пьет. Когда я на "гражданку" вышел, не сразу образумился. Питейный стаж изрядный намотал - двадцать лет. Стал я себя чувствовать паршиво. То сердце забарахлит, то печень колоть начинает. И задумал я всерьез покончить с пьянством. Друг посоветовал применить такой метод: надо, сказал он, прокрутить свою жизнь с того самого момента, как себя помнишь. И сделать после этого "кино" необходимые выводы. Вернулся я как-то домой, залег на диван и стал вспоминать, как отец подарил мне казацкую фуражку с красным околышем. Как по первой крупной пьянке сломал себе ребро. Как, не вынеся моих непрерывных попоек, ушла от меня жена. Как после дикой пьянки в беспамятстве пять часов провалялся на снегу и схватил воспаление легких. Три ночи вот так вспоминал. И тошно мне стало. Что ж это я собственными руками гублю свою жизнь, подумал я. Оборотился в тот угол комнаты, где положено быть иконе, встал на колени и сказал: “Господи, клянусь больше не брать в рот проклятое зелье!”
      Ох и корежило меня, доложу я вам! Буквально на стенку лез. Три дня вот так мучился, а на четвертый оделся и будто меня черт в спину толкал - побежал в винноводочный магазин. Но перед самым входом в него остановился, заскрипел зубами, порвал на клочки зажатый в кулаке червонец и круто завернул домой. Худо мне было, ох как худо! Соседи два раза "Скорую" вызывали. Когда кризис прошел, я вырвался на волю. Будто второй раз на свет народился! Стал другим человеком. Не водка меня, а я ее пересилил. Был ее рабом, стал властелином. Вот уже пять лет как в рот ее не беру. А ведь до этого, наверное, цистерну водки выдул. Теперь как завижу очередь в винноводочный магазин, жаль мне тех мужиков становится. И я когда-то таким же как они был. Деньги так трудно достаются - а они последние рубли спускают.
    
     Несколько лет тому назад фабрика завела собственного сапожника. Для него оборудовали будку на улице. Он был обязан чинить обувь в первую очередь фабричным, но ему разрешается обслуживать и других клиентов. Иногда сапожник наведывается на проходную, чтобы потрепаться.
     Он так и сыпал анекдотами. Вот лишь два из его коллекции:
     «Возращаясь домой, пьяный мужик в потемках больно расшибся о дерево во дворе. С досады он тут же решил спилить его. Зайдя к себе в квартиру, он заорал: где пила? С перепугу жена, решив, что муж догадался о ее шашнях, виновато ляпнула: “У соседа”. “Зачем дала?” - разозлился мужик. “Откуда мне было знать, что он такой болтун”, - оправдывалась вконец обескураженная жена.»
     «Дежурный по полку докладывает:
     - Товарищ полковник, в части происшествий не случилось. За исключением - сдохла собачка Жучка.
     - А почему она сдохла?
     - Объелась конины. Тащивший бочку с водой конь издох.
     - При чем тут бочка?
     - Загорелся клуб, пожар тушили.
     - Ну и что?
     - Два солдата получили тяжелые ожоги.
     - Что ж ты мне сразу не сказал?
     - Я доложил замполиту, так он свалился от инфаркта.»
     Сапожник-балагур довольно сносно исполнял свои обязанности. Однако временами он запивал. Потом его водворяли на место. Так повторялось трижды. Но если до этого его находили дома, то в этот раз он исчез. Бесследно. Даже с помощью милиции его не удалось отыскать. Когда открыли будку, то обнаружили гору непочиненной женской обуви, у которой были отодраны подметки. Будку опечатали, а обезображенную обувь свалили в угол проходной. Улаживать дела с потерпевшими клиентами администрация фабрики поручила Рухлядской. Это хлопотное и малоприятное занятие Рухлядская исполняла со свойственной ей шумной показухой. Спровоцированные ее грубостью и бесцеремонностью клиенты кричали, плакали, угрожали жаловаться.
     В Кустанае я знавал мастера, который был полной противоположностью незадачливому фабричному сапожнику. Он был иранцем и звали его Махмутом Хомейни. Махмут был трезвенником и строго соблюдал законы ислама. А еще он был мастером высокого класса. Располагая примитивным сапожницким инструментом и убогим ассортиментом кожевенных товаров, Махмут буквально творил чудеса. Из-под его умелых рук порядком изношенная обувь выходила будто новая. Махмут в Кустанае слыл знаменитостью. Оказаться в числе его постоянных клиентов было, пожалуй, не менее сложно, чем записаться на прием к модному врачу. Летом возле своей голубой будки Махмут высадил цветы и бережно ухаживал за ними. Внутри будка была тоже покрашена голубой краской. Несмотря на крайне ограниченную площадь, порядок в будке был отменный. Каждая вещь имела свое постоянное место. На полочках размещались молотки, металлические и деревянные гвозди в консервных банках, мотки дратвы, куски смолы, мел. В левом углу была сложена принятая в починку обувь. В правом - отремонтированная.
И летом, и зимой Махмут Хомейни приступал к работе в шесть часов  утра. Восседал он на низеньком деревянном стульчаке с сидением из широких перекрещенных брезентовых полос.
     Задняя стенка будки была своеобразным иконостасом. На Большом куске коричневого картона были аккуратно наклеены цветные и черно-белые фотографии из журналов и газет с изображением Сталина в различных видах: Сталин в парадном мундире Генералиссимуса, Сталин в белом кителе с золотыми погонами, Сталин в длинной шинели, сапогах и Ворошилов на Кремлевской стене, Сталин за чайным столом у Горького на даче, Сталин с Черчиллем и Рузвельтом на Ялтинской конференции, Сталин с дочерью Светланой, Сталин с сыном Василием, Сталин с девочкой на трибуне Мавзолея, Сталин курит трубку в Кремлевском кабинете.
     Пышный сталинский иконостас в скромной будке сапожника - никакая не случайность. Махмут боготворил Сталина. Он считал его гениальным вождем, выдающимся полководцем всех времен и народов. Как ни странно, Махмут поклонялся Сталину несмотря на то, что его отец и брат стали жертвами сталинских репрессий. Будучи выходцем из Ирана, отец Махмута не пожелал отречься от иранского подданства. Его законопатили в Магаданский лагерь. Там он и погиб, не вынеся каторжных работ и лютых морозов. Брата Махмута тоже сгноили в лагере. Сам Махмут и его престарелая мать уцелели чудом. Казалось бы, Махмут по логике вещей должен был ненавидеть Сталина. Но вышло иначе. Видимо, определенную роль сыграла национальность Сталина. Возможно, Махмут втайне гордился тем, что правителем огромной империи является представитель небольшого народа.
Для каждого постоянного клиента Махмут находил доброе слово. Он справлялся о его самочувствии, здоровье жены и деток. Меня Махмут распрашивал о новинках литературы, международном положении. Всякий раз, когда я приходил, Махмут жаловался на произвол администрации артели.
     - Ты только взгляни, дарагой, на этот зачуханный график! - возмущался Махмут. - Каждый новый месяц они прибавляют план. Будто я двужильный ишак. Будто на мелком ремонте можно починить много обуви. Я гну спину по двенадцать часов в сутки. Детей почти не вижу. А у меня их четверо. И жена не работает. Все они кушать просят. А меня моя администрация душит за горло. Советская власть всегда эксплуатировала честных работяг. Вот послушай анекдот времен НЭПа:  К сапожнику приходит фининспектор и выписывает квитанцию с огромной суммой подоходного налога. Сапожник аккуратно рассчитался. Фининспектор накрутил еще больший налог. Сапожник выплатил и его. Но когда фининспектор очередной раз начислил совершенно фантастический налог, терпение сапожника лопнуло и он сказал фининспектору: «Забирай печатный станок, на котором я печатал эти деньги. Я не поспеваю за твоими бешенными налогами.»

     Но я немного отвлекся.
     К пьяницам в обществе относятся в основном благосклонно. Ту же снисходительную благосклонность к ним проявляет и художественная литература. В рассказах, повестях и романах осуждаются не пьяницы, а трезвенники. Пьяницы, как правило, люди талантливые, тонко чувствующие, добрые. Трезвенники же сплошь зануды, скупердяи, ужасно занятые своим драгоценным здоровьем. Характерна в этом отношении замечательная пьеса Льва Толстого "Живой труп". Главный герой ее наделен прекрасными человеческими качествами. А вот жена и ее друг вызывают антипатию. Они трезвы, скучны, заурядны. Подобных примеров можно привести множество.
В молодости я не испытывал особой тяги к спиртному. Может быть, отчасти потому, что водка была отвратительного качества, а вино - и того хуже. В длительных застольях я не мог тягаться ни с однополчанами, ни с приятелями, ни с коллегами по работе. Из-за этого я постоянно испытывал некую ущербность. Мои слабые питейные способности наверняка повредили моему литературному творчеству. Наверное, я не досчитался многих сюжетов, так как только за бутылкой вина собеседники предельно искренне открывают свою душу.   
     Поток критики и морального осуждения в основном направлен на наркоманов. Между тем, алкоголь, в сущности, тот же наркотик, только более земедленного действия. А результат воздействия тот же - полное разложение личности.
     Алкоголикам сочувствуют, их жалеют. Но куда больше сочувствовать следовало бы тем, кто от них страдает. Надо бы жалеть тех, кому приходится жить рядом с ними.
     В память навсегда врезалась сценка, увиденная мною много лет тому назад. Представьте себе полупустой салон городского автобуса. На заднем сиденьи пьяненький мужичок терзает разлохмаченного хомячка. Дурашливо ухмыляясь, мужичок время от времени узловатыми пальцами сдавливает бока беззащитного зверька. Тот жалобно попискивает и с отчаяния своими мелкими зубками покусывает ладони своего мучителя. Пальцы мужичка обагрены кровью и непонятно его это кровь или полузадушенного звереныша.
     Всякий раз, когда мне рассказывают об издевательствах пьяных родителей над своими истощенными от голода малолетними детьми, перед моим мысленным взором возникает истязаемый полуживой хомячок с мученическими затравленными глазами.
     Пьянство погубило многих выдающихся людей. Среди них - Мусоргский, Саврасов, Есенин, Ерофеев, Высоцкий, Довлатов. Они прекрасно сознавали мощь своего таланта. Однако, на мой взгляд, им нехватало необходимого чувства ответственности перед своим божественным даром. Впрочем, не мне их судить.
     Моим предшественником по секретарской части в областной кустанайской газете был Африкан Кипарисов. Вот его портрет. Смоляные курчавые волосы. Черные с золотистыми искрами глаза. Жемчужно-белые зубы. Постоянная благодушная улыбка на губах. Африкан пользовался большим успехом у женщин. Его макетами можно было залюбоваться, настолько они были красивы. У Африкана было бойкое перо. Особенно ему удавались фельетоны о пьяницах. И неудивительно: он был большим знатоком по этой части. Сочинял он и душещипательные очерки на моральные темы.
Организм Африкана яростно сопротивлялся алкоголю. Бывало, Африкан опрокинет стопку водки в рот, а она извергается обратно. Африках повторяет попытку - тот же результат. И только с четвертого захода Африкан добивался своего. Наверное, организм переставал противиться, говоря: «Не хочешь прислушаться к моим сигналам, ну и черт с тобой!» После чего Африкан напивался до беспамятства.
     Однажды Африкан спознался с какой-то цыганкой, крепко напился. Когда утром он проснулся, оказалось, что цыганка исчезла, прихватив с собой одежду Африкана. Так он просидел несколько часов под мостом в одних только плавках, скрючившись и дрожа от холода: даже летом раннее утро бывает холодным. На счастье Африкана его заметил возвращавшийся от любовницы редактор газеты Колготкин. Он усадил Африкана в «газик», которым сам и управлял, и отвез его домой. Скандальных историй, подобных этой, с Африканом случилось несколько. Из обкома последовало руководящее указание - и Африкана уволили с работы. Он устроился в заводской многотиражке в соседней области. Через два года пришло сообщение о том, что Африкан скончался от разрыва сердца. А ведь он обладал могучим здоровьем. И было ему отроду всего сорок пять лет.

НЕОБЫЧАЙНОЕ ПРОИСШЕСТВИЕ

     Была пятница. День, как день. Шли через проходную люди. Въезжали и выезжали грузовики.
     В конце рабочего дня в сторожку забежала запыхавшаяся Рухлядская. Она была возбуждена. Изобразив на своем лице подобие улыбки, она выдохнула:
     - Сегодня я добренькая, отпускаю вас домой!
     - А как же пост?
     - Пусть вас это не волнует. Сперва присмотрит за ним Тауриня, а потом подежурю я сама.
     - Ну, если вы берете ответственность на себя, я не против.
     Когда наши с Тауриней дежурства вновь совпали, она под большим секретом рассказала, как разворачивались события после моего ухода.
     - Дзидра недаром отправила вас домой! - жарко шептала Тауриня. - Она вас побаивается. А меня нет. Потому что я во многом завишу от нее.
     Набрав побольше воздуха в легкие, Тауриня продолжала:
     - Через пятнадцать минут, как вы ушли, со двора подкатила грузовая машина. За рулем был, кажется, Чмутов. Из кабины вылезла Дзидра, сама открыла ворота, снова села в машину и укатила. Минут через десять прибежал замдиректора и спрашивает:
     - А где Рухлядская?
     - Только что уехала.
     - С кем?
     - С Чмутовым.
     - А где другой контролер, что на воротах?
     - Рухлядская отпустила его домой.
     - Почему вы не задержали Рухлядскую?
     - Как я могу ее задержать, она бригадир!
     - Безобразие! Где ее пальто?
     - Вот тут, на гвоздике.
     Замдиректора зачем-то пошевелил пальто рукой.
     - Мы это так не оставим! - закричал замдиректора и ушел.
     - Конторские рассказывали мне, - продолжала Тауриня, - что директор кричал на Дзидру, мол, в суд подаст за самоуправство. А потом успокоился. Дзидра, наверное, вывезла с территории шерсть или материал. В общем, какой-то шахер-махер. Ручаться не могу, но денежки они между собой поделят. И концы в воду. Не первый раз. И не последний. А Дзидру не уволят.
     Эрика оказалась права. Рухлядская осталась на своем месте.

МРАЧНЫЙ ЛЕРМОНТОВ УГРОЖАЕТ

     Ее все зовут Роней. На пропуске, выданном много лет назад, с фотографии на вас смотрит миловидная молодая женщина. Но как уродует человека старость! В настоящее время Роня - морщинистая старушка со слезящимися тусклыми глазами, старушка, лицо и руки которой будто заляпаны коричневыми пятнами. Сидеть бы ей дома на пенсии. Но она продолжает работать, потому что надо содержать не только себя, но и сына-пьяницу. Он пропивает и свою, и мамину зарплату.
     Роня уходила вместе со второй сменой. Она отважно протянула свою сумку для досмотра. В ней мотки шерсти были небрежно прикрыты двумя пачками печенья "Селга".
     - Зачем вы так? - укоризненно произнес я.
     - Простите, больше не буду! - умоляюще глядя мне в глаза, пролепетала Роня.
     На ее счастье поблизости никого не оказалось. Я спрятал нитки в стол. Попрошу Гошу, чтобы он незаметно отнес их в цех.
     К нам пожаловал майор ОВД. Он сообщил мне, что идет к директору фабрики.
     Через несколько минут появился Мрачный Лермонтов. По своему обыкновению, он намеревался проскочить мимо меня. Но я остановил его на скаку. Через плечо Мрачного Лермонтова была перекинута спортивная сумка "Адидас".
     - Откройте сумку! - приказал я.
     - Там ничего нет. Только бутылки из-под кефира.
     - Все равно покажите.
     Мрачный Лермонтов чертыхнулся и сбросил сумку на кафельный пол. Я расстегнул "молнию". Сумка доверху была набита шерстяными нитками.
     - А это что? - спросил я.
     - Сам не видишь, что ли?
     - Вижу. Поэтому придется составлять акт.
     - Ты что, того? - искренне удивился Мрачный Лермонтов и выразительно покрутил указательным пальцем у виска.
     - Еще неизвестно, кто из нас "того"!
     Мрачный Лермонтов заскрипел зубами.
     - Что уставился на меня своими буркалами? - возмущался Мрачный Лермонтов. - Этими нитками меня премировали за хорошую работу.
     - А мы сейчас проверим, что это за премия! - сказал я и позвонил начальнику прядильного цеха Балабанову. Объяснил ситуацию. Бaлабанов попросил передать трубку Тумшису. Я выполнил его просьбу. Судя по выражению лица Мрачного Лермонтова, разговор склонялся не в его пользу. Он злобно таращил глаза, всячески оправдывался. Неизвестно сколь долго продолжался бы этот разговор начальника цеха с Тумшисом, если бы от директора фабрики не вернулся майор.
     - Что здесь происходит? - деловито осведомился он.
     - Да вот задержал я тут одного, а он упирается, - пояснил я.
     Мрачный Лермонтов с треском швырнул трубку на рычаги.
     - Ваша фамилия? - строго спросил майор.
     - Ну, Тумшис.
     - Что же вы, гражданин Тумшис, капризничаете?
     Профессиональным жестом майор извлек из бокового кармана куртки Тумшиса две бобины с нитками. Затем вывалил содержимое сумки на стол.
     - Составьте акт! - обратился ко мне майор.
     - Я свои права знаю! - справившись с замешательством, заявил Тумшис. - Так как я еще не покинул вахтерскую, а, следовательно, фабричную территорию - никакого нарушения с моей стороны нет.
     - Нет, так будет! - жестко произнес майор. - Распустились, понимаешь, так можно всю фабрику догола раздеть!
     Я заполнил акт и подал его Тумшису.
     - Распишитесь! - скомандовал майор.
     - И не подумаю! - хмуро произнес Тумшис.
     - Дело хозяйское! - спокойно сказал майор. - Это, к вашему сведению, ничего не меняет.
     Подхватив пустую сумку, Тумшис выскочил из проходной.
     Майор вызвал на проходную Балабанова, передал ему конфискованную у Тумшиса шерсть и заставил расписаться в акте.
     Прощаясь со мной, майор наставительно произнес:
     - Вы с этой публикой построже! Если почувствуют слабинку - на голову сядут!
     Поздно ночью в сторожку ворвался Тумшис. От него разило спиртным. Его ноздри гневно раздувались.
     - Зачем ты поднял шум, вахтер? Твое дело - помалкивать в тряпочку. Или тебе жизнь надоела? Тогда так и скажи!
     - Мы тут что, для мебели? - взорвался я. - Наша обязанность задерживать расхитителей.
     Это прозвучало так наивно, что я пожалел о том, что ввязался в спор.
     - Мы научим тебя, как надо исполнять служебные обязанности!
     - Кто это мы? - поинтересовался я.
     - Скоро узнаешь!
     - По-твоему, я должен пропускать всех с ворованной шерстью. Так, что-ли?
     - Это не твоя шерсть, а государственная.
     - Тогда давайте уберем вахтеров. Тащите, ребята, кому сколько вздумается!
     - Нашел кого жалеть - государство! Ты меня пожалей! Из-за такой сволочи, как ты, меня в этом месяце премии лишат.
     - Раньше надо было думать о последствиях!
     Приблизившись ко мне вплотную, Тумшис прошипел:
     - Ты здесь больше работать не будешь! Понял, сука? Ты еще пожалеешь, что заложил меня!
     - Сейчас же освободите проходную, иначе я позвоню в милицию! - пригрозил я.
     Угроза подействовала. Матерясь, Тумшис ушел. А я еще долго не мог успокоиться. Конечно, за спиной Тумшиса наверняка стоят видные покровители. Поэтому он и ведет себя так нагло. Но я не собираюсь отступать. Меня им не запугать!

ЧТО БЫЛО ПОТОМ

     Нелепо оборвалась жизнь Челокаева. После того, как он десять дней не  появлялся на работе к нему домой приехала бригада вневедомствехной охраны. Не достучавшись в квартиру, они вызвала полицию и понятых. Взломали дверь. Челокаев лежал на полу. Он был мертв. Вскрытие показало, что причиной смерти бел сердечный приступ.
     Мать "несчастного гномика" Алла погибла в автокатастрофе - утром первого дня Нового года она на несколько минут забежала к своей матери, чтобы сообщить ей, что собирается с другом прокатиться на новеньком "Мерседесе". Она торопливо, наспех поцеловала своего малолетнего сына, свою мать и выбежала из квартиры. Весть о гибели Аллы пришла поздно ночью. Стали известны подробности трагедии. Молодой преуспевающий бизнесмен решил похвастать перед Аллой новой покупкой. На шоссе он развил очень высокую скорость. Машину вынесло с проезжей части и она врезалась в дерево на обочине. Алла скончалась на месте, а ее любовник - в реанимации несколькими часами позже.
     Бывший муж Аллы, с которым она была в разводе, тяжело переживал гибель любимой жены. Он устроил богатые похороны. На поминках мать вспомнила, что цыганка нагадала Алле смерть на автотрассе, а Алла пренебрегла этим предсказанием.
     Марис Зелтыньш (“Афганец”) пересел с грузовика на такси.
     Изабель Кляйндорф (“Француженка”) не удержалась на адвокатской работе и то ли открыла нотариальную контору, то ли торгует джинсами на центральном рынке.
     Расхититель "социалистической собственности" (“Мрачный Лермонтов”) - о, ирония судьбы! - заделался контролером и теперь отлавливает трамвайно-троллейбусных "зайцев".
     По дошедшим до меня из Кустаная слухам Махмут Хомейни завел собственную сапожную мастерскую.
     Умерли Эдуард Смилгис (“Бетховен”), бывший секретарь парторганизации при домоуправлении Тарураев.
     Скончался от рака горла фабричный дворник Чмутов (“Гришка Мелехов”).
     В канун Нового 1996 года я заглянул из любопытства на проходную фабрики "Саркана штиэдрэ", где я некогда работал вахтером. Проходная несколько преобразилась. На стенах появились зеркала, которых раньше не было. Металлический турникет покрашен черной краской. В кресле за застекленной перегородкой сидела пожилая женщина. На коленях у нее лежал клубок шерсти и женщина быстро перебирала поблескивающими на свету спицами. Я подозвал женщину к окошку и споросил, как на фабрике идут дела.
     - Кончились все дела! - сказала она. - Фабрику вот уж два месяца как закрыли. Всех поувольняли. Только сторожей оставили. Но скоро и нас, наверное, поразгоняют!
     Мою жену Аннушку постигло горе - умер ее брат, живший на Украине.
     Уходят из жизни близкие люди, друзья, знакомые. Не за горами и наш уход. И никто не знает, что там, за таинственной чертой, ожидает нас. И ожидает ли вообще...

Рига. 1992-1997 г.г.