Судьба свела меня с одним странным человечком. Был он не слишком, чтобы мал, худ, стар, бесцветен. И жизнь весьма энергично блуждала на его немного анемичном лице, похожем на перекрученную простыню в выварочном чане. Жил он в довольно большой квартире, помню, совершенно не проветриваемой со щелястым паркетом. Пахло в комнатах у него казенным департаментским присутствием двухвековой гоголевской давности с неотъемлемым запахом бумаги, исписанной бузинными чернилами в виде копий циркуляров, рескриптов, податных дел и несвежими волосами чиновников. Но все-таки начну по порядку.
Решил я в то незапамятное время срубить немного пятаков на ниве переписи населения. Выдали мне сумку, документ, схему ареала глубокого окучивания и придали первичное ускорение. И погрузился я в житейское море по самую верхнюю чакру сахасрару. Район дали мне, как новичку преотвратнейший. Словно на подбор, хрущевско-брежневские пятиэтажные сундуки без лифтов и люмпенский квартал коматозных коридорных бараков с хламными дворами, чахлыми палисадниками и безумными, кусачими собаками. И воняло в округе преотвратнейше: старой кошатиной, горелым постным маслом, брагой, медью и нутром старушечьих комодов.
Нет, конечно, люди стали жить не в пример лучше. Телевизоры цветные практически у всех, стенки под лаком, посуда для торжественного прокорма саперного взвода, ковры с геометрическими виньетками. Бытуют у люда еще памятные фотокарточки с заовалеными изображениями, подкрашенные анилином с румяными персонажами в изумрудных пиджаках и ультрафиолетовых кофточках. Среди житейской дребедени попадаются еще могильные цветы с жирными стеариновыми лепестками в эмалированных вазочках. Даже картины у них с Шишкинскими репродукциями развешены особым образом, под углом в сорок пять градусов к стене. Для пытливого жизнезнатца калейдоскоп лиц, интерьеров, запахов был бы неоценимым кладезем информации. Кроме хомо сапиенсов попадались и хамо попинсы и дундуко пиплсы и шмурдорюмкинсы и матервуменсы. Не могу не остановиться впопыхах на описании пары персонажей. Они проживали в кособоком двухэтажном домишке, настолько вросшим своим цоколем в землю, что асфальтный тротуар находился почти вровень с нижним урезом окон, словно культурный слой с нешуточным остервенением поглотил в трясину времени зажившиеся строение. В квартире за дверью с торчащей ватой из дерматиновых прорех жарились бычки. Вот оказывается, кто вносил неоценимый вклад в палитру окрестных зловоний. Сразу вспомнилась Катаевская мадам Стороженко.
Так и есть, хозяйка обители напоминала классическую хрычовку для полноты картины, перепоясанную крест-накрест бурым платком. Увидев документ, она без слов провела меня в комнату и усадила за стол с шишковатой скатертью. Когда она заговорила, я обомлел. Нет, конечно, чувствовалось, что старческое шамканье имелось, но речь ее была безупречна. Она толково, с юмором ответила на мои стереотипные вопросы и стала развивать близкую любой пенсионерке коммунальную тему. Речь сводилась к тому, что даже в их параличную избу проведено целых семь благ цивилизации: газ, водопровод, канализация, отдельное спасибо Майклу Фарадею, Джеймсу Клерку Максвеллу, Попову, Беллу за электричество, радио, телефон, телевидение. Затем она вдруг заострила внимание на формуле Ульянова-Ленина о коммунизме, который есть советская власть плюс электрификация. А если от неведомого коммунизма отнять советскую власть, то мы получим чистый электрический ток?
У меня отвисла челюсть. Не дав ни секунды на передых, она заговорила о набатеях, живущих в четвертом веке в долине между Акабой и Мертвым морем. У них из коммунальных услуг, был единственный примитивный водопровод, проведенный в керамических трубах. В довершение к этому, они приносили человеческие жертвы своим Дузаресу и Аль Уццу. Но как бы она хотела поменять семь благ цивилизации в старческом возрасте на дремучий водопровод в девичестве. Я светски поддержал разговор, помянув, что тоже хотел бы провести недельку-другую в Пальмире, в эпоху рассвета легендарного города, приблизительно между вторым и третьим веком нашей эры.
Ушел я от бабули только через два часа, пообещав встретиться как-нибудь в предутренний час на площади Испании в Риме и помочить руки в тяжелой, еще сонной воде фонтана. Я взял вынужденный тайм-аут у самого себя, чтобы домыслить услышанное. С какой легкостью, непринужденностью она рассуждала о краях никогда не виданных, будучи не историком по образованию. К тому же, у нее в келийке практически не было не только книг, но и телевизора!
Второй субъект обретался на верхнем этаже. Если внизу пахло мировой закусью, то из-за его двери разило воинствующей выпивкой, даже, скорей – апокалипсическим бродиловом. На мой стук изнутри раздался сипловатый голос, предупредивший, что хозяин квартиры давно преодолел замковый атавизм. Дверных и дефекальных запоров уже несколько лет не имеет. Войдя, я обнаружил первым делом чудовищных размеров стол, крытый зеленым сукном, за которым запросто мог сиживать нарком тяжелой промышленности или председатель реввоенсовета. У его подножия стояла истонченная частыми помешиваниями алюминиевая кастрюля, которую с малой долей вероятности из-за циклопического объема можно встретить лишь в крупных заводских столовых. Она до половины была заполнена жижей цвета суглинка пополам с черноземом с масляно высвечивающей ободковой пеной. Именно жижа источала непереносимую вонь. Невидимые глазу дрожжевые бактерии портили воздух продуктами своей жизнедеятельности. Я сразу не разглядел за тумбовым бастионом мужичка с красным капиллярным носом. Перед ним стояла слоноподобная кружка с подсохшей бражной слизью. Сбоку обстоятельно расположился бегемотный шкаф с выпуклыми боками, где запросто можно было поместить гужевую повозку и пару битюгов. Вот только сиротская кроватка с жестким волосатым одеялом как-то выбивалась из этого акромегалийного окружения.
- Чем могу служить? - старорежимно поинтересовался хозяин квартиры.
- Переписчики мы – чуть не шмыгнув носом, произнес я.
- А-а – благосклонно протянул брагодел.
После неминуемых вопросов выяснилось, что он на пенсии, бывший водолаз, сильно пьющий вдовец.
- А что, вот возьму и накурю самогонки, от браги крутит нутро – вдруг заявил легитимный субъект федеральной переписки.
Далее, он стал рассказывать, как его била жена валенком с вложенной гантелей по голове, как поперла из благоустроенной квартиры и воткнула в эту заплесневелую нору, как с бухгалтером на «девятке» на скорости в сто двадцать километров залетела под встречный «Камаз». Большегрузу-то ничего, только от торможения и удара прицеп развернуло и крепко приложило к придорожному дереву, от чего дверцы его открылись, и конфетное и печеньевое нутро буквально завалило искореженную легковушку. Ему засела в башку картина, когда в заскорузлой корочке мозгового желе из раскроенного черепа неразведенной жены он разглядел стеклярус лобового триплекса, пару влипших барбарисок и кубик «РотФронтовской» халвы в шоколаде в парадной станиолевой облатке.
Тогда-то у него поменялось цветоощущение, кровь он увидел ярко голубой, синее майское небо кроваво красным.
- Мож, оголоушишь хлебальничек - просительно поинтересовался брагочерпий, но я жаканом из берданки выскочил из не запирающейся двери, и только минут через десять перевел дух.
Какие смачные персонажи проживают в непосредственной близости от нас, а мы их в упор не видим!
Ладно, ближе к теме.
Набрел я на того странного субъекта, о котором хотел рассказать ранее на исходе третьего переписочного дня. Темнело не так, чтобы рано, солнце уже налилось чайным янтарем, слегка высветленным подмешанным лимоном. Кинематографические мэтры на тосканской и мещерской натуре под такое освещение снимают самые проникновенные эпизоды. А я поднимался на третий этаж последнего подъезда доперестроечного микрорайонного близнеца, мечтая об изнемогающе-долгом душе, духовом карпе под белым вином и сливочным соусом, и компоте, сваренном из микста красной смородины, яблок и персиков обязательно налитого прямо из холодильника в тонкостенный высокий стакан.
Надо же, дверь еще старая, филенчатая, много раз окрашенная, а венцом мироздания торчит ручной звонок с крутилкой, напоминающей большой заводной ключ у старых игрушек. Так вот, открывает мне этот пресноватый человечишко дверь и въедливо-долго начинает изучать предъявленный документ на предмет его подлинности. По всему чувствуется, что имеет он сакральный пиетет к каждой бумажонке. Наконец, будто насладившись увиденным, он с неохотой протягивает его обратно. Потом, сидя за кухонным столом, он буквально впивается взглядом в типовой бланк и читает, шевеля губами каждую строчку. Неизъяснимое блаженство разливается на его лице. Когда бланк был заполнен, он вдруг попросил снять с него копию, трепетно взял его в руки и на минутку исчез в гостиной комнате. Раздалось гудение ксерокса, затем он вынес его и подал мне.
- Зачем Вам копия?
Вместо этого он, решившись, провел меня в ту самую комнату. Все пристенное пространство было заполнено стеллажами от пола до потолка. На них были размещены одинаковые папки с наклейками по годам.
- Вот-с, мое богатство – не без гордости произнес хозяин архива.
- И что же это такое – иронично протянул я.
- Зря Вы ерничаете – одернул меня старикашка. С этими словами он наугад снял одну папку и открыл ее. В ней аккуратнейшим образом были подшиты товарные чеки, билеты, квитанции и прочая бумажная дребедень.
Я озадаченно уставился в этот хламник.
- А в остальных папках то же самое?
- Какая удивительная прозорливость – ворчливо ответил буквоед, нет, скорее цифроед. Мало того, в смежной комнате тоже имелись стеллажи, стоял стол, стул с гобеленовым седалищем и просиженный диван. И все.
- Присаживайтесь – милостиво предложил хозяин странной коллекции. Он взял в руки самую захватанную папку и начал.
- Это мои первые шаги, здесь срезанный волосяной вихор, лоскут клеенки с номером, копия свидетельства о рождении, чек о покупке укропной водички от запоров, наклейка от детской кроватки, произведенной в мебельной артели им. Молотова, ценники от пинеток, чепчиков и многое-многое другое. Все приходилось собирать, буквально по крупицам. В других папках детский сад, школьные годы. Вот квиток об оплате старых двадцати рублях за музыкальную школу. Помню, что у меня их чуть не отобрали хулиганы, но я от них убежал и скрылся в сберкассе, потом трепетно оплатил кассиру, а после этого торжествующий вышел к поджидающей меня шпане, показывая вместо денег корешок квитанции.
- Так, летний городской пионерский лагерь в седьмой школе, квитанция об оплате путевки, билет на детский дневной сеанс в кино, куда сбежал отчаянно труся вместо полуденного сна. Помню, фильм назывался «Тайна острова Бэкап», помню вкус кремовой трубочки и полстакана ситро, на полный не хватило денег. Теперь загородный лагерь. Чек на покупку туши для маркирования рубашек трусов, испанки, все равно потом, почти все украли.
- Вот и осень, чек на покупку кирзовых сапог, гербарий под ногами из тополиных листьев, первый снежок, низко стелется едкий дым от сжигаемой картофельной ботвы.
- А вот, уже и зима, чек на покупку лыжных креплений, открытка с новогодними поздравлениями от тети Сины из Уфалея. Почтовый денежный перевод, чек на покупку детекторного приемника и трех диафильмов о Садко, Синдбаде и о каких-то пионерах-героях.
- В следующей папке лето на курорте с родителями, безусловно, проездные документы, билеты на комету до Пицунды из Сочи, ценник сахарной ваты, купончик в дендрарий, корешок билета на концерт Эдиты Станиславовны Пьехи, счет из кафе «Курортное» на салат из помидоров, три харчо, три чохохбили, три компота из сухофруктов. Еще папка, чеки за Болгарские сигареты без фильтра «Шипка», «Джэбэл» и Корейской водки с женьшенем – первый поход с пацанами в лес.
- А вот уже и студенчество, даже затесалась этикетка от кагора, это мы сдавали кровь. Через пять папок натыкаемся на первую зарплату на втором месте работы. Что пили? Так, три «Столичных» по четыре шестьдесят две. А пили вшестером: я, Пал Нестерович, Глеб, Раковский, Саня и угрюмый тип из светокопии. Стоп! Были еще две барышни, вот же чек на вино Ахашени и Ростовское шампанское, конфеты «Буревестник» из институцкого буфета.
- Как же звали этих вертихвосток? М-м, а-а, Лидочка и Алевтина из сметного отдела. А я очень даже ничего приударил за Алей, сводил в киношку, вот билет на «Бей первым Фредди». Потом зашли к ней якобы попить чайку, потом я сбегал в ночную аптеку и купил за десять копеек пять презервативов (она боялась забеременеть).
- Так, по-моему, в этой папке моя женитьба. Она платила в сберкассе за радиоточку и собачью выставку и легкомысленно выбросила квитанции, а я подобрал, будто знал о дальнейшем. Вот чек на покупку водопроводного крана, который я самолично заменил в ванной комнате. Короче, мы после женитьбы через год и двадцать семь дней расстались, вот копия о расторжении брака. Ее, видите ли, раздражала моя патологическая страсть к чекам и прочим платежным документам. А по ним я могу с точностью вспомнить обо всей моей жизни. Например, что я делал 17-го мая 1973 года? Вот сводка погоды, было солнечно, двадцать градусов, завтракал сосисками, булочкой с маком и кофе со сгущенным молоком, приложен чек из кафетерия гастронома №6. Перелистываем страницу, смотрел вечером чемпионат по легкой атлетике, программа передач с подчеркнутой строчкой прилагается. Мне один индуист сказал, что припомнив абсолютно все подробности прожитой жизни перед кончиной, можно стать просвященным и обрести нирвану. И вообще я перестал нуждаться в книгах, радио, телевизоре. Дорогу к приобретенным знаниям и прожитым чувствам открывали мои гроссбухи с чеками и платежками.
- А что в той комнате?
- Подробности дальнейшей моей жизни и информация о соседях, правда многим это не нравилось, где-то даже есть документ о снятии моих побоев и аресте на пятнадцать суток некоего Фомина Николая Григорьевича.
- Меня в последнее время очень беспокоят некоторые чеки, о содержании которых я не помню и даже не знаю. Их всего-то три штуки, но они не дают мне покоя.
Я как-то незаметно проторчал в этом бухгалтерском архиве несколько часов. Старик взял у меня телефон и вымолил честное слово, что я по мере сил помогу ему. Я легкомысленно согласился и наконец, покинул это странное место. Каково же было мое удивление, когда он через неделю позвонил и бодрым голосом отрапортовал, что разгадал тайну двух чеков, а вот третий, к сожалению, не дает ему покоя. Я успокоил его, и заверил, что уникальная память, которой он обладает, не подведет его и на этот раз.
Еще через две недели позвонила какая-то женщина и будничным голосом сообщила, что Самойленко Георгий Кириллович скончался и просил передать дарственную на его квартиру, письмо и какой-то затасканный чек.
Моему изумлению не было предела. Опускаю последующие подробности и могу только сказать, что титанические усилия и феноменальная память одного старикашки с хлюпающим носом помогла разгадать секрет третьего чека. По нему в скобяной лавке Иртеньевского рынка 3-го декабря 1965 года в 11 часов и семь минут на тридцать копеек был отпущен один десяток обойных гвоздей, которыми Георгий Кириллович приколотил к своему стулу новую гобеленовую рогожку. Вот так-то-с-с.
Кстати, интересно, а как же я провел, скажем, день и вечер двадцать девятого января одна тысяча девятьсот восемьдесят пятого года?
Альтернативная концовка
Кстати, интересно, а как же я провел, скажем, день и вечер двадцать девятого января одна тысяча девятьсот тридцать первого года? Понятно, что меня Вячеслава Рублева еще не было на этом свете, но, согласно индуистскому учению я в предыдущей инкарнации жил в другом теле и на другом континенте, а может быть отдыхал с облегченной кармой где-то в юдоли спокойствия и самосозерцания. Да, загадочка от которой кочурнулся Кирилыч напоминает про А И Б, сидевших на трубе, в то время, как моя проблемища – это уравнение всеобщего душевного мироздания. Самый легкий способ ее решения, опять же не отягощая карму – безвылазно торчать под стрелой работающего крана, влезать в мокрой одежде в трансформаторную подстанцию, или как можно чаще садиться в Саутгемтоне на большие трансатлантические корабли, надеясь, что какой-нибудь из них окажется Титаником.