Содержание:
http://www.proza.ru/2010/07/27/1399 ПРОЛОГ
http://www.proza.ru/2010/08/12/1346 Глава 1. О МИРЕ И ЕГО ОПУХЛОСТИ
http://www.proza.ru/2010/08/27/998 Глава 2. ЛЕС И СОЛНЦЕ
http://www.proza.ru/2010/10/04/432 Глава 3. ЖИДКИЙ ЁЖИК
http://www.proza.ru/2010/10/14/938 Глава 4. ТЕНЬ НАД ЗВЕРОФЕРМОЙ
http://www.proza.ru/2010/12/23/1005 Глава 5. О МИРАХ, КОТОРЫЕ РАЗДЕЛЯЮТ ЗАБОРЫ
http://www.proza.ru/2011/12/07/1386 Глава 6. ЭЛЬФИЙСКАЯ ПРИНЦЕССА
http://www.proza.ru/2012/05/10/1030 Глава 7. ПОСИДЕЛКИ ВО СНЕ И НАЯВУ
http://www.proza.ru/2012/05/10/1046 Глава 8. ЗАМКНУТЬ КОЛЬЦО
http://www.proza.ru/2012/05/10/1053 Глава 9. КТО В МЕШКЕ
http://www.proza.ru/2012/05/10/1058 Глава 10. ЗАЙЧОНОК И ХОМЯК
http://www.proza.ru/2012/05/10/1062 ЭПИЛОГ
ЭПИЛОГ.
Ночь дышала. Дышала тонкой, хрупкой тишиной, словно сотканной из мириад тихо звенящих серебряных цепочек. Их ювелирно тонкий звон сливался, поглощал сам себя, рождая всю недосягаемую глубину тишины. Ночь дышала равномерно, потому что никогда никого не ждала.
Уже около часа Мила почти не отходила от окна, то прислонившись головой к теплой деревянной раме, то отворачиваясь в угольную глубину. На участке одиноко горел фонарик, серебрил скудную зелень и не мог проникнуть за грань забора, где неуютно чернел лес. Неуютом тянуло и из окна, и было заметно, какая серость иной раз густела на заботливом лице хозяина… Как оглашал он сомнительный покой своим упругим голосом. А потом они уединялись на втором этаже и согревали друг друга, оберегая от напастей извне. Скоро все повторится.
Где же он так загулял сегодня?
Из форточки тянуло свежестью. Одинокий фонарь дарил немало света привыкшим глазам, и спящая люстра не душила комнату темнотой. А свет фонаря равномерно стелился по белым тюлям, оживляя интерьер тонкой, острой, чисто ночной жизнью.
На участке-то и вовсе было светло. Участок ждал хозяина.
Когда он подкрался на своем четырехколесном коне, небо под фонарем было совсем черным. Мила с трепещущим сердцем тут же бросилась вниз, к лестнице, и уже на пороге они сомкнулись в объятьях. За дверью контрастно светили фары, перемежаясь с сиянием своего одинокого собрата-фонаря. В коридоре было темно, и лица вошедшего было не видно, но это было абсолютно неважно. Ощущение его тела было как всегда верным и безошибочным, и только неподвижная усталость просвечивала сквозь одежду, когда он дольше обычного бездвижно стоял, крепко обняв свою любимую.
— Что-то случилось? — неуверенно спросила она.
Глеб тихо покачал головой. Ничего отвечать он не собирался. Не за этим он сюда приехал. Не за перемыванием, а за упокоением горестей.
Они прошли в дом. Около двери остался охранник, тот самый, который часто сопровождал их на этой даче, иногда встречая уже на полпути. Почему-то с Глебом не было могучего и бесхитростного Сергея, с коим он был в более доверительных отношениях. Это новая деталь, которая отличала начинающуюся ночь от остальных. Видно, придется приложить побольше сил, чтобы заставить хозяина отвлечься неспокойными мыслями от свершившегося поворота судьбы. Может быть, потом, уже довольный и безмятежно спокойный, он сам обо всем поведает?
— Ой, что это? — испуганно прошептала Мила, коснувшись ладонью Глебова лба.
— Не поверишь. Поскользнулся на ровном месте. Прямо перед машиной. Хорошо, вмятину не оставил.
Не убирая руки с его лба, она сама глубоко замолчала и прильнула к нему губами, удерживая стремительно сужающийся спокойный внутренний мир — тот, что на двоих.
Не отпуская друг друга, они поднялись на второй этаж. Охранник тихо вошел за ними и стал у двери — охранять и так вездесущий покой. На втором этаже было чуточку теплее. Вдобавок Мила еще незаметно затворила форточку. Глеб между тем скинул рабочую одежду и немного повеселел. По крайней мере, в движениях стал расторопнее.
— Ты где пропадал? — решилась спросить Мила. — Я соскучилась.
— Я тоже. К маме заезжал. К бывшей жене отца.
— Правда? Ты никогда не рассказывал…
— Просто нечасто видимся. Она очень давно ушла от него — когда его сместили. Отец вообще после развода никак, а я вот… иногда заезжаю. Должен был ненавидеть — все-таки бросила на произвол судьбы — а почему-то ничего. У нее сейчас новая семья.
— Ну как?
— Заехал после ра… после работы к ним на дачу, а там у них никого нет. Пусто. Уехали что ль куда? Только пес какой-то черный меня облаял. Не знаю уж откуда он там. Побродил минут пять и обратно.
— А далеко отсюда?
— Нет. Недалеко.
— А где Сергей? Он же был с тобой.
— Он… Он… Я его отпустил. У него собственные жизненные трудности, не хотелось вставлять палки в колеса. Эх, устал я что-то. Давай, включи что ль телик, а то тишина как в склепе. Или радио. Посмотри там что-нибудь веселое. А я тогда сейчас спущусь, душ приму.
— Хорошо, Зайчонок ты мой.
— Нет, — тихо усмехнулся Глеб, — Я не зайчонок. Я — хомяк.
— Не смеши меня. Ты Зайчонок.
Глеб не торопясь удалился вниз. Мила тихо закрыла дверь. Ей, конечно, было не по душе отдавать припасенную для двоих тишину в лапы радио или телевизора. Но только теперь она распознала всю неестественную, обреченную рассеянность в его виде и голосе. И пусть хоть на полную придется врубить звук, лишь бы окончательно похоронить ту пропасть, что разверзлась невзначай перед его стопами.
«Что с тобой произошло, Зайчонок? Что с тобой сделали? Не лги мне про «поскользнулся», я все вижу! Нет, ничего не спрошу, не посмею нарушить твой покой! Будь как дома, родной, будь как в раю. Отдохни. Ты это заслужил».
Мертвенным светом комнату залил экран телевизора. Сделала потише — не хотелось насиловать тишину. Все равно что-то да слышно. Она еще стояла перед экраном неподвижно, унимая разволновавшееся сердце и собираясь с мыслями, когда поняла, что и в телевизоре не припасла судьба ничего отрадного. Вещали выпуск новостей. Ведущий заговорил скучно и однообразно — для него и конец света просто новость. Прислушиваться, оно и понятно, не хотелось, а все равно какие-то клочки фраз попадали в плодородную землю внимания и расцветали уже совсем иными цветами.
«…Только что пришло срочное сообщение: вооруженное нападение в Подмосковье…».
Опять разборки? И когда только они угомонятся?! Но серьезность этого скупого дикторского голоса подкупала куда сильнее, чем эмоции театрального актера. А дальше, притянувшись глазами к экрану, Мила как никогда резко почувствовала, как раскаленная пустота наполняет ей легкие. Показали карту. А вместе с ней фотографии поселка. Знакомые дома, деревья, заборы, крыльцо…
«Очевидцы слышали хлопки и видели издалека две или три черные машины. Что же произошло на самом деле, никто с уверенностью не говорит. И вот только что к нам пришла информация: на месте найден один погибший: молодой человек двадцати с небольшим лет, высокого роста, крепкого телосложения, со светлыми волосами. К сожалению, более подробные данные, равно как и личность погибшего, пока не поступали. Очевидцы говорят, преступников было шесть или семь человек. Однако показания сторожа о том, что он узнал одного из них, якобы заезжавшего ранее несколько раз, официальные источники пока не подтверждают».
Заговорили что-то про криминальные разборки, но Мила этой муры уже не слышала. Резко и тяжело вздохнув, она зажмурилась так, будто хотела раздавить веками собственные глаза. Можно было подумать, это ей удалось. Ибо за распахнувшимися ресницами на лице девушки было что-то донельзя чуждое по меньшей мере этому телу. Ее дыхание восстановилось и почти замерло, но голова неестественно резко развернулась к закрытой двери — так, что вулканическим фонтаном взвились волосы. Под загробным светом телеэкрана ее лицо, ее локоны, ее фигура в светлом халате, даже странное колечко на пальце с серой бездной посередине камня, были бледны, гармонично размерены и пронизаны чем-то необъяснимо похожим на вселенский ужас — как глухая туманная бескровность кометы.
На стуле чернели брюки и пиджак Глеба. Под светом телевизора на них проявились вздыбленные нитки, какие-то щепки, пятна пыли и чего-то темно-красного. Точно запись, скомканный манускрипт об одном единственном дне чьей-то жизни. А вот другая книга была еще недавно ровна, объемна и красочна. Еще недавно ее и не было как таковой — невозможно писать и читать одновременно. И вот она появилась перед носом, все отдаляясь, точно вон из типографии, все быстрее шурша страницами. А на последней странице некий дачник вымывал раны и ссадины, смывал свою и чужую кровь, очищался и не мог очиститься, предвкушал воссоединение с единственным окошком былого мира… На другой странице он же приезжает к ней в гости. Несколько раз, как и говорил неудачник-сторож. Всего несколько. На третьей — этот наивный молодой человек, Вергилий, признается в любви и сокрушается от безалаберности непоседы-сердца своей возлюбленной. На каждой четвертой — могучий и веселый Святослав. Без него никуда. А совсем уж далеко, почти на форзаце… да Бог с ним, с форзацем. Все равно, как ни стремишься забыть все самое неприятное, как ни ставишь занавесы между жизнями, а пролетает ветер и срывает их все до последнего. И на любую книгу отыщется тот, кто скомкает ее, да порвет на самокрутки.
Глеб окунулся в дверь еще мокрый, но чистый, распаренный и с мало-помалу вошедшей в ножны душой. Застал Милу робко закрывающей ящик тумбы в углу.
— Эх, — вздохнул он, — Хорошо, что есть у меня ты.
Мила осторожно повернулась и подошла к нему. Будь он более зорок на чувства, он бы уже заметил на лице любимой отродясь не бывалую чужеродность. Будь он сам в лучшей форме, от его глаз не скрылась бы уверенная дисгармония. Но осознав себя дома, под крылом уюта и любви, растворив свои остатки в этом последнем сладком чае, он видел лишь то, что понимал сходу и до дна.
Они присели на постель, и Глеб, забыв о телевизоре, взял в руки ее расслабленные пальцы, словно питаясь аурой от них; не замечая даже сомнительного колечка, якобы подаренного родственниками. А потом аккуратно потянул, дабы развязать, махровый пояс на ее халате. Не меняя положения рук, в следующий же миг он был отброшен к стенке. Что-то невыносимо хряпнуло, и рукоять добротного, большого и длинного шила плотно засела поверх уверенного и непобедимого хозяина дачи. Пронзенный как мотылек иглой энтомолога, он даже не моргнул, а теперь и вовсе смотрел стекленеющими глазами. Тишина и шум телевизора слились в нарастающее жужжание, но глаза еще впитывали мир в виде проседающего воронкой полотна, лицезрели свою жизнь в недораскрытом светлом халате со встрепанными волосами, все равно красивую как никогда. Глеб повалился на бок, когда она, не отпуская орудия, рефлексом дернула им обратно. Металл не пожелал покидать теплое пристанище, и в ее неловких ручках осталась деревянная рукоять, уже порядком вымоченная в крови.
Охранник поднял голову. Резкий шорох и хрип превосходно донесся до его бдительных ушей.
— Шеф, что случилось?! — спросил он и уже готовый ко всему бежал по крутой лестнице ввысь. Даже идиллический покой его не расслабил.
Ворвавшись в освещенную телевизором комнату, он окончательно сжал крепкими пальцами послушный пистолет. И были на то причины. Цепкий глаз тут же выловил хозяина на постели — застывшего в безумной хватке за жизнь и за простынь деревенеющими пальцами.
— Шеф! — испуганно воскликнул охранник и тут же перевел взор на стоящую фигуру, на эту самую девушку хозяина, на Милу. — С вами все в порядке?
Нет, похоже не все. Вся ее фигура являла нечеловеческое смятение, руки дрожали, не находили себе места, поправляя халат, испачканный кровью. Но в пальцах одной руки темно-красным пятном зияло что-то наподобие пустой деревянной ручки с дырочкой. Тогда охранник понял все, и, глянув ей в глаза, чуть сам не выронил оружие. Ничего подобного его цепкая и широкая память не ведала ни в кошмарном сне, ни даже в кошмарной реальности. Занесенная туда милая безобидность образа, точно вода над расплавленным графитом, мигом пыхнула, исчезла под самым что ни на есть безликим воплощением ужаса. Ибо это была уже не девушка, не человек, а что-то, чему и не придумали учтивые предки слова, дабы не осквернять великий и могучий.
Осознав это, охранник на собственную досаду не успел даже глазом повести, как существо, легонько толкнув его, молниеносно вырвалось из-под его взора и вылетело из двери.
Разрываясь от ужаса и досады на себя, он выхватил телефон и, придя в себя, набирал номер уже на ходу — на скорости стремительного спуска вниз, вслед за беглянкой. Благо, ноги его пока еще слушались отменно, и далеко уйти она не могла.
На первом этаже светлая тень мутным сновидением юркнула в комнату. Но тут же выпорхнула обратно, вновь доказав охраннику его позорную несобранность. Надо было что-то крикнуть, пригрозить, но рот его словно набили пенопластом. Тем не менее, впереди был прямой и просторный холл, и где прятаться попросту негде.
— Стоять! — послышался надрывный голос охранника. Его пистолет смотрел на нее, нетерпеливо дрожа, словно страстный любовник.
Мила замерла перед самой входной дверью. Ее черты лица мало-помалу распрямились, начали принимать обыденный облик; расслабилась понемногу и вся пружина ее тела, только дыхание не могло остановить панический темп. Потеряв нечеловеческое правило, но так и не выбрав иного пути, ее движения иссякли до тяжелого упругого покоя. Ее глаза смотрели на силуэт с оружием и давали ей прекрасно понять, что отсель не будет ступора в его движениях, он прочно держит ее на прицеле и не допустит лишней воли.
«А может и не надо ее, этой воли? Не гневи судьбу, коль она показывает тебе твое место. Успокойся лучше и приведи себя туда, откуда тебя вырвали собственные испарившиеся эмоции».
Тем не менее, не прошло и десяти секунд, как она снова резко дернулась с места. Прямо перед ее правой рукой, а значит, слева от охранника, была чуточку приоткрыта дверца — этакий ненавязчиво спасительный путь веткой из холла — в ванную комнату. И действительно, ее движение было как никогда стремительным в тот миг, когда она серой молнией шмыгнула за дверь. Одновременно с этим громыхнул выстрел. Не с улицы набирает людей господин Сурковский, не задарма им платит.
Хлопнула дверь, быстрее, чем охранник успел что-либо понять. Скрипнула защелка — пальцы машинально заперли дверцу раньше, чем она отпружинила бы от столь резкого удара. Перед глазами Милы колыхнулся занавес в бедном освещении маленького окошка под потолком. Она отдернула пальцы от защелки, выдохнула… И уже лежа на кафельном полу осознала, как стремительно струится из нее жизнь — прочь, густым красным ручьем. Окошко на вершине стены рисовало на темном лице потолка сектора света, похожие на солнечные лучики. Или на небо между стволами сосен, уходящих ввысь. Оно становилось ярче. Но взгляд с покорным бессилием застыл над полом, на собственной руке, на колечке, но силуэте восьмерки. «Все равно ты был прав», — одинешенькой, последним осенним листком пролетела запоздалая реплика. Холодный ветер крепчал.
15.07.2007