Беглец
Костёр горит; ветки легко потрескивают. Тепло от ног идёт по телу, и дрёма слепит. Забрался в чащу. Ну здесь уж не достанут… Всё бросил: дом, хозяйство... Ничего не надо! Неужто одному и в правду жить грех? При жизни отец с матерью изводили женитьбой. После них думалось, отдых пришёл, а тут соседи взялись донимать, девок своих подсылать. Как взбесились все: ни на реку сходить, ни в баню. Только наладишся, поджидают уж телеса оголённые, в соблазн ввергают. К волхву ходил: молил, в ногах валялся... "Женись!"-- и весь сказ. Теперь в чаще лесной жить буду с зверями лесными. Домишко слажу, в охоту ходить стану: мёд собирать, травами-ягодами питаться. Бог даст - проживу. Только б волхв искать не стал, тогда худо. От него не убежишь. Тишь да глушь… Да куда уж. Что я ему? Всё своё совету оставил, пусть владеют, ничего не надо... Костёр искрит в ночи и в черноте соснового бора. Дрема томит!..
Нет милей воли! Нет её дороже и желанней, что в степях бескрайних, что в горах высоких, что в болотах гиблых, что в трущобах лесных. Домик - прямо игрушечка, глаз не оторвать... - стоит на полянке, а вокруг стеной высокой чернеют вязы, дубы, ели, а чуть дальше сосны. И он: маленький сруб под высокой крышей на площадке из обожжёной глины. Кровля с длинным напуском за стены с наличником ажурным на входе, косяк дверной с таким же наличником. Крыльцо в три ступеньки с перильцами в изразцах так и зовёт зайти.
Три месяца с зари до зари ладил, как нянька за дитём малым ходил-обхаживал. Выдти в мороз трескучий, глянуть, а над крышей из тубы печной лёгкий прозрачный столбок дыма и сердце сладко встрепенётся от тихой радости. Тишина кругом не сказанная. Боже! Два года как на небесах. За два десятка с семью годами, два года в покое. Каждый день славу Вышнему за такое воспевать. И как ладно устроился! Летом кругом ягоды, птица разная, неподалёку дупла пчелиные, в выдолбленной, из дубовой колоды, кадке перепела, да глухари в уксусе из диких яблок. Прямо за домом в десяти шагах, ключ бъёт из-под земли. А какая в нём вода! В доме печь - её первую начал ладить от основания. Неделю из глины лепил, а после три дня огнём калил -- крепкая. Глины много по ручью у лесного озера. Два дня копал, день плот вязал. А потом на плоту по тому же ручью. Зато теперь благодать. В дом как войдёшь со стужи, так и обдаст теплом, да травным духом. Шкуры скинешь, да на печь, а там уж лежанка из сосновых горбылей, да шкура медвежья, ляжешь на неё и вспоминается как добыл космача матёрого. У дупла пчелиного встретились на дереве нос к носу, высоко от земли. Добро секира с собой была. На сук повыше поднялся, ногами ствол обхватил и наотмашь по голове ему лешему. Так он с дуба и загремел. Всего перетащил по частям, только голову закопал. А кость на остроги пошла, да на стрелы, тяжко ее было рубить. Зато остроги и стрелы хороши. Лук из вяза сладил, тетиву из жил медвежьих свил, из кости берцовой наконечники для копий добрые, не хуже железных, хоть и железные есть, но железо беречь надобно. Всё есть, запас богатый: кадки, туеса... Хлеба вот только нет. Как последний сухарь сжевал, чуть было не затосковал, а потом ничего, привык. И без хлеба можно - мёд да орехи есть. В печке похлёбку из глухаря сваришь, на кореньях да на травах, а потом этого пахучего варева корчагу глиняную. Да боже ты мой! Распарит от еды такой. А после ягод на меду с желудевым отваром, особо в стужу - славно!
За порогом вьюжит. Зимушка-зима. Крепок мороз, а в домике хорошо. Лежанка удобная, мягкая. В сон клонит, дрёма.. Сквозь шум ветра вдалеке слышится волчий вой. Вышли на охоту серые, видно гонят лося какого иль вепря. И тут как по сердцу ножом - крик. Человеческий! "А-а, а-а". Стих. Почудилось. Нет, вот опять: "А-а-а, а-а, а-а!!!" Уж ближе… Да жалостливо-то как, тоскливо, как ножом по сердцу от крика этого:"а-а-а-а-а-а !"
Откуда человек здесь?! Как забрался в чащобу такую? Иль нечистый?!!. Рука то возьмёт тульницу , то оставит. А вдруг и вправду человек... Загрызут волки - грех не спасти. А если злодей? Спасёшь, а он на добро злом ответит. Разве добрый человек заберётся в такое время в такое место? "А-аа, а-аа,аа-аа-а-аа !!!" Нет , не злодей, голос уж больно тосклив. Да ведь человек гибнет, душа живая. Ноги в шкуры, полушубок, шапка... Рука на ходу хватает тульницу...
Только к двери подошёл. По ступенькам крыльца быстрые шаги. Дверь толкают снаружи, рвут... Тук-тук-тук !
"Э-эй!"-- слабый голос за дверью, словно обухом по голове бьёт. "Э-эй! Откройте люди добрые-е-е…" Жёнка! Пригнал нечистый жёнку!
- Откройте, спасите, -- доносится из-за двери. -- Помилосердуйте.
Как же , открою я тебе. Не затем от вас, постылых, здесь скрываюсь...
- Лю-юди-и, откройте! От волков спасите-е! Боги светлые, скройте меня горемычную!!!
Знаю я вас таких. Тебя только впусти и более не хозяин здесь. Всё к рукам приберёшь. "У-у-у-у-у-у!!!" -- совсем рядом сышится. К дому подошли, не боятся, голодны стало быть. В дверь стучат со всей силы: "Открой !!! Открой, кто бы ни был ты!" -- кричит исступлённый голос. "Рабой твоей буду безответной! Ведь стоишь рядом, слышишь всё!!! Боги, боги мои светлые!!! Что ж ты неумолимый такой ?!!"
От слов таких ипарина так и прошибает по телу. Как же учуяла кто? "Открой !!!!" -- взвизгивает голос за дверью. "Ой! Ой! И рычание рядом. Рука сама собой рвёт засов, рокот петель; дверь рвёт наружу, камень (груз блока) бьёт в потолок. В дом метнулись две тени, человека и зверя. Дверь отдаёт назад, отбрасывая огромного, матёрого волчину. В полумраке сверкают жёлтые, волчьи глаза и белые клыки. В углу рядом с дверью секира. Рука сжимает рукоять. Глухой рык, матёрый прыгает, ратовище коротким ударом навстречу, кроит голову. Волчина падает под ноги. Терпкий солёный запах мешается с духом мёда, душицы и сосновой смолы. В дверь скребут, голодный вой сменяется рычанием и исступлённым, жадным визгом.
Шуицу хватают холодные руки и ледяные мокрые губы истово дрожа, приникают со стоном. В бликах от печки видно бледное лицо, растрёпанная, толстая длинная русая коса на растерзаной кацавейке. Не густо одёжки, видно застыла шибко: трясётся то как. Ну и что теперь делать? Кормить-поить, спать ложить? Ох, дурья голова, зачем открыл? Корми её теперь, отхаживай... Ишь, приникла к руке, привечает что отца родного. Кто ж такая? Кто ж такая? Одета богато, в ушах вон серьги золотые, в волосах нить жемчужная, да шее цепочкка червоного… Руку отпускают. Девица мигом снимает с шеи цепочку, вынимает из ушей серьги, жемчуг сняла - протягивает в ладонях, возьми мол. Глаза блестят в печных бликах, светятся в них и радость и печаль.
- Не надобно мне твоего. И ты мне не надобна, лучше б тебя не было вовсе…
Кроткий вздох, в глазах упрёк, но не словечка.
- Вставай с колен-то, не волхв и не отец тебе, что б почитать - грешный человек.
Встала. Статная, видная... Боярышня либо княжна. Хоть и в сумраке, а видно - красавица. Принесла её нелёгкая! Похлёбка ещё горячая парит на столе. Махнул рукой на лавку: "Садись, ешь коли желаешь". Села, с опаской покосившись на волчью тушу, придвинула себе горшок с варевом и взялась за ложку. Видно из благородных, привыкла степенно есть, хоть и хотела сдержаться да не смогла, так и набросилась на еду. Голод - мужичок не велик, да живо подгоняет: ложка-то, так и мелькает. В груди дрогнуло. "Тьфу ту! Изыди!.."
Что ж с волчиной делать? Шкуру снять - и так полно. А иди-ка ты, серый, в печь, тепло-жар натапливай. Заслонка открыла печной зев, в горнице посветлело… И вправду красавица. А уж жадна, жадна, прямо прорва… Ну наестся, отогреется, а дальше что? Прогнать. А если уходить не захочет? Пропал ты, мой покой, радость души. Настал лихой час! Уминает! Так всего объест, пучеглазая.
- Эй, довольно тебе, лопнешь !
Вздрогнула, остановилась глянула прямо в глаза своими блюдцами синими и опустила долу, отодвинула от себя горшок. "Благодарствую"- тихо молвила, положила ложку, вытянула перед собой на столе руки и склонилась на них головой. Устала, набегалась от волков по сугробам. Видно долго бежала. Как же тебя, бедолагу, угораздило?
Волчья туша оставила за собой по полу тёмный след. Здоров матёрый. Волчина (не иначе как вожак) скрывается в печи. Потянуло палёным. Крупные круглые поленья один за одним идут в печной зев. Ну вот, сейчас жар пойдет… Снаружи ветер шумит, аж, слышно, деревья скрипят. Что ж, ушла стая иль нет? Выйти с огнем глянуть? А ну их! Днем погляжу, залезу под крышу и погляжу. Дров надобно подкинуть. крупные кругдые полена идут в печной зев. Печь их как проглатывает. Дыхнуло жаром, затрещало, загудело...
Вот голову подняла, лико навстречу свету тёплому: светится улыбкой; отошла видно в тепле. Радуется что спаслась, да уж, кабы не я, рвали бы серые добычу. Смотрит. Чего смотрит? Пялится. Иж выставилась. Что я ей? Глазастая, как у тёлки очи, что плошки... Две лосиные кожи с лежанки покрывают лавку. Пусть укрывается, не жалко.
- Ладно, давай почивать! Ложись вон на лавку.
- Отчего ж, добрый человек, не спросишь кого приютил? -- Играет сочный голос, окутывает, негой от него так и веет, словно рука ласковая по сердцу водит.
- А на что мне? Человек и человек, боле мне не надобно. Как пришла так и уйдёшь...
-Куда уйду? Некуда мне. Ни дома у меня , ни родных, одна я в свете...
"Вот те раз ! Одна... А мне какое дело ?"
- Ну то не моё дело, я вон тоже один...
- У тебя дом, очаг... А у меня ничего... Хоршо у тебя...
- Ладно, не о чем говорить, почивать надобно. - "Приставучая какая. Чего с разговорами лезет?"
- А я так намаялась...
"Намаялась... а мне то на что знать?"
- Хоть имя своё молви, спаситель мой...
Хватит разговоры вести, а то заговорит, не переговорить языка бабского. Залез молча на лежанку и отвернулся к стене.
- Какой ты не разговорчивый... А меня Миленой звать, -- несётся снизу. -- Милена я, купецкая дочка… -- вздыхает приставучая, -- была...
Замолчала, устала языком чесать. То-то, злата на ней, да жемчугов. Внизу шуршат шкуры, шорох снимаемой одежды. "Раздевается !" -- толкает под сердце.
"Боже, боже мой, -- шелестит сладкий шопот. -- Вышний славный, Вышний светлый, Вышний Святый..." Мольбище развела, богомолка! Про себя творить не может. "Ты подай спасителю моему всяческой благости, добра многого, радости плотской и душевной. У тебя всего много..."
"Пропал покой, изведёт языком своим, вот болтушка". Дрёма томит под сладкое шушуканье, дыхание обмирает.
"Шу-шу-шу, шу-шу-шу..." - сквозь сон мнится. Крутит в брюхе, урчит... Выйти бы, да на печи разогрелся, разморило. Тело томит, зевота, глаза моргают, прогоняя сон. В треугольное оконце, под самым коньком, льётся яркий свет. День наступил. Ну, дело не в моготу, выходить надобно. Брёвна половиц горячие, добро прогрело.... На широкой лавке у стены, на шкурах лосиных, разбросалась вольно в своём безстыдстве здоровая девка. Руки голые выпростала: одну на чело положила, другую в сторону откинула. Лосиная шкура, под одеяло, почти вся свесилась с лавки, прикрывает лишь высокую грудь, и то еле-еле, вот-вот спадёт под дыханием, а белые ноги с круглыми коленками до чресл самых оголены, чуть лоно не открыто. Тьфу, погань, хоть бы рубаху исподнюю не снимала. Срам! Глаза бы не глядели на такое.
Мороз так и дохнул иголками в глубину груди. Ух, аж дыхание спёрло. Ох, скорей, скорей надобно, а то и застыть не долго... Оправился, а в дом идти нет охоты - всё купчиха нагая мнится. Аж дурно стало. Лик горит как кипятком обварили его. Полушубок на снег, руки сгребают белый морозный пух и на тело его... Тело красное , словно из парилки, пар так и струится в разные стороны... А перед глазами, нагота безстыдная ! Принёс нечистый эту Милену, прогонять надобно... Коса по колена, не коса, а косища, здоровенная, толстючая, выя белая, мягкая; руки холёные, плечи круглые... Зубы скрипят друг о друга, скулы сводит. Ах, проклятая ! Ноги еле подимают на крыльцо.
За дверью ничего не слыхать. Тихо. Леший тебя побери, купчиха клятая - в собственный дом как тать пробираюсь. Дверь шваркает по крыльцу, с порога густо дохнуло жаром. На лавке всё так же бесстыдно, вольно раскинувшись, свистит носом купчиха. Сейчас бы за косу её, да на мороз. Срамота!!! Проснётся, как бог свят, выгоню ! А грудь-то у неё высокая, ноги-то... Кулак до боли бъёт в горбыль лежанки, руки обхватывают главу, что готова лопнуть... Хоть плач, хоть кричи!!! Шкура одеяла накрывает с головой. Уснуть, забыться. Глаза закрываются и против воли видят всё тоже... То ли грёза, то ли сон. Осоловел от жара и тяжёлого сна, все бока отлежал. Ворочался что каплун на вертеле. И во сне от неё покою нет.
Сидит на лавке, одетая, уж косу плетёт. Глаза подняла, смотрит, улыбается: губы алые, зубы - жемчуг дорогой... Искус нечистый! Сарафан на ней бусый шитый золотом, рубаха берюзовая, у ворота золотым узором убрана... Еле голову от лежанки оторвал, руками пришлось помогать подниматься что б сесть.
- Стало быть так, девица, от волков я тебя укрыл, за стол я тебя сажал, ночлег тебе давал, злата-серебра твоего не требовал...
Румяные ланита полыхают алым , взгляд огромных синих глаз тупится:
- Так я согласная...
В груди так и холодеет от слов таких.
- С чем это ты согласная??!
- Твоей стать, честь девичью отдать, да ласку...
В горле как кол проглотил, словно застряло. На лицо холодом повеяло. Вот он час роковой ! Сети расставила. Вот она погибель. В глушь ушёл от лиха. А из глуши куда бежать ?!!!
- М-мне того н-не надобно... Н-н-не о... т... ом говорил я . Ступай-ка ты, дева, на все четыре стороны. Припас я тебе в дорогу дам, огня, шкуры тёплые дам...
Лазоревые очи плещут тревогой, руки плетущие косу замирают : "Куда ж мне идти-то? "
- Про то не ведаю и ведать не желаю , а мне одному быть мило, я и так тебе от себя отрываю.
Белые руки складываются на высокой груди в горсть. "П-пожалей ты меня, добрый человек, - на румяные ланита из синих очей текут обильно слёзы. - Пожалей сироту, не гони меня. Некуда мне идти, погибну я от голода-холода... Не губи души невинной..."
Ох, как томит голос этот дрожащий. Так и рвёт сердце, на куски разрывает. Уши заткнуть, чтобы не слышать его: " Коли не желаешь меня, рабой твоей послушной стану - всё делать буду что молвишь, только не гони ..."
Так и завораживает голос этот, слабость от него по всему телу.
- Не нужна мне раба ! Один быть желаю.
- Или горе у тебя какое?
- То не твоя печаль, дева.
Спрыгнул с печки, прошёл в холодный закут. На столе котомка из лосиной кожи, в котомке туес с мёдом, копчёный глухарь и кисет печёных жёлудей. Рядом ней шуба лисьего меха с шлыком и чуни.
-Видишь сколько добра тебе даю...
Купчиха кривит губы в горькой усмешке: "Да уж, как покойницу меня собираешь. Я думала у тебя сердце есть, а ты неумолимый. Нет у тебя сердца."
- А на что оно мне? Мне и так не худо.
- Очерствел ты здесь в глуши с зверями лютыми, сам зверем стал. Гонишь на погибель. Зачем спасал тогда?!
- Коли голова есть на плечах не пропадёшь. Молись вон, ты молельщица, так с молитвой и дойдёшь куда надобно...
- Куда?!! Куда дойду-то?! Куда идти?! Хоть скажи куда....-- дрожит слезами голос. Не в моготу слушать его. Скорей бы уж уходила.
- Сам не ведаю. Я сюда долго шёл. Шел куда глаза глядят. И ты дойдёшь куда-нибудь, молодая, сильная - дойдёшь.
Белая, горячая рука хватает руку, купчиха становится на колени:
- Послушай, -- захлёбывается слезами нежный голос. -- Послушай меня: не хочешь что б обузой была, не корми. Найду пропитание: хвою пить стану, кору варить... Может глухаря какого подшибу. Доживу до цветеня Вешнего и уйду ! Уйду, клянусь тебе душами близких моих, невинноубиенных ! Но сейчас не лишай пристанища!
"Что ж за мука-то?!!!"
- Ты ведь сам в тепле живёшь. Что ж меня на холод гонишь?!
- Огня тебе даю. Коли с умом, проживёшь, а я один быть желаю.
- Злой ты, -- качает купчиха головой. -- А от чего? Обида у тебя на людей? Живёшь один, прячешся. Сам из себя видный - до старости тебе далеко. Неужто спокойно проживёшь, зная что душу невинную загубил?
В голову так и бъёт от слов этих. Смотрит своими плошками. Смотрит. Прямо в глаза смотрит, не моргает...
- От любовного томления бежишь ты, -- словно клеймом прижигает купчиха. Сердце стиснуло до боли, аж дышать нет мочи: "У-у, ведьма!! Все они такие..."
- Любовь от себя гонишь... -- привораживвает голос сладкий. -- ...Не меня прогоняешь - страсть свою.
- Прочь !!! -- рука вырвана из горячих девичьих рук, да что толку когда покоя нет и не будет боле, пропал покой. -- Убирайся прочь!!!
"Чуть-чуть бы и сломался вовсе... Хитрая, всё приметила. Не зря и нагая спала, что б со сна в соблазн ввергнуть. Голову чуть отвернула - шею показывает: нежная шея, белая. А под опущенным веком, глаз проворный, сметливый-приметливый, глядит не отпускает. Ах ты!.. Принесло тебя на мою голову - и смотреть нельзя , и не смотреть невозможно....
- Ладно, уйду я, -- выдыхает голос-мучитель. -- Не хочу пыткой твоей быть. Смотри-и-и только не пожалей, почти твоя была."
Грудь так и рвёт дыханием. Купчиха медленно, натягивая сарафан по всему стану, не отпуская взглядом, встаёт с колен. Вся ладная, крепкая, нега от неё так и колобродит, подбивает на утехи срамные; уста бесстыдные так и зовут улыбкой. Не таится, всю себя отдаёт на полную волю мужескую, злодейка.
"Давай огня-то, спаситель," -- молвит с усмешкой купчиха, задирая подол сарафана с рубахой, оголяя до круглого колена, белую, крепкую ногу в зелёном сафьяновом сапоге обшитым серебром. Лисьего меха чуня скрывает собой ладный сапожок. "Для себя делал, старался, а нынче за здорово-живёшь отдавать. Тьфу ты, срам! Опять подол задрала, до самого окорока!.. Да когда ж ты уберёшся-то !!!"
Горсть горячих углей с золой сыпится в глиняный горшок. Глиняная пробка плотно закрывает его. Добрая ложка густого янтарнго медвежьего жира в горшке поменьше с большим пуком густой шерсти вместе с углями кладутся в меховой кисет. Купчиха облаченная в шубу - широкую на ней: шлык наброшенный на голову, скрывает половину лица - берёт котомку и кисет. Из-под шлыка, прямо в глаза, смотрят синие очи величиной с голубиное яйцо.
- Ну, хозяин, благодарствую за гостеприимство, -- кланяется в пояс, коснувшись рукой пола нежданная гостья. У двери оборачивается. - Жалко мне тебя, беглец.
И вдруг метнулась назад, обняла, прижалась всем телом, и губами в губы: со стоном. Как ожгла ! "Вспоминай обо мне !!!" -- страстно шепчет голос у уха, выбивая озноб по всему телу. Купчиха с весёлым смехом выбегает прочь. Мягкие, быстрые шаги по крыльцу, лёгкий скрип снега под ногами...
...О-ой, да голубица бе-елая-я-я-а-а,
Лети, лети к ми-и-илому-у-у-у-у-у,
Ра-а-аскажи и-ему-у-у таи-й-ну-у сердечну-ую-ю-у-у-у...
Поёт голос отдаляясь. "Ушла. Ушла злодейка."
Кружит, кружит зима. Длинные ночи, кроткие дни... Снег падает крупными хлопьями и вдруг закружит ветром его, понесёт и сбросит с шумом с высокой ветки снежную глыбу. И вдруг тишина долгая, по неделе, по две. Полное безмолвие.
Секира бъёт по высокому стволу сосны. Широкое, длинное ратовище впивается в дерево и откалывает белую сочную сердцевину. Смоляной, морозный дух веселит мысли. Испарина. До костей распарило. Жарко. Жарко, и всё почему-то оглянуться охота. Оглянулся - на сосне , что в десятке шагов, на нижнем суку белка пристроилась, смотрит, цокает. В далеке за деревьями вроде что мелькает... Или почудилось. Снова секира машет по сосне: раз, ещё раз... И заскрипело, затрещали сучья. Здоровая, высокая сосна крушит собой две, чуть по-тоньше, и падает вздымая снежную пыль. Вот и дрова.
Сумерки. Трещит мороз на дворе, крут Студенец (февраль). От печи жар: потрескивают сосновые, да дубовые поленья. На столе парит печёная утка в деревянном блюде. Огромная , гляная кружка с отваром зверобоя на меду утолит жажду и согреет на сон грядущий. Что ж, Милена - купецкая дочка, уж поди пришла куда-нибудь, нашла пристанище. Помяну нынче тебя на доброе здоровье. Хорошо что ушла, лучше поминать её чем видеть рядом. Так и ошеломила поцелуем тогда. Первый раз за все двадцать восемь вёсен целую ночь голова горела. Все бока искрутил, сна небыло, замучили грёзы шальные . Хрошо что ушла, от соблазна до погибели рукой подать. Ах ты синеокая, злодейка пучеглазая, уста бедовые, тело вертлявое, до ласки злое. Всю правду молвила, всю душу вывернула наизнанку. Доброго тебе здоровья, купчиха.
Дни становятся длиннее, мороз слабей. Ещё недели три и потекут ручьи, задуют сильные тёплые ветры, пойдут дожди, земля оголится станет мягкой, вязкой.
В окне брезжат сумерки, заслонка в печи открыта и в ней огонь больше для света и для просушки: за порогом сырость, текут ручьи. По утрам озноб пробирает от неё...
На лежанке хорошо, тепло, мысли весёлые: крепко обнимает купчиха, истово - подмывает под рёбра сладким холодом . "Да я б и крепче мог обнять, так и захрустела бы вся, шалунья, небось узнала бы как дразниться. Сон кружит в своих объятьях и во всех виденьях гостья не гаданная, не жданная, что как хозяйка вошла в жизнь, прогнала покой, раздразнила радостью бесстыдной, наготой доступной. Сладки такие сны, спать бы не просыпаться.
Яркий свет в глаза из окошка будит. День наступил. Долго спал. Солнечный блик врывается за порог с пением птиц. На перилах крыльца висит щучья связка. Здоровенные рыбины так и переливаются в солнечном свете. "Купчихины проказы. Прислала. Стало быть, упомнила где приют имела... Стало быть, ещё кто знает где живу. Вот и открылось! И что за жизнь такая, весь свой век маятся !!! А ещё добром поминал. Купчиха проклятая, спас я тебя на свою погибель..."
Семь здоровенных рыб лежат на столе, хвосты свешиваются... Ну и что с ними делать? В засол? Соли нет. Закоптить? Высушить? Опять соль нужна. Уху? Так её сразу есть, а этих семерых за раз не осилить и выбросить жалко - всё ж еда. Что ж, в уксус положить, может и не пропадёт, а вот эту самую здоровую испечь в печке. Пожалуй дня на два хватит её.
Рыбный дух пропитал всё жилище, теперь день и ночь дверь нараспашку. Вот забота однако, печь день и ночь натапливать, да уксусом с сосновой живицей протирать. Хорошо щука пропеклась, с жёлудями да шишками кедровыми, оно и ничего, даром что без соли. А вот кусок румяный от хвоста... Ах ты вкуснота какая! Зубы хватают... под ними хрустит. Что такое? Свёрнутая трубкой береста, перевязанная лентой алого атласа... Как же потрошил и не углядел-то? Чудно право. Ну-ка что за грамота? Что купчиха прислала? Береста хрустит в руках - пропеклась. Буквицы крупные, резные, да соком ягодным пропитанны: "Ешь на добро, так поминай меня. Не тревожся. Милена купецкая дочь". Стало быть сама приходила. А если сама, то пристанище имеет неподалёку. И либо у реки, либо у озера живёт. А паче всего у озера - идти не далеко.
Верно размыслила, у воды всегда еда. Шалаш сложила, там камней полно, камни от ветра укроют, огонь есть... Стало быть, блукать не стала в стужу, разумно. Полынью пробила - рыба сама на лёд бросается. В ельник сходила, хвои набрала - вот и отвар целебный. У озера рябинников полно, ешь сколь душе угодно. Тех же веток еловых поболе, вот и лежанка добрая. Коли голова на месте, пропасть нельзя. Жаль вот только к озеру более не хаживать за рыбой. Это теперь пока не уберётся, а уберётся только по теплу. Ну это ничего, лишь бы не тревожила. Щук принесла - отблагодарила, ну и пусть. Она в своём месте, я в своём...
Вторую неделю идут обильные дожди. Раза два рокотал Перун, весть свою посылал, расщеплял дерева. Каждый день глухари да куропатки...
...Матёрый вепрь застигнутый в расплох, с визгом бросается вперёд... Удар сильный, сбивает с ног, но копие входит глубоко в глаз... Дикая свинья, опрокинувшись, дёргает ногами и вдруг застывает, скованная смертью. Секира вся в жиру, древко скользит в руке, выворачивая ратовище, грозя покалечить. Но охота удалась, нынче жиру много уварится, мясо в кадку с уксусом пойдёт, а что останется - на жаркое. Тяжко тащить такого, хоть и разрубленный, а по частям муторно таскаться туда-сюда, благо до дома недалеко.
Вот он виднеется за соснами. Сырая земля чавкает под ногами. Мука по сырой погоде зверовать, одежда липнет к телу от испарины, и остановиться нельзя, застыть можно, заболеть...
Задняя часть кабана плюхается рядом с крыльцом. На крыльце, у самой двери, киса стоит, что купчихе в дорогу давал. Полная. С чем это? Рука вся в жиру тянет шнурок. Горло кисы открывает собой серую россыпь. Соль! Соль нашла купчиха. Весело живёт. Соль, крупная зернистая, сыпется сквозь пальцы тонкой струйкой из горсти. Теперь опять ночь не спать от мыслей шальных. Руки сами собой черпают соляную россыпь, а пред глазами насмешливая, манящая улыбка бесстыдных уст... Соль ссыпается, и, в ладонях лежит свёрнутая трубкой береста...
"Приди к большому камню на заре, что от озера на полуденный восход (юго-восток). Возьмёшь больше..." В груди обжигает, словно варева хватил и по спине иголками. Приманивает. К рукам прибирает, лукавая. Дразнит. Не пойду!
Сумерки, однако. Суставы затекли, тело липкое от пота - вод десять сошло. Ну и зверюга, намаялся с ним: с самого утра раннего, без роздыха... ладони горят от соли. Ну ничего, зато теперь солонина есть, шкура, да ещё на добрую похлёбку осталось и на жаркое хватит.
Холодна вода в ручье, ключевая, бодрит. Русло глубокое, окунуться с головой можно - благодать. И ещё раз, и ещё... А теперь растереться... В междукрылие мягко бъёт. Что такое? Четыре связанных бревна, а на них стоймя мешок. Купчиха !! Нет от неё покоя... Ах ты змея! Плот разворачивает потоком и брёвна упираются в узкие берега...
- Э-эи-й, ты-ы, купчиха-а-а !!! Что б я более о тебе не слыха-ал ! Не надо мне твоего-о-о!!!! Го-го-го-го, -- несётся в лесной чаще эхо.
Издалека слышится сухой треск павших веток под ногами. Зубы до боли закусили губу: "Как юродивому ! Как побирушке !" Тяжёл мешок, пудов семь в нём. Такой только волоком тащить - по траве легко. Что ж за мешок такой у неё? Где достала ? Сама делала - сшивала... Волосом. Своим волосом сшивала. Ишь ты рукодельница ! Мешок, а в нём корзина... Рука хватает пригоршню за пригоршней. Где ж береста? Не прислала... Ну и не надо. Хорош мешок, такой не промокнет. Зачем только корзина? К чему? Ладно, корзина не нужна - в мешок пересыпать.
Тонкие струйки душистого , белого дыма , топлёного жира из лампад кружат по горнице. В лесу слышится глухое уханье -- мышиный страх, сыч вышел на охоту. Соль шуршит, ладони опять горят.
Пережила зиму и не даром . Нашла где-то соль, проныра. Где ж она там пристроилась? В чём живёт? Почему не уходит, людей не ищет ? Ведь не своей волей здесь. Да ещё одна, сирота... Корзина пустеет. На плотно переплетённом дне развёрнутая береста. "Когда сам не пришёл, то вот тебе с привозом. Почто не пришёл? А за эту соль, положи мне в корзину толику кабана что анамнясь добыл".
"Истинно купчиха, купецкое отродье! Торжище развела. Пошли ей кабана..."
От ручья парит, от утренней росы озноб, полная корзина свежанины оттягивает руку. Брёвна, что пригнала купчиха, развернуло: один край упёрся в берег, другой лёг и словно покосившийся мосток -- вода бежит, а сдвинуть не может. Тут и размышлять нечего, повернуть по путному и понесёт к озеру... Нож чертит на бересте: "Прими за соль. Больше не присылай. Не надобно ничего. Забудь". Плот с корзиной скрывается из виду в густых зарослях.
Птицы щебечут. Ах, как поют в предлетье ! Так уж трогают, так трогают !.. На заре разбудят и целый день вплоть до сумерек на разные голоса. Ветерок лёгкий по лицу ласкает, слегка волос шевелит. В доме быть нет желания... На траве лежать душистой - вот благодать. Зарыться в неё лицом и вдыхать это благовоние до самого, что ни на есть, истомления, до головокружения. Благолепие!..
Сквозь дремоту слышится шуршание травы - шаги. Идёт кто-то, вот остановился в изголовии. Глаза медленно открываются... Среди густых стеблей, чуть не у самого лица, виднеются белые босые ноги, а над ними колышится под ветром знакомая бирюзовая рубаха. Пришла злодейка!!! Глаза бы закрыть, прогнать наваждение, да куда там... Боже правый! Ещё краше стала ... Огромные очи не моргая глядят и нет сил оторваться от их взгляда. Насмешливая улыбка изогнула алые губы.
- Ну, молодец, чего это ты начертал мне четвёртого дня на бересте? Объясни-ка на словах, а то я глупая разбирала, да не разобрала...
- Т... ты з... ачем п-пришла?
- Захотела и пришла, а ты мне не указ. Где хочу там и хожу, вся земля божья. Ну, говори.
- Ч-чего говорить?
- Говори зачем начертал слова злые? Разве я тебе злое сделала?
- Сделала !!! -- вырывается из груди с надрывом. -- Сделала!!! Зачем пришла ?!! Зачем мучаешь ?!!
- Глу-упы-ый, -- поёт нежно над головой голос-мучитель. -- Са-ам ты себя мучаешь. Ведь ты человек, а зверя из себя сделать желаешь, красоте божьей радуешся, а естество своё губишь. Ведь я ж желанна тебе...
- Замолчи-и-и!!! -- Нет мочи слушать её, так и пронзает всего насквозь голос этот!
- И не думала никогда что молодцу буду такие слова речь, -- говорит с удивлением, а в голосе чудится улыбка. -- Я, дева, тебе мужу кланяюсь-набиваюсь и даже имени твоего не ведаю, смех один. Скажи, ты меня поминал ? Ну скажи-и, милый ...
Рядом опустилась. Рядом !!!!
- Я тебе не милый...
- А от чего так ? О-ой, как дрожишь ты! Озноб по телу твоему... Что ж ты над собой делаешь? -- лёгкая рука касается головы, ведёт по волосам...-- Ты кто по роду-то? К какому делу призвание твоё?
- Т...табуны держал, ...стада.
- Ишь ты-ы, богатым был... А от чего убежал, от венца небось? Верно с измальства жёнок бегал? У меня брат старший такой был, так и умер бобылем во цвете лет и потомства не оставил, и младший умер. С ними и матушка и батюшка в одночасье, убили всех. Разбойники, тати убили, я одна осталась живая. Добрый конь был, сам себя загнал до смерти, за меня загнался... Он пал, а тут волки. Я бежать, пока его грызли, потом за мной пустились. Думала на дерево забраться... Забралась бы закоченела, а тут жилым пахнуло, дымом. Я по запаху так сюда и вышла... Ну-у ! Погляди на меня, скотовод. Я ведь нравлюсь тебе... и ты видный. Спервоначала старым показался, в сумраке-то немного углядишь. Потом уж разглядела тебя, губы у тебя свежие, не целованные, я-то небось первая тебя тогда целовала...
Тёплая рука шевелит в волосах, а голос словно ручеёк журчит-переливается. "Ушла бы ты купчиха, ушла бы. На что мне тебя слушать ?! На что мне твои речи поганые ?"
- Ну ! Чего молчишь-то, спаситель мой ? Я ж к тебе пришла. Сама пришла. Зачем лик спрятал, на меня не глядишь ? -- щекочут уста неуёмные ухо.
"Насмешница." Рука купчихи касается выи, ведёт по межкрылью... Отбросить бы, оттолкнуть, да сил нет, словно связала чем, опоила... -- Э-эй ! Чего ты ?! Плачешь !?!
- У...у...иди-и-и-и !!!! Уйди, молю... Нет моих больше сил... Уйди-и-и , купчиха-а-а...
- Как томит тебя.... А помнишь как тебя молила ? В ноги тебе бросалась, руку целовала как отцу родному. Прогнал ты меня, не внял слезам моим, на мороз выгнал лютый. Только не обиделась я на тебя, не с пустыми руками ты меня отослал. Добрый ты. Другой бы какой и на злато польстился и на честь девичью. Всю зиму тебя вспоминала, ни единого дня не было что б заздравную о тебе не творила. А спать станешь ложиться, очи закроешь, всё лик твой мнится, да уста. Сладкие у тебя уста, скотовод. Давай целоваться. М ? Ну дава-ай... -- купчихина рука жмёт под лопаткой.
- У-у-у....йд-ди-и п-п-п...рок...лят-тая...
- М-м... Глупый ты, глупый. Какая ж я проклятая ? Мне может и самой удивительно что к тебе так липну. Давай, так глядишь время скоротаем. Всё веселей. А то в одиночку свихнёмся оба. Скоти-инушко мой !
- Какой я твой !! Никакой я не твой...
- Хоть бы имя сказал. А то как безымянный, словно и вправду зверь лесной. Назовись. Назовись - тогда уйду. Я тебе всё про себя рассказала, а ты... По справедливости надо. На то мы и люди, что б речь живую друг с другом вести. Не годится нам свой закон оставлять, да обычай свой людской на звериный менять, не по ладу так. Ну назови же твоё имя святое...
- Уйдёшь?! Вправду уйдёшь?! Уйдёшь и боле не придёшь ?!!!
- Как же не придти, приду. Скука одолеет и приду. Я живая, мне скучно одной. Я одна не могу. Знала бы куда, ушла бы отсюда, к людям бы ушла. А как пойду когда не знаю ? Не ты бы, пропала... Так и не назвал имени своего, не умолимый ты какой, -- вздыхает купчиха.
Сидит, голову склонила к плечу, на шее с боку родимое пятно, точка бурая; в ухе блестит золотом кольцо серьги; спину в междукрылии греет девичья ладонь.
- Лим, -- и сам вздрогнул от звука своего голоса.
Купчиха поворачивает голову; широкие, тёмные брови взметнулись на румяном лике; пухлые, сочные уста, словно спелая ягода брызнувшая соком , улыбаются счастливой улыбкой.
- Ли-им-м...-- тянет в сладкой истоме купчиха, с закрытыми глазами -- Л-ли-имм. Лимушка-а. Лимчик. Ах ты Лим...-- её ладонь надавливает и ведёт вдоль хребта. -- ...Хороший мой...
-Ну, теперь ступай.
- Как же "ступай" ?! -- мурчит ласково у уха. -- Как же я уйду теперь ? Без поцелуя не уйду. Дай поцеловать себя, открой лицо, а то лежишь в траву уткнулся... Ли-им, Лимушка, ну дай поцелую в уста твои медовые. Ну дай ! Дай ! Да-ай !
- Ты погибель моя...
- Не-ет, это ты погибель моя ! Таю вся от тебя-я... Ли-им... Ну дай ! Боро-одушка русая-кучерявая-а... -- Смех тихий, зазывный.
- Не-е ... нет ...
Руки купчихины настырные, крутят, тормошат. Перевернула-таки, совладала, к лицу склоняется и пышет в лицо смех страстный; блещут лазуревые плошки очей бесстыдных, длинные ресницы махнули по бровям, тяжёлая коса обрушивается сверху... Гибельные уста жадно приникают ко рту и нет от них спасения, беспощадных. Над головами совсем рядом гудит шмель и, покружив, удаляется с глухим гудением. Купчиха со сладким стоном наваливается всем телом. Дыхание спёрло от тяжести такой. Кто ж вскормил кобылицу такую ? Приклеилась. Перстами в бороде блудит, чреслами, своими мясами, крутит.
Руки сами собою всей пятернёй с силой впиваются в тугую, обильную, упругую мякоть. Крутнула, прогнув спину, надавила необъятной грудью на рёбра и, забилось, затрепыхало под ладонями девечье сердечко.
- Л-ли-имушка-а, -- томно выдыхает купчиха. -- Стосковалась я, соскучилась по тебе сла-адкий мой ...
- Уйди ты за ради бога от греха подале ... -- Еле выговорил, дыхание спёрло от поцелуя её, да от телес наваленных.
- Какой же грех целоваться, милый ? Дай-ка я тебя... А-ах, ты сладкий-медовый... Ведь и тебе сладко со мной. Сладко ведь ! Уж верно сладко, хватанул-то как, поди синяки будут... Нет, не отпускай...
Бедовые уста вновь касаются, уже мягче. Так и парит от дебелого девичьего тела, рубаха мокрая.
Купчиха мягко откатывается на траву, рядом под бочок и только длинная, русая коса, словно змея свернулась на груди. Откинувшись на спину, озорница косит лукавым глазом, чешет казательным перстом выю под бородой. Алые полуоткрытые губы блестят словно свежая ягода, а под ними так и слепит белизна.
- Поцелуй меня, Лим...
Что за дни ! Жаркие ! Сладкие ! Томящие. Бурлит, кричит, цветёт предлетье. И - Яр ! Яр ! Ярило !!! Жгёт душу ненасытное и нет ему удержу. Неугомонные руки то тормошат, то баюкают; ловкие персты путаются то в кудрях, то в бороде, щекочут шею...
Измученная голова лежит на высокой необътной груди.
- Ли-имушка, свет ты мой, -- журчит на ухо. -- Любезный, славный...
Так и будоражит голос этот, словно зуд неуёмный по всему телу: вежи тяжелеют, а то такая тяжесть обдаст, что ни ногой, ни рукой не шевельнуть.
- Ох , Милена, зачем так говоришь ?
- Желанный, милый, -- жаркие уста скользят по челу, вдоль бровей; лёгкий перст ведёт по губам, ровняет усы. -- Как же я до тебя жила ? Кто ж нас благословит теперь ? Одни мы с тобой сироты горемычные ...
- Милена ... зачем ?..
- А отчего Миленушкой не зовёшь ? Зови Миленушкой...
- Купчиха ты, купчиха, окрутила меня...
- Ну-у-у ! Брось ! Окрутила. Может ты меня окрутил, как приду к себе, всё ты мнишся... Зачем мы не вместе ? Столько дней встречаемся... А ? Лимушка, давай вместе жить ! Скучно мне без тебя - тоскую.
- Чего вздыхаешь? Ведь любишь, любишь ведь... Вижу - любишь. Очи у тебя... Зеленоглазый мой. Чего томишся, себя мучаешь? Чего боишся? М? О чём думаешь? Нахмурился. Не хмурься, Лимушка, не надо. Разглажу морщинки твои, -- розовая ладонь касается чела, гладит.
Как же это всё сделалось? Отчего так стало? Разве хотел такого?
- Пора тебе...
Прищурилась, качает головой:
- Гонишь. Опять гонишь. К-какой... За что только люблю такого? Вот приду к себе - одна буду. Проснусь, а тебя рядом нет, тоскливо станет - опять сюда побегу.
Высокая грудь, глубоко вздыхает, привлекая взгляд собой.
- Не могу без тебя. Сам же всё видишь. И ты ждёшь, знаю... Сходил бы хоть разочек проведал... А то всё я ...
- Не стыдно тебе, Лимушка? Девка разум потеряла, бегает за тобой, а ты... Проводил бы... А? Поглядишь как я живу, я тебя ягодами угощу, у тебя нет таких ...
- Заманиваешь.
Звонкий, счастливый, переливчатый смех звучит в ответ над поляной, в верхушках вековых сосен, в пушистых елях, дубовом бору и уносится всё дальше и дальше в чащу.
- Заманиваю! Конечно заманиваю. Пойдём! Погоди, поцелую.
Счастливый вздох исторгают пунцовые уста, запекшиеся от страсти.
- Вот та-ак. Ну и уста у тебя хмельные! И откуда ты взялся такой?
Трава шуршит под ногами. У самого ручья обернулась, счастливая улыбка в который раз осветила лик. Упругая, толстая коса колышится вдоль крепкого, гибкого стана, змеится, выгибается под упругим шагом. Под ногами хрустят павшие тонкие, сухие сучки. С левого бока плещет ручей, бъётся игривая струя о узкие, высокие берега. К озеру бежит. Солнце клонится на закат, но ещё светло, до сумерек далеко. А птицы ! Голосят то тут, то там. Кукушка голос подала : "Ку-ку, у-у !"
- Кукушка, кукушка, сколько нам жить, -- быстро проговорила и стала считать. -- ...Шесть десятков девять, семь десятков...
- Смолкла кукушка. Вот сколько накуковала, -- усмехается купчиха. -- До старости проживём. Тебе сколько, Лим?
- Двадцать девятый пошёл.
- А мне двадцатый... Молодые мы с тобой какие. Бородушка кучерявая, -- теребят шаловливые персты.
- Ну! Довольно...
Но настырная не унимается, хохочет и лезет, лезет и дёргает волос на голове, бороду. Опять повисла на шее, целует. Смеётся. Отпустила: "Догоняй !" И вприпрыжку вдоль ручья. Длинная бирюзовая рубаха пузырится, оголяет ноги до половины упругих, сильных икр.
Озеро. Давно здесь не был: камни мхом поросли, раньше голые были. На огромном валуне ёлка маленькая ростёт. Дерева почти к самой воде подступили. Где ж она тут устроилась? Уж не в том ли холме? Гибкий стан колышится под длинной рубахой впереди; коса мотается по колена, босые ноги ловко перебирают по острым камням. Ёлки ! Сколько стало нынче! Видать нору в холме вырыла. Чем же копала?
Вот так-так, сколь хаживал здесь и не видал. И никакая не нора - пещера. Вход широкий, каменный... Вот оно что. "Заходи, заходи, Лимушка ! -- Доносится изнутри. -- Сейчас тебя потчевать буду." В пещере светло, от озера солнце отсвечивает. В самой пещере короб большой деревянный, плетёный: брёвна друг с другом упругими ветвями переплетены; щели смолой с глиной промазаны; сверху короба туба торчит. Ишь ты мастерица какая, искусница! Купчиха открывает плетёные ставни окна. Окошко с натянутым на него рыбьим пузырём пожалуй не хуже чем у любого другого. Дверь тоже плетёная, но крепкая, не хуже сбитой. Стены толстые: брёвна в несколь рядов стоймя переплетённые и на полу такие же толстые брёвна покрытые сплошь плетёнкой вдвое. На ней четыре крупных кругляша, на самом широком деревянная чашка с ягодами. Около печки, широкий приступок из обожжённой глины.
- Как же ты брёвна-то такие таскала?
- А по ручью.
- А рубить? Их же рубить надо...
Купчиха усмехается, плавно поводит плечами: "Есть тут один дровосек, поблизости живёт, Лимом звать. Знаешь такого?
- Да как же ты?..
- По ручью твоего валежника мно-ого. Оттащишь к нему и по льду тянешь. Легко тянуть...
- А тут как ладила?
- Огнём да камнем: отметину делала, огнём в том месте жгла, а горелое отбивала.
- Долго.
- Нет, быстро управлялась. В неделю управилась. Мороз-то невелик, да стоять не велит. Час какой у огня приткнусь, и опять работа. Если б не огонь...-- купчиха качает головой. -- Спас он меня.
А инда разозлюсь на тебя , такая ревность обуяет. Думаю: он там у себя в тепле живёт, да на печке лежит, а я тут маюсь. И так у меня всё заладится, так сделается хорошо. Вишь какую печку сделала: точ в точ как у тебя. Я как её слепила, так сразу дровами напихала, раскалила и целую седьмицу красную держала. Радовалась, что зимой ладить взялась...
- Из чего же крышу ладила?
- Плела. Лозы-то по берегам, глянь сколь. Четыре плетёнки, смола, сверху глина, потом опять смола, потом снова глина.
- А питалась рыбой?
Купчиха кивает в ответ и улыбается, точно вспоминая:
- Ага. Рыбой да рябиной. Хвою ещё еловую пила, шишки ела... У дуба снег разбросаю, желудей павших наберу, и в печку. Подрумянятся - вкусно с мёдом...
- Мёд?
- Ну да, -- лазуревые очи-плошки удивлённо глядят. -- Ты ж мне мёд давал. Неужто запамятовал?
- Видно уж так...
- Какой забывчивый, -- игриво косит глазом проныра, языком цокает что твоя белка. -- Ах ты Лимушка-а...
Крепки обьятья девки шалой, пьянят, слабеет тело в них.
- Я как полынью пробила-а! А рыба сама на лёд! И не знала что такое может быть. Из косы надёргала, лесу сплела, удить собралась, а тут такое... И жарила и варила...
- С чем варила?
- С иголками еловыми, с рябиной, с желудями...
- А соль где нашла?
- Вскорости за ёлками пошла, от меня неподалёку ещё одна такая пещёра есть, вот там и нашла. Держи ягоды, ешь... Что за ягода такая, никогда такой не видал: сладкая и горчит. Вкусная.
- Вкусно тебе, Лимушка?
- Угу.
Купчиха ласково смотрит.
- Ешь на доброе здоровье, она силу даёт...
- А вот мешок ты прислала с корзиной тогда. Откуда он у тебя?
- Сом на петлю попался, на глухаря. Бился, пока дубиной дубовой не прибила. Уж наварист бы-ыл...
- А чем пластала?
- Камнем. Вот этим. Смотри какой...
Светлосерая пластина в три пяди длинной с острыми краями, видно не хуже ножа и по виду такая же.
- Неужто прям такой и нашла?
- Нет, это сама вывела, что б красивей был: он стачивается. А если камнем вдарить, расколоть можно... И искры от него так и брызжат. Раз шерсти пук от него подожгла.
- Удатливая ты.
- Да уж верно, удатливая. Такого молодца встретила. Как бы мне этот молодец подарок дорогой сделал, вот о чём мечтаю.
- Какой подарок тебе?
Берюзовые очи блеснули искрами в ответ.
- Неужто не догадываешся, ла-адо-о? -- сладко нараспев тянет голос томящий. Русая голова склоняется на грудь, и дыхание обжигает, даже сквозь кожу рубахи. -- Недаром ведь судьба сиротская нас свела.
Батюшки! Даже ягодой подавился. Еле отдышался.
- Т... тебе чт-то, целоваться-обниматься мало?
- Да что ж, Лимушка, -- частит просяще скороговорка из уст пунцовых. - Я ведь... Я ведь живая. Моё ж предназначенье материнское...
В груди как ожгло от слов этих, сердце упало, замерло и вдруг забилось бешенным стуком во всём теле и в голове. "Ах ты змея подколодная, из дому выманила, сети расставила! Сидит тут куражится, сучка вертлявая." Ноги пружинят в пол, ягоды сыпятся..."Уморить меня хочешь?!"-- яро крикнул в испуганный лик девы. Сжалась вся, словно ударили. То на просыпанные ягоды взгляд бросит, то опять в глаза смотрит.
- Извести захотела!!!! К рукам прибрать!!! Всё! Хватит! Огуляли! -- Горло саднит от крика. Купчиха охает, прижала ладони к побелевшим ланитам. Вскрикнула, бросилась и повисла на вые. Рванулся, да куда там - сильная.
- Нет-нет-нет! -- несётся взахлёб заполошно прямо в ухо. -- Не уходи! Не уходи, Лимушка...
- П-пу-усти-и! Пусти, нежить! Ишь невод завела, сети расставила !.. П-пу-ус-с-ст-ти-и-и!
А очи-плошки лазуревые плещут тревогой, руки шею обхватили:
- Не-ет, не-ет, Лимушка! Нам кукушка долгую жизнь накуковала...
- Да пошла ты со своей кукушкой !
- Что ж мне всю жизнь девой оставаться?
- Пус-сти...
- Не пущу ! Ты ж любишь меня...
-Что б ты провалилась! Что б ты сгинула на веки вечные, не бывать тебе надо мной хозяйкой!
- Да угомонись же ты...
- Утоплюсь аль удавлюсь - не владеть тебе мной!
Сколько же силы в ней, не то что вырваться, пошевелиться и то трудно.
- Что ж я такого сказала-то?! Что ж ты такой бешеный?!..
- Это ты бешеная! Блудница!
- Зачем так говоришь?! Я одного люблю. Тебя люблю, твоей быть хочу!
- М-моей ?! -- В горле перехватило.-- Т...ты...т...
- Молчи! Молчи, не говори! -- страстный шёпот пробирает до костей. -- Молчи !!!!!
Сердце что молот колотит, грудь разрывает, горло болит: "Пучеглазая! Ишь смотрит как... Нет милее свободы! Боже, дай силы! Ухватила. Целовать тянется и уклониться невозможно. Меня ей надобно, что б у юбки её сидел как пришитый, в служках у неё был. Вот оно коварство! Или немощным сказаться? Устою, лишь бы не домогалась. А как проверять зачнёт? Ой, худо! Совсем, худо!!! Эк как её рапаляет - не на шутку, так до смерти зацелует. Боже помоги! Откуда ж в ней лютость такая?"
- Простил меня? Простил? -- стонет сладко в ухо. И обжигают лик поцелуи страшные.
"Что ж ты делаешь со мной проклятая ?!!!!"
- Простил-простил...
- Не так говоришь. Вижу сердишся. Коли простил, целуй... Ещ-щё... Ещ-щ-ё, -- губы болят, выя затекла, тело сопрело... --...Лимушка-а, целуй ещё-ё-ё-о... Сладко-то ка-а-ак... Простил? Простил? Ну, говори.
- Простил....
- Люба я тебе?
Девичьи руки ослабили хватку. Отпрянула на взгляд.
- Говори, люба?
"Замучила, то целуй, то говори..."
- Злой ты Лим, простить не хочешь. Целуешь, а сам злишся. Злишся что держу, а то б убежал... Так?! Так говорю?! Молчишь, значит правда... Что ж делать мне коли люблю?! -- горько рыдает купчиха. -- Что ж, я дурная, если одна не могу? Тоскливо мне одной. Мучаюсь без тебя-я-а-а!!!!!!! Что ж ты творишь со мной, идолище-е-е-е?!!!
От дикого крика купчихи всё нутро дрожит. "Взбесилась! Очи свои выпучила до жути, оскалилась, выю давит вот-вот придушит !!"
- ...Убежать хочешь!!!!!! Одну оставить!!! А-а-а-а-а-а-а-а !!!!!
- Добро, купчиха, давай договор составим, кровью распишемся. Не уйду, останусь, а ты не станешь домогаться от меня плотской утехи...
- Ох-х-х, з-злоде-е-ей-и-и-и, что ж ты со мной делаешь!!! -- от её тоскливого стона стискивает и ноет под рёбрами.
- Иначе не договоримся...
Приблизила лицо к лицу. Взглядом так и жжёт, губы поджаты, брови на переносице дрожат, ланита мокрые от слёз то вспыхнут, то белеют смертно.
- Бессердечный!!! -- жутко шипит в лицо бешенная девка. -- Л-л-адно. Встанем у камня, у того на каком ёлка ростёт, лицом на полночь, скажем слово с заклятьем и кровью-рудой своей на том камне свои метки сделаем...
- Добро. Чем руду-то высекать есть у тебя?
- Е-есть, мил-друг, -- тянет зловещий голос тяжело дыша. -- У меня много чего есть. А что б не убёг, привяжусь к тебе. К ноге твоей ремнём привяжусь плетёным, да петлю себе на шею накину. Побежишь - задушусь потом к тебе мёртвая приходить стану-у-у......
- Эк ты как...
- А как же?! Так уж. Не верю я тебе, беглец.
Потемнели лазуревые очи, смотрят сурово, с укором, не по себе от взгляда этого. Потускнела вся как опалили. То и дело вздыхает. Плетёная ременная петля притянулась на белой шее.
- Пошли, пустынник, ступай впереди...
Сухой голос стал, как и не она говорит.
- Сумрак уж, темень...
- Ничего-о, небось не заблудимся, -- её горькая усмешка полоснула по сердцу. Палка с намотанной шкурой, невесть откуда взявшаяся у неё в руке, вспыхивает на конце от печного жара. -- Ступай .
Плетёный ремень крепко привязанный к ноге тянет и идти быстро нельзя. Другой-то конец - петля на шее белой. Озеро. Вода чёрная как в омуте... Кругом тихо. Лишь порой, хрустнет под ногой сучок, да шипит пропитанная жиром шкура на палке. Пламя яркое, хорошо видно. Вот он большой камень. Травой да мхом оброс... Рука с огнём ведёт сверху вниз. Трава вспыхивает, мох шипит... Показалась закопчёная поверхность. Глаза купчихи горят в отблесках пламени.
- Говори. Повторяй за мной, -- вещает глухой, утробный глас. Глубокий вздох высоко поднимает упругую необъятность нетронутой груди. -- Клянусь небом и землёй, воздухом и водой... Клянусь своим вечным покоем и кровью...
"Слова-то всё какие страшные!"
- ... Лим , отечество своё присовокупи...
- Лим сын Атуна.
- И Милена дочь Велота... Будут жить в согласии, без плотских тайных утех, но...-- её суровый голос мягчает, -- ...в простых, чистых ласках: касании рук и уст...
-...Касании рук и уст... в меру...
- В меру?!!!! Зачем такое сказал!?!!! Ты откуда мою меру знаешь?! Ты кто такой меру мне указывать!?!!
- Молчи, купчиха! Тебе только волю дай... Знаю я вас таких, до смерти замучаешь...
- Л-л-ла-адно-о, -- тянет задыхаясь, блестя бешенно глазами в глаза. -- Говори далее: В помощи друг-другу денно и нощно...
- Не стану такое говорить !
- Ста-анешь...
- Не стану!!
- Станешь!!! Станешь, Лим. Не доводи до греха! Ой-йи, не доводи!
- Не стану! Ты мне не указ!!!
- Говори, а то подожгу, -- заполошно голосит купчиха, взмахивая палкой. Волоски на бороде трещат от жара, запахло палёным...
- Поджигай. Умру - твой грех !
Купчиха в ответ рычит, плюётся с шипением. Озверела девка!
- Т...ты против моей воли молвил? Я приняла. Теперь ты прими! Говори, а то себя подожгу... На твоих глазах сгорю - с надрывом несётся сквозь слёзы - тебе тогда век покою не вида-ать!......
- Ла-адно...
- Тяжё-ё-олый ты человек, Атунов сын. Как же ты живёшь, такой человеконелюбивый?!!
- Не твоя печаль, купчиха, вползла ты в жизнь мою словно змея в голобятню...
- Ой, глядите на него, люди добрыя-я-а, -- смеётся злым смехом сквозь слёзы окаянная. -- Голубо-ок...
- Дело делай! -- с рыком ярится купчиха, что твоя псина.
- Как там у тебя? В помощи...
- В помощи денно и нощно - вот как ...
Купчиха втыкает в землю около камня палку с огнём.
- Денно и нощно... Это что ж, тебе приспичит ты и ночью заявишся ?
- И заявлюсь, -- наседает Милена дочь Велота. -- Тоска одолеет и заявлюсь, я не ты от людей не бегаю...
Опять захлюпала носом.
- ...хоть поругаемся и то веселей станет, -- плачет с протяжным стоном купчиха.
Под рёбрами стискивает от жалости. "Нет, нельзя жалеть. Эта-то небось не пожалеет, вот как за себя старается, душа разменная."
- Ладно. Лим сын Атуна и Милена Дочь Велота будут жить в согласии без плотских тайных утех, но в простых, чистых ласках: касании рук и уст в меру, в помощи друг-другу денно и нощно. Клянусь небом и землёй, воздухом и водой, своим вечным покоем и кровью.
Купчиха протягивает булавку:
- Не тревожься, серебрянная, коли перст. Не отворачивайся, коли, что б я видела.
- Свет мешает, слепит...
- Ха-ха-ха-ха-ха ! -- от зловещего смеха рябь по коже и мороз вдоль хребта. -- Свет ему мешает! Хитрец какой... Коли!
Перст дергает под остриём булавки, показалась кровь. На очищенном от копоти камне рука выводит: "Лим сын Атуна". Купчиха довольно хмыкает: "Вот и ладно, а теперь я..." Берёт булавку и окровавленным перстом пишет рядом: "Милена дочь Велота."
- Только не думай, голубок, -- криво усмехается дочь Велота. -- Что коли дождь кровь смоет, от клятвы свободен. Настоящая кровь не на камне, а в камне.
Только промолвила, как протяжный крик ночной птицы раздался где-то далеко в лесной чаще, ему вторил далёкий волчий вой. Лютая усмешка иказила алые уста.
- Ворожея!
- Не ворожея, а мне так бабка моя говорила: Всё другое на себя кровь берёт, а камень в себя силу крови. Теперь хоть сотри, клятва всё одно останется !
"А ведь верно говорит. Слыхал от волхва такое. Знает о чём говорит. Вот ты какая, дочка Велота."
- Пошли, -- купчиха вырывает горящую палку из земли. -- Эту ночь у меня проведёшь, не хочу быть одна, а ты мне помогать должен.
"Ладно, ладно, купчиха, всяка палка о двух концах." В пещере она втыкает факел в расселину, снимает петлю с своей шеи, освобождает ногу от ремня. Круглое, румяное лицо усмехается в свете огня и в этой насмешке столько торжества, столько шальной, неуёмной радости, что от досады сводит скулы и ноет где-то глубоко в груди.
Рука, со всего размаху, хлёстко лепит с звонким хлопком по упругой, румяной щеке. Крупное, ладное, дебелое тело, сильно качнувшись, валится на стену пещеры. "Ха-ха-ха-ха-ха ! -- трясёт в хохоте своими мясами купчиха. -- А-а, голубо-ок! Это значит вот она, какая моя мера! Что ж, буду знать, милостивец. Благодарствую за научение." С кошачим урчанием она пружинит от стены, чуть не сбив с ног виснет на шее хомутом, грячие губы впиваются в рот до зубовного стука с яростным, утробным стоном. Аж дыхание перехватило!
- Вот и сквитались, -- выдыхает в ухо горячий шёпот. -- Ты - по-своему, я - по-моему... Проходи гость дорогой ....
Крепкая рука сильно толкает в спину к двери короба. В голове кружит от ярого поцелуя, еле ноги держут. Ну и денёк, однако!
- Ну и где я тут у тебя лягу?!
- Где захочешь там и ляжешь, хоть на меня...
- Срамословка!
- Что хочу то и говорю, я здесь хозяйка.
- Х-хозяйка...
- Да уж так...
Подбоченилась. Рубаха натянулась, обтягивая круглые, широкие бёдра, высокую грудь... Взгляд дерзкий, колючий.
- Ну бог с тобой, купчиха.
Дерзкая усмешка кривит алые уста, белые руки призывно ведут по высокой груди и вдоль крепкого, стройного стана. Не глядеть бы на такое. Купчиха томно вздыхает: "Злой ты. Любишь, а злишся. Злюка... Злючка ты..." Из-под ресниц опущеных вежд на ланита бегут, блестя в свете огня, струи. Прямо к уголкам губам, что призывно улыбаются манящей улыбкой...
"Ой да голубица бе-елая
Лети, лети к милому
Расскажи-и-и и-ему та-айну серде-ечну-ую..."
И такая тоска в этих словах, такое страдание, такая мука, что у самого в глазах защипало, губы задрожали. Глаза упрямо глядят на высокую грудь под длинной рубахой и как их не отводи, а они всё равно глядеть желают на срам. Руки дрожат, по телу испарина, а то так жаром обдаст, что аж дурно - до головокружения.
- Чего так смотришь, Лим?
- И вовсе не смотрю. Нужна ты мне...
- Не нужна?
- А то...
- Противничаешь, дразнишся, -- нежный, глуховатый от слёз, голос словно заноза, тревожит в груди, свербит под горлом от него. Нет от него спасения, от беспощадного. -- Злишся что на своём настояла... Так ведь ты первый про договор заговорил, а теперь злые слова говоришь, что б мне ласкаться расхотелось. А вот и не расхотелось...
Подходит! Руки на грудь кладёт! "Дышишь как, -- тихий голос мучает сладостной негой, пьянит, дурманит. -- Волнуешся..."
Рванулся назад: "Да тебе-то что?!!" Тело ведёт, заваливает. Не удержали ноги - навзнич, спиной на плетённый пол и зтылком об пенёк..."Ох !!!!"
- Лимушка!!! -- руки купчихи хватают за плечи, оттаскивают, щупают голову. -- Больно тебе?!!
Склоняется мучительница над упавшим телом. Упругая, тяжёлая грудь колышится под длинной рубахой и прижимается к лицу. По телу дрожь...
- Ос-ставь...
- Где болит? Дай посмотрю... -- быстрые, лёгкие руки шевелят перстами в волосах и такая в них забота, такая сила!..
Нет, не устоять! Грудастая, упругая, да сама льнёт ласкаться, голосом так и играет... Руки обхватывают нежную шею, лицо зарывается в волнистую густоту светлорусой косы. Ноздри жадно вдыхают сладкий дух еловой хвои и рябины.
- Не плач, Лимушка, проидёт, -- шелестит в ухо. --Поболит и пройдёт. У медведя болит, у волка болит, у лисы болит, у зайца болит, а у Лима не болит... У-у , у-у......
"Как младенца баюкает. Одолела. Одолела купчиха. В детстве не плакал, даже когда до крови дрался, а тут прямо слабость какая-то."
- Победила ты меня!..
- Ты о чём? О чём говоришь-то?
- Сними рубаху... Слышь, Милена, сними... Глядеть на тебя желаю...
Тихий смех в ответ ласкает ухо: "Во-от стало быть как дело пошло! Давно б тебе головой стукнуться." Играет смехом голос. Свет льётся из пещеры в окно из соминого пузыря, высвечивает из сумерек короба белое тело купчихи. Длинная рубаха скомканая лежит в ногах. "Ну пропал нынче Лим Атунов, опутали сети, чары лютые. Томит нега желанная. Что творит! Что творит мучительница!!! Как играет!" Голова кругом от видения такого, всю себя открыла: руками себя гладит... Головой мотнула, косу отбросила за спину, грудь дрожит в лад движению рук, что закинуты за главу... На пол опустилась, на пятки села, оглаживая ладонями круглые колена. Назад откинулась, прогибаясь, кладя голову на круглое, белое плечо...
- Нравлюсь тебе, Лим?
- Сама знаешь...
- Хочешь меня?
- А... договор-то... слово?
- Хочешь!?! -- быстро перебивает жаркий шёпот.
- Клятву не нарушу!..
- А и не надо нарушать... Сказано ведь: "...без плотских, тайных утех". А если закон примем как муж и жена - тайны не будет, в Боге заживём... Венец супружий примем, детям жизнь дадим. Я твой род продлю, в согласии заживём, "помогая друг другу денно и нощно..." -- Опутывает сетью голос. -- "Смотри я какая - выношу от тебя сколь захочешь. Хочешь?!! Да-ай руку. Чувствуешь? Чувствуешь какая?!!..
Всё как во сне: в глазах плывёт и голос её словно из далека звучит: "С переди глядел, тепрь сзади глянь..." Рука, дрожа, ведёт по упругой спине к круглым чреслам..." М-мил-лен-на-а-а..." Боком повернулась, руку взяла, ведёт ею по своей груди: "Думай, думай, Лим. Как скажешь, так и будет..."
- Мил-лена-а......
- Что?!!! Что решил ? -- руку стискивает что клещами... в горле сжимает.
- Всё сделал что б избегнуть!!! -- разрывает ком в горле тонкий крик. -- Всё, Бог свидетель! Слаб я перед тобой, купчиха-а-а! Лучше б мне было ведмедя дикого-злого встретить чем тебя-я-а-а!!! Погубила ты меня!
...
- Тя-ать!!! Тя-а-а-ать!!!!
Рыжая Слутка вбегает в горницу, глаза горят. Материнские глаза, такая же глазастая-лазуревая...
- Тять-шка... Уу-ух, запыхалась я-я-а-а-а...
- Здравствуй, красна девица, Слутяна Лимовна...
Дочь мотает рыжей головой, с короткими косицами в разные стороны:
- У-ой! Наши в набег ходили на дальних! Девок у них отбивать... Ладные девки, все в богатом, в золоте!..
- Погоди-ка, не спеши. Кто ходил?
- Горан, Слудень, Вир, Олун...
- Мать знает ?
- Нынче только узнали... Горан на соль нашу акинак (короткий меч) сменял: оклад серебрян... А Вир - лук... Я стрелила из него, Вир держал, а я стрелу пустила - далеко летит!
- Со старшими был кто?
- Были!
- Кто ж?
- Все! Всем десятком ходили... -- Рука приладила выбившуюся вперёд короткую косицу...
- И все при девках?
- Все! Все за старшими стараются... Ты когда к нам вернёшся-то? Мамка скучает... и мы-ы, -- ручёнки ухватили два пальца на руке. -- А то одну соль от тебя и видим... Два раза уж пруд чистили наш...
- Заростает?
- Ага, - кивает дочь, рыжие, короткие косички прыгают на плечах.
- До-олго мы с матерью копали ручей от озера, а потом пруд этот... Тебя мать послала?
- Сама-а-а...
- Знает где ты есть?
- З-знает. Я за тобой пришла-а, пойдё-ём домой-то тять. Пойдё-ём...-- тянет дочь за руку с крыльца.
- Слутя-я-а-а!!!! -- доносится звонкий голос по ручью.
"О-о, сама собой припожаловала."
- У-ой! Мамка-а! М-ма-а-амк!!! -- горланит в ответ рыжая.
Среди ёлок мелькает знакомая берюза рубахи. Ну ясно: пришла жена мужа домогаться - месяц в разлуке. Лазуревые очи так и впиваются, так и обжигают:
- Здра-авствуй, отец.
- Здравствуй, мать...
- Слутка, -- отрывистый голос жены предвещает долгую встречу. -- Ты ступай-ка к терему. У нас с отцом разговор нынче долгий.
"Осемьнадцать годков прошло - совсем не изменилась. Ах, купчиха, купчиха, погубила ты меня!"
* * * 28.11. 2005 г. * * *