Содержание:
http://www.proza.ru/2010/07/27/1399 ПРОЛОГ
http://www.proza.ru/2010/08/12/1346 Глава 1. О МИРЕ И ЕГО ОПУХЛОСТИ
http://www.proza.ru/2010/08/27/998 Глава 2. ЛЕС И СОЛНЦЕ
http://www.proza.ru/2010/10/04/432 Глава 3. ЖИДКИЙ ЁЖИК
http://www.proza.ru/2010/10/14/938 Глава 4. ТЕНЬ НАД ЗВЕРОФЕРМОЙ
http://www.proza.ru/2010/12/23/1005 Глава 5. О МИРАХ, КОТОРЫЕ РАЗДЕЛЯЮТ ЗАБОРЫ
http://www.proza.ru/2011/12/07/1386 Глава 6. ЭЛЬФИЙСКАЯ ПРИНЦЕССА
http://www.proza.ru/2012/05/10/1030 Глава 7. ПОСИДЕЛКИ ВО СНЕ И НАЯВУ
http://www.proza.ru/2012/05/10/1046 Глава 8. ЗАМКНУТЬ КОЛЬЦО
http://www.proza.ru/2012/05/10/1053 Глава 9. КТО В МЕШКЕ
http://www.proza.ru/2012/05/10/1058 Глава 10. ЗАЙЧОНОК И ХОМЯК
http://www.proza.ru/2012/05/10/1062 ЭПИЛОГ
ГЛАВА 8.
ЗАМКНУТЬ КОЛЬЦО.
I.
Изредка на станциях метро можно было увидеть странную картину: светловолосый молодой человек подходил к турникету, аккуратно проводил по нему голой ладонью, дожидался, пока загорится зеленый огонек и проходил. Впрочем, почти некому было оценить странность этой картины по достоинству. Будущие пассажиры метро редко смотрели по сторонам. Служащие метрополитена, включая милицию, были, словно приемник, настроены на задиристых хулиганов, перепрыгивающих турникет одним махом или выстраивающихся в плотную цепочку, чтобы обмануть оптику автомата. В этом же светловолосом парне хулиганства не было и в помине. Он не делал резких движений, не прятался, трусливо доставая «неположенный» билет. Его движение были настолько ненавязчивы, что левое полушарие мозга почти всегда шептало свидетелю: «У него был билет! Это не рука, так не бывает! Тебе показалось! И не спорь со мной!».
Между тем, странный блондин иногда позволял себе даже патетичный жест фокусника, улыбаясь всем вокруг. Но чаще всего он просто не замечал турникетов. Способность становилась рефлексом. Его уже не удивляло то, что он слышал телефонные разговоры, передаваемые даже по современным зашифрованным стандартам. Его не удивляло, что мир вокруг него продолжал выходить из тумана, обретать резкость даже там, где совсем недавно была шумоподобная головная боль. Его не удивляло даже то, что при особом усилии можно заставить телефоны, ретрансляторы и приемники работать так, как ему хочется.
Лишь одно обстоятельство не давало ему покоя. То ли все это богатство досталось ему не задаром, то ли он сам в своем расширении мира зашел слишком далеко, но итог многолетней борьбы с головной болью заключался не только в этой сомнительной радости видеть большее. Видимо, понятия «услышать» и «быть услышанным» в конечном счете неразделимы. А ДТП, этот забытый клочок жизни и все эти прогулки… Может быть, это только следствие?
II.
Дмитрий еще никогда так долго не глядел на безликий проход вентиляционной системы. За это время его посетили самые разнообразные мысли: снять совсем это убогое заграждение, забраться на крышу дома, осмотреть другие выходы. А еще покоя не давало странное подобие знания, что оно где-то рядом. К сожалению, знанием этот клубок нервной деятельности нельзя было назвать даже с натяжкой. Но отделаться от этого дефекта как от суеверия, тоже не получалось. И выходила невеселая картина, что думать надо не о госте вентиляции, а о начальнике всего этого богатства и его ответном ходе. С этими мыслями Дмитрий повернулся к прикрытой двери и вырубил свет.
И застыл как парализованный.
Он еще поворачивал голову к двери, когда она, то бишь дверь, скрипнула и приоткрылась еще на пару сантиметров. Краем глаза он увидел, как тонкая полоса света на мгновение как будто бы укоротилась снизу. Он оглянулся, но ничего уже не было. Белая щелка по-прежнему не могла осветить всю темноту серверной, индикаторы казались необычайно тусклыми, но в пелену вентиляторных шумов отчетливо впечатались звуки мягких и быстрых шагов. Осознание еще не пришло, а мысли уже гнали вперед паровоза: «Идиот! На кой черт ты выключил свет!? А про решетку даже говорить нечего!».
Он еще не смел сдвинуться с места, хотя понимал, что отныне здесь не один. В пределах текущего клочка темноты, в пределах четырех стен, в которых еще месяц назад он не увидел бы ничего кроме средства повысить свой профессиональный уровень и неплохо заработать — в этих скромных пределах содержалось нечто, готовое перевернуть все. Или так только казалось? Или все шло своим чередом? А может, его уже унесло куда-то под обочину? Не успел он осознать все знаки судьбы, как его думы нарушили другие шаги. Быстрые и грубые, отчетливо расколовшие тишину за пределами двери, они остановились где-то совсем близко от входа.
— Опять убег куда-то, — прогудел голос Глеба. — Сколько раз говорил, закрывать дверь!
Щелка света схлопнулась, и звонко щелкнул замок прежде чем Дмитрий открыл в порыве возмущения пересохший рот. Наступила тяжелая, безвозвратная тишина. Где-то по ту сторону начальник самодовольно ушел восвояси, так ничего не услышав. А здесь, в гудящем, чужом и недовольном мире…
Дмитрий все-таки выругался. Негромко, но откровенно. Похоже, судьба и впрямь забросила его в редкостный по тупости тупик. И самое время обозлиться на всех и вся, да устроить по выходе из заключения откровеннейшую взбучку, невзирая на чины… Но хрупкая тишина вновь дала брешь, и он вспомнил, что предваряло свершившийся беспредел. На душе стало горько от беспомощности. Он всегда удивлялся медлительности решений Вира, всегда ощущал, какой легион образов мог бы пройти через адский механизм его собственного разума за то же время. А теперь с досадой понимал, что соображает еще степеннее, чем какой-нибудь там Ктырюк…помимо того, что до сих пор не включил свет. А ведь было не совсем темно. Горели индикаторы, и чьи-то большие бездонные зрачки его наверняка вполне разборчиво видели. Вот и убеждай себя теперь, что вся эта цепочка событий была случайна.
«Так, все, надо что-то делать. Где тут выключатель? Тут где-то был… Ядрен-протон, я, кажется, в конец потерял ориентацию! Это не та стена. Это шкаф? Нет, это не он, это тоже… Уй, черт возьми, откуда тут острые углы?».
Оказавшись напротив небольшого стола, он оперся на него руками и снова застыл, принудительно ровно дыша. Как он это узнал? Наверно, совокупность всего недослышанного-недовиденного все-таки выплеснулась вверх из мрака бессознательного. Ибо то, что «скрашивало» его одиночество, стояло аккурат на этом столе, в нескольких дециметрах от него, лицезрело всю красу его замешательства и наверняка ощущало его запах. И оставалось лишь протянуть ладони вперед, чтобы хоть на миг почувствовать то, к чему полмесяца несла его судьба. Однако он, как заколдованный, начал опускать голову. Опускал до тех пор, пока не почувствовал стойкий и определенный запах и даже две слабые струйки воздуха перед своим носом.
— Ты… — промямлил он, — Кто ты?
Послышался шорох. Затем прозвучало короткое высокое и скромное:
— Мя…
— Какие-нибудь проблемы, кого-то ищите?
— Да… — произнес Вергилий, не успевая договорить мысль убегающему куда-то Глебу, — Дмитрия. Вы его не видели?
— Вот уж кого не видел, того не видел. Опять куда-то убежал. А дверь в серверную не закрыл, пришлось самому. Что у него, совсем склероз? Ладно, у меня времени нет…
Отстав от начальника, Вергилий услышал на выходе его бодрые слова:
— Мила, пойдем. Машина готова.
— А… Глеб Михайлович, подождите, — крикнул он, догнав Сурковского, — Как так закрыли серверную? Мы там как раз хотели порядок навести! Вы не могли бы открыть ее своими ключами?
— Я же сказал, у меня времени нет! Где ваш Дмитрий был? Вот у него и ищите ключи.
— А если у него нет? Он же всегда рядом бывает, почему он должен запирать ее?
Недовольный Глеб все-таки развернулся и последовал за Вергилием обратно широкими тяжелыми шагами. На месте молча протянул Кремнину ключ, готовый тут же сорваться в обратный путь и недовольный, что вольнонаемник так медленно и настороженно орудует с замком, словно прислушиваясь каждый раз к нутру аппаратной. Когда дверь распахнулась, и рука рефлекторно ударила по выключателю света, застыть от удивления пришлось и ему. Дмитрий к этому времени уже развернулся к двери в ожидании помощи, но в глазах его по-прежнему мутнело смятение.
— Димыч… — промямлил Вергилий, не глядя протягивая Глебу ключ. На того прикосновение вещицы подействовало как брызги холодной воды, вырывающие из объятий сна.
— Идиоты! — бросил он и помчался прочь.
Между тем Амперов молча вышел наружу с кислой, досадливой миной, щурясь от яркого света.
— Димыч, ты что там делал? Как тебя умудрились закрыть?
— Я ее видел.
— Кого?
— Ее… Тьфу ты, какой видел?! Нет, не видел, конечно. Темнотище. Просто… Чувствовал очень близко. И слышал. Короче… Короче ты меня понял.
Вергилий действительно к этому моменту его понял, благо Амперов в таком состоянии бывает не часто. Только вот до ответной реакции доходило ужасно медленно.
— Она? Она… Где она? Она здесь?
— Не знаю. Мне показалось, она куда-то юркнула, возможно под шкаф.
— То есть она все еще там?!
— Не думаю. Я отвинтил решетку.
— Зачем?
— Специально.
— Так у нас же есть камеры! Они должны были ее увидеть…
— Нет. Я распорядился отключить их всех. Тоже ради эксперимента.
Они снова коллективно замолчали, передавая друг другу переотраженное смятение и фрагменты удивительной памяти. В конце концов Амперов неуклюже сел в кресло перед компьютерным столиком и зашуршал в каком-то пакете из числа своих пожитков. Вопреки ожиданиям из пакета показалось не какое-то гениальное приспособление, а обычное печенье.
— Хочешь?
— Не откажусь.
Похоже, Дмитрий не гнушался сыпать крошки прямо на компьютерный стол. Удивительно, что он успевал тщательно их убирать. По крайней мере, клавиатура была относительно чистой.
— А что Глеб такой нервный сегодня? — как ни в чем не бывало спросил Амперов.
— Не знаю точно. Сейчас, насколько я слышал, Милу провожать собрался.
— Провожать? Так еще рано вроде.
— Мне тоже показалось странным. Но она сама сегодня какая-то сама не своя была. На меня почти не с реагировала. Будто… не знаю; наверно, плохо чувствовала себя.
— Вот так всегда… Как что, сразу за того, кто побогаче, да тачка пошикарнее. Не находишь?
— Нет. Просто когда твой мир что-то духовно или физически угнетает, всегда ищешь стабильности. Теплого уголка. А где стабильность? Не у меня же? Был бы Елин, ринулась бы к нему.
— То есть, так она тебе вразумительно и не ответила?
— Я умею ждать.
— Эх ты, богатырь у камня на распутье. Долго же придется тебе этим заниматься.
— Ничего не поделаешь, — отрешенно вздохнул Вергилий, погрустнев, — …Дорога теперь одна. Уже почти неделю.
— Вот именно, блин! Из-за твоего непостоянства мы потеряли ценнейшее звено, ведущее к Елину. Я между прочем, ей звонить пытался все эти дни, у нее телефон с той поры глух как пень. Так что спасибо тебе еще раз! Кстати, как твоя левая часть лица? Я вижу, след от побоев уже прошел…
— Мне до лампочки. Я не собираюсь быть подкаблучником. Правильно она говорила, я не по дороге иду, а где-то между, в безвременьи. Хватит! Я в конце концов тоже человек, имеющий свои интересы и свободы. Все, закрыли тему.
Дмитрий замолчал и откусил печенье. Наступила тишина, разбавленная тихим, щекотящим нервы хрустом. Дверь в серверную по-прежнему была бессовестно открыта. Там никого не было. Теперь уж точно никого. А подсознание уже щекотало нервы, припоминая темные пятна, некогда скользившие на окраинах поля зрения.
— Слушай, Вир, ты часто говорил о некоторых животных, об их скрытом для человеческого стандарта разуме… Нет, это, конечно, бред по поводу разума, но… Видимо каким-то образом это все же реализуется. Без дрессировщика.
— Без дрессировщика? Да я тогда несерьезно, просто так сказал, вдруг оно само… она сама.
— А я вот постоял минуту с ней нос к носу и, похоже, сам скоро начну тайно по вентиляции шастать. Я даже думал, что раз некоторые шаманы не до конца умерших людей могут подчинять своей воле, то что им стоит так же манипулировать на расстоянии вполне живыми зверьми? А потом думаю, нет. Мы полагаем, что черная дыра — это какой-то глубокий тунель не пойми куда, какая-то настоящая дырка или воронка. А черная дыра — это всего лишь маленький спрессованный комок вещества, протяженный не далее чем там, где он находится.
— Я бы не спешил так смело судить о черной дыре, которую никто толком не видел.
— Да не в этом дело. Я раньше думал, что имею дело с какой-то ссылкой, каким-то отдаленным лучом первопричины. А теперь понимаю, что истина была не далее, чем перед моими глазами. Я совсем рехнулся, правда? Вот, а я еще подумал, что раз так, почему мы смотрим так свысока на ее деяния, которые якобы заключаются в тупом вандализме? А если мы чего-то не знаем, если мы в добавок не утруждаем себя посмотреть не только с Глебовой колокольни? Мы приняли его точку зрения и пошли искать истину одним глазом, которым, естественно, расстояние до цели не определишь. Может, на самом деле Глеб занимается вандализмом? А Она наоборот — оберегает всех нас от этого. Черт его знает, на кого он мог напороться в течение своей неправедной жизни?
— Короче, ждем с нетерпением. Она обещала вернуться? Я думаю, если все это так долго продолжается, она наверняка и в остальное время где-то рядом. Да, Димыч, а на каком конкретно столе она сидела? На том, что с ящиками внизу?
— Ага. Только там по-моему один большой ящик.
— А ты знаешь, что находится в этом ящике?
— Нет. Он же закрыт.
— Вот, я тоже не знаю. Четверть кубометра неизвестно чего под нашим носом — кстати, тоже, по моему, неслабо исцарапано — а мы даже понятия не имеем, что там может тухнуть!
III.
Второй раз до знакомой локации добираться пришлось в полном одиночестве. Пока дорога была далека, никакого смущения не было, и только перед воротами возникла мысль, что вдвоем пересекать эту черту все же как-то спокойнее и приятнее.
Когда Глеб заботливо отвез куда-то Милу чуть позже середины рабочего дня, Вергилий с самого начала заподозрил неладное. А когда она вовсе не показалась в офисе и на второй день, да к тому же самого начальника большую часть дня не было, мысли стали обретать более четкие формы. Вечером Глеб все-таки явился, и нельзя было сказать, что он очень рад жизни. Про Милу, как самый сторонний наблюдатель, спросил Дмитрий, на что Сурковский сухо ответил «Она заболела», не уточняя, равно как и не злясь. Похоже, исчезновением девушки была обеспокоена приличная порция сотрудников.
Но только у Вергилия был ее телефон. Он долго не решался набрать номер, выгадывая и вычисляя обстановку, отслеживая намерения Глеба, в частности, его планы на завтрашний день. И только после счастливого случая убедиться в том, что на следующий день Сурковский все-таки будет на рабочем месте, он набрал нужный номер. На этот раз он не ждал ее голоса. Что-то ему определенно подсказывало: она не ответит. Но и бесприютно валяться ее телефону наверняка не дадут. Наилучшим исходом событий он ожидал услышать Елина. Вот уж кто должен знать о происходящем все. Он его и услышал. И все равно еле подбирал слова от волнения, содрогаясь от каждого значащего слова. «Ничего страшного, — заверил его Павел Петрович, — Обычная ОРВИ. Кто-нибудь в метро кашлянул не вовремя. Так что скоро поправится. Кстати, она вспоминала о вас. Была бы рада, если вы приедете».
Посему ровно на третий день, еще не осознав нового витка судьбы, он отправился на место и теперь долго не решался поручить ответственную миссию звонку на воротах. Кажется, дома блаженный покой не царил. Из-за ворот доносились голоса разных тембров, отдаленные и пока не узнаваемые. Хотелось молить судьбу, чтобы среди них не волновал ничьих ушей голос Глеба, но его, похоже, не было и без ее благой помощи — не обманул почтенный ученый. Еще вчера Вергилий сделал очевидное предположение и, недолго думая, задал прямой, как никогда из его уст, однозначный вопрос: «Не собирается ли господин Сурковский пожаловать и на следующий день». Похоже, логика его не подводила. Елин, по определению обязанный настороженно относиться к Сурковскому, не должен был ужасаться столь недвусмысленному вопросу, но, как порядочный человек, не реагировал бы на это слишком бурно.
— Это вы, Вергилий? Спасибо, что пришли. Пройдемте, я думаю, вы будете желанным гостем.
«Интересненько, — без удивления подумал Кремнин, — А что, были уже нежеланные?».
Вероятно, это были последние его мысли лишенные той настороженной окраски, какая стыла после звонка. Елин велел подождать на крыльце, а сам направился в дом, в комнату с закрытой дверью, быстрой, но крадущейся походкой. Кто был за той дверью, можно было не гадать. Но время, похоже, обещало затянуться, а Вергилий уже повадился считать дни, в течение которых он совсем не видел ее… Выходил, правда, только один полный день, но этого ему определенно хватало. Чтобы соскучиться. Или, по крайней мере, обрести внутри себя черты дисгармонии. Со времен недельной давности, когда теплое, приятное пламя свечи ушло безвозвратно, оставив надеяться на милость далекого, скрытого за невесть какими облаками светила — с того дня все-таки многое изменилось. Мучение растворилось, а авангарду чувств и стремлений милосердной судьбой позволено было воспрянуть духом. Эта призрачная тяга к красоте не сильно отличалась от мечтаний близорукого фаната жанра фентези. Наверно, было опрометчиво покоряться столь ненадежной материи, но Вергилий не жалел и не сбирался отдавать себе отчета. Мила была для него больше, чем просто жизненный эпизод.
Его мысли нарушила крупная тень, затекшая на крыльце под ноги. Кажется, ее хозяина звали Святослав. «Вот что мне не нравилось, — сообразил Кремнин, — С самого начала я слышал несколько голосов, а встретил меня один Елин».
— Здорово! — протянул он руку гостю. — Только приехал? Как дела?
На этот раз его рукопожатие не было таким стальным, да и сам он выглядел беспокойно. Похоже, болезнь Милы потрепала и его титановые нервы. Он поднялся на крыльцо и оперся на его отполированную ограду рядом с Вергилием. Послышался жалобный скрип досок.
— Ничего, все нормально, — скромно ответил тот, еще не зная, какую предпочесть реакцию.
— Что, не проснулась еще? Соня. Впрочем, ей действительно вчера было худо. Хотя Палыч кого угодно откуда угодно вытащит. По себе знаю. А ты давно знаком с ним?
— Нет… Не очень. То есть, совсем недавно. Ровно неделю назад. Приехали сюда… Мила познакомила.
— Все ясно. А вчера тебя не было? Да, вчера по-моему только этот был и все. А с ним ты знаком?
— С Глебом? Ага, пришлось познакомиться. И даже встречаться каждый день. Он мой начальник.
— О как! Ну и как он тебе?
Вергилий чуть заметно усмехнулся. С каждой новой репликой он все больше замечал, что разговор двух до абсурда неродственных душ таинственным образом завязывается и затягивает все глубже, не причиняя никакого дискомфорта или страха, и даже аккуратно разгружая сознание.
— Не знаю. А тебе как? Он вообще давно с Милой? Я слышал, они еще где-то там — откуда они? — на севере познакомились. Вы, наверно, знаете о нем больше? Мне кстати было бы полезно о нем определенные вещи.
— А, то есть ты с ним так, никаким боком… А что ты хочешь узнать? Да, ты мне лучше сначала скажи: что это вообще за зверь такой? Чем он занимается? Бизнесмен какой-то? А то, видишь ли, Милка меня не особенно подпускает, когда они вместе, голубки, мать их, счастливые. А сам я что-то вообще не пойму.
— Да я и сам не понимаю. Если хочешь знать, он и вправду уже почтенного опыта бизнесмен. Не слышал о такой фирме: «ТериоФарма»? Вот, я тоже не слышал, до того, как случайно не устроился в нее… подрабатывать. А тебе, я так понимаю, он тоже не особо импонирует? Чем тебе-то он не приглянулся? Или я что-то не знаю об их отношениях с Милой.
— А ты сам-то как думаешь, подходит он ей или нет? Что в нем такого превосходного? Вроде такой представительный, крутой, типа, важная персона, а готов поспорить, внутри все хрупкое и перекошенное. Вообще, честно тебе скажу, сейчас таких мужиков-то почти нет, которые были бы ее достойны. Мелочь одна пузатая.
— А ты с ней, я так понимаю, знаком очень давно… ладно, спрошу прямо: вы все-таки не родственники?
Святослав рассмеялся упругим, низким смехом, который еще неделю назад мог бы вызвать у собеседника уйму настороженных узелков. Теперь, к счастью, все было не так — авось, и добродушием тянуло.
— Да, что еще можно было ожидать, — успокоившись, ответил Святослав, — Не ты первый задаешь этот вопрос. Боюсь, и не последний. А еще многие думают, что Палыч — наш папаша.
— Нет, правда, у вас такие отношения, как у брата с сестрой. А Палыч, значит и тебе как отец? А что-то я тебя в тот раз неделю назад… как-то не очень с ним видел? Или держишься независимости?
— Можно и так сказать. Квартиру снимаю. Не загородный, конечно, участок. Зато из окна шпиль этого самого, как его… МГУ совсем близко — с кровати видно.
— Ха… Нормально так райончик выбрал. И сколько платишь за нее?
— Провокационный вопрос, скажу я тебе. А что тебя так заинтересовало? Случаем не учишься там?
— Нет, куда мне? Да просто одна моя… знакомая там учится…
— Понятно. Да у меня тоже оттуда знакомые как-то так быстро появились…
— И все-таки, не вызывает у тебя приязни сожительство с Павлом Петровичем… Чего не скажешь про Милу.
— Понимаешь, я раньше нее приехал сюда на постоянное жительство. Тоже думал завоевать здесь мир. Видимо, рано понял, что не все так просто. Тебе Мила наверняка рассказывала, каким героем он прикатывал из своей Финляндии в наше детство. Тогда мы действительно готовы были бросить свои семьи и поехать с ним на край света, только бы не видеть всю эту хрень с пьянством и грязью. Ты думаешь, почему именно нас Палыч избрал?
— Я слышал, ваши родители ему дальние родственники…или его жене, не помню.
— Да, есть что-то такое. Впрочем, бред это все. И я, честно говоря, тоже не знаю. Слышал, что его жена хотела бы видеть таких детей рядом с собой. Только где его жена, не знаешь? Я вот тоже. Оставил ее здесь, эгоист хренов, а приехал, хы-хы… и не нашел! Наивно думал, что одинокой супруге государственного преступника здесь так легко выжить. И вообще это он только на словах такой типа гуманист-радикал, а на деле ему дороже крыски с новыми генами в его финской лаборатории. Нет, ты, конечно, не подумай… Ясен хрен, я ему обязан как отцу, и вообще неизвестно, где без него прозябал. Но, как видишь, так мы и не нашли общий язык.
— Но разве вы сами не чувствуете себя избранными. Что же в этом плохого? Что ты, что она, вас Бог, можно сказать, бескорыстно одарил такими данными… Вы… Вы как идеал!
— Идеал… хы-хы. А нам, по-твоему, к какому идеалу стремиться? Или как эти… Как их… Нарциссы? Нет, бред это все, и ни хрена это не дар. Ну хорошо, внешние данные, как ты говоришь, физическая сила, выносливость. Но когда какая-то паршивая зараза вроде гриппа выносит тебя чуть ли не до смерти, это заставляет задуматься. Это по молодости лет еще, может, и круто — Милу, вон, в кино и на фотосессии приглашали, меня самого в фильме каким-то там супергероем сняться звали… в итоге мошенники оказались, гады. Да что там кино, сам с фашистами чуть не связался, за своего считали, за арийца. Вот тогда-то начинаешь понимать, сколько лицемерных трусов за здоровенными мордами скрывается. Сначала восхищаются и бегают, потом твердят как мы с Милкой друг другу подходим — это, типа, чтобы умыть руки, если что — а в итоге боятся и нос воротят. А то и вовсе маньяки всякие порываются.
«Да уж — тягостно подумал Вергилий, — Интересно, в какой я роли?».
— А… это… слушай, ты случайно не знаешь… Мила мне рассказывала, что она больше года назад… ну, типа, поссорилась с Сурковским. Что они вроде как расстались, а потом она кого-то нашла на стороне… то есть… ну, типа чуть даже до женитьбы не дошло…
— Конечно знаю. Что так робко? Я думал, она сама тебе все рассказала.
— Сама… да, но не все. А, это самое… кто он был, этот жених.
— А хрен его знает, студент какой-то. Я его никогда не видел. В то время мы сами с Милой были не в лучших отношениях. После Глеба осадок. Но ты прав, она с ним как-то так сразу… даже появлялась здесь редко. Ей видимо, очень льстило, что она, приезжая, полностью влилась в здешнюю жизнь и стала независима от состоятельных родственников. Типа, и без вас есть кому ухаживать. Как-то так. А потом, кажись, самой задолбали эти ухаживания. Хотя…
— Что?
— Есть версия, что это Глеб разрушил их идиллию.
— Чья версия?
— Моя. Сотоварищи.
— Почему?
— Ну, ходят слухи, что этот жених был еще более мелкой тряпкой, чем Глеб. И даже не скрывал этого. Ну вот, Глеб на него и повлиял. У него, типа, телохранитель есть, который нагло использует славянский прикид. Типа, очень верный телохранитель. Мы с ним однажды встретились… К счастью он быстро понял, кто ему по зубам, а кто нет, так что… в общем, расстались мирно.
— А… при чем здесь он?
— При том, что это он мне рассказывал про этого жениха. Говорит, жалкое зрелище. С такими олухами, гы-гы… даже мне опасно сожительствовать, не то, что Миле. В общем, хорошо, что это увлечение вовремя пресекли. А то, не дай бог, что он еще и пид… это, самое, не совсем натурал.
— Бисексуал?
— Угу.
— А что Мила?
— А ничего. Ее Глеб увез, она даже не сопротивлялась, самой эта тряпка наскучила. Теперь даже не вспоминает. Да он сам, небось, давно забыл, нашел себе новую девочку… или мальчика, мать его за ногу… В общем, все благополучно закончилось.
— Эй, господа, вы заговорились! Она давно проснулась, — порвал разговор Елин. Вергилий еще соображал о мотивах, о сказанных Святославом подробностях, когда почувствовал, как от волнения его уши запылали словно облитые керосином.
— Удачи! — усмехнулся вслед Святослав.
— Ага. Потом дорасскажешь мне, хорошо?
Выходило очень неловко. Мысли еще висели где-то между неоконченным разговором и сладостным предвкушением будущего. Кремнин открыл дверцу, еще теребя карманы, и под скрип полов сделал пару неуверенных шагов.
Она расположилась, полусидя на подушке, поверх мягкой постели, дышащей уютом. Комната была безупречно светла, и лицо жительницы освещалось сбоку тонким солнечным лучом. Может, всего лишь от этого ее черты лица подернулись выразительной светотенью, выделив скулы и устало отпустив былой румянец на неведомые фронтовые дороги. Нет, похоже в самом деле чем-то пришлось пожертвовать ее организму. Между тем глаза ее уже безупречно живо смотрели на гостя, а губы растянулись в улыбке.
— Привет, — выдохнул Вергилий, застыв перед ней.
— Привет. Садись, — она пригласила его присесть на край кровати, которую даже чистой верхней одеждой осквернять не хотелось, однако Вергилий послушно сел. И только тогда выдохнул остальную порцию волнения.
— Как дела? — спросила беззаботно Мила. — Извини уж, что пришлось сюда приезжать. Я тут, как видишь, немного простудилась… — из ее горла вырвался тяжелый, глубокий кашель. — …Извини.
— Да ничего страшного, с кем не бывает! Как спалось? Ты, я вижу, быстро выздоравливаешь.
— Да ничего. Еще, правда, мутит немного, когда поднимаешься, но уже не такой… ад, как вчера. Я наверно, ужасно выгляжу, правда?
— Никоим образом!
— Да ладно, сама чувствую, что да. Ну и пусть. Я сейчас ничего не хочу, кроме мягкой постели… которая у меня уже есть… и близкой души рядом… что, впрочем, тоже очень кстати исполнилось, — ее пальцы незаметно обхватили его кисти рук и были все-таки непривычно холодны. — Да расслабься ты! Пальцы вон как сжал. Вспомни, как тогда, рано утром. И расслабься. Мы потом как-нибудь еще съездим куда-нибудь на рассвете. Хочешь. Мне еще хотелось в деревню мою съездить. Говорят, там за это время много изменилось.
— Обязательно съездим! Я обожаю северную природу!
— А я любую природу обожаю. Не только север. Можно потом и на юг. Там, говорят, тоже необыкновенно красиво. Я надеюсь, когда с Зайчонком поженимся, у меня будет собственная машина и вообще возможность пошире увидеть мир. Я хочу Азию посмотреть. Особенно Индию и юго-восточную Азию. Я вот даже иногда думаю — ты, наверно, в этом разбираешься, поймешь — все истоки культуры, цивилизации пришли с юга. С юга на север. А север их сохраняет и доводит. Я хочу посмотреть, как это там, в истоках. Эх, выздороветь бы сейчас только побыстрее.
— Ага, — произнес Вергилий. А потом вдруг, не узнав свой голос, добавил:
— Я, это самое… Я приготовил тебе небольшой, скромный подарок.
Тогда-то, больше не теребя карманы, он достал темную бархатную коробочку, в которой обычно хранят ювелирные изделия, и медленно ее открыл, сам будто находясь под впечатлением от ее содержимого.
Вопреки тайным страхам и подозрениям, Мила взглянула на подарок с живым интересом и радостью, не произнося при этом ни слова. Даже когда подставила пальчик, и Вергилий аккуратно натянул на него кольцо, определенно и необъяснимым родством ей подходящее. Наверно, на ее руке не хуже смотрелось бы и шикарное золотое колечко с невообразимым бриллиантом, но Вергилий принципиально решил оставить эти сокровища на Зайчонка. От его же подарка веяло какой-то тайной, некой сумеречной непонятностью, от которой он сам немного замялся, боясь за реакцию Милы. Кольцо блестело как серебряное, но сделано было явно не из серебра. Несмотря на очевидную свою объемность, оно не казалось перстнем мафиози. Однако глаза, привлеченные вниманием, невольно застывали на камне, высоком, вроде бы прозрачном как обычное стекло, но содержащем в себе нечто тонкое, загадочно блестящее, словно прожилки на крыле жука. Посередине же всего этого темнел какой-то образ. Кажется, символ бесконечности.
— Как интересно, — восхищенно прошептала Мила, — А из чего это?
— А это необычное кольцо. Видишь в его центре некий символ? Если я сейчас удалюсь, он начнет исчезать. И совсем исчезнет, когда некто уйдет от тебя на большое расстояние. Вот такая вот простая магия.
— А кто этот некто?
— А вот его уже выбирать тебе. Тому, кого ты хочешь всегда ощущать рядом, ты должна тоже сделать один небольшой презент. Но только в том случае, если он также хочет всегда видеть тебя поблизости.
Вновь он потянулся в карман и извлек оттуда нечто блестящее, необычное, похожее на бутон или на свернутый листок.
— Вот. Прими и этот скромный подарочек. Это можно использовать как брелок, как кулончик, даже как фонарик. Конечно, не такой миниатюрный, как кольцо, и требует батареек… А… смотри, берешь его, сжимаешь вот здесь — и он светится. Вот так. Но светится он тоже не всегда. Только поблизости от кольца. Чем дальше, тем тусклее.
Мила с тихой завороженностью глядела на собственные пальцы, на тонкую игру света в недрах кольца и на огонек под блестящими металлическими листочками. Наверно, она понимала, что все это сплетение чудес определяется итогом чьих-то умных, рациональных изысканий, но ни показывать это, ни допускать в свою душу она не хотела до последнего мига.
— Вергилий, ты гений! — осторожно воскликнула она, потянулась обнять его, но остановилась на половине дела. — Ладно, не буду тебя заражать.
— Да не бойся, я человек привычный, иммунитетом не обделенный.
— Мне бы твою необделенность, — ответила она, не отрывая глаз от подарков.
— Да, кстати, если колечко вдруг перестанет ярко показывать знак, ты положи ее в коробочку, открой и оставь на ярком свете. Видишь, тут под крышкой блестящие пластинки. Они помогут зарядить кольцо от солнца. Да и само кольцо побольше держи на свету.
— Обязательно! А правда, как это все так получается? Серьезно что ли магия?
— Хы-хы. Возрождение отечественных высоких технологий.
Еще минуту перебирала она в руках брелок, улыбаясь и сохраняя нерешительную сдержанность, подпитываемую разноцветными мыслями.
— А знаешь что? — выразилась она наконец. — Оставь его себе, пусть он будет у тебя.
— У меня? Ты правда…так хочешь?
— Ага. Ты ведь сам его делал, правда?
— Ну…в какой-то мере…
— Ну так пусть он останется у тебя. Я представляю, это наверно ужас как сложно и дорого. Ты и так мне это колечко подарил, такое сокровище, мне даже страшно становится, как подумаю, какой это адский труд. Нет, правда, возьми себе, а то как-то совсем бескорыстно получается, мне даже отблагодарить тебя нечем.
— Да что ты…
— Нет, нет, не отговаривай, я действительно не достойна такой ценности. Правда: это ведь не золото какое-то, это частица души. А ты скоро уезжаешь?
— Ну… наверно, скоро уже придется. Я почти никого не предупреждал.
— Посиди еще немного, ладно? А то я сегодня вообще почти целый день одна буду. А это ужасно, когда в голове уже светло, а с постели еще тяжело вставать, и вдруг такая тоска смертельная, будто сама вечность приковала. Знаешь, иной раз думаешь, а оставьте меня все в покое, не хочу никого видеть, хочу побыть одна, наедине с собой и со всем миром. Но в такие моменты все по-другому. Особенно к вечеру. Видно, температура поднимается, и в голове какая-то муть. Как будто что-то теплое такое и едкое под череп заливают. И как будто весь ужас, который мелкими такими крупинками распылен в стенах, в потолке, в каждой пылинке, вот этот весь кошмар вдруг так и ломится в душу, как раньше НКВД в дверь — дядя Паша часто об этом рассказывал. На самом деле, мир всегда, каждый миг что-то такое неуловимо шепчет, что-то вроде колыбели, совсем не страшное. Особенно, когда на природе, в лесу. И в некоторых домах тоже. Но теперь встречать сумерки и дрожать в одиночестве, ожидая новых поползней…
— Кого?
— Поползней. Я их так в детстве назвала, лет в пять, когда во второй раз сильно заболевала, дядя Паша меня тогда чуть ли с того света не вытащил. Как тебе объяснить? Вон, видишь это окно? По вечерам оно такое светлое, голубое, а рамы и занавески черные такие пронзительные, будто из мелких узелков тьмы сотканы… Ладно, ты все равно не поймешь.
Она крепче сжала его руки, обращаясь от лучистой радости, к чему-то такому, что посреди солнечного дня казалось почти игрушечным. Что не мешало ему где-то глубоко застудить сердце.
— Я просто что-то неясное чувствую. Ты уж меня прости, я, видимо, опять скоро бредить начну. Но не могу, не в силах отвернуться, когда что-то тебе сквозь веки твердит. Мне даже временами кажется, что не переживу эту ночь.
— Не бойся, все будет в порядке. Дядя Паша тебя же все равно не оставит, — попытался Вергилий вернуть утопленный покой.
— Да. Не оставит… — прошептала Мила, — Может, даже это меня и пугает. Как можно надеяться на помощь родного человека, если ему самому что-то грозит?
— Что же ему может грозить? Он обеспеченный, уважаемый человек, который определенно не дал человечеству ничего кроме добра. Какие злые силы могут ему угрожать?
— Не знаю. Не знаю. А вдруг есть какие-то силы? А вдруг не только добро на его совести? Куда его заносила долгая жизнь? Кто знает, что он до сих пор скрытно в душе питает? Пожалуйста, Вергилий, приезжай к нему почаще. Я могу видеть мрак где-то вдали, но когда он будет у нашего порога, я как всегда рассеянно просплю все на свете! Ладно? Кстати, он скоро будет по радио выступать, его приглашают уже на следующей неделе. Так что приезжай узнать, где и во сколько.
— Хорошо, — ответил Вергилий, сам того не замечая, приютившись у краюшка кровати почти рядом с Милой, касаясь ее теплого плеча и словно качаясь вместе с ней в лодке на одних и тех же штормовых волнах. Опять он поймал за хвост удивительную мысль о вечности этого мига, о готовности эту вечность испить до дна и оставить с собой навеки, только бы остановить укрытые тенью войска времени.
Он даже не заметил, как в двери тихо показался Святослав. А как заметил, не ощутил никакого нарушения своей тонкой душевной сети. Только Мила, взглянув на дверь, как всегда без промедления изменилась в лице и радостно помахала ему пальчиками. Тот тоже улыбался, осторожно переступая порог комнаты.
— Ну что, — обратился он к Вергилию, — Сны тебе рассказала?
— Почти, — смущенно ответил тот.
— Ну ты крут! — засмеялся пришедший. — Мои тебе поздравления и уважуха. Она иной раз целыми днями может ни с кем не говорить.
— Ну так уж прямо целыми?! — возразила Мила.
— Именно так. Сама, небось, не помнишь, где витаешь?
Радость неизвестно откуда возникшей искренности не совсем вовремя нарушили шаги. Шаги Павла Петровича, объекта недавних секунд беседы, идущего прямиком к ним. Почему-то Святослав поднялся, обернулся к проему и встретился с ученым прямо на пороге.
— Ты что здесь делаешь?! — стремительно прогнусавил Елин. — А ну давай отсюда! Заразиться хочешь?!
Словно в подтверждение его слов Мила извергла из себя новую порцию кашля. Ее слезящиеся глаза смотрели на Елина не так, как на Святослава минутой раньше. Вергилий никогда не мог похвастаться умением извлекать из настоящего, живого взгляда тайные чувства, мысли и другие отражения души. Воображать, анализировать, строить модели и воздушные замки — это одно, а читать и понимать саму явь — совсем другое. Но теперь он отчетливо видел в глазах девушки какую-то темнеющую воронку. А еще вдруг понял, как быстро летит время и как долго он уже сидит с ней рядом, забыв обо всем. Похоже, в самом деле было пора уходить. И на душе в долину необъятно разлившегося света легла определенная и несмываемая горечь.
— До свиданья, Вергилий, — сказала спустя минуту Мила, помахав ему рукой, на пальце которой блестело кольцо, нашедшее свое идеальное место. Брелок в его руках жалобно засветился.
— До встречи, Мила, — произнес он, — До встречи.
IV.
Уже давно перевалило за полдень, когда в океане ленивого времени, текущего не быстрее тектонических плит, пессимистично настроенный Дмитрий Амперов стоял у входа в питейное заведение. За долгий день иной раз он мог бы поднять на порядок больше дел такой же сложности, но теперь дороги провидения его упорно не замечали. Оказалось, такое незадачливое дельце, как разыскать собственного одногруппника, оказывается неразрешимым уже второй раз. И после бедного Бориски ничего хорошего от этого ждать не приходилось. Но по итогам очередной выходки Вергилия, когда Олеся бросила оного, вероятно, в слезах и истерике, да так и исчезла в неизвестном направлении, никакого другого выбора не осталось — искать придется именно его. Именно Ктырюка. А вот поиски с самого начала натолкнулись на проблемы явно кармического характера. Уже двое потенциальных свидетелей после долгих и многообещающих ожиданий оказались слишком заняты или просто не могли подойти в самое подходящее время. Оставалось ждать третьего, и перебирать в уме те скудные крупицы, которые удалось выудить об этом несчастном коматознике Андрее.
И картина выходила невеселая. По крайней мере, в плане согласованности. Что-то изменилось в этом медлительном студенте последнее время. Что-то усугубилось, но при этом оборачивалось новыми подробностями. Говорили, будто он стал более собранным и решительным, более целеустремленным и уверенным в себе. А может быть, даже более злым. Все это предстояло проверить. Жалко, что свидетелями пока было туго.
Оставалось питать очажок надежды, что одним свидетелем будет больше.
И, кажется, что-то в мироздании все же повернулось к нему лицом.
— Вадег! — крикнул он подбирающемуся ко входу парню. — Здорово!
— Привет, Диман! А что у входа стоишь? Идем!
— Подожди, подожди, туда мы всегда успеем. Мне очень нужно кое-что знать. О нашем общем знакомом. Андрее Ктырюке. Помнишь такого?
— Как не помнить? Все мы после того случая друг друга помним. Как братьев, понимаешь!
— После какого?
— А ты что, не знаешь? Мы не так давно в ДТП загремели. Нас пятеро было.
— А вот с этого места поподробнее…
Пришлось поподробнее. Вадим мялся, оглядывался, перешагивал с места на место, непривычный к долгим разговорам без кресла и кружки пива под рукой. Но Дмитрий не собирался его отпускать. Его глаза впились в жертву, словно клыки хищника, и блестели, подобно слюне аппетита. Такие не отпускают, пока не высосут все соки.
* * *
Вергилий крутил в руках блестящий, но лишенный какой либо нагрузки брелок, укрывая его ладонями от света и вглядываясь в тень, ровным счетом ничего не преподносившую. Они уселись на травяном ковре, подле спокойной водной глади, в которой по-стеклянному четко отражался фасад широкого и тяжелого здания, не так давно безвкусно и монотонно покрашенного в какой-то неприятный цвет бледной, начинающей разлагаться кожи.
— Узнаю изделие, — ностальгически улыбнулся Дмитрий, обратив внимание на брелок, — Могу предположить, у кого теперь второй элемент. Учитывая, сколько нашего труда вложено в пайку, такой поступок заслуживает эпической поэмы… Эх, пора завязывать с нашими условно-бесплатными программами. Будем выпускать микроэлектронику. Создадим мощную корпорацию, построим заводы по всей стране, в каждом регионе, и будем жестко конкурировать с мировыми гигантами. Ну ладно, рассказывай, как там у тебя?
— Лучше сначала ты расскажи. Ты, я так понял, извлек из вашей встречи с Вадимом что-то интересное?
— Ага. Жизнь замечательных людей, том первый! Ровно в ту ночь, в которую мы с тобой и с Глебом устроили сечу, эти алкоголики потерпели ДТП по дороге на дачу! Да не где-то, а почти в километре от места нашей битвы! А? Круг замкнулся, как ты любишь говорить? Слушай дальше! Их напугала какая-то одинокая сумасшедшая встречная машина. Я так рассчитал немного и пришел к выводу, что если бы это была машина Глеба, спешащая на праведный бой, то все очень неплохо сходится. Ладно, слушай дальше. Машину мягко вписало в холмик и, в общем-то никто серьезно не пострадал, если не считать, что спасателям пришлось разрезать корпус. Но! Ктырюка там не было! Он вылетел из дверцы за секунду до столкновения! Из серии «Мы спасаем наших клиентов от всего, даже от спасенья!».
— Небось, сильно ушибся…
— А вот и нет! Он после этого минут двадцать где-то шлялся. А нашли на каком-то порядочном расстоянии от аварии — он спал под кустиком!
— То есть?
— То есть дрыхнул! Врачи вроде говорили, что это реакция организма на потрясение, но дело не в этом! Дело в том, что он сам ничего этого не помнит! То есть, он мог просто встать, уйти, ограбить банк, укокошить кучу людей, а потом вернуться и уснуть под кустиком! Или же просто добраться до нашего места битвы, напугать Глеба и местных наркозависимых товарищей, а так же того мужичка, которого видел ты. И при этом надеть свою медную шапку, которую он на людях особо так не надевает! Но зачем? Просто на правах зомби или лунатика? Или что-то осмысленное?
— Твой наркоман вроде говорил, что он за каким-то идеалом следовал…
— Ага. Вот это меня до сих пор сбивает с толку. Слишком много идеалов на нашу голову… Жизнь замечательных людей, том второй. Вадик рассказал, что они недавно встречались с Ктырюком, и Ктырюк поведал ему о своем состоянии души. Это было состояние влюбленности в некий идеал. Желание следовать за ним через огонь и воду. Да, еще Ктырюк якобы куда-то в Прибалтику укатил. В Литву, кажется. Или только собирается укатить? Точно не понял. Но это не главное. Главное, сама сущность идеала. Тебе это ничего не напоминает? Бориска, бедный, тоже в какой-то момент улетел к неведомым высотам, а потом от него шпалы отмывать пришлось.
Вергилий смотрел на сказителя понимающе, но продолжал холодно молчать, с еле различимыми на карте лица чертами сомнения и протеста.
— Да, я понимаю, — продолжал Амперов, — Это невероятно физически. Это раньше была эльфийская принцесса, а теперь это просто коллега по работе, с которой к тому же можно в речке искупаться. И еще один обожатель сюда явно не вписывается. Но сути это не меняет. Слишком много ужасно ярких совпадений. Слишком часто вылезает эта невозможная сущность идеала. А? Мне вот уже не по себе как-то. Особенно когда видишь: ну да, симпатичная, милая, смешная иногда… Но когда на этом человеке все пересекается, и все мотыли на него слетаются как на фонарь…
— Я понимаю, — сказал Вергилий, — Так что в этом плохого, если в вышине сквозь облака светит солнце, и ты его видишь, а не просто думаешь в темноте, как бы оно могло выглядеть?
— Помнится, для тебя еще недавно солнце было другим. А для кого-то оно всегда другое. Что же получается, для каждого солнце с разных сторон? Но не может быть так с идеалом! Противоречит логике. Да, я понимаю, Мила — одна из немногих, удивительных и притягательных в плане целого образа. Таких жемчужин в фашистской Германии по всем германским землям искали и возводили в абсолют. А народ не сразу заметил, как за этим притягательным арийским абсолютом обращались с людьми, не одаренными нужной нацией.
— И что ты этим хочешь сказать? Что теперь вообще нельзя симпатизировать арийскому типу? Почему? Из-за того, что один ублюдок опозорил целую семью наций, к которой славяне относятся уж никак не меньше германцев? Почему я, человек славянского происхождения, не могу тянуться общему чистому типу своих великих предков? Пусть другие ищут свой генетический идеал, свое золото среди руды, а я буду искать свое. Вообще, Елина стоит благодарить хотя бы за то, что нашел на отдаленном севере такие самородки и подарил им достойную жизнь.
— А вот в этом, — сменил тон Дмитрий, — Нам надо разобраться получше, за что его действительно следует благодарить, а за что его чуть не повязали при советской власти.
— Похоже, его миссия далеко не закончена, — договорил Вергилий, — Он слишком жизнерадостный. Такое впечатление, что вообще вся эта Финляндия была просто вынужденной передышкой перед новым наступлением.
— Да уж, Глебу есть, о чем беспокоиться. Раз он сам до сих пор не выяснил, в чем тут дело. И как с этим бороться. А что еще говорил тебе Елин?
— Елин ничего особенного, а вот Святослав информацией очень порадовал.
— Ба! Никак ты с ним контакт наладил!
— А что такого? Отличный парень. Тоже не меньший идеал. Только вот дернуло меня за язык спросить у него про личную жизнь Милы за последний год. В общем, если бы не последующее свидание с Милой, я был бы совсем в другом настроении.
— Неужто личная жизнь Милы оказалась столь же интересной, как у Олеськи?
— Очень смешно. Я не про это. Про Бориску. Похоже, это дело мы все-таки раскрыли. Все действительно сходится. Мила жила с Бориской достаточно долгое время. Не знаю… неприятно все это рассказывалось… В общем, их чувства охладели, а Бориска этого сразу не понял. А потом Глеб нагло увез Милу… там какой-то идиотский предлог был… типа того, что Хомяга простудился и мог заразить ее до такой степени, как сейчас.
— Как она кстати? Поправляется?
Вергилий снова задумчиво вздохнул, словно отделяя в душе что-то легкое и светлое от иной субстанции, тяжелой, сомнительной и невеселой.
— Ага, — ответил он, — С ней все в порядке. Только…
— Что?
— Да… Как увидел ее в постели, что-то прям как… паяльником по сердцу. Она ведь только сегодня поправилась. Говорят, вчера она была в адском состоянии. Если так с ней всегда, то аргумент Глеба насчет Хомяги вполне оправдан. Помнишь, сколько соплей мы тогда нашли в его квартире? Кстати сказать, когда к нам вошел Святослав, Елин вдруг разозлился и выпроводил его в с аргументом, типа, «заразиться что ли хочешь?».
— Так, так, — сверкнул глазами Дмитрий после секунды задумчивости, — То есть получается, тебе можно рядом с ней, а ему, такому здоровяку, опасно заразиться? Ахинея какая-то. Значит либо Елин до паранойи бережет для чего-то Святослава — или скрывает от него что-то? — либо ему совсем не боязно, что заразишься именно ты…
— Не знаю. Тебе не интересно про Хомягу?
— Конечно интересно, продолжай. Так значит, когда Борис исчез, Милу уже увез Глеб?
— Да. Там оставался его охранник… ну, тот, который в славянской одежде и славянским стилем владеет… Он говорит… вернее, Святослав с его слов говорит, что Хомяга вел себя как баба и вообще не совсем натурал. А потом ушел и он. Дальше все считают, что Хомяга остался горевать у себя, хотя на деле он явно стал преследовать этого охранника, славянина.
— Да-да, так и выходит. Только как Святослав с этим охранником связан? Неужели, так сказать, сенсей?
— Это к делу не относится. Так, через Глеба познакомились. Ну вот, дальше история как бы кончается: все счастливы, все забыто. Насчет того дня, когда Бориска прыгнул под поезд… удалось выяснить, что Мила очередной раз прибыла на дачу к Сурковскому. Разумеется, Святослава там не было, он с ее слов рассказывал. Мне кажется, все шло примерно так же как в тот день, когда мы камеру установили. Как Бориска разыскал их дачу — вопрос сложный… возможно, у кого-то узнал, возможно сам проследил… Или шлялся по Москве, пока не натолкнулся на них на вокзале, сел в электричку, а дальше… дальше либо несчастный случай, либо его снова увидел охранник и незаметно подтолкнул… в общем такие вот дела.
Дмитрий чуть слышно прошипел сквозь зубы, обозначив тем самым нервный вздох. Его глаза горели, но не той бесстрастной погоней за тайнами, с которой он минуту назад рассуждал о странной боязни Елина позволить заразиться Святославу. Он молчал. А молчание такого человека, как Дмитрий, настораживало.
— В общем, круг замкнулся, — неуверенно сказал Вергилий. — А как все изменилось. Начали с одного, а застыли совсем на другом. И вроде все, закрыли страницу, а дела вокруг совсем другие. Хотя, все-таки, наверно, стоит забыть… Расслабиться, отдохнуть…
— Вир… ты, наверно, обидишься, но… ладно, промолчу. Наверно, действительно стоит глобально отдохнуть.
Руки Кремнина по-прежнему сжимали безмолвный брелок, а взгляд уползал куда-то за темнеющую кромку парка. В вечернем свете его волосы, перебираемые ветром, отбрасывали на лоб синеватую тень, и в глазах не отражалось почти ничего. Очередной день снова медленно и непредсказуемо уволакивали куда-то за деревья, в сторону Гринвича.