Странно, что ни его, ни меня не смущала наша весомая разница в возрасте. Сейчас, когда я вглядываюсь в те дни сквозь мутную ностальгическую призму, все кажется почти идиллией, сбывшейся сказкой. Мелочи, которые я тогда считала глупой ерундой, заставляют сжиматься сердце. Скажем, он предпочитал, чтобы его называли полным именем Арсений. Особенно, когда приходили мои друзья, и смахивали небрежное: «Береги руку, Сеня!», или задиристое: «По Сеньке и шапка», он делал вид, что это не к нему. Игнорировал. Не раздражался, не принимал вызов и не пытался отвечать колкостями на шпильки. И как-то постепенно все приняли его манеру в конце концов.
А еще он умел часами смотреть в зеркало. Тут уж я не могла удержаться. Вариации на тему не истощались, анализировались различные стадии маниакального нарциссизма, зачитывались статейки о критериях мужественности и отклонениях от них. Но и это неизменно летело мимо кассы. У меня всегда было чувство, что он знает что-то важное, о чем не говорит вслух. Хотя как раз поговорить он умел. О чем попало, и ни о чем. Виртуозно. Правда, сразу чувствовал, если я его переставала слушать, переключившись на свои мысли или мечтания. Вот тогда он мог обидеться не на шутку и замолкал. Надолго. Молчал он так, что я полностью тонула в его темных глазах с поволокой. Уклонялся от моих поцелуев, уходил в другую комнату. Но позже все равно сдавался, очень уж любил целоваться.
Еще ценил хороший коньяк, различал сорта, не велся на дешевку. И гости специально для него приносили бочковой армянский. Шумные пирушки, гитарные риффы, танцы на столе.
Его не выводила из себя моя компьютерная зависимость, он пристраивался неподалеку, когда я работала, и погружался в тихое созерцание. Позже я ощутила, как много значило для меня это теплое незаметное присутствие, дар растворения, которому я обучилась слишком поздно. Или, видя, что меня засосало в Сеть, уходил спать, спокойно принимая все, как есть.
Пространство моего дома наполнилось без него звенящей каменной пустотой.
Два года вместе... Это много? Мало? Два года не разлучаясь, если не считать моей короткой поездки в Париж (оказалось, так легко увидеть Париж и не умереть от скуки). Когда кто-то дарит тебе любовь, приходит вера в вечность. Любовь - пульсирующее отчаянное чувство бессмертия, вопреки биологической очевидности смерти.
Что было в нем такого, чего я никогда, ни до, ни после, не могла найти ни в одном из живых мужчин? От чего мне до сих пор так режуще тоскливо смотреть на цветные фотографии, где мы счастливы?
«Он был твоей тенью», говорят теперь мои подруги. Никак не перестанут завидовать. Самое нелепое, что можно придумать, обозвать тенью свет.
...мучительное утро. В голове туманная тяжесть. «Зачем же я вчера водку после вина?… Давно себе такого не позволяла. Погубит меня вечная весна…» Шлепаю босыми ногами на кухню, быстрее надо чаю с лимоном и побольше. Ох и натюрморт, повсюду бычки, пустые бутылки, в мойке гибель Помпеи. Последние звезды рок-н-ролла разбрелись ближе к рассвету, а кто-то еще в спальне заночевал. Богема, мать ее. Пока вскипает чайник, механически полощу стаканы и салатницы. Устойчивое отсутствие эмоций, мыслей, оттенков. Время - ноль. Спасения нет. И вдруг из-за плеча тихое и сипловатое: «Я тебя люблю…» Волны тепла. Разве это не то единственное, для чего мы все здесь? Господи.
Его голова на моей подушке — он всегда просыпался раньше меня и смотрел из-под ресниц, поджидая, когда я открою глаза и улыбнусь.
Арсений, Сенька...
Я убила его.
Я не хотела.
Я сама.
Сама.
Последнее время он не летал, а ходил за мной по полу, ему нравилось все повторять за мной. Я не заметила, торопясь на роботу, что он сидел на пороге. Маленькая зеленая птичка. Я услышала его крик, захлопнув дверь. Когда я ее открыла, задыхаясь и роняя ключи, все было кончено. Я перестала неконтролируемо плакать где-то через месяц. Разные знакомые, узнав о причине моих слез, говорили обычно: «Что за фигня? Мне бы твое горе...» Они правы, конечно. На базаре полным-полно волнистых попугайчиков.
Виктору Олеговичу с любовью
2004