Саратовский механический техникум ж. д. транспорта, куда меня занесла нелёгкая, оказался очень солидным учебным заведением с опытными профессиональными преподавателями, поработавшими на транспорте и знающие его технику и историю. Поэтому познавать профессию специалиста по эксплуатации железных дорог после средней школы оказалось интересно. В знак особого, может быть, запоздалого уважения, я бы хотел сейчас рассказать о них.
САМУЭЛЬ МОРЗЕ
Первое, что меня и других поразило на уроках техники связи и сигнализации, автоматики и блокировки – это занятия на телеграфных аппаратах Морзе. Оказывается, на малодеятельных участках транспорта эта техника ещё действовала! А ещё она могла пригодиться на случай войны, когда другие средства связи могут выйти из действия.
Нас срочно заставили выучить азбуку, придуманную в 19 веке Самюэлем Морзе, талантливой личностью - задолго до изобретения телеграфа. Самуэль Морзе, оказывается, был известным, можно сказать - знаменитым художником и успешным политическим деятелем. Его картины находятся в Лувре (!) и в Музее города Нью-Йорка. При жизни Самуэля Морзе называли "Американским Да Винчи"... Позже я видел портрет этого незаурядного человека, мне кажется, очень оказавшегося похожим на нашего учителя по работе на аппаратах Морзе.
Начало первого урока нас потрясло. В аудитории перед нами появился высокий седой старик с всклокоченными волосами и пронзительными глазами фанатика, с сучковатой палкой, на которую он не опирался, а похлопывал ею, как современный гаишник по ладошке левой руки, глазами выискивая, кого бы ею приободрить. Мы сразу поняли, что весело нам не будет, притихли и съёжились. С сумасшедшим лучше поосторожнее. И фамилия у него была не добрая – Волков.
Перед каждым из нас стоял действующий аппарат из бронзы с лентопротяжным заводным механизмом с чернильницей и колёсиком в ней. При коротком ударе ключа на двигающейся бумажной ленте колёсиком отображалась точка, при длинном – тире. В первые пять минут при заправке чернильниц мы все вымазались, как черти, поскольку все ещё не отошли от первого впечатления от встречи с сумасшедшим и всё время больше поглядывали на его палку, ломая голову, зачем она ему.
В последствии всё прояснилось.
Речь у Самюэля была решительной, голос грубоватый и требовательный. Поэтому команды на уроках выполнялись старательно и когда под его счёт все отрабатывали ключом ритм передачи: «Раз-два-три! Раз-два-три!», тут его палка и пригодилась. Правда, в такт счёту он лупил ею не по нам, а по столу, но от этого нам спокойно не было. Все измазанные в чернилах, боясь потерять ритм, многие от такого грохота теряли самообладание и у них ничего не получалось. Мы так и не поняли, для чего ему надо было так бить фанерную крышку стола. Решили, что он больной. А с ними не спорят, только соглашаются. Однако его метод возобладал, дисциплину мы держали - после нескольких уроков мы всё – таки научились передавать телеграммы и на зачётном уроке я даже получил пятёрку.
Эту связь Морзе и работу на аппаратах преподавали в техникуме последний год. А наш Самюэль вскоре умер. Нам, когда мы узнали об этом, было очень печально. Он был последний из могикан.
ВАНЬКА ХИТРЫЙ
Преподавателем электротехники был Куприн Иван А. - невысокий, спокойный, с тихим голосом человек, лет под шестьдесят. Нос у него был остренький и он был абсолютно похож на артиста Эраста Гарина, только чуть пополнее. Я потом на Эраста Гарина смотрел, как на великого артиста, хотя он и без того был великим.
На занятиях Куприн никаких эмоций обычно не выражал, но всё видел и слышал, хотя и смотрел, как правило, в это время в другую сторону от наших выходок. За эти свойства и интересный облик он и получил от нас прозвище «Ванька хитрый». Задачей, а я считаю и достоинством его, было добросовестно научить нас самым необходимым практическим знаниям, которые могли пригодиться в нашей профессии. Особое внимание он уделял лабораторным занятиям, закрепляющим знания и теоретический материал. Мне нравилось его преподавание.
Сидел я прямо перед ним и он, объясняя материал, часто поглядывал на меня. Всё время надо было быть начеку. Вначале мне было неуютно, но скоро я привык к этому, а он меня, видимо, считал внимательным и понятливым слушателем, потому что, даже обращаясь ко всем с вопросом «Понятно?», он при этом косил на меня и ждал или кивка или ответа.
На самостоятельных практических занятиях я скоренько монтировал задаваемые электрические схемы себе, а когда оставалось время, помогал и другим ребятам, разделённым на группы, каждая со своим вариантом задания. По моим подсказкам «Это соедините с этим, а это с этим» они быстро соединяли провода с источниками питания, потребителями и измерительными приборами. И также быстро получали зачёты.
В результате меня избрали старостой группы. С подачи Ваньки хитрого, который оказался ещё и заведующим учебной частью техникума. Мне от такого избрания было не жарко и не холодно, тем более, что никакой значимой роли это не имело ни для учебного процесса, ни для меня.
ЕРМАК и РЫЖИЙ СЕРЁГА
Даже не помню, что преподавал Ермаков, кажется, «Станции и узлы», занятий он у нас вёл мало, но в нашей студ енческой жизни с ним было нескучно. Охальник ещё тот. Особенно он смущал девчонок. От него запросто можно было услышать: «Смирнов? Ты что там с соседкой делаешь? Ну-ка вынь руку из-под стола! Потом погладишь!». Все хихикали, лицо красивой соседки сразу становилось розовым, она судорожно глотала воздух, но возражать было делом бесполезным. Он ещё что-нибудь отмочит. Почти невиноватый Смирнов тоже чувствовал себя неуютно.
Мы на него не обижались, а даже уважали. Он был воспитателем на общественных началах. Это он организовывал наши культурные мероприятия и занятия спортом. Ключ от спортзала на последнем курсе всегда был у нас, мы могли в любое время, даже ночью пойти и поиграть в наш любимый «баскет». Поощрял самодеятельные концерты с участием в них квинтета, в который и меня зазвали играть на пианино. Репертуар был из популярной лёгкой музыки и зал нас хорошо принимал, хотя, я понимал, что играли мы довольно посредственно.
После концертов были танцы. На танцах всегда возникали попытки танцевать запрещенный в то время рокн-ролл, который только некоторые хорошо умели танцевать, но на них все смотрели, как на героев, потому что дежурные дружинники с повязками пытались мешать этому. Мы не сговариваясь, оттесняли их и они под нашим натиском сдавались и уходили.
Перед защитой диплома Ермак, так мы его прозвали, выбрал человек десять наиболее активных ребят по признакам, одному ему известных, и повёз нас на практику в Москву. Это был нам подарок. Вся практика прошла в четырёхчасовой экскурсии по станции Лосиноостровская. А мы в Москве погуляли дней пять.
Причём началось всё довольно экзотично. Когда прибыли в Москву, Ермак куда-то долго звонил, видимо искал гостиницу. И потом повёз нас, ни много, ни мало, на Шаболовку, в телевизионную гостиницу, как оказалось, довольно престижную. Видно, не нашлось высоким персонам больше мест в Москве. Разместились. Ребята в номерах по двое, я оказался один в шикарном номере.
Поскольку наступил вечер, а мы уже голодные, звоню друзьям в их номера. Договорились надеть галстуки, спуститься в холл и поискать, где бы перекусить. Обстановка в кафе холла при осмотре через стеклянную дверь нам показалось слишком презентабельной, мы туда постеснялись заходить. Участливый администратор нам сказал, что метров за сто на улице есть ресторан «Останкино» и там можно неплохо поужинать. «Неплохо» в нашем понимании означало довольно дёшево, что всех устраивало.
Когда с зимнего холода раздетые ввалились в ресторан мимо усатого дяди в фуражке и форме с жёлтыми лампасами на штанах, мы, было, оробели от вида шикарного зала, но уходить из тепла назад мимо этого генерала что-то не захотелось. И, чтобы не осрамиться, уверенной походкой прошли мимо глазеющих на нас нарядных посетителей, нашли под пальмой столик без флажков иностранных государств и уселись.
И потихоньку начали осваиваться.
Когда выяснилось, что в предлагаемом меню самой дешёвой закуской в ресторане значится кубинская сигара, мы приуныли и стали оглядываться, а куда это мы попали. Вокруг нас сидели люди с белой, жёлтой и даже чёрной кожей. И все интеллигенты по одежде и аристократы по повадкам. Мы интуитивно стали сравнивать себя с этой публикой. Даже негры, нам казалось, чувствовали себя здесь высшей расой. А у нас из цветных был только Серега Малолеткин с розоватым лицом и шевелюрой цвета красной меди. Он слыл среди нас великим комиком, потому что без улыбки на него смотреть нормальные люди, ну просто, не могли, а каждое его движение и мимика всегда вызывали у нас бурный восторг. Мы то уж к нему привыкли и знали, что он родился в России, а не в какой-нибудь Рыжепотамии.
Ну, конечно, он и привлёк внимание всех, в том числе и этих негров. Чувствуя критичность ситуации и свою исключительность, этот Серёга, когда подошёл официант, уверенно заказывает ему сигару, хотя ни разу не курил. На вопрос, чем наша компания хочет побаловать свои желудки, мы чуть не хором нашлись: «Чаю! По стаканчику и что-нибудь, вроде булочки. Мы ненадолго».
После первой сигарной затяжки Серёга задохнулся, начал давиться дымом и закашлялся. Лицо с веснушками из розового стало малиновым. Мы растерялись. Спазмы не прекращались. Вскоре он уже не кашлял, а громко протяжно стонал и начал было вместе со стонами жалобно подвывать. Мы не знали, куда деться от неловкости, стыда и общей беспомощности. Всё внимание посетителей, в основном, иностранцев, было обращено на нашу клоунскую группу, негры даже привстали, глядя в нашу сторону. Весь иностранный бомонд всполошился. Не хватало только аплодисментов. Провалится бы куда-нибудь. Но паркетный пол был достаточно крепкий. Наконец, Сергей, жалобно постанывая, закончил свою репризу и мы стали лихорадочно вырабатывать план, как отсюда достойно слинять. Незаметно уже не получится. Нас все полюбили.
Наконец, официант принёс чай и нам стало полегче. Начали вполголоса обсуждать тему "Не-фига-себе-поужинали. Давненько так не обжирались!".
Но ушли из ресторана с показательным достоинством, демонстративно щедро оставив в пепельнице недокуренную сигару. Генерал-швейцару на выходе, старательно пучившего на нас глаза, чаевых не стали давать.
Когда рассказали об этом Ермаку, он задумчиво сказал: «Ты уж прости меня, Серёж! Может тебе в цирк, а? Там хорошие деньги, успех. А на железной дороге ты ведь не одно крушение организуешь! Жалко, жертв будет много!»
Спасибо Ермаку за всё, что он сделал для нас, за эту поездку тоже.
ЭТО НЕ ВЕРНО.
И в школе и техникуме черчение было моим наиболее лёгким предметом. А в техникуме преподавателем черчения был другой артист по фамилии Юрский. Вернее, он был на него очень похож. Такой же смуглый и невозмутимый. Любимым было его выражение «Это не верно!». Во время занятия при оценке работ учащихся «Это не верно» он произнесёт раз десять. Нас это забавляло, потом мы при каждом удобном случае тоже друг другу говорили по любому поводу «Это не верно».
Лет пятнадцать назад во время командировки в Саратов ностальгия заставила меня посетить механический техникум. Каково же было моё удивление, когда я увидел Юрского перед бывшим общежитием метущего метлой территорию техникума! Он, конечно, давно был на пенсии, но на вид не очень стар и выглядел аккуратно одетым. Мы поговорили и я признался, что он был одним из уважаемых мной преподавателей и поблагодарил его. Вспомнили о других преподавателях. Все уже умерли. «Вот мету, мне нетрудно. Пенсия небольшая, это не верно. Интересно - вы через столько лет заехали и вспомнили меня, спасибо, это верно!»
Через 35 лет я, наконец, услышал от него ЭТО ВЕРНО!
Да, неправильно и несправедливо, что мы забываем о хороших людях, наших преподавателях, которые учили нас знаниям, помогали нам взрослеть и быть нормальными людьми и профессионалами. Мы даже забываем поблагодарить их хотя бы мысленно и они стираются в памяти.
Мы их забываем и они умирают в нашей памяти.
Это не верно!