Проснулся оттого, что кто-то осторожно вошёл в охраняемое моей «сторожкой» пространство, и застыл: при стремительном приближении чужака, меня бы чувствительно ударило разрядом. В точечном свете проколов звёзд угадывались очертания берегов и возвышающихся пальм, окаймляющих чёрную реку с тускло-светлыми всполохами отражений небосвода на водной ряби с бесчисленными водоворотами. Предрассветное время, но по-прежнему было темно.
Галера покойно, сонно стояла левым бортом у камышового причала. Догадался, у первого шлюза рукава Бахр-эль-Юсуф, протяжённая дамба угадывалась возвышенным чёрным силуэтом. Удивительное чувство собственной исторической причастности: приятно в седой древности возвращаться к знакомым местам.
Увидев, что я приподнял голову, некто тихо и уважительно произнес:
— Артём, мы у дороги вблизи канала на Эль Файюм. Принц велел сообщить тебе: Если надумаешь вернуться в Фивы с ним на галере, он через девять дней будет ждать тебя на этом месте. Но задержится только до полудня. Не опаздывай.
И человек быстро отошёл в сторону кормы с зажжённым на ней факелом, чтобы не мешать нам собираться на ограниченном пространстве палубы. Это был подручный рулевого, мельком видел днём среди команды и даже слышал, как его называл Мерерук.
— Сабаф, принцу передай мою благодарность за его любезность, быть нам на его корабле, и совместное общение. На обратном пути можете нас не ждать, мы отправимся на север по западному берегу Нила. Скажи принцу, что я точно знаю и убеждён: жажду утоляют из одного источника, ибо рот один. Для того, чтобы напиться, не держат сто одинаковых амфор, достаточно одной.
— Это что-то ещё означает, кроме утоления жажды?
— Мерерук поймёт. Это отголосок вчерашнего разговора. Каждый остался при своём мнении, но истина всегда одна.
— Я передам твои слова. Запомнить нетрудно. Если хочешь, дам тебе меч. Я заметил, что ты без оружия пришел на галеру, а у нас в пути часто нападают на одиноких путников. Они лёгкая добыча для разбойников.
— А если я не вернусь? Как ты отчитаешься за пропавший меч?
— Украли. Здесь часто всё воруют. Принц к этому привык и не расстраивается из-за пропаж. Он и не заметит.
— Спасибо за заботу, Сабаф. Меня разбойники почему-то предпочитают обходить за тридцать шагов, не успеваю догнать.
Недостойная похвальба. Не удержался. Слаб человек. Все ещё спали, поэтому мы не стали ждать пробуждения царевича: вчера было всё обговорено, взяли со Снофрет по корзине с одеждой и сошли на пустынный берег, где редкими всполохами, как глаза засыпающего шакала, догорали угли единственного костра. Рядом на драных циновках дрыхли два человека, укрывшись с головой овчинными шкурами.
Галера покойно, ладьей Харона, с одиноко горящим факелом на носу, поплыла дальше, по течению на север. То-то было удивление египтян, когда в Месопотамии они увидели другие реки, текущие неправильно, на юг.
Прислушается ли к моим словам Мерерук? Но ему не править. В истории он не оставил след, если только не примет имя отца, и тогда, после смерти Соломона, пойдёт войной на раздробленное царство и разграбит его, вывезя из знаменитого храма всю золотую культовую утварь, что на многие века станет трагедией для евреев.
Пока мы дошли до рынка по центру пустынной улицы, быстро рассвело. Торговцы не успели протереть глаза и свернуть циновки, как мы начали прицениваться, стремясь как можно быстрее выехать за пределы поселения, и уже там, в безлюдном месте, привести себя в порядок, позавтракать.
Купили осла, смирного по виду, чтобы погрузить наши корзины, и отправились пешком по дамбе к Файюмскому оазису вдоль канала с буро-зеленоватой водой в обрамлении камыша, где плескались крупные рыбины, охотясь за насекомыми, замыкая пищевую цепочку. Рыба не давала феллахам умереть от голода, поэтому богачи брезговали ею, у них на столе не переводилось варёное и жареное мясо, дорогой пшеничный хлеб.
По каналу в обе стороны уже тянулся нескончаемый караван из тяжело нагруженных галер. По дамбе шли люди с поклажей и непременными сандалиями на длинной палке, экономили драгоценную обувь, надевали лишь в конечном пункте, завязывая кожаные ремни на пятке или лодыжке. Часто воришки легко снимали обувь с палки, пользуясь отвлечённым вниманием хозяина. Семенили ослы, мулы в обозах телег, лихо мчались колесницы чиновников. На раненых никто не обращал внимания, сам виноват, мог бы и уступить дорогу.
За два часа до заката мы добрались до знакомого поместья с развесистым рожковым деревом перед серым фасадом здания. Меня и Снофрет радостно встретили. Даже нубийцы белозубо заулыбались, они в глубине двора расчёсывали коноплю и вязали верёвки, скручивая в тяжёлые бухты, которые пойдут в уплату налога хозяйственных поставок.
Я поразился перемене, происшедшей с Сельмой и Окрамом. Взгляд полон достоинства, лица округлились, помолодели. Только Маху и Нубнофрет не изменились, кроме одежды на них, нарядной, но уже довольно замызганной. Здесь одежда стиралась в исключительных случаях, и зачастую, без самодельного мыла, сваренного по шумерскому рецепту: из древесной золы смешанной с растительным маслом.
Они с гордостью показывали нам созревающее пшеничное поле, узкой полосой упирающееся в полузасыпанный песком ряд жухлых кустов, преграждающих путь пустыне. На огороде половина культур уже убрана. Даже дети вносили посильную лепту помощи в уборке урожая, о чем не преминули похвастаться.
— Жаль, Амир и Рамоз не видят ваш достаток, ваши улыбки, новый дом с просторными подсобными помещениями, обширный огород с многоводным каналом, — печально произнесла Снофрет и горестно вздохнула. — Как бы порадовались за вас. Где они сейчас? Что-нибудь известно?
— Я уже перестала надеяться на их возвращение, — вздохнула Сельма. — Нофферех утешает, что сейчас больших войн нет, только случаются мелкие приграничные стычки с неугомонными нубийцами. Они в любой день могут вернуться.
— Вы с ним общаетесь? Приходите к нему? Зачем? Какая необходимость? Дружба с правителями опасна.
— Какое там? Он зачастил. Всё выспрашивает об Артёме. Кто он, откуда? Как познакомился с Снофрет, которую продали в рабыни? А мы-то о нём ничего не знаем. Так и объясняем. Заглядывается на малышку Нубнофрет. Говорит, что она будет его любимой невесткой у младшего сына. Предлагает совершить помолвку.
— А вы что?
— Ответ один: ей расти и расти. Слава Артёму, мы сейчас ни в чём не нуждаемся. Хватает и налог отдать, и мёд купить, и одежду сшить. Нуби потом может сама сделать выбор, за кого ей выходить. Постоянно с подругами в «сенет» играет. Крик во дворе стоит на всю округу. Ссорятся, мирятся.
(Сенет – сестра, хемет – супруга. Так же называлась древнеегипетская игра, цель которой запереть фигуры противника на поле из 30 клеток. Настольная игра с фишками, прародительница нард, шашек, ассоциируется с прохождением через потусторонний мир, где победителю обеспечено достойное место. Игра упоминается в главе 17 «Книги Мертвых»).
За ужином радостное оживление от нашего прибытия омрачилось сообщением Снофрет, что мы оба скоро уйдём из этого мира, по собственному желанию. Слёзы то и дело наворачивались на глаза Сельмы и Нубнофрет, пока я вдруг не сообразил сказать, что они могут писать ей письма, — мы получим их через три тысячи лет, точнее, вскоре после прибытия, и узнаем обо всех переменах, случившихся с ними.
Они не особенно удивились этой информации. Всё в духе египетской религии. Жизнь продолжалась после смерти. Какая разница, сколько тысячелетий пройдёт, главное — они потом будут жить вечно. В последнем я не разубеждал. Каждый верит в то, что хочет.
Договорились, что они поместят письма в бронзовый бочонок с хорошо подогнанной крышкой. Его закопают в выбранном нами месте.
Бочонок по заданным размерам я на следующий день заказал у местного литейного мастера, — вытянул на 4 375 граммов. Но с местом схрона возникли осложнения. На западе от Файюма, как я хотел, оказывается, находилась долина Вади Натрон, где в изобилии добывался натрон, который жрецы использовали для бальзамирования, дезинфекции жилищ.
Я вспомнил: эту дорогу знаменитый вельможа Синухет использовал для побега, смешавшись с группой работников, идущих на копи. Оставалось единственное место — юго-запад от долины Вади Натрон.
Я засунул бочонок в пеньковый мешок, и мы вчетвером, дома осталась Сельма и заплаканная Нубнофрет, которой не терпелось составить нам компанию, поскакали к западу от Файюма.
В долине Вади Натрон оставили животных на попечение охранников, вместе с кувшином свежего пива, а сами отправились на юго-запад в Ливийскую пустыню, искать подходящее место для схрона, которое останется нетронутым три тысячи лет, точнее, до последнего века существующей реальности. Пустыня была единственным спокойным местом, которое не перепашет трёхтысячелетнее время и беспокойная цивилизация.
Перед нами расстилалась безграничная жёлто-красная пустыня без единого приметного ориентира. После хамсина или самума рисунок барханов менялся едва ли не каждую неделю. Сейчас лёгкий ветерок вздымал с изломанных верхушек барханов песчаную пыль, которая противно скрипела на зубах, зной сушил носоглотку. Вода из моей фляги ненадолго помогала увлажнить рот. Пожалуй, в аравийской пустыне дышалось легче, или я уже забыл, как там было.
Прошагали в сторону единственной невысокой возвышенности восемь километров. Пейзаж однообразен и уныл, ни змей, ни зверей. Только однажды вдалеке по гребню бархана протрусила худющая гиена. Переступать по осыпающемуся песку сплошное мучение, особенно с непривычки.
Маху заскучал от усталости, часто вопросительно посматривал на меня, мол, не пора ли угомониться? Бочонок, по его мнению, можно закопать на любой пустоши: личные письма не те ценностями, за которыми станут охотиться будущие грабители.
На верхушке одного из барханов мы остановились, в растерянности оглядываясь. Надеюсь, прогресс к нашему времени сюда не дойдёт. Надо было перед отправлением внимательно рассмотреть снимки аэрофотосъёмки. Но кто же знал, что меня сюда занесёт? Задумался.
Я-то найду металлоискателем, но как они смогут выйти к припрятанному бочонку, чтобы вложить послания? Даже если бочонок положить сверху на песок, его скоро занесёт, засыплет песчаными бурями, которые легко передвигают массивные барханы. Уже через месяц эту местность не узнаешь, даже обладая отличной зрительной памятью.
Город и оазис с высокими пальмами давно уже скрылся из вида, заслонили барханы, — без солнца и компаса легко потерять ориентировку. Снофрет слышала мои невысказанные сомнения, тревожно посматривала на меня: «Хоть бы одна примечательная скала попалась. Маху не сможет найти».
— Караванам сюда не ходить, на юго-западе им нечего делать, — вслух размышляя, произнес я. — Можно надеяться, что в эту сторону никто случайно вдруг не забредёт. Мы прошли приблизительно восемьдесят полётов стрелы. Удалились на расстояние меньше одного сехена. (Сехен равен 11 километрам). Но это вам ничего не даёт, стоит чуть сбиться в сторону с самого начала. Вам без указателя будет трудно выдержать направление строго на юго-запад. Возможно, нужно поискать другое место для закладки.
— Я старый глупец! Не догадался захватить из дома шест, который можно было бы воткнуть в песок! — огорчился Окрам.
— Какой высоты должен быть шест, чтобы его не занесло песком и можно было увидеть издали? — спросил я.
— Ты прав. За три тысячи лет любой шест заметет горой песка.
— За меня не беспокойся. Я в любом случае найду бочонок, если он будет надёжно запрятан даже без шеста. Я думаю за вас. Как вы его найдёте лет через 30? Маху может передать послания сестре и через 10-20-30 лет. Как ему отыскать этот бочонок, или это место? Я хочу, чтобы при желании все ваши потомки смогли бы оставить послания. Снофрет будет приятно узнать, что вы её помните. Давайте я, всё же, поставлю шест.
У меня в нарукавных браслетах оставался нерастраченным энергетический заряд, своего рода запал для атмосферного кислорода, который, сгорая, даёт высокую температуру в локальном месте.
Мы спустились к невысоким барханам. Объяснил всем, что нужно разровнять песок по сторонам света, показал ориентиры. Выбрали более-менее ровную площадку и начали выравнивать, кто ногами, обутыми в сандалии, а я — медной лопатой, предусмотрительно захваченной из дома.
Когда песок разгладили, заставил всех смотреть на восток, не хотел лишних вопросов; в центре сплавил бластером круг в виде диска, от которого отходили четыре луча длиной в три метра. На конец отдельного пятого десятиметрового луча надел пеньковый мешок, в котором принёс бронзовый бочонок, и привязал, чтобы не создавал парусность, и ветром не сорвало. С помощью Окрама, который помог поднять и придержать шест, я приварил его, вплавил в центр диска.
— Теперь найдёте?
— Легко! — Воскликнул Маху и наклонился, чтобы потрогать место сварки.
— Осторожно! Обожжёшься! Ну, не так уж и легко, но шанс найти — повышается.
— Все боги могут точно так же управлять лучами солнца? — спросил Маху, восторженно глядя на меня.
Паршивец! Всё-таки углядел! Хотя и старался стать к нему спиной, понимал, что у него меньше выдержки, Окрам послушней.
— Вот ты и спроси богов, если они ответят. У меня обычная, земная технология, то есть умение. Ничего сложного. Не думай об этом. Вам знать ещё рано. Лучше запоминай, куда я прячу бочонок, чтобы потом не пришлось искать. Для тебя стараюсь.
В северо-западном секторе вырыл лопатой метровую ямку и присыпал песком пустой бочонок. Если случайный путник и наткнётся на шест, то не догадается что-либо искать под ним.
— Вот и всё. Вам остаётся написать обстоятельное послание обо всех значимых изменениях, которые произойдут в вашей жизни, принести сюда папирус и вложить в бочонок. Следует постараться вкопать поглубже, чтобы поверхностный слой песка не развеяло ветром. Может случиться и обратное — ветер нанесёт на него бархан, тогда снова отыскать бочонок будет труднее. Но я в любом случае смогу его найти через три тысячи лет, и вместе с Снофрет прочитаем, узнаем, как сложились ваши судьбы, сколько внуков у вас выросло, и каких достигли должностей. Конечно, жаль, что связь будет односторонняя, но это всё же лучше, чем ничего. Не правда ли, Маху? Ты уже начал учиться грамоте?
— Да, — с воодушевлением ответил Окрам. — Мы наняли для детей лучшего писца в нашем номе, приобрели писчие доски из чёрного дерева, чернильницы, кисти. Маху и Нубнофрет охотно учатся. Это была их мечта. Боги сжалились над нашими страданиями.
— Артём, возьми и меня с собой! — умоляюще попросил Маху. Я очень хочу увидеть другой мир.
— И оставишь родителей на старости лет без поддержки? Нубнофрет выйдет замуж. С кем Сельма и Окрам станут жить?
— Амир и Рамоз должны вернутся. Не всё им служить у Суссакима.
— Они могут и не вернуться. Воинская служба опасна. Маху, тебе не судьба быть в будущем. Ты должен понимать, — этого хотят боги.
— Ты не хочешь, — обиженно буркнул про себя Маху.
Я посмотрел на раскрасневшееся от жары лицо Снофрет.
«Успокой брата. Я и тебя брать с собой не имею права. Нарушаю законы. Меня будут очень сильно и долго ругать. Не знаю, чем это всё закончится для нас обоих. Непременно последует и наказание».
«Нам не разрешат жить с богами?»
«Хуже — лишат завтрака и обеда».
«А ужин?»
«Ужина нас ни один тиран в мире не посмеет лишить».
«Ты снова шутишь. Я с большим трудом могу различить, когда ты шутишь, а когда говоришь правду. Ты хотя бы, знак какой-нибудь подавай».
Весь обратный путь Снофрет утешала Маху, рассказывала байки, услышанные от меня, пока он не забыл о причине, вызвавшей огорчение. Приехав домой, мы все, кроме Окрама и Сельмы, с радостным криком, скинув одежду, бросились в блаженные воды бассейна, чтобы охладить разгоряченные тела. Нубнофрет, взвизгнув от восторга, нагишом тоже прыгнула в воду.
Здесь многие мальчики и девочки из бедных слоёв населения ходили по улицам обнаженными, лишь на шее некоторых висела связка дешёвых бусинок, а в волосах воткнут гребень. Каждый клочок одежды составлял ценность, слишком много труда уходило на изготовление полотна, поэтому нагота не была предосудительной, как это было в Иудее, где на неё наложили религиозный запрет.
После десяти минут совместных игр, бултыханий на поверхности бассейна, я медленно опустился на заилившееся дно, которое давно не чистили, и улёгся затылком на запрокинутые ладони, с улыбкой разглядывая на светлом фоне тёмные силуэты в необычном ракурсе. Обворожительные, приманивающие контуры Снофрет, и два поменьше, которые отвлекали своим суетливым мельтешением.
Прекрасная пора детства, которое позже будет всегда вспоминаться с ностальгическим чувством, и желанием, хоть ненадолго в него вернуться, а порой кое-что изменить, не так поступить, произнести другие слова, направить Реальность в иное русло.
Через три минуты Маху озабоченно поднырнул, проверяя, не случилось ли что со мной. Я мягко похлопал по дну, мол, располагайся рядом, места много, но он отрицательно замотал головой, оттолкнулся ногами и всплыл на поверхность. Громкие голоса на поверхности бассейна почти не достигали дна, но я догадывался, говорили обо мне, опускали лицо в воду, пытаясь понять моё странное поведение. Снофрет опустилась ко мне и показала рукой наверх. Когда я всплыл, она проговорила:
— Ты пугаешь детей. Человек не может так долго обходиться без воздуха.
— Вполне может и дольше, раз в пять, чем я сейчас был. Нужно знать лишь приёмы. Любой научится, даже ты, а про детей и говорить нечего.
Я не мог сказать, что мой рекорд равен двадцати минутам и пятнадцати секундам. Им это ничего не говорило. О часах смутное представление. День и ночь делили на двенадцать отрезков. Ориентировались по солнцу.
— Артём, научи! — тут же подхватили Маху и Нубнофрет. — Соседские мальчишки от зависти лопнут!
— Это умение никому не нужно, — заявила Снофрет. — Всё равно, что спать на ветке дерева, когда есть удобное место — на циновке.
— Зря ты так. Никто не знает, что в жизни может пригодиться, а что — нет. Прыгнув в воду и отлежавшись на дне, можно сбить с толку любого преследователя. На море удобно со дна собирать жемчужные раковины, не поднимаясь часто на поверхность.
— Артём, не слушай её, она ничего не понимает. Научи нас, — сказал Маху.
Пришлось оставшееся время до обеда посвятить обучению гипервентиляции лёгких. Результат не замедлил сказаться. Все трое в три-четыре раза дольше оставались на дне, ревниво поглядывая друг на друга. Продолжительнее всех задерживать дыхание получалось у Маху, до четырёх минут. Первой всплывала Снофрет. Смущённо призналась:
— Я боюсь, что не успею подняться, и наглотаюсь воды.
— Не нужно опасаться. Мы все рядом. Спасём, если что.
Сельма застучала черпаком по пустому медному кувшину.
— Всем на обед! Угомонитесь! Вам рыбами, всё равно, не стать. У Дагона, Решефа, Ашторет своих ослушников хватает. Идите обедать.
Нас долго упрашивать не надо. Дальняя прогулка и купание обострили аппетит. Непременные свежие пшеничные лепёшки, испечённые на раскалённых камнях. Горькие и ароматные травы, обостряющие вкус жареного мяса. Огурцы, редис и другие местные корнеплоды, приправленные солью. Вкуснейший сотовый мёд с приятной горчинкой завершал чаепитие.
Три месяца моего пребывания в прошлом завершались. Я всё чаще ненароком посматривал на правый браслет, где должна появиться ярко-зелёная капелька, предупреждающая о суточной готовности пространственно-временного канала. С лёгкой тревогой думал, что не каждый раз мне может везти, в срок уходить в своё время, случаются различные сбои, когда ждёшь временного прохода несколько томительных лет.
Правда, подобное было редко, но памятно всем хроноразведчикам. Иосиф Боротнянский застрял на пять лет во Флоренции XV века. Но зато он окончательно подтвердил теорию, что гений Леонардо не был озарением одиночки, он опирался на плечи многих предшественников-изобретателей, инженеров, имена которых удалось восстановить и спасти от забвения.
С тех пор некоторые историки начали поговаривать, что погружение в прошлое должно быть более основательным, на более длительное время, но это так и осталось в форме предложений, никто не желал рисковать — увеличивался шанс навсегда остаться в прошлом.
По каким-то ещё неведомым законам физики пробитый канал по прошествии значительного времени начинал рассасываться и уже не схватывал магниторезонансную капсулу.
Я и Снофрет помогли присмотреть за бригадой нанятых феллахов, которые срезали колосья пшеницы обсидиановыми, керамическими и бронзовыми серпами, промолотили, провеяли зёрна, а потом перенесли урожай под растянутый тент на просушку. Работы в поместье непочатый край, только успевай вертеться и продумывать следующий алгоритм своих действий.
Даже Маху и Нубнофрет не отлынивали от посильной помощи. Поэтому откровенная лень нубийцев заметно бросалась в глаза, работали как из-под палки. Они быстро почувствовали слабину хозяев, которые не умели строго приказывать, остро помня своё недавнее бедственное положение, относились как к равным, скорей просили, чем требовали.
Я догадывался, чем это может закончиться, поэтому, застав лентяев в тени на задворках поместья за очередным отлыниваем, серьёзно объяснил им обязанности по дому, и неприятные последствия, которые не замедлят произойти, если не изменят своё отношение к работе и хозяевам. Слова подкрепил гипнозом, понимая, что после нашего исчезновения у нубийцев может пропасть и внушённое состояние. Я превысил свои полномочия и принципы гуманности XXI века, что каждый человек имеет право выбора на свободу действий.
Но здесь были другие времена, и я не хотел, чтобы Сельма и Окрам пострадали из-за моего вмешательства в прошлое. Им не суждено было жить в достатке и, тем более встретиться с рабами-нубийцами. А коль это произошло, то я должен быть уверен, что они не причинят вред хозяевам, и будут служить верой и правдой, как это бы случилось, будь они проданы другому хозяину, который не стал бы с ними миндальничать.
Много времени проводил с Маху и Нубнофрет, которым смастерил новые, боевые бумеранги, убивающие дичь, газель, если умело метнуть с достаточной силой. Наши забавы на песчаном пустыре с тремя сиротливыми пальмами привлекли внимание соседской детворы, сбежались, стеснительно и завистливо посматривая на недоступные им игрушки.
Я ненавязчиво привлёк и их к нашим играм, разъяснив своим ревнивым малышам, что имущий всегда должен делиться с неимущими, и тогда жизнь станет намного лучше и веселей. Новые правила игры им не понравились, но вынуждены были согласиться и принять, чтобы не ссориться со мной.
Дети соревновались в меткости стрельбы из лука, пращи. Победителем почти всегда выходил Маху, что доставляло ему несказанную радость: ходил на руках, делал сальто вперёд и назад, шпагат, как я его научил — тело ещё не потеряло детской гибкости. Сестре не хватало сил долго удерживать натянутую тетиву, чтобы хорошо прицелиться, поэтому стрелы часто не долетали до цели.
После ужина, сидя с семьёй у полыхающего костра, я рассказывал истории о воинственных гиксосах, завоевавшим Египет на 74 года, благодаря техническому превосходству. У них были боевые колесницы, длиннее бронзовые мечи, и лучники стреляли намного дальше. (Роковое число лет, именно столько времени просуществовал в прошлом веке теперь уже почти легендарный СССР).
Поведал о Хатшепсут, ставшей первым фараоном-женщиной, регентом при малолетнем наследнике Тутмосе III, который, придя к власти после долгих застойных мирных лет жизни, позволивших государству окрепнуть, стал непобедимым фараоном, не проиграл ни одной битвы, о жизни Великого Рамзеса, создавшем о себе миф непобедимого фараона после битвы с хеттами при Кадеше, где он по своей глупости едва не попал в плен, и был вынужден заключить мирный договор.
Это он первым в мире создал культ своей личности: высек в скале песчаника в свою честь грандиозный храм Абу-Симбел на глубину в 55 метров, наводнил Египет бесчисленными огромными статуями, изображениями себя любимого на стелах, пилонах, и везде, где только можно поместил свой картуш. Правил 67 лет, имел 74 жены, и умер 90-летним, при средней продолжительности жизни подданных в 33 года, не мысливших без него Египта, оставил 111 сыновей и 68 дочерей.
Это при нем жил знаменитый библейский Иосиф Прекрасный, толкователь загадочных снов фараона, спаситель евреев от голодной смерти при длительном, семилетнем неурожае, который возможен, как при засушливом Ниле, так и чрезмерно разлившемся, смывшем все посевы.
Костёр догорал, уставшие за день Сельма и Окрам не выдерживали равномерного журчания моего голоса, первыми сникали, засыпали, прислонившись к стволу рожкового дерева, а мы расходились по комнатам, унося заснувших детей. Снофрет ласково поднимала Маху, а я — почти невесомую Нубнофрет, и относили на циновки. В слабом свете фитиля плошки, стоящей в коридоре, заметил блеснувшую слезу на щеке Снофрет.
— Что с тобой? Болит голова?
Она покачала головой.
— Нет. Со мной всё в порядке. Я здорова. Просто подумала, что после нашего ухода его некому будет носить на ложе, когда заснет у костра.
— Ты собиралась его носить до пятнадцати лет? — улыбнулся я.
— Нет. Но он ещё маленький, — смутилась она.
— Это ты ещё маленькая. Давай-ка я отнесу тебя на ложе и раздену перед сном.
— У нас перед сном не раздеваются.
— Пора бы уже привыкнуть, что я предпочитаю тебя голенькой.
Ежедневное обладание любящей Снофрет уже стало приятной привычкой, от которой не хотел избавляться. Своей страстностью и ненасытностью она напоминала Ольгу, которая щемящей занозой сидела в памяти. Если бы только не её прескверный характер, заставляющий делать всё наперекор мне! Это была полнейшая психологическая несовместимость. Чего нельзя было сказать о сексуальной, где была полная гармония. Но, одно мешало другому.
Наступил день, когда на браслете в 11-37 московского времени зажегся пульсирующий маячок предупреждения о появлении через сутки пространственного коридора. Ровно через 24 часа вокруг меня, с помощью браслетов и головного обруча, образуется магнитоплазменный кокон, который переместится в будущее. Я сообщил Снофрет о последних часах пребывания в Египте.
Наш отказ от еды близкие Снофрет встретили с пониманием: человек должен очиститься от скверны, не зря парасхиты и тарихевты у покойника удаляют все внутренности заодно с нечистотами, складывая их в глиняные канопы. Нубнофрет и Маху не отходили от сестры, чуть ли не держали за руки. Она тоже была взволнована, тревожно посматривала на меня, но, встречая ободряющую улыбку, успокаивалась, принималась помогать матери по хозяйству, то и дело, напоминая про упущенные дела, которые предстоит обязательно сделать.
Окрам уже освоился, не мельтешил, сидел в тени рожкового дерева, сплетал из подсохшего тростника циновки и молча следил за всеми передвижениями придворной челяди, которую, всё же, пришлось набрать из числа обедневших родственников.
За шесть часов до нашего перемещения в будущее, утром, сразу после пробуждения, я разделил таблетку слабительного, половинку дал Снофрет, и сам выпил, показывая пример, после чего мы старались далеко не отлучаться от нужника. Неприятная процедура, но необходимая при переходе через временной канал.
У каждого человека свои особенности: у одного — медвежья болезнь нападает от одного вида мыши, другой же и тигра не устрашится, но спасует вестибулярный аппарат. Я-то на свой не жаловался, но за подругу не был уверен. Нежелательно в новом времени появляться в дерьмовой, или желчной пелене.
За четверть часа до переброски мы простились со всеми, кроме нубийцев, которых послали к озеру на заготовку камыша, и решительно ушли в нашу спальную, где я надел носки, ботинки, спецкостюм, изрядно полегчавшим за три месяца.
Последние золотые монеты отдал Окраму в компенсацию за изъятие дочери, тоже своего рода — плата. Надолго ли им хватит? Полностью отсутствует хозяйственная жилка, привыкли жить бедняками и подчиняться сильнейшему.
Я обнял за талию Снофрет, которая по моему настоянию надела более закрытое льняное платье с расшитыми на подоле лотосами и красочными иероглифами, желающими владелице здоровья и богатства, привлёк к себе и почувствовал нервную дрожь, словно её лихорадило от малярии, спросил:
«Может быть, передумаешь? Ещё не поздно остаться. Маху и Нубнофрет затоскуют, будут плакать. Родители обрадуются твоему решению. Ты навсегда теряешь свой мир. Он по-своему прекрасен. Даже я по нему буду скучать».
«Ты снова хочешь от меня избавиться? Как не поймёшь, у меня нет жизни без тебя?»
«А у меня — без тебя. Не бойся, всё будет хорошо. Скоро всё закончится. Может быть, нам пока заняться любовью, чтобы зря не терять времени, всё равно стоим в обнимку?»
«Ты в состоянии шутить? Думаешь, не понимаю, что ты смеёшься надо мной?» Она стукнула меня кулачком ниже спины. Но дрожать перестала.
«Скорей — иронизирую. Это новое для тебя слово. Я, как бы тихо, внутренне смеюсь и над тобой и над собой, и над всей создавшейся ситуацией, которая неизвестно к чему приведёт. Даже я не могу просчитать все последствия. Положимся на судьбу».
«Когда же оно начнётся?»
«Терпи, коза».
«Почему — коза?»
«У нас есть такая поговорка: Терпи коза, а то мамой станешь. Даже не знаю, что она означает. Так говорили наши мальчишки, а я стеснялся спросить. Жди и терпи. Всё произойдёт внезапно».
Не говорить же ей об атамане. Потом надо будет пояснить, что это наш фараон. И непонятно, почему ему надо терпеть? Трудности перевода разных ментальностей.
В такие минуты, перед броском в другую Реальность, время томительно замедлялось, словно в действие одновременно вступали все законы физики, и мы, действительно, приближались к чёрной дыре.
Я успевал подумать о множестве проблем, вспомнить, чуть ли не всю свою жизнь: от первых шагов в родном доме до роковой встречи с Снофрет. Страха не было. Волнение и любопытство перед грядущими изменениями, ответственность за судьбу девушки, и своей собственной.
Обменивались ничего не значащими мыслями до неожиданного оглушительного треска где-то рядом, словно неподалёку разорвалось вселенское пространство. Мы вздрогнули всем телом, ещё крепче обняли друг друга, и внезапно полетели, то ли в бездну, то ли в космос: в глазах потемнело, по краям замелькали стробоскопические вспышки, появилось учащённое сердцебиение, тошнота в груди, словно при стенокардии. Я успел передать:
«Снофрет, закрой глаза и не бойся. Всё так и должно быть», и провалился в безвременье.
продолжение: http://www.proza.ru/2012/03/15/356