Я ненавижу ждать. Никто не любит ждать, ни одного человека, который бы любил это мучение, я в жизни не встречала. Это страшно томительное ощущение ожидания прихода ли, телефонного звонка ли, - неважно, - одинаково муторно и противно… Вот, предположим, ко мне должен прийти молодой человек. Я позвала его, назвала время… Сначала боишься опоздать, судорожно красишь глаза. Потом нервно, но изо всех сил аккуратно натягиваются чулки, противно скользящие по свежевыбритым ногам. Утюг обязательно зацепляется за любимую юбку, оставляя след мерзкой гармошкой. На белой блузке сухой утюг неожиданно капает не должной существовать в нем ржавой водой! Юбка брошена обратно в шкаф, чулки медленно скатаны с ног и отброшены вслед за юбкой, блузка отправляется в корзину грязного белья, а я в джинсах и трикотажной Т-шорт сижу, завернув ноги в трогательный узел, и жду… Стрелки часов ползут медленно, так медленно, что это выглядит почти нереально. И я уговариваю себя, что еще немного, еще чуть-чуть. И ничего не происходит, то есть никто не приходит, никто не звонит! Сначала кажется, что ничего страшного, совсем сейчас ситуация изменится. Но ничего не меняется и через час. Через два. Три. Четыре. Я уже не сижу, а мерно хожу по комнате взад-вперед, вполголоса отсчитывая ряды чисел: «10, 9, 8….» и обратно: «1, 2, 3…» - говорят, это помогает в стрессовых ситуациях. Ни фига не помогает! Потом наступает глухое тупое отчаяние… Это самое страшное ощущение – полной беспомощности, безысходности, собственной ненужности. Боже! Да что же это такое, за что, почему?!
Стараясь не заплакать от ощущения униженности своей женской сущности, смываю глаза, мажусь ночным кремом, и в другой ти-шорт (в качестве ночной сорочки) свернувшись в позу эмбриона, ложусь спать. Но даже в полной темноте я всей кожей ощущаю свою несчастность…
Проходит пятнадцать лет.
В эти годы умещается масса всего.
Но самое приятное – с годами я, как вино, становилась только лучше (во всяком случае, внешне). Если в двадцать лет мне давали их же, то в тридцать – уже только двадцать пять. В тридцать пять – те же двадцать пять. Это выглядело столь удивительно, что я даже начала волноваться – в конце концов, прежде всего видны глаза, а в глазах должен светится интеллект и прожитый опыт, так светятся ли мои тридцать пять на моем двадцатипятилетнем лице? Эта арифметика занимала меня, впрочем, нечасто. Сколько лет ни есть, все мои.
Вот когда ничего не ждешь, не притягиваешь, оно тут и выпрыгивает на тебя!
Я шагаю в направлении городского рынка, вполголоса напевая нечто ритмичное. На мне уже полностью отвоевавшие меня у чулок и юбок ти-шорт и джинсы, за спиной рюкзачок. Я иду за раннеосенними овощами, чтоб заготовить на зиму лечо. От одного предвкушения запаха помидор и болгарских перцев, слюна начинает капать, как у собаки Павлова…
Россыпи овощей и фруктов радуют взгляд своим разноцветьем. Над ними, томно жужжа, пролетают осы. Почему-то я совершенно не умею рассчитывать стоимость того или иного продукта, выясняя какой дешевле. Вообще в магазинах и на рынках я теряюсь, проблема малейшего выбора ставит меня на грань истерики. Судорожно пытаясь сообразить, что лучше: «те, за пять рублей, но большие, или эти, за три рубля, но вчера», я перемещаюсь вдоль куч желтых, красных и зеленых перцев. Неожиданно в бок меня толкает что-то большое, одновременно зажимает в тисках мою левую ногу, винтом сдирая с нее туфлю, и я лечу параллельно асфальту, нелепо размахивая руками, удерживая падающий с плеч рюкзак. Слышны вопли, смех и мой сдавленный писк. Чьи-то большие руки тянутся ко мне и удерживают меня от окончательного падения в последний момент! Все это происходит буквально в секунды, хотя у меня возникает ощущение, что все это снято специальной камерой, так любимой авторами рекламных роликов: сама-то я лечу, а волосы и руки висят в воздухе. Ни дать, ни взять, Кеану Ривз в «Матрице»! Хотя, скорее, курица, которой дали пинка под зад!!!
- Ой-ё-ё, - я морщусь и смотрю сквозь смех (несмотря на боль, я в силах оценить смехотворность своего «полета») и слезы (все-таки больно!) на человека, который толкнул меня и наступил на ногу. Я все еще стою на одной ноге, левая туфля под чьей-то гигантской кроссовкой, а большие руки все еще держат меня под локотки.
- Девушка! Извините, ради Бога! – звук этого голоса сразу же сушит мои слезы и я, некогда привычным, жестом задираю голову, «вверх, да покруче».
Это он. Тот молодой человек, которого я ждала пятнадцать лет назад. Как в маленьком провинциальном городе мы умудрились ни разу не встретиться за эти годы? Если, конечно, не считать того дня, когда он все-таки дошел ко мне и объяснил, почему не пришел в тот мучительный для меня вечер. За эти годы мне не раз хотелось с ним увидеться, я даже знала от общих знакомых, где он работает, его адрес и на ком он женат. Но вот дороги наши как-то все время не пересекались. Специально искать, я встречи не искала…
- Андрей! Это невообразимо. Другим образом мы встретиться не могли?
- Видимо, не могли. Извини, что толкнул, я тебя не заметил.
Неудивительно – моя голова находится настолько ниже его линии взгляда, что увидеть меня в принципе ему нереально. Вот мы годами и не виделись – жили на разных уровнях, так сказать!
Рынок, буйно обсуждающий сцену, теряет к нам интерес в тот момент, когда я решительно (и прихрамывая) направляюсь вдоль рядов овощей.
- Ты что покупаешь?
- Овощи. Хочу лечо сделать, - отвечая односложно, я не то что бы жажду отделаться от него, но еще пытаюсь… спастись. От одного звука его голоса у меня внутри все так скакнуло, что я сразу и окончательно поняла – всё.
Точно! Когда-то именно так все и произошло. Он вошел в комнату – и я сразу поняла – всё. У нас будет всё… Я тогда честно сопротивлялась своим чувствам почти год. Больше никогда в жизни, ни с кем другим, этого окончательного предчувствия не было. Хотя я понимаю, что сопротивляться глупо, я фаталист – если что-то должно случиться, оно обязательно случится. Вот в аккурат как раз, когда я была в него так глупо влюблена, я прочитала в какой-то переведенной древней восточной книге, что как судьба человека написана на его лбу, так и все мужчины, которые должны войти в женщину, написаны у нее… на этом самом месте, в общем. Фраза запала. Так что я сильно не греюсь относительно своих связей. Специально я ни за кем не бегала и не бегаю, но раз уж что-то случается, глупо во всем винить себя. Вероятно, так я оправдываю свою распущенность (да? это можно так назвать?).
- Тебе много овощей надо?
- Изрядно.
- Может, помочь нести? У меня как раз есть пара свободных часов. Живешь там же?
Ну вот.
Что, я буду отказываться от искренней помощи? Нога моя отдавлена по его милости и на локтях, которые он схватил, удерживая меня, явно останутся синяки. В конце концов, мне элементарно интересно, каким он стал. Когда мы общались, он был совсем молод.
Купив овощи (самые крупные и мясистые перцы и твердошкурные помидоры), мы направляемся к моему дому. Солнце светит с обреченностью приговоренного к смерти, так оно сияет только осенью, листья падают нам под ноги, а я размахиваю руками, описывая события прошедших лет. Главное – перевести общение в область дружественности, которая не подразумевает никакого сексуального подтекста. Вот только куда деть этот голос, рождающий у меня нездоровые ассоциации? Хотя, что может быть здоровее влечения мужчины и женщины? Так, мысленно качаясь, словно на качелях между «нет» и «да», я посматриваю на своего попутчика. Когда между нами что-то было, у него была модная по тем временам прическа: длинные волосы на затылке, совсем короткие на висках и вихры на макушке. Сейчас у него типичное среди современных мужиков за тридцать отсутствие волос на голове (такая очень короткая стрижка). Плечи стали такие широкие, что, наверное, он смог бы посадить меня на плечо и понести, как древний грек в «Таис Афинской». Кстати, он легко носил меня на руках тогда. Так, это не то направление мыслей… Руки, как лопаты! Это обстоятельство, вероятно, и спасло меня от падения на асфальт. Сутулится. Очки в тонкой оправе. Я тоже плохо вижу, но очки не ношу из стеснения.
- Может, отдохнем? – ставит он мои сумки около лавочки в тихом дворике на нашем пути, - Куришь?
Мы садимся, как подростки, на спинку лавочки, ногами на грязную сидушку, так как кто-то уже посидел так до нас (паразиты!).
- Как Катя? – это он про мою дочь. Я ждала этого вопроса, потому что Катерина первый год жизни буквально выросла на его руках – так и вижу картину печального и слюнявого от режущихся зубов ребенка, лежащего в температуре в Андрюхиных огромных ладонях. Я вообще никогда в жизни больше не видела, чтоб столь молодой человек, которым он тогда был, так нежно относился к чужому ребенку.
- Катя уехала, учится в художественном училище. Почти на отлично учится.
- В тебя пошла, значит.
- Она-то молодец, а мне вот без нее безумно одиноко…
- Не грусти. Ты очень торопишься сделать свое лечо?
- А что?
- Может, в бар зайдем, выпьем что-нибудь? Ты как?
- Пошли.
Он взваливает сумку с перцами на плечо, и мы шагаем по тихой тенистой улочке, пока вроде не теряя направления к моему дому. Он рассказывает уже про свою дочь, школьницу. Вообще наш разговор то оживленный, то как-то затухает. Трудно говорить с человеком, которого не видел столько лет. С одной стороны – хочется рассказать всю свою жизнь, с другой – эта жизнь настолько далека от этого человека, что судорожно ищешь точки соприкосновения. Дети – самая беспроигрышная тема даже с теми людьми, с которыми у тебя вообще ничего общего.
В баре по причине середины, хоть и субботнего, дня, полтора человека. Я сажусь лицом к окну, блаженно вытянув ноги (левая болит, зараза).
- Пиво?
- Легкое, светлое.
Пока он ходит за пивом, я смотрю в окно. Приятный денек – солнце, осенняя вакханалия красок деревьев, встреча вот эта… Выпьем, поговорим, он донесет мне овощи – и разойдемся. А что у нас может быть общего? Когда-то в юности он носил меня на руках. Сидел в ожидании меня на корточках под моей дверью в подъезде. С ним я испытала первый в жизни оргазм. От его голоса у меня внутри все переворачивается и сейчас. Что, это поводы для возобновления отношений? Семья у него, опять же. Что за мысли у меня? Смешно, право…
Слабоалкогольный напиток снимает напряжение, я все чаще смеюсь.
- Какие у тебя все-таки маленькие ручки. В ямочках, как у ребенка, - он осторожно берет меня за ладошку. Вот тебе и здрасьте! Я только себя уговорила, что «ничего не будет». Попробуй избежать искушения, если уже началась атака? А если мне все просто кажется, и он ничего не имеет в виду? Ручки у меня действительно… Меньше, чем у других.
- А что на кольце изображено?
Некоторое время мы обсуждаем мои авторской работы друзей-ювелиров серебряные колечки. Одно, действительно, оригинально – с каким-то диким индейским орнаментом. И мои многочисленные сережки в ушах (глупо и не по возрасту, но я так привыкла перебирать их пальцами, когда задумываюсь, что отказаться от них нет сил).
Мы выходим из бара и движемся пешеходной улицей в сторону моего дома. Вокруг масса народу – кто гуляет, кто заходит в многочисленные магазинчики. Периодически то он, то я здороваемся с людьми. Город маленький, невозможно полшага сделать, чтоб кто-нибудь знакомый не встретился. Вот только мы-то почему не встретились за эти годы?
Когда мы доходим до моего подъезда, я ощущаю полное раздвоение личности: одна часть меня уверена, что ничего не будет, другая – что будет. Какая перевесит? В конце концов, я уже взрослая, умею принимать взвешенные решения. Значит, - остановимся на том, что ничего не будет. Приняв решение, я вздыхаю. Да, проблема выбора бодает меня не только в магазинах и на рынках…
Он доносит сумку на мой четвертый этаж, с видимым облегчением сгружает ее на табурет в кухне. Смотрит на меня сверху, будто ждет что-то. Или мне кажется? Что я себе выдумываю?
- Может, пообедаешь? У меня борщ есть, - проявляю я гостеприимство. Очень хочется похвастаться. Борщ – моя несомненная гордость, вкуснее я нигде не ела, в том числе и на Украине.
- Можно.
Пока он ест, я уже располагаюсь с перцем.
- Давай, помогу, вдвоем быстрее будет.
Я протягиваю ему нож и доску, на которой резать.
- Досочка-то та же самая! Фантастика!
Да, досочка за эти годы не изменилась, хотя это дикость, конечно – чтоб разделочная доска жила у людей десятилетия. Но я так привязываюсь к вещам, что мне физически трудно расстаться с ними. И никакие рассказы о резвящихся на разделочных досках злобных бактериях меня не убедят, что ее надо выбросить.
Квартира наполняется душным запахом перцев. В кастрюле шкворчит, я перемываю банки и слушаю Андрюхин рассказ о ремонте. Ремонт – тоже беспроигрышная тема, особенно для меня. Доставшаяся мне хрущевка требует постоянного вмешательства. Я увлеченно комментирую его рассказ, самой много чего имеется поведать об этом…
За секунду до того ничего не предвещает последующего. Еще до его движения ко мне, я спиной ощутила, как сгустился воздух вокруг. Практически нечем стало дышать, и я понимаю, что сейчас произойдет. Мы одновременно кинулись в объятия друг друга (полный туман в голове). Я – слегка подпрыгнув. Как бывало раньше, он взял сначала мою, ёкнувшую от этого жеста, левую ногу, подтянул к себе на талию, потом так же – правую. Мне стало невыразимо удобно в этой позе (я так давно не ощущала ее в реале! Боже! Так давно!). Он, только приникнув ко мне, еще до слияния наших губ, застонал… Так делает только он. За всю свою жизнь я не встречала другого мужчины, который бы так же отдавался сексу – он начинает стонать с первого прикосновения… И это всегда служило мне такой радостью, уверенностью в собственных силах (когда мы были вместе), а сейчас еще … такой горькой завистью к его постоянной подруге жизни… Я что, совсем ненормальная? Неужели я еще могу думать о ком-то другом? Здесь сейчас только мы – он и я.
От этого поцелуя мне становится горячо и влажно, вся моя уверенность в противостоянии этому исчезает. Я быстро решаю, что могу себе это позволить, что я чудовищно хочу этого, что мы успеем, если начнем прямо сейчас… Я решительно расстегиваю молнию на своих джинсах (я вечно в джинсах, воспоминаний о горячих мужских руках, гладящих бедро под юбкой – у меня раз-два, да и обчелся…). И стоило последний час столько отговаривать себя от этого счастья, которое заполняет все тело от одного обжигающего соприкосновения одной груди к другой?!
- Малыш…
Все. От одного слова, которое, в общем-то, у меня совсем со мной и не ассоциируется (несмотря на рост), у меня глаза наполняются слезами. Никогда ни для кого я не была «малышом». Да я бы взорвалась, назови меня кто сейчас так. Но это слово, из тех времен… Страсть в душе переплавляется в нежность и я, уже не таясь, реву, как дура, положив голову ему на плечо, обняв его, как ребенок, крепко за шею.
- Ну чего ты?..
Я неожиданно четко и ясно понимаю, что бы сейчас не произошло – это глупо и не будет иметь никакого продолжения. Но когда тебя держат на руках, это так приятно… От этого невозможно отказаться… И я не отказываюсь. И делаю все нужные движения, которые с каждым новым человеком делаешь, как впервые…
Время, которое он отвел на помощь мне в переносе овощей с рынка до дома, давно истекло. Он ушел. Я сижу на балконе и курю, разглядывая перистые облака. Я ненавижу ждать, и подстраховалась на этот раз. Мы ни о чем не договорились, хотя мне это мудрое молчание стоило изрядных моральных сил. Все-таки я слабая женщина. И не только потому, что мне в тягость носить огромные сумки с продуктами…
2006-2008 г.г.