В густонаселённые Фивы прискакали после полудня. Жеребца и лошадь оставили на окраине города перед крепостной стеной во дворе парасхита. Детвора сразу же обступили благородных животных, которые жадно припали к бассейну с проточной, довольно прозрачной водой, на илистом дне заметил двух батенсод, которые почему-то любят плавать брюхом вверх. От этого спина у них побелела, а брюхо почернело. Длиной чуть ли не в локоть.
Кроме меня рыбин больше никто не засек. Я указал на них взглядом Снофрет, и она понимающе улыбнулась, прошептала:
— На всю семью не хватит.
— Можно сварить уху. Рыбный суп. Похлёбку.
— У вас такое едят?
— Это очень вкусно. Если знать, как готовить.
— Научи.
— Нет уж. Это будет вмешательством в ваши вкусовые пристрастия, предпочтения. Пошли. Не оглядывайся.
— Я только скажу хозяйке о возможном обеде.
Хозяйка не удивилась, крикнула клич, старшие сыновья деловито схватили лежащие в пыли сети и перекрыли противоположные выходы канала. Мы не стали ожидать результата рыбной ловли, ушли. Им было не до нас.
Величественный храм Амона-Ра сразу притянул наши взоры. Шли к нему как завороженные, вместе с другими восторженными паломниками. Предтеча греческого Парфенона. Есть с чего брать пример. Белый мрамор, портики с рифлеными и резными колоннами. Высоченные четырнадцатиметровые статуи сидящего Рамзеса II, пилоны с барельефами, надписи, красочные многоцветные рисунки на стенах храмов, статуи из красного, розового и черного гранита. Сфинксы львиноголовой Сохмет.
Информатор выдал, что в Карнаке стоят 86 543 статуй. Мы лишь могли бегло пройти мимо них. Главное, запечатлеть телекамерами. Я и Снофрет ходили пораженные великолепным сооружением. Впечатление подпортила аллея священных баранов бога Хнум при храме Амона. Хнум считался богом творческой силы. Странные предпочтения для творчества.
Но всё окружающее даже меня проняло, мог сравнить с тем, что осталось от храма через три тысячи лет. Я и тогда видел компьютерное восстановление, но наяву впечатление совсем иное, когда можешь прикоснуться к тёплым колоннам, полюбоваться фактурой мрамора, малахита, порфира, лазурита.
Шея затекает от напряжения, постоянного разглядывания уникальных рисунков, надписей, поздних хулиганских язвительных приписок редких грамотеев, недовольных всевластием фараонов и его приспешников. Человек весьма загадочное существо: равно способен, как на возвышенные творения, так и на варварские разрушения. Подвиг и подлость часто стоят рядом.
Мне с трудом удалось подобрать соответствующую мелодию, которая бы идеально гармонировала с визуальным рядом. Нечто восточное, с красивым, уникальным тембровым голосом и продолжительным арабским пением певицы, едва слышимое, шло как фон, пока мы рассматривали это великолепие, но Снофрет понравилось. Она уже привыкла к постоянно звучащей музыке, иногда замирала от восторга, и я понимал, что эта мелодия особенно тронула, отмечал, чтобы потом, когда-нибудь повторить.
Мы долго бродили по храму, держась за руки, словно влюбленные, какими мы и являлись. Изредка встречали такие же пары, с отстранёнными, просветлёнными лицами, обменивались улыбками и понимающими взглядами. Встречные жрецы недовольно на нас косились, но не мешали любоваться гением древнего зодчества, привыкли, что перед ними заискивают, унижаются, а независимость воспринимали как вызов.
На улицах поразило обилие радостных девушек и юношей с трещотками, состоявшими из двух одинаковых дощечек из слоновой кости или дерева на обруче, чем-то напоминали наши кастаньеты. Звучали флейты всех разновидностей и размеров, загорелые шеи украшены венками водяных лилий, лотоса, который распускался при полноводном Ниле. Все весело кричали:
— Много лотоса на воде — много хлеба на земле! Идёмте с нами украшать лотосами Осириса и Изиду!
— Ты тоже так бегала во время цветения лотоса?
— Нет. Это дети состоятельных родителей. Они могут себе позволить беззаботную радость и целыми днями бегать по улицам. Мы в это время доедали прошлогодние запасы корневищ лотоса, которые собираются после спада воды и хранятся в подвалах.
— Его сырым едят?
— Да. Можно сырым, и отваривают. Запасались семенами, которые размалывали на жерновах и пекли хлеб. Довольно питательно. Но мучнистые лепешки вызывают сильную жажду. Лотос и после смерти хочет питаться водой. Лотос — пища бедняков. Не будь его, мы бы не выжили. Ты не обратил внимания, почти все уличные разносчики еды предлагают купить лепешки из лотоса.
— Я было подумал, что это поэтический оборот речи. Нечто вроде восхваления своего товара, — чуть сконфузился я.
В самом деле, мог бы и догадаться. В начале нашего века некая египетская фирма начала шить из волокон лотоса дорогие костюмы, которые пользовались огромным спросом из-за своей гигроскопичности. Лотоса хватало лишь на двести костюмов в год, что явно было недостаточно. Принимали заказы на годы вперёд.
Недолго думая, остановил одного молодого разносчика и купил две сероватые лепешки размером с ладонь и такой же толщины. То ли нагуляли аппетит, но лепёшки показались вполне съедобными, даже соли не требовалось. Хотел произнести, что похоже на вкус вареного картофеля с добавлением местных специй, но сообразил, что здесь это будет неуместно, сказал:
— Похоже на печёный каштан. Это дерево растёт в Сирии, в стране хеттов, на Балканах и на Кавказе. Крупные коричневые плоды в колючей зелёной кожуре после созревания падают на землю и раскрываются наподобие перезревшего граната. Их собирают и с удовольствием едят все, в том числе и богатые, даже сырыми.
— Я не слышала про такие плоды.
«Ты многое не знаешь. Только начала жить. Приближается вечер, нам нужно успеть найти дом Аменат и Андерари. Ты их ещё не забыла?»
«Они высокомерные зазнайки. Нельзя ли без них обойтись?»
«Можно. Если ты кого-нибудь знаешь из местных, чтобы помогли связаться с верховным жрецом Иманотепом. Ты думаешь нас сетем поможет?» Навстречу нам шел бритоголовый худой жрец в шкуре леопарда. «К нему можно обратиться?»
«Нет. Ты для него чужой, как и для всех остальных жрецов. Ты прав, нам нужно найти Аменат».
— Уважаемый, сетем, — обратился я к старику. — Недавно Андерари, младший писец храма Амон-Ра одолжил мне половину дебена золотом. Я хочу вернуть долг, но не знаю, где его дом. Ты не подскажешь?
Жрец остановился и внимательно посмотрел мне в глаза.
— Где ты его видел?
— Мы вместе плыли с жёнами на галере десять дней тому назад, и он был столь любезен, что на время доверил мне своё золото, когда я сошёл с галеры у рукава Бахр-эль-Юсуф.
— Ты говоришь правду. Иди по этой улице двенадцать полётов стрелы. Направо увидишь каменный дом младшего писца Андерари. Ты поймёшь, — на воротах иероглиф принадлежности к мудрости богов, — ответил жрец и высокомерно отвернулся.
Я усмехнулся: жрец в надменном кастовом зазнайстве не счёл нужным внимательнее присмотреться ко мне, довольно чуждому элементу в этом мире. Вот так вот, буднично, равнодушно и проходят мимо необычного. Может быть, и за мной есть такой грешок? Не смог разглядеть Завуфа.
Хотел бы я знать, где он сейчас, что делает? Чужая судьба всегда интересней собственной. Почему я его не разговорил? Надо было узнать о нём, как можно больше, и тогда уж расходиться в разные стороны. Слишком странное и непонятное совпадение. Почему я в другой реальности не смог вернуться в своё время? Что помешало? Какой поворот судьбы? В Египте или в Греции?
«Ты не устала? Может быть, не надо было оставлять лошадь и жеребца у парасхита?»
«Нет. Ходить приятнее. Надоело всё время ехать. Спина у лошади жёсткая, попона не спасает. Я натёрла внутреннюю сторону бёдер, жаром горит. Идём. Это не так уж и далеко. Двенадцать полётов стрелы — пустяк, по сравнению с тем, что мы уже прошли и, надеюсь, ещё пройдём».
«У нас это называют кавалерийской походкой. Появляется у тех, кто много ездит верхом на лошадях. Оказывается, мы с тобой незаметно завершили круг. Здесь неподалёку дом парасхита. Вернёмся к нему и заберём наших животных».
Мы зашли во двор парасхита, я щедро расплатился за постой, и подсадил Снофрет на попону в дамскую посадку.
«Так тоже можно ездить. Если не будешь гнать. Если и соскользнёшь, то сразу на ноги встанешь».
«Я знаю. Ездила в детстве на ослице. В самом деле, так намного лучше. Я заметно устала. Ты прав — ехать приятнее, чем идти».
Улицы Фив оживленные. Людей не меньше, чем в Иерусалиме, но с заметной разницей: здесь народ богаче и лучше, разнообразнее одет. Может быть, мне нравилось, что они не закутываются в тяжёлые ткани? У мужчин — полоска серой льняной материи вокруг бедер с широким поясом, вот и вся одежда. У состоятельных женщин — платье из отбеленного полотна.
Знатные и богатые украшают себя дорогими тонкими и расшитыми тканями, золотыми и серебряными браслетами, перстнями с яшмой и сердоликом. Золото можно увидеть всюду, и в разнообразнейших видах, от колец и массивных цепочек вокруг шеи, до самородных кусков и песка, которым расплачивались за товары, услуги. Такое впечатление, что попал в богатейшую страну, не знающую ни в чём недостатка.
Андерари и Аменат были дома, но я заметил, что они выглядели расстроенными, лишь слабо улыбнулись при виде нас, пригласили войти в просторный двор с дымящейся кухней и небольшим мраморным бассейном, вполне достаточным для ежедневного омовения и хозяйственных нужд.
Сонный пожилой слуга взял поводья жеребца, лошади, и привязал в тени к отдельному столбу, подпирающему камышовый навес. Возле другого столба и пустой кормушки стояли скучные осёл и белая ослица.
— У вас какие-то неприятности? — спросил я хозяина.
— Малыш Селим занедужил. Болит живот. Какие-то непонятные рези. Уже полдня то и дело садится на горшок, не успеваем выносить и мыть. Мои снадобья и молитвы Сету не помогают. Нужно идти в храм Амон-Ра, чтобы принести жертву. Слугу послали на рынок за жертвенной овцой.
— Покажите малыша.
Через просторный и светлый зал меня провели в полутёмную, душную комнату с резким неприятным запахом аммиака, нечистот. Убранство комнат богаче иудейских. Кроме каменных и деревянных статуй божков, столов, удобных плетеных кресел, тумб, находились сундуки, инкрустированные слоновой костью, красным и чёрным деревом, картины, расшитые разноцветными и золотыми нитями.
На холщовой подстилке обессилено лежал упитанный семилетний мальчик, измученный диареей и резями в желудке. Я слегка помял ему живот, выясняя, нет ли уплотнений, посмотрел на обметанный язык и вышел из дома.
Недалеко от кухни, в глухом углу отыскал место отвала золы. Поднял черепок от кувшина, разгрёб золу и с трудом выбрал подходящие куски угля, которые в бронзовой ступке растолок в порошок и вместе с водой дал выпить мальчугану. Уже через пять минут Селим успокоился, расслабился и уснул, свернувшись калачиком на циновке.
— Ты видел, что я сделал? — спросил я Андерари. — Джабет легкодоступное и надёжное средство от желудочного расстройства. Но угли должны быть только древесными, другие не годятся.
— Какой заговор нужно произносить?
— Обычный заговор против всех болезней. Ты должен его знать.
— Да, конечно, знаю. Много раз переписывал для жрецов других храмов. Уже наизусть выучил. Артём, я благодарен тебе за излечение сына. Помню, ты хотел встретиться с Иманотепом. Я ему рассказал, какой подарок ты хочешь сделать, и он одобрил твоё желание ознакомиться с папирусами храма Амон-Ра. Завтра могу устроить вам встречу. Сегодня же будь моим гостем. У меня есть комната для гостей, и бассейн для омовения к вашим услугам. Дом выстроен для большого семейства. У меня же пока один сын и две девочки постарше. Если пожелаешь, могу для тебя вызвать брадобрея и массажиста, а для твоей возлюбленной — опытную служанку, которая соорудит новую причёску, сделает маникюр, педикюр, умастит благовониями.
— Не беспокойся. Мы привыкли обходиться без слуг.
Аменат увела Снофрет на свою половину дома, а я наносил из бассейна воды в поилку, слуга не догадался это сделать, прежде чем исчезнуть, а распоряжения ему не дали. В глиняное корыто насыпал из мешка остатки ячменя и овса, заодно укоротил привязь осла и ослицы, которые вдруг оживились, и резво дёрнулись к кормушке, но на четверых зерна не хватало. Жалко ослов, но они меня и Снофрет не возили, не заслужили.
На вечернюю трапезу почти полностью обнажённые две молодые служанки поставили на маленькие столы съестное на парадной посуде: каменной, из чёрного или синего сланца, алебастра, чаши для вина из горного хрусталя. Мы сели на резные табуретки с крестообразными ножками в форме утиных голов.
Под звёздным небом и в свете пылающего факела неспешно обсудили все новости, дворцовые сплетни о фараоне, его жёнах, родственниках, придворных вельможах, продолжающемся влиянии ливийских чиновников и военачальников, которые в Египте чувствовали себя как дома. Они победили без войны. Наглядный и поучительный пример для многих стран.
Сначала их приглашали в Та-Кемет как воинов-наёмников. Постепенно они становились военачальниками в египетском войске, разбавленном ливийцами, и в какой-то момент вся воинская власть оказалась в их руках. Оставалось взять и верховную. Что они и сделали, в одночасье став фараонами и жрецами.
Но египетская культура перемалывала и не таких завоевателей; бесследно исчезли гиксосы — «правители пастухов», как их пренебрежительно называли египтяне, канут ливийцы, даже Александр Македонский, впечатлённый грандиозными пирамидами и храмами, согласится признать египетских богов и сам станет фараоном, сыном бога Амона.
Из гостиной слуга принёс большую арфу, на которой довольная собой хозяйка сыграла примитивную и занудливую мелодию из трёх повторяющихся аккордов. Снофрет с лукавой улыбкой взглянула на меня:
«Дать бы ей на короткое время послушать твою музыку, чтобы знала, как надо играть. Сможет ли что-либо перенять? Я знаю, что нельзя, но она хоть будет иметь представление о настоящей музыке».
«Ты до конца жизни сделаешь её несчастной. Она при всём старании не сможет запомнить услышанную мелодию, чтобы повторить на арфе, и надолго погрузится в печаль».
«А как же я?»
«Что ты?»
«Как я смогу жить без твоей музыки? Без тебя».
На это у меня не было ответа. Громко похвалил Аменат за доставленное удовольствие, мол, никогда доселе не слышал столь чарующей музыки и умелой игры. Перехватил удивлённый взгляд Снофрет: «Не знала, что ты к тому же и лгунишка». Так можно было понять её недоумение. Незаметно для хозяев пожал плечами и развёл руками.
«Ты же понимаешь, ей приятно услышать такие слова. Она ожидала их. Не люблю разочаровывать красивых женщин».
«Пусть Андерари её не разочаровывает. Что тебе до неё?»
«Ты права. Поэтому мы сейчас удалимся, и я буду долго и страстно завоёвывать твоё прощение».
Снофрет смущённо улыбнулась. «Ты моё прощение давно завоевал. Не нравится, что ты обращаешь внимание на других женщин. Зачем они тебе?»
«Я не запрещаю тебе смотреть на других мужчин».
«Ты же знаешь, что кроме тебя для меня другие мужчины не существуют».
«Как же не существуют, когда их так много вокруг?! Даже золото не раз мне предлагали за тебя, за час твоей любви. Давали в десять раз больше, чем я заплатил за тебя в Иерусалиме. С моей стороны это была выгодная сделка. Твоя красота не одного меня с ума сводит».
Шутливая пикировка до тех пор, пока поскучневший Андерари, проводив нас в свободную комнату, и пожелав приятных снов, не ушёл, оставив на столе керамический светильник, а нам стало не до обмена колкостями, впились друг в друга, словно голодные лев и львица в добычу.
Не смутило, что вместо двери льняной полог, в любой момент могли войти хозяева или слуги под каким-нибудь благовидным предлогом. Но до нас никому нет дела. Тишина в доме перемежалась далёкими уличными шумами, голосами людей, брехом голодных собак и моим едва сдерживаемым рычанием от нестерпимого наслаждения.
«Артём, милый, как это прекрасно! Ты сможешь до утра? Всю ночь. Разве не хочешь того же, что и я?»
«Хочу. Да. Да. Но нам не дадут выспаться. Днём мы будем варёными курицами. Впереди у нас ещё много ночей. Обещаю, последняя ночь перед расставанием будет у нас без сна. Я опустошу тебя».
«Ночей так мало осталось. Мне незачем жить без тебя».
«Не думай о разлуке, пока мы вместе». Прижался губами к краю её глаз и ощутил солёную каплю. «Ты плачешь?»
«Нет. Смеюсь».
С иронией всё в порядке. Достойный ответ. Так могла бы сказать любая современная девчонка. «Не плачь. Всё не так уж и плохо. Было бы гораздо хуже, если бы я не остановился возле тебя на рынке».
«Но ты остановился. Дал надежду. Жестоко отнимать».
«Я знаю. Ты должна меня понять. Я не всесильный Бог, а в некотором роде даже преступник, который не по праву занимает своё место. Я не имел права вмешиваться в чужую жизнь. Наверное, мой психотип не подходит для проживания в прошлых временах. Всегда с трудом сдерживался. Удивляюсь, как меня пропустила комиссия. Проглядели».
«Они правильно сделали. Ты встретился со мной. Разве не к этому стремятся все мужчины? Я без ума от тебя».
Губы в губы. Тело в тело. Полное слияние душ. И снова сладчайшее томление вспотевшей плоти до взрыва чувств в райскую бесконечность. Успокоившись, тихо вышли в опустевший сонный двор, к зеркальному бассейну, в котором отражалось звёздное небо, растущая луна, и омылись обнаженными.
Ненавижу купаться в одежде, как это делают ортодоксальные евреи. Что может быть лучше вида любимого стройного, обольстительного тела в лунном сиянии, приглушенного, манящего смеха? Мы были счастливы, как дети, эгоистично незадумывающиеся об остальном мире и существующем зле. И заснули быстро и счастливо.
продолжение следует: http://proza.ru/2012/05/09/518