Багровое солнце медленно приближалось к чёрным тучам над горизонтом моря. Пора ужинать. Только сейчас почувствовал голод. Мысленно спросил Снофрет, хочет ли она есть? Я и забыл про неё, увлекшись единоборством своих амбиций с непокорным веслом, выскальзывающим из рук.
«Не сильно. Сама себе удивляюсь: с твоим появлением у меня возрос аппетит. С чего бы это? Если бы не твоё предупреждение, что ты не в состоянии оплодотворить, подумала бы, что жду ребёнка, который тоже хочет есть».
«Морской воздух действует. Сейчас сполоснусь, и будем ужинать. Я тоже проголодался».
— Красавчик, — раздался позади насмешливый низкий голос. — Из тебя получилась бы хорошая девочка для ночных утех.
Я с недоумением оглянулся. Про кого это?
С соседней банки, передо мной, поднялся рослый культурист с накаченными буграми мышц на плечах и длинных руках. Массивная грудь, едва ли не шире роста. Родной брат бритой гориллы и Квазимодо.
Выступающие надбровные дуги, тяжёлые скулы, мясистый нос с армянской горбинкой, свёрнут набок, одна волосатая ноздря вывернута. Смотрит, вызывающе, дерзко, с кривой ухмылкой толстых губ, мол, хватит ли смелости достойно ответить. Тонконогий Геркулес в схенти. Такой, если сделает захват, кости переломает. Я осуждающе покачал головой:
— Как бы тебе не превратиться в девочку. Или ты уже давно потерял невинность? — насмешливо произнес я, хотя и понимал, чем это чревато, но его слова слышала Снофрет.
— Да ты знаешь, кто я?! — гневно вскричал гигант. — Меня вся Великая Зелень (Так древние египтяне называли Средиземное море) знает!
— Как великую потаскуху? — не удержался я от обидного добавления.
— Миаш, не задирайся! Чужеземец ничего плохого тебе не сделал, — выкрикнул Тукан.
— Заткнись, милашка! Он меня оскорбил! С тобой успею поговорить.
— Ты первым начал, — угрюмо пробормотал мой заступник.
— Я его сейчас под банку загоню и раком, на всю ночь, поставлю. Посмотрим, кто из нас станет девочкой. Все попользуются, кому не лень.
— Миаш, ты плавать умеешь? — спокойно спросил я. — Дело в том, что я тебя сейчас сброшу в море, чтобы ты охладился от перевозбуждения и научился уважительно разговаривать с незнакомыми людьми. Не хочется тебя спасать, если пойдёшь ко дну. Мяса на тебе много, на борт галеры тяжело поднимать.
— Ты?! Меня?! — удивился он. — Да ты и моргнуть не успеешь, как окажешься в море.
— Давай проверим. Идём на корму. Здесь тесно, зашибиться об углы можно.
Я перевёл лошадь и жеребца вглубь галеры, поставив между рядами скамеек, чтобы освободить корму, и мы встали друг против друга. Он на голову выше. Я рядом с ним похож на недоразвитого подростка.
Все гребцы, кормчий и пассажиры, мрачно, сгрудились поодаль, наблюдая за нами — исход поединка был слишком очевиден.
— Миаш, ты так и не ответил, хорошо ли плаваешь? — спросил я, снимая с себя брюки и куртку, которые надевал, чтобы не сгореть под жгучим солнцем, остался в голубых плавках, не дал ему фору, захватить, хотя бы край одежды, тогда не вырвешься.
Передал встревоженной Снофрет, внимание которой разрывалась между музыкой и опасением за меня, не понимала сути противостояния:
«Не бойся. Мы забавляемся. Мне нужно размяться после утомительной гребли. Да и проучить наглеца нужно, не люблю самоуверенных верзил — они всегда и везде чувствуют себя хозяевами жизни. Он не ожидает от меня достойного отпора. Слишком беспечен. Безмозглый бегемот».
— Артём, беспокойся о себе, — откликнулся соперник. — Сейчас ты полетишь к дельфинам. Они тебя поджидают. Видишь, как выпрыгивают? Высматривают. Хотят передать в руки Нептуна. Уж, я поднимать тебя не стану, и другим запрещу.
— Уступаю тебе очередь. Молодых нужно учить, чтобы не кичились силой.
— Это я, молодой?! — взревел Миаш, и горой двинулся ко мне.
— Сколько тебе лет?
— Двадцать семь.
— Я же, говорил, ты мальчик по сравнению со мной. Я на семь лет старше. Ты не Миаш, а Мозес (ребёнок). Нехорошо старших задирать. Неужели тебя никто не научил уважать старших? Приготовься к полёту за борт.
Кружа по корме, я отступал к краю, чтобы не дать возможности навалиться всем туловищем, что весьма чревато для меня. Какое-то время мы махали руками, пытаясь ухватить за кисть, но лишь били хлопками, соскальзывая по потной коже. Я уворачивался, пытаясь подвести его к краю борта, но он помнил об опасности, моём предупреждении, держался центра площадки. Всё же, ему удалось схватить меня за кисть руки и сильно рвануть на себя.
И я поддался навстречу, пронырнув ногами вперёд между его широко расставленными ступнями, и уже, в свою очередь, с силой потянул за руку, которую он не успел разжать. Миаша, по инерции, перевернуло через голову на спину. Грохнулся с такой силой, что две палубные доски жалобно скрипнули.
Он, ошеломлённо, поднялся, немного растерянно расставив руки, чтобы я не проскользнул мимо него. Затягивать поединок не было смысла, поэтому я пошёл на сближение. Гребцы восторженно ревели, кто-то скандировал:
— Артём, жми! Бросай его в море! Пусть поплавает. Там его стая макрелей ждёт.
— Барракуды оттяпают ненужный отросток! Он им и не пользуется, лишь пугает!
— Миаш, не жди, когда Артём бросит тебя в море, сам прыгай!
Здоровяку, всё же, удалось захватить мои плечи, прижать руки к туловищу, но я, ужом, вспотевшим телом, выкрутился, одновременно делая подсечку правой ногой. Он снова рухнул на палубу. Грузно поднялся и, разозлившись, попёр вперёд всем корпусом, уже ни о чём не думая, как об унизительном положении, в котором оказался.
Это мне и нужно. Быстрый разворот, словно плащ тореадора перед быком, дополнительный толчок ногой в тугие ягодицы, и Миаш полетел через борт, шумно и неуклюже, ударившись животом о воду — брызги полетели во все стороны.
Раздался ликующий рёв гребцов. Видимо, Миаш не пользовался расположением, его поражению были рады. Я, ласточкой, сиганул в прозрачные волны, готовясь, по необходимости, оказать тонущему помощь, которая не понадобилась, — Миаш умел плавать.
И я устремился ко дну в надежде, найти красивую раковину. Но в наступающей темноте ничего стоящего не увидел, видимо, местные мальчишки уже меня опередили.
За мной, в волны, последовало несколько гребцов, как я заметил, самые молодые, которых не надо было приглашать. Мы вволю наплавались, наорались, окуная друг друга с головой, словно десятилетние мальчишки, и только потом поднялись на галеру, используя спущенный канат с крупными узлами.
В суматохе, я выпустил из виду контроль над ментальной связью, всё шло на автомате: повинуясь моему настроению, в телепатор начала транслироваться торжественно героическая музыка Вагнера, невольно нагнетающая тревожное ожидание неизбежного.
С улыбкой, поднявшись на борт по канату вслед за Кунга и Туканом, я заметил испуганное, напряжённое выражение лица Снофрет, и, едва успев спросить, что случилось, догадался о причине, и сразу же, переключил на успокаивающую мелодию «Свет луны» Дебюсси, потом на задорно весёлый шлягер Юрия Саульского «Чёрный кот». Даже перевёл и напел слова песни. Она робко улыбнулась.
— Я никогда не видела чёрных котов. Ты шутишь. Таких не бывает.
«Они очень красивы. Особенно с белыми лапами, и таким же, кончиком хвоста. Есть ещё, дымчатые, пепельно-серые. Прелестны. И чего же ты испугалась?»
— Не знаю. Почему-то было очень страшно. Я подумала, что сейчас к нам спустятся боги и потребуют ответа за наши грехи.
«Так ты, великая грешница?! Съела все финики из мешка и мне ничего не оставила? Как же, тебе не совестно?! Я так, надеялся поужинать финиками. У вас очень вкусные финики. У нас таких нет».
— Нет! Я не ела! Финики все целы! Как и сушеный инжир. Лепёшки…
Я рассмеялся над её доверчивостью. Нужно быть осторожней со словами, чтобы не переусердствовать, у них другой менталитет — слова весомы, не легковесны как у нас.
«Это, всего лишь, шутка. Можешь съесть все финики и лепёшки — я слова не скажу, свежие купим. Хотел отвлечь от неправильного восприятия музыки. Тебе незачем бояться богов, которых не существует. Ты ещё не готова к серьёзной музыке. Она подчас вызывает ненужные эмоции, чувства, воспоминания. Привыкнуть нужно, чтобы воспринимать её, немного отстранено, философски, с чувством лёгкой ностальгии. Может быть, убрать? Нет, так нет, но тише сделаю. Ты слишком впечатлительна. Я виноват, нельзя тебя перегружать музыкальными эмоциями. По-сути, это самый сильный раздражитель. Музыкой можно лечить, и ввергать в депрессию, как я, только что, чуть не сделал».
Едва успели поужинать, как солнце опустилось в море, сразу стало темно и чуть свежее. Лишь редкие костры на берегу, да заметен свет звёзд и их волшебное мерцающее отражение на гребне дышащих волн.
Гребцы и пассажиры начали укладываться среди скамеек — единственное место на галере, где можно вытянуть ноги. На сушу никто не захотел выходить, чтобы не подвергаться разбоям двуногих и укусам членистоногих. Кое-кто продолжал, негромко, переговариваться с соседом.
Вечерние звуки ещё долго разносились по галере: поскрипывание досок, на корму спешили стеснительные еврейки, с плюханьем и натуженными кишечными звуками опорожняли кишечник, подмывались забортной водой.
Я расстелил халат, и мы легли, укрывшись широким неотбеленным льняным полотном. Некоторое время телепатически обменивались, откровенными и довольно смелыми для Снофрет, мыслями, страстно целовались, потом, посчитав, что на нас перестали обращать внимание, всё равно, в темноте ничего не видно, осмелели, пошли до логического конца.
Чувственная ритмичная музыка, звучащая в наших ушах, в такт движениям, эротичные придыхания певицы, и окружающая обстановка придавала соитию величайший градус наслаждения, мы расплавлялись в прогретой атмосфере, воспаряли в звёздные небеса, замирали в восторге до ликующего крика.
Истерзав друг друга до состояния звенящей невесомости, быстро заснули, — морской воздух, и лёгкая качка галеры на волнах тому способствовали.
Утром проснулся от равномерных ударов барабана. Галера, с поднятым парусом при попутном ветре, уже плыла, удаляясь от узкой полоски серого берега с редкими наклонными пальмами, чернеющими на фоне яркого солнца, которое светило в левый борт.
Глаза едва разлепил, веки жгло. Явно, не выспался. С силой протёр лицо, глаза с закрытыми веками, восстанавливая кровообращение.
Напротив — еврейская девчонка семи лет, и её молодая, не очень симпатичная мать с печальным взглядом, не отводят от нас любопытных глаз; явно, старше её муж с седой бородой, всё ещё, спит с полуоткрытым ртом, подложив под голову комковатый мешок. Пришлось, на ощупь, разыскивать плавки, надел под полотном, и уж тогда встал. Смотрите, мне не жаль. Вам вера запрещает любоваться обнаженным телом. Глупо.
Снофрет продолжала спать, умилительно прижав руки к подбородку. Неужели продрогла? Заботливо подоткнул покрывало — не проснулась. Потом наклонился над мешком с сухофруктами, из кармана достал носовой платок, который, за неимением подходящей ёмкости, приспособил для транспортировки плодов, горкой набрал фиников и сушеного инжира для своих подопечных, краем глаз заметил, как девочка и её мать сглотнули слюну и отвернули в сторону голодный взгляд. Я сделал два шага к ним и тихо произнес:
— Мир вам. Разделите со мной завтрак. Моя жена не скоро проснётся. Любит поспать.
Не отказались. Высыпал им на подол сухофрукты.
— Вас как звать?
— Я Мириам, муж — Илиаху, дочь — Суламита.
— Суламифь? У царя Соломона будет возлюбленная с таким именем. Не желаешь со мной покормить инжиром лошадей?
Девочка, стеснительно, замотала головой, и я не стал настаивать. Мои современники могут неправильно понять, обвинить во всех смертных грехах педофилии, (был такой печальный опыт со стороны завистников, которым нравится унизить выскочку, поставить на место, приписать несуществующие грехи), вернулся к мешку, снова наполнил платок сухофруктами, и прошёл на корму к своим животным.
Скормил им финики и инжир. Напоил, убрал распластанные и уже почти сухие лепешки, повесил торбы с кормом, вылил на себя и на животных по три мешка морской воды. После чего, невзирая на боль в мышцах и вчерашние уже зажившие волдыри на ладонях, сменил Тукана. До обеда сделал ещё два получасовых подхода к веслу.
Снофрет не понимала моего пристрастия к тяжелому труду, каждый раз пыталась усовестить, мол, господину не пристало снисходить до тяжёлого труда гребцов, равного рабскому, что подумают пассажиры? Я же, с удовольствием ощущал свои налитые мышцы. Давно столь интенсивно не тренировался, да и пользу приношу.
Большая разница с тренажерным залом, где затраченный труд уходит впустую, всё не догадаются совместить с генератором, чтобы производить и аккумулировать дармовую энергию.
Вернее, всё можно сделать, но подготовка и затраты на генератор на порядок оказываются значительно дороже произведённой энергии. Невыгодно. И так у нас во всём.
Под вечер, прежде чем войти в восточный рукав устья Нила, галера остановилась у жёлто-зелёного берега портового посёлка. Я вспомнил, что в ХХ веке, на востоке от дельты Нила, долго искали город Рамзеса II, из которого ушли люди, так как рукав заилился и столица осталась без воды.
В 30-м году нашли статуи и колонны с картушем фараона XIX династии XIII века до новой эры, но останки города датировались двумя столетиями позже, что естественно вызывало недоумение. Лишь через 60 лет нашли истинный город Пир-Рамзес, гораздо восточнее первого найденного города, именно там и пролегал восточный рукав дельты Нила.
Статуи и рифленые колонны были перевезены со старого города в новый, что и вызвало недоумение будущих археологов.
Сейчас я мог видеть этот, самый восточный рукав наяву. Намного Уже остальных рукавов, но, пока ещё судоходен, особенно, для нашей галеры, имеющей малую осадку. От многочисленных рукавов древнего Нила к нашему времени останутся лишь два, исчезнут многокилометровые заросли папируса, обеднеет животный мир.
Пока же, гребцы отдыхали на банках, набирались сил, чтобы на следующий день успешно противостоять течению Нила. Часть пассажиров, в том числе Мириам с мужем, под тяжёлым узлом, и Суламифью, по шатким сходням сошли на причал, успев настороженно оглянуться на меня.
Ласково улыбнувшись, почти незаметно для других, помахал им кистью ладони. Не рискнули ответить, я для них — уже исчезнувший эпизод, нужно приспосабливаться к новым реалиям.
продолжение следует: http://proza.ru/2012/05/09/465