ЛИХО ЛИХОВО
Вы зря думаете, что у Глупости нет лица. И лицо есть и голова, и руки, и ноги, фигура - вообще всё... Всё, что нужно. Одного только нет - дома. Бездомная, так сказать, без определённого места жительства, без прописки. Как мир создавался, так обделили её, не потому, что не заметили, а потому... Ну и кому она нужна? Глупость и глупость. Стало быть, и возиться с ней ни к чему. Вот с той поры и пошла она мыкаться по свету, да по миру. Идёт глупость пошатывается, бормочет что-то, песенки поёт, глупости всякие говорит: как откроет рот - так глупость. Глаза глупые, нос глупый - горбатый с бородавкой. Уши - глупые, волосатые. Волосы общипанные. Худая. Рот какой-то не понятный, кривой, вечно мокрый. Зубов мало - потому что бьют. Бьют, почём зря. Кто за дело, кто просто так для профилактики, что б страх не забывала. Жизнь, конечно, не малина, ну ничего, привыкла Глупость и даже не обижается, только зуб выплюнет, усмехнётся, язык покажет, и пойдёт своей дорогой, покачиваясь, шлёпая босыми ногами то по лужам, то по камням, то по траве, снегу, в зависимости от времени года, да от погоды. Простужается, конечно, болеет, тогда забивается в какой-нибудь закуток и валяется, пока не выздоровеет.
Есть у неё сестра - Мудрость. Но она от неё давно отказалась. А по-началу, конечно, помогала, то деньгами, то советом, то покормит, напоит, спать уложит. Только глупость всё это истолковывает по своему, по глупому... Что только Мудрость не делала - всё без толку, ну и махнула рукой: гуляй себе как хочешь. Очень уж она за неё беспокоилась, а Глупости всё равно. Была она когда-то красивой, очень даже хорошенькой. Потом... поистрепалась, поистаскалась, вот превратилась во что-то непонятное, в глупое. Ни печали у неё, ни заботушки. Нигде не работает, да и работать не может - ну кому нужен такой работник. Было время, пробовала по специальности, конечно, по своей, глупой.
Пока хорошенькой была, так к ней обращались. Ну а как глупцам нигде никто не благоволит, то побросали её бывшие поклонники и обратились к её подружке Лени. Когда-то они вместе бродили, но скоро она и Лени надоела, бросила её Лень и стала жить сама по себе. Ничего живёт, с прибылью, завидуют ей, особенно Зависть. Эта самая Зависть всем завидует, даже Глупости. Казалось бы, ну чему тут завидовать? Нет, завидует. Вот глупость никому не завидует, ничего ей не надо, живёт себе и живёт, бродит, как попало. Встречается иногда на её дорогах Любовь. Это Мудрость посылает свою дочь, чтобы та посмотрела, что творится, ну и по своим делам, конечно. Посмотрит на неё любовь, вздохнёт, пожмёт плечами, услышав бред из уст шепелявых, наглядится на гримасы, как сможет утешит, и, пойдёт прочь, ругая себя, что не нашла нужных слов.
Много веков уж промчалось в бездну времени. Не одно поколение рода людского ушло в вечность. И вот как-то на исходе одной из эпох, надоело Глупости её существование и решила она умереть. Ну что ж, умереть, так умереть. А как? Ох не привыкла Глупость думать! Ох, как тяжело ей стало! Сидит Глупость на горе высокой в стороне далёкой, приступила к ней Тоска и куражится: и такая-то ты и сякая, и никому-то ты не нужна, а посмотри-ка ты на себя в зеркало, и подсовывает её зерцало. Как глянула Глупость, так помутнело у неё в глазах, плюнула она с досады. А вот она и Досада с хмурым лицом, ухмыляется. Обхватила Глупость свою глупую голову и заплакала, первый раз за всё время: "Э-х-х, жисть ты моя распостылая, да на что ты мне дана! Ой ты, лихо моё распроклятое, судьба-злодейка дремучая! Ты прийди ко мне, мой последний час, поглоти меня, царство мёртвое, чтобы там то я позабылася, чтобы мраком чёрным покрылася-я-я-а... И отверзся вход в царство мёртвое, голос страшный оттуда выкрикнул: "А какой мне прибыток-то от тебя изувечной? Ежели мои клевриты с тобою спознаются, то порядок то весь мой и нарушится!" Возопила тут Глупость, воскричала: "Да не уж то места мне нет нигде?!! Что же мне, и не помереть?! Сколько уж веков я маюсь! Истомилась я, измучилась, сжальтесь вы надо мной, сиротинушкой, ни людям, ни скотам, ни чертям не нужна. Как же мне существовать-то далее, если я уж сама себе в тягость?"
Никто не ответил ей на это, покинули её Тоска с Досадой, и осталась Глупость опять сама с собой на горе высокой, в стороне далёкой, не ведомой. Рассердилась она, что никто не ответил ей достойно, и решила отказаться от всего и всех - может оно и глупо, ну и что ж, ей не привыкать. Останется она в этом месте гордая и одинокая, покинутая всеми и покинувшая всех. А если кто в это место забредёт, то уж, покуда не ответит ей на вопрос её, не выпустит того отсюда: закрутит, завертит, лишит разума, войдёт в того хоть в зверя, хоть в человека, хоть в беса, и станет жить в нём, да покуда не будет ей откровения. Ух, как разъярилась то, как в раж вошла! Несколько дней вкруг горы той ходила: ждала, не появится ли кто...
Никто не появился. Скучно стало Глупости. Раньше было лучше - никакой заботушки, никаких печалей. А теперь в глупую голову мысли лезть стали. Как иголками колят мысли те и покою от них никакого. И не спится её, и не сидится, не лежится, бродит глупость среди крутизны горной, да по скалам высоким. Дважды в пропасть бросалась: не берёт её смерть, только синяков и шишек прибавилось, а как последний зуб выплюнула, поняла - всё, хватит - и дела нет, и убыток. Стоит глупость, смотрит в даль, высматривает: не покажется ли на дороге кто. Шамкает ртом беззубым, щурит глазами подбитыми, чешет шишки на голове... Но прошло время, синяков не стало, шишки спали, ночи сменились днями, дни ночами. Выпал дважды снег и дважды растаял. Но тревожат Глупость мысли горькие, выжимают из глаз её слёзы солёные.
И вот как-то в сумерки, показался на дороге человек - не человек, зверь - не зверь, идёт, пыхтит. Встрепенулась Глупость, крикнула: "Эй, кто идёт? Человек или зверь? Ответствуй, не мешкай, да отвечай с поклоном-уважением!"
- А ты, кто будешь, что к себе такой почёт требуешь? - отвечают ей.
- Я то, - Глупость усмехается, - всякому лиху лихо, всякой смерти смерть, надо всякой силой сила. Не убить меня, не победить.
- Эва как! - отвечают. - А ты, часом, не врёшь?
- Слова мои правдивее чем сама правда от начала времени!
- Ну ладно, - говорят. - Назовусь я тебе, пожалуй. Бедный странник я Стратим Колосянин. Был когда-то богат я и пригож собой, да позавидовала мне соседка моя и сгубила моё благополучие. Наложила на меня заклятие: весь мой век мыкаться и места себе не найти. Вот и брожу я по миру: дождь меня мочит, солнце сушит, снег обсыпает, ветра обдувают. И нет мне покоя ни днём, ни ночью.
"Вот оно как", - подумала глупость, и, даже руки потёрла от удовольствия. -"Значит не одна я такая. Есть ещё и другие." Говорит она страннику:
- Радуйся, Стратим Колосянин! Отныне ты вкусишь блаженство неизречённое!
Сказала и подумала: "Какое такое блаженство? Чего это я? К чему я такое сказала?" Подумала-то подумала, а продолжает своё:
- Веселись душа твоя, добрый странничек, благодари судьбу свою, ибо... ибо... - "Да что ж это такое? Кто ж меня за язык дёргает?" - ибо, я - твоё пристанище, и конец пути твоего, доля твоя, и слаже меня нет никого от века и до века!
"Батюшки!" - думает Глупость. - "Да что ж это со мною?! Вконец испортилась." Думать-то думает, а молчать не может...
- Полюби ты меня, странничек, стань любезным моим, сердешным, награжу я тебя казной нетленною...
- Ты постой, постой, заполошная, - взговорил тут Стратим-странник. - Как же это я возлюблю тебя, если даже не ведаю лика твоего?..
- А на что тебе лик мой, разлюбезный? Ты люби меня как спасение своё!..
Думал, думал Стратим:
- Нет, - отвечает. - Не могу я любить неведомое, пусть даже и спасение. Открой себя, вот тогда я, может, и соглашусь.
"Экий ты, хитрый," - думает Глупость. - "Покажись тебе... что ж я не знаю свою рожу то..."
- Что ж ты смолкла-затихла? - спрашивает странник.
- Вот, что я придумала, - отвечает Глупость. - Дай мне слово, что примешь меня, как спасение, тогда и узнаешь меня. А не то - погублю я тебя, стану из спасения гибелью твоей, так закручиню, что соседка твоя голубкою покажется.
- А ты не пугай. Я пуганый. Может я и жду своего часа смертного.
- Ишь ты, лёгкого захотел! А безумия не хош?!
- Да что это ты пристала ко мне, окаянная?! Чего тебе от меня надобно?
- А-а! Спужалси-и. А ну, люби меня, такой-сякой! прикрикнула Глупость и прибавила ещё кое-чего.
Призадумался-пригорюнился странничек. Долго думал, до зари. А как зорька наступила, юркнула Глупость в кусты, да там и засела. "Задала я ему задачу, " - думает. - "Уж то пришло и моё времечко, теперь и я покуражусь-то."
- Куда это ты! - крикнула она страннику, как только он пустился было опять в путь. - А ну, стой!
- А я то думал, то наваждение ночное было.
- Размечтался! - смеётся глупость. - Я, брат, точно наваждение, но только круглосуточное. Попался ты.
- Пожалей ты меня, лихо горькое, отпусти ты меня, горемычного.
"Сейчас," - думает Глупость. - "Кто это меня жалел. Поплачь, поплачь, ничего - полезно." Вдруг, чувствует глупость, трогают её за плечо. Оборачивается - Любовь.
- Что это, - говорит, - ты тётя делаешь? Как же тебе не совестно!
- А ты не лезь не в своё дело, девка, дай мне душеньку распотешить за столько времени. Пришёл и мой час. Посмотрела-посмотрела Любовь на Глупость, вздохнула, покачала головой. Ничего не сказала. Да и что с Глупостью спорить? Повернулась и ушла.
А странник то, горюет: "Бедный я несчастный, да за что же мне доля такая? Когда ж это кончится?! Всевышний, за что мне это?"
Прогремели грома громкие, засверкали молнии яркие и раздался голос Вышеня: "За хвастливость свою ты наказанный. Как бы жил ты тихо в скромности, ка бы ты не хвалился дарами Вышеня, то и было бы всё по совести, всё по правде бы было божией. Обо что ты споткнулся, на то ныне и наткнулся, от судьбы же своей не избавишься."
Потирает руки глупость: "Вот оно что. На ловца и зверь бежит. Попался ты, родненький, по самое-самое." Даже губами причмокнула от удовольствия. Теперь и вылезать можно, всё равно тот никуда не денется, раз сам Вышень судьбу определил. И вылезла!! И открылась! Как глянул на неё Стратим-странник, как узрели очи его судьбу свою, помутился разум, помешались мысли его. И поник головою он буйною, и колени его подломилися.
Вот тут то и почувствовала Глупость чесотку во рту. Чешется и чешется. И чего чешется то? Провела языком по дёснам... А там то... Зубы растут!! "Это ж надо, отрастать зубы стали!" - обрадовалась Глупость. И говорит:
- Ты, это, Стратим, вставай, не прикидывайся, - и голос то её с каждым словом из хриплого да простуженого меняется, да таким свежим стал, да ласковым.
Посмотрела Глупость на ноги свои избитые, ревматизмами, радикулитами изувеченные, полиартритами закрученные: "Батюшки, чего деется!" Пальчики розовенькие стали, кожица на них мягонькая, ноготочки-то, перламутровые, пяточки беленькие...
- Стратим, Стратимушка! Ты глазки-то открой, дружочек, -смеётся глупость.
Приоткрыл Стратим один глаз да и опять зажмурился. "Не бывает такого! Не открою," - думает Стратим. - "Вот она - погибель моя. Как же это, голос страшный какой был, а теперь сменился. Пришёл мой страшный час... Вот оно..."
Смотрит на себя Глупость, дивится, хохочет - что колокольчик заливается. И так вдруг хорошо Стратиму стало, что подумал он: "А-а, да проподи оно всё пропадом, раз судьба моя такая." И открыл глаза: стоит перед ним девица пригожая, лицом белая, кудрями светлая, глазами задорная.
- Али не по нраву я тебе, добрый молодец Стратим Колосянин?!
Смотрит Стратим и сам себе не верит: "Что ж это такое творится с глазами. то одно видят, то другое."
- Не молчи, говори, - приказывает ему девица. - Али поглупел?
Смотрит Стратим, и сказать ничего не может. А тут ещё какая-то подходит и говорит той: "По воле Вышеня послала меня мать моя. Дабы исполнилось Слово Верное. И быть тому от времени и до времени." Тут раздался голос Вышеня: И во веки веков и во истину так.
Подошли две девицы к страннику, коснулись его рукой правою, и повели его за собой путями долгими. Шёл он, шёл и пришёл в одно селение. Попросился в один дом переночевать. А там у хозяина беда: дочери давно уж замуж пора, а та всё женихов от себя гоняет. Соседи проходу не дают, смеются. Дескать, какой же ты отец, коли дочь твоя твоей власти не знает? Тяжко старику, муторно. Колосянин ему и говорит: "Покажи-ка ты мне дочь свою." Повёл его хозяин в светлицу, а там сидит - надменная, с глазами строптивыми, устами упрямыми. Поклонился Колосянин. Ничего не ответила ему она, лишь плечами повела, отвернулась.
Посмотрели друг на друга две девицы, в ладошки хлопнули, подошли к чаду дерзкому. Одна как размахнётся, как угостит лещами, аж дрогнула упрямица. А другая прослезится да погладит. Так и пошли они тешить горькую. Да уж так тешили, так голубили. То смеётся та, то слёзы льёт, да глаз от Стратима отвести не может. Тешили, тешили, голубили, два дня, да две ночи кряду. Не снесла такого наказания дочь хозяина, пала в ноги она батюшке и просила его милости, что б отдал он её Колосянину.
Тут и свадебка, и гульба была, и позорища, и веселия. Раззадорилась Глупость от радости, плясать пошла. А за нею вся свадьба в пляс пустилась. И не пили, и не ели, а только плясали. День пляшут, два пляшут, как третий день пошёл, люди уж валиться с ног стали. После такой пляски всё селение то две недели ногами да головами маялось. До сих пор ту свадьбу Стратима Колосянина вспоминают.
А Любовь с Глупостью с того раза вместе стали ходить. Как узнают про душу гордую, надменную, так и припожалуют. С той поры и пошла поговорка среди людей: Доброму любовь в радость, злому - в наказание.
А то ещё говорят: как влюбился, так сглупился.
~~~ * * * ~~~