БАЛЛАДА О ТРЕХ ПРОЦЕНТАХ
Жил на свете бухгалтер Леснихин от державных забот вдалеке, в старом доме, на улочке тихой, в незаметном своем городке. Был он робок, со всеми приветлив, был не молод – виски с сединой, и под именем ставил в анкете: год рождения – двадцать второй. Жил он просто: вставал спозаранку, ровно в восемь – в конторе не гость – он с коротенькой орденской планкой пиджачишко свой вешал на гвоздь. В нарукавники синего цвета он привычно влезал всякий раз, и высчитывал точно проценты, и сводил аккуратно баланс… Но однажды с рябой киноленты, полыхающей с белой стены, он услышал о страшных процентах – трех процентах, пришедших с войны. А с экрана – наотмашь по нервам – голос все уточнял, как живой: «Год рождения – двадцать первый, год рождения – двадцать второй. Год рожденья…» То цепко, то зыбко цифра билась, впивалась в висок: «Три процента? Нет-нет, здесь ошибка…» (Он ведь знал в арифметике толк.) Одиноко над стареньким фото – тридцать три позабытых лица, - вновь и вновь вспоминая кого-то, он всю ночь просидел до конца. Ваня, Миша и Лева Коврыжин – весь десятый… Но билось в виске – если я в этом крошеве выжил, значит, вы… Неужели вы все?.. Он не верил: здесь явно ошибка. Он исправит, найдет ее сам. Он звонил и расспрашивал хрипло, слал запросы по всем адресам. Но безжалостно, непоправимо приходил за ответом ответ: Миша Волков – у Старого Крыма, под Моздоком – Иван Пересвет, Лев Коврыжин – 20 марта, за Дунаем, к исходу войны… Ничего не исправил бухгалтер, лишь добавил себе седины…
В городке, неприметном и тихом, с полинявшей на солнце листвой, проживает бухгалтер Леснихин. Вы, возможно, встречали его. Он живет в двух кварталах от центра, в старом доме над сонной рекой. Он из тех, он из тех трех процентов: год рождения – двадцать второй. Александр Ковалев.
Маршал Советского Союза Георгий Константинович Жуков в своей книге «Воспоминания и размышления» писал: «Я убежден – время не имеет власти над величием всего, что мы пережили в войну. Человек, переживший однажды большие испытания и победивший, будет всю жизнь потом черпать силы в этой Победе. Оглядываясь назад, мы всегда будем помнить тех, кто не щадил себя для победы над врагом нашей Родины».
Когда это будет, не знаю,
В краю белоногих берез
Победу девятого мая
Отпразднуют люди без слез.
Поднимут старинные марши
Армейские трубы страны,
И выедет к армии маршал,
Не видевший этой войны.
И мне не додуматься даже,
Какой там ударит салют,
Какие там сказки расскажут
И песни какие споют.
Но мы-то доподлинно знаем:
Нам знать довелось на роду,
Что было девятого мая
С утра в сорок пятом году.
Сергей Орлов †1977
Вот мы и дожили до времени, танкист и поэт Орлов с обожженным кипящей броней лицом, когда лишь горсточка ветеранов топчется на почетной трибуне у мавзолея. Конечно, будет и парад, и знаменитые марши заставят колыхаться воздух, и цветы, и армейские сто грамм, и все по программе… Только исчезнет, испарится та взрывающая легкие радость, которую ощутили вы, победители, в том далеком мае сорок пятого, когда смерть осталась позади, а впереди – наисчастливейшая, несмотря на ранения, и долгая-долгая жизнь…
Разве мог кто-нибудь из вас представить, что так и останутся в лесах и на обочинах дорог таблички над могилами друзей, где вы огрызком химического карандаша выводили имена погибших – чтобы потом знали, кого кладут в братскую могилу? Целые дивизии остались там, где сражались и полегли в окопах. И только недоумки-мальчишки будут играть в футбол вашими черепами, да «черные следопыты» разбрасывать вокруг ваши кости за ненадобностью в поисках оружия на продажу. Вы не заслужили даже братской могилы, хотя у кремлевской стены власти поставили памятник Неизвестному Солдату. Один – миллионам погибших за Родину и брошенных догнивать там, где их застала смерть.
Простите, отцы и деды! Простите нас за безпамятство и отсутствие воли, чтобы захоронить вас с честью! Теперь мы знаем, что у большинства из вас даже «капсулы смерти» не было, а у кого была – давно истлела бумажка в пластмассовом стаканчике. Только поэтому в СССР стало непостижимо огромное число вас – «без вести пропавших», а вдовы и матери не дождались не только весточки от сына, но даже крохотной пенсии за утрату кормильца.
Недолго побыли они на войне. Их подвиг в одном умещается дне. На тихой реке у песчаных плесо’в врага задержали на восемь часов. Зарыли их в ста от окопа шагах. Дубок в изголовье. Березка в ногах. Живые клялись возвратиться сюда, когда от России отхлынет беда. Но скоро следы их метель замела. «Пропали без вести», - отписка пришла. В тех яростных го’дах, в тех днях боевых их нет среди мертвых и нет средь живых. Их хочет отныне на все времена без вести пропавшими числить война… Безвестье, закрой свою хищную пасть, отвага и стойкость не могут пропасть. Их подвиг солдатский ничем не заместь. Победа – их слава, их вечная весть. Виктор Кочетков.
На всем умеет экономить наше могучее государство. А теперь еще в освобожденных вами от фашизма странах начинают выкорчевывать ваши могилы…
Нет звезды на солдатской могиле.
Даже холмика нет и креста.
Подожгли. Уничтожили. Срыли.
Пустота. Пустота. Пустота.
Их в солдатской цепи убивали.
Приходилось и в танке гореть…
Жизнь давно у героев отняли,
а теперь даже отняли смерть.
Ах, в сраженьях так не было страшно.
Разве страшно друзей вызволять?
На земле вы погибли не нашей
и чужими убиты опять.
Догорает простая ограда
над могилами наших ребят.
Как случилось, что совесть и правда
в этом огненном вихре горят?
Ни имен. Ни былого погоста.
Только ложь. Только мрак. Только дым.
Ах, по трупам пройти – это просто.
Только надо ли это живым?
Их обида все глубже и глубже.
Кто-то молча пройдет стороной…
И скорбят их воскресшие души
о душе, о погибшей, земной.
Николай Добронравов
Но если мы не знаем ваших имен, то Господь знает каждого, и каждый из вас получил от Него по заслугам за отданную молодую жизнь. Но совесть и неисправимый долг перед вами требует и от нас молиться за ваши души. Простите, солдаты! Спите с миром. Сегодня ваш праздник – День Великой Победы.
ПАРАД ПОБЕДЫ
Тот голос хриплый, окрылённый,
и грозный маршал на коне,
и ты, народ непокорённый,
в весеннем сне являлись мне.
Июнь был влажным и зеленым,
и в искрах тёплого дождя
оно казалось измождённым,
лицо безсменного вождя.
Он не смотрел как триумфатор.
Он с виду старый был солдат:
полковник, что теперь за штатом?
«слуга царю, отец солдатам»? –
о, нет!.. А всё же некий фатум
таил его усталый взгляд.
Штандарты, алые знамёна,
фронтов неумолимый шаг.
О, как он смотрит напяжённо
на эту сталь, на этот прах
чужих полотнищ: древком долу
как их швыряют от бедра –
как к богоравному престолу
иль в пасть священного костра –
к стене Кремля!.. И в этом жесте,
небрежном, рыцарском – не месть:
брезгливость, воля, чувство чести –
Отчизны царственная честь!
А он спокойного вниманья
исполнен – вместо торжества.
Недвижный в дождевом тумане
и на ликующем, экране
приметный, может быть, едва.
Он не сказал тогда ни слова –
как и положено тому,
кто глянет ясно и сурово
с небес в зияющую тьму
своей, столь одинокой, смерти,
своей, уже чужой, страны…
И он мне чудится, поверьте,
невозвратившимся с войны.
Татьяна Глушкова †2001