Рассказать историю, в принципе, довольно просто. Сложнее передать состояние, внутреннее видение героя в самые драматичные или необычные моменты, когда невозможно просто созерцать, наблюдать, видеть, потому что мир стремительно несется мимо, закручивается каруселью, верх и низ меняются местами, и ты уже не столько видишь, что происходит, сколько ощущаешь и переживаешь происходящее как кипение хаоса, в котором ты – не ты, а часть, мелкая часть общей мельтешащей картины, в которой ничего ни разобрать, ни понять невозможно.
Пожалуй, самым распространенным приемом отображения подобного состояния героя является напряженный внутренний монолог, в котором часто действия и реплики других героев отражаются в виде мысленных реакций фокального персонажа. К слову, именно в таких фрагментах обилие многоточий вполне уместно. Для примера, опять фрагмент из "Обитаемого острова" Стругацких, где летящие на самолете Гай и Мак попадают в зону лучевого удара башен, и у Гая начинается приступ неконтролируемого подобострастия:
"Максим почувствовал на себе его взгляд, его восторг, его преданность, повернул голову и широко, по-старому, улыбнулся, и Гай с трудом удержался, чтобы не схватить его мощную коричневую руку и не приникнуть к ней в благодарном лобзании. "О, повелитель мой, защита моя и гордость моя, прикажи - я здесь, я перед тобой, я готов, швырни меня в огонь, соедини меня с пламенем... На тысячи врагов, на разверстые жерла, навстречу миллионам пуль... Где они, где враги твои? Где эти тупые отвратительные люди в мерзких черных мундирах? Где этот злобный офицеришка, осмелившийся поднять на тебя руку? О, черный мерзавец, я разорву тебя ногтями, я перегрызу тебе глотку!.. Но не сейчас, нет... Он что-то приказывает мне, мой владыка, он что-то хочет от меня... Мак, Мак, умоляю, верни мне твою улыбку, почему ты больше не улыбаешься? Да, да, я глуп, я не понимаю тебя, я не слышу тебя, здесь такой рев, это ревет твоя послушная машина... Ах, вот оно что, массаракш, какой же я идиот... Конечно же, шлем... Да, да, сейчас... Я понимаю, здесь шлемофон, как в танке... Слушаю тебя, прекрасный! Приказывай! Нет, нет, я не хочу опомниться! Со мной ничего не происходит, просто я твой, я хочу умереть за тебя, прикажи что-нибудь... Да, я буду молчать, я заткнусь... Это разорвет мне легкие, но я буду молчать, раз ты мне приказываешь... Башня? Какая башня? А, да, вижу башню... Эти черные мерзавцы, подлые людоеды, убийцы детей, они понатыкали башни везде, но мы сметем эти башни, мы пройдем железным сапогом, сметая эти башни, с огнем в очах... Веди, веди свою послушную машину на эту башню... И дай мне бомбу, я прыгну с бомбой и не промахнусь, вот увидишь! Бомбу мне, бомбу! В огонь!... О!.. О-о!.. О-о-о!!!""
Однако, гораздо более эффектным способом изображения состояния сознания лично мне представляется спонтанный переход к настоящему времени. Настоящее время более динамично и экспрессивно по сравнению с прошедшим, его легче дробить на фрагменты, оно естественнее отражает бессвязность и алогичность, поэтому именно в настоящем времени чаще всего описываются сны и измененные состояния сознания. Для примера – несколько пространный фрагмент из моего собственного творчества. В нем переход от прошлого времени к настоящему возникает дважды:
"Местные друиды жили на соседней улице. Игорь – высокий, бородатый, с длинными гладкими черными волосами, убранными в хвост. От него сквозило силой и несгибаемой волею. Он хмуро посмотрел на меня, но представился вполне дружелюбно.
А Лена оказалась маленькой хрупкой женщиной с очень приятным голосом и аристократически красивым лицом. Пока они обменивались с Сандро и Соней любезностями и новостями, я стоял и смотрел на сад свечей.
У дальней стены возвышалось нечто вроде алтаря: тяжелый резной стол со стеклянной конструкцией на столешнице, в виде лестницы, ведущей к большому, во всю ширину стола, зеркалу. На ступеньках в завораживающем хаосе покоились необыкновенно большие свечи, многие уже оплавились и раскрылись экзотическими цветами, водопадами и ажурными сплетениями. Здесь же стояли стеклянный шар на специальной подставке, нефритовые пирамидки, черепашки, драконы, несколько тибетских фигурок из кости и желтого металла, деревянные булавки с резными головками, монеты, сложенные аккуратными столбиками, несколько сморщенных бобов фасоли, металлическая рюмочка с темной жидкостью и много чего еще.
- Хочешь увидеть?
Я не сразу понял, что это спрашивают меня. Рядом образовался Игорь и так же, как я, смотрел на сад.
- Да, - кивнул я.
- Да, - эхом повторил Игорь. – Сейчас организуем.
Он подошел к окну и опустил сверху черную непрозрачную ткань, плотно закрывшую оконный проем. Кто-то выключил свет.
Несколько минут я привыкал к темноте, а потом Игорь чиркнул спичкой и, закрывая собой почти весь стол, принялся зажигать свечи. Маленькая комната наполнилась красно-желтым, на стенах заплясали тени, все неуловимо быстро преобразилось, и когда Игорь отошел в сторону, у меня по спине побежали мурашки.
На столе пылал какой-то отдельный от нашего мир, удвоенный зеркалом, наполненный трепетанием огня, движением теней, взглядами оживших фигурок. Этот мир был инверсным, он существовал словно вовне и вмещал в себя всю окрестную вселенную и свое собственное текучее отражение в стеклянном шаре. Мне тут же пришло в голову, что вот оно, то самое нигде, в котором покоится поверхность божественной сферы. Это действительно было чем-то ирреальным и необъяснимо прекрасным. У меня поплыло перед глазами.
- Определенно, - шепотом проговорил Сандро, - такое нужно смотреть, именно, в соответствующем состоянии... тогда башню сносит, вообще, так, что потом можно уже и без нее... типа, на автопилоте и с блеском в глазах...
- Тише, - попросила Соня.
- Тишина вещь относительная, - сообщил в ответ Сандро, - это нужно хорошо себе представлять...
Я представил себе тишину. Она напоминала длинный стеклянный тоннель, ползущий, извиваясь, через бесконечное черное марево к объятому закатным пожаром горизонту. Мне стало жарко, а в руках оказались холодные мертвые змеи. Я отбросил их, как придушенных котят, шагнул вперед, словно просочился сквозь волнующиеся отблески пламени, и заскользил по прозрачному полу, вглядываясь в еще одного себя, висящего вниз головой по ту сторону стекла и словно приклеенного к моим ногам. Мы плыли вместе между огромными, охваченными огнем, деревьями, намокая в их вязких смолянистых тенях, парили над желтыми глазами и скрипом металлических когтей по стеклу, спускались на самое дно бесконечного неба и восторженно молчали, глядя на безупречное течение линий прекрасного тела Ахурамазды. Оно струилось перламутровыми волнами, стекая в подобие чаши, вокруг дышала вода, куда-то двигались треснувшие от жары камни, справа лежали бесконечные серые пески, и кто-то все время пытался пробиться ко мне и сказать что-то нелепое, похожее на сломанную монету, но не сейчас, нет, нет, не сейчас, а когда все остановится и станет темно... так же темно, как тогда... огонь дергает за нити марионеточные тени, он сам похож на темноту, особенно, если на него не смотреть... не смотреть!.. я пытаюсь остановиться, но лишь на секунду притормаживаю стремительно движущиеся радужные потоки.
- Да, - проскрипело где-то надо мной, - полет проходит, именно, нормально...
Эхо забилось как птица, попавшая в сеть, где-то рухнул дом, странные облака зашевелились в тяжелом леденеющем небе, потом – дрожание паутины, пляска черно-желтого, желто-красного, красно-мертвого, тени похожи на танцующих цапель, водоворот ненужных движений, взмахи крыльев, измазанных сажей, крики, летят беспощадные камни, чье-то лицо в крови, в руке – погнутый ржавый гвоздь, еще какие-то вещи, грязь, ослепительно белые одежды бога, драконы скалят вспенившиеся пасти, все стремительно проносится мимо, отражения не произносимы, я вижу впереди пылающий выход, ветер срывает крыши, из окон брызжет стекло, я пытаюсь остановиться, но одежда вздулась, словно парус, деревья горят как спички, небо медленно оседает на землю, окрашиваясь в пепельно-красное, в черное, снова в красное, в черное, в мертвое, в желтое, в красное, бессмысленно, безнадежно, бесконечно, снова и снова, пока что-то огромное, словно грозовая туча, не накрыло сад и в одно мгновение не стало темно, мир лопнул, как перетянутый трос, бог исчез, будто умер, разбился на тысячи осколков, а кто-то по ту сторону зеркала отдернул шторы.
У меня немного закружилась голова от хлынувшего света, но ощущение движения отчетливо пульсировало в мозгу, словно меня все еще несло сквозь извивающийся стеклянный тоннель.
- Да... – покачал головой Сандро и сочувственно похлопал меня по плечу, – крышу надо привязывать... а то можно легко повторить подвиг братьев Монгольфье, только потом, вообще, не вернуться обратно..."
За счет своей динамичности, настоящее время не менее эффектно и для отображения ускорившегося / замедлившегося действия. Для иллюстрации – еще один фрагмент из "Обитаемого острова" (момент крушения самолета), где переход к настоящему времени происходит через назывные предложения (предложения без сказуемого):
"Лес внизу вдруг кончился. Гай увидел впереди несущуюся прямо на него волнующуюся серо-стальную поверхность и закрыл глаза...
Удар, хруст. Ужасающее шипение. Опять удар. И еще удар. Все летит к черту, все погибло, конец всему... Гай вопит от ужаса. Какая-то огромная сила хватает его и пытается вырвать из кресла вместе с ремнями, вместе со всеми потрохами, разочарованно швыряет обратно, вокруг все трещит и ломается, разит гарью и брызгается тепловатой водой. Потом все затихает. В тишине слышится плеск и журчание. Что-то шипит и потрескивает, пол начинает медленно колыхаться. Кажется, можно открыть глаза и посмотреть, как там, на том свете...
Гай открыл глаза и увидел Максима, который, повиснув над ним, расстегивал ему ремни".
Б.К.
__
далее: http://www.proza.ru/2012/04/26/245