1.
Я медленно спускалась по крутому обледенелому склону, боясь упасть. Будто неся переполненную чашу своего горя, стараясь не расплескать ее. Распухшие озябшие ноги хлюпали по ледяной жиже в драных, разрезанных, чтобы можно было их носить, сапогах. В животе тяжело шевелился ребенок, временами метко попадая ножкой мне куда-то под ребра, от чего на миг накатывала привычная боль и дурнота.
Вдруг я услышала сзади веселые голоса, смех и задорный девичий визг, а в следующий момент рухнула на мокрый лед, сбитая с ног, больно ушиблась затылком и потеряла сознание.
Очнувшись, я первым делом проверила на месте ли мое сокровище: записочка, написанная загодя и золотой крестик на золотой цепочке. Даже в глубоком обмороке пальцы судорожно сжимали драгоценную ношу, поэтому все было на месте. А может быть, никому и в голову не приходило, что у такой нищенки может быть еще что-то ценное.
С моим ребенком, вроде, тоже все было в порядке. Он продолжал шевелиться во мне. И вдруг все тело мое скрутила тягучая непереносимая боль, начинающаяся где-то внизу живота и разливающаяся по всему телу, по всему, что могло болеть. Я понимала, что это могло значить, поэтому сдержала стон и молча переждала первую схватку.
Я лежала в луже талой воды на спине. Видимо, я преодолела все же тот крутой спуск. Вокруг никого не было. Я была здесь одна. Теперь я была у цели своей поездки. Осталось совсем немного. До башни было не больше десятка шагов.
Я поднялась сначала на четвереньки, потом с трудом выпрямилась и осторожно побрела к заветной цели. Дойдя до башни, я сперва сунула записку и крестик в щель между камнями, а потом прижалась своим необъятным животом, пылающим лбом и ладонями к холодному камню башни и зарыдала.
Мир закружился вокруг меня, я застонала от непереносимой боли, и сознание покинуло меня, уступив место блаженному забытью.
2.
Я стояла на коленях, склонившись перед дородной монахиней в черном одеянии. На мне тоже были монашеские одежды. Душа моя трепетала от страха и благоговения, ведь передо мной стояла сама грозная царевна Софья.
- Поднимись, сестра Гликерия! – загремел звучный голос, отдаваясь эхом под сводами расписанного звездами высокого потолка царевниных покоев.
Я с трудом поднялась с колен, прилагая все усилия к тому, чтобы грозная бывшая московская правительница не заметила мою отяжелевшую фигуру и на подгибающихся от страха ногах подошла к Софье. Но царевна манила меня пальцем еще ближе, а взгляд ее, всегда грозно сверкающий, приобрел какую-то печальную мягкость. Я подошла совсем близко. Только теперь Софья заговорила:
- Знаю Гликерьюшка твой грех, знаю. Я не святая, чтобы осуждать тебя. Знаю я и как в монастырь тебя постригли силой, и что послужило твоему постригу. Любовь – дело молодое, - вздохнула грозная царевна, - я сама навеки заточена за этими стенами, но мне дано было счастье любить и быть любимой.
Я вскинула взгляд, пытаясь с жаром возразить, что еще не все потеряно, что за стенами монастыря у Софьи все еще есть верные сторонники и что сама она еще не монахиня, только почетная гостья монастыря, но Софья печально взглянула на меня и продолжила, не позволяя перечить.
- Ты молодая, сильная, смелая. И ты одна из немногих, кто душой и телом предан мне. Да и любимый твой за меня готов на смерть идти. Только я смерти его не хочу. Не хочу и твоего позора, который случится неизбежно… через сколько недель?
- Да уж срок мне скоро, матушка, от силы недели две еще прохожу…
- А дальше что? Покаяние, которое в нашем монастыре построже тюрьмы будет? Навеки вечные загубленная жизнь, замурованная в толще монастырских стен молодость? Не хочу я этого, Гликерьюшка. Сама не спасусь, так хоть ты спасешься. И спасешь еще одного человека, который мне очень дорог…
- Эй, сестра Марфа! Приведи сюда Варварушку.
В софьины покои вошла пожилая монахиня и привела за ручку девочку лет 8.
- Гликерьюшка, я помогу тебе бежать, дам денег столько, сколько тебе до конца твоих дней не потратить, дам письма к надежным людям, которые выполнят все, что ты им прикажешь. Беги. Скрывайся. Живи в любви и радости в миру, не в монастыре. И забери с собой Варвару. Это…. это дочка моя. Удивлена? Да, это самая страшная и строго хранимая государственная тайна. У меня есть дочь. От любимого моего князя Василия. Сбереги ее. Не отдавай врагам моим. Воспитай как свое собственное дитя.
Софья не выдержала, зарыдала, поднеся к глазам платочек, обшитый дорогим брабантским кружевом.
- Варварушка, Варенька, подойди ко мне, деточка.
Девочка робко приблизилась к своей матери. Софья обняла и нежно поцеловала дочку.
- А теперь иди, иди. Мочи нет. Как больно навсегда прощаться с кровиночкой моей. Как тяжело. Гликерья, там, внизу, тебя ждет моя закрытая карета с самыми быстрыми конями. В карете дожидается тебя твой любимый Алёшенька. Вы доберетесь сначала в Троице-Сергиеву Лавру, а там вам помогут добраться до другой обители. Куда – даже я не знаю. Так будет лучше. Не знать, значит не иметь возможности выдать. Как доберетесь до своего нового дома, который я тоже не знаю где и в каком городе, пришли мне весточку с надежной богомолкой странницей по имени Агафья. Знаешь такую?
- Да, матушка, знаю.
- Вот и пришли с нею на словах привет. Ничего не говори, ничего не рассказывай. Только привет передай, а я буду знать, что с вами все в порядке. Так и умереть не страшно будет. Все. Иди. Не будем прощаться, чтобы не омрачать сердце грешными мыслями. Завидую я тебе, мочи нет. Завидую твоему бабьему счастью… - с этими словами царевна снова заплакала, а я взяла за ручку доверчиво покорившуюся мне девочку и вышла за дверь…
3.
Я находилась, скорее всего, в машине Скорой Помощи. Вокруг меня суетились незнакомые люди в белых халатах. Они что-то пытались мне сказать, только я не могла их услышать. В ушах гудело, а тело терзала непереносимая боль, от которой я криком кричала и извивалась в руках врачей.
Через собственные крики и муку, раздиравшую меня изнутри, мне удалось разобрать только одну фразу, которую твердила мне очень бледная и испуганная девушка, видимо фельдшер:
- Все будет хорошо! Все будет хорошо, все будет хорошо…
Вторая женщина, постарше, которая тоже находилась в скорой, закатала мне рукав и что-то вколола, от чего потолок скорой и лица врачей завертелись, в ушах противно загудело и я снова провалилась в беспамятство.
4.
Я вернулась в тот день, который потом вспоминала снова и снова, пытаясь понять и простить. В тот самый страшный день моей жизни.
Подозрения, что я беременна, у меня возникали и раньше, но только сегодня я решила удостовериться в их справедливости. Я пошла в аптеку и купила для надежности целых три теста на беременность. И все они показали, что я действительно беременна.
На всякий случай, я решила еще сходить к врачу. Врач обрадовал меня, подтвердив беременность, но огорчил, сказав, что она, возможно, не будет самой легкой и благополучной. Я была готова к трудностям, потому что хотела стать матерью. Моя беременность не была для меня нежеланной, не была и неожиданной. Я носила ребенка от любимого мужчины, с которым мы давно встречались и давно собирались пожениться.
Я шла по летним улицам, залитым солнцем, и смотрела в яркое-яркое небо. Все вокруг казалось мне таким прекрасным, таким жизнерадостным. Я была на седьмом небе от счастья. У меня будет ребенок. Наверное, это будет очаровательный карапуз с глазами его отца. А может быть, маленькая дочка, похожая на меня. Мы с Сашей будем любить своего малыша, купать каждый вечер, следить, как малыш растет, как улыбается, делает первые шаги…
Я помню, как состоялся наш разговор с Сашей. Помню, с какой гордостью и радостью я сообщила ему о том, что у нас будет ребенок. Как вытянулось и помрачнело его лицо и как он, запинаясь, оправдываясь, объяснял мне, что сейчас ребенок не ко времени, что ему нужно доучиться, поступить в аспирантуру, защитить диссертацию… А я смотрела на него, ошеломленно, не понимая, что он хочет этим сказать. Потом, когда до меня дошел смысл его сбивчивых речей, я поняла, и на меня как будто рухнул потолок. Задыхаясь от обиды, я убежала из его квартиры, не оглядываясь, хлопнув за собой дверью со всей доступной мне силы.
Я бежала по улицам, обливаясь слезами, чувствуя себя голой, как будто все вокруг смотрели на меня и знали о том, что я ношу ребенка, которого не хочет отец. Отец, у которого не хватило мужества произнести слово «аборт». Я ненавидела и презирала его. Все, что имело для меня значение – это мой малыш, который обязательно родится. Это будет очень тяжело, но я обо всем должна сообщить своим родителям. Они меня обязательно поймут. Они же мне самые родные и близкие люди…
Я помню тягостный разговор с родителями. Отец молчал, не глядя мне в глаза. Мать стыдила меня, как я посмела так опозорить нашу семью. Лицемерка. Как будто она не подозревала, зачем я остаюсь у Саши на ночь. Как будто не знала, что от любви мужчины и женщины бывают дети. Мне было мучительно стыдно. И очень обидно, потому что между мной и моими любимыми мамой и папой вдруг встала непреодолимая стена. Я даже не знала, что им ответить на их обвинения. Разве я виновата, что Саша не хочет пока детей? Или, может быть, я нагуляла ребенка неизвестно от кого? Я не смогла больше находиться в своей квартире и убежала в ночь.
Это была моя первая ночь на улице. Было тепло. Я не мерзла, не хотела есть, потому что от стресса у меня всегда пропадает аппетит. Я не хотела спать, потому что мое горе не давало мне уснуть. Я просто ходила всю ночь по городу.
На другой день я пришла к подруге, и она оставила меня ночевать. На третью ночь я тоже ночевала у подруги, а потом она, стесняясь, сказала, что ее мама начала задавать ей вопросы про меня. Когда я собираюсь домой и сколько времени еще я буду у них гостить…
Мне пришлось уйти. Я смогла напроситься в гости к еще одной своей подруге, потом еще одной, но через неделю таких ночевок в гостях, я поняла, что идти мне больше некуда и решила вернуться домой.
Придя домой, я обнаружила, что родители зачем-то поменяли замок, и мои ключи к нему не подходят. Я подумала, что родители не хотят, чтобы я вернулась домой, и поэтому поменяли замок. Это мое открытие потрясло меня больше всего. Я же не хотела навсегда уходить. Я думала, я погощу у друзей, вернусь домой, мои родители, конечно, еще поругают меня, но не выгонят на улицу. Как я ошибалась! Мои родители отказались от меня потому, что я опозорила нашу семью.
Я ушла из дома уже навсегда. У меня оставалось еще немного денег, но в первую ночь, когда я ночевала на вокзале, деньги у меня украли. Украли и золотые сережки. Я даже не знаю, как я смогла не заметить, когда их с меня сняли.
Я голодала, просила милостыню. Меня били, забирали в милицию, снова отпускали и снова забирали. Однажды одна «добрая душа» увидела, что я беременна (тогда у меня уже начинал расти живот) и приютила у себя в каком-то заброшенном строительном вагончике. Она кормила меня, а за кормежку я должна была ходить по вагонам метро и электричек, стоять на паперти церкви, клянчить деньги на площадях. Я была одета так, чтобы живот мой был выставлен на всеобщее обозрение. В драную старую одежду. Я плакала от стыда, а люди жалели меня и щедро подавали милостыню. Моя «добрая женщина» считала, что в моем лице совершила выгодное приобретение. За скудную еду она имела неплохой доход.
Я была подавлена и, кажется, не замечала ничего вокруг. Мне было непереносимо стыдно. Я все думала, как могло бы быть, если бы Саша не отказался от нашего ребенка.
Однажды я шла по вагону метро и увидела его – моего Сашу. Я страшно смутилась и хотела убежать, но он не узнал меня. Он подумал, что я такая совестливая поберушка и сунул мне в руку целую 100-рублевую бумажку. От горя и стыда я сама не своя выбежала из вагона поезда, потом из метро и бежала долго, не зная, куда несут меня мои ноги.
Тогда я впервые прибежала в церковь. Не знаю, зачем я туда зашла. Наверное, я просто хотела погреться (была уже осень) и поплакать так, чтобы никто на меня не смотрел.
В этот час служба в храме уже закончилась. Я купила свечей и пошла по пустынному храму, не сдерживая слез, ставя свечки около каждой иконы и моля о помощи.
Мне только казалось, что на меня никто не обращает внимание. Видимо, бабульки, помогающие поддерживать порядок в храме, рассказали обо мне батюшке. Ко мне вышел молодой, полный сил и здоровья мужчина в дорогой парчовой рясе. Он оценивающе окинул меня взглядом и спросил:
- Не хочешь ли ты исповедоваться, дочь моя?
- Хочу, батюшка, - сказала я, утирая слезы. На душе сразу стало как-то светлее и легче. Сейчас я поведаю о своих грехах и своем горе батюшке, а через него получу прощение и, возможно, добрый совет.
Я рассказала батюшке о своем горе. Рассказала обо всем, ничего не утаивая, как будто передо мной стоял сам Иисус. Он выслушал меня молча, ни разу не перебив, потом он положил перед собой библию и сказал:
- Клянись, дочь моя, что ты больше никогда не согрешишь, - сказал он мне.
Я в ужасе отпрянула. Как же я могу? Возможно, я выживу и проживу долгую жизнь. Я молодая, у меня может быть мужчина. Возможно, с ребенком меня никто не возьмет замуж. А еще я могу что-нибудь соврать. Не со зла. Например, я могу не захотеть, чтобы кто-то узнал реальное имя отца ребенка, чтобы у Саши не было проблем. Значит, я знаю, что не смогу сдержать свою клятву. И как я посмею клясться такой клятвой перед Господом? Клясться и собираться нарушить такую священную клятву?
Я попятилась от батюшки, мотая головой, не в силах от ужаса вымолвить ни слова. Потом я повернулась к выходу и побежала вон из храма…
Я вернулась в вагончик к своей благодетельнице. Но однажды утром я проснулась и увидела, что моей «доброй женщины» нет. Я прождала целый день, но она не появлялась. Было ужасно холодно. В вагончике не нашлось ничего съестного, кроме какого-то заплесневелого сухаря. Я грызла его, преодолевая тошноту, и думала, что мне теперь делать.
Я вышла на улицу и поплелась вниз, в метро. Началась зима, а у меня была очень легкая одежда. То, что пожертвовала мне когда-то еще осенью одна старушка. Она сказала, что ее дочь недавно умерла, а у меня такой же размер, как у ее покойной дочки. Я была ей очень благодарна, потому что иначе у меня не было бы вовсе теплой одежды.
Сейчас была середина декабря. На улице стоял мороз. Я старалась проводить как можно больше времени в метро, но мне все чаще приходилось выбегать на улицу, потому что мой растущий живот все сильнее давил и мне часто очень сильно хотелось в туалет. Однажды я не добежала и, увидев растекающуюся ручейками лужу подо мной, ко мне подошел милиционер и с силой ударил меня в лицо, а потом взашей выгнал на мороз. Мне было ужасно стыдно и холодно. Мне хотелось есть. Меня мучил кашель...
Я попыталась снова войти в метро, но уже знакомый милиционер выгнал меня, осыпав бранью, и я поплелась к другой станции по морозу пешком, дрожа от пронизывающего ветра. Я почувствовала, что мороз проморозил тело почти до костей, что у меня нет больше сил идти. Я хотела купить чего-нибудь горячего, но все палатки с едой были уже закрыты. Я нашла только поздний ночной ларек со спиртным и впервые в своей жизни купила себе бутылку дешевой водки. Только чтобы согреться и добрести до следующей станции метро.
Оказывается, водка – это такая гадость. И как люди ее пьют… Я попыталась выпить ее так же, как пила воду, прямо из горлышка. Никаких стаканов у меня не было. Глотнула и почувствовала, как едкая жидкость опалила мой рот и горло. Я задохнулась, на глазах выступили слезы. Оказывается, за мной с любопытством наблюдал какой-то грязный бомж. Он заржал:
- Что, красавица, не пошло с непривычки-то? Ты что, первый раз водку пробуешь? Зря ты из горла-то!
Я не стала с ним разговаривать, просто сунула ему в руки початую бутылку и быстрее побрела дальше. Несмотря на небольшое количество выпитой водки, мне стало теплее, да и голод уже чувствовался не так остро. Дойдя до следующей станции метро, я зашла в вестибюль и тут же уснула на скамеечке, сморенная теплом и выпитой водкой.
Проснулась я ночью в кромешной тьме. Где-то капала вода, и далеко-далеко были слышны голоса. Постепенно глаза привыкли к темноте, и я начала различать слабый свет. Это какие-то ремонтники шли по тоннелю метро, что-то проверяя и подсвечивая себе фонариками. Мне было страшно, что я осталась одна ночью в вестибюле метро (то ли меня пожалели и не стали будить, то ли просто не заметили), но еще больше я боялась, что меня заметят эти люди, поэтому я старалась не шевелиться. Ремонтники с веселыми шутками-прибаутками прошли мимо, даже не обратив на меня внимание. Скоро все снова погрузилось в тишину и темноту. Но мне было так страшно, что я не смогла больше сомкнуть глаз в ту ночь.
Под утро меня все-таки сморил сон. Я проснулась от того, что меня кто-то тряс за плечо. Надо мной склонилась толстая тетка в форме метрополитена и красной шапочке:
- Эй, милая, просыпайся! Эй, ты живая? Ой, да ты беременная. И, кажется, ты больна…
Я смутно помню, что было дальше. Кажется, эта тетя (как я позже узнала, ее зовут тетя Вера), отвела меня в какую-то каморку, где уложила на топчанчик. Я сильно простудилась и лежала с высокой температурой в бреду, а тетя Вера ухаживала за мной, стараясь, чтобы обо мне никто не узнал.
Тетя Вера была совершенно одинокой женщиной. Она любила меня, как дочь. Но домой к себе, в комнату коммунальной квартиры с пьяницами соседями, она меня не могла привести. Она часто и сама оставалась ночевать вместе со мной в этой каморке, устроившись на раскладушке. В этой комнатке в лабиринтах подземных коридоров метро мы встречали Новый Год, нарядив крошечную пластмассовую елочку миниатюрными игрушками, вызвавшими у меня воспоминания детства.
Было тепло и уютно. Скудная наша трапеза для меня была вкуснее всех самых изысканных деликатесов. Мы сидели с тетей Верой и рассказывали друг другу о своей жизни. Плакали по-бабьи, жалея друг друга. И не было у меня в жизни человека ближе и дороже, чем эта тетя Вера.
А потом однажды в нашу каморку забрел милиционер. На следующий день меня выставили на улицу, а ее выгнали с работы. А я не запомнила ее адрес. Попыталась найти ее дом, блуждала, блуждала много часов по улице, но так и не вспомнила точный номер дома и квартиру.
И вот я снова отправилась в церковь. Я стояла и молилась молча, боясь, как бы кто-нибудь не обратил на меня внимание и не выгнал вон. Ведь я считала, что сама отвернулась от Бога. Если меня снова заставят приносить такую клятву, мне придется уйти, и я больше никогда уже не посмею переступить порог дома Божьего.
Но на сей раз я попала в женский монастырь. Монашки ни о чем меня не расспрашивали, просто дали приют в келье, дали работу – я разбирала свечки, упаковывая их в пакетики и приклеивая ярлычки.
Но однажды настоятельница позвала меня к себе.
- Дочь моя, мы ни о чем тебя не спрашивали. Мы дали тебе приют. Но я вижу, что тебе скоро рожать. Поэтому, ты должна пойти и найти больницу, где ты родишь ребенка. У нас ты оставаться больше не можешь. Прости.
- Я очень благодарна Вам, матушка. Я сделаю так, как Вы велели.
Я поехала в свой район. В ту поликлинику, где я когда-то узнала о том, что у меня будет ребенок. Но участковый врач отказался меня принять, сказав, что я не стояла на учете, что обменной карты у меня нет, поэтому он не может ни принять меня, ни направить в обычный роддом. Он посоветовал мне дождаться схваток и вызывать скорую помощь.
По срокам я понимала, что рожать мне уже скоро. Но я не знала, куда мне идти теперь и что делать. Чаша моего страдания была наполнена до краев. Я понимала, что мне еще можно было выжить на улице, а моему ребенку ни за что не выжить. Поэтому я решилась на последний шаг. Я должна умереть. Умереть вместе со своим не рожденным ребенком, пока он еще не страдает и не понимает, что происходит. Я не могу больше так жить. Голодать, страдать от холода, не знать, где я буду ночевать, страдать от побоев.
И вот, когда я окончательно решилась на последний шаг, я все-таки зашла в церковь и долго молилась, глядя в глаза Богородице, спрашивая про себя, такой ли участи я заслужила? Неужели грехи мои так тяжки, что я должна принять такую ужасную смерть и взять на свою душу грех детоубийства. Именно там, в этой церкви я и услышала тихий разговор двух тетушек.
- К Софьиной башне тебе надо идти.
- А где это Софьина Башня?
- Знаешь, где Новодевичий монастырь находится?
-Ну…
- Если стоишь лицом к его воротам, то первая башня справа и будет Софьина башня. Она еще Напрудной называется, потому что стоит ближе всего к пруду.
- И что я там буду делать?
- Дура! Софьина башня – чудотворная. Там когда-то была заперта царевна Софья. А как царевну замучили в этой башне, так и стали происходить разные чудеса. Надо написать записочку со своей просьбой к Софье и положить с записочкой денежку, а лучше украшение какое-нибудь пожертвовать. И все это вложить в щель между камнями. Софья всем бабам в их бедах помогает. Вот увидишь – и тебе она поможет…
Дальше я не стала слушать. Решение созрело во мне мгновенно. Я поняла, что должна ехать к Софьиной башне. Тут же я попросила бумажку и ручку, написала записочку: «Царевна Софья, помоги мне в моем горе. Я жду ребенка, но у меня совсем никого нет. Нет жилья, работы, денег. Негде родить. Помоги мне, пожалуйста!». Затем я сняла с себя золотой крестик на золотой цепочке – бережно хранимое мной единственное сокровище и обмотала цепочкой свою записочку…
5.
Я очнулась в больнице. Какая-то женщина в белом халате похлопывала мне по щекам. И сразу же я ощутила дикую боль, которая вышибла из меня дыхание, скрутила безумной корчей все тело, выдавило из горла дикий звериный рык.
Врачи сновали вокруг меня. Меня куда-то везли, что-то делали со мной. Много часов я мучилась, изводимая непереносимой болью. Сначала я кричала, но потом голос у меня пропал и я только сипела, открывая рот, как выброшенная на берег рыба.
Все вокруг было в крови. Врачи говорили что-то о неправильном предлежании и о трудных родах. Я ничего не понимала и ничего не хотела знать. Меня как будто рвали изнутри раскаленными клещами, и боли этой не было конца.
Но в какой-то момент вдруг боль стихла и врач, отирая пот с усталого лица показала мне крошечное красное существо, которое кричало, раскрывая крошечный ротик и смотрело на меня своими заплывшими глазками. Существо сучило ножками и ручками, от животика вниз тянулась белесая пульсирующая пуповина.
- Поздравляю, мамочка, у тебя родился сын.
Я не помню, как и когда я уснула. Кажется, со мной еще что-то делали, но внезапно отпустившая меня нечеловеческая мука, принесла в душу блаженный покой.
Теперь я лежала в чистенькой белой палате, а напротив меня стояла маленькая кроватка, в которой мирно спал мой сыночек. Мой крошечный любимый человечек. И я была счастлива. Я не думала о будущем, стараясь уместить в своей душе только покой и счастье настоящего момента.
Ко мне приходили врачи, интересовались моей фамилией, именем, отчеством, записывали адрес, интересовались, почему я не стояла на учете в женской консультации и говорили, как мне повезло, что меня нашли около Новодевичьего монастыря, потому что в эту больницу попасть совсем не просто. Врачи скорой помощи, обнаружив меня без сознания в луже крови, испугались и повезли меня в ближайшую больницу. А тут доктор Новикова, о которой легенды ходят далеко за пределами Москвы, смогла принять мои тяжелые роды, да так, что и я осталась жива и невредима, и с сыночком моим ничего плохого не случилось.
Ко мне в палату приходили практиканты из медицинского института во главе с доктором Новиковой Тамары Ивановны. Тамара Ивановна рассказывала, как протекали роды, а будущие врачи округлив глаза слушали, стараясь не пропустить ни слова из ее неторопливого рассказа.
Первый раз, когда ко мне зашла Тамара Ивановна, я со слезами на глазах благодарила ее:
- Тамара Ивановна! Спасибо Вам за мою жизнь и жизнь моего сыночка. Я Вам буду благодарна, сколько буду жива! Всю жизнь за Вас буду Бога молить!
- Леночка, деточка, успокойся. Ну, вытри глазки. Вот так. А то молока не будет. Тебе твоего богатыря еще кормить и кормить. Все страшное уже позади. Поправляйся и набирайся сил!
На другой день Тамара Ивановна пришла ко мне и принесла... мой крестик, который я оставила в Софьиной башне. Она рассказала мне, как к ним в приемный покой пришла какая-то дородная монахиня и принесла этот крестик, сказав:
- Отдашь его рабе Божьей Елене. Той, которую у Новодевичьего скорая забрала.
Потом Тамара Ивановна пришла ко мне и попросила рассказать о себе. Я рассказала все. Рассказ получился длинный, но она слушала внимательно, не перебивала, а, выслушав, сказала, что все обязательно будет хорошо и ушла в задумчивости.
На пятый день меня перевели в детское отделение больницы. Сказали, что роды были тяжелые и на всякий случай нужно понаблюдать ребеночка еще немного. Я была только рада, ведь мне некуда было идти, если бы меня выписали из больницы.
И вот однажды, когда я дремала после обеда, снится мне сон.
Я снова увидела не молодую и не красивую дородную женщину с гордой осанкой и большими выпуклыми глазами в монашеском одеянии. Она строго посмотрела на меня и спросила:
- Что, дочь моя, Елена, тяжело тебе пришлось?
- Да, матушка, тяжело. Так тяжело, что я готовилась с жизнью проститься. Да и сейчас еще не легко. Я же не знаю, куда мне идти…
- Не волнуйся, дитятко. Не переживай и верь. Скоро жди дорогих гостей. И помни, что Господь учил нас прощать…
Тут я проснулась и увидела, что дверь моя тихонько приоткрылась.
На пороге палаты стоял мой Саша. Он держал в руках огромный букет белых роз. Стоял и смотрел на меня глазами побитой собаки.
- Леночка, Ленка, наконец-то я нашел тебя, любимая моя! Прости меня, дурака, я наговорил тебе глупостей с перепугу, а ты обиделась. Я трус, я негодяй. Можешь побить меня, только прости! – он упал на колени перед моей кроватью.
Я была так поражена его появлению, что не смогла вымолвить ни слова. Когда первое потрясение прошло, я спросила у него только одно:
- Как ты меня нашел?
Он рассказал мне, как однажды его на улице остановила дородная монахиня в черном одеянии с гордой осанкой и глазами навыкате. Она сказала мне:
- Александр, сын Божий! Что ты натворил?! За что ты прогнал любимую женщину и мать твоего ребенка?!
- Я не… не прогонял ее, она сама сбежала. Я искал ее, но не мог нигде найти. Никто не знал, где она, а откуда… откуда Вы знаете?
Она грозно зыркнула на меня глазищами и сказала:
- Езжай в больницу NNN и спроси о своей любимой в приемном покое.
Саша так обрадовался, что забыл поблагодарить женщину, побежал быстрее к метро, чтобы поехать в ту больницу, а когда обернулся, монахини уже и след простыл, будто и не было ее вовсе.
Конечно, я простила Сашу и показала ему нашего ребенка. Он очень обрадовался сыну и сказал, что хотел бы назвать его Алексеем. Я не возражала.
А в коридоре ждали мои родители, которым Саша уже успел позвонить и сообщить о том, что нашел меня. Оказалось, что замок в квартире они поменяли, потому что кто-то пытался влезть в квартиру, да папа случайно спугнул вора.