Перевод с украинского http://www.proza.ru/2012/05/08/1371
Он любил меня больше всех. Понимаю это только теперь, когда ничего уже не изменишь. Приближал ко мне небо – каждый день, упрямо. Я бесилась. Меня дразнила эта напористая и несокрушимая любовь – несмотря на все мои мухи-цокотухи в голове и выкаблучивания, которые я ему устраивала при всяком удобном случае. Любил. Играла с ним в большую и сильную женщину, пальчиком острым отдавала глупые приказы – молчал, только улыбался и выжидал. Любил. Верёвки вила из него, такое устраивала на бескрайних полях его терпения, ножкой топала: «Хочу!». Всё давал. Я плевалась: - Где ж твоя гордость, наконец? Нельзя же ТАК любить!!!
– Можно, – говорил. – Нужно. Только так и нужно.
…Мне три, вечереет, мама гонит спать, не хочу. Начинаю прыгать по кровати, крича: «Мо-ло-ка! Мо-ло-ка!!!» Несёт. «Холодное!» - морщу носик. Идёт подогревать. «Фу, горячее!» Дует. «Пе-е-е-енка», - наиграно вякаю и закатываю глаза. Молчит, сосредоточенно собирает ложечкой – протягивает: «Пей…»
…Пять. Будит ото сна с лукавой усмешкой: «Тебя уже все грибы в лесу заждались! Пойдём!» Лес непривычный, утренний. Хвоя прилипает к красным сапожкам. «Это неправильный лес! И грибов в нём нет», - капризничаю. «А вон в тех кустиках посмотри!» - Бегу вперёд, а там целая семейка лисичек листвой замаскирована. «Ой-ой-ой!» Сгребаю их пальчиками закоченевшими, даже без ножа, какой там нож, честное слово, когда тут такое-е-е-е!!! «А ещё под той сосной поищи…» - мчусь проверять туда – «Ого-го! Бе-е-елые!!!» Спустя годы узнала – он ходил на поиски грибов для меня ещё затемно, искал наилучшие – и маскировал мхом или палой листвой. И только потом вёл меня на охоту… «Какая ж ты грибница знатная! Видишь, сколько насобирала!!!» - «А то! А у тебя – ни одного» - язык показывала.
…Шесть. Зима. Утро. Заложило горло – вчера тайком нализалась сосулек. Собирает меня в садик. Капризничаю: дай с собой что-нибудь сла-а-а-аденькое! Тапками шаркает к окну, где на батарее, между горячих ребер – греются померанцевые солнышки мандаринок. Несёт две – теплые, сладкие. «На, - говорит, - но спрячь в варежки, чтобы не замёрзли на улице. Тебе холодного нельзя…».
…Восемь. Уже школа. «Денег дай на пирожно-е-е-е!». – «Нет сейчас, - руками разводит, - пенсия только завтра». Кривлю рожицу: «Вот и умру с голоду! Будешь тогда знать!!!» - дверью бухаю. После второго урока выскакиваю в коридор – стоит… Двадцать копеек принёс. И яблоко.
…на мои дни рождения – игрушки да цветы. На его – носки да «лезвия». Справедливо.
…а ещё был май. Каждый год был май, когда дед менялся и молодел. Когда доставал загодя светло-серый костюм, утюжил его сосредоточенно – и вешал медали и ордена. Много. Я тогда смотрела на него другими глазами, как на чужого, подозревая даже – «Он ли это на самом деле?». – «Рассказать тебе про войну?» - «Ой не-е-е-е, потом когда-нибудь, хорошо?» - «Хорошо», - соглашался. Он всегда соглашался. А девятого шёл на свои парады, праздничный и торжественный. И возвращался с цветами. Мне отдавал. А я только и ждала, когда он облачится в свою домашнюю одежду и стоптанные тапки, и превратится из того праздничного – в домашнего и будничного, потому что не могла смириться, что кроме меня у него мог быть и другой мир. Даже когда-то давно.
…а потом он стал прихварывать, и в один из таких дней так и не смог пойти на свой парад. Я помогла ему привести в порядок одежду. Сама прикрепила медали. Одела похудевшее тело в светло-серый костюм. Сидел на кровати – как воробышек. Всё подняться пытался. Не сумел. Так и просидел с теми орденами и медалями на груди до самого вечера…
…а я ревела на кухне. Потому что это было начало конца…
…молча потом его раздела, стараясь не смотреть в глаза… Наверное, мне было стыдно…
…знал, когда умрёт. Кушать за два дня перестал. А потом сложил руки у себя на груди – и умер. Так и нашли утром.
…отец тогда заболел, мама уехала в командировку – мы с сестрой всё сами… оповещали сами, дозванивались сами, поминки сами… боевое крещение смертью… лежал на столе – будто извинялся, что так не вовремя… белья не нашла для него – побежала купить майку. Самую дорогую взяла. Сестра – «Зачем такую?…» - «Потому что…» А потом в серый костюм его обряжала, с медалями. И шепотом просила: «Дедушка, расскажи мне про войну»…
Но он только молчал – торжественный, майский, чужой… И такой до боли родной… Мой родной. Мой дед Пилип.