(отрывок из романа "Белые бураны)
«Здравствуйте, мои дорогие папа, мама и братья: Борис, Виктор и Евгений! Возможно, когда вы получите это письмо и будете читать его, меня уже здесь, в Барнауле, не будет. Наша учеба закончена, на днях наш выпуск отправляют на фронт, мы все едем в действующую армию. Не беспокойтесь, я жив и здоров, чего и вам желаю. И у меня все хорошо…
Недавно присвоили нам звания младших лейтенантов и выдали офицерские мундиры. И как-то даже уже не верится, не узнаем друг друга: мы вдруг сразу стали какими-то другими. Ходим, подшучиваем друг над другом и смотримся украдкой в зеркало. Мы все выросли и посуровели: теперь мы уже не мальчишки какие-то, а товарищи офицеры!
Кончаю писать, спасибо вам за все заботы, за жизнь, за любовь. Будьте все здоровы и счастливы. Передайте привет Марфе – она хороший друг. До свидания. Ваш Валентин.
Февраль месяц, 1942 год».
И точно в это самое время, когда читалось это письмо в землянке, Валентин уже ехал на фронт по железной дороге в вагоне с выпускниками училища, своими товарищами и уже офицерами мимо своего поселка «Труд». Он видел из вагона, как на краю деревни, там, где должна была находиться их маленькая землянка, мерцает далекий желтый огонек – светится одно окошко их маленького убогого жилища.
У Валентина екнуло сердце, заныло в груди и глаза затуманили слезы, и он, глядя в эту заснеженную даль на желтый огонек, что мерцал как фонарь маяка в океане, представил себе, как вся их большая семья сидит сейчас, сгрудившись у печки, и читает его письмо…
И он, украдкой смахнув слезы, помахал им рукой… и прошептал:
- Прощай, землянка! Прощай, «Труд» и до свидания, мои родные!
Под дороге на фронт: в резерве Верховного Главнокомандования
Вот и закончилась «легкая служба» для Валентина – учеба в военном училище. Бывшие юные школьники и курсанты, они стали уже офицерами. Повзрослевшие, но еще беспечные мальчишки, они не знали, что это такое – быть настоящим офицером, отвечать за жизни десятков людей, своих подчиненных, командовать ими, вести их за собой в атаку, выполняя приказы и замыслы своего и высшего командования. Это была большая ответственность и большие трудности. И, не смотря ни на что, им, младшим офицерам, нужно было все время учиться и выполнять, выполнять, выполнять!
Мерно, на стыках путей, постукивали колеса железнодорожных вагонов, все еще было хорошо и ладно в их жизни, в их судьбе, но приближение фронта уже чувствовалось все больше и больше: в каждом стуке колес, в каждой остановке поезда. Поезд шел не так шумно и не так быстро, как раньше, а часто останавливался и как-то нехотя, тихо, как бы подкрадываясь.
Но все равно в вагоне, в котором ехал Валентин, было шумно и весело. Теперь им не нужно было бояться начальства, например, отдавать честь, следить за формой – чиститься. Начальники остались далеко позади, в училище, а старшина «Вошин», то есть Войшин, находился с ними, в их вагоне, ехал на передовую, но уже в роли подчиненного. И теперь уже они в ранге офицеров могли «издеваться» над ним, как он раньше над ними, делая ему замечания, заставляя выносить окурки и подметать в вагоне. То есть, отыгрывались на нем самом за прошлые его «грехи», приказы и придирки. Теперь он был для них никто – коптерщик, старшина, а они начальство – офицеры!
И только один Джанурбаев не унижал его и не измывался над ним. Он честно продолжал защищать его, как прежнего старшину, часто разгорячаясь и скатываясь на прежнюю лексику.
- Нет, вы не прави, старшина Воши… в хозяйстве была ошень хороши, ошень!
Вместе с Валентином в вагоне ехали и его друзья: Конюшенко, Пряжников и, конечно, Крюков. Они не знали, куда их везут – в какую часть и на какой фронт, и в чье распоряжение они будут отданы. Они просто ехали, смеялись и веселились и отдыхали от самого Барнаула до Южного Урала, а там им сказали, что они едут на родную Волгу, в Горьковецкие лагеря, где формировалась их часть, а затем на Западный фронт. Там и получат они свое назначение и боевое крещение…
По дороге на фронт, когда они проезжали по Западной Сибири, Валентину запомнился один случай, о котором он потом написал в письме своим родным. Поезд, везший их на фронт, остановился на несколько минут в городе Тюмени. Валентин с бывшими одноклассниками, Пряжниковым, Конюшенко и Крюковым, вышли из вагона на перрон, чтобы немножко подышать свежим воздухом и размяться. В небольшом привокзальном кафе-ресторане из репродуктора лилась негромкая музыка и кто-то пел довольно приятным голосом. Когда Валентин услышал мелодию песни, он остановился, как вкопанный. И слова, и музыка этой песни поразили его прямо в сердце. Эта музыка в грустном миноре, вздыхающие басы баяна и голос поющего – тихий и задумчивый, проникали в сознание, будили воспоминания и бередили душу.
Вьется в тесной печурке огонь,
На поленьях смола, как слеза,
И поет мне в землянке гармонь
Про улыбку твою и глаза.
«Это ведь как у нас в «Труде», в нашей землянке, - подумал Валентин. – Такая же печурка, такой же огонь в ней, и мы всей семьей сидим, сгрудившись возле нее».
А голос певца продолжал увлекать его все дальше и дальше…
Про тебя мне шептали кусты
В белоснежных полях под Москвой.
Я хочу, чтоб услышала ты
Как тоскует мой голос живой…
- Ты че остановился? - толкнул его плечом Конюшенко. – Вспомнил что-то?
- Ребята, послушайте, - сказал Валентин, - это же песня про нас теперешних…
Ты теперь далеко, далеко,
Между нами снега и снега.
До тебя мне дойти не легко,
А до смерти четыре шага.
- Да, действительно, эта песня о наших бойцах и о наших любимых, - вздохнул Колька Пряжников.
И песня закончилась, как бы подтверждая это…
Пой, гармоника, вьюге назло,
Заплутавшее счастье зови.
Мне в холодной землянке тепло
От твоей негасимой любви…
- Мне в холодной землянке тепло от твоей негасимой любви, - повторил Валентин чуть слышно. – Как верно все сказано.
Мимо них проходила группа девчат в спецовках и ватных фуфайках-телогрейках. Они, видно, занимались здесь погрузкой какой-то деревянной тары: ящиков или контейнеров.
Одна из девушек, увидев молодых офицеров, крикнула им:
- Здравствуйте, ребята! Вы на фронт? Возьмите и нас с собой.
И все они вместе вдруг весело засмеялись.
- А что? Вливайтесь могучим потоком в наши ряды, красавицы, коль не шутите! – ответил им в том же духе Конюшенко.
- Нет уж, спасибо, товарищи лейтенанты. Мы у вас еще на довольствии не состоим! – засмеялись девушки. А одна остановилась возле Валентина и спросила:
- А вы откуда, ребята?
- С Алтая, - сказал Валентин.
- А литовцев, случайно, среди вас нет? Я ищу своих земляков с Прибалтики, - пояснила она.
- Жигунов, так твой же отец когда-то служил в Прибалтике, - сказал, шутя, Конюшенко.
- А вы Жигунов? - вдруг встрепенулась, обрадовано девушка. – А отца вашего случайно зовут не Иваном Яковлевичем?
- Так точно! – ответил Валентин удивленно.
- А у него ведь был еще и брат Ванюрка, так ведь?
- Да, - уставился на нее как на прорицательницу Валентин.
- Не удивляйтесь, - улыбнулась девушка, - я знакома с вашим родным дядей Ванюркой. Он был в Литве, а сейчас живет здесь, в Тюмени, работает председателем райисполкома. До войны он долго искал вас, вернее, вашего отца, но так и не нашел. А теперь, вот, может ваши семьи и встретятся. Хотя, где уж там?
- По вагонам, - послышалась команда для отъезжающих.
Лязгнули вагонные буфера-упоры и поезд, давая предупредительный гудок, медленно тронулся в путь, не давая возможности Марите и Валентину продолжить разговор.
- Спасибо вам, девушка! Как вас зовут? – крикнул Валентин уже с подножки вагона, опомнившись и поспешно с нею прощаясь.
- Меня зовут Марите! – ответила она ему вдогонку, а вас как зовут? Как найти вашего отца?
- Алтайский край, станция Топчиха, колхоз «Труд»… А зовут меня Валентином, - крикнул он ей уже издали, махая рукой.
- До свидания, Марите!
- До свидания, - хотела крикнуть Марите, но вымолвила лишь чуть слышно. – Нет, прощайте, Валентин. Время и война – это большие разлучники. Они безжалостны и разлучают нас порою навсегда.
Об этом случае Валентин и написал в письме своим родителям много дней спустя, когда они очутились в лагерях под Горьким. А пока они лишь только подъезжали к границе Сибири – Уралу.
На следующий день их эшелон, почти не останавливаясь, пересек Средний Урал, в районе города Свердловска (Екатеринбурга) и направился через Киров (Вятку) к военным лагерям под Горьким. Стояла нудная переходная погода. Уже кончалась зима, а снег продолжал лежать – не таял.
В лагерях они пробыли несколько недель, формируя свои подразделения: получая новую технику и укомплектовывая людьми свой личный состав. От лагерей и до фронта было уже недалеко, где-то километров 300-350, если ехать на Запад. Там, за Москвой, под Калининым (Тверью) около Вязьмы и Ржева шли жестокие бои. И там происходила такая молотилка, что не приведи Господи это кому-нибудь испытать.
Военные знали об этом… Опомнившиеся немцы, после своего катастрофического поражения под Москвой в декабре-январе прошлого года, хорошо укрепили свои позиции и теперь не желали уступать наступающим, но все еще недостаточно сильным и укомплектованным советским войскам генерала Жукова ни пяди занятой земли. Они срочно стянули под Ржев и Вязьму свои свежие части, переброшенные из Франции и других государств Западной Европы и, хорошо укрепившись на этих рубежах, надеялись затем взять реванш у русских.
Александр Твардовский в своих стихах потом очень точно описал ту обстановку под Ржевом и те бои.
Я убит подо Ржевом
В безымянном болоте,
В пятой роте на левом,
При жестоком налете.
Я не слышал разрыва
И не видел той вспышки,
Точно в пропасть с обрыва
И ни дна, ни покрышки.
И во всем этом мире
До конца его дней –
Ни петлички, ни лычки
С гимнастерки моей…
Но именно туда, хотя, может быть чуть-чуть севернее, а в общем-то совсем рядом, на несколько километров правее, на стык Калининского и Западного фронтов и бросили сибиряков, бывших курсантов артиллерийского училища. А там было совсем не лучше – везде леса и болота… земля промерзшая на метр.
Пока стояли здесь февральские морозы и лежал глубокий снег, было еще ничего. В землянках и ватном обмундировании, греясь возле небольшой железной печурки, Валентин часто вспоминал их алтайскую теплую колхозную землянку и ту песню, которую он услышал на станции в Тюмени. «Вьется в тесной печурке огонь, на поленьях смола как слеза…». Но это были лишь его личные, внутренние переживания, выражения чувств и сожаления об утерянном прошлом, а вокруг была уже жестокая действительность: действительность холода, действительность голода и висящая над всеми, как обычная реальность, действительность смерти. В двух шагах от него и рядом с ним умирали от полученных ран его друзья – солдаты. Да, он и сам не знал, в какой день, в какой час и на каком повороте или шаге его настигнет или уложит какая-нибудь шальная пуля или осколок разорвавшегося снаряда…
В солдатской среде на передовой без всякого суеверия бытовала примета, да и бывалые воины иногда об этом говорили, что если какой-нибудь солдат перед боем начинал часто думать и вспоминать о своих близких и родных ему людях, доставал их фотографии, перечитывал их письма, этот боец всегда погибал в предстоящем бою. Он как бы шестым чувством улавливал приближение своей неотвратимой смерти и прощался таким образом со своими близкими…
Все это как-то угнетало и дезорганизовывало человека. Поэтому-то, на войне каждый боец старался не думать об этом, следовал уставу: углублял траншею, зарывался в землю, выполнял приказы командира, не обращая внимания на свистящие пули и летящие над головой снаряды.
Калининский фронт – это местность лесная и в основном болотистая, здесь почва вязкая, насыщенная влагой. Зимой же она глубоко промерзала, а на дне траншей и окопом блестел лед. Пока стояли морозы, все это не причиняло солдатам особого вреда, но когда весной солнце стало припекать и прогревать землю – лед стал таять, в окопах образовались сплошные лужи с водой по щиколотку и выше. К тому же, открылись такие жуткие и неприятные вещи, как разложение размороженных тел убитых и не захороненных с прошлой зимы солдат, ведь зимой в морозы их нельзя было собрать после боя и зарыть в промерзший до метра грунт. Так и лежали они, брошенные и не похороненные подо льдом и снегом до новой весны. И солдатам приходилось и есть, и ползать, и сидеть возле них, и никто уже не обращал на это никакого внимания, каждый знал, что смерть ходит рядом. До нее было всего «четыре шага», только встань над траншеей, зашевелись и тебе – конец!
После укомплектования и распределения в лагерях под Горьким, Валентин попал во взвод управления и артиллерийской разведки. Его непосредственный начальник, комбат Олег Аркадьевич Астахов, был сам коренным сибиряком с Алтая и хорошим душевным человеком. Жигунов как-то сразу понравился капитану и он сказал ему:
- Ну что, земляк, пойдешь ко мне во взвод управленцем?
И Валентин, не раздумывая, тут же согласился. Так и завязалась у них фронтовая дружба. И капитан Астахов стал для Валентина как бы настоящим старшим братом.
Джанурбаев же со старшиной Войшиным стали управлять подразделением хозяйственной службы, там не требовалось четкой лексики русского языка. А Пряжникова и Конюшенко назначили командирами батарей. Крюков же возглавил взвод снабжения боепитанием. И Пряжников, и Конюшенко, встречая в лагере Джанурбаева, часто, шутя, спрашивали его:
- Ну как, дружище Джанурбаев, старшина Войшин в хозяйстве очень хороший?
И туркмен серьезно, не замечая подвоха с их стороны и юмора, им отвечал:
- О да, друзя, Воши хозяйстве ошен дисциплинированы, ошен хороши!
Он так и не научился полностью выговаривать букву «й» и мягкую «н» в конце слова, и поэтому всегда вызывал веселую улыбку и смех у друзей.
А комбат, услышав как-то однажды их разговоры, поинтересовался у них:
- Друзья мои, а ну-ка выкладывайте, о каких это там еще вошах вы тут говорили с нашим Джанурбаевым?
И те, не сдерживая смеха, рассказали ему о бывшем неимоверно строгом старшине училища Войшине и о Бокове, начальнике училища, который, не поняв экзотической лексики туркмена и стыдясь огласки, наградил несчастного старшину Войшина «огромными и полезными в хозяйстве вошами». И комбат Астахов, услышав этот рассказ тоже с удовольствием посмеялся над несуразным и смешным казусом.
Но это было в тылу во время формирования. На передовой же им редко выдавался такой случай встретиться и перекинуться словечками. Немец жал и палил из пушек неимоверно! А все это продолжалось с зимнего наступления.
16 января, после прорыва немецкого фронта под Москвой, войска правого фланга Западного фронта Красной Армии, при содействии партизанских отрядов, заняли Лотошино, Шаховскую и перерезали железную дорогу Москва-Ржев. Вот здесь и задумал нарастить силы для развития успеха командующий Западным фронтом генерал Жуков. Но случилось иначе (вот она, заскорузлая некомпетентность и заносчивость Верховного Главнокомандующего, товарища Сталина). 19 января он приказал Жукову вывести из боя 1-ю ударную армию в резерв Ставки.
Жуков вместе с начальником штаба В.Д. Соколовским, кинулись в Генеральный штаб с просьбой оставить 1-ю ударную армию в составе их фронта. Ведь момент удачный и нельзя терять инициативу – надо наращивать наступление на этом участке. Но из Генштаба последовал равнодушный ответ:
- Это приказ Верховного и мы ничем не можем вам помочь.
Жуков тут же звонит лично Сталину и объясняет ему, что вывод этой армии приведет к ослаблению ударной группировки на его участке. В ответ – грубый голос и безоговорочный приказ:
- Выводите без всяких разговоров, товарищ Жуков. У вас войск много, посчитайте, сколько у вас армий…
Жуков пытался возразить:
- Товарищ Главнокомандующий, ведь фронт у нас очень широк, на всех направлениях идут ожесточенные бои, исключающие возможность перегруппировок. Прошу до завершения начатого наступления оставить 1-ю ударную армию в составе правого крыла Западного фронта. Иначе, мы ослабим на этом участке нажим на врага и он укрепит свои позиции.
В ответ взбешенный и упрямый Главнокомандующий просто бросил трубку, прекратив всякие переговоры и возражения. Жуков снова позвонил в Генеральный штаб к Шапошникову – в ответ лишь тяжелый вздох:
- Голубчик, Георгий Константинович, я ничего не могу сделать, это личное решение Верховного Главнокомандующего. Ну что тут поделаешь?
Так и заглохло это удачное наступление по вине самовольного и упрямого грузина. А сколько неоправданных жертв потом принесло это некомпетентное решение.
Пришлось на широком фронте растягивать войска 20-й армии. И, ослабленные этим действием, части правого крыла, подойдя к Гжатску, были остановлены немцами и продвинуться дальше уже не могли.
Развивая наступление из района Наро-Фоминска в направлении Вязьмы 33-я армия быстро вышла в район Шанского Завода и Доманова, где в обороне противника образовалась широкая и не закрытая войсками брешь. Возникла соблазнительная мысль: если здесь у немцев нет сплошного фронта, то у них нет здесь и достаточно сил, чтобы надежно оборонять Вязьму. И было решено: пока противник не подтянул сюда резервы, сходу захватить город, с падением которого вся вяземская группировка противника окажется в исключительно тяжелом положении.
Во главе ударной группировки армии был поставлен генерал-лейтенант М.Г. Ефремов. Его войска стали стремительно продвигаться к Вязьме. Но когда главные силы этой группировки вышли на подступы к Вязьме, немцы ударили под основание прорыва, отсекли группу от остальных войск и восстановили свою оборону на реке Угре.
Введенный в сражение в помощь Ефремову кавалерийский корпус П.А. Белова, выйдя в район Вязьмы и соединившись там с его войсками, сам оказался в окружении. Помочь им сил уже не было. И, поскольку в этом лесном районе к юго-западу от Вязьмы базировались многочисленные отряды партизан, было решено оставить эту группировку войск в тылу противника, и это было правильное решение. Находясь в окружении в тылу врага, бойцы Ефремова и Белова вместе с партизанами и сброшенными сюда воздушно-десантными частями Красной Армии в течение двух месяцев наносили врагу чувствительные удары, истребляя его живую силу и технику.
Действовавшая там 8-я воздушно-десантная бригада и отряды партизан, 10 февраля заняли район Моршаново-Дягилево, при этом, напав и разгромив штаб 5-й немецкой танковой дивизии, они захватили многочисленные трофеи. В это время с войсками, действовавшими в тылу у немцев, была налажена устойчивая связь и снабжение боеприпасами по воздуху.
Но в начале апреля обстановка в районе Вязьмы серьезно осложнилась. Немцы, стянув сюда крупные силы, начали теснить эту группировку, стремясь к весне ликвидировать такую опасную для себя «занозу». Кроме того, наступившая в конце апреля оттепель не давала возможность войскам этой группировки держать связь с партизанскими районами и получать оттуда продовольствие и фураж, поэтому было решено вывести эти войска на соединение с главными силами, через партизанские районы, где были большие леса в районе города Киров.
10-я армия здесь подготовила прорыв и корпус Белова, и воздушно-десантные части, точно выполнив приказ и совершив большой дугообразный путь, вышли 18 июня 1942 года на участок 10-й армии.
Но опять случилось непредвиденное… Генерал Ефремов, считая, что путь до Кирова слишком далек для его утомленной группы, обратился по радио непосредственно в Генштаб, минуя штаб Западного фронта, с просьбой разрешить ему прорваться по кратчайшему пути через реку Угру. Вскоре Жукову по телефону на фронт позвонил Сталин.
- Ефремов хочет идти не обходным путем, а напрямик, форсируя реку. Вы согласны с его предложением? – спросил он.
Жуков ответил:
- Нет, товарищ Сталин, я категорически не согласен с его предложением – там слишком большая концентрация войск противника, и прорвать кольцо в этом месте он не сможет.
И опять Сталин, проигнорировав совет опытного генерала, сказал:
- Ну, ничего, товарищ Жуков, Ефремов опытный командарм и с ним можно согласиться. А вы, со своей стороны, силами фронта подготовьте встречный удар.
Встречный удар был подготовлен и осуществлен силами 43-й армии, но действий со стороны войск Ефремова так и не последовало. Отряд Ефремова во время его движения к реке Угре был обнаружен, окружен и уничтожен немцами. Те, кто остался в живых, рассказывали, что храбрый и инициативный командарм, дравшийся как настоящий герой, был тяжело ранен и, не желая попасть в руки врага, застрелился… Погибла большая часть его славных воинов.
В который раз Сталин не послушался Жукова и, принимая решения вопреки его совету, терял войска и выгодные моменты для удара по врагу. Что это? Упрямство, невежество? Нет, скорее всего, это желание показать, что и здесь, «товарищ Жуков, я вижу, разбираюсь и умею командовать лучше всех вас – генералов»!
Под Киевом это стоило советским войскам прорыва фронта и судьбы 660 тысяч пленных. Под Москвой же во время наступления, отвод в резерв 1-й ударной армии привел к остановке наступления и многочисленным потерям, а затем к разгрому дивизии Ефремова и гибели самого командарма. Вместе с ним в этом бою погиб и командующий артиллерией армии, генерал-майор П.Н. Афросимов и много-много других славных командиров и политработников, которые геройски сражались в декабре и январе 1941 года за Москву и не пропустили врага к ее стенам.
В начале марта Ставка в лице Сталина наконец-то опомнилась и решила дать подкрепление фронтам, действовавшим в Западном направлении, но было уже поздно. Противник, обеспокоенный здесь неблагоприятным развитием событий, значительно усилил свою вяземскую группировку и, опираясь на заранее укрепленные позиции, начал активно действовать против войск Жукова и Конева.
Нашим войскам, переутомленным и ослабленным, становилось все труднее и труднее преодолевать сопротивление врага. Неоднократные доклады и предложения Жукова о необходимости остановиться и закрепиться на достигнутых рубежах, отклонялись Ставкой. Наоборот, Верховный, опять же, не желая прислушиваться, потребовал еще более энергичного выполнения поставленной ранее задачи. Как говорится, его упрямство и полководческое невежество дошли до предела.
В конце марта – начале апреля, фронты Западного направления пытались выполнить эту невыполнимую директиву Верховного, и разгромить ржевско-вяземскую группировку, но их усилия оказались тщетными и безрезультатными… И Ставка, наконец-то, была вынуждена принять предложение Жукова о переходе к обороне на линии Великие Луки – Демидов – Ржев – Гжатск – Киров – Холмищи – Река Ока.
В период зимнего наступления войска Западного фронта продвинулись здесь всего лишь на 70-100 километров. Эти огромные ненужные потери наших войск под Вязьмой и Ржевом будут потом приписаны генералу Жукову, как жестокому и безжалостному командующему, гнавшему, как бы ради личной славы и скорой победы, в бой своих солдат. Но это не отвечает действительному положению вещей! Наверно, у читающих уже не осталось никакого сомнения в том, кто был главным виновником этих потерь.
И еще потом несколько раз Сталин, не послушавшись советов Жукова, во время предпринятого в мае 1942 года сомнительного и неподготовленного наступления войск маршала Тимошенко на Юго-Западном фронте под Харьковом, получил окружение и разгром войск этих фронтов, и поход немцев на Сталинград и Кавказ.
Но после Сталинграда, где Жуков и Василевский придумали беспримерную по значимости операцию по охвату и уничтожению войск 300-тысячной самой сильной немецкой группировки 6-й армии Паулюса, он начнет считаться, наконец-то, с полководческим талантом Жукова и сделает его своим главным советником и заместителем Верховного. И правильно сделает. В боях за Сталинград немцы с июля по ноябрь потеряют более700 тысяч солдат, более тысячи танков, будут разбиты и уже не смогут вести такие крупные операции до самого конца войны.
А у соседей на Калининском фронте, куда попали в это время Валентин Жигунов и курсанты барнаульского артиллерийского училища творилось то же самое, что и на Западном фронте. Прибыв туда в марте и продержавшись на этом участке фронта до апреля, они оказались в окопах, где вода, скапливаясь, доходила порой до колена. Потом все вокруг так раскисло, что ни о каком крупном наступлении здесь не было даже и речи. Шли бои местного значения. Но от этого сражавшимся там солдатам было никак не легче. Отсидев под пулями весь день в сырых и холодных окопах, они потом, сменяя друг друга, шли в землянки сушиться и греться у железной походной печурки, раскаленной до красна. А утром начинался опять этот неистовый артиллерийский налет немцев и тягучая и безуспешная окопная война с бесцельными атаками, и дерзкими вылазками за «языком»…
«Я убит подо Ржевом, в безымянном болоте. В пятой роте на левом, при жестоком налете…». Эти строки написаны как раз о них, бойцах Западного и Калининского фронта, стоявших там, в болотах, по колено в воде и дравшихся с врагом насмерть. И в короткие минуты отдыха Валентин вспоминал довоенную, несуразную, но милую кочевую жизнь, которая канула для них всех теперь уже, как он понимал, навсегда… А в письмах домой он писал:
«У меня здесь пока все хорошо, все по-старому. Я жив и здоров. Сидим уже целый месяц в окопах, не высовываемся. Немцы часто стреляют и бомбят, но мы уже к этому привыкли. После распределения я попал на хорошую должность – нахожусь при штабе. Скучаю по вам всем, по нашим полям и белым березам… Но здесь со мною служат еще трое ребят из Топчихи – мои бывшие одноклассники – Конюшенко, Пряжников и Крюков. Так что я вдалеке от вас совсем не одинок. Здесь, со мной как бы частичка нашего Алтайского края. И еще хочу вам сказать, особенно Борису, что теперь я уже знаю, что такое война. Испытал на себе! Она страшная и совсем не такая, как на картинках и в кино. Вот и все, что хотел сегодня я вам сегодня сказать и написать...».
Но он не написал им, что сидит вовсе не в тепленьком и чистом штабе со светлыми окнами в кабинетах, а на передовой, в окопах, в холодной и темной глинистой землянке, накрытой тройным накатом бревен, в которой стены и пол все время вздрагивают во время артобстрела, словно тело живого существа, а с потолка на их головы сыплется земля. Что в штабе, кроме него, комбата, телефонистов и ординарца, находятся лишь несколько человек. Все остальные – офицеры сидят в грязи в траншеях и у орудий вместе с солдатами.
А он, кроме артиллерийской разведки и корректировки стрельбы по важным огневым точкам противника, исполняет еще и роль офицера по связи. И не далее как сегодня, выполняя приказ своего командира, он доставил сведения по координации в ведении артиллерийского огня, при совместных действиях Западного и Калининского фронтов, стык которых находился в каких-нибудь пятидесяти метрах от расположения их части и что, выполняя этот приказ, он чуть не погиб. Все было обычно – как на войне. В штаб батальона пришел приказ о совместном наступлении, нужно было доставить секретный пакет на соседний участок в штаб смежной части Западного фронта. Документы были запечатаны в пакет и доставить пакет мог лично только лишь офицер штаба, передавая его из рук в руки такому же товарищу, как и он.
Астахов вызвал в штаб Валентина и сказал:
- Ну вот, земляк, из дивизии пришел пакет особой важности. Этот пакет нужно доставить в штаб нашего соседа – смежной части Западного фронта. Задание не из легких и очень ответственное. Если бы я мог, то сам бы пошел вместо тебя. Там нужно пересечь по снегу небольшую ровную лощину, длиною в пятьдесят метров, хорошо простреливаемую противником, но продвигаться по ней можно только ползком – там нет ни единого кустика…
- Есть, товарищ командир, - отрапортовал Валентин, - разрешите выполнять?
- Что есть? Есть… тоже мне, мальчишка, - вдруг нервно выпалил комбат Астахов. – Ты хоть представляешь, что это такое? Ты будешь виден как на ладони и в тебя будут целиться, охотиться, как на зверя все эти разные там «гансы и швансы». Просто жалко вас, молодых, не обстрелянных отправлять…
- Ну что ж, товарищ комбат, я не представляю этого и не хочу даже об этом и думать, - сказал Валентин, - раз нужно идти – значит, нужно. Разрешить выполнять ваш приказ, товарищ капитан?
Эх! – только и сказал капитан. – Иди, выполняй. Только учти, местность простреливается из пулемета противника, так что, будь осторожен, перехитри их как-нибудь. Ты же сибиряк! Будь хитрым, как лис! Вчера там двое связных погибли, так и не добравшись до соседей.
- Я поползу, - сказал Валентин.
Он взял пакет, засунул его за пазуху и, козырнув, вышел из блиндажа. Его сопровождали еще двое разведчиков. Комбат послал их ползти вместе с Валентином – отвлекать огонь на себя.
- Отставить, ребята, не надо! – сказал Валентин. – Я пойду сам. Зачем лишние жертвы. Если меня убьют… тогда вы пойдете… поодиночке.
- Товарищ лейтенант, возьмите хоть белый маскхалат, - предложил один из разведчиков.
- Вот это правильно. От маскхалата я не откажусь, - согласился Валентин.
Разведчик, сняв с себя маскхалат, помог Валентину надеть его на себя.
- Ну, теперь я белый, как заяц беляк, и на снегу буду совсем не видим, - пошутил Валентин.
Он поблагодарил разведчика и сказал:
- Ну все, прощайте ребята. Я пошел…
И, выбросившись из траншеи, пополз по снегу через лощину…
Сначала было тихо… Немцы, видно, сразу не заметили его. Прошла минута, минута с лишком, и лишь тогда заговорил, затарахтел очередями, словно огрызаясь, их пулемет. Валентин полз вперед, перекатываясь то вправо, то влево, прятался, замирал в любой ямке за любым бугорком, выдавая себя за убитого. Пули сыпались как из ведра: свистели, повизгивали, шлепались где-то совсем рядом, обсыпая его землей и снегом. Он даже чувствовал, как некоторые из них дырявили ему маскхалат. Немецкий пулеметчик все ближе и ближе, своими очередями подбирался к нему. Наши бойцы с той и другой стороны обоих фронтов, со страхом и замиранием сердца следили за этой неимоверной игрой случая: удачи, счастья и несчастья…
Валентин понимал, что немец уже давно пристрелялся к окопам русских, и чем ближе он подползал к ним, тем ближе ложились пули немецкого пулеметчика.
«Надо как-то обмануть фрица, иначе мне каюк», - подумал Жигунов. «Ты же сибиряк, - вспомнил он слова комбата. – Перехитри врага».
От неимоверного напряжения он был уже весь мокрый от пота. А ползти ему оставалось еще довольно много – шесть метров. Он знал, для того, чтобы вскочить и прыгнуть к своим, в траншею, нужно было сделать это на расстоянии трех метров – последние четыре шага. Страх подгонял его: вставай, беги сейчас, потом будет поздно – следующая очередь может настигнуть тебя. Надо было что-то делать: толи ползти быстрей, толи вскочить и бежать. И тут он вдруг решил поступить совсем иначе…
Немецкий пулеметчик тоже был человеком азартным. Он, как охотник, не хотел упускать свою жертву, он дал очередь по брустверу траншеи и увидел, как русский солдат вдруг поднялся и, вскрикнув, упал, раскинув руки.
- О, гуд, гуд, попал! – обрадовался немец.
- Молодец, Ганс, хорошо стреляешь, - похвалил его находившийся рядом фельдфебель. – Но смотри, может он притворяется? Держи его на мушке.
Но прошла минута, вторая, а русский не поднимался, не двигался…
- Все дело сделано – конец ему! Впишите меня в наградной список, гер офицер, - весело крикнул Ганс фельдфебелю.
- Я его прикончил, - повернулся он к нему.
Но тут вдруг случилось невероятное – русский ожил, сделал прыжок, упал и, вновь вскочив, перевалился через бруствер траншеи.
- Тфу! Фарфлюхтер! – Выругался немец! Этот русский хитрый как лис.
- А ты саамый что ни на есть дурак, Ганс, и получишь за это большой-большой кукиш с выговором и наказанием, - сказал обозленный на него начальник. – Этот русский нес с собой на ту сторону что-то очень важное, а ты его упустил, олух бестолковый.
В этот критический момент игры со смертью, глядя в бинокль на, казалось бы, безвыходное положение Валентина, Астахов схватил трубку полевого телефона, связывающего его с командиром первой батареи Игорем Серебрянниковым, (тот был снайпером по артиллерийской стрельбе) и крикнул ему:
- Первый,ты меня слышишь? Видишь на той стороне лощины пулемет стреляет по нашему связному?
- Да, вижу… Вижу прекрасно, - ответил командир первой батареи. – Хочешь, сейчас я одним осколочным снарядом наверну ему прямо по его железной башке? – предложил, усмехаясь, Игорь.
- Без шуток, Серебро, - ответил капитан, - это тебе не полигон для стрельб. Ты своей стрельбой откроешь немцам позиции наших батарей. А это уже не шутка! Но на всякий случай приготовь им весомый подарок – пару снарядов по видимой цели… И жди звонка. Я буду на проводе. Дам сигнал…
- Есть, товарищ пятый, уже готовлюсь. Держу объект на прицеле, - крикнул Серебрянников в трубку, а командирам орудий скомандовал:
- Внимание, батарея, к стрельбе готовсь! Первое орудие - …товсь! Второе орудие - …товсь! Ориентир – 3, угломер – 9. Прицел постоянный. Заряд фугасный… Стрелять по цели одиночными…
Игорь Серебрянников среди всех офицеров полка был наверное самым элегантным, самым юморным и самым талантливым офицером. Расчет стрельб для своих орудий он составлял почти моментально, сидя с гитарой на ящике в командном пункте и поглядывая в бинокль на разрывы посланных им снарядов.
Он при этом успевал еще и побренчать на гитаре. Гитара была неотъемлемой частью этого веселого и бесстрашного офицера. Стреляя по целям с не пристрелянных позиций, он мог двумя выстрелами из орудия сделать вилку, а третьим снарядом попасть точно в любую цель… Поэтому, его все в полку и называли не иначе как «играющим ассом» или «поющим снайпером».
Красивый и озорной, высокий и стройный, с вьющимися волосами, сероглазый брюнет, он не расставался со своей гитарой ни на час ни и на миг даже во время боя. Она была всегда с ним, рядом возле него. Артист, душа компании, балагур и весельчак, он со всеми и всегда разговаривал на равных, так же как играл, пел и сыпал анекдотами. Любимой песней Игоря была песня Кости из кинофильма «Два бойца», который только-только вышел на экраны страны. Эту песню напевали все бойцы воюющих фронтов: и Ленинградского, и Калининского, и Западного, и, конечно, Южного.
Шаланды полные кефали
В Одессу Костя привозил,
И все биндюжники вставали,
Когда в пивную он входил.
Рыбачка Соня как-то в мае,
Причалив к берегу Баркас,
Ему сказала: «Все вас знают,
А я так вижу в первый раз».
В ответ, открыв «Казбека» пачку,
Ответил Костя с холодком:
«Вы интересная чудачка,
Но дело, видите ли, в том...
Я вам не скажу про всю Одессу,
Вся Одесса очень велика,
Но и Молдаванка, и Пересыпь
Обожают Костю-моряка».
Вот так пел, бывало, лейтенант приятным голосом с природным одесским акцентом после боя своим друзьям офицерам, сопровождая пение игрой на семиструнной гитаре.
Однажды, во время зачетных стрельб офицеров полка при проверяющем представителе РГК Красной Армии, начальник интендантской службы, комполка по снабжению майор Сологуб не смог рассчитать и поразить цель ни одним из пяти выпущенных по ней снарядов. Они упали от него где-то так далеко, что и разрывов их даже не было видно. Командир полка, чтобы улучшить пошатнувшееся было после стрельб Сологуба благоприятное впечатление проверяющего, сказал Серебрянникову:
- Товарищ старший лейтенант, а ну-ка покажите нам, как умеют стрелять по целям наши лучшие артиллеристы!
- Есть, - отчеканил Серебряников и, обращаясь к проверяющему, спросил:
- Товарищ полковник, разрешите расчеты данных делась с музыкальным сопровождением. Оно мне помогает быстро сосредоточиться.
- Давайте, старший лейтенант, делайте, коль помогает, но потом смотрите, не жалуйтесь, что снаряды улетают куда-то не в ту сторону, - усмехнулся полковник.
Игорь взял гитару, планшет, карандаш с линейкой и, тихо напевая «рыбачку Соню, сделал первые расчеты и, передав их на батарею, скомандовал:
- Первый ориентировочный, по расчетным данным, одним фугасным снарядом по цели номер два – огонь!
А стреляли они по немецким позициям, или, вернее, просто по блиндажам. Орудие выстрелило, земля содрогнулась и снаряд, пролетев положенное ему по расчетным данным расстояние, разорвался дальше от цели метров на десять…
- Ну что ж, это неплохо, - воскликнул полковник, - а что дальше!
- Второй расчетный по цели для ее поражения, без упреждающего – огонь! – скомандовал Игорь и, продолжив играть на гитаре и петь куплет о рыбачке Соне, промурчал:
- … сказала: «Фрицы, я вас знаю и буду бить как в прошлый раз!».
Грохнул следующий пушечный выстрел, и вдали над немецкими позициями в сполохе разрыва взметнулись ввысь дым, бревна от блиндажа, комья грунта и разная солдатская утварь.
У проверяющего от удивления даже нижняя губа отвисла…
- Как так? Что такое? Это ведь неслыханное и немыслимое дело – вторым снарядом и прямо в цель, - сказал он. – Такого ведь во всей истории стрельб не было. Это что, случайное попадание?
- Никак нет, товарищ полковник, это мой новый метод расчета стрельб по видимым целям, - отчеканил Серебрянников.
- Ну, старлей, молодец, порадовал! Прямо как в кино – настоящий артист! А за снайперскую стрельбу спасибо, и вот тебе от меня награда, - закончил проверяющий. – Я тебя запомню и другим расскажу.
Он снял с руки золотые часы и отдал их Серебрянникову.
- Стреляй так и дальше.
- Спасибо, товарищ полковник, - сказал Игорь. – А песня-то вам понравилась?
- Еще как понравилась, - повернулся к нему проверяющий. – Понравилось все, и даже то, что там со словами было что-то напутано. Рыбачка Соня из Одессы, согласно своей, очень распространенной там национальности, с фрицами на прибрежном бульваре никогда не встречалась!
- Учтем, товарищ полковник, и исправим! – сказал, улыбаясь и прощаясь с ним старший лейтенант Серебрянников.
- Вот так-то, товарищи офицеры! – изрек свое неудовольствие майору Сологубу командир полка, подполковник Боратынский. – А вам, Семен Соломонович, в этом деле нужно изрядно потрудиться и подтянуться. Вы же не какая-то там «Соня», а майор Красной Армии и наш артиллерист, хоть и интендант.
В тот раз, когда Валентин с пакетом ползком по снегу преодолевал лощину и, проскочив эту опасную полоску смерти, доставил пакет с документами начальнику штаба полка Западного фронта, Игорю стрелять по целям не пришлось – все обошлось. Все облегчено вздохнули.
- Ну, земляк, ты молодец, - сказал капитан Астахов, после того, как Валентин вернулся назад в свою часть. – Готовь свою гимнастерку для ордена, и самого достойного и боевого – ордена «Красной звезды»…
Кончалась зима с последними днями апреля… Текли ручьи и с полей уже почти сошел весь снег. Пели птицы и даже не верилось, что две недели назад солдаты здесь бегали и ползали по белому и холодному полю. Хотелось нежиться и загорать на солнышке, если бы не немцы… Они не хотели униматься. Поэтому солдатам полка, в котором служил Валентин было приказано вгрызаться в грунт, рыть окопы и новые траншеи, строить блиндажи, укреплять свои позиции. А положение было патовое и, в конце концов, убедившись, что здесь сделать уже больше ничего нельзя, как немцы, так и наши затихли и успокоились.
Большое скопление войск здесь теперь уже было не нужно и, потрепанные за зимний период боев, части стали понемногу отводить в тыл, в резерв Верховного главнокомандования, то есть в состав РГК.
С таких вот событий на фронте для Валентина и началась новая весна 1942 года… В мае наступило полное и стойкое затишье в этом регионе. И немцы, как потом выяснилось, согласно их планам, перенесли вектор своих активных боевых действий в другие районы Союза – на Юг, в степи Украины, в Донбасс и на Кавказ…