Проснулся от ярких и жгучих лучей солнца из-за соседнего бархана. Вполне выспался, за ночь никто не смог потревожить. Можно было встать и раньше, с восходом, чтобы потом не плестись по жаре. В теле бодрость, ни малейшей вчерашней усталости. В утренней атмосфере почти штиль, параплан бесполезен, но возьму с собой — хорошо защитил от ночного холода, спалось почти комфортно.
Предварительно вытрусил ткань параплана от пригревшихся скорпионов. Всполошено бросились врассыпную, ища укрытия и зарываясь в песок. Поучительное зрелище. Хорошо — сплю спокойно, никого не придавил, иначе бы долбанули в открытые части тела. Однажды в Туркмении уже перенёс такой укол, — приятного мало, нанотерапевты намеренно срабатывают с запозданием, чтобы не расслаблялся.
Напился из водосборника, оправился, привел себя в порядок. Телекамеры даже во время подобных процедур выключать не рекомендуется, чтобы начальство не ломало голову, если вдруг внезапно пропадешь.
По закону случайных чисел — подлости и неприятные неожиданности происходят именно тогда, когда выключаешь телекамеры в полной уверенности, что с тобой ничего страшного не случится. Именно по этой причине исчезли в безвестности некоторые хронавты. Поиски вдогонку ни к чему не привели. Временной прокол по физике Римана в одно и то же время не попадает, флуктуация значительна.
Свернул и упаковал параплан, продел руки в стропы, как в рюкзак, и бодро двинулся дальше, утопая и увязая в мельчайшем и вязком песке. Непривычно шагать и тяжело. Аппетит ещё не проснулся. Припасы нужно экономить, чтобы не пришлось вспоминать школу выживания в пустыне: питаться змеями, ящерицами, кореньями растений.
Курс на запад. Строго на севере — невысокие горы без растительности. Туда незачем соваться, не зная местности.
В полдень, в самую жару, присел в узкой тени косо нависающей скалы. Напился из фляги, пообедал концентрированной питательной смесью из тюбика, закусил сублимированными фруктами и провалился в блаженный сон на четверть часа, пока тень не сдвинулась в сторону, подставив лицо припекающему солнцу.
И снова равномерное вдавливание лёгких ботинок в раскаленный песок, по которому и ящерицы не рисковали бегать. На почти девственной поверхности пустыни, присыпанной мелким песком, видел прерывистые следы струящихся змей, косые штрихи лапок ящериц, скорпионов. Скарабеи невозмутимыми акробатами, верх ногами, вниз головой катили навозные комочки. Изредка в небе парили орлы. Жизнь на всех уровнях. Всё крупное пряталось в тень скал, пещер, малыши — в спасительные прохладные норки.
Вспомнилась арабская поговорка:
«Красоты нет в пустыне, красота — в душе араба».
Значит, я араб.
Чтобы не перегружать желудок булькающей водой и не мучить себя жаждой, прибегнул к испытанному перуанскому методу: держал во рту маленький глоток воды и постоянно перекатывал, не глотая и не выплёвывая. При таком способе расход сильно сокращается, на день хватает 300 граммов воды. И идти намного легче, меньше потеешь.
Неожиданно над западным горизонтом, в раскаленном призрачном мареве воздуха появились расплывчатые, чуть дрожащие силуэты разлапистых пальм, мерно переступающих верблюдов, сопровождаемых погонщиками, различал колеблющиеся посохи с загнутым концом. Неужели дошёл? Встрепенулся, прибавив шаг.
Но ступни скользили в осыпающемся песке, почти топтался на месте. Хорошо, что здесь нет подземной реки, близко выходящей к поверхности, иначе можно было бы попасть в зыбучие, бездонные пески. Некоторые кристаллические песчинки в сочетании с водой приобретают сверхтекучесть. Немало людей и животных погибло в таких песках.
С бархана на бархан. Главное — не сильно уклоняться, обходя чрезмерно высокий бархан, выдержать направление. Но караван ближе не стал. Верблюды прошли, пальмы расплылись в сияющее озерное марево с розовыми фламинго и всполошено взлетающими чайками. Мираж. Бедуины их называют —«чертова вода». В первый раз вижу наяву и столь отчётливо. Надо было раньше догадаться. Но так хочется верить, наконец-то куда-то дойти, отдохнуть в тени, да и направление совпадало.
Когда солнце начало клониться к закату, решил определиться с местом для ночлега. Равносильная задача была у Буриданова осла: любой бархан ничем не хуже любого другого, тот же песок, что и в десятках километров вокруг.
В пятистах метрах по моему курсу возвышался очередной бархан. Дойду до верхушки и заночую. Будет хоть какая-то определенность на утро: знание, что впереди такая же пустыня, или же, как надежда — поселение, оазис. Могу и неделю прошагать в поисках людей. Тогда мне никто не позавидует.
По бархану идти трудно, особенно наверх — песок под эластичными подошвами ботинок осыпается, проседает, съедает шаг, силы. Я уже с вожделением посматривал на возвышенность, там разрешу себе выпить остаток воды — к утру ёмкость снова наполнится, от жажды не умру, но нехватка воды уже сказывалась на настроении.
За день прошагал тридцать шесть километров и не заметил ни малейшего намека на случайный колодец, на оазис, которого здесь могло и не быть. Ни одной караванной тропы. Ни случайного чахлого деревца. Лишь редкие колючие кусты иерихонской розы, верблюжьей колючки, пряди высохшей травы, боком скользящие огромные змеи. Ни одна не пыталась напасть — я не входил в их рацион. Усталость давала знать, то и дело думал об отдыхе и скудном ужине.
Почти на пределе сил поднялся на вершину и увидел безбрежный, пустынный быстро темнеющий окаём и багровое солнце, неотвратимо заходящее за волнистый горизонт, и внизу, у подножья бархана, разлегшийся караван из двенадцати верблюдов и двадцати шести человек возле двух не очень больших костров.
Обрадовался. Не зря спешил. Если бы остался внизу по эту сторону, мог бы и не заметить, и не услышать мужские голоса в караване, которые, отсечённые барханом, звонко и безвозвратно уносились в космос.
Медленно спуститься к людям не получилось, чтобы успели лучше рассмотреть и понять, что не представляю для них опасность. Скользил, а потом и перебирал ногами по осыпающемуся песку бархана, с такой частотой, что за минуту очутился у подножья. С этой гряды можно было и на скейтборде прокатиться, высота и длина позволяли ощутить нарастающую скорость. Про усталость я уже и не помнил.
Меня заметили. От костра настороженно поднялись и пошли навстречу пятеро бородачей, полы длинных халатов заткнуты за пояс. За несколько метров, не доходя к ним, я белозубо и доброжелательно улыбнулся, поднял вверх ладони, показывая, что безоружен и не представляю опасности.
Ближний барбудос, очень похожий на кубинского революционера двадцатого века, держал на изготовке примитивный лук, на стреле тонкими жилами привязан костяной, зазубренный наконечник. С близкого расстояния вполне можно нанести серьёзную травму, если попадёт в открытое место, незащищённое костюмом, который выдерживает удар пули, но синяк после этого остаётся внушительным.
Другие воины устрашающе поигрывали бронзовыми ножами. Я же один! Зачем опасаться? Но сознавал, они приучены суровой жизнью к различным непредвиденным и стрессовым ситуациям. Не поверят, пока не убедятся в моей безобидности и не поставят на колени.
Он что-то гортанно и резко спросил, но я не понял, мой «переводчик» стойко молчал, ему нужны слова, чтобы набрать запас и определить, с какого языка переводить, и, что мне подсказывать уже с переводом на местный язык, дабы и меня поняли.
Окружили со всех сторон, что-то горласто бормоча, сильно хлопая по плечам, рукам, словно выбивая из моего костюма пыль, налипший песок. Высокий бородач начал нагло сдергивать параплан с моих плеч, явно считая, что он ему нужнее, но я отвел его руки плавным движением айкидо. Вроде бы не отталкивал, но и не давал завершить начатое действие.
Он загорячился, стал кричать, угрожающе размахивать бронзовым ножом, во взгляде появилась настороженность и даже испуг от непонимания моего поведения — я их не боялся, а должен был униженно валяться на коленях.
И тут мой компьютерный переводчик прорезался, я понял сказанное, и сам произнес:
— Отойди от меня на расстояние шага и разговаривай со мной спокойно.
— Он умеет говорить! Что у тебя в мешке? Покажи!
— Почему я должен показывать?
— Мне нужно знать, что ты там прячешь? Что несёшь? Куда направляешься?
— Я же не прошу, чтобы ты показал свои вещи.
— Могу показать. Иди и смотри.
Высокий, на голову выше меня, бородач радушно протянул руку в направлении тюков, прикреплённым к лежащим верблюдам.
— И что там? — спросил я для проформы.
— Китайский шёлк, месопотамские ткани, персидское олово. А у тебя?
— Шёлка нет, тканей тоже.
Бородач рассмеялся.
— Да ты шутник! Это я и без тебя знаю. Откуда у тебя быть шёлку? У одиночки без меча и лука! Разбойники быстро отнимут. Как только ты до сих пор в рабство не угодил? Что прячешь в мешке? Кое-кто украдкой, чтобы не платить пошлину, переносит специи, ладан, перец, дурман. Что у тебя там?
Я скосил глаза. Параплан! Я и забыл про него, — обрадовался встрече с людьми.
— И у тебя шёлк!? Так ты тоже купец?! Но почему без охраны? И странный какой-то. Без халата. Это такая кожа? Уж не шайтан ли ты?
Бородач испуганно отступил на шаг, перестав теребить на ощупь ткань параплана. Я пожал плечами, не зная, как ответить, и, что лучше в этой ситуации, быть шайтаном или заурядным человеком? Четверо барбудос в напряжении застыли. В наступившей темноте лица почти не различались, едва заметно белели белки глаз.
— Это одежда моего племени. Вы куда с караваном направляетесь? — спросил я.
— В Иерусалим, — вдруг с облегчением выдохнул бородач.
— Откуда?
— Из Ниневии. Ты не шайтан. Не знаешь наших намерений, — обрадовался он.
— Конечно, не шайтан. Я человек. Артём. А тебя как звать?
— Исмаил. Зачем тебе моё имя? — снова насторожился бородач.
— Как же я буду с тобой общаться, не зная твоего имени?
— Не надо со мной общаться! Я тебя спрашиваю — ты отвечай.
— Хасан, Исмаил, что там у вас случилось? Почему застыли как жена Лота? — разноголосо кричали от костров. — Веди чужака к огню! Рассмотрим.
Кто-то из нетерпеливых лениво начал от костра подтягиваться к нам.
— Это мой пленник! — выкрикнул Исмаил и по-хозяйски взял меня за руку, притягивая за собой.
Что не входило в мои планы, костёр будет ослеплять, и не смогу видеть, что делается в темноте, да и там им легче скопом наброситься на меня. Я выкрутил свою руку из зажима, и легонько подтолкнул бородача в спину, одновременно сбрасывая параплан на песок, чтобы не сковывал движения, если захотят атаковать.
— Я не твой пленник. Я сам по себе, и останусь здесь ночевать. А утром вместе с вами пойду в Иерусалим.
— Сначала я тебя свяжу, чтобы ночью не сбежал!
— Я не собираюсь убегать. Я к вам пришёл, а не ты ко мне.
— Какая разница, кто к кому подошёл? Ты мой пленник. В городе продам перекупщикам, как беглого раба.
— С таким же успехом и я могу тебя продать. Тебе понравится быть рабом? Ты уже был им?
Широкоплечий Исмаил кинулся на меня всей своей массой. Он был на два десятка килограммов тяжелее и намного сильнее, опытным воином, понимал это и надеялся на лёгкую победу. Но я сделал быстрый шаг в сторону, с разворотом, подсечка опорной ноги, и он уже грузно летел, зарывшись руками и лицом в песок. Тяжело поднялся, отирая глаза, щёки от песка, выставил перед собой острие ножа. Зло прорычал:
— Я тебя убью! Ещё никто не уходил от меня.
Второй стремительный и неожиданный бросок — в ноги. Я успел среагировать, прыгнул ему на спину ботинками, коротко перебежал и соскочил.
— Алим, Хасан, чего стоите?! Возьмите его. Выручку поделим, — раздраженно выкрикнул Исмаил, поднимаясь с колен, и соображая, что один не справится.
Через двадцать секунд после приёмов айкидо все пятеро веером лежали на песке и учащенно дышали, растерянно не понимая происходящего: не мог один человек так легко расправиться со всеми.
— Ты шайтан! — пристыжено кричал Исмаил, в который раз неуклюже поднимаясь с песка и отряхивая ладони о халат.
— Сам ты шайтан. Идите к костру и забудьте про меня. Вас много, а я один. Я вам не угроза. Я на вас не нападал, — миролюбиво ответил я.
— Ты к нам пришёл, а не мы к тебе.
В наступившей темноте они с трудом разыскали на песке выбитые из рук ножи, упавшие тюрбаны натянули на головы, и отошли к слабо пылающему костру, негромко и сконфуженно переговариваясь. Переводчик долго переводил их злые фразы, полные угроз и сексуальных извращённых действий.
Я усмехнулся: во все времена мужики одинаковы: не в состоянии перебороть превосходящую силу, переходят на словесные оскорбления, которые порой ранят сильнее физических действий.
Но других нападений не последовало. Урок пошёл впрок. Лишь то и дело настороженно косились на меня и чуть приглушали голос, не могли понять причину своего поражения.
Я устало опустился на тёплый песок, достал из внутреннего кармана плоский водосборник. С наслаждением пил маленькими глотками. Хорошо! Нужно пострадать, чтобы в конце дня испытать заключительное блаженство покоя и утоления жажды. Без воды человек выдерживает только семь суток, а потом погибает. Мне трудно представить даже одни такие сутки. Цивилизация развращает людей, приучая к комфорту и достатку съестного.
Возле костров люди тоже успокоились, присели, уже никто не возвышался, не маячил на звёздном фоне, голоса стихли, все что-то ели, пили из деревянных чаш, они в пути легче глиняных.
Вот так-то лучше. Меня не трогайте и я вас не побеспокою. Жаль, нельзя дружески поговорить. В каждом путнике видят не друга, а беззащитную жертву, которой можно поживиться. Не ты меня, так я тебя. Только и узнал, что идут в Иерусалим из Ниневии. Какой же это год? Они сами не знают, и долго не будут знать. Года считают, но каждый раз начинают с начала, с приходом новой династии, царя, время у них относительно, дискретно, эфемерно.
От ближнего костра отделился человек и направился в мою сторону. Тяжело идет. Старик? Остановился на расстоянии трёх шагов от меня. Так и есть, старик с глубоко посаженными глазами между мохнатыми седыми бровями и одутловатыми, рельефными отёчными мешками, которые едва видны в свете звёзд, но мои глаза уже адаптировались в темноте. Строго и с любопытством посмотрел, как я прячу в карман опустевшую ёмкость водосборника. От такого ничего не ускользнёт.
— Ты голоден? — спросил он.
Я молчал, не зная, как ответить. Положительный ответ означает отсутствие у меня продуктов, но это не так, кое-что осталось: на один полноценный ужин, но не на завтрак.
— Идем к костру, накормим.
— Чтобы все набросились на одного?
— Нет. Я запрещу это делать.
— Почему?
— Ты мне интересен. Человек, способный легко раскидать пятерых воинов, мне всегда любопытен.
— Разве они воины?
— Ты прав. Воинов только двое, Исмаил и Хасан, остальные купцы, один проводник.
— Алим?
— Как ты догадался?
— Он слабее всех. Полезен лишь знанием пути.
— Ты умный человек.
— Ты тоже, — польстил я.
— Почему так решил? — удивился старик. — Я пока ничего мудрого не произнес и не сделал.
— Ты пришел без оружия. Спокойно разговариваешь, без крика. Не угрожаешь.
Старик заразительно и добродушно рассмеялся.
— Для этого много ума не нужно. К тебе уже приходили с оружием, и отступили ни с чем. Словом можно больше добиться, чем мечом. Идем к костру. Расскажешь, кто ты, откуда и куда идешь?
— Тебя как звать, старик?
— Мусса. Так все зовут.
Я поднял свёрнутый параплан и пошел со стариком.
— Смотри, Мусса, если обманешь, боги накажут тебя. Да и я тоже могу наказать.
— Верю. Ты молодой, сильный. Ещё борода не выросла, а сражаешься с мастерством опытных воинов.
— Мне тридцать четыре года. Бороду сбриваю, вот и нет её.
— Как тебя только боги терпят? Воин без бороды, что охотник без лука, воин без меча. Ты разве египтянин? Это они постоянно скоблят свою кожу до омерзительной гладкости. А жрецы и вовсе с ума сошли — всё тело бреют, по четыре раза в день моются. Благо воды в Ниле много. Так ты не из них?
— Нет. А ты ходил в Египет?
— Пять раз. Благословленная страна.
— Почему?
— Если бы я не знал, где находился Рай, то сказал бы, что он когда-то был там. Золото даже у бедняков не переводится, зерна так много, что не успевают на муку перерабатывать, мыши съедают. Сады ломятся от плодов. Но почему-то население поклоняется иным богам. И их так много, что я не в состоянии поверить в их силу.
— Да ты мыслитель!
— В долгой дороге поневоле им станешь.
продолжение следует: http://proza.ru/2012/05/08/1105