Прошло четырнадцать лет.
Воскресенье. Сейчас начнется служба. Кто-то трогает меня за руку. Катя, двенадцатилетняя послушница, молча протягивает сложенную бумажку. Сверху аккуратным почерком написано: «На Гроб Господень». Молча же обмениваемся поклонами. Мой – обещание, её – благодарность. Не верится, что через два дня я буду на Святой Земле. «Блаженны нищие духом…» – поет сестринский хор. Их дивные голоса слушать бы да слушать. Но сегодня волнение отвлекает. Приложившись ко кресту после литургии, спешу благословиться на дорогу у отца Авраама.
– Помолитесь за меня, батюшка…
– Так это ты должна за нас молиться!
Благочинная, сестра С., приносит мне в келью паломниц пакет с двадцатью плитками шоколада.
– Передайте, пожалуйста, в Иерусалиме в монастырь Марии Магдалины. У нас на Пасху останавливалась монахиня оттуда.
Шли последние месяцы перед воссоединением нашей Церкви с Зарубежной. Я не могла отказаться от поручения, хотя за два дня до этого выкидывала из дорожной сумки всё не самое необходимое, даже зонтик и фотоаппарат. Очень хотелось быть налегке. Ничего, Бог не оставит.
В Иерусалим предстояло лететь из Москвы. Провожала меня на вокзал Людмила, духовная сестра. Помогла устроиться в купе и до самого отправления напряженно смотрела на меня в окно. Я обещала во всех, во всех святых местах класть от нее поклон, но что это на толико? ; Это ведь лишь маленькая частичка того, чего она хочет всей душой.
Год назад мы вдвоем ездили в Тихвин. У Людмилы было очень мало дней на поездку, но Бог всё ей устроил. Не забуду, как ночью мы вышли в тамбур задолго до Тихвина, пели молитвы Богородице и Господу. Волновались, как невесты. Наконец поезд остановился, мы вышли под звездное небо. Хотелось не петь, а даже кричать псалом – Благослови, душе моя, Господа и вся внутренняя моя имя святое Его! ;; Тихвин был тих и гостеприимен. И чувствовалась близость чудотворной иконы. Людмила отдохнула в гостинице только два часа и еще до рассвета побежала в монастырь, к Милостивой о нас пред Богом Заступнице. Я же, лелея остатки здоровья, выспалась, позавтракала в ресторане по талончику и лишь тогда поехала вслед за ней в Тихвинский монастырь. Молились, утешались. Через два дня мы приехали в Петербург. Здесь Людмила так же, презрев отдых, вышла из дома в шесть утра. Питера не знает, телефона с собой нет. В блокнотике я записала ей станции метро и названия храмов с главными святынями. Людмила вернулась часов в девять вечера со светящимися глазами. Первый день у нее прошел так: молилась на двух литургиях в Лавре и на двух молебнах – у батюшки Иоанна на Карповке и на Смоленском у блаженной Ксении. И ведь это всё в разных концах города, которого она совсем не знает.
– Ела где-нибудь?
– У меня ведь было с собой два ваших бутерброда.
На следующий день быстроногая паломница успела еще к Серафиму Вырицкому, в Казанский собор и... на Ладожский вокзал. И домой в Снежинск вернулась как раз к рождению второго внука.
А вот теперь я еду на Святую Землю, но без нее. Как-то неловко, утешаюсь только, что Людмила намного моложе, еще успеет.
Путешествующие молятся: Господи, как Товии Ты послал Рафаила, так и мне пошли ангела в спутники. Соседку по купе мне Господь послал особенную. Нет, конечно, не ангела, но свойство ангельское у нее было. Она, как добрый самарянин, всем не медля помогала. Пустяк, может быть: снять матрац, убрать под сиденье тяжелую сумку, найти затерявшуюся тапку. Но она делала эти услуги моментально, не задумываясь, от сердца, будто мы все здесь – близкие ей люди. Познакомились.
– Кем вы работаете, Ирина?
– Учительницей в музыкальной школе.
– Вас, наверное, очень любят дети?
Она отозвалась серьезно:
– Это я их очень люблю!
Ночью долго размышляю, почему я еду в Иерусалим, а эта добрая самарянка нет. И еще две женщины не выходят из моего сознания. Они не бывали в Иерусалиме, зато прожили жизнь свято. Первая, Анна, совершила земную стезю как раз в том возрасте, в каком я крестилась – в сорок лет. Вспоминаю, как впервые услышала о ней от старенькой схимонахини. Мы просили её рассказать о себе, но она твердо сказала: «Сначала об Аннушке, потому что тех, кто её знал, уже не осталось. А вы записывайте».
Анна была постница и молитвенница. Ела один раз в день после захода солнца. К ней толпами приходили за советом и благословением. Она читала из Евангелия, святоотеческих книг или просто наставляла. Перед смертью написала письмо своим чадам, где просила любить Бога и скорби, посылаемые Им. С фотографии Анна невербально говорит: «Из Евангелия берите и в сердце сохраняйте». Пожелание из письма: «Стремитесь в Горний Иерусалим». В земном Иерусалиме Анна не бывала. Сейчас я везу её фотографию, чтобы пройти с ней по святым местам земли Господней.
И еще одно фото, точнее, репродукция в тайном кармане моей сумки. Эту святую звали Татьяна… Колеса выстукивают её стихи:
Зачем наше имя потомкам хранить?
Мы малое дело возьмем,
Которое сердце бы стало любить,
И честно всю жизнь проживем.
«Малым делом» вчерашняя гимназистка Таня назвала свое великое милосердие: ношение передач в тюрьмы – незнакомым людям. Две ссылки и четыре тюремных заключения были ей платой за труды. Так истребляли веру и любовь. Татьяну Гримблит расстреляли в 1937, в том, самом страшном, когда массовые расстрелы заглушали песнями о стране, где «вольно дышит человек». Ей было тридцать три года. Вероятно, под такой же стук колес, по дороге к месту заключения она написала стихи о подруге по имени Совесть.
…Зато чиста со мной идет
Подруга дорогая,
Среди нужды, среди забот,
Любовно помогая.
Она мне радость сохранит,
Уныние отгонит.
И обопрусь, как о гранит,
Когда душа застонет.
Мне Совесть чистая вдали
Скорбь радостью заменит.
Пускай далече увезли –
Подруга не изменит.