Авторская ремарка:
Уважаемый читатель, Вашему
вниманию предлагается серия
рассказов под общим
названием "Фашистский кружок"
Начинать чтение можно
с любого рассказа.
Сюжетные линии везде
разные. А вот главные
герои везде одни и те же.
1945 год.
- Ахтунг, товарищ лейтенант – торжественно зашептал Мераб, врываясь в тамбур третьего вагона, где наш командир Сорокин душевно раскуривал трубку.
- Сержант Чкония, замучил ты меня своими ахтунг-шмахтунг. Ишь, полиглот выискался. Что ты мне тут по-немецки лопочешь. Мы их победили. По-русски говори, биджо – осадил лейтенант темпераментного грузина.
Ворчал, впрочем, лейтенант Сорокин на сержанта Чконию не всерьёз. Лицо нашего начальника излучало благодушие. Уже довольно давно это самое благодушие основательно поселилось на его лице. Да и на наших лицах тоже. Мы все вот уже третий месяц пребываем в отличном настроении. Ведь на календаре август сорок пятого года. Только что кончилась война. Мы солдаты. Мы остались живы. И не просто живы. Мы победители. Уверяю вас, никто не может любить жизнь сильнее, чем уцелевший после мясорубки солдат.
Сейчас мы сопровождаем эшелон с немецкими военнопленными в Советский Союз. Немцы тоже солдаты. И тоже живы. Но, как показала война, мы-то в сто раз поживее будем.
Это уже наш пятый эшелон после победы. Мы довозим немцев до Варшавы и в польской столице наши места занимают другие охранники. А нам пора возвращаться в Германию за новой партией.
Пять минут назад мы с Мерабом следили за раздачей пищи среди побеждённых врагов. Всё происходило чинно и организованно. Вдруг Мераб толкнул меня локтём в бок:
- Эй, Андрюша, посмотри на того длинного в пилотке. Мне кажется, что он не немец – шепнул Мераб.
- Не немец? – переспросил я – А кто он тогда?
- Наверное русский. Предатель. Власовец.
- Почему ты так решил?
- Ну, не похож он на немца. Харя у него не немецкая. Ну, не немецкая и всё тут. По научному говоря, ярко выраженный восточно-европейский рисунок лица. Пошли к Сорокину. Доложим.
Я посмотрел ещё раз на длинного в пилотке. Худое измученное лицо. Что и не удивительно. Нет оснований у этого лица быть откормленным, лоснящимся и довольным. Прямые соломенные волосы. У немцев, кстати, такие волосы почти у каждого первого. Заурядная внешность. Вполне может быть и немецкой и русской или например, финской. В прошлый раз среди немцев оказалось пять финнов. Сдались под Берлином. Как они туда попали, я так и не понял.
Я дискутировать с Мерабом не стал. Он для меня авторитет непререкаемый. Воюет с сорок третьего года. С тех пор в нашей роте три раза списки меняли. Потому что полностью выкашивало людей. Лишь графа, где значится Чкония Мераб Автандилович, оставалась неизменной. Не иначе заговорённый, судили о нём однополчане.
А я ношу несколько обидное прозвище «Кишка». Но, тут своя история. Призвали меня в феврале. Мне же ещё даже восемнадцати лет нет. Однако, в стране в связи с нехваткой кадров в армию берут уже с семнадцати лет.
Пока проходил курс молодого бойца (ускоренный), пока доехали на фронт, пока перегруппировка, Германия капитулировала. Но повоевать мне всё же пришлось. Пятнадцатого мая. Группа недобитков прорывалась за Эльбу. Сдаться американцам. Мы тех фашистов в рощице зажали плотно. А у них от безнадёжности и отчаяния нервы сдали. Пошли напролом. Мы в них как по мишеням стреляли. И я стрелял. Только от волнения глаза закрыл. Так что не знаю, попал в кого-то или нет.
Минут десять спустя всё стихло. Стали мы тех отчаянных осматривать. Положено так. Может кто живой…
…Так и вышло. Малец лет двенадцать-четырнадцать, вне всяких сомнений из Гитлерюгенд, живой, даже не ранен. Мёртвым притворился. Вскочил, в руках у него винтовка «Маузер» со штык-ножом. Штык на солнце блестит, а я смотрю, как зачарованный…
…Досмотрелся. Штыком мне малец в живот ткнул. От боли потемнело в глазах. Наверное он бы меня убил. Если бы не Мераб. Сержант не растерялся. Подскочил и прикладом того храбреца тихонько огрел, чтоб не убить. Если бы вместо ребёнка, там взрослый бы немец был, сержант не задумываясь бы выстрелил. И я бы штыка не отведал. А тут не поднялась у грузина рука.
А у юного врага от удара словно просветление. Винтовку он свою выронил и заплакал. Сержант его, как щенка за шкирку приподнял и в глаза смотрит. А взгляд у Чконии тяжёл бывает. Из под чёрных как смоль бровей изогнутых зловещими дугами блестят чайные глаза. Ребёнок криком так и поперхнулся...
А я смотрю у меня полживота разрезано. Немецкие штык-ножи, так называемые байонеты, они широкие. Пырнёшь им поглубже и кончилась жизнь. Хотя и в русских штыках гуманизма тоже нет. Из раны сквозь потоки крови что-то сизое просматривается. Господи, да это же кишки. Замутило меня. Рухнул в обморок, как гимназистка. Очнулся в госпитале.
Мераб потом приходил, меня проведать. И так мудрено выразился:
- Ты – говорит – Андрюша, вступил в элитный клуб людей, которые видели свои кишки и всё-таки остались живы. Это огромная редкость. Мне тоже довелось в сорок четвёртом, на свои взглянуть…
…Через полтора месяца выписали меня из госпиталя. В свою часть вернулся. Прохожу в казарму, а там «на тумбочке» мой ровесник и земляк Лёша Андреев из Москвы рукой машет и кричит:
- Здорово, Кишка.
С тех пор за мной так и закрепилось. Я не обижаюсь. Что с них взять? Жеребцы. Особенно Лёшка. По нашему поводу шутки частенько отпускают. Он, Алексей Андреев. А я Андрей Алексеев. Вот так совпадение Из всей роты только Мераб меня ни разу Кишкой не назвал.
В роте согласно устава должно быть сто человек. А у нас семьдесят. Двадцать из них, такие как я. Семнадцати, восемнадцати и девятнадцатилетние. Двоим уже за двадцать. Мерабу двадцать три. Лейтенанту Сорокину тоже двадцать три. Остальной состав – это зрелые мужики самому младшему из которых сорок семь лет. Самому старшему шестьдесят три…
…Выслушав сержанта, лейтенант нахмурил лоб, благодушие с лица поспешно исчезло.
- Дуй в штабной вагон. К переводчику капитану Шмакову из СМЕРШа. Нехай он с этим гусем лапчатым за жизнь погуторит…
***
…Ай, да Мераб. Глаз алмаз. Прав оказался. Действительно не немец. Сначала он Ваньку валял. Нихт ферштеен. Вофон Зи реден. Ихь бин дойче зольдат. Но капитана Шмакова не проведёшь. Он чётко русский акцент слышит. Съездил этому «зольдат» пару раз по рёбрам и он заговорил на однозначно русском языке...
...А я стал допытываться у Мераба, ну где же у этого предателя, восточно-европейский узор лица? Ну, хоть убей, ничего не вижу.
Мераб глубоко вздохнул. Закатил глаза и отвёл меня в сторону:
- Я вижу, хлопец ты не из болтливых. Ладно слушай. среди пленных мы завели стукачка. Он и сдал нам родимого. Стукачка завести это первое дело, понял? А комедию мы разыграли, чтобы отвести от него подозрение
- А откуда немцы узнали, что он русский? - Не унимался я.
- Как откуда? - Удивился Мераб - он же по-немецки с русским акцентом говорил. Да и бывало в падежах путался. Говорить на чужом языке без акцента, для этого талант нужен.
- А вот вы, товарищ сержант по-русски не только без акцента говорите, вы ещё прямо как лектор, будто по писанному шпарите - решил я польстить начальству.
- Да ладно тебе, Андрюша - смутился Мераб - чтоб как по писанному для этого начитанным надо быть. Я вот книжки с детства запоем читал. А вот чтоб без акцента, тут у меня своя метода имеется. Когда-нибудь расскажу, как времени побольше будет...
- А что ж вы этой методе товарища Сталина не обучите - прервал я собеседника - вон он по-русски с грузинским акцентом говорит. Сколько раз я это и по радио и вживую на парадах слушал...
- Насчёт Сталина язычок прикуси, боец - не дал мне договорить Мераб - стукачки, они знаешь, они не только среди немцев. Ладно иди. И не забывай. О том, что я тебе рассказал здесь, молчок...
...Я преисполнился важности от оказанного мне доверия. тут же поклялся никому об этом не говорить. Но через пять минут не вытерпел. Рассказал Давику. Давик мой лучший друг...
...Мы как раз подъезжали к городу Лодзь. На станции Сорокин побежал в комендатуру докладывать о предателе. Но, там от него отмахнулись. Говорят, вези его куда положено, только изолируй от остальных пленных. Пусть у варшавской комендатуры голова болит.
Вот такой приказ. Приказы, как известно, не обсуждаются. Освободили для этого загадочного пленного в штабном вагоне целое купе. Пришлось уплотнять отряд агитаторов. Но они и не роптали. Это же только на одну ночь. Помимо купе оборотню полагался часовой. И не один. Одному человеку всю ночь не спать тяжело. Поэтому в часовые назначили троих. Каждый должен по два часа отдежурить. А там, глядишь, и ночь пройдёт, да и мы, Бог даст, к Варшаве подъедем. От Лодзи до Варшавы, всего-то пара часов пути. Но, так как наш эшелон к литерным не относится, мы часто пропускаем другие поезда и кланяемся, каждому полустанку. Поэтому не удивительно, что добираться будем долго.
Я тоже назначен в часовые. Моя очередь вторая, после того самого Давика. А точнее рядового Давлета Султанова из Таджикистана.
Давлет призывался в марте, то есть, позже меня, но повоевать ему пришлось почти с месяц. Даже рану получить и неделю в госпитале пролежать. Раной он ужасно гордился. По касательной пуля задело плечо. Если собрать всех людей, кому Давлет успел продемонстрировать свой шрам, получится полноценная, довоенная дивизия. Никак не меньше. А я свою рану никому не показываю. Потому что сам лишний раз взглянуть, боюсь…
…Два часа оставшиеся до моего дежурства я решил потратить на сон. Но не успел. В нашей теплушке я стал участником разговора, который у нас постоянно возникает после отбоя. Тема такая:
- Как же гарно мы заживём после войны. Быть несчастными мы просто не имеем права. Ну, никак не имеем. Иначе это предательство по отношению к тем, кто не дожил…
…К моему великому сожалению, всякий же вечер, как навязчивый кошмар, выяснялось одно и то же. Счастье, оказывается, каждый понимает по-своему.
Потом затянули песню:
…Эх, дороги пыль да туман
Холода, тревоги, да степной бурьян…
…Допелся. Едва на дежурство не опоздал. Мераб зыркнул строго. Я портяночки намотал. В сапоги встал и быстрыми шажками в штабной вагон. Успел. Постучался в купе. Постучался больше для проформы. Сразу же открыл дверь. Тускло шепчет свеча на столике. Четыре полки. Две верхние подняты. На двух нижних сидят люди. Арестант справа от меня. Давлет слева. Сидит без гимнастёрки. Всё ясно. Шрам показывает. Увидев меня почему-то взгляд в сторону отводит. Потом как-то резко проскочил к двери, зажав под мышкой фрагмент обмундирования и скрылся. Я вдруг увидел что рядом с пленным лежит забытый моим соратником автомат. Пленному достаточно протянуть руку.
Я стою потерянный. Не знаю что мне делать. Мераб бы что-нибудь уже предпринял бы. Забрал бы автомат. А то ведь предателю ничего не стоит схватить его и передёрнуть затвор. Но он сидит спокойно.
Внезапно вернулся Давлет. Вспомнил боец, что забыл оружие. Гимнастёрка уже одета. Снова прошмыгнул мимо меня. Схватил автомат и когда он вновь развернулся, чтобы совсем уже покинуть купе, я заметил невероятное, у Давлета мокрые и красные глаза. Он плакал. Это необъяснимо. Давлет не может плакать. Он гордый мужчина.
- Давик, что с тобой? – Ошарашено спросил я.
Но он мне не ответил. Прошмыгнул мимо и через несколько мгновений скрылся за дверью тамбура. Необъяснимо. Это просто необъяснимо. Я стоял и моргал, как идиот…
…Месяц назад на соревнованиях по боксу Давлет дошёл до четвертьфинала. Там ему выпало драться со старшиной Олегом Бубновым. Разведка. Третий Украинский Фронт. Бубнов этот, он не человек. Молотильная машина. Вот кто он. Наш Первый Белорусский в лице Давлета продержался всего половину раунда. Судья прекратил бой. У Давлета не голова, а сине-красный шар. При этом Давлет требует продолжения. И так смотрит на судью, что тот чуть было не купился. А судья он ведь не мальчишка. Лет сорок. Майор. Лётчик. И, между прочим тоже, с Первого Белорусского. У Давлета взгляд такой бешеный, майор уж хотел снова возобновить поединок. Но всё-таки переборол себя. И быстренько покинул ристалище. Только бы не видаться с Давлетом.
Ну, не может такой человечище, как Давлет плакать? Это исключено. Однако я же видел. Или мне показалось???
- Ну, что встал? Проходи – подбодрил меня пленный – тебя ведь Андрей зовут. Мне Давлет сказал.
Я пожал плечами. Не хотелось показывать, что я как-то сконфузился перед этим дядькой. Ему лет тридцать-тридцать пять. Да ну и что? Я хоть и моложе, но Родины не предавал.
Напустив на лицо серьёзность молча уселся на полку, там где ещё совсем недавно сидел Давлет.
- Ты б Андрюша письмо маме отписал. Хоть пару строк. Что тебе стоит? А то ведь она там дома в Москве, с ума сходит.
Я вздрогнул. Ну, Давлет! Болтун, находка для шпиона. И про маму мою успел ему рассказать.
Да. С мамой некрасиво вышло. Я получил от неё письмо, будучи в госпитале, в двадцатых числах мая. На десяти листах. Дата написания девятое мая. День победы. Я так до сих пор и не ответил. Да что там! Даже до конца не прочитал. Нелегко это читать женские причитания. Да ещё и на десяти листах. Впрочем, моя личная жизнь далеко не всех на свете касается. Тем более предателей.
Две причины, по которым я не писал:
Первая – не хочу, чтоб мама знала про ранение.
Вторая – самая главная. В сорок первом году, когда немцы стояли под Москвой наш отец пошёл добровольцем в ополчение. А уже через пару месяцев мы получили извещение, что он пропал без вести. В прошлом, сорок четвёртом году, мама вышла замуж за соседа, дядю Славу. Он вернулся с фронта без ноги. Васька, мой пятилетний брат, дядю Славу папой называет. Сестра Лена, ей уже десять, как и я даже не разговаривает с ним. Ленка, вот же язва, постоянно подбрасывает мамке текст стихотворения Симонова «Жди меня и вернусь». Намекает. И ведь сестрёнка права.
Эх, мама, мама. Что ты наделала? А если папа вернётся? Как ты ему будешь в глаза-то смотреть?
Предатель, словно подслушал мои мысли:
- Тебе легко её судить. А ты поставь себя на её место. Думаешь ей просто одной?
- Так она не одна. У неё, я, Лена, Васька – прервал я собеседника. И тут же пожалел. Не надо с ним вступать ни в какую беседу. Тем более, что он в ответ на мою фразу снисходительно поморщился, как будто я недоумок. Я выше его. Морально выше. Он предатель, а я нет. Это всё моя природная мягкость. Здесь я в отца. Он у меня руководитель театральной студии в заводском клубе. Я верю, отец вернётся. А вот с этим мерзавцем я больше словом не обмолвлюсь. Буду думать о своём.
- Ох, Давик. Я ж думал он про письма матери никому не скажет. А он рассказал. Да ещё и предателю. Если Мерабу расскажет, то сержант мне живо пыль с ушей стряхнёт. Мало не покажется. Заставит тут же ответ написать. Чтоб не меньше чем роман в трёх томах получилось. Мать для него, это святое…
…Однако и минуты не прошло, как я позабыл о своём обете хранить молчание. Всё потому что предатель дал мне дельный совет:
- Ты, вот что Андрей. Подумай о том, что в армии тебе минимум пять лет кантоваться. Народу, как ты видишь не хватает. А через пять лет ситуация у вас рассосется. Сейчас просто напиши, что на службе слишком занят, поэтому не до писем тебе. Мать и отстанет. Ты думаешь, почему она кинулась письмо писать сразу, как победу объявили? Ей важно знать что ты жив.
Помимо воли я взглянул на собеседника. Он совсем не похож на киношных предателей (а кроме как в кино я их нигде и не видел). Взгляд у него открытый, не убегающий. Глазки не ехидные. Нормальные глаза. Почему-то я вдруг поверил, что они честные. Не приучен этот человек лгать.
- Вот мы, всей страной, от мала до велика воевали за свою свободу, а вы к врагам переметнулись - вырвалось у меня. Я даже удивился, услышав свой голос. И как я только решился с ним ещё раз заговорить?
А он ответил не сразу. Неторопливо достал кисет из-за пазухи, прокомментировав, что это немцы его угостили дополнительной щепоткой. Я это и без него знал. Махорка входит в их паёк. Паёк у них по третьей норме. Не сигарами же их потчевать. Свернул из обрывка газеты самокрутку. Потом всё то же самое проделал и для меня (в армии я тоже курить начал). Я достал сделанную из гильзы зажигалку. Мы закурили. Помолчали. Рассказывать он начал спустя минуты три, а может и пять, самокрутки уж истлели на три четверти:
- Во-первых, ни за какую свободу вы не воевали. Свободы у рабов быть не может. Вы воевали за то, чтобы у вас остался прежний хозяин. У вас был хозяин грузин. А вам хотели поставить вместо грузина немца. Грузин с этим не согласился и заставил вас воевать.
Во-вторых, вот ты, Андрей Батькович, наверняка слышал про РОА. Русскую освободительную армию. Под командованием Власова.
- Ещё бы не слышать – подтвердил я. Вспомнил гневные статьи в газетах.
- Ты знаешь сколько народу в ней воевало.
- Пять миллионов – блеснул я эрудицией. Это как-то подвыпивший Сорокин взболтнул. А ему в свою очередь наш переводчик, капитан Шмаков. Тоже, надо полагать, будучи в подпитии.
- На самом деле значительно меньше – возразил собеседник – Именно под началом Власова тысяч сто, может сто пятьдесят, не больше. Ну, а если принять во внимание всех, кто служил у немцев, включая национальные подразделения, вроде "Галичины" и прибалтийцев, а также полиция в тылу, то миллионов пять набежит. Ну, а слышал ли ты о немецких формированиях воюющих на стороне красной армии?
- Нет – ответил я после недолгих раздумий. Действительно, о таких формированиях я ничего не слышал.
- А потому что не набралось среди немцев предателей даже на вшивый взводик. И даже на зачухонное отделение не нашлось. Всего лишь единицы. Несчастные единицы. Из них лепили агитаторов. А НКВД ох, как хотело, чтоб такие формирования были. Представляешь, какой козырь. Немецкие пролетарии переходят на сторону классового союзника. Но облом-с. Не смотря на все усилия и запугивания. А вот у немцев получилось набрать огромное войско. У тебя, поди Андрей, трус и предатель слова синонимы. А ведь это не так. Если в России нашлось пять миллионов трусов, она бы войну не выиграла. Да и предателями я бы их не спешил называть. Дело здесь в другом. В чём же? Я вот тебе свою нехитрую историйку расскажу. Может, поймёшь, что к чему? В моей жизни случилось три ограбления. Первый раз я ограбил. Второй и третий меня. Как так получилось что я в грабители угодил? До сих пор не пойму. По характеру я не злодей. Хотя, есть у меня оправдание. Имущество, которое я присвоил было брошенное. Эта земля, принадлежавшая ранее князю Комаровскому. Князь и семья после революции уехали в Америку. А их землю поделили крестьяне трёх окрестных сёл. Разделили на наделы. Кинули жребий. Потому что не все наделы одинаковые. Есть отменная пашня, сочные луга и в тоже время имеются неудобья. В лесу. Там надо пни корчевать. Вот такое неудобье нашей семье и досталось. Но мы не отчаялись. Меня с братьями отец с детства к труду приучал. Книги заставлял читать. Больше по сельскому хозяйству. Эти знания и пригодились. Получили мы землю в двадцать втором году. А в двадцать седьмому году у нас уже были самые высокие урожаи в округе. А те кому самые лучшие и удобные наделы достались, бросили землю. В город подались. У нас начали деньжата заводиться. Отец уже стал к трактору прицениваться. Вот тут и случилось второе ограбление. На ярмарке в Харькове. Мы замечательно наторговались. Собрались уже на поезд. Обратно в село. И пока шли к вокзалу, в подворотне это и случилось. Выследили нас по наводке. Представляешь, чтоб путь от гостиницы срезать, решили дворами пройти. И в одной из арок, словно из-под земли выросли какие-то типы. Спереди и сзади. Нас трое. Я, мой старший брат и отец. А их семеро. С наганами все. Что тут попишешь? Пришлось все денежки отдать. А грабители между прочим сами боялись. Затравленно оглядывались поминутно. Как бы милиция или прохожие не появились. Да повезло им. Никто не появился. И денег много захапали. Ну, ничего. Мы выкарабкались. Кредит взяли. К тридцатому году расплатились. Задумали хату старшему брату ставить. Тот женился уже. Сын у него родился. А в конце года случилось третье ограбление.
На этот раз грабители не волновались. Вели себя основательно. Бояться им было некого. По двору и хате гоголем ходили. Потому что наделены властью. А когда у грабителей власть, тогда у них хватит мозгов забрать всё. Вот у нас и забрали всё. Потом посадили в дырявую теплушку. В Сибирь отправили. Всё это назвали раскулачивание. Руководил раскулачиванием Паша Гармонист. В двадцать втором году он в отличие от нас получил очень удобный надел. Но предпочитал самогонку пить и играть на гармони. А работать не предпочитал. Всё время удивлялся, почему у нас хлеб родит, коровы размножаются, сад яблоневый раскинулся. А у него семья впроголодь жила. Потому что постоянные неурожаи. Вот Паша остался а мы нет. По дороге в Сибирь племяш мой умер. Ему-то только два годика исполнилось…
…Здесь пленный прервался. Смастерил ещё по самокрутке. Мы закурили, не выходя из купе.
Он взглянул на плакат приклеенный к двери. Я его только что заметил, потому что, когда входил плакат оставался у меня за спиной. В начале войны это изображение было чрезвычайно популярно. Встречалось на каждом шагу. На сегодняшний момент я уж и забыл, когда последний раз видел его. Агитационный шедевр называется «Родина мать зовёт». Простая женщина, в поношенном шушуне, голову покрывает огромный платок, в руках листок с текстом военной присяги, за спиной грозно ощетинился целый лес штыков. Наверняка агитаторы, чьим купе мы сейчас пользуемся, разместили на двери это произведение сознательно. Пусть напоминает о недавних временах, когда фашисты напирали и теснили нас, а надежды на победу были крайне призрачны.
- Смотрю, я Андрюша на этот плакат и думаю нарисовать ещё один. Как у нашей Родины-Матери одни сыновья с дочерями убивают других сыновей и дочерей. Выражение лица у этой дамы то же самое бы оставил. А вот руки по-другому бы нарисовал. Держится она левой рукой за сердце, а правую на губы свои положила, чтобы крик сдержать. И вокруг одни русские убивают других русских. Когда немцы напали, я не дожидаясь призыва в армию из Сибири сбежал в Белоруссию, к немцам. Ведь я думал, вот Европа войско сюда послало не в силах дальше терпеть тупую, беспощадную к роду людскому, красную силу. Да только немцы ещё хуже оказались. Красные нас грабили не убивая, а нацисты то же самое, но с убийством. Поздно я это понял. Хотя, если бы раньше понял, выхода всё равно бы не было. На третью силу меня бы не хватило, а между двух сил быть нельзя. Затопчут. Вот и решил остаться за немцев, потому что не жить такому народу как наш в счастье. Пусть уж убивают лучше…
- Зачем вы так против русских? - перебил я его.
А он ответил:
- А ты не думай, кто ты, русский или китаец. Думай о том, что ты человек...
***
2012 год.
…В шестидесятом году умер безногий дядя Слава. Мама второй раз стала вдовой (чуда не случилось, отец так и не вернулся). Если бы меня тогда кто-нибудь спросил, каким на твой взгляд будет две тысячи двенадцатый год? Я бы ответил словами из песни:
…И на Марсе будут яблони цвести…
Причём это не в фигуральном смысле. А в самом прямом. После запуска первого спутника я предполагал, что через такую уйму лет Марс людьми будет заселён на полную катушку.
Однако на Марсе яблони пока что не цветут. А мы так верили, что цвести будут. А ещё я часто вспоминаю того Вруна. Такое прозвище я дал, моему невольному попутчику, которого я охранял два отведённых мне часа.
Сейчас моему правнуку, названного в честь меня Андреем, семнадцать лет. В аккурат, как мне тогда, когда я с тем Вруном беседовал. Интересно, каким будет две тысячи семьдесят девятый год, когда правнуку стукнет восемьдесят четыре, как мне сейчас. Сегодня это кажется таким далёким. И на первый взгляд неинтересным. А мне вот ужасно интересно на эту тему думать. Тем более что у меня душа болит за Андрея. Он связался с плохими людьми. Сделал татуировку на предплечье. Что-то очень похожее на свастику. Часто повторяет лозунг «Россия для русских». Я его гопкомпанию называю «фашистский кружок». Хоть он и говорит, что его друзья не фашисты. Они националисты. А я ему пытаюсь втолковать, что разницы нет. И события это к сожалению подтверждают. У Андрея уже три привода в полицию. Последний раз за то что он и его соратники ворвались в вагончики, где живут таджики. Устроили там погром.
А мне особенно обидно за таджиков. Достаточно вспомнить Давлета Султанова, хотя он и не таджик по национальности. Просто родился и почти всю жизнь прожил в Душанбе. Выезжал по вполне уважительным причинам. Например, война с фашистами.
Мы крепко подружились с Давлетом. После армии вместе демобилизовались в пятьдесят третьем. Поколесили по стране, хотелось приключений, парни-то молодые. Потом поехали на Целину. Там мой друг женился. Вернулся к себе в Душанбе. Я тоже женился. Приехал в Москву. Однажды уже в году семидесятом, будучи у меня в гостях, Давик рассказал почему тогда после встречи с Вруном расплакался. Оказывается на самом деле его Тихоном звали. Надо же а я и не додумался с ним познакомиться.
Тихон в самом начале смены Давлета сказал ему, что девятого мая сорок пятого года добрые люди не победили злых людей. Просто одна армия победила другою. А если уж быть точным, то несколько армий одну. Нам ведь американцы с англичанами помогали. Давлет стал горячо спорить с Тихоном. Даже гимнастёрку снял, чтобы рану показать, какую он в борьбе с мировым злом получил. Потом, уже к концу дежурства он окончательно понял, что Тихон прав. Поэтому и расплакался…
…Давлет умер в тысяча девятьсот девяносто восьмом году. Его внук работал в Петербурге на стройке. Хозяин не заплатил зарплату. Давлет, он тот ещё живчик. Приехал разбираться. Его остановил на одной из улиц северной столицы милицейский патруль. Что-то им не понравилось в его документах. Давлет стал возмущаться. Его заперли в кутузку. Там он и умер. На залитом мочой полу. Вот такое огромное спасибо от Родины…
…Мераб умер четыре года назад. В две тысячи восьмом. Не выдержало сердце. Его правнук Шота, сын внучки Лии, матрос боевого корабля Грузинской Республики, погиб в результате блестящей операции Российских ВМС (блестящей эту операцию назвал президент России). Ракета пущенная с российского корабля под названием «Мираж» полностью уничтожило судно, где находился Шота.
Умирая Мераб всё время твердил фразу на грузинском. Лия мне перевела. «Зачем я дожил?». Всё это произошло практически на руках у Лии, которая стала совершенно седой в одну ночь.
Напротив моего дома в подмосковном посёлке, где доживаю свой век с супругой Зиной, стоит памятник павшим на Великой Отечественной Войне. Скромненький бетонный столбик с красной звездой и пафосной надписью.
«Никто не забыт – ничто не забыто».
Мераб с Давлетом тоже не забыты? Я бы хотел, чтобы эту надпись стёрли, ибо она не соответствует действительности, а стало быть ложь.
Лучше вообще без надписей. Или если уж руки чешутся, сделайте такую:
«Простите нас».
Я часто вспоминаю сорок пятый. Как мы радовались жизни. Как охраняя пленных немцев, чувствовали, что в сто раз живее их. Сейчас эти "в сто раз" похерены нашими потомками начисто. До последней копеечки похерены. Ещё и должны остались...
От автора:
Если Вы не против встретится с героями этой истории ещё раз, то можете прочитать "2045-ый год, сто лет после победы"
Приятного чтения…