Барменом была дама под стать итальянскому ресторанчику, в меру стильная, нельзя сказать старая, но и далеко немолодая. Про таких говорят "клэсси", подразумевая , что когда-то она была замечательно хороша, и хирургически увеличенная грудь вполне соответствовала ее воинствующей молодости. Она с сознанием дела смешивала коктейли, и клиенты заказывали ее мохито по второму заходу с завидным постоянством. Притягивали взгляд ее руки, преднамеренно оголенные от самого плеча, загорелые, гибкие и воздушные, с утонченными запястьями и длинными пальцами, которые легко подхватывали бокалы, протирая их и с хрустальным звоном наполняя льдом, ромом и шершавым лимонным запахом мятного лета.
За окном ресторана, на улице, бурлила обычная праздная жизнь этого острова: народ, глазея, слонялся от лавки к лавке, наслаждаясь отсутствием обязательств, расписания, планов и времени как такового, а бары и кабачки толпами перекачивали неиссякающих туристов. Тут "праздник, который всегда с тобой", так метко подмеченный Хэмингуэем: говорил про Париж, а оказалось верно и про Ки Уэст, и про Кубу. Ведь не важно, где ты, важно увидеть праздник жизни и уметь насладиться им. Не так уж давно он бродил по этим улочкам, сиживал вон в том баре,напротив,под провоцирующим названием Слоппи* Джо, где "чудный вакуум, наполненный богатыми моногамистами, обладающими властью и выходцами из лучших семей, и все напиваются вусмерть".
Сегодня богатые моногамисты как-то поредели или места нашли поэлитней, но веселье, расслабленных маргаритами и дайкири посетителей, все так же бьет через край. На тротуаре танцует дама средних лет, отпустившая внутренние тормоза, она все еще попадает в такт музыке, несущейся на улицу, энергично переступает с ноги на ногу, радостно машет руками и крутит головой, а ее спутник (муж?) стоит рядом, улыбаясь вместе со всеми и уже отчаявшись вернуть ее в обычное "подобающее" состояние.
- Вот и ваши напитки, ребята! Как вы поживаете? Еще не притомила вас наша островная вакханалия?
У нее было красивое породистое, лицо, которое всегда вызывает мимолетное сожаление о жестокости возраста и вечно преждевременной старости.
- О нет, нет! Мы здесь только на пару дней, и такая атмосфера полезна для здоровья. Кажется,ваш земляк сказал что-то в том духе, что современная жизнь часто бывает механическим давлением и только выпивка приносит механическое облегчение?
- С Хэмом трудно не согласиться, знаток жизни!- Подмигнула, задорно улыбнулась и показала ямочки на щеках, - а вы откуда?
Сто раз на дню слышим и отвечаем на этот вопрос, он тут для связки слов, естественен, как воздух. Заминка. Сказыватся давно утерянная территориальная идентичность: работа в одном месте, дом в другом, родился еще где-то, а жизнь идет своим чередом посредине. Случайно выпаливаем название города, где никогда не были, без опасения быть разоблаченными, и хохочем от того, что мысли сами с собой сходятся, не договариваясь.
- О да, я там была, чудный город... я раньше летала... – она показала рукой волнистую линию,- Моя мать долго работала бортпроводницей на Пан Ам, а я летала уже с Дельтой. – Теперь понятно, откуда ее породистая утонченность и умение болтать с совершенно незнакомыми людьми. – А теперь вот вернулась к истокам...и к Хэму. А вы, я вижу, у него побывали? Вот цитируете...
Она сделала еле заметный знак, мол вернусь, не дожидаясь ответа, отошла к новому клиенту.
Местные его называют просто Хэмом, он свой, коренной, пропитан морем и духом неповторимой свободы и спокойной жизненной созерцательности, которая так присуща этим двум островам, в девяноста милях друг от друга, через залив, которые были его домом долгих тридцать лет, где он написал почти все свои произведения и прожил жизнь, полную авантюрных приключений, страданий любви, расставаний и паранойи.
- Вам освежить?- вернулась она, с привычной профессиональной улыбкой.
- Ну, конечно! Мы - как все!
Дама за окном танцевала уже не одна, она завела толпу молодых ребят богемного вида и они демонстрировали "у кого какие торсы" на террасе и на половине проезжей части. Машины двигались подобно улиткам, водители, разомлевшие на солнце, неуспевающие разглядеть милую аристократичность викторианских домов, постоянно останавливающиеся, чтобы пропустить пешеходов и неторопливо пересекающих улицу кур с цыплятами и петухов всех мыслимых мастей.
- А я тут на острове задержалась из-за Хэма,- сказала она, ставя перед нами напитки. Помолчала. Мы смотрели на улицу. Из соседнего зала ресторана торжественно-тягуче разливался голос Андреа Бочелли, со стен взирали оперные дивы и теноры Италии. - Как все в школе, я читала его романы, не особенно их понимая или любя, а потом, снова приехав сюда, побывав в его доме, я начала перечитывать, в зрелом возрасте, и совершенно влюбилась в его рубленные фразы, в непринужденность мысли, в его скороспелую личность и такую несчастную кончину. Для меня Хэм - это остров, а остров - это все, что есть в Хэме, свобода, солнце и этот океан... Когда решаешь поменять что-то в своей жизни, никогда не знаешь, чем она к тебе обернется... Я набралась смелости у Хэма, и не жалею.
Она снова отошла к другим клиентам, предварительно оставив нам счет. Уходя, мы махали ей рукой, и она, улыбаясь, сказала в догонку: "Приходите еще, поболтаем о Хэме!"
После обязательного посещения дома-музея Хэмингуэя, пребывание на острове наполнено мыслями о нем, а возвращаясь домой, вдруг начинаешь загружать его романы, рыскать в интернете в поисках фотографий, документов и воспоминаний. Понимаешь, что тоже самое делают и другие, и вот уже новый фильм выходит на экраны, новая статья, и еще одни мемуары. Его книги оказывают замедленное действие, заставляя возвращаться к ним, чтобы выверить простоту жизни, незамыленную словами.
Почему же он все же покончил жизнь самоубийством? Такой сильный, умный и успешный человек? Было ли это чисто физиологическим движением, нажать на курок, предопределенным его дурной наследственностью? Можно ли в этом обвинить тогдашнюю психиатрическую науку, которая убивала "излишние" эмоции вместе с памятью посредством электрошока, называя это лечением от депрессии? Превращая писателя в бессловесную оболочку, забывающую, как выражать мысль. А может просто череда оставленных жен и женщин, покидавших его, привела к осознанию того, что лучшее в жизни он уже испытал, и к чему эти жалкие остатки дней в континентальной холодной американской глубинке, от которой он всегда бежал, вдали от этих двух островов и океана между ними, где он был так счастлив? Или все же ФБР приложило свою руку, через десятилетия не выпуская Хэма из бдительных объятий?
"Все самое худшее в жизни происходит из невинности и наивности" сказал один из его героев. Написал ли это Хэмингуэй на Кубе, когда не мог не осознавать, что его дружеские отношения с послом Америки автоматически построили его в ряды информаторов ФБР? И если он это знал, то почему продолжал смешиваться с толпой беженцев из фашисткой Испании, бывших соратников по оружию, и кубинских функционеров, чтобы потом передать суть их разговоров этому самому глубоко ненавистному бюро?
ФБР недолго держало в тайне материалы, собранные на Хэмингуэя, их рассекретили уже в восемьдесят третьем году, чуть более двадцати лет спустя после ухода писателя. Интереснейшее, скажу я вам, чтиво, реально детективный роман, написанный довольно сухим канцелярским языком.
Хэмингуэй впервые попал на Кубу еще в конце тридцатых годов, когда он все еще жил на Ки Уэсте и его брак с Полин был вполне счастливым. Молодой, красивый и уже знаменитый, он сразу влился в местное общество, да так влюбился в этот остров и его народ, что, купив через некоторое время лодку "Пилар", он стал частенько наведываться в Гаванну. Ходят слухи о "шерше ля фамм", но это не суть важно. В это самое время в Вашингтоне, Эдгар Гувер, на волне параноидальной озабоченности о защите американского народа от коммунистической чумы, создает новое и невиданное до сей поры агентство - ФБР.
Хэмингуэй одним из первых попадает на заметку, его досье постоянно пополняется, документы наслаиваются один на другой, приподнимая завесу над той эпохой, когда было возможно быть на дружеской ноге практически со всеми посольскими атташе (и одновременно штатными сотрудниками ФБР), когда департамент флота мог давать задания частным лицам наблюдать за береговой линией, когда угроза фашизма и коммунизма была замешана в такой плотный клубок, что различить их было практически невозможно.
Почему вообще возникла идея об использовании Хэмингуэя в качестве агента? Так ли он был нужен? Что других, профессионалов, не было? А все сошлось как бы само собой. И до сих пор неясно, понимал ли Хэмингуэй свою роль в шпионской игре, был наивен или предпочел казаться таковым? Сложилось так, что Хэмингуэй самолично создал некую сеть агентов в Гаванне, состоящую из служащих гостинниц, барменов, официантов, сотрудников банка и т.д., всего что-то около двух десятков человек. Цель была проста - не допустить попадания фашистов на территорию Кубы, а оттуда соответственно в США. Хэмингуэй воевал на стороне испанцев против Франко, после того, как франкисты все же одержали верх, многие повстанцы вынуждены были бежать, в частности на Кубу. Но существовала опасность, что вместе с ними, под их прикрытием, перебегут и ставленники Франко для создания плацдарма по продвижению фашизма в Латинскую Америку. В то же время ФБР рассматривало всех беженцев из Испании прежде всего как убежденных коммунистов, и задачей агенства была пристальная слежка за ними, с целью пресечения любых поползновений коммунистических идей на континентальную Америку. Вот таким образом все агенты Хэмингуэя, да и он сам, общавшийся и лично знакомый с огромным количеством испанцев и местной элиты, выполняли задачу сбора информации обо всем, что происходило не только в Гаванне, но и на Кубе вообще. Хэмингуэй так же отслеживал коррупционные тенденции местной власти, что так же попадало в круг интересов ФБР.
Первые докладные записки о работе Хэмингуэя датированы сорок вторым годом. Некий юридический атташе посольства США в Гаване Ледди, откровенно скептически относится к ценности отчетов "широко известного публике Хэмингуэя", называя их ненадежными и не выдерживающими перекрестной проверки. Он указывает на почти физическую неприязнь Хэмингуэя к такой "гестаповской" организации, как ФБР. Хэмингуэй открыто называл бюро "антилиберальной, профашистской организацией , которая превращается в американское гестапо". Ледди описывает момент, когда на одной из посольских вечеринок Хэмингуэй умудрился в шутку предствить его "гестаповцем" одному из своих испанских друзей, на что Ледди резко сделал ему замечание и Хэмингуэй был вынужден принести немедленные извинения. Но это доказывает, что на самом деле Хэмингуэй прекрасно понимал, с кем он имеет дело и кто работает в посольстве.
Ни Роберт Ледди, долгие годы проработавший советником посла Брайдена на Кубе, ни сам Эдгард Гувер, не испытывают энтузиазма в отношении привлечения Хэмингуэя к оперативной работе. Они боялись, что в какой-то момент писатель окажется неподконтрольным: "Хэмингуэй - последний человек, по моей оценке, которого можно использовать в данном качестве (информатора)... Его суждения далеко не самые надежные, а его трезвость остается там же, где и несколько лет назад, вызывая массу вопросов и сомнений. Я не считаю, что мы вообще должны предпринимать какие-либо шаги...поскольку посол, будучи "горячей головой" непременно откроет Хэмингуэю суть вопроса, с которым мы могли бы к нему обратиться". Несмотря на этот доклад, совершенно очевидно, что ФБР тем не менее имело доступ ко ВСЕЙ информации, которой делился Хэмингуэй с послом Брайденом, ибо последний был обязан составлять отчеты о ЛЮБЫХ разговорах со своим другом и доверенным лицом - а именно так Брайден всегда говорил о Хэмингуэе. "Нам нет смысла напрямую вступать в отношения с Хэмингуэем, будет достаточно получать отчеты Посла о его встречах с Хэмингуэем и вопросах, которые они обсуждали" любезно соглашается Гувер с рекомендациями своего агента. У Гувера, который в то время создавал картотеку данных практически на всю страну, болела голова о более важных вещах, чем агенты-дилетанты с предположительно коммунистическими взглядами.
Но как бы там ни было в конце сорок третьего года Хэмингуэй все же нанят официально на работу в посольство в качестве доверенного информатора. Посольство так же на протяжении двух лет оплачивало услуги всей разведовательной сети Хэмингуэя, не зная при этом даже имен агентов. Этому предшествовало еще одно карьерное назначение в это же посольство: Густаво Дюран был назначен Вашингтоном помощником по особым делам при После США. Дюран был близким другом Хэмингуэя, они воевали вместе в Испании в 1937 году. Хэмингуэй высоко ценил Дюрана за его выдающийся талант военного полководца (он был из семьи потомственных военных), за отвагу и смелость, проявленную в боях против франкистов. Дюран послужил прототипом главного героя романа "По ком звонит колокол". Густаво был широко и всесторонне образованным человеком, сочинял оперную музыку, говорил на нескольких иностранных языках, был лично знаком с Гарсия Лорка, Сальвадором Дали и Рафаэлем Альберти, в круг которых он ввел и Хэмингуэя. Интересны его объяснения по поводу своего "коммунистического" прошлого, которые можно прочитать в одном из отчетов ФБР. Когда часть испанцев самотверженно сражалась против фашистов Франко, единственной страной в Европе, которая пришла им на помощь, была Россия. Американцы отправлялись на войну, как это сделал и Хэмингуэй, сугубо по частной инициативе. На государственном уровне, против франкистов боролись испанские коммунисты, и как таковые не могли рассчитывать на помощь США. Европа в то время, скукожившись от страха, все думала, что "пронесет". Советский Союз вызвался поставлять испанским собратьям большое количество военной техники, НО с одним условием: управлять этой техникой, пользоваться оружием, патронами, обмундированием, могут только члены компартии! (Вот такой поворот я ни в одном советском учебнике не читала). При этом, те советские офицеры и солдаты, которые были командированы (или отправлялись туда добровольцами) на помощь испанским "коммунистам", обязаны были присматривать за строгим соблюдением этого условия. Испанцы стали массами вступать в партию, их задачей было отвоевать свою страну от фашизма, и неважно под каким знаменем. Но вскоре волна "партейности" начала угасать, ибо выяснилось, что Советы поставляют крайне устаревшее оружие, некоторое было датировано тысяча девятьсот пятым годом, многое было не проверно перед отсылкой и было не пригодно к эксплуатации в принципе. Таким образом, не только испанцы, но и советские солдаты были практически вынуждены воевать голыми руками против армии, которая была вооружена по последнему слову военной мысли (а позже этот же сценарий повторился уже и в России). Густаво Дюран, а за ним и Хэмингуэй, и многие другие быстро разочаровываются в идее коммунистической братской помощи и в коммунизме вообще.
При содействии британских посольских сотрудников, Дюран бежал сначала во Францию, затем в Англию, и только двумя годами позже был принят Америкой. На Кубе он оказался с подачи Хэмингуэя, они вместе работали глазами и ушами посольства в Гаванне. При этом ФБР, как коршун, следит за малейшими намеками на проявление коммунистических взглядов у этих двух "доверенных" лиц: "Несмотря на всю деятельность Хэмингуэя, мы не имели никакой информации, которая наверняка показала бы его связь с коммунистической партией или указывала бы на его членство в ней. Его действия тем не менее доказывают, что его взгляды явно либеральные и он может быть благосклонен к коммунистическим политическим и философским взглядам".
Читая все эти многостраничные отчеты, меморандумы, докладные записки, я все пыталась понять, какой вообще во всем этом был смысл и для Хэмингуэя , и для ФБР. Ведь Хэмингуэй ни на один день не прекращал своего писательского труда. Дюран как-то спросил его, сколько слов он пишет в день. На что Хэмингуэй ответил, что пишет строго определенное время, каждый день с половины восьмого утра до половины третьего дня, а уж сколько слов - так это как получится. Даже когда Хэмингуэй позже начал работать еще и на береговой флот США и отслеживать на своей лодке немецкие субмарины (он так ни одной никогда и не увидел) в заливе, он неизменно придерживался строгого рабочего графика, что оставляло крохи "для игры в войну" под эгидой Посольства или флотской разведки. Хэмингуэй пользовался всяческими дивидентами от работы информатором: его агенты получали через него деньги за информацию, оплачивались и его накладные расходы, а береговой флот (с подачи Посольства и того же ФБР) полностью покрывал расходы на горючее для его лодки. Надо сказать, что горючее тогда на Кубе было валютой само по себе, ибо его объемы были сильно ограничены, да и стоило оно недешево, а Хэмингуэю, который страстно любил рыбалку, было крайне необходимо всегда иметь возможность выйти в море. Хотя, конечно, было бы нелепо утверждать, что он, один из самых хорошо оплачиваемых писателей своего времени, был заитересован в материальной составляющей такого сотрудничества. Его жена, Марта Гелхорн, амбициозная известная журналистка, благодаря связям Хэмингуэя на Кубе была очень любезно принята четой Рузвельтов, подружилась с Элеонорой Рузвельт, и в дальнейшем получала множество материалов для своих статей через сотрудников посольства США на Кубе.
Но несмотря на все это, мне все же кажется, что Хэмингуэем руководили другие мотивы. Иногда ты идешь в церковь, даже если священники вызывают у тебя неприятие: просто потому, что нет другой церкви для общения с богом, а ты идешь именно к нему. Так и Хэмингуэй, возможно, считал, что желание служить своей стране, ее безопастности в широком смысле слова, может и не вполне совпадает с имиджем ФБР, с его доктриной, но конечные-то цели совпадают, да и другого выбора, в общем, нет... значит им по пути.
Пути, однако, разошлись довольно скоро, в сорок четвертом Хэмингуэй уехал в Европу, а когда вернулся двумя годами позже, то уже не возобновлял своей "наблюдательской" миссии. Как-то писатель обмолвился, что собирается написать книгу о жизни на Кубе, включая описание своих взаимоотношений с Посольством, чем очень насторожил ФБР, но этим планам не суждено было сбыться; Хэмингуэй нигде и никогда не упоминал, что он когда-либо сотрудничал с Бюро.
ФБР прододжало наблюдать за Хэмингуэем до последних минут его жизни, его досье было закрыто лишь десять лет спустя после его смерти. Рутина. Хорошо отлаженный механизм. Типовые отчеты, вырезки из газет. Процедурная частота, ни больше ни меньше. Паранойя последних лет его жизни о прослушке и слежке не была беспочвенной, хотя и сильно преувеличена. Но она вполне могла быть причиной самоубийства.
"Почему всем людям не быть честными и достойными, чтобы вести честную и достойную жизнь?" Кажется, этот вопрос Хэмингуэй задавал самому себе и всю жизнь искал на него ответа. И колокол об этом все так же звонит для нас.
*неубранный, неряшливый, замызганный