В это майское утро Иван Семенович по обыкновению спустился в уютное кафе на первом этаже его дома. Заведение во французском стиле, открывшееся здесь, на Суворовском, лет десять назад, снискало популярность и у молодых - деловых, вечно спешащих куда-то, и у зрелых, если не сказать - пожилых жителей центра, которым торопиться было уже некуда; к этим счастливчикам Иван Семенович относил себя теперь уже в полной мере: работу в НИИ он оставил прошлой осенью окончательно и с тех пор наслаждался этой новой для него расточительной неспешностью.
Это утро запоздавшей московской весны было не жарким и не холодным: прохладным и в меру ясным - именно таким, каким должно быть идеальное утро для чашечки кофе на летней веранде французского кафе.
Иван Семенович побрился, надел легкий костюм и элегантный синий кардиган, что покупала еще покойная супруга. Довольный своим видом он вышел из квартиры и спустился по парадному на Суворовский бульвар, который новожилы и молодежь именует теперь Никитским.
Настроение было превосходным, а бульвар тихим: движение было перекрыто с ночи, пешеходов тоже не было, и вокруг хозяйничала такая блаженная, невероятная для этого города и времени суток тишина, что Иван Семенович невольно заслушался ею.
Он сидел на обычном своем месте за добротным маленьким столом, что рачительные хозяева кафе ставили вплотную к витрине, дабы обеспечить пешеходам пространство тротуара; за соседними столиками сидела пара завсегдатаев из дома напротив, с которыми он был шапочно знаком, и, неизвестная Ивану Семеновичу, дама.
Иван Семенович пил кофе из большой чашки, ел круассан и думал о Катеньке. Нет, он не осуждал ее: да и могла ли она поступить иначе? Патрик неплохой мужик, придраться не к чему: работящий, состоятельный, чадолюбивый... Единственная дочь Ивана Семеновича уехала в Канаду, и за прошедшие десять лет его внуки забыли русский язык. Иван Семенович навещал их раз в год. Душой никак не мог он принять ни их отъезда из родной страны, ни этой вынужденной разлуки. Конечно, мысли о том, чтобы переехать к дочери, посещали его, но всякий раз он, прислушиваясь к собственному отклику на них, четко и однозначно сознавал невозможность этого шага. Он по-настоящему любит эту землю, людей, свой дом, и пусть ругают Россию, он-то знает, что жизнь здесь налаживается, и даже сравнивать с тем, что было раньше, лет тридцать назад, когда вокруг - шаром покати, а за невинный анекдот могли арестовать, - не приходится...
- Дед, оглох что-ли? - Раздалось вдруг над самым ухом старика, - Повторяю: встаньте, гражданин, пройдите в помещение!
И в следующее мгновение Ивана Семеновича что-то подняло, какая-то серо-стальная масса с жесткими деталями - будто небольшой экскаватор вдруг ковшом приподнял-придавил его со спины, опрокинув стол, с которого беспомощным звоном оземь упала его чашка, скользнув на прощание по брючине и оставив на ней полосу недопитого кофе. Что-то впилось в спину Ивана Семеновича, он попытался понять, что же это, но его рука, машинально пришедшая спине на помощь, оказалась в еще худшем положении: Иван Семенович почувствовал резкую боль в предплечье, в глазах потемнело, на висках мгновенно выступил холодный пот. Перелом, - мелькнуло в голове.
В дверях кафе официантка из новеньких едва успела отпрянуть с перекошенным лицом, уронив поднос. Вслед за Иваном Семеновичем омоновцы затолкали внутрь и остальных сидевших на веранде посетителей. Женщина кричала.
Безлюдными улицами пустынного города, взрезая шорохом шин удивленную тишину, из Белого Дома в Кремль следовал кортеж избранного Президента Российской Федерации.