Обретение Влесовой книги – мыльная история
Часть 4. Дощечки-невидимки
Читаю Асовскую "Тайны "Книги Велеса" (2001). Подташнивает.
"Действует в Брюсселе и отдел "Аненербе", где работает уже известный нам Марк Шефтель, единственный посвященный в тайну "дощечек"."
"А.Экк оставил после себя очень неплохую научную школу в Брюсселе. Его ученик, Жан Бланков, ныне известный ученый, жив и сейчас, я переписывался с ним, и он подтвердил то, что до войны о дощечках в Брюссельском университете знали все сотрудники А.Экка."
Неприлично иметь столь шулерские замашки. Будь ты Барашковым, будь ты Бусом Кресенем – срамно. Когда Асову надо объяснить, куда дощечки делись, о них знает один лишь Шефтель, а когда надо доказать реальность досок, так все знали...
Я отлично понимаю, что на таких въедливых читателей, как я, автор не рассчитывал. Я не только сопоставляю написанное на разных страницах одного издания, и не только не собираюсь верить ему на слово, что Жан сказал именно это и что Жан спустя 60 лет (!) точно помнил, когда его ушей коснулись не заинтересовавшие его разговоры. Я ж еще открываю поисковку и без труда нахожу сведения о том, что Jean Blankoff – профессор Брюссельского университета, потомок белоэмигрантов, горячо заинтересованный в родине своих предков, с 1977 по 2002 участвовавший в раскопках в Новгороде, и ни в одной из двух сотен своих научных публикаций не упоминавший Влесову книгу. И что родился Жан в мае 1931 года, а Брюссельский университет закончил в 1956.
Знаете, присмотрелась я внимательно к ситуации с пропавшими оригиналами того, что называют "Велесова книга". И, думаю, вы согласитесь со мной в оценке ее как до крайности несуразной и странной. Никто никогда дощечек не видел... ни у таинственных князей, в чьем имении они были подобраны, ни у Изенбека. Никто никогда ни от кого о них не слыхал даже. А Миролюбов заговорил на эту тему лишь после их исчезновения. Влесовцы, разумеется, твердят, что это не так, что кто-то кое-где у нас порой все же что-то слышал и читал хотя бы миролюбовскую перепись.
Однако, например, названный ими Шефтель, как выяснилось, с дощечками знаком не был и ничего о них не слышал. Попробуем на зуб остальные утверждения?
А.Асов "Тайны "Книги Велеса" (2001): "Есть свидетельства о существовании библиотеки Изенбека в 1919 году от его сослуживцев."
Истинную правду глаголит (да, я и сама удивилась) – была, была у белогвардейского офицера библиотека... только дощьки-то при чем?
Письмо полковника В.В.Шавинского П.Филипьеву, 18.07.1966: "Я служил в одной батарее с Ф.А. Изенбеком и прибыл в батарею в конце сентября 1919 г., когда она только что заняла с.Куракино, при станции того же наименования вблизи г.Орла. <...> В дальнейшем, при наступлении на Орел, занятии его и потом тяжелом отходе на г.Ростов, я в большинстве случаев был отдельно с полк. Изенбеком. ....Что он, точнее два лица его окружавшие, могли иметь или взять в библиотеке - я не помню совершенно, да это меня не интересовало."
Но это, может, от сослуживца-постороннего Изенбек находку скрыл? Но вот и два его сослуживца-приятеля тоже ничего не знают.
Письмо Н.В.Казакова П.Филипьеву, 20.12.1968 (ГАРФ. Фонд 10143, архив П.Т.Филипьева, опись 80, 2-1-5,6): "Юрий Григорьевич Калянский любезно мне ответил: <...> Я очень сожалею, что не имею возможности быть Вам полезен, так как я не имею никакого представления в том, о чем вы мне писали. Это верно, что я был с Изенбеком неразлучен и всегда мы были вместе. Думаю, что если бы нашли дощечки, в моей памяти это бы сохранилось. В особенности, при их исторической ценности. ...По получению вашего письма я немедленно телефонировал Дмитрию Голбану, который был также в нашей батарее и который тоже был близок с Федором Артуровичем. Голбан также ничего не может вспомнить о дощечках Изенбека."
Письмо И.Э.Лысенко (взводный в батарее Изенбека) П.Филипьеву, 16.05.1966 (Из архива П.Т.Филипьева. ГАРФ. Фонд 10143, опись 80, 2-7-7): "Не могу Вам помочь информацией о находке дощечек. Лично я при отходе Орел-Курск-Харьков был со своим взводом в отделе, т.е. в отдельности от остальной батареи. Знаю только о существовании хранимого Ф.А.Изенбеком "ящика". В те времена я считал, что там только книги." Далее он упоминает самиздатовский "Журавель", в котором опубликовали песенку про командира: "Захотелось Изенбеку основать библиотеку. К нам в вагон он раз пришел и такую речь повел: Ящик я велел запрятать и закрыть и запечатать. На мои же приказанья нету должного вниманья. Если только захочу весь вагон расколочу."
Мы должны поблагодарить Павла Тимофеевича Филипьева, который, ни разу не усомнившись в подлинности Влескниги, с редкой настойчивостью собирал разнообразную информацию, связанную не только с досками, но и с Изенбеком. Делал он это для того, чтобы вокруг дощечек не возникло споров, как о "Слове о полку Игореве". Он загодя искал все возможные доказательства подлинности артефакта. Не находил, но продолжал верить. "Я не сомневаюсь, что библиотека в ящике – это и были дощечки." Хотя совершенно очевидно, что речь идет вовсе не о нечитаемых досках, в ящике были именно книги. То, что Изенбек велел его закрыть – результат каких-то, как нынче принято выражаться, "внутренних разборок" среди артиллеристов. Этого мнения придерживался и бывший взводный, закончивший историю с библиотекой словами: "Как видите, никаких указаний на дощечки нету."
Асов: "Есть свидетельства о существовании дощечек в 1921 году в Белграде."
Благодушие мое не знает границ и я готова счесть, что 1921 – опечатка, поскольку речь должна вестись о заметке 1923 года. Дело только в том, что воспоминания Филипьева о русскоязычной белградской газете информации не могут быть названы даже свидетельством в единственном числе, и уж тем более – во множественном. Ведь в этой же работе Асов признает, что выдвигавшаяся им ранее версия об изучении дощечек в 1922 г. преподававшим в Белградском университете историком А.В.Соловьевым абсолютно несостоятельна.
Асов: "А есть <свидетельства> (правда, не подтверждённые юридически) они относятся к 1928 году."
"Влесовед" заботливо не уточняет – какие именно. Насчет опять же множественного числа ничего пояснить не могу, а вот про 1928 год с удовольствием вам расскажу. И если я вдруг ошиблась, и это не единственное свидетельство с той датой, то влесовцы всегда могут меня поправить... с фактами в руках.
А пока мы имеем лишь слова из опубликованного в журнале "Жар-Птица" письма в редакцию от А.Кура (09.1953) по поводу "дощьек" Изенбека: "Я получил от моего знакомого из Брюсселя один текст, который у меня имеется и сейчас. Есть у меня предположение, не является ли этот текст содержанием одной из таких досочек. Он начинается так: "В исконные веки, память о коих в стародавности утопла, сидело наше славянское племя в полуденной Земле, несказуемой красы и обилия всяческого. Стих 2...Есть ли Земля та ище на миру, али сгинула невозратно в морской пучине, то незнаемо, только ведомо, што праотцы наши после долгия и мирныя жизни, премного горестей, бед всяческих и напастей перетерпели от чернова злова племени, имя же ему Дасуй, из за гор прибывшего." Вот частичка древняго сказа, полученного мною в 1928 году. Согласно данных полученных мной, или обьяснений, весь текст был записан без раздела на слова, фразы, без знаков препинания. Кто делал перевод древнего языка, я не знаю. Не знаю также, какими знаками все это было записано."
Как видите, текст не имеет отношения к Влескниге. Написание без разделения слов не является специфическим признаком, оно давно было известно по многочисленным древним рукописям. При большом желании можно отыскать сходство в названиях "злое племя Дасуй" и "злое племя дасуво" с дощечки 4г. Странно, что сам Кур ничего подобного не отметил, публикуя в январе 1954 в том же журнале статью, где была и цитата с "дасуво". Кстати, это последняя странность. А вот первая заключается в том, что столь загоревшийся переводом и комментированием Влесовой книги Кур вовсе не обратил внимания на другой древний памятник письменности. С 1928 года не удосужился поискать, разузнать, подтолкнуть к публикации. А ведь не случайно ему в руки попал "сказ", его знакомый прислал! Тут еще и вторая странность есть, и состоит она в том, что человек четверть века держит у себя ненужную бумажку, но зато сразу ее находит, как ею надо подкрепить новоявленные дощечки. Есть и третья – чрезмерное сходство "перевода" с безграмотной стилизацией. Есть и четвертая – отсутствие указанного текста среди доступных историкам. Что ж Кур, радеющий за русское прошлое, так недоглядел? Может, всё объясняет пятая странность? Заключающаяся в расплывчатости информации. Кто перевел – неизвестно, где оригинал – неизвестно, как он выглядел – неизвестно, каков был объем – неизвестно, какова судьба хоть перевода, хоть оригинала – неизвестно. Даже имя знакомого неизвестным остается (чтоб никто его не переспросил?). Зато он не откуда-нибудь, а из Брюсселя, эту наиважнейшую деталь Кур сообщил-таки читателям...
Впрочем, это я уж отвлеклась, пока не о Куре речь, а о доказательствах существования дощечек.
Асов: "Ю.П.Миролюбов много писал о находке дощечек с 1928 года и публиковал тексты уже начиная с 1947 года."
Кому, где он писал, да еще "много"?!! И аж с 1928 года, хотя по мнению самого же Асова ("Ещё раз о тайнах Книги Велеса." Наука и религия № 5. 2000), Миролюбов с дощечками познакомился-то только в том же году. И сразу начал писать что-то о текстах, которые едва мог прочесть? Отслеживая по переписке Миролюбова и Кура то, как Юрий Петрович мелкими порциями готовил тексты для публикации в журнале, невозможно и предположить, что он уже их издавал ранее. И, конечно, влесовцы не приводят (и не приведут, за отсутствием) никаких указаний на публикации текстов Влесовой книги "начиная с 1947 г.", потому что впервые строки из дощечек были напечатаны в 1954 году, в "Жар-Птице".
А что я спорю? Вон Асов сам с собой отлично спорит и без моего участия :). В той же работе, где утверждает, что Миролюбов писал о находке с 1928 года, он спокойно на другой странице сообщает, что: "Первое документальное свидетельство Ю.П.Миролюбова о дощечках относится к 1942 году (согласно датированным и подтверждённым юридически документам из архива Музея Сан-Франциско, теперь они переправлены в Госархив РФ в Москву, фонд 10143)".
Как обычно, непонятно, откуда множественное число документов, сам же Асов писал об одном обращении по поводу пропажи, ну да уж... Жаль, автор не объясняет, что надо подразумевать под "юридическим подтверждением" документов. Звучит-то веско, а суть? Раз документы пришли из архива Музея русской культуры, в который передал свои бумаги Миролюбов, они не могут быть подлинниками из архивов Брюсселя. Юрист может подтвердить соответствие копии и оригинала. Судебная экспертиза может подтвердить возраст бумаги и чернил, а также подлинность печатей или штампов. Экспертиза не проводилась. И какая могла быть ситуация, чтобы нотариус сделал и заверил копию с рядового обращения с жалобой на нехватку в унаследованном имуществе? Нет, я не придираюсь, я просто пытаюсь понять, о чем речь. Даже если есть эта жалоба Войцеховскому по поводу кражи, там точно не описывается ни тип алфавита, ни содержание текстов. Как именно там дощечки названы и что о них сказано? Асов, конечно же, не цитирует. Скорее всего, в архиве лежит либо ответ на жалобу, либо миролюбовский черновик. В любом случае, само по себе наличие этих бумажек есть именно то, чем автор их и назвал: "свидетельство Миролюбова". И оно не доказывает, что дощечки были.
Асов: "Я уж не говорю о свидетельствах 19-го века!"
И правда, лучше бы не говорил! Догадываетесь? Нету никаких свидетельств. Есть лишь буковые дощечки с текстами на них, вычитанные в описи Сулакадзева. О которых там сказано, что они увезены в Моравию. Осталась сущая ерунда, право... доказать, что упомянутые Сулакадзевым дощечки – это те самые. Да, вот такая я мелочная. Хотя, имейте в виду, если укрупнять, то сначала придется разбираться еще и в том, а были ли хоть какие-то подлинные дощечки у Сулакадзева.
То есть, подводя промежуточный итог, приходится признать, что самой нижней границей синхронного упоминания о дощечках является 1941 год. Год смерти Изенбека. И писал о них до 1953 года только Миролюбов.
А.Асов "Книга Велеса" М., Наука и религия (1997): "Вернёмся в послевоенные годы. После исчезновения "Книги Велеса" Ю.П.Миролюбов, имеющий копию "дощечек", не раз обращался к разным учёным и университетам."
И, разумеется, никаких названий, имен и дат. А жаль, такая красивая картинка разваливается на глазах: сидит Миролюбов и "обращается к университетам".
А.Асов "Тайны "Книги Велеса" (2001): "Или вот приезжал профессор Дмитрий Вергун, с которым Миролюбов был знаком еще в Пражском университете, он посмотрел на копию дощечек, восхитился... но у него уже был билет на пароход в Штаты. И вот он пишет из-за океана, требует, просит, умоляет Миролюбова, чтобы тот прислал ему копию... Но как ему понять проблемы самого Миролюбова. Чем требовать, прислал бы хоть доллар..."
Плачу и рыдаю, вот из-за какого-то доллара хиреет русская история!.. Вам кажется, что я ехидничаю? Нет, это я так думаю. Думаю – неужели Миролюбов не знал о практике наложенного платежа, применявшейся и в дореволюционной России и уж тем более в Европе середины 20 века? Размышляю, где же эти профессорские письма с умоляниями? Что-то не видать... А еще у меня мысли бродят насчет странностей очередных. На сей раз географических. Как можно ехать из Югославии к пароходу, отходящему в Штаты, через Брюссель? Да еще так, чтобы не иметь в запасе дня на внимательное ознакомление с уникальным документом? Ну, если предположить, что Миролюбов ему написал о дощечках. А предположить придется, поскольку иначе появление Вергуна и вовсе необъяснимо.
И опять влесовская натура проявляется. Автор называет Вергуна профессором, не упомянув, что если тот и видел, если и восхитился, то это было мнением отнюдь не историка или лингвиста, а писателя и филолога, специализировавшегося на литературе 16-17 веков.
Из сказанного на этот счет самим Миролюбовым мне попалась лишь пара строк. В них минимум конкретных сведений. И о восторгах и просьбах прислать копию ни слова.
Письмо Ю.Миролюбова А.Куру, 13.11.1953 (ГАРФ Фонд 10143, архив П.Т.Филипьева, опись 80, рулон 14): "О Дощьках знал проф. Дм. Вергун, недавно умерший в Штатах. Кажется, в письмах он о тексте высказывался; опять-таки его письмо нужно разыскать."
Если Асов прав, и Вергун читал переписанный текст перед отъездом в Америку, то дощечек он уже видеть не мог, ибо это было после окончания войны (Александров Е.А. "Русские в Северной Америке", 2005). Какой год имеет в виду Миролюбов? Не понять. Он вообще выбрал очень осторожный оборот: "знал". Для того, чтобы просто знать, можно было и с текстами не знакомиться (хоть в Брюсселе, хоть по почте), не то что не держать доски в руках.
А письмо от Вергуна, кто б сомневался, так и не нашлось.
В том же письме, отвечая на вопрос Куренкова, Миролюбов писал: "К.Н.Платунов об этих Дощьках вряд ли знает. Так как Изенбек был чрезвычайно ревнив к своей находке и никому ея не показывал, справедливо полагая: украдут! Поди, ищи тогда!"
Дивные нравы в среде эмиграции... Воровали друг у друга потрепанные дощечки. Ой, нет, эти святые воины великой Руси, проигравшие битву с инфернальным коммунистическим злом, крали друг у друга памятники русского величия! Зато впечатлитесь – как внезапно вырастает фигура самого Миролюбова, единственного, кого Изенбек уважил своим доверием.
А кто такой Платунов, с чего Кур о нем спрашивает? А он эмигрант, который, живя в Брюсселе, переиздавал старинные русские рукописные памятники (Миролюбов "Риг-Веда и Язычество" с.104). Да, такому человеку показывать дощечки было низзя!!!
Письмо Ю.П.Миролюбова С.Лесному (16.06.1956): "Изенбек был до крайности ревнив к ним, и никому их не показывал. <...> Не думаю, что он показывал многим дощьки, а если показывал, то бельгийцам, ибо русским не особенно доверял, да они и не интересовались такими вещами."
Вы ж понимаете, кто найдет неименованных бельгийцев, а своих в эмигрантских кругах могут и отловить с вопросами. А прокол заметили? Нет?! Миролюбов в течение 15 лет переписывал буковки с дощечек, не выпускаемый Изенбеком за пределы мастерской, корпел день за днем. И теперь не до конца уверен в том, показывал ли Изенбек доски, часто ли и кому? Вместо твердого "никогда и никому" из письма Куру 1953 года, и здесь тоже наметившегося было в первой фразе, ко второй вдруг появилось "не думаю, что многим". А уж сообщение, что русские "не интересовались" вообще ни в какие ворота не лезет. Только тех, кого мы знаем в лицо, уже трое – Экк, Шефтель и Платунов. На самом деле, среди эмигрантов было куда больше образованных людей, которые могли понять ценность памятника древнейшей русской письменности и помочь его сохранить.
А.Асов "Тайны "Книги Велеса" (2001): "Юрий Петрович уже стар, ему 61 год, и он болен, у него артрит, он отравлен из-за работы на химических предприятиях. Потому часто ошибается: не может вспомнить имен, теряет отзывы ученых, исследовавших "дощечки" до войны: Александра Экка, Марка Шефтеля, Дмитрия Вергуна, также еще одного ученого, видевшего "дощечки" в 1935 году в Брюсселе и переехавшего в США."
Ну, в общем-то, правильно... борзеть, так по полной. И ничего, что Экк, по утверждению самого Асова, дощечек не только не изучал, но и не видел, следовательно, отзываться не мог. Шефтель, как отлично Асову известно, отрицал знакомство и с дощечками и с Миролюбовым. Причем даже по "обоснованной" фантазиями автора и его соумышленников версии о причастности Шефтеля к пропаже дощечек, ученый никакого отзыва не писал. Вергун, как Асов сам пишет, бежал на пароход и глянул мельком на миролюбовскую копию - какие отзывы он мог оставить? И что за безымянный "еще один"? Или Асов неудачно построил предложение и "еще один" относится к Вергуну? Но он в Штаты перебрался после войны и к чему тогда 1935?
Если же не по Асову, а по фактам, то ни один из ученых нигде, никогда, ни в какой форме не признавал хотя бы случайно дошедших до него слухов о дощечках, тем более личного с ними знакомства.
Как удобно, правда? Надавить на жалость, больной, отравленный. Но артрит на память не влияет, а 61 год отнюдь не глубокая старость, и, несмотря на химические предприятия, Миролюбова очень даже хватило на то, чтобы переехать из Бельгии в Америку, стать собственником и редактором "Жар-Птицы", а вдобавок написать не одну книгу, большими кусками цитируя селян и селянок, с которыми разговаривал еще до революции.
Миролюбов путается, ошибается, забывает, не находит... Бывает? Бывает. Знаете, что настораживает? Наличие системы в провалах памяти и рассеянности. Переписанные им тексты дощечек все на месте, все нашлись. А вот письмо от Вергуна, открытка от Шефтеля, могущие хотя бы косвенно подтвердить наличие дощечек – нет. Имена Вергуна и Экка помнит, они умерли и не смогут ничего опровергнуть, а вот живого и способного ответить на вопросы Шефтеля – забыл.
Среди нагромождения небылиц и откровенных подтасовок есть только одно указание на существование дощечек, которое производит благоприятное впечатление. Асинхронное, но хоть что-то. Та самая заметка 1923 года. О ней было упомянуто в письме П.Т.Филипьева в газету "Новое Русское Слово" (18.03.1967): "...Заметка в Новом Времени (в Белграде) в период между январем и концом июня 1923 г. В заметке этой сообщалось вкратце о том, как, кем и где дощечки Изенбека были найдены, как они исторически ценны и какого периода русской истории они касаются. О самом Изенбеке в заметке сообщалось, что он собирается их издать, а пока что выезжает во Францию."
Можно ли спустя 44 года точно вспомнить газету? Можно, если читал тогда только ее. Можно ли вспомнить дату публикации не особо значимой на тот момент заметки? Это уже вызывает сомнения, но, если она оказалась сассоциирована с какими-то лично важными событиями, при хорошей памяти все-таки возможно. Можно ли спустя столько лет помнить не суть заметки, а все ее содержание, включая незнакомую фамилию и подробности насчет следующего пункта назначения Изенбека? Маловероятно.
Легкие сомнения утяжеляются от ответного письма в ту же газету Ю.П.Миролюбова (21.04.1967): "Г. Филипьев сообщает, что в 1923г. в Новом Времени в Белграде было об этом напечатано. Никакой такой заметки, даже краткой, в Новом Времени напечатано не было. Его ввели в заблуждение."
Собственно, а откуда Миролюбову, который познакомился с Изенбеком уже в Брюсселе, это известно? То он не уверен даже в том, показывал ли Изенбек дощечки кому-то в Бельгии, то он наверняка знает, что в Югославии не было даже нескольких строчек? Чисто теоретически, можно предположить, что Федор Артурович, показывая свое сокровище, сказал, что ранее о дощечках никому не сообщал. Но тогда Миролюбов должен был написать "со слов Изенбека", ведь точнее он не знает и знать не может.
Никого не удивляет, что Миролюбов счел нужным спорить с доказательством существования дощечек? Что он вообще счел нужным отозваться на эту реплику Филипьева? Меня вот – ни капли. К этому времени отношения между Филипьевым и Миролюбовым уже были напряжены до предела. Павел Тимофеевич считал Юрия Петровича лгуном и не стеснялся это высказывать. И все из-за Влескниги.
Филипьев, несмотря на миролюбовскую отповедь, мнения своего не изменил. В письме к Н.В.Казакову от 8.10.1968 (ГАРФ. Фонд 10143, архив П.Т.Филипьева, опись 80, 2 рулон) он снова возвращается к этой теме: "...в статье в марте, апреле, или до середины мая. Было еще холодно и мой приятель, принесший эту газету, был в зимнем пальто. Статья была на второй странице, во второй строке справа."
Теперь уже Филипьев уточняет, что заметку видел лично он, то есть, никаких "заблуждений" нет. Однако в приводимых им деталях очевидна неувязка. В 1967 году он определял время публикации "с января по конец июня", затем сменил на "середину мая". Не знаю, где именно в Югославии он жил в те годы, но это не настолько северная страна, чтобы в мае-июне ходить в зимнем пальто...
В письме Филипьева Ю.Г.Калянскому от 27.12.1968 (ГАРФ. Фонд 10143, Архив П.Т.Филипьева, опись 80, рулон 16) появляется еще одна мелочь: "...По-видимому, сам Суворин (без подписи) поместил статью с краткими сведениями об обнаружении Ф.А. Изенбеком дощечек." И вот тут мне становится совсем трудно доверять его рассказу. Даже с абсолютной фотографической памятью невозможно спустя 45 лет помнить о том, была ли под заметкой подпись.
В статье "Многострадальные Дощечки" октября 1968 г. Филипьев поясняет, что со школьных лет увлекался археологией и в юности дважды ездил на раскопки скифского кургана. "Поэтому так остро запечатлелась эта статья в памяти." Оно, конечно, понятно, причина веская. Но... почему-то Павел Тимофеевич, уже почти десяток лет занимающийся переводом дощечек, никогда раньше, до разгоревшегося конфликта с Миролюбовым, не вспоминал о той заметке. Еще 20.05.1966 он писал В.В.Шавинскому: "В 1958 г. читая журнал Жар-Птица, в котором они <дощечки> публиковались, заинтересовался ими..." Как видите, в 1958 году Филипьев не радовался тому, что привлекшие его внимание исторические реликвии нашлись, не узнавал однажды им вычитанную фамилию Изенбека. По его собственным словам, он и заинтересовался-то дощечками, прочитав журнальные статьи.
Но я не думаю, что Филипьев сознательно лгал. В начале 1970-х он пишет в Народную библиотеку Белграда в честных попытках найти ту самую заметку (ГАРФ. Фонд 10143, Архив П.Т.Филипьева, опись 80, 2 рулон). Правда, на этот раз он говорит уже о дате между январем и м.б. концом сентября. И вместо второй страницы появляется третья. Но суть осталась прежней: "...во время гражданской войны в России капитан или полковник Ф.А. Изенбек нашел в разгромленном имении древние дощечки с древне-русскими историческими и культовыми текстами на них, приблизительно V-VI век. В конце статьи сообщается, что Изенбек едет в Париж, где и предполагает эти тексты опубликовать." Он отправляет деньги человеку в Югославии, чтобы тот провел поиск. Но в мае 1973 Кольгицкий ему сообщил, что Народной библиотеки не существует и номер газеты найти не удалось. Искал, кажется, много позже еще и Асов, но доступная ему подшивка была не полна.
То есть, документа нет, дневниковых записей или писем 1923 года по этому поводу тоже нет. Только позднее свидетельство... Которому была бы вера, если бы Филипьев вспомнил о заметке не через 10 лет после знакомства с дощечками, а сразу. Если бы он говорил о намерении художника устроиться в Париже не после активнейшей переписки со всеми знакомцами Изенбека и изучения его маршрутов. А главное – если бы не было очевидного мотива. Личное общение с Миролюбовым вызвало в Филипьеве искреннюю неприязнь к переписчику Влескниги, подкрепленную очевидным несовпадением фактов и россказней Юрия Петровича. Однако, придти к выводу о подложности текстов дощечек Филипьев не мог, поэтому в качестве настоящего героя он стал видеть Изенбека, чем испортил отношения в том числе и с Лесным, отстаивавшим героизм Миролюбова. В апреле 1967 они уже обменивались любезностями на страницах эмигрантского "Нового Русского Слова".
В качестве рабочей гипотезы могу предположить, что какая-то заметка о ценной рукописи, вывезенной кем-то из эмигрантов (или чем-то подобном), действительно была в газете. По прошествии лет Павел Тимофеевич помнил ее довольно смутно. И, в конце концов, сам себя убедил, что в ней было именно об Изенбеке и дощечках.
В статье "Многострадальные Дощечки" октября 1968 (ГАРФ. Фонд 10143, Архив П.Т.Филипьева, опись 80, 16 рулон) П.Т.Филипьев недвусмысленно сообщает причину, по которой для него так важна старая публикация: "В древнерусском языке Изенбек разбирался тоже не плохо, это видно по тем сведениям, которые он дал, еще до изготовления списков, о содержании дощечек и о их исторической ценности, для статьи в одном из весенних номеров 1923-го года суворинского белградского Нового Времени."
И правда, чтобы сказать, о чем в дощечках написано, да еще и приблизительно датировать их, надо быть человеком разбирающимся, и хорошо разбирающимся. А у Филипьева была высокая цель – доказать, что Миролюбов лишь паразитирует на том, что сделал покойный художник. Он постоянно развивает тезис о том, что Изенбек понимал тексты, что он их разбирал, поручая Миролюбову иногда заняться мелочами с осколков, что он делал фото. И что Миролюбов специально уничтожил первичные тексты, подготовленные Изенбеком. В этом русле шло и выдвижение заметки – не для доказательства существования дощечек, в этом Филипьев никогда не усомнился, а для подчеркивания способности Изенбека оценить написанное и его ответственного отношения к сокровищу, оказавшемуся у него на руках.
Миролюбов отлично это понимал, потому и выступил с возражением.
И все-таки, пусть белградская заметка не обнаружится и иных доказательств реальности дощечек нет. Можно ли считать, что Изенбек их от всех прятал, по соображениям секретности или от гадостности характера – не показывал, не рассказывал, и не давал их выносить из мастерской? Можно ли полагать, что они были, хоть их никто не видел? По-моему, нет. И не только потому, что существование досок не подтверждено, но и потому, что они "не видны" в два момента, когда просто-таки должны были стать заметны.
Письмо В.С.Крылатова П.Т.Филипьеву, посланное из Брюсселя 26 сентября 1968 (ГАРФ Фонд 10143, Архив П.Т.Филипьева, опись 80, рулон 2): "К счастью, нотариус разрешил на месте познакомиться с протоколом и описью имущества, оставленного Изенбеком. Свидетельствую: дощечки в протоколе не упомянуты."
Без комментариев. Такая ценность и...
Письмо Н.В.Казакова П.Т.Филипьеву, апрель 1969 (ГАРФ Фонд 10143, Архив П.Т.Филипьева, опись 80, рулон 16): "На мой вопрос происхождения дощечек Калянский категорически ответил... что у Изенбека никакого багажа не было. Изенбек был ранен в Сев.Таврии и был вывезен из России Голбаном без вещей каких либо."
Насчет багажа, разумеется, больше никакой источник нам поведать не сможет, но что у двух сослуживцев была причина помнить, в каком виде их приятель Изенбек покидал Родину – удостоверено. В уникальном ротапринтном издании "50 лет верности России, 1917-1967" (Париж, Изд. марковцев-артиллеристов, 1967), собранном из воспоминаний бывших чинов марковского полка, сказано, что за 10 дней до эвакуации врангелевцев из Крыма командир 4-й батареи полковник Изенбек был ранен при переправе через пролив, соединяющий Сиваш с Азовским морем.
На выезде из России дощечек нет. И при окончании всех земных путей дощечек тоже нет. Решайте, были ли они вообще когда-нибудь?
Кстати, не забудьте отметить, что невидимками были не только дощечки, якобы ревниво хранимые драконом-Изенбеком. До смерти Изенбека никто не видел и миролюбовских переписок, которые тот спокойно уносил домой. Тоже ведь нету свидетельств, вот незадача! Одни лишь слова Юрия Петровича. Дело не только в том, что он слишком много привирал, чтобы ему можно было верить. Любая вообще информация должна быть подтверждена независимым источником. Иначе это не данные, а максимум повод для размышлений.
PS.
Самодельный академик А.А.Клёсов, ознакомившись с этой статьей, решил поучить меня правильной работе с источниками (Вестник Академии ДНК-генеалогии, December 2013):
"Наука на мнении одного Калянского и радостном подхватывании со стороны С. Бондаренко не строится. Это – кухонная «наука», а не нормальная. То, что был ранен, не есть ответ на вопрос. С. Бондаренко опускает и не упоминает то, что дощечки в тот период могли быть не у Изенбека, а у вестового (денщика). Вот и источник говорит следующее – для этого стоит взглянуть на архив А.А.Куренкова, ГАРФ, Фонд 10143, опись 41, 7-й рулон: «Раненый и эвакуированный из Крыма Изенбек попал в Югославию и ему вернули его матросский мешок с дощечками.» В других вариантах это описано так: «...при отправлении парохода на пристанище появился денщик и перебросил мешок на палубу к Изенбеку. » Чем ранг записи в описи 41, 7-й рулон ниже, чем в описи 80, рулон 16? Вы видите проблему с манипуляциями С. Бондаренко? Конечно, она может сказать, что она просто не видела описи 41 и Асова не читала, поэтому данную информацию упустила."
Про анатомически невозможную переброску мешка на борт судна, которую очень любят влесовцы и Асов в частности, я в одной из следующих частей выскажусь подробно.
Объяснять, чем ранг свидетельства очевидцев выше, чем ранг записи человека, который вообще с Изенбеком знаком не был и услышал обо всей этой истории десятки лет спустя... не думаю, что есть необходимость. А вот посмотреть внимательно на архивный документ, впечатливший господина Клёсова, стоит. Хотя бы для того, чтобы еще раз убедиться, что влесовцам на слово верить нельзя.
Итак, цитирую полностью: архив А.А. Куренкова. ГАРФ. Фонд 10143, опись 41, рулон 7, "5-7-1 - 2стр. на верху - 13 марта 1973 (Из статьи П. Филипьева, Плюсы и Минусы); В середине сл. текст: Раненый и эвакуированный из Крыма Изенбек попал в Югославию и ему вернули его матросский мешок с дощечками. Неожиданная смерть Изенбека, всё имущество попало к Миролюбову." То есть, мы возвращаемся всё к той же описи 80, рулону 16 из архива П.Т. Филипьева. Где сохранена статья его авторства "Плюсы и минусы" из газеты "Русская Жизнь" марта 1973 г. Читаем: "Раненный и эвакуированный из Крыма с госпиталем Изенбек после Галлиполи и Болгарии, обрел снова в Югославии матросский мешок с его дощечками, привезенный кем-то другим не то из Крыма, не то из Новороссийска." Кем были сообщены эти данные – неизвестно. Нет ни документов, ни ссылок на них. Однополчане, бывшие с Изенбеком на всем эмигрантском пути вплоть до Белграда, о мешке ничего не знают. Следовательно, единственный, кто мог бы со слов Изенбека рассказать эту часть истории – Миролюбов.