Я не помню Брежнева молодым, я и живым-то его , в общем, не помню. В моей памяти он навсегда останется портетом – седоволосым, со строгим взглядом из-под бровей и геройскими звездочками в два ряда. Во времена моего детства он редко уже появлялся на публике, еще реже его появления смотрели и слушали. Да и к чему было его слушать? Достаточно было знать, что он где-то в Кремле, вечный и ветхий. К тому же у нас не было телевизора. Не знаю почему, но отец был категорически против телевизоров и холодильников. Похоже они внушали ему мистический страх. Все сказки и мультфильмы моего детства я смотрел у соседей. Соседи менялись, мы переезжали с места на место, но упрямство отца оставалось неизменным , так же, Брежнев в Кремле. Поэтому, когда отец пришел и сказал, что он решил купить телевизор, я почувствовал, что должно случиться нечто невообразимое. И это случилось- умер Брежнев.
Мы об этом узнали одними из первых в стране, на восемь часов раньше чем Москва. По инерции родители пошли на работу, дети в школу. В школе уже ждала линейка, нас построили в коридоре и опухшая от слез директриса, прерывающимся голосом говорила о страшной потере, о том как осиротел наш народ и как мы должны сплотиться в дни скорби. Она вообще была немного не в себе-наша Валентина Дмитриевна, в поселке говорили, что она стала такой после того, как умер муж. Двухметровый красавец сгорел у нее на руках за три дня - вели геологи разведку, бурили и откопали что-то страшное- все ушли в полгода, и осталась Валентина с двумя малыми детьми навсегда у мужниной могилы. Чувствовалось в ней что-то глубокое и неизбывно скорбное и от тихого голоса иногда жутью веяло. Так и сегодня: заговорила она и самые отъявленные балбесы прониклись, к концу ее речи некоторые девчонки в голос рыдали. И заключение-три дня траура. Притихшие расходились мы по домам и даже свежий пушистый снег не радовал.
Начались дни скорби или вернее- скуки. Родители строго-настрого запрещали нам играть на улице, и не потому, что скорбели, так, на всякий случай. Оставалось сидеть дома. Досадно было, что телевизор наш, который мы специально заранее заказали, из-за траура не привезли, завоз откладывался недели на две. Впрочем , по телевизору все отменили, кроме «Лебединого озера». От скуки появлялись крамольные мысли, например, что о смерти Ильича не объявляли, чтобы не испортить праздник милиции, как-никак 65-летие. Может статься, так оно и было, в общую картину времени такое решение вписалось бы прекрасно. Похороны получались завершением большой праздничной недели, немного неожиданным, но вполне логичным. Люди шутили, но чувствовалась в шутках общая нервозность. За долгие годы все привыкли к доброму и мудрому Леониду Ильичу, к его косноязычию, к бесчисленным медалям и страстным поцелуям. Умер он и появилась зияющая дыра из которой потянуло сквознячком перемен. Вот и шутили , скрывая тревогу и настороженность перед неизвестным.
Похороны ждали как разрекламированную телепремьеру, у нас трансляция шла в лучшее время, не то, что в Москве. Готовились помянуть почившего генсека. Вот и мама пекла с утра, и с тазиком пирожков мы с ней отправились к ближним нашим соседям и друзьям Пантелеевым. Жили они через дорогу от нас, в аккуратном беленьком домике с голубыми карнизами и ставенками, работали, как и все, на руднике: дядя Толя мастером, тетя Надя кладовщицей и растили двоих детей; восемнадцатилетнего Витальку, да двенадцатилетнюю Наташку, мою подружку. Наташка и Виталька были похожи друг на друга и совершенно непохожи на невысоких чернявых родителей; высокие, белокурые с льдистыми голубыми глазами. Все это видели, всем было любопытно, но лишних вопросов никто не задавал, в местах где на сопках багульник цветет, прошлое у людей непредсказуемо и нос в него совать не стоит.
У Пантелеевых уже идут поминки полным ходом. За столом вся семья: раскрасневшаяся теть Надя и осоловевшие дядь Толя с Виталькой.
-Степановна!- торжественно поднялся дядь Толя над столом,-садись, помянем хорошего человека. Стул тащи, Натаха...
Будто из ниоткуда, возник на столе огромный штоф с перламутрово светящейся жидкостью и граненая стопка.
-Толя, не пью я самогон...- морщится мама.
-Степановна, я же тебя не пить приглашаю, а помянуть Вождя! –настойчив дядя Толя.- А насчет самогона не переживай, Надюха у меня знатная самогонщица Советского Союза. Такого первака не пьют и в цека!
Теть Надя машет на него рукой:
- Толя, ты наговоришь сейчас... Проходи, Аня.
Мама все же берет стопку, дядь Толя торжественно говорит:
- Ну , пусть Ильичу земля будет пухом!
Все выпивают и не спеша закусывают, копченым кижучем и мамиными пирожками. Спохватившись, дядь Толя всплескивает руками:
- Гапона то забыли!
-Толя, уймись!- возмущается тетя Надя, - ты что в самом деле! Такой день...
-Я поминаю Генерального Секретаря моей Партии! И как единственный здесь член устанавливаю порядок поминания.- горячится дядя Толя.- Гапон, иди сюда! Где ты падла! Кис-кис-кис!
Из комнаты медленно выходит огромный черный кот, зевает, обнажив стальные зубы и чинно садится у стола. Дядя Толя капает в блюдце самогона, кладет рядышком кусочек колбасы и ставит перед котом:
-Помяни, Гапоша, хорошего человека!
Кот вылизывает блюдце , проглатывает колбасу и ложится, мырлыча и поблескивая металлом клыков. Его предыдущий хозяин поспорил на ящик коньяка с нашим гениальным зубным техником Гершенсоном, что тот не сможет сделать коту зубы. Гершенсон закрылся с котом на трое суток, а когда вышел –кот сиял двумя рядами коронок. Восхищенный горняк поставил Гершенсону два ящика «Арарата». К Пантелеевым кот попал после того, как хозяина засыпало в шахте.
Из зала выбегает худенькая Наташка:
- Мама, папа, везут!
Все торопятся в зал, рассаживаются. Тетя Надя с Наташкой ставят между мужиков жбан с ледяной шипучей брагой, тарелки с кедровыми орешками и тонко нарезаным сигом, здесь же моченая брусника. В нашем поселке нет пива, попробуй-ка довези его за триста километров, да и нужно ли оно мастерице теть Наде? Она свои наливки да браги делает не хуже винзавода.
На экране, тем временем, идут нескончаемые ряды генералов с медалями на красных подушечках: у кого по одной, у кого по три, малоценных заграничных по целой горсти.Бронетранспортер тащит странное устройство с гробом генсека, похожее на тачку, на каких мужики в поселке возят воду из речки. Дядь Толя оживленно коментирует:
-Виталька, глянь, сколько значков! Вот у тебя столько нету. Чтоб все унести -нашего поселка не хватит.
-Насобираю...- отшучивается Виталька.
За гробом идут какие-то некрасивые люди, на лицах которых настоящее горе.
-Это семья его.-переговариваются мама с теть Надей.- Вон жена, вон дочка.
Я никогда не задумывался, что у Брежнева могут быть жена и дочка. На какое-то мгновение я понимаю, что что это настоящие похороны реально существовавшего человека, и кто-то плачет о нем, как плакала тетя Люда Шестак, когда умер ее муж.
Гроб снимают и ставят на постамент. Политбюро карабкается на Мавзолей.
-Вот они Кремль любят! –пьяно шумит дядь Толя.- Даже после смерти в него лезут! Что это за могила такая, не придешь, ни помянешь...
Действительно –я вспоминаю, как люди ходят на кладбище, цветы, рюмочки и закуски на могилках, как мы ходили к бабушке и сидели перед жестяной пирамидкой,- представляю некрасивую семью Брежнева, сидящую на Красной площади возле могилы с бутылкой и цветами, и мне становится смешно.
Камера показывает ряд угрюмых стариков. « На трибуне Мавзолея руководители Коммунистической Партии и Советского Правительства»-рассказывает телевизор. Старик в очках подходит к микрофону , держа в руках кипу бумажек, которую он постоянно ворошит. Дребежащим голосом он открывает митинг : « Слово предоставляется...шлифовщику....»
- Пойдем покурим, Виталька,- со вздохом поднимается дядя Толя. –Это надолго. Гапон, пошли !
Мужики идут на кухню. Дядь Толя зажигает две сигареты: одну для себя, другую кладет на краюшек табурета – для кота. Гапон встает на задние лапы и увлеченно сосет дым.
На экране, тем временем, в чем-то клянутся, что-то обещают какие-то люди. Наконец, все приходит в движение, теперь гроб несут на руках. Офицеры под гробом изнемогают от тяжести десятка старцев, повисших на ручках. Те из них, у кого нет сил даже просто держаться за гроб, идут рядом. Последние прощания и гроб на полотенцах нависает над могилой. Но что это? Резко накренясь, будто переворачиваясь, гроб с грохотом летит вниз. Мы, не веря себе, переглядываемся:
-Уронили что-ли? –неуверенно спрашивает мама.
-Уронили!-подтверждает теть Надя.
-Да ну на хрен! –не верит дядь Толя. В этот самый момент он отвлекся- наливал себе бражки.-Генсека они вам уронят!
Поднимается шум. Все, кажется, видели, что гроб уронили, но никто себе не верит.
- «Время» будет через час, посмотрим! – принимает соломоново решение дядь Толя.
Программу « Время» мы смотрим не дыша. Однако не тут то было. В программе показывают совсем другие кадры, с другой камеры. А самого момента спуска гроба нет вообще. Так и осталась вся страна неуверенной: вроде бы видели своими глазами, а вроде бы и нет... Потом мы идем с мамой домой, под громадными дальневосточными звездами и я думаю, как вырасту и стану врачом.
...На другой день мы хоронили Гапона. Пьяный кот вышел на дорогу и попал под машину. Гроб мы сделали из коробки «ЦЕБО» , положив ее на тачку для перевозки фляг, я был бронетранспортером, Наташка семьей, а еще одна девочка- Жанна, произносила надгробную речь. Для Гапона мы построили настоящий мавзолей из камней и льда. Его смыла вода во время весеннего разлива.