Рано утром в выходной вдруг настырно заголосил входной звонок. Я посмотрел на часы - они смущенно показывали семь. Пока брел к двери, гадал, уж не сходила ли Эльхам к Саддаму Хусейну, и не рвануть ли мне на всякий случай к Точилле через заднюю дверь? Но от предчувствий больше вреда, чем пользы, потому что они всегда плохие. Лучше открыть и из собственных рук узнать, как тебя сейчас накажут.
На пороге оказались не шестеро в защитной униформе с автоматами, как мне мерещилось сквозь узорное стекло, а двое полузнакомых ребят из Багдада:
- Спишь!? Нажрался!?.. – прямо с порога начал первый. - Поедем в Багдад! Там Скачков и Тодорский в аварию попали... Стомихеев разрешил. Сейчас заберем доктора – он уже в курсе - и едем!..
Свое внутреннее состояние на радость менять было не нужно. Я собрался за пять минут, ходя по домику, как заводной, а ребята сонно и хмельно развалились на диване. Один дремал, а другой все никак не мог утихомириться.
- И зачем так нажираться!?. - упрямо твердил он, обращаясь то ли ко мне, то ли к себе, то ли к напарнику. - Теперь сидишь вон, как сонная муха...
Мы прошли к машине, и я показал домик хирурга Адика. Он тоже был после дезинфекции, но держать себя умел: мягок, улыбчив и плавно медлителен, как балерун… Алкоголь его только красил, а перепой облагораживал: доктор в последний раз галантно обошел балетным шагом вокруг хихикающей новенькой куколки-врача, дал театральными жестами последние указания, и, махнув рукой, как белый лебедь, вышел к нам за кулисы.
- Все, я готов ехать! - очаровательно улыбнувшись, сказал Адик и, плавно выходя из образа, осторожно сел ко мне на сиденье. Багдадские ребята были еще пьяны, поэтому первый преувеличенно сторого периодически говорил второму:
- Не гони!.. Не гони!..
А второй вытягивал шею далеко вперед и внимательно разглядывал дорогу перед радиатором.
Не в первый раз у нас на контрактах попавших по пьянке в беду ехали выручать тоже пьяные. Потому что трезвых, как правило, под рукой в тот момент не было.
Я был расстроен, курил и угощал доктора, который с удовольствием угощался с загадочной улыбкой китайского божка. Мы ехали молча, но постепенно я вспомнил, как зовут нашего старшего - Коля, и он уже смог складно рассказать, что их подняли сегодня в четыре утра и велели ехать в Мадину за доктором – наши доктора были самыми лучшими. Сказали, что вчера вечером по дороге на Хабанию перевернулась машина со Скачковым, Тодорским и Платовым.
Телефоном решили не пользоваться – никто ничего не должен был знать. Машины нашего контракта без согласования с арабами в Багдад ездить не могли, поэтому из Багдада примчались за нами. Скачков сломал бедро, Тодорский руку, а, может, и наоборот...
И от этого безразличного «может наоборот» все во мне переворачивалось, и я периодически донимал доктора специальными вопросами. Доктор мудро придерживался мнения, что сначала надо все увидеть, потом все пощупать, а потом уже наугад принимать решения. Я подавленно затих, а доктор ожил и стал развлекать экипаж рассказами из своей докторской кочевой жизни: когда, куда и сколько раз его срочно вызывали сразу после попойки. Вплоть до вызова в тюрьму к осужденному на смертную казнь, который, чтобы оттянуть ее исполнение, поранил себе живот железной пластинкой из каблука ботинка. А поскольку казнить полагалось только здорового человека, то доктор три дня выхаживал раненого, пока начальник тюрьмы не сказал ему радостно после очередного осмотра:
- Все! Большое спасибо. Дальше мы справимся сами!
За рассказами показались приветливые пальмовые рощи Багдада, и Коля еще раз предупредил шофера:
- Не гони!..
Машина, как подвыпившая шлюха перед полицейским, перестала вилять задом, и мы въехали в город.
Мы прибыли в наш госпиталь и поднялись на третий этаж. Еще подходя к палате, я услышал живой привычный голос отчима. В палате лежали четверо: Скачков, Тодорский, Платов и шофер Виктор. Отчим лежал на спине с ногой в гипсе ниже колена, Тодорский был тяжелее всех - у него в гипсе была вся нога, Платов сидел с загипсованной рукой, и только один шофер Виктор виновато улыбался - у него сработала подушка безопасности, и был только легкий ушиб грудной клетки. С ними сидел экономсоветник и кто-то еще.
Отчим рассказывал. В беседе он всегда захватывал инициативу:
- Если бы не «Мерседес», то нас бы уже не было! Мы едем себе спокойно по своей полосе, разговариваем, как вдруг какой-то фургон теряет управление и выезжает нам навстречу!.. Мы ничего не успели ни сделать, ни почувствовать. За мгновение до столкновения у всех нас отключилось сознание! Очнулись мы уже на земле...
- А какая была скорость? - вкрадчиво спросил советник.
Отчим мгновенно взглянул на Виктора и сказал:
- Не больше ста. - Потом задумчиво посмотрел на меня своими лучистыми карими глазами и сказал вместо приветствия:
- Димк, умереть так легко!..
Потом за них принялись врачи, и наш Адик оказался не последним, потому что на строительствах врачи оказывались лучше, чем в Багдаде – у одних были знания, а у других связи. А я сидел в холле на диване, курил и раздумывал обо всем на свете, ловя концы разных мыслей... И правда ли, что умереть так легко?..
В палате зашумели. Я услышал зычный голос отчима:
- Ушел советник? Ну, а теперь давайте выпьем!
Кто-то из врачей госпиталя запротестовал, мол, нельзя.
- Э-э! Можно! Вон хирург разрешает! Правильно? – зычно спросил Скачков.
- В присутствии врача ничто не вредно! – мило сказал Адик, подставляя свою рюмку.
Возражений не последовало.
- Димка там? - позвал отчим. - Иди сюда!
Тодорский лежал и постанывал. Платов уже держал в последней здоровой руке рюмку и улыбался. Отчим произнес тост:
- Ну, за то, что все живы остались!..
Платов наклонился ко мне и сказал тихо:
- Как только мы очнулись после столкновения, ВасПет сразу спросил: «Выпивку не разбили?..»
Я третий день сидел в Багдаде в госпитале. Надвигался Новый год, и, наконец, Тодорского и отчима решили отправить в Москву. Утром в больницу пришел советник и озабоченно сообщил:
- У меня плохие новости. Сегодня ночью наши войска вошли в Афганистан.
Все зацокали языками, потому что для людей, работающих в арабской стране, хуже этой вести ничего не было. После охов и вздохов все стали спускаться к санитарным машинам, и отчим сказал мне с носилок на прощание:
- А ты оставайся здесь на Новый год. Что тебе там делать?
- Нет, я очень прошу вас отправить меня в Мадину, - сказал я. Еще бы!
- Как же отправить!? - задумались все. - Сейчас никто туда не поедет.
Отчим посмотрел на советника:
- Придумайте что-нибудь.
- Ладно, - сказал советник. - Приходи завтра к 12-ти в аппарат. Что-нибудь сообразим.
У армянина Камо, работавшего на строительстве ТЭС Насирия, в тот день вдруг пошла бешеная карьера, которую он ждал все эти пустые годы. С утра он поссорился с трактором, и тот теперь отказывался заводиться.
- Чего этот трактор хочет!?. - в сердцах восклицал Камо, но тот ехидно помалкивал.
- Ладно! – подошел к нему начальник гаража. - Хрен с ним! У нас на автобус сегодня посадить некого. Шофер перед праздником улизнул. Сможешь съездить смену развести?
- Почему не могу? Давай развезу.
Через час он уже уверенно подъехал к управлению. Во дворе ругались главный инженер строительства и завгар:
- Что же у тебя ни одного шофера нет, чтобы в Багдад съездить!? - кричал главный.
- Ну, что поделаешь - Новый год на носу! - подвывал завгар. - За подарками надо! За выпивкой надо! За всем надо!.. Вот все и разъехались...
- А этот автобус куда сегодня идет?
- Этот... - запнулся завгар, потом нашелся. - У шофера прав по стране нет. Только на стройплощадке.
- Ничего! - уверенно воскликнул главный. - Разочек можно! - И, подозвав к себе Камо, спросил:
- На «Волге» сможешь в Багдад съездить? Надо отчет до Нового года сдать.
- Почему не могу? Давайте отвезу.
- Вот и отлично! - повеселел главный инженер. - Только быстро. Одно колесо здесь - другое там!
Через четыре часа серая «Волга» осторожно подъехала к зданию аппарата экономсоветника в Багдаде. Симпатичная женщина-плановик, довольная, что так удачно подвернулась багдадская поездка, торопливо застучала каблучками внутрь здания сдавать бумаги, а в своем кабинете на втором этаже сидел задумчивый советник.
- Как же тебя отправить? - страдал он при мне вслух.
В кабинет все время заходили сотрудники с бумагами и показывали советнику, где надо расписаться, где поставить печать, и какую написать резолюцию. Советник страдальчески разнимал сложенные перед собой, будто связанные, ручки и мученически ставил подпись, ощущая от прикосновения к любой бумажке острую боль. Уж он-то знал, как могут жалить эти гадюки. Скорбно наклоненная набок голова советника показывала, как тяжел этот ответственный груз, возложенный на его узкие плечи. Вокруг большой круглой лысины редкие курчавые волосы образовывали терновый венчик.
Любимым занятием советника было войти к себе в учреждение, когда часы в холле у парадной лестницы показывали без двух минут окончание работы, когда навстречу ему сверху по лестнице уже катила первая волна нетерпеливых сотрудников. Ему нравилось видеть, как волна панически вставала перед ним на дыбы и пятилась снова вверх с шепотом ужаса: «Советник! Советник!.. Советник!..» Такого в природе не встретишь.
С боку, у стола для заседаний, демонстрируя скромность, сидел я, а напротив, раскинув длинные руки по столу и развалясь на стуле, курил замсоветника, громко рассуждая по всем возникающим вопросам.
- Машина-то есть! - энергично развивал мысль заместитель, пуская вкусный дым американской сигареты в лицо морщившемуся от этого советнику, и при этом не забывал рыскать глазами всюду, заглядывать во все подаваемые советнику бумаги и даже в окно во двор. - Надо только найти шофера!.. Вон «Волга» насирийская подъехала!..
- Она не может ехать в Мадину! – слабо сказал советник. - У нее номера не те...
- На нашей поедет!
Мы спустились вниз и подошли к темно-вишневой «Тойоте».
- Вот! - сказал мне замсоветника. - Шофера мы с другого контракта взяли. Он сюда на «Волге» приехал, но, я думаю, справится - там управление легкое. - и показал на Камо, который уже сидел внутри и с любопытством разглядывал многочисленные кнопочки. - Вот он довезет тебя до Мадины, а завтра утром вернется обратно. Понял?
- Почему не довезу? - ответил Камо.
Я сел в машину. Замсоветника дал мне пачку бумаг:
- На. Заодно Стомихееву передашь. Ну, с Новым годом! Зря не остался!..
И он энергично тряхнул мне руку, чтобы побыстрее от меня отделаться.
Я посмотрел на водителя. Тот завозился, ища ключ зажигания, повернул, и, найдя нужную скорость, осторожно тронул с места.
И я, перегруженный впечатлениями так, что гнулись рессоры, вздохнул и задумался. И с отчимом случилось несчастье, и не удалось поговорить с ним… Но хоть успеваю на Новый год в Мадину, к Эльхам!..
Под моим руководством мы выбрались из города, и водитель начал настойчиво осваивать различные рычаги и кнопки. Как только вдруг заработал приемник - оказалось, что это была конечная цель его возни - он на время затих и взялся двумя руками за руль. Теперь он отдался экспериментированию со скоростными качествами автомобиля.
Только что отправив одних экспериментаторов в Москву, я волей-неволей стал следить, как он разгонялся все быстрее и быстрее. Мы уже шли 130, обогняя все, что двигалось в нашу сторону, а шофер начинал делать обгоны все опаснее и опаснее, пока не вышел прямо в лоб на большой встречный грузовик. И я не выдержал и скомандовал: «Уходи!» Он увильнул в сторону перед самым носом грузовика, который даже загудел от жалости, что ушла такая добыча, и, хвастая своим акцентом, сказал:
- Боишься, да-а?
Что мне было ему сказать! Мои чувства были и богаче, и глубже. Это была не просто жажда жизни. Я велел ему ехать со скоростью 90, и он обиделся. Начинало темнеть. Дорога была узкая, в две полосы. Грузовики шли, переливаясь разноцветными фонариками, было бы тепло и уютно, если бы не пилот. Он полез под панель и долго искал, где включаются фары. В конце концов фарам надоело играть в прятки, и они зажглись. Тогда он захотел покурить. До этого он пользовался шикарной зажигалкой, но теперь ему захотелось использовать иностранный прикуриватель. Движение руки куда-то вниз... и фары погасли. Мы неслись вперед, обгоняя свет, и перед глазами стеной стояла темнота. Тормозить водитель не собирался. На дороге не было ни одной машины для ориентира, и я молил, чтобы не было и поворота. Камо шарил по панели, пытяясь включить фары, а я считал про себя: «Раз, два, три, четыре...», вспоминая слова отчима: «Димк! Умереть так легко!..» При счете шесть фары включились. Дорога не вильнула. Она была все так же честно пряма. Тут я несколько – даже недостаточно - погорячился, объяснив свое отношение к людям, которые нахально виляют у других перед носом и суют руки, куда не надо! Оставшееся время пути мы не разговаривали.
Я любил молчать в дороге. И смотреть. Вот шесть фонарей впереди - это развилка на Дилу. Вот Равва с ее сероводородными газами. Эльхам говорила мне, что когда она с сыном ехала здесь в первый раз, то Ханлар, почувствовав запах, спросил ее, оглядывая сидевших рядом: «Мама! Кто сделал это?» Вот засиял огнями Эсфор, вот темный поворот на Мадину... И все что, было в недавнем прошлом - огромная гора впечатлений, свалилась с плеч и осталась позади маленьким холмиком...
- У меня переночуешь? - нарушил я молчание, когда мы въехали в поселок.
- Нет, спасибо. Лучше покажи, где тут армяне живут, - сказал водитель, будто выбирал, где почище.
Я отвел его к Гамлету. В отличие от шекспировского наш знал ответы на все вопросы и помалкивал.
Когда мы вошли, в домике сидело человек десять армян - все, что можно было собрать у нас на контракте и в ближайших областях Ирак, которые не задавали вопросы, а наперебой делились знаниями. Я не успел открыть рот, как шофер сам первый шагнул вперед и сходу вступил в шедший гортанный разговор, будто тоже много знал на счет этого...
Я махнул рукой и вышел на улицу.
Завтра должен был наступить Новый год, а я только явился, и у меня, как у Деда Мороза, еще ничего не было готово.
Продолжение:
http://www.proza.ru/2012/05/15/1484