Кн. 9. Реанимация. ч 2. гл. 16-23 продолжеие...

                Г л а в а  16.

           Поговорить с подругой Реле не удавалось ещё долго. Наташа работала лишь на ставку и индивидуальных смен не брала. Ей было лет, под сорок пять, когда баба ягодка опять, но Наташа, ухаживая когда-то за больным своим родственником-москвичом – таким же тяжёлым, как и Академик, сорвала себе спину, как она говорила. На самом деле у неё выпал диск позвоночника, она лежала в больнице, где вроде диск ей вправили, но болела она с этим диском часто – брала больничные листы и отдыхала дома, в своей квартире, которую отписал ей дядя, перед смертью. Жила Наташа в этой квартире с дочерью четырнадцати лет.
           И однажды не выдержав долгой разлуки с Релей, позвала её на день рождения к себе. Обе они встретились у кассы, где получали зарплату. И Наташа сказала:
           - Если нет возможности нам с тобой поговорить, по-бабьи, в реанимации, приезжай ко мне, в наш новый район. Погуляем по чистому воздуху, я стол накрою хороший, чтоб тебе ещё захотелось придти ко мне в гости. Да и детей наших надо познакомить, а вдруг станем кумовьями.
           - Если я сыну скажу, что ради девочки его везу, то он и не поедет.
           - Неужели такой Бирюк?
           - Да нет же! Развит всесторонне и девчонки в его классе очень даже им интересуются. Но девицы из класса моего сына уже встречаются с мальчиками постарше, а его это коробит.
           - Естественно, если они уже в кустах свидания назначают, - Наташа вздохнула. – Вот и я боюсь, чтоб моя Машка в подоле мне не принесла. Знакомство с хорошим парнем подскажет ей, что надо искать хороших, в своей среде, а не бросаться на хулиганистых.
           - Ладно, Наташа, в воскресенье мне идти в ночь, а днём мы можем приехать с Олегом на пару часов – не больше – к вам. Хочется же посмотреть, как в отдельной квартире люди живут.
           - Неужели не видела?
           - Видела у нас в Центре и очень даже шикарные. Помнишь, я тебе рассказывала, как ходила голову промывать учительнице моего сына.
           - Ну да он ещё в первом классе учился. Неужели учителя так шикарно живут? Это наши подарки на каждый праздник им приносят им такое достояние?
           - Подарки я видела – Галина Николаевна сделала витрину из хрусталя, что подарили ей за годы преподавания, а преподаёт она уже много лет.
           - В тяжёлые годы – а они будут, как мне умные люди говорят, она этот хрусталь будет выменивать на продукты, как в годы войны.
           Реля вздрогнула: она тоже догадывалась, по предсказаниям Нострадамуса, что Союз когда-то поделится на малые государства и все народы, населяющие его, будут в трансе от этого. Будет и голод и длинные очереди за синтетической колбасой, которой их сейчас уже кормят в городах. Всё это видела Калерия и в своих вещих снах, которые её никогда не обманывали. Но молила Бога, чтоб Олег окончил школу ещё при умеренном голоде, а там Лётное Училище, в котором Калерия была уверена, будущих лётчиков кормят хорошо. Сама-то она как-нибудь проживёт – лишь бы сын не голодал. Но надо было продолжать разговор: А говорили они о бывшей любимой учительнице Олега. И надо было как-то за неё заступиться – не станет Галина Николаевна продавать хрусталь.   
           - Но живёт учительница Олега шикарно за счёт мужа – он работает в Райкоме Партии. А там и пайки хороших продуктов чуть ли не каждую неделю и обслуживание в 200-й секции в ЦУМе – это я так думаю – точно этого я не знаю. – «Вот это заступилась, - подумала, - только Наташу больше натравила на богачей».
           - Вот. Партийцы и все хорошо живут, кто работает на хороших местах. И в голод они не станут бегать по магазинам и стоять в длиннющих очередях, чтоб купить что-то из продуктов, - Наталья продолжала огорчать свою подругу. И вдруг заметила, что это действительно удручает  Релю, и быстро перескочила на другую тему: -  Но увидишь мою квартиру – медсестры. Правда квартира мне не досталась даром – сама знаешь, сколько я здоровья потеряла, ухаживая за дядей.
           - Давай, Наташа, обо всём этом поговорим у тебя, а мне сейчас надо зайти к Вере Петровне она выписывается, и просила меня зайти.
           - Наверное, подарок хочет тебе подарить?
           - Что ты! Какие подарки, если она, через своего бывшего мужа, а ныне режиссёра в театре «Моссовета» мне столько контрамарок давала, что я там все новые спектакли пересмотрела.
           На самом деле Калерия посмотрела лишь один новый спектакль «Клоун» с Тараторкиным в главной роли: - «Если бы Наташа не болела так часто, она бы живо разоблачила меня. При моём плотном графике в реанимации, только по театрам ходить».
           - Вот насчёт этих спектаклей Великая Актриса и будет тебя спрашивать.
           - А с удовольствием с ней об них поговорю. – «Многие же я смотрела не по контрамаркам, а по билетам, вместе с дорогим моим Домасом». - Её, разумеется, интересует, как играют некоторые артисты – у неё есть свои любимчики – но я буду говорить то, что увидела и о тех, кто мне понравился. – «Вера Петровна не расспрашивает о спектаклях, в которых она не играет».
           - То есть, не будешь под неё подгибаться?
           - Как-то не привыкла. Я под маму не прогибалась, за что ходила в тряпье, - Калерии хотелось отвести разговор от театров и, кажется, удалось.
           - Даже не верится, - протянула Наталья. - Сейчас ты такая модная женщина. Думаю, что в Польше тебя принимали за европейку, а не за русскую.
           - Ещё бы! Ты видела моё финское пальто?
           - Да, довольно красивое, и по фигуре тебе. Мне б такую фигурку, в твои годы – все мужчины лежали бы у моих ног.
           - Да ладно тебе. К этому пальто в Польше я носила то длинную юбку, то расклешённые, модные брюки, каких и на полячках не встречала. Так что, когда входили в автобус или троллейбус все разговоры затихали, и все слушали, на каком языке мы с Олегом или с нашими хозяевами, станем общаться. А там, должна тебе сказать, привыкли к русским женщинам-перекупщикам, которые стоят с раннего утра в их Центральном магазине, где вещи дешёвые и ругаются даже на полячек, если те хотят что-то купить: - «Вас тут не стояло», - прозвали наших спекулянток в Польше.
           - Ты так не любишь спекулянток – наверное, эти модные брюки у них же и купила?
           - Нет. Мне их продала по себестоимости, вместе с ярлыком одна моя бывшая больная по детской больнице. Ей мама купила, пока ещё в больнице девочка лежала. Но она, к сожалению, не похудела, как ожидалось, а осталось в прежнем весе. И, чтоб не мучиться при виде вещи, которую она не может носить – её продают мне. Я собственно их до Польши не носила – лежали дома. Тоже боялась, а вдруг поправлюсь. Но к счастью не поправилась, а похудела при своей неприятной болезни. Спасибо тебе и девчонкам – вылечили.
           - Да не за что. А то кто б тебе ещё помог? Наши врачи так заняты научными изысканиями, что им не до больных медсестёр. Впрочем, мне это посоветовал сделать Алексей Зиновьевич, только не передавай ему, что я его выдала.
           - Да что ты! Вот неожиданность. То-то, я смотрю, он как ни придёт, всё старается мне помочь больных перевернуть. Понимает, что боли у меня остались.
           - Любит он тебя, только сказать не смеет. Жаловался мне, что наши медсёстры уже все уши тебе прожужжали, насчёт его быстрых влюблённостей и быстрых разводов. Но давай вернёмся к твоей Польше.
           - Да мало ли я тебе о Польше рассказывала, Наташа? И сколько времени  прошло, после поездки. Я уже кое-что стала забывать.
           - Есть вещи, которые не забываются. Особенно про то, что тебя модные польские панны, принимали за француженку.
           - Это про транспорт, что я входила, и все затихали, - не только женщины -  слушая, на каком языке общаться будем? – Калерия понимала, что повторяется, но списывала на усталость.   
           - И вдруг такой пассаж: входит настоящая француженка, говорит на чистом русском языке?
           - Красыво говорить стала, слюшай, - передразнила Реля торговцев с Кавказа.
           - Да, - они с Наташей посмеялись и разошлись.
           - Так-так, - догнала Релю лаборантка из рентгеновского кабинета, - значит, ты ещё даже не со всеми своими переговорила насчёт Польши, а со мной у тебя нет времени поговорить?
           - Ой, дорогая, с тобой-то мне как раз больше всего побеседовать хочется? И о Польше! И о вашей работе, где уходят на пенсию, оказывается, в сорок пять лет.
           - Ты хочешь уйти на пенсию в молодые годы? Но знаешь, там можно и облучиться. Хотя вы, работая в реанимации, почти все немного облучены – бегаете под нашей трубой, почти не изолированной. Правда, утешает то, что под ней же ходят и врачи и профессора, и академики – не одни вы страдаете от радиации.
           - Почему же вы не ставите вопрос, чтоб трубку изолировали, как следует?
           - Думаешь, не говорили. А нам отвечают – «Не поднимайте панику».
           - И ты после таких сведений, хочешь, чтоб я рассыпалась соловьём о Польше? Теперь даже к Вере Петровне не хочется идти, хотя она мне передала, чтоб попрощалась с ней.
           - Забудь, что я тебе сказала и иди, попрощайся.
           - Придётся сделать хорошую мину при плохой игре и при больной голове. А я всё думаю, что у меня голова стала часто болеть? То ли от давления, то ли недосыпаю хронически. Может, от вашей трубы не изолированной.
           - Не скажи такого кому, что я тебе поведала – меня посадят, - испугалась лаборантка.
           - Или изолируют, как следует, трубу, - отвечала Реля. – Я, кажется, могу, попросить Бога, чтоб он нашептал специалистам сделать так, чтоб люди не облучались. Теперь понимаю старых медсестёр, почему они болеют и почему часто берут больничные листы.
           - Бога ради! Ещё раз прошу, не вмешивай в это дело меня.  Считай, что голова у тебя болит от усталости или от давления. Много ты, девушка  из Франции, работаешь. Зато наберёшь денег, поедешь в какое царство-государство и будешь их поражать.
           - Ты знаешь, что Союз гораздо интересней Европейских стран? В такие закутки сейчас организовывают экскурсии, что закачаешься – Крым, Украина, Кавказские республики – всё у моря. И дикарём можно поехать, без всяких ОВИРов, где на тебя смотрят как на предателя Родины. Ещё и обмануть стараются, при обмене денег, чтоб сделать менее покупателями.
           - И тебя обманули? Тогда, правда твоя, надо ездить по Союзу, где ещё говорят на русском языке. Один раз съездили в Загранку, и нам с тобой по горлышко хватило. Ну, ладно, иди к твоей Великой Актрисе. Думаю, что она тебя долго не задержит – у неё полно народу приехали её выписывать из института.
У Веры Петровны было много посетителей, при выписке. Пришли актёры из её театра, кого уже не раз Калерия видела в спектаклях. Даже старенький Плятт пришёл на костылях – до этого он лечился в институте Склифосовского. Было много цветов. Только зачем больному человеку охапки разных букетов? Или Вера Петровна раздаст их медикам в этом отделении, чтоб помнили, какая хорошая Актриса у них лежала. Наконец пришла Маша – дочь Веры Петровны от второго мужа и всех попросили выйти в вестибюль и подождать там.
           Актёры довольно шумно, будто красуясь перед публикой, шли по коридору. Хотела и Реля выйти вслед за ними – видимо, Вера Петровна её забыла – да и не мудрено с больной головой-то. Но Великая Актриса шепнула что-то дочери, и та задержала Калерию.
           - Останьтесь, мама хочет сказать вам спасибо.
           - Да, Маша, если бы не эта девушка я бы отправилась на тот свет.
           - «Девушка всего на пять лет моложе вашей дочери», - хотела сказать Реля, но промолчала. В таком случае Вера Петровна могла бы вспомнить,  - они в ночную смену говорили об этом - что у молодой женщины есть сын, а у Маши не было детей. И для Маши, как понимала Реля, это было большой травмой.
           - Да что вы, Вера Петровна, - возразила она. – Вылечили вас врачи, а я всего лишь выполняла их назначения.
           - Не скажи, Реля, не скажи. Если бы ты не сидела по ночам возле меня и не отдавала мне свою силу – видишь, я чуточку вампир – я бы не вылечилась. А когда тебя не было, я чувствовала себя хуже с другими медсёстрами, потому что от некоторых медсестёр идёт отрицательный импульс – так зачем мне чернотой питаться?
           - Мама, ты хоть бы на себя не наговаривала – ну какой ты вампир?
           - Дитё моё, ты лучше всех знаешь, какая я вредная. Уж тебя я помучила, в своё время. Но, побыв с Релей, вдруг поняла, что никого мучить нельзя. К людям, а тем более к родным, надо относиться с любовью.
           - Ты и так любишь своих зрителей.
           - Это ошибка. Зритель – чужой человек – уйдёт со спектакля и забудет. А вот родных надо любить – и этого я набралась от Рели.
           - «Я не всех родных своих люблю», - хотелось Реле покаяться. Но зачем говорить это больной Актрисе. Её дочь Маша полная противоположность Вере – сестры Рели. А если Вера Петровна не любила свою дочь, как и мать Релю – то теперь она исправится. Если уж, лёжа по ночам и не спала, но, вероятно продумала всю свою жизнь.
           - Я пришла не надолго, Вера Петровна. Хочу Вам пожелать выздороветь окончательно и вернуться ещё в театр, где Вас ждут.
           - Спасибо, дорогая. Твои руки меня вылечили, твои беседы со мной внесли ясность в мою душу, которая была смутной, до встречи с тобой.
           - Я вижу, что вам говорить трудно, Вера Петровна. Да и сослуживцы Ваши ждут Вас. А мне пора возвращаться к своим больным – я отлучилась, на несколько минут.
           - Желаю тебе тоже счастья. Хочу, чтоб ты писала свои пьесы, а я, чтоб сыграла в одной из них. Ты, девочка, талантливая и не надо талант зарывать в землю – это вредно для всех людей.
           - Спасибо. Пусть Ваши слова дойдут до Бога – может, ещё возьмут мои пьесы в театр.
           - Я сказала Завадскому – моему режиссёру, чтоб он спросил у тебя твои пьесы.
           - Он спрашивал, но у меня ничего нет отпечатанного. А разбирать мои каракули довольно сложно. – Калерия обманывала. Никто её пьес не спрашивал. Но они и в самом деле не были отпечатаны – в этом была правда.
           На этой полуправде Вера Петровна её отпустила. Но с небольшой ужимкой Актрисы:
           - Ты всё ещё дежуришь у того Академика у вас в реанимации? Передавай ему привет.
           Калерия никогда не говорила Вере Петровне об Академике, но, вероятно, она слышала разговоры других медсестёр. И, разумеется, не знала, что приветы Академику никак не передашь, в связи с его тяжёлым состоянием.
           - Хорошо, Вера Петровна, - вздохнула Калерия и улыбнулась. -  До свидания.
           - До свидания, - отвечала Вера Петровна, красуясь перед зеркалом, в парике, который одела ей Маша. – Надеюсь, что ты придёшь ещё на мой спектакль – контрамарки знаешь, где взять и скажешь от Веры Петровны. А Академику, всё же, передай привет.
           Знала бы Великая Актриса, что Академик скончался. Идя принимать сегодня смену, Реля видела заплаканную Таню Вигуляр, которая шла с Алексеем Зиновьевичем и рыдала в три ручья. Некоторые медсёстры очень не любили, если в их смену умирал больной, особенно такого масштаба. Но смерть никого не щадит, особенно старых Казанов, которые падают плашмя, если в своих нескромных «подвигах» наткнулись на родную внучку.
           Но, возвращаясь в реанимацию, Калерия услышала такой разговор двух санитарок, только пришедших в их отделение. Видимо они отвозили Академика в морг и, возвращаясь, обсуждали. Пока Калерия поднималась с ними на лифте, внимательно слушала:
           - Говорят, влюбился в молоденькую студентку и приударил за ней, а девчонке едва восемнадцать лет стукнуло. А она ему отказала в присутствии многих людей. Так как стоял, так и грохнулся.
           - Да что ты? Сколько же ему лет?
           - за восемьдесят уже стукнуло – так в бумаге было написано.
           - Гляди-ка, старик, а ухаживал за молодыми.
           - Что ты! Тут же днём, следом за его госпитализацией, прибежала его любовница. Бабе, наверное, лет сорок пять, а уверяла, что от него, то есть от нашего покойника теперь у неё вроде бы сын пятнадцатилетний.
           - Это когда же они его сообразили? Когда деду было шестьдесят лет. Вона как! Сильные мужики, Академики, не подбитые жизнью видать.
           Калерия пожалела, что зашла в лифт с санитарками, который ехал, дребезжа, как старая телега, и долго. Да это ещё пустой. А когда с покойником на нём спускаешься – жутко.
           - Эх, милые, - сказала она говоруньям, - кого вспоминаете. Вот  у нас лежала актриса Марецкая Вера Петровна. Вот кого вспоминать надо.
           - Так расскажи нам о ней. Ты, говорят, у неё на посту сидела немало, много она тебе, наверное, рассказала баек о своей жизни актёров?
           - Актрисы больше любят слушать ушами, чтоб потом какой образ на сцене изобразить.
           - Но эта-то тоже старая говорят. К тому же рак у неё – какая уж там сцена.
           - Уверена, что Вера Петровна ещё выйдет на сцену. А лет ей всего шестьдесят девять. А доживёт она до семидесяти пяти или шести лет, - пророчила Реля.
           - Это она тебе сказала?
           - Это я вам говорю. А в юности я часто так предсказывала, и всё сбывалось.
           - Ясновидящая! – Ахнула одна из санитарок – Реля ещё не знала их имён. Но тут лифт остановился, и она вышла. Санитарки же стали вывозить каталку из лифта, не торопясь.
           - «Работают по принципу, - подумала Реля, - тише едешь, дальше будешь. Но ничего – как-нибудь рыкнет на них Алексей Зиновьевич – живо проснутся».
           – Вы, девушки, везите каталку на место, а я поспешу к больным.
           - Ты б нам рассказала историю с Верой Петровной.
           - Какую историю? – пошутила Калерия. – С ней истории  не было, одна география.
           - Ты б, девка, нос не задирала, - озорно сказала одна из санитарок.
           - Это кто тут нос задирает? – легко взошёл по крутой лестнице Алексей Зиновьевич. – Реля! Поспешите к больным, а я тут помогу новым санитарками вывезти из большого лифта каталку. Каким боком она у вас за лифт зацепилась? За какой гвоздь? Или это вы халатами к стенке прилипли? Можете сесть на каталку, я вас всех вместе и вытащу.
           Калерия шла по длинному коридору как Штирлиц и улыбалась: хотели её новенькие женщины под себя подмять. Да разве у таких простушек, приехавшим из Подмосковья, получится? Релю сама Великая Актриса выделила. Всё удивлялась её имени:
           - Какое имя у тебя, Релечка. Будто ручеёк бежит – чистый, прохладный.
           - Родители нафантазировали, Вера Петровна. Или Космос, что тоже может быть.
           Калерия с юмором – естественно скрывая Пушкина – рассказывала, откуда пошло имя её. Вера Петровна улыбалась, лёжа в своём послеоперационном «модном» чепчике. Каждый раз просила при перевязке:
           - Вы мне покрасивей сделайте, девушки, покрасивей.
После перевязок просила Великая Актриса зеркало, и, разглядывая себя, говорила:
           - Ой, Релечка, с вами я быстро выздоравливаю. От вас исходит хорошая энергетика. Вы только приходите работать чаще.
           - И так почти каждый день возле вас, Вера Петровна.
           - А сегодня пришла Настасья – её тут все называют почему-то по фамилии Фокина - и хотела взять ваш пост: - «Ради вас, - говорит, - Вера Петровна, хоть поговорим с вами чуток». – «Нет, - ответила я ей. – Реля мне вчера обещала, что придёт сегодня». Обиделась она, наверное. Но не умеет она с больными обходиться прилично. Как–то кормила меня обедом, который Машенька принесла. Так весь бульон почти пролила на меня – всё испачкала – пришлось и бельё и шапочку менять. Хорошо дочь мне пижаму свежую принесла.
           - Вот и хорошо, что всё обошлось. Вы не сердитесь на Настасью?
           - Как не сердиться. Пришлось всё менять – это же труд какой, няням и сестре-хозяйке.
           - Переодевали вас всё же, наверное, медсёстры?
           - Наверное, Реля. Но из медсестёр я помню лишь вас и вот эту грубую Настю.
           Калерия спорить не стала – больным видней. Особенно Актрисам.


                Г л а в а  17.

           А в реанимации её ждал ещё один актёр «Погорелого театра», как любила выражаться санитарка Валентина. Этого молодого мужчину доставили в институт с сильной головной болью. Лет ему было чуть за сорок лет – это Калерия узнала из истории болезни. И ужаснулась, проштудировав его анамнез заболевания. Оказывается, ещё молодым парнем, будучи в армии, он шёл по лесу с друзьями в самоволку – хотели искупаться в ближайшей от их части реке. Но в лесу кто-то насиловал женщину. Она дико кричала. И Хореев – такая фамилия была у больного, кинулся её выручать. Товарищи его, вместо того, чтоб помочь, бросились бежать назад в часть, потому что за самовольное покидание части им грозил карцер. Но, прибежав в часть и не увидев, что Хореев следует за ними, им пришлось доложить, что оставили его в лесу – один на один с бандитом, а может с несколькими. На помощь Хореву послали сильных солдат, которые принесли товарища на носилках. Кто-то из бандитов ударил солдата по голове чем-то тяжёлым  и, как говорят хулиганы «вырубил его».  Бригада спасателей нашла Хорева, с разбитой головой и без сознания. Быстро доставили его в медсанчасть, а потом отвезли в городскую больницу. Там  Хореев пролежал две недели, не приходя в себя. А когда всё же очнулся, комиссия решила, что служить ему нельзя и отправили домой, на радость невесте. И пришлось Косте Хореву жениться рано, раз уж дослужить не повезло. – «Хотя многие считали, - думала Реля, читая анамнез, - парню повезло. А ему боком вылезло заступничество за женщину. Может быть, униженная женщина пережила бы этот позор и осталась жить. А у Кости Хорева, через девятнадцать лет, после его «подвига» обнаружилась опухоль в голове, да такая большая, что стала давить на глазные нервы, и он стал слепнуть.
           Разумеется, что не всё Реля читала в истории  болезни. По крайней мере, о женитьбе его и о невесте не было ни слова. Она себе всё это представила, а полная жена – директор магазина подтвердила всё это, передавая Реле в вестибюле еду для любимого мужа. Еду из реанимации Хореев есть, не хотел. Поэтому жена готовила его любимую пищу и носила все это раз в день – к обеду. Но в большом термосе, в котором хватало еды на ужин. Завтрак – кашу Хореев есть соглашался, если ему после этого дадут закурить. Курить в реанимационной палате было нельзя – Костю пару раз, по соглашению с врачом: - «Пусть курит, раз жить осталось немного» -  вывозили на кровати в дальний коридор, где была вытяжка для дыма. 
           Прочитав, что Хореев слепнет, Калерия вздрогнула и вспомнила, что у Домаса, перед операцией, недели за две, тоже стал левый глаз вылезать из орбиты – это было страшное потрясение, когда Реля это заметила. Спросила Домаса, как он видит этим глазом, признался, что глаз у него слепнет. Но Домаса уже нет в живых, а что делать с этим спасателем женщин?
           Кто-то из врачей, читая историю болезни Хорева, пошутил, что женщина, возможно, кричала от удовольствия, а солдат кинулся её выручать и получил очень нехорошее заболевание, от которого скоро умрёт. Жене Хорева тоже лечащий врач сказал, что ему долго жить на свете не осталось. А если после операции и выживет, то на всю оставшуюся жизнь будет прикован к постели.
           Та стонала уже Рели и Татьяне, когда её пустили в реанимацию, как к умирающему больному: - Мне врач сказал, что он может жить, но прикованный к постели. Пусть в постели, но живёт ради сына. У меня сын только его и слушает. А умрёт отец, от рук отобьётся.
           Между тем женщина эта показалась Реле и Тане железного характера. Руководит целым большим универмагом – значит, может управлять людьми. А своим сыном не может? Глаз жестокий, недобрый – если она так смотрит на сына, то немудрено, что парень протестует.
           - Он у вас и так от рук отобьётся, если увидит, что отец лежит без движения, и из-под него надо утки выносить, подмывать его. Я уж не говорю, что такого дядю надо будет на руках носить в ванную, чтоб мыть,  - заметила Татьяна.
           - Да нет же, девочки. Сын будет слушаться голоса отца.
           - Ох, не верится, сейчас такая молодёжь. Парализованный отец, которого надо мыть, переодевать, подавать ему судно или утку и опять обихаживать – вашему балованному сыну это не подойдёт.
           - Откуда знаете, что он балованный?
           - Милая моя, - отвечала Таня мягко, - у всех рестораторов или директоров магазинов, даже у продавцов дети балованные растут – Митрофанушки – не хочу учиться, а хочу жениться.
           - Всё это правда – учиться наш сын не хочет, но ему скоро в армию идти, а я не желаю, чтоб его как отца кто-то там угробил. Так пусть хоть он из-за инвалида отца получит белый билет.
Это было справедливо, что, получив мужа инвалида – правда, любимый её девятнадцать лет ничего плохого не чувствовал – работал шофёром. Но теперь, когда обнаружилась эта опасная опухоль, естественно, что женщина не хотела, чтоб её Митрофанушку забрали в армию.
- Вы ж не думайте, девушки, что Хореев мой первый раз оперируется. Нет, девятнадцатилетнюю опухоль у него обнаружили два года назад. Тогда и оперировали.
- А как узнали, что опухоль девятнадцать лет у него в голове? – Поинтересовалась Реля.
- Во-первых, разрезали её, когда стали обследовать, а там кольца, как у дерева, годовые. Тогда поинтересовались, когда он удар по голове получил? В каком году. Подсчитали – верно – ровно девятнадцать лет росла она у моего Костика. Но мне и тогда говорили, что жить он будет не долго. Но видно моя любовь к мужу спасла его. Зато сына я упустила. И теперь удержу своего любимого – он мне ещё дороже стал из-за его болезни. Врачи говорят, что опухоль может, опять  вырасти, и снова его будут оперировать – я согласна – только бы жил. Вы, девочки, врача попросите, чтоб он Костика моего в отделение выписал, куда я к нему стану ходить и сидеть возле него целый день. А то он вас тут замучил, со своим желанием курить.
- Мы не командуем врачами, это решают они. Вы сами попросите отделенческого врача, от него зависит перевод больного в отделение.
И когда дама ушла, Татьяна добавила к своим словам:
- Перевести-то Костю её, переведут, да как бы она не закормила там его до смерти. Помнишь, Реля, у тебя грузинка лежала? В хорошем состоянии, её отдали мы в отделение, а родственники накормили не спелым виноградом – у неё заворот кишок и даже твой знакомый Степанов не мог её спасти.
Татьяна как в воду, смотрела. Хорева перевели в отделение, и любящая жена, от радости, перекормила его чёрной икрой. Когда Реля пришла на следующую ночь на дежурство – Хорева уже промывали врачи и в срочном порядке повезли в операционную. Жена находилась в коридоре и плакала. И когда Таня и Реля пошли покушать в столовую – остановила их:
- Всё, девчонки, затолкала я его в могилу. А всё жадность – моя и его. Мне бы эту банку икры поделить между всеми ходячими больными, а Косте малую капельку. Но он ел ложечками маленькими и говорил: - «Ещё!» Видно ему так смерти хотелось, а я эту смерть подогнала.
Калерия с Таней переглянулись:
- Вам надо уйти, - сказала Татьяна жалостливо. – Потому что если вас увидит кто-то из наших врачей – нам такой выговор сделают, что не обрадуешься.
- Я знаю, что мне нельзя здесь находиться. Но я буду в вестибюле, и если Костю привезут в добром здравии, дайте мне знать.
- Нам нельзя ночью отлучаться в вестибюль, - ответила Реля. – Ночью больные требуют большего внимания и надо постоянное присутствие медсестёр. А тут, как видите, реаниматоры ушли на операцию. Кстати, ваш лечащий врач обещал ведь вам сообщить по телефону?
- Ой, правда. А дома никого не будет. Побежала я, девочки. Дай Бог, чтоб Костя выжил и на этот раз, - быстро пошла по коридору.
- Выживёт он, - проворчала Татьяна ей вслед. Они тоже двинулись, но не столь резво: – Смотри, сколько мы с тобой ухаживали за ним, да и другие медсёстры, сколько возились, а она нам хоть бы торт маленький принесла из своего шикарного магазина. Да ладно, бы торговка эта  в вестибюле часы проводила, а то ведь сюда пробиралась, иногда через врачей, которые к Хореву никакого отношения не имели – вот им дарила и икру и коньяк.
- Откуда ты знаешь? – Калерия улыбнулась.
- Да Валерии Сергеевне эта жадюга дала, чуть ли не литр какого-то импортного вина, который она, в ночную смену выпила со своим любовником молодым. А, выпивши, Валерия ни к каким больным не подходит, тем более, если в ординаторской с ней ночевал любовник.
- Какой любовник? – Удивилась Калерия. – К Валерии, в ночи её дежурства, приходит племянник, молодой – ему всего-то двадцать шесть лет. Какой-то долгоиграющий студент и говорит, что в общежитии ему не дают заниматься.
- Откуда ты знаешь про возраст? – Теперь уже удивилась Таня. – Неужели Валерия собиралась тебя с ним познакомить? Вы и по возрасту подходите.
- Ну да! На девять лет разницы – это не для меня, - возразила Калерия.
- Зато подходит для Валерии, которая лет на двенадцать тебя старше, а уж этого любовника получается лет на двадцать с лишним. Хотя она убавляет себе возраст, и говорит что старше своего любовника на шестнадцать лет.
- Шестнадцать лет разницы, - повторила Реля. – А у Валерии дочери уж, наверное, лет четырнадцать?
- Уже шестнадцать. Дочь у Валерии, хоть маленького роста, но как-то пришла к матери радостная – паспорт получила. Вполне может у матери парня отбить, потому что этот так называемый «племянник» тоже небольшого роста.
- Девки, это не про меня вы тут болтаете? - Выглянула из ординаторской Валерия, с мокрыми волосами. Она на них только что нанесла краску, непонятно какого оттенка.
- А то про кого же! – Ответила дерзко Татьяна. – Завидуем, что вы завели молодого любовника.
- Не завидуйте, девушки, а то он меня бросит. И извините мой вид, только что покрасила волосы, а то бы я пошла с вами в столовую.
- Это чего ты пойдёшь в столовую, если у нас уже и стол накрыт. – Донёсся мужской голос, видимо, того самого любовника о ком они говорили. - Надевай колпак на голову, и будем пировать. Вид у тебя, прямо скажу, не очень приличный с этими волосами.
- Ну, ты поговори мне тут, живо отсюда выставлю. Тут тебе не ночлежка, - Валерия плотно прикрыла дверь.
- Слышала? Уже как с мужем разговаривает. А домой вести боится из-за дочери.
- Что ты, - возразила Татьяна. – Она и домой поведёт этот прохвоста, глазом не моргнёт. А на дочь Валерка всегда плевала с большой колокольни. Маленькая она ростом, говоришь, так это потому, что её плохо кормят.
- Таня, это ты говорила, что дочь у Валерии маленькая.
- Да какая разница. Не кормит её Валерка теми деликатесами, которые от больных наших получает. Она же, как и все остальные врачи выходит в вестибюль и даёт сведения. И ей пихают и шоколадки большие и деньги. А наша торговка, видишь, ей и выпить, и закусить и краску для волос, кажется, принесла. Мы трудимся возле больных, а врачи наши урожай собирают. Еще отделенческие врачи и медсёстры. Вот привезут Хорева, если он у них на операционном столе не помрёт, я разговорю лечащего врача.

                Г л а в а  18

Если бы Таня знала, какую рану открыла она у Калерии. Её тоже мать не кормила – лишь свою любимицу Веру. Но в те годы был голод – голодала не одна Калерия. Поэтому она старалась не замечать, что мать приносит с пиров, которые устаивали часто руководство сел, где они жили, некоторые вкусные продукты. Но не Реле и даже не малышкам всё доставалось - Юлия Петровна приносила своей любимице вкусные лакомства – Вера никогда не голодала. И когда старшая сестра уехала в Одессу учиться, все деньги шли в этот прекрасный город за ней. И последние два года учёбы, Калерия голодала даже больше, чем когда жила Вера в доме. У матери был один ответ, нет денег ни на что, даже на хлеб. Хотя сама она продолжала приносить с пиров вкусные продукты и прятала не только от Рели, но и от младших сестрёнок. Калерия, когда находила материны тайники – случалось иногда – не брала ничего из них. Лишь старалась разбить бутылку с вином, ударив по ней слегка молотком.  Бутылка трескалась, вино вытекало или нет, за что мать и слова не могла вымолвить строптивой дочери. Лишь однажды сказала:
- Вот если бы ты не была такой дикой, как тебя в школе называют, то получала бы всё, как Вера когда-то – и платья модные и хорошую еду, уж об обуви не говорю. Сейчас в магазинах такие ботиночки и босоножки   продают – разумеется, из-под прилавка, куда мне всегда есть доступ – даже в больших городах, не говоря о Каховке и Бериславе. Но ты же такая стервочка у меня, что лучше я нищему какому деньги подам, чем тебе куплю что-нибудь.
- Но не забудьте, мама, что когда я уйду из дома, и буду жить в большом городе, о котором вы мечтаете…
- Да мечтаю, - перебивала её мать, - а ты бы не хотела иметь тёплый туалет в доме и воду, чтоб не ходить за ней к реке или колодцу? Знаю, что весь  этот труд тебе доставался, но куда ты собираешься уехать, если я тебе денег ни рубля не дам?
- Вы меня не дослушали, мама. Так вот, когда я покину ваш дом, такой неуютный для меня и голодный, и обоснуюсь в хорошем городе – ещё не знаю каком – не вздумайте ко мне приехать в гости без приглашения.
- А если я приеду и привезу тебе денег – много – за то, что не додала тебе в детстве и юности – ты простишь мать?
- Во-первых, с вами этого никогда не может случиться, чтоб вы привезли мне свой долг за многие годы. Но если даже вы захотите малость замять свою вину, не приезжайте без приглашения – я просто вас не пущу.
- Да ты сначала поезжай, и устройся хоть в общежитии. А потом я посмотрю, не станешь ли и там голодать и прибежишь домой как миленькая. В ногах ещё у матери будешь валяться. А я подумаю – брать ли тебя назад?
- Вот этого не будет никогда, чтоб я вам кланялась. Может быть, в гости приеду и то, если вы позовёте.
- Я позову, - вдруг жалобно сказала мать. – Лишь для того, чтоб ты Атаманш своих обуздала. Ведь ты уедешь, они совсем меня разденут, если при тебе не постеснялись самую мою красивую юбку, распороть и пошить себе, на свои тощие задницы. А ведь эту юбку я тебе хотела отдать. Она тебе хоть подходила – ты же взрослая уже девушка.
- За юбку я уже получила пощёчину, когда одела её на праздник, чтоб вести в клубе концерт. Так что правильно девчонки с ней расправились за мою обиду. И девчонок не стану останавливать, если они вас раскулачат с одеждой. Это же не дело, чтоб мать форсила в красивых одеждах, а подрастающие дочери ходили в тряпье, как я. Но могу вас успокоить: когда я уйду, из дома, приедет на каникулы Вера и привезёт Атаманшам свои несмётные платья. Они мало ношенные у Веры, потому что их много.
- Что одежды много у Веры – я тоже подозреваю. Жить в большом городе и учась в институте, надо хорошо одеваться, чтоб тебя любили не только юноши, но и преподаватели.
- Согласна – преподаватели, чтоб ставили хорошие отметки. Но только Вере за них тоже придётся расплачиваться. При этом она будет получать в спину проклятия в добавок к моим, от жён своих любовников. А от проклятий люди болеют.
- Ты тоже проклинала Веру? – удивилась мать.
- И было за что – она и одевалась лучше меня, и кормили вы её как на убой. А меня – тощую и раздетую заставляли работать на всю семью. Хотя уже за то меня надо было кормить, что я в Находке доставала большим трудом хлеб для всей семьи, бегая, за много километров, в Центр города и выстаивала там – голодная же – часами, дожидаясь пока хлеб привезут. И девчонок вам спасала от смерти, на которых покушались, то вы то Вера.
- И большой любовью они тебе сейчас отвечают? Вот ты сдаёшь экзамены, а эти дылды, которые раздевают мать, только о своих желудках думают. Сварят что-нибудь и тут же сожрут – ни мне, ни тебе не оставят. Но я хоть в Чайной нашей питаюсь, - бесплатно, потому что женщины, работающие в столовой, все от Зоотехника села зависимы, а у тебя и денег нет, туда пойти. Да ты бы и не пошла, я думаю, если бы я тебе денег дала?
- Почему не пошла бы! Пошла бы, хотя бы ради экзаменов. Вас же призывала наша классная руководительница, чтоб вы меня кормили. Приходится голодной идти на экзамены. А готовится голодной к экзаменам ещё хуже, когда желудок еды требует.
- Однако сдаёшь экзамены лучше всех, как мне говорили.
- Значит, всё же интересуетесь моими успехами? – Сделала вид, что удивилась Калерия.
- Почему же не интересоваться. Всякой матери хочется, чтоб её детей хвалили. Вот младшие твои сёстры такой радости мне не доставят, я чувствую – плохо учатся – тряпичницы. И если Вера привезёт им свои старые платья на перешивку, я буду рада. Только удивляюсь, почему до сих пор не привозила?
- Боялась ваша любимица, чтоб мне не захотелось взять что-нибудь из её одежды.
- Ещё бы она не боялась. Ты и в плохих одеждах как обскакивала Веру в юности. Тебе 13 и 14 лет было, когда ты самых лучших парней от Веры отбивала. Да и не только от неё. Думаешь, она не посылала тебе проклятия вслед?
- Но её проклятия – неправедные были – они от меня отскакивали. А вот мои проклятия, что я голодала из-за неё и ходила в мокрых сапогах к Днепру за водой зимою, все повисли на Вере – плюс проклятия обманутых жён – тоже добавятся – будет болеть ваша доченька.
- А тогда я тебе прокляну, чтоб и ты болела.
- Ваши проклятия я давно на вас же и переслала. А болеть я, разумеется, буду. Виной тому будут  мои недоедания в детстве и юности. И все мои недосыпания с малышками. И все мои вёдра воды, принесённые в ваш чумной дом, в мокрых резиновых сапогах и ветхой одежде зимой, всё это меня накроет болезнями. Дай Бог, чтоб я успела вырастить сына, который у меня родится в 1961 году, - неожиданно для себя сказала Реля.
- Да ты сначала замуж выйди, а тогда о сыне мечтай. А то она уже и дату назначила.
- Это не я назначила, а Степан – помните, ехал с нами с Дальнего Востока таинственный такой парень, который весь поезд спас от бандитов? Я когда-то, в гневе, уже говорила вам о нём.
- Плевала я на твой гнев, а Степана помню, он, действительно, можно так сказать, что спас поезд, - Юлия Петровна с удивлением посмотрела на дочь.
- Так вот он заранее в него билет взял, знал, что будет ехать в этом поезде угнетаемая матерью девочка и хотел не только её спасти от бандитов, но и весь поезд.
- Не отрицаю, спас он людей. Но не хочешь ли ты сказать, что ради тебя.
- Хочу. Он мне сам так говорил. И ещё один человек меня предупреждал во сне, что мы со Степаном встретимся в этом поезде, и он мне расскажет о моей судьбе.
- И это он тебе сына предсказал, которого ты должна родить через, - Юлия Петровна задумалась, подсчитывая, - ну да, через три года. Откинем девять месяцев, когда ты его будешь вынашивать – остаётся немногим больше двух лет. И ты за это время собираешься хорошо одеться, обуться не в резиновые сапоги, чтоб сына в себе не простудить?
- Постараюсь. А если сильно припрёт, то у вас попрошу. Не откажете бывшей прислуге послать, например, денег на пальто, потому что уезжаю я, от матери родимой, в одном платье. И на пальто за два – три месяца  работы, до осени, хоть надорвись, никак не накоплю.
- Наконец-то просишь у матери, хотя не по человечески, как другие дети просят.
- Например, ваша Вера: - «Мамочка дорогая, не вышлете мне деньги на фотоаппарат, потому что я столько нашила себе всякой одежды, что хочется сделать снимки и вам прислать».
- Ага! Значит, ты видела фото Веры и отсюда знаешь о её одежде?
- Ещё из писем Веры, которые вы разбрасываете везде, чтоб я почитала и научилась, как можно деньги выпрашивать: - «Мамочка дорогая, купила фотоаппарат, ещё аппарат для печатания своих фотографий. И ещё всякие причиндалы для печатания. Сейчас отпечатала и послала, на радость вам и Атаманшам. А теперь лежу, сложив ручки, на диване и умираю от голода – на хлеб с маслом и икрой денег совсем не осталось. Хотя вы, наверное, думаете, что меня студенты, которые сами голодают, водят по ресторанам».
- «А по фотографиям, - подумала ты, прочитав письмо, - Юлия Петровна гневно прервала дочь, -  которое я, действительно оставила, чтоб ты почитала, - совсем не видно, чтоб девушка пухла от голода». Так ты думала, подчитывая не тебе предназначенные письма?
Калерия посмотрела на сердитую мать: - «Мне к её гневу не привыкать», - и ответила:
- По снимкам Веры как раз очень заметно, что из ресторанов она не вылезает. Правда, из-за ресторанов и милых поклонников, из-за которых её проклинают жёны, ей некогда посмотреть прекрасный город Одессу.
- Как некогда, если фотографировалась она именно в Одессе?
- Ну да на фоне памятников, ручейков, фонтанов, чучела медведя. А спросите вы её про памятники, ручейки, водопады, бассейны – кто это всё так красиво изобразил – Вера ничего рассказать не сможет.
- А разве это так важно?
- Важно, мама, знать всё о городе герое, где ты учишься вот уже два года.
- Вот ты поедешь, и всё будешь узнавать о местах, в которых будешь жить. Я помню,  у тебя была такая страсть даже в отношении украинских сёл, где мы проживали. Но больше всего ты меня заинтересовала своим будущим сыном. Неужели, правда, родишь его в 1961 году, как Степан тебе наговорил? А ты и поверила. А, может, парень просто над тобой издевался?
- Надо мной нельзя издеваться – сами знаете, что за каждую мою слезинку вас накажет Бог, - жёстко сказала Реля.
- Чем же это таким страшным  твой Бог меня накажет?
- Да тем, что старость свою – большую, как я подозреваю – до 85 лет, вы будете жить с Верой. Но не говорите «спасибо», нет – вы с ней будете мучиться. Потом она поздно выйдет замуж и вас, «дорогая мамочка» на порог своей богатой хаты пускать не будет.
Юлия Петровна приняла это всё за шутку и свела к ней же:
- Чтоб ты отвела от меня такую беду, что жить я буду с Верой в одном селе, я вышлю тебе, по первому требованию денег на пальто. И чтоб ты в первый же отпуск ко мне в этом же пальто приехала.
- Если вы попросите, в письмах, то приеду, но не ради вас, а ради будущего сына, чтоб навести мосты, как говорят. Потому что как вы меня не ненавидите, первого внука вы будете любить, как и последующих.
- А кто мне второго внука родит? А, может, девочку.
- Я не очень хорошо это вижу пока, но девочку вам родит кто-то из Атаманш.
- Веру ты совсем исключаешь, что она родит мне кого-то?
- Вера до того догуляется, что, вряд ли родит. Но сейчас можно взять отказных детей из роддома, если договориться.
- Слышала. Это надо и пролежать в роддоме, изображая роженицу. Но тебе, откуда это известно?
- Слушаю хорошо, что люди говорят между собой, особенно женщины. И сны вижу вещие. В одном из снов мне уже и сын приснился и папка его.
- Ты уже знаешь даже от кого родишь? – удивилась Юлия Петровна.
- Всё про своё замужество знаю, но вам говорить не буду, чтоб не удивлять.
- Так что осталось тебе тёплое пальто купить и кое-что из остальной одежды и встречать своего милого. Или уже встретила?
- Нет, мама, но обязательно встречу где-то за год или полтора до рождения сына.
- Лучше за полтора, чтоб вы ещё узнали немного друг друга. Но когда родишь ребёнка, можно, я приеду внука навестить?
- До этого мы ещё с вами встретимся не раз, если уж договорились не совсем отрываться и поговорим о ваших приездах ко мне, о моих приездах с внуком к вам. Но ещё раз предупреждаю, без разрешения не ездить ко мне. Иначе буду просто не пускать – у меня ещё очень большая обида на вас, «мама дорогая».
Калерия, разумеется, не сдержала слова – и когда мать приезжала к ней, без всяких приглашений уже в Москву – принимала. Но долго выдержать жуткий характер матери не могла. Хорошо через пять лет жизни в Москве удалось прописать и устроить жить в Москве Ларису – та могла выдержать любой каприз Юлии Петровны. Вернее мать терпела уже капризы Ларисы и откупалась от неё деньгами. Наверное, теми деньгами, что везла Реле, но лучше их отдать дерзкой дочери, а не той, которая не кричит, не жалуется на свою жизнь – значит, хорошо ей.
- Чего вздыхаешь? - Спросила Таня, открывая дверь в столовую. – Что-то вспомнилось нехорошее в связи с выходками Валерии?
- Пожалуй, сравнила её со своей матерью. Но рассказывать не буду. Ты меня прости, Таня.
- Да что ты! У меня самой горестей полно. И чего мы на ночь, тяжкую я полагаю, будем нагружать друг друга нехорошими воспоминаниями?


                Г л а в а  19.

Хорева привезли в реанимацию поздно ночью. Он был в коме и уже не метался и не просил закурить. Сразу подключили дыхательный аппарат. Лечащий врач был сильно угнетён:
- Вот, девушки, вам достанется сегодня. Лучше бы сразу скончался на глазах жены. Это она ему шестисот граммовую банку икры скормила.
- Шестьсот грамм! – одновременно ахнули Таня и Реля, раскрыв широко глаза. Потом Реля добавила: - Я думала хоть сто граммовую баночку.
- А дала в шесть раз больше. И плакала нам тут, что хотела всех мужиков в палате накормить – ещё, наверное  - и медсёстрам дать, - соображала Татьяна.
- Ну, медсёстрам-то в отделение она дала по сто граммовой банке, - уверенно проговорил врач. – Мне тоже. Потом попросила и мужу дать чуть-чуть. Я и думал, что капельку она даст из такой же стограммовой баночки. Посоветовал ей баночку разделить между всеми больными.
- Это вы посоветовали, - удивилась Таня. - Нам мадам преподнесла, как сама хотела разделить икру между больными. Но дать тяжёлому больному, после операции, больше полкилограмма икры! Да ещё без хлеба или масла, и прямо ложками – это жена определённо хотела его угробить. При этом, когда он лежал у нас и донимал всех дикими криками: - «Дайте покурить», она приносила ему папиросы, и упрашивала реаниматоров, чтоб разрешили.
- Видно, дорогие мои, - сказал устало лечащий врач, - все её слова, про то, как она будет ухаживать за тяжёлым больным – была хитрость. Не хотела она брать Костика своего домой. А нагрузила ещё вас несколькими днями ухода за её мужем. Потому что этот обжора умирает. А вот вас, мне кажется, жена его, когда пробиралась в реанимацию ничем не угостила, чтоб за мужем её хорошенечко смотрели. Надо ей намекнуть, что она нехорошо поступает с медсёстрами в реанимации.
- Не вздумайте! – в один голос сказали обе женщины.
– Человек умирает, так ей деньги на похороны пригодятся, - добавила Татьяна, и пошла провести врача – видимо когда-то они испытывали нежность друг к другу. Реля это определила по взглядам. Но врач был женат, Таня замужем, а поговорить иногда по душам им хотелось, тем более после тяжёлой операции.
Таня и Реля в эту тревожную ночь даже отдохнуть друг друга на часик – как это делалось обычно - не отпустили.
- Ты знаешь, Рель, хоть он и не твой больной, но побудь со мной. Я очень боюсь, чтоб в мою смену умирали больные. У тебя не умирали ещё?
- Бог миловал. В смену мою не умирали. Но я знаю, что двоих, кого из реанимации увезли на медицинских самолётах домой, уже умерли. Хорошо, что дома, среди своих родных.
- А откуда ты знаешь?
- Душою чувствую, - схитрила Калерия.
- Это кто же! Постой догадаюсь. Первый Камо – этот красивый грузин, который говорил, что пойдёт с тобой в разведку.
- Он и был разведчиком. А имя носил, в честь своего земляка – соратника Сталина – Камо, который погиб при загадочных обстоятельствах уже при Советской власти. Говорили, что так Сталин ещё в двадцатые годы уже избавлялся от неугодных ему людей, - Калерия нарочно уводила разговор от Домаса.
- Да чем же соратник был ему неугоден?
- А тоже, может быть, метил на высокий пост. Или знал, какие проделки Сталина, да мог рассказать. За это Сталин даже родню не щадил – всех Аллилуевых извёл.
- Об Аллилуевых и я слышала. Особенно он ополчился после того, как жена его Надежда Аллилуева застрелилась. Или сам он её застрелил? Ну да хватит о политике говорить. А ну как какой больной в сознании да проговорится, о чём медсёстры беседуют по ночам. Скажи мне, кто второй твой больной улетел от нас на санитарном самолёте, а дома умер, среди родных?
- Это же ты собиралась догадываться! – Возразила Реля.
- Да. Но это, разумеется, не Андрей-спортсмен, которого парализовало после упражнений на шее, которые он проделал в отделении. Какой красавец был. Жена его тоже говорила, что пусть парализованный, лишь бы жил. Это, по горячке сказано. Как бы она с парализованным мужем и сыном маленьким управлялась?  Андрея, мне кажется, могли забрать в спортивный санаторий. И, быть может, восстановился бы человек, хотя бы колясочником стал. Такие сильные, как он иногда добиваются успеха. Но Андрей захотел умереть – это мне его брат сказал. Помнишь того охальника, который, когда его пустили в реанимацию на ночь, чтоб он ухаживал за Андреем и медсёстрам  помогал, устроил тут пьянку с Тамарой и Фокиной?
- Ещё бы – это случилось в мою смену.
- А я пришла на следующий день и застала, как он жаловался на тебя за якобы плохой уход за его братом. А Алексей Зиновьевич наш – всегда очень сдержанный человек, спросил его: - «Я разве вас не затем пустил в реанимацию, чтоб вы помогали медсёстрам с тяжёлыми больными. А вы жалуетесь. Вон из реанимации, вон!» - Ты даже не представляешь, Реля, как он кричал. Но мы совершенно забыли, кто же был твой больной, которого забрали сразу из реанимации, чтоб он пожил дома, среди родных, а не здесь умер. Неужели это тот красивый литовец? Вот уж какую красоту людям даёт Бог. Или перед смертью некоторые люди становятся красивыми? У нас тут лежала больная с четвёртой стадией рака. Кстати сказать, тоже спортсменка. Правда она лежала сначала в отделении. И вдруг среди белого дня, в воскресенье, нам звонят, чтоб встречали больную, которую надо к аппарату дыхательному подключать. Представляешь, Рель, она своими ногами поднималась по лестнице к нам.
– И не задохнулась – без отдышки пришла? – Калерия была рада, что Таня забыла о Домасе. Ей тяжело ещё было вспоминать о нём.
- Не задохнулась! Правда, я думаю, что на лифте её медсестра сопровождающая привезла – не по лестнице – это нам была такая обманка. Но вошла красивейшая женщина, вся накачанная – на щеках румянец играет. В кровать-то нашу она легла, но аппарат мы ей подключили лишь ночью. Ещё неделю она полежала в прекрасном положении – весь институт ходил смотреть на красивую женщину. Особенно мужчины. А потом как начала она угасать – это рак её так поедал – прямо на глазах чахла. Чтоб не кричала – спасали её уколами сильных наркотиков.
- Это ужасно! - Реля вспомнила раковых больных, к которым она ходила делать наркотики на дом – те умирали среди своих родных, чаще всего алкашей. Редко кто не спивается, глядя на страдания близких людей.
- Ужасно было то, что у неё родных никого не было. Вернее они были где-то далеко и когда им сообщили, что умирает, никто не приехал. Хотя спортсменка говорила, что денег им высылала от своих побед – не меряно.
- Может, и сами родные на последнем дыхании держались? - Предположила Калерия. – Старые, наверное? – Её душили слёзы, когда слышала, как умирают молодые.
- Вот тут ничего не могу сказать. Но как умирал у меня Академик, знаешь?
- Не знаю. Расскажи.
- Фифу, которую ты выгнала, кто-то пропустил в последнюю его ночь.
- Допустим, выгнала не я, а Алексей Зиновьевич, но что она неделю не приходила, пока он умирал, это мне говорили.
- Тебе повезло, что этот старый Казанова не в твою смену умирал. Было очень тяжко с ним в последнюю ночь. А тут прошмыгнула мимо вахтёров у ворот узбечка или татарка – его любовница и начала меня донимать. – «Нельзя ли, - говорит, – хоть на несколько минут его оживить, чтоб он мне завещание подписал». – И бумагой у меня перед глазами трясёт.
- Я говорю: как живить – я такого способа не знаю. – Татьяна ненадолго задумалась. – Но вот что мне только сейчас пришло на ум – ведь это противозаконно, если бы она подписывала документ без нотариуса, без свидетелей, почти у полумёртвого человека.
- Я думаю полное незнание закона, что могло подвести её к тюрьме за подделку документа, - подтвердила Калерия. – И как бы тяжелобольной человек подписал, очнувшись на минуту или две? Как она предлагала его оживить?
- Да, - протянула задумчиво Таня, - могла бы меня в свою афёру втянуть – отвечали бы обе.
- Очнись, Танюша. Бог от тебя беду отвёл. Скажи мне, как она хотела «оживить» своего любовника?
- «А давайте, - отвечает она мне, на мой вопрос, - пятки ему распарим и начнём отскребать, и он очнётся». Ты же видела, Реля, какие у старика были позорные пятки – как у бабушки колхозной, которая из навоза не вылезает. И вот мне предлагают их, перед смертью старика, распарить.
- А ты не сказала этой любовнице, жаждущей каких-то благ от старика, что он умирает при сорока градусной температуре. А парить ему пятки – это не оживить, а отослать на тот свет в ещё больших муках?
- Не догадалась я этой нахалке ответить, как пришла Валерия и выгнала её вон.
- Да что ты! Что это с Валерией случилось? Обычно она жалела всех любовниц.
- Не знаю. Но она, в последнее время очень переменилась. То, помнишь весной, ходила как ободранная кошка и бросалась на всех мужчин. А это притихла с молодым любовником и лишь поглядывает на них. Вдруг согласилась везти – на санитарном же самолёте, не то вертолёте одного осетина домой. Их же должен врач сопровождать. И если нет своего, родного, то берут наших врачей, естественно за плату. Но там  мальчишка такой сложный, что Валерия помучается. Деньги ей эти боком обернутся, если не довезёт парня живым.
- А что это вы, девушки мои, погрустнели, - подошла к ним Валентина-санитарка. – Давайте я вас развеселю – анекдот вам расскажу.
- Про что анекдот, - встрепенулись медсёстры.
- Да про Релю же! Как она боялась академика принимать.
- Тётя Валя. Я не боялась. Это вы чего-то придумываете.
- Боялась! – уверенно проговорила озорная санитарка. - Пошли в коридор, и я вам в деталях покажу, как наша ясновидящая испугалась.
- Пошли, - встала со стула Татьяна и потянулась, - немного сон прогоним. А то он так пристал, что хоть зарядкой занимайся. Но сначала мы с Релей обойдём всех больных, посмотрим, не хочет ли кто отяжелеть.
- Хореев хорошо дышит, - уверенно сказала Валентина, взглянув из-за загородки на больного. – Да, дыхательный аппарат надёжная защита, что сегодня он не умрёт.
- Тихо, тётя Валя, нельзя о таком говорить в полный голос. Ты хоть бы шептать научилась. Пошли, Реля, проверим давление у некоторых, и придём к тебе, тётя Валя. Жди нас в коридоре.
- Да пока вы тут обход делаете – хотя обход должен врач дежурный делать, а не вы.
- Побойтесь Бога, тётя Валя. Наш Сергей Иванович давал наркоз Хореву. И как я заметила, анестезиологи тоже немного дышат этим наркозом. Так потом, как и больным, им надо отлежаться.
- Ладно, разжалобили, сама знаю, что анестезиологам, после дачи наркоза надо отдохнуть. Тогда я разбужу девочек – студенток, что хоть ненадолго отпустили вас тоже вздремнуть.
- Не надо, тётя Валя. Что девчонки сделают, если больному станет плохо?
- То же, что и вы – разбудят эти будущие врачи своего коллегу и станут реанимировать. И вас, кстати, поднимут – так что не волнуйтесь. Не надо в будущих врачах воспитывать потребителей. Так и будут потом надеяться на медсестёр больше, чем на себя.
- Ну, тогда будите девочек, мы вместе с ними сделаем обход и укажем им на кого больше всего надо обращать внимание.
- Вот так-то лучше, пусть специализируются, а не спят.

                Г л а в а  20.

Пока делали обход больных вместе со студентками – чему те были даже рады. И согласились полчаса или час дать отдохнуть Тане и Реле.
- Конечно, тяжело просидеть вот так всю ночь без сна. Мы уже выспались, теперь идите вы. Потому что нас, за практику тоже будут спрашивать, - сказала одна из девушек.
- Так вы не на практике уже, а работаете за деньги, - возразила Татьяна.
- Тем более будут гонять нас по заболеваниям, которые мы наблюдали, и что приходилось делать? У нас строгие преподаватели и с тех, кто подрабатывает в больницах особый спрос.
- Правда, - добавила другая девушка, - и уважения от преподавателей больше, если не просто отбывали время, а чему-то и научились. Хорошо, что вы нас разбудили. Теперь сами хоть немного отдохните – а то уже светать скоро будет. Что удивительно – вороны сегодня ночью не каркают так, как в предыдущее наше ночное дежурство.
- Скажите спасибо Реле, - улыбнулась Татьяна, - Она каким-то образом, как я заметила, умеет ворон отгонять из нашего парка, когда дежурит.
- Правда, что ли? – удивились девушки в один голос, внимательно посмотрев на Релю.
- Вы её слушайте. Таня придумывает мне загадочные сверх способности, - улыбнулась Калерия. – И всего-то, идя на ночную смену, надо каркнуть на ворон или свиснуть и они улетают из нашего парка. Прямо по Райкину, где гаркнуть, где каркнуть и всё в порядке. Ну, я вижу, вы, девушки совсем проснулись, теперь мы с Таней пойдём, хотя бы полежим в горизонтальном положении. И если что произойдёт у вас, мигом прилетим.
- Ты, правда, так ворон усмиряешь? – допрашивала Татьяна, пока они шли к комнате отдыха. – О! Валентина наша благодетельница уже посапывает. Это она специально девчонок разбудила, чтоб мы чуток отдохнули. А то утром будем как развалины.
- Спит, - подтвердила Реля. – А хотела нам анекдот обо мне рассказать.
- Анекдот она расскажет, если придумала. Только ты не сердись на нашу благодетельницу.
- Что ты! Услышав анекдот о себе, я узнаю что-то новенькое. А ты живёшь и ничего не знаешь про себя, - говорила Реля, доставая из шкафчика своё бельё – простыню и наволочку на подушку. В реанимации если удавалось отдохнуть, у медсестёр и врачей было «своё» бельё – им их снабжала, милая женщина – кастелянша. Причём эта аккуратная дама сама его и подписывала каким-то загадочным карандашом, который при стирке смывался.
- Тётя Валя – дай Бог ей здоровья – умеет так посмеяться над человеком, что тому самому приятно это слышать. И, кстати, никогда не рассказывает ни про кого, если сам человек, кого она отметила, отсутствует.
- Ладно. Спим. Или просто с закрытыми глазами полежим. Я тут редко когда засыпаю, но домой, после смены тяжёлой еле ноги несу. А ведь надо ещё и в магазины зайти, купить чего-то, чтоб сыну обед приготовить.
- А спать когда? Я как прихожу, так валюсь в постель. Правда, ещё душ принимаю.
- Обед я готовлю, после сна и душа. Мне главное продукты купить, да чтоб без очереди. Поэтому часто захожу в кулинарию, за полуфабрикатами.
- Но это же дорого.
- А что делать, Таня? У меня нет, как у тебя взрослой дочери.
- Какой взрослой дочери? Моя Ленка чуть постарше твоего Олега – умеет, конечно, готовить. А за продуктами ходит муж, который как ты знаешь, не работает у меня, дармоед.
- Почему терпишь такого?
- Он не дармоед, а художник – чуть рисует, если время есть. Но с рождением второй дочери всё меньше и меньше. А если нарисует что – так продать картину сейчас невозможно. Богачи, если покупают, то хотят старых художников – прямо помешались на них.
- А твой муж, разве, по новому рисует?
- Да, если ты помнишь, в Москве Хрущёв трактором всех молодых художников развалил.
- Я слышала, что выставку мудрец наш снёс.
- Да, выставку – там были работы и моего мужа. И хоть им говорят, что лет через десять-двенадцать эти работы будут сильно продаваться и очень дорого Никитка им, всё же жару поубавил. Хорошо, что Хрущёва Брежнев изгнал из Правительства.
- Не изгнал, Таня, а сметил с трона, а сам сел на его место. Но при Хрущёве, когда я приехала в Москву, было лучше. В других городах в магазинах ничего не достать рабочему люду – всё с заднего хода.
- Ну да, ты рожала своего сына в Симферополе, и с продуктами там было плохо.
- Ты даже не представляешь как плохо. Только на рынке можно было чего-то купить, но не при наших заработках. Да ещё токсикоз меня мучил – и получается, что всю беременность проходила полуголодная. Выручала квашенная капуста и картошка – которую можно было купить в магазине. Ну, там ещё морковка, кефир, ряженка. И то с молочными продуктами были перебои, в связи с ящуром скота на фермах.
- Солёную капусту тоже покупала в магазинах?
- Ты что, Тань. Как в Москве сама готовлю этот продукт на зиму, так и в Симферополе мы с хозяйкой, у которой я комнату снимала, насолили целую кадку.
- А в Москве у тебя тоже кадка есть?
- Нет. В бутылях заготавливаю трёх и пяти литровых. Так же заготавливаю на зиму и весну ягоды от подмосковных бабушек, что на рынках продают.
- Это ещё сахару надо сколько на эти ягоды. А сейчас летом его не достать.
- Зимой покупаю сахар, чтоб сделать заготовки ягод летом.
- Какая ты умница. Значит, у тебя зимой, даже если ты не купишь чего в кулинарии, есть капуста и картошка на всякий случай?
- И мы с Олегом активно этим пользуемся. Даже приезжают иногда гости незваные – это мамы моей родственники из Ивановской области. И если внезапно нагрянут, а у меня нет ничего – кормлю их капустой и картошкой – едят, аж за ушами и потрескивает. Но, думается мне, что, вернувшись домой, осуждают мою жадность – всем хочется, чтоб в Москве их кормили чем-то особым.
- Умные какие! – Возмутилась Татьяна. – А они, едучи в гости, не думают, что хозяев надо угостить чем-то из их домов привезённое? Мои гости мне много привозят – сыры необычные самодельные – язык проглотишь – или халву – в магазинах наших такой днём с огнём не найдёшь. Я уж не говорю, про соления и варения – это я в магазинах сроду не покупаю. Потому и ягоды сама не заделываю – мне их тоже привозят. А тебе надо своих незваных гостей отваживать.
- Уже, потихонечку, отваживаю, потому что кроме как кормить, у меня и спать их класть негде. На полу вповалку положу на нескольких матрасах, так не поверишь, Таня, спать самой от их храпа невозможно. А то, если муж и жена приезжают, вдруг завозятся среди ночи: – «В чужом сарае, - как мне один такой умелец сказал, - и своя жена кажется чужой и желанной». Хорошо мой ребёнок не слышал этого – то есть их ночных сопений. Олег, по счастью был тогда в пионерском лагере.
- Да, ты мне рассказывала – дрался там с «Боксёром» общепризнанным и победил его.
- А пока мой сын одерживал победы, я сказала своим гостям, чтоб больше парами не приезжали, чтоб не пыхтели у меня на полу. А если хотят пыхтеть, то я им устрою гостиницу, где за свои радости надо хорошо платить.
- Ой, какая ты умница, всё-таки. И с мужчинами как умеешь себя вести. Вон наш профессор ходит и на тебя облизывается, а подступиться не знает как. Любовь на расстоянии.
- Спасибо ему за такую любовь. Он ещё распугивает моих потенциальных кавалеров. Один врач – не буду называть кто – он даже не из реанимации, сказал мне, что как только он идёт ко мне – а вернее к его больным, то всегда за ним следом бежит Маневич, будто чувствует, что тот будет смотреть на меня влюблёнными глазами.
- Ну не всегда и профессор наш бывает в реанимации. А твой вздыхатель мог бы взять телефон твой и позвонить домой.
- Не раздаю телефоны, Таня. Не хочу на работе заводить такие связи, как я слышала, что и драки происходят и позорят дамочки – замужние и холостые - друг друга.
- Да, в нашем институте такие драмы происходят. Впрочем, думаю, что так везде в медицине. Это ещё с войны идёт. Как разбаловались женщины в войну – так и привезли это в мирную жизнь и детей такими делают своих – хоть девочек, хоть мальчиков.
- Не всегда, Таня дети берут пример с родителей. Мои родители так гуляли друг от друга после войны, что домой не хотелось идти мне в семь-восемь и далее лет. А идти надо, потому что дома прежде чем гулять, родители в радость, что живы остались, состряпали двух девчонок.
- А тебе досталось их воспитывать?
- Не только воспитывать, но кормить-поить. Мама, вообще хотела, чтоб обе умерли: - «Родились  в голодные годы – пусть умрут, а я вам с папкой мальчиков рожу», - такой суровый вердикт вынесла моим сестренкам.
- Да, все хотели мальчишек, после войны.
- Если хочешь мальчиков, то не надо делать аборты или искусственные роды в молодости. Вот мама в молодые годы выбросила мальчиков из чрева своего – потому мальчиков больше родить не могла. А мне пришлось спасать моих маленьких сестрёнок не только от неё, но и от старшей сестры, которая не раз на них покушалась: одну бросила на пол, хорошо я как раз пол этот мыла и сестрёнка заскользила по нему, а то не дай Бог ударилась бы головкой – могла бы и дурочкой потом стать. Вторую малышку утопить хотела – опять я спасала свою сестру из Лимана – мы тогда в Украине жили.
- И ты наперекор своей сестре и маме спасала и стала совсем не такая как они. Они тебе не мстили за это?
- Ещё как! Я, живя с мамой и старшей сестрой – родители тогда разошлись уже – ходила хуже иной нищенки – одевали меня ужасно – всю рвань с из барских плечиков. О еде и рассказывать не стану – голодала всегда. Даже когда младшие сестрёнки подросли и стали готовить пищу, по моему примеру  - а я тогда в старших классах училась, и по весне экзамены в Украине каждый год сдавали. Так что ты думаешь, Таня? Мои спасённые мной сестрички старались себя накормить, обо мне никогда не думали. Я, например, приготовлю еду и ухожу на экзамен. Сдавала быстро – меня всегда первую отвечать выталкивали – уходила, мечтая, придти домой и поесть. Ага! То, что я приготовила, мигом всё съедалось – обо мне даже не вспоминали.
- Вот ты где пожалела, что спасала их от смерти.
- Ну что ты, Тань! Разве можно об этом жалеть. Жалко лишь то, что они не от меня взяли манеру кормить голодных, а от мамы с Верой – всё только себе. Так у них потом со старшей сестрой, которая хотела их убить, такая  любовь сложилась. Вера – став студенткой - потянула из семьи основную массу денег – даже алименты, которые мама на нас получала, и, естественно, хорошо приоделась в Одессе, где училась. Она даже на сберегательную книжку начала класть деньги в студенческие годы. Только чтоб я не смогла поехать учиться.
- Смотри, гадина какая!
- Да. Но как только я ушла из дома в одном платье, без копейки денег и уехала работать на строительство, она стала привозить сестрёнкам свои «старые» платья не переделку им. Платья хорошо, если она их раз пять одевала не больше – это были уже «старые». И сестрёнки совсем меня забыли – такая радость была для них одеваться, как я не одевалась. И всё, Таня, хватит жаловаться, давай поспим хоть немного.
- С тобой бы говорила и говорила – ты интересно всё рассказываешь – даже про голод. Но ни на кого не сердишься – это зря. Потому что твои сестрёнки младшие могут потом и с тебя тянуть.
- Что и случилось, Тань. Но это я тебе в другой раз расскажу, если захочешь.
- Ты случайно не пишешь? Такие маленькие рассказики. И отсылать можно в журналы.
- Ай, - Калерия вздохнула. – Кому это надо? Сейчас столько писателей развелось, которые пишут плохо, на мой взгляд, но покричат «Ура» Коммунистической Партии и они как Вера моя, и одеты и обуты модно и едят только в ресторанах. И за границу ездят, что самое обидное.
- Почему обидно?
- Да потому что везут свои книги  туда, где нет ни слова правды, а имеют и почёт и уважение. Всё, Таня! Спать! Спать! А то сейчас вороны начнут каркать – где-то в отделении человек скончался.
- Ты это чувствуешь, Реля? Кому сказать, не поверят. А лучше я завтра проверю – если так, то буду называть тебя волшебницей. Или лучше предсказательницей.
- Ага! Кассандрой ещё назови, чтоб меня на костре сожгли.
- Кассандру не сожгли на костре. Так и Высоцкий поёт.
- Тань, ты хочешь спать или нет? Наконец, ты меня рассердила.
- Уж и поговорить нельзя, - прошептала Татьяна и всхрапнула.   
 
   
                Г л а в а  21.

То, что Валерия Сергеевна будет сопровождать умирающего семнадцатилетнего юношу на санитарном самолёте, взбудоражило всю реанимацию.
- Как это Валерия решилась, - говорила тётя Валя, после всех тяжких работ, в частности клизм, поставленных больным, и перестеленных постелей. Естественно, что она уже надела свой накрахмаленный, белый халат и кокетливую шапочку, на прекрасные волосы: - Насколько я знаю, Валерия до смерти боится самолётов.
- Почему, тётя Валя? – Удивилась Наталья с общего поста, которая зашла в реанимацию за каким-то инструментом или свёртком для «скорой помощи». – Ой, не рассказывай сейчас, а подожди обеда. Вместе с тобой пойдём, то и поведаешь мне, почему это Валерия у нас такая трусиха? Я-то думала, что бойкая женщина, особенно по части мужчин – ни одного не пропустит.
- Сейчас ты пойдёшь со мной обедать! – Воскликнула, протестуя, Валентина. - У меня другая партнёрша есть – это новенькая санитарка – ещё обидится. А ты пойдёшь с Релей, как всегда и она тебе всё перескажет, что я сейчас вспомню.
- Ну, подожди пятнадцать минут, тётя Валя. Я люблю тебя слушать. Как рассказываешь ты, Реля мне не передаст. Она, может, и красивей слова найдёт и упорядочит их в литературном стиле. Но твои ужимки, тётя Валя, твои жесты, губы твои никто передать не может.
- Ну да! Извиваются как змеи, что ли! – Валентина растянула пальцами рук губы.
- Господь с тобой! Твои-то полные, да ещё с рисунком разных цветов кто ещё может так их изобразить?
Последняя лесть сразила Валентину.
- Ладно, иди уж! Подожду тебя и остальных медсестёр в коридоре. Потому что и больным, кто не в коме не следует слышать мой рассказ, потому что я шепотом говорить не умею.

Минут через двадцать, переделав все свои дела, и оставив с больными девушек-студенток, в коридоре собрались человек пять медсестёр и санитарок – все хотели послушать рассказ тёти Вали. И вот она начала, играя глазами, подвижными чертами лица, а особенно губами.
- Случилось это четыре или пять лет назад. Муж Валерии работал тогда, в детской больнице. И выпало ему счастье лететь в Африку – спасать там аборигенов не только от болезней, но и от голода. И тут должна сказать, что летал он туда уже не один раз – за это хорошо платили.
- Кто же не знает, - отозвалась Наташа, - Валерия и квартиру купила за его деньги.
- Так ты всё знаешь? – Удивилась Валентина, но рассказ продолжала. – И вот этот чудак человек, которому Валерия изменяла, да и дочь, болтала, не от него родила.
- А как же, если человек летает в длительные командировки, - прошептала Варвара, только вышедшая из декретного отпуска, взмахнув по-прежнему своими бесподобными, большими, наклеенными ресницами.
- Ты права, девочка. Но на эти командировочные деньги Валерия и расцвела. Мужа нет, мужиков полно в институте, куда она только устроилась работать. Она баба темпераментная.
- Не темпераментная, а развратная, - сказал проходящий мимо дядя Миша, сделав добродетельное лицо. – Но ты ври дальше, Валя, я слушать не буду. Это я покурить иду.
- Вот ещё, ври! Зачем мне врать, если кто работал в те годы, может мои слова подтвердить, да и сама Валерия не скроет. Но вот лететь пришлось её мужу, уже в который раз, в Африку, а его задержали.  Каких-то прививок у мужика не хватило.  Ох, он и матерился, потому как, по подозрению жены, был в Африке в связи с «туземками». Чёрные женщины, как сам рассказывал, потом этот Олух царя Небесного друзьям, ну очень темпераментные, - при этом Валентина посмотрела в сторону Рели: - «А ты, мол, чего отстаёшь? Ну, чем ты хуже?».
К счастью эти дерзкие предположения прочитала лишь Реля. И пригрозила полной санитарке пальцем, что когда-то отчитает её за эти мысли. И руками показала, что голову ей повернёт задом наперёд. На что Валентина лишь улыбнулась, сделав губы бантиком.
- Так от друзей мужа Валерия и узнала, чем её Олух занимается в Африке, - сказала дама, из института, которая наблюдала за студентками – хорошо ли они работают. И почти всегда старалась подсесть к беседующим медсёстрам, врачам – очень любопытно, о чём люди шепчутся.
- Олух – это не имя, - рассмеялась Валентина молодой даме в лицо. – Книги надо читать, девочка. Олух – это ещё от царя Гороха ведётся, человек глупый. Почему глупый, если не знаете, дальше разъясню.
- Конечно глупый, - быстро согласилась статс-дама, - если он свои гены раздавал негритянским детям, а жена его, в это время родила девочку от друзей его. Правильно?
- Правильно. Но Валерии надо было обставить ещё квартиру антикварной мебелью – потому она тоже ругала мужа, что не сделал своевременно прививки. Материлась, как сапожник, -  Валентина вдруг перестала улыбаться. - А через день или два дошла весть, что самолёт тот разбился. У нас же тоже не сразу сообщают и не по радио или телевизору, а по системе ОБС – одна баба сказала.
- Самолёт тот разбился, а мужчина, которого задержали, спился, - сказала Калерия, вдруг вспомнив, о чём говорили в детской больнице, когда она там работала. – Всё «день рождения» новый отмечал, с друзьями, разумеется.
- Откуда знаешь? – удивились женщины в один голос.
- Да работала я с этим мужчиной в Филатовской больнице. Знала его можно сказать только визуально – не всегда и здоровались – почти всегда под кайфом ходил. Слышала, что выгнали его из больницы. - Калерии было жалко того человека, который сбился с пути, только из-за того, что мог погибнуть. Но остался жить и превратил эту жизнь в подобие гибели.
- А Валерка из квартиры его выгнала, чтоб ей не мешал с другими мужчинами встречаться. Потому что пьяница, и как муж её уже не удовлетворял.
- Господи! А кто споил его? – сказала Наталья. - Валерия и споила. Правда квартиру ему однокомнатную где-то раздобыла, и выпихнула мужика – хватит, пользы от тебя больше никакой.
- Но он, говорят, проклял её и пообещал, что первый же самолёт, на котором она полетит, разобьётся в щепки, - сказала Валентина почти торжественно.
Калерия вздрогнула: - Это Олух ваш по пьяному делу так сказал. Самолёт, где полетит несчастный паренёк умирать на Родину, не разобьётся. И у лётчиков есть защита от проклятий. У них даже больше есть – молитвы их матерей и молитвы жён, которые не изменяют.
Реля тоже иногда молилась за всех лётчиков и пассажиров, увидев самолёт, помня, что её сын собирается учиться на пилота. Она заранее отмаливала своего сына от бед, чтоб, если выучится, и будет летать, беды отступали перед ним, его экипажем, и его пассажирами – всех заранее спасала.
- Правильно, Калерия. Спасибо за поддержку, - Валерия Сергеевна незаметно подошла к их группе. – Теперь я спокойно полечу. А то боялась. А мне, чёрт моего бывшего мужа забери, дочь ещё вырастить надо. Его, между прочим, дочь. Это я, девки, форсила, когда говорила, что девчонка не от него. Злость меня забирала – он тогда гулял, когда я дочь родила. Поэтому я не всегда люблю свою девчонку. Хотя, какая она девчонка – соперница матери уже – так и норовит повиснуть на мужчин, которые ко мне в гости приходят.
- Говорила я тебе, Валерия, - назидательно произнесла полная санитарка. Валентина, в отличие от медсестёр называла свою почти ровесницу на «ты», - чтоб ты не водила мужиков в свою прекрасную трёхкомнатную квартиру? И предупреждала, что девчонка, насмотревшись на твои безобразия, будет желать такой же жизни как у мамы.
- Ну, кто бы мне советы давал! - Ответила ей в тон худенькая женщина с претензией на молодость, - у тебя, Валя, что ни год, так внук убегает из дома.
- В это лето не сбежал, после того, как Реля с ним поговорила по телефону. Калерия, не в гости ко мне приходила, не думайте. Это я ей звонила в выходной день, когда мы обе отдыхали, и, пожаловавшись на внука, сунула ему трубочку в руки. И что вы думаете? Наш Олух царя Небесного не стал трубку бросать, а выслушал, что Реля ему говорила. Потом, правда, отказался повторить то, что услышал – сказал, что это ему сказано, не родителям. Но сбегать не стал.      
- Да что ты, тётя Валя?  - Опять хлопнула длинными ресницами Варвара, по-прежнему полная – будто и не рожала. Но её ресницы и умело, наложенные краски на лицо, поражали. – Реля умеет заговаривать не послушных мальчиков? Подруга, дорогая, заговори моё дитя, плачет день и ночь – спать не даёт вовсе.
- У меня самой мой сын спать мне не давал, до года,  - улыбнулась Калерия. – Прямо совёнок с большими глазами. Днём спит, пока кушать не захочет. Ну, а я, в это время варю обеды, стираю его пелёнки, ползунки.
- Короче днём все матери родившие, заняты, - подсказала ей Валерия.
- Да, - согласилась Реля. – Бегаю в магазины, попросив девчонок хозяйки, у которой комнату снимала, посмотреть за малышом. Или их попрошу сходить за чем-то, что они с удовольствием делали, потому что сдача оставалась им на мороженое. А сама в это время стираю или варю – короче в такой закрутке. А проснётся мой сын и устав лежать горизонтально просится на руки, беру его и хожу с ним по саду.
- Баловала ты сына, - заметила Валентина. – Моя дочь такая же была по габаритам как я сейчас – это после родов – так хоть кричи, хоть не кричи внук, проснувшись, ни за что на руки не возьмёт раньше времени.
- А если ребёнок мокрый лежит, - возразила Калерия. – Нет, я подходила по первому его зову и, перепеленав, или подмыв, носила по саду – хорошо, что он у хозяйки моей был.
- Счастливая ты! – Варвара явно завидовала.
- Вот так весь день, - продолжала Реля, - стирка, приготовление чего-нибудь поесть, носила ребёнка по саду, а ночью мой дорогой ребёнок не спал. Приходилось и мне бодрствовать, потому что, живя в доме, надо было оберегать сон и хозяйки и её девочек. Ни-ни, чтоб ребёнок плакал.
- И сколько так тебе пришлось мучиться?
- Должна сказать, что недолго. Через неделю выяснилось, что нас  из роддома выписали со страшным заболеванием под названием – ой, забыла, как называется, - Калерия взялась за щёку и тут же взмахнула ею. – Но в народе это звалось «детской чумой» и дети чаще всего умирали.
- Пришлось вам с сыном залечь в детскую больницу? - Предположила Валерия. – И вот там ты всё же немного отдохнула? Хотя бы от стирки, от приготовления пищи?
- Сейчас вот! – Отразила этот вариант Калерия. – Там ещё хуже. Во-первых, кололи моего ребёнка через каждые четыре часа – приходилось и ночью вставать и держать его и других детей, пока медсестра делала уколы.
- Многие дети без матерей лежали?
- Были и такие, но это детдомовские. Кроме того, что ночью и днём я с медсёстрами уколами занималась, приходилось пелёнки проглаживать с обеих сторон. В прачечной при больнице не успевали их гладить.
- Да, при таком заболевании стерильность должна быть идеальная, - подтвердила Валерия.
 - Всем детям гладила, но это лишь ночью. Днём другие матери, которые уходили по ночам к мужьям или другим – более взрослым детям, так вот днём и они включались во все процедуры, - не могла забыть свои боли Реля.
- Хотя бы за то, что ты ночью пасла их детей, благодарили тебя эти уходящие? Ведь приходилось не только под уколы попки их детей подставлять, но и пеленать? – Проявила знание детских больниц Валентина.
- Конечно. Медсестре ночью со всеми было не справиться. Поэтому я не уходила из больницы домой, хоть муж настаивал.
- Глупая ты, Реля. Вот уходят домой кормящие матери, и тебе надо было выспаться поехать. Хотя, если муж звал, то совсем по другому делу. Сделала бы вид, что тебе помыться надо, бельё сменить.
- И мылась и бельё себе меняла, всё в больнице – благо там были душевые.
- Ну, ладно, мать – героиня, - обняла Релю за плечи Наталья, - за все твои муки, сына ты вырастила настоящим мужиком. Пойдём обедать, ты мне договоришь о своих мучениях тогда.
- Нет, - возразила властно Валерия, - я хотела поговорить с Калерией. Ты уж прости, Наташа. Но мне срочно надо поговорить с этой волшебницей, которая умеет усмирить и взрослых детей, о своей дочери. Может быть, Реля и мою большую уже дылду усмирит?
- Если так, то отпускаю Калерию обедать с вами. Но не вздумайте её мучить долго.
- Зачем мучить? Я нашу волшебницу даже чаем напою, с пирожными.
- Но, Валерия Сергеевна, - возразила Калерия, которая знала, что в кабинете врачей всегда стоит запах дыма, который она не переносила. Но говорить в открытую о дыме она не хотела – нашла другую отговорку:  – У вас нет первого блюда – я знаю, что вы их не любите. А мне без супа никак нельзя. Поэтому я пойду обедать с Наташей. Тем более поесть нам надо в быстром темпе, потому что скоро из операционной будут звонить, чтоб приезжали за больным.
- И кроме тебя некому съездить? Сейчас я девушкам – студенткам скажу.
- Нет, - строго сказала Варвара, - я с девчонками-студентками не поеду. Во-первых, они  тут же пугают своим назойливым вниманием бедных, измученных врачей, со своими блудливыми глазками. А во-вторых, плохие из них помощницы – ни капельницы не могут нести, что не сбить каплю, ни что другое.
- Да студентки сейчас пошли из избалованных семей, - согласилась Валерия. – Что за врачи из них получатся, не знаю, а медсёстрами там и не пахнет. А если будущие врачи не пройдут хорошо медсестринскую практику, то проку от них мало – по себе знаю. Я и сейчас могу помогать медсёстрам, особенно таким, как Реля. От тебя, дорогая, идёт добрая энергетика, как говорила Великая Актриса, когда находилась в реанимации. И если сегодня нам не удастся поговорить, то в следующую ночь я дежурю и думаю, что найдём время?
- Думаю, что да, - Калерия улыбнулась, и они с Наташей поспешили в столовую.
- Подожди, Реля. Стой! – крикнула ей вслед Валентина. – Скажи хоть, какое заболевание твой сын перенёс в младенчестве? Потому что у меня внука положили в больницу тоже новорожденного и тоже мучают его безбожно какими-то уколами.
Ой! – Калерию вмиг остановилась и вернулась к санитарке. – Честно говоря, я знала название, лишь перевела на то, как народ называет эту болезнь.  А в диагнозе у моего малыша стояло слово «Пиодермия». И кололи антибиотики, которые сейчас спасают от этой «Чумы», как говорят в народе.
- Господи, - санитарка перекрестилась, - хоть бы и моего новорожденного внука вылечили. А то моя дочь – совсем на тебя не похожая и полная – не очень бережёт его – всё бежит домой пораньше из больницы – боится мужа потерять.
- Ну, это уж, как известно, люди разные. В этом я вам, тётя Валя, не могу помочь, - ответила Реля и поспешила вслед за Наташей, которая её ждала в столовой.
- Спасибо и за внука старшего. Чем ты его напугала, не знаю, а бегать, он сказал, больше не будет, - вслед ей кинула Валентина.
- «Конечно, не будет, - подумала Реля на ходу, - если только не заревнует младшего братика. Но если мать безразлично относится к одному и другому сыну, у старшего брата могут возникнуть спасательные мысли, как у меня в детстве. Будет спасать брата от безразличия родителей. Возможно, сам потом станет лучше относиться к своим детям».
- Ну, что ты там застряла с Валентиной? У меня уже всё разогрето. Ешь, и поспешим в реанимацию. Возможно, я заменю Варвару и съезжу с тобой за больным.
- Мне передали, что это женщина, - сказала Реля, садясь за стол.
- Какая разница – женщина или мужчина. Или ты ещё делаешь между ними различие?
- Ну, ты даёшь, Наташа. Когда ты лежала в больнице, со своим диском, тебе было всё равно, как к тебе относятся? Закурить не просила, как покойный Хореев? Господи, пусть земля ему будет пухом. Настрадался.
- Да уж! Жена просила его спасти, а сама отправила на тот  свет. Хорошо хоть себя винит, а не институт наш. Иные сами виноваты, а всё валят на врачей. 


                Г л а в а  22.

Калерия и предположить не могла, кого судьба подкинула ей в пациенты. Когда привезли кровать с колёсиками в операционную, у больной ещё накладывали швы. Но оперировали, как оказалось не голову, а позвоночник.
- Вот, - шепнула Наташа, - вспомнила я о моей операции. Это как раз то же самое. И вот тебе спинальная больная. Лежать ей на животе – видела молодых мальчишек из пятого отделения, которые ездят на каталке только на животе? Это твоя больная будет.
- Нет, кровать же мы взяли с поста Варвары. Но что это? Больную будто переворачивают?
- Девчонки, - повелительно сказал один из хирургов, - быстро подвозите кровать. Разворачивайте. Сейчас мы вам бабушку туда положим.
Больная была очень миниатюрная – медсёстрам даже не пришлось подставлять руки. Хирурги сами уложили больную в кровать и сделали её в положении, когда голова немного находится выше ног: - Вот так, девчонки, пусть полежит больная. А очнётся и попросит изменить положение, сделайте это.
- Она будет лежать на спине? – Удивилась Наташа. – Я после такой операции лежала на животе несколько дней.
- Всё течёт, всё изменяется, милая моя, - ответил ей старенький хирург. – Ты, наверное, не на такой кровати блаженствовала, после операции?
- Конечно. Да, мне бы функциональную кроватку, я быстрее бы встала, и ходить начала.
- Встала, пошла, и забудь об этом. Везите больную в реанимацию и постарайтесь, чтоб она быстрее пришла в себя. Капельница докапает, снимете. Или подождите, сейчас операционная медсестра снимет. Повезёте без капельницы.
- Хорошо, - радовалась Наташа и перекинулась несколькими фразами с операционной медсестрой: - Как вам тут работается? Сейчас поменьше больных?
- Это вам меньше, потому что не всех в реанимацию отправляем.
- Неужели прямо в морг? - Наташа произнесла это шепотом.
- Бывает и туда, - вздохнула пожилая медсестра. – Но больше в отделение отправляем, потому что часто у вас мест нет.
- А потом из отделений к нам и везут, - вздохнула Наталья. – Как только ночью больной задышит не так, так берут лучшего больного из реанимации, а к нам подкладывают тяжёлых.
- Знаю, что медсёстры в отделениях стараются спихнуть тяжесть всю вам. Хотя получают такую же зарплату. Конечно, вы труженики против них, а получают все лавры за выздоровление больных они.
Калерии  было не до разговоров. Она во все глаза смотрела на больную женщину. Она была похожа на старшую медсестру в детской Филатовской больнице. Вернее на старшую медсестру Первой хирургии – Марью Ивановну – хорошо Реле знакомую. Обычно крикливая, придиравшаяся к молодым медсёстрам по мелочам, готовая за их счёт покупать новые шприцы – (если, при стерилизации, сжигались старые – не всегда по рассеянности – больше по занятости медсестёр). Теперь эта маленькая женщина лежала в функциональной кровати тихая, совсем не разговорчивая – проще сказать ещё под наркозом. Такой они с Наташей и повезли её в реанимацию. Один из хирургов сопровождал, и когда поставили кровать на её место, пробовал разбудить больную, чем привёл Релю в смятение, потому что было названо имя:
- Марья Ивановна, очнитесь. Откройте глаза, если слышите меня. Вот так! Ещё раз моргните. Всё, девочки. Вот вам её история болезни. Пусть бабуля спокойно спит, но всё же следите, чтоб часа через два она могла поговорить с вами.
- Разбудим, не волнуйтесь, - заверила Реля и оглянулась – где же Варвара, на пост которой поставили кровать её старой мучительницы? Потому что Реле приходилось сражаться с Марьей Ивановной, защищая не только себя, но и молодых медсёстёр. Вари не было – или пошла, покушать в столовую или говорит по телефону.
- Пойдёмте, я вас проведу, доктор, - сказала Наталья, видимо, желающая задать доктору некоторые вопросы. Калерия знала за подругой такую привычку. Тем более, что когда-то Наташа перенесла такую же операцию, как Марья Ивановна.
- С удовольствием. Люблю, когда меня сопровождают хорошенькие женщины.
- Но я лишь до общего поста, где я тружусь, - улыбнулась Наташа. – Просто хочется проконсультироваться с вами насчёт своей спины. Я ведь тоже была спинальницей.
- Но после такой операции вам нельзя трудиться в реанимации и переворачивать тяжёлых больных, - услышала Реля последнюю фразу врача и то, что ему ответила подруга.
- А куда деваться, доктор? С удовольствием ушла бы работать, где легче, но я не могу перейти с одного места на другое. Вот такая клуша – как устроилась смолоду в одно хорошо оплачиваемое учреждение, так и доживу здесь до пенсии.
Калерия удивилась – Наталья боится менять место работы, боится новых людей? Здесь её уже знают и принимают такой как есть. Вообще-то считают хитрой и немного ленивой. А как не ленится, если у Натальи проблемы со спиной. Калерия сразу почувствовала боль подруги, ещё Наташа и слова не сказала, что её мучает. Но обычно медсёстры или врачи отвечают на жалобы так: - «А у кого сейчас не болит спина? Или сердце?» и так далее по нарастающим жалобам.
Но Реля, заработав остеохондроз и боли в сердце, в детской больнице, смогла немного поработать в поликлинике, возле самого дома почти. Уж отвела душу, занявшись там образованием медиков, обслуживающих школы, в отношении их любви к Москве. Водила их по старой Москве, возила в экскурсии. Многие, после её необычных рассказов, ходили потом по Москве сами и водили своих детей. Короче, работая в подростковом кабинете и имея отношения лишь к школьникам, она отдохнула от тяжёлой работы. Хотя в нравственном отношении, было гораздо тяжелей чем в больнице. Затрагивался такой слой больных подростков – истории болезней, которых она отвозила в Военкомат – что она начинала бояться за сына. Впрочем, эта боязнь у неё не проходила никогда – даже когда работала в детском саду, и Олежка больше был под её наблюдением. Но тогда она училась по вечерам, и сына приходилось оставлять в ночной группе. Однако при малейшей возможности – особенно в дни, когда у них бывала практика по больницам – старалась вызволить своего коммуникабельного сына, находившего прелесть и в ночёвке вне дома. Олежка даже иногда обижался на неё: - «Ты что! Не могла дать мне ночь поспать в детском саду?» - «Но в группе есть писуны и воняет аммиаком». – «Ничего не аммиаком, а мочой. И что? Я бы не потерпел? Зато ты дома одна бы выспалась. Потому что завтра с утра снова бежать в детский сад». – «И что! Ты не желаешь вставать рано и по свежему воздуху идти в детский сад, где ещё мама твоя принимает детей на площадке, и ты тоже можешь погулять». – «Ну, как с тобой не согласиться? Конечно, хорошо, что мы утром бежим и дышим свежим воздухом. А потом ещё, принимаем с тобой твоих малышей на площадке. Галина Николаевна сердится на тебя, что и ей приходится принимать больших детей на воздухе, но это родители так её заставляют». Олежка не знал, что его эгоистку воспитательницу, думающую лишь о своей внешности и о любовниках, при этом забывающую о родном сыне, не говоря о муже, заставляла принимать по утрам детей на прогулочной площадке и их заведующая Татьяна Семёновна. Полная дама не терпела, чтоб об их детском саде, или воспитателях, даже нянях и поварах говорили плохо. Но повара и няни не часто попадались на глаза родителей и Татьяне Семёновне, а воспитатели все на виду: - «Поэтому ведите себя так, чтоб о нашем детском саде не говорили плохо». Доставалось всем – не только, обожающим исключительно себя, как Галина Николаевна. Доставалось и гулякам – Зоя – самая старшая из воспитателей в детском саду, но тоже, как и Галина Николаевна, любившая «сходить на сторону», как она сама говорила, хотя из-за этого рассталась с мужем, чуть не получила увольнение с записью в приказе «за проституцию». Но книга с приказами была изуродована ночью в кабинете Татьяны Семёновны. Из неё был вырван лист, извещающий о том, за что была уволена воспитательница, приведшая в детский сад на «сладкое дело», как обозначала это сама провинившаяся, молодого парня.
Но неприятности у Галины Николаевны и у «престарелой» по меркам молодёжи Зои начались после выезда «на дачу» в Клязьму всего детского сада. Вот там, желающие освежить свои чувства новыми поклонниками и пошалили. Поклонников этих и в Москву за собой привезли. Помнится, Калерия все проделки воспитательницы своего сына и «престарелой» Зои в дневнике своём записала, чтоб не забыть, если когда-то захочет их в книгу – если будет писать – поместить. Но как забудешь, если эти разгульные дамы натравливали на Релю, ещё до выезда на дачу, Татьяну Семёновну? Сами себе позволяли многое – не так заметно, в городе, как это случилось на природе, летом – но Релю заподозрили в связи с иностранцами. Как же, водит по Москве и ездит по Подмосковью с поляками. Вернее даже не с поляками – дамы заметили лишь одного – Юрия Александровича. – «Она его любовница, Татьяна Семёновна. Это же международный скандал!» - так говорили полной их заведующей, чтоб перевести её внимание с их, распущенных особ, на новую воспитательницу. Сколько Калерии  пришлось потратить душевных сил, чтоб доказать Татьяне Семеновне не виновность свою, начавшей за ней строго присматривать и «находить»: - «Калерия Олеговна, у вас прогулочную площадку от снега убирает иностранец!» - «А где вы найдёте русского мужчину, чтоб пришёл и взял добровольно лопату в группе – да так, что я даже не заметила – и начал бы убирать снег?» - «Но, говорят, что вы с ним по Москве гуляете, в выходные дни!» - «Каюсь, Татьяна Семёновна, и не только с Юрием Александровичем, но бывает и с его женой, а то и вместе с детьми – я показываю полякам Москву». – «Вы её так хорошо знаете?» - «Наверное, если за нами иногда присоединяются и москвичи – любят люди мои экскурсии». – «Но вы не думаете, что это чекисты следят за вами и поляками?» - «Пусть следят и учатся любить Москву, не только безобразничать в ней». – «В таком случае, я вами восхищаюсь».   
Когда Реля пошла, работать в больницу, а Олег в школу, сын не сразу, но иногда, по выходным дням, приходил к ней и играл с самыми обездоленными детьми, с которыми другие дети не хотели водиться. Например, с девочкой Надей, у которой была спинная грыжа, отчего у неё было недержание кала и хотя мать, ежедневно приходящая к дочери ухаживала за ней, запах был. Но Олежка его не чувствовал или делал вид, что запаха нет и играл с этой девочкой, читал ей книги. Когда он был с Релей, она не боялась за сына. Стоило ему уйти, как начинала волноваться – как дойдёт до дома, и как дома будет один, без неё? Хотя знала, что Олежка довольно самостоятельный, и соседи его всегда любили – даже ненавидевшая саму Калерию сплетница Марья Яковлевна. Могла предложить мальчишке что-нибудь из своей выпечки, а готовила соседка вкусно. Но, как и Реля, Олежка отказывался от угощений «участливой» соседки, потому что не раз слышал разговоры – в основном по телефону – когда прежние, выехавшие из их квартиры люди, называли Марью Яковлевну отравительницей. Калерию тоже убедили старые жильцы, что так оно и было – приводили примеры. И Реля сама видела, что Марья Яковлевна расположена к этому. Поэтому ничего от соседки не брала – даже если пахло соблазнительно. Олежке не запрещала, надеясь, что его сплетница не отравит, но он сам будто чувствовал способности Марьи Яковлевны делать людям гадости. Так что в этом плане Калерия за сына не переживала.
Но пока ещё он дойдёт, пока позвонит Реле, что он дома и всё в порядке, она трепетала, оставаясь в больнице. Потом Олег ещё раз звонил матери – или она ему – и ложился спать. А Реля работая в ночную смену, продолжала думать о том, как он проснётся, чем позавтракает, и как уйдёт в свою любимую школу. «Любимую» - это было важно, чтоб Олег в школу ходил с удовольствием. И первая любимая учительница, которую тоже звали Галиной Николаевной, как нерадивую воспитательницу её сына. Но эта Галина Николаевна действительно переживала за всех своих детей. Её было за что любить. Она открывала целый мир перед своими воспитанниками, водя их то в театры, то в Третьяковскую галерею и в ближние музеи. И при этом всегда привлекала Релю, поэтому она тоже впитывала мир Галины Николаевны, её любви к природе, Москве и детям. Правда Москву, детей и природу Реля полюбила раньше, чем сын пошёл в школу. Даже, возможно, знала больше любимой учительницы сына. Иногда говорила, как бы случайно, когда водили вместе с Галиной Николаевной детей в экскурсии – об том или ином уголке (достопримечательности его). И дети, (особенно когда учились уже во втором - третьем классе) и Галина Николаевна смотрели на неё с большим удивлением и благодарили. Кроме Олежки, разумеется, – он уже всё это знал, потому что, с пяти лет привык, что мама его везёт, знакомится с чем-то интересным, иногда в компании кого-то из польских их друзей. Но в такие минуты, когда мать говорила о том, с чем он немного знаком, а все с интересом слушали, он гордился ею. И девочки из класса сына поглядывали на него заинтересованно: - «Ого, какая у тебя мама!» - читала Реля в их глазах. Потом, когда все вдруг повзрослели, стали учиться у разных учителей – расстались с Галиной Николаевной, класс, где учился Олег, по-прежнему ходили в походы по Москве – уже с классной руководительницей. Та с гордостью говорила родителям, что подростки уговаривают её ходить по столице, отличая её, от других городов. А к этому времени многие уже ездили к морю, знали Евпаторию, Одессу, Ялту, Киев, Тбилиси, Баку, иные заезжали даже в Осетию и Абхазию, и  делились между собой достопримечательностями, которые узнали. Многие признавались, что, даже гуляя по благоприятным по погоде местам, наслаждаясь солнцем и морем, скучали по Москве. Олег приносил все интересные рассказы домой, и старался передать их матери как можно красочно. При этом спрашивал, когда они поедут к Чёрному морю?
- Я уже много наслушался разговоров, как там хорошо купаться в солёной воде. Какие стоят на берегах моря интересные города – Батуми, Сухуми, об Одессе и Ялте вообще столько много знаю, а вот увидеть бы их.
- Батуми, Сухуми не обещаю, а вот в Крым, где ты родился, свожу тебя, как только наберём немного денег на поездку.
- Ну да, ты набираешь на поездку и вдруг гоп! Покупаешь шифоньер буржуазный.
- Он не буржуазный, а нужная для нас мебель – куда бы мы вешали носильные вещи? Правда, был старый гардероб, но он же буквально разваливался и скрипел.  Или вот диван тоже я купила, вместо поездки к морю, но нас к Балтийскому морю свозил тогда дядя Домас.
- Да, но Балтийское не Чёрное море – оно холодное.
- Просто мы ездили в прохладное лето. Однако посмотрели маленькие, Прибалтийские города, очень отличные от наших, русских или украинских.
- Не спорю, но мы туда ездили даже, когда я в детский сад ходил.
- Почему ты о детском саде вспомнил?
- Не знаю. Просто мысли так скачут, как зайцы. Наверное, мне в детском саду нравилось.    
Мысли Рели, тоже как зайцы, перескакивали со школы, на детский сад и детскую больницу. Вот она увидела Марью Ивановну уже как больную, а сколько раньше было трений с ней? Будучи Старшей  медсестрой, в отделении, эта женщина составляла график работ для всех  подопечных ей сотрудников. И некоторые медсёстры были умны и работали на одну ставку. Реля тоже не замечала за собой глупости, но её Марья Ивановна обводила вокруг пальца, и только из-за того, что ей приходилось работать на полторы ставки. Те медсёстры, которые работали на ставку, брали в ночную смену один пост и более, хоть умри, не хотели перерабатывать. А Реля на полторы, так ей навязывали (по ночам) ещё один пост. Получалось, что она работала за себя и ещё за кого-то. Только к концу первого года до неё дошло, что Марья Ивановна её сильно обманывает. Куда идут деньги, когда Реля работает на двух постах. Ведь сколько сил нужно, чтоб обрабатывать больше детей, чем положено. Утром надо юлой крутиться и на один пост, а, обработав больше, она уходила домой почти истощённая.
Толчок к первой мысли непорядочности Марьи Ивановны, кстати сказать, бывшей фронтовой медсестры, потому что в их больнице когда-то был госпиталь. Так вот первый толчок дала Реле простая арифметика. Увидев, что медсёстры – особенно старые – бывшие фронтовые подруги Марьи Ивановны получают значительно больше, она узнала – от медсестёр же – какая им положена ставка, с учётом их стажа и вычислила, что они как раз получают гораздо больше. Получается, что Калерия работала на них, этих бывших фронтовых, почти не образованных, потому что учились мало – была война. А после войны переучиваться не хотели, хотя с Релей, в вечернем училище учились тоже фронтовые медсёстры, «их заставили», как говорили они. Но в Филатовской больнице, видимо пожалели – никого не заставляли повышать свой уровень. И  одна из боевых подруг Марьи Ивановны  чуть не загнала на тот свет Сашу Фролова, которого спасли благодаря Реле, пришедшей утром на работу чуть раньше. Такие были боевые подруги – работали спустя рукава, а получали больше, тех, кто трудился в две силы, теряя на этом здоровье. Открыв такую несправедливость, Калерия не сразу пошла, выговаривать Марьи Ивановне, а присмотрелась. И оказалось, что приписывает Марья Ивановна своим «подругам» не по доброй воле. Чем-то они её шантажируют. Чем? И вот тут оказалось, что есть у доброй Марьи Ивановны «мёртвые души». То есть они были живые и исправно получали зарплату, лишь на работе их никто не видел – отсюда и приходилось принимать Реле и другим медсёстрам, у кого душа болит за детей, больше, чем один пост. Вот тогда Реля взялась выяснять у Марьи Ивановны, почему так получается? Ответ был:
- Ты же работаешь на полторы ставки.
- Но я работаю на полторы ставки и больше времени, чем люди на ставку. Получается, что если я, в ночные смены беру ещё один пост, то работаю я определённо на две ставки.
- Но больше полторы я тебе платить не могу. Бухгалтерия не пропустит.
- Зато она у вас пропускает на полторы тех людей, которые работают на ставку?
- Вот им я могу поставить полторы. И откуда в бухгалтерии знают их график работ.
- Всё, Марья Ивановна, с этого дня я работаю на ставку, а вы мне возвращаете всю переработку. И больше чтоб мне не звонили, когда я отсыпаюсь после безумной ночи, и не просили, за «Бога ради» выйти следующую – не мою ночь, - потому что кто-то у вас из «фронтовых» медсестёр заболел.
- И болеют же люди! Реля, ты что!
- А я не болею, Марья Ивановна, надрываясь на два поста? Иногда с температурой выхожу, а уж о головной боли и говорить нечего – она меня не покидает, с тех пор, как я к вам пришла работать.
- Конечно, сменить детский сад, на больницу. Там ты воздухом дышала, а здесь тебе дышат наркозом или рвотой, оперированные подростки.
Калерия работала на подростках в больнице. Молодые медсёстры боялись или стеснялись с ними работать, потому что лежали от двенадцати лет до шестнадцати. Иногда попадались и старше, потому что операции бывали многоэтапные, и, сделав несколько этапов в детской, так и продолжали оперироваться в ней, чуть ли не до двадцати двух лет. В историях болезней им писали пятнадцать. Впрочем,  все эти парни были маленького роста, с фантазией детей, потому что не вылезали из болезней, а углублялись в них. Правда, таких взрослых было, на памяти Рели, всего два и когда такие дяди (беспомощные и обиженные) лежали в её палатах, сына она в свои палаты не пускала. 
И вот как-то Олег, придя в больницу в субботний день, заглянул в палату подростков, там находились «малыши» лет по двенадцать-тринадцать. И так он всем мальчишкам старше его понравился, что они попросили Релю не отсылать сына домой: - «Пусть ночует на свободной кровати. На ней бельё сменили. И воздух у нас свежий – мы постоянно проветриваемся. А завтра же воскресенье – в школу Олегу не надо».
Это было счастье не отсылать сына домой – не тревожится за него – Калерия согласилась. И так случилось несколько раз. Кто из фронтовых медсестёр проявил бдительность, и до Марьи Ивановны это дошло. Но хитрая Марья Ивановна боясь конфликта с Релей, а то будет отказываться выходить за всех «заболевших», сказала, что это Елена Владимировна так повелела – нельзя её сыну ночевать в больнице. Возможно, что сама и доложила, ну, а Елена Владимировна подумала об инфекции, которую мог бы занести Олег в палаты. Или сам подхватить инфекцию, что было справедливым.
- «Боже мой! О чём я думаю, когда надо будить мою старую мучительницу от наркоза. И Варя где-то задержалась. Наверное, встретила кого-то из давних знакомых и заговорилась».
Калерия вздохнула и подошла, к, дышащей наркозом, бывшей своей начальнице.
- Марья Ивановна, просыпайтесь, - стала легонько похлопывать рукой по щекам. – Пожалуйста, проснитесь, Марья Ивановна.
Марья Ивановна медленно, как спящая царевна, открыла глаза:
- Реля, - сказала она сиплым, от наркоза, голосом. – Как я рада, что ты меня приняла. Слышу твой голос и радуюсь, что попала в руки родного человека.
- Вам говорить много нельзя. Давайте, я выпрямлю вашу кровать, а вы думайте, что вам сейчас надо? – Калерия помудрила над кроватью и сделала, чтоб её бывшей мучительнице было лучше смотреть на неё и по сторонам.
- Ой, Реля, как хорошо ты сделала. Мне сразу дышать легче стало. Но внизу живота у меня давит невыносимо.
- Сейчас позову дежурного врача, чтоб он вас посмотрел.
- Ты по телефону, Реля, чтоб скорей пришёл.
- Откуда знаете, что у нас есть телефон? – Калерия улыбнулась и поспешила позвонить.
Она ещё только набирала номер, как Глеб, врач её возраста, вошёл в реанимацию. Когда-то проученный Релей, в одну из ночных смен – Глеб попал в неприятную ситуацию, по причине невнимательного отношения к больным. Теперь он, когда дежурил, делал обходы больных регулярно и не ленился интересоваться у своей врагини, как идут дела. Но сейчас, увидев Калерию с трубкой в руке, спросил:
- Вы меня вызываете?
- Да, доктор. Посмотрите больную, которую недавно доставили. Она жалуется на боли в животе. Вот её история.
- Так. Хорошо. – Глеб бегло просмотрел историю и поспешил к больной. - На что жалуемся?
- Посмотрите, пожалуйста, мой мочевой пузырь.
- Так, - врач откинул простыню, и слегка пощупал живот. – Ей надо спустить мочу. Принеси катетер, - делать эту процедуру Алексей Зиновьевич приказывал врачам, жалея медсестёр.
И пока Калерия ходила к шкафу, где находились все стерильные инструменты и, взяв лоток, щипчиками положила в него катетер. Ещё захватила перчатки для врача, он говорил:
- Сейчас мы вам спустим мочу, и вам станет гораздо легче, - всегда при Реле был нарочито вежлив с больными.
- Ой, доктор, пусть мне Реля сделает эту процедуру.
- Уже знаете имя медсестры? И не доверяете мне? Между тем у нас это дело врачебное.
- Очень доверяю, очень. Но я стесняюсь, уж простите.
- Хорошо. Пусть делает Калерия. Но в моём присутствии.
Калерия одела перчатки, взяла, как положено катетер не руками, а большим кронцаргом, и ловко вставила Марье Ивановне в определённое место. Попала. Глеб заранее достал из-под кровати утку и подставил под струю.
- Ну вот, - пошутил он тихо, - теперь врачи у вас на подхвате. Хорошо получилось. Хвалю.
- Служу Советскому Союзу, - так же тихо ответила Реля.
- Ну, я пошёл осматривать других больных. А вам позову санитарку, чтоб вынесла утку.
- Иду уже, Глеб Иванович, - отозвалась нежным голосом молодая девушка-студентка, окидывая врача заволакивающим глазами. – Хотите, чтоб я вас сопровождала на обходе?
- Я хочу, что вы вынесли из-под больной утку – в сопровождении не нуждаюсь.
Калерия улыбнулась, тихо вытаскивая катетер: - «Помнит старый мой урок – на работе не блудить». – Как, Марья Ивановна, легче вам стало.
- Так легко, что не знаю, как благодарить тебя. Я прямо счастлива, что попала в твою смену. Ещё бы попить немного. Капельку.
- Сейчас сниму перчатки и напою вас. А лучше смочу губы, на первый раз салфеткой.
- Правильно, - сказала девушка-студентка, забирая утку. – Губы надо лишь смачивать, после операции.
- А то мы не знаем, - появилась вдруг Варя. – Ты привезла мою больную? И уже обслуживаешь её? Спасибо. Губы я сама смочу. Иди вон Глеб твоих больных осматривает.
- Ой, нет, нет! Разрешите, Реля мне губы смочит, - прохрипела Марья Ивановна.
- Что это за капризы? – Протянула Варвара, хлопнув ресницами.
- Это моя бывшая старшая медсестра, по детской больнице, - объяснила Реля, смачивая Марье Ивановне губы.
- Вот в чём дело! Приятно встретить свою подчинённую в другой больнице?
- Если вы знали, как приятно, - Марья Ивановна шире раскрыла глаза. – Прямо как родного человека встретила. Думаю, что и операция прошла у меня легче, чем ожидалось, потому что Реля здесь работает.
- Да, она как волшебница. Так многие больные говорят. Даже завидно.
- Не завидуй, Варя, - только и успела сказать Калерия, как в реанимацию влетела Наташа.
- Девки, у меня больной сбежал. Реля, беги за мной, мне одной не одолеть такого дядю.


                Г л а в а  23

Калерия помчалась за Натальей и следом для поддержки, молотя длинными ногами по паркету зала для конференций, Глеб. Его, наверное, мобилизовала Варвара. Или врач тоже почувствовал ответственность за сбежавшего больного?
Когда выскочили из зала и неслись через парадный вход, врач их догнал:
- Наташа, как могло такое случиться?
- Потом расскажу. Вот! – Наталья чуть передохнула, и открыла дверь в вестибюле: - Только бы нам поймать его. Может, он уже и забор наш высоченный одолел. Лови его теперь, голого, на улице. Это же позор, на всю Москву!
- Успокойся, Наталья. Не первый раз бегают больные из отделений.
- Но там они одетые – тем сам Бог велел. Вот он, смотрите. И правда лезет на забор. А ну как на кол наткнётся? – Впрочем, поняв, что кто-то не пускает её больного перелезть через забор, Наталья, успокаиваясь, перешла на шаг, тяжело дыша.
Глеб и Реля устремились к забору:
- Ну что ты, глупый, - уговаривала возбудившегося больного Реля, стараясь схватить его за ногу. – И куда это тебя понесло, в таком виде, что даже прохожие возмущаются.
- Правильно. С ними только так надо разговаривать, - поддержал её врач, хватаясь за другую стопу. – Слезай-ка, милейший, пока тебя милиционер не усмотрел – посадит на пятнадцать суток, - они потихонечку старались подтянуть беглеца и снять с забора, за который тот держался.
- Что ж вы не смотрите за больными? – Выговаривал им из-за забора благородного вида старик, который не давал беглецу  перескочить через забор своей палкой для ходьбы. Видимо вид нагого человека его очень шокировал.
- Спасибо, папаша, что вы проявили гражданское мужество, - отвечал ему насмешливо Глеб Иванович (или Семёнович – Реля не помнила). – Это же сумасшедшие, если лезут в голом виде на забор.
- Конечно, ненормальные, - поддержал его старик. – Ну, как он бы по улице так побежал? У женщин беременных выкидыш может случиться.
- И старушек мог напугать до смерти, - подошла Наташа, чуть отдышавшись. – Давайте этого голыша накроем хотя бы простыней, что мне выкинула из окна няня из четвёртого отделения.
- Когда только успела, - говорил Глеб, закутывая больного как маленького. – Ну что? Сам пойдёшь или на ручки попросишься? Я такого дядю, даже при поддержке наших дюжих медсестёр не донесу.
- Сам пойду, - прохрипел больной. И пошёл босыми ногами, поддерживаемый с трёх сторон.
- Спасибо вам, дедушка, - сказала Реля, оглядываясь на их неожиданного помощника. – Вы, можно смело сказать, герой.
- Да, - поддержала Наташа. – Дай Бог вам здоровья на многие годы.
- И вам спасибо. Такого цирка я долго не забуду. Но и вы молодцы. Так бежать пришлось вам по колдобинам – ведь парк вон перерыли вот такие кабаны.
- Я не кабан, - вдруг огрызнулся больной, поняв, что его ругают. – Это меня надо жалеть, что босой бежал. А эти волки за мной гнались в тапочках.
- Ты бы помолчал, придурок, - крикнул старик, - с твоим-то животом бегать по парку голым!
- А что живот? Живот на живот и всё заживёт.
Было бы смешно, если бы не было грустно. Медики знали, что больные в институте лежали совсем не мужчины. Хорохорились иногда, в отделениях – влюблялись страстно. Ходили летом, по парку, держась за ручки, и говорили. Это не значит, что между ними могло что-то произойти. Не происходило. А у кого были жёны или мужья у таких «влюблённых», то чаще всего не хотели их забирать домой. Оттого они и старались, что-то сотворить, чтоб на них обратили внимание:
- «Бегут, - думала Калерия, поддерживая больного за руку, - думают, их кто-то ждёт дома. Но дома они уже так надоели своими неразумными поступками (или драками постоянными), что их брать не желают даже матери. Правда, некоторых забирают, надеюсь, что не буйных всё же». – Она вспомнила о Домасе и вздохнула.
- Да, - будто уловил её мысли Глеб, - этих буйных больных даже в сумасшедший дом трудно пристроить. А придётся. Мне врач его лечащий говорил – ещё на операции, что дома он сущий дьявол.
- Дьявол! Кто это дьявол? Думаешь, если у меня из головы весь мозг вырезали, так я ничего не понимаю? – Пробовал оттолкнуть от себя уже в помещении сопровождающих, больной.
- Иди! – Жалостливо произнесла Наташа. – Мне за твой побег отвечать ещё придётся.
А врач стянул узлом простыню на больном: - Вот так-то лучше, бегунок наш. Шагай, сейчас тебя привяжем в кровати, а ещё лучше наденем на тебя сетку. Я тебе побегаю.
- Всё равно ночью уйду, если укол с наркотиком мне не сделаете.
- Так ты наркоман?
- Нет! Нет! Это я так сказал. Мне сосед говорил, что наркотики – хорошая вещь.
- Скажи этому соседу по палате, что у нас наркотики не делают. Это в другом месте.
- Знаю. В дурдоме. Но там тоже не наркотики, а одурманивающее.
- Какой ты грамотный, - сказала Наташа, утомлённая побегом за больным. – Вот сейчас ложись, и мы тебя привяжем. И не вздумай больше бегать. Мне дед, который не дал тебе сбежать, шепнул, что пойдёт за пистолетом и пристрелит тебя, если ещё побежишь.
-О! У меня тоже дома пистолет есть. Я за ним и бежал, чтоб вас пугнуть или застрелить.
- Какой ты добрый, - сказала насмешливо Реля, привязывая больного за ногу. – Ты нас убьёшь, а у нас всех дети дома есть. Кто их кормить, воспитывать будет?
- Дети? У меня тоже есть дети. Всех надо стрелять! Всех! Чтоб остались жить только те, у кого пистолет есть. Ты что, мне укол, что ли делаешь?
- Да, дорогой наш! Чтоб ты забыл о побегах, о пистолетах своих, - тихо сказала Наташа.
- А у меня пистолетов нет. А бежал я, чтоб попросит закурить.
- Ты разве куришь! Это же вредно, - вставил свой голос врач.
- Вредно да! Но жить ещё вредней. Мне хочется, чтоб старик меня застрелил. Ночью ещё побегу.
- Ну, ты, как бабочка ночная, бегунок наш. – Усмехнулся Глеб. – «Сегодня меня, - говорит, - изнасиловали, завтра ещё пойду».
- А, знаю. Это такой анекдот есть. Только он не про бабочку, а о дуре-бабе ночной, как это их ещё называют? – На этом слове больной всхрапнул.
- Ну, успокоился, - обрадовалась Реля. – Тебе, Наташа не позавидуешь – ведь остаёшься на ночь дежурить?
- Ага! После такой перетряски, сейчас пойду к Марине, пусть на ночь кого хочешь, зовёт.
- Да что ты, Наташа, - успокоил её врач. – Этот  бегун больше никуда не побежит. Но если у тебя нервный срыв, то иди к Марине. Я тоже ей скажу, что тебя надо отпустить.
- Ладно, - Наташа покорилась судьбе. – Не надо. Я отдежурю. Зато потом у меня трое суток отдыха будет. А сломать график легко – потом восстановить будет трудно.
- Тогда желаю тебе спокойной ночи, - сказал Глеб, и они с Релей вышли из закутка Наташи, чтоб разойтись в разные стороны.
Так думала Калерия. Но Глеб думал иначе - он остановил её.
- Задержись на минутку. Хочу тебя поблагодарить за поддержку Наташи. Побежала не думая. И ещё – прости ты мою душу грешную, за то, что на первых порах работы твоей в реанимации мы с девчонками испытывали тебя.
- «Ага, старые грехи не дают тебе жить. Наверное, Алексей Зиновьевич хорошо всыпал? Такой позор на реанимацию навлёк. У больного остановка дыхания, а помочь ему смогли лишь дежурные врачи, в отсутствии дежурного реаниматора».
- Эти девчонки – уже взрослые женщины, - возразила Реля. - Фокина даже ребёнка имеет и мужа, кстати. А идёт на работу, из дома несёт дорогую пищу, чтоб здесь выпить и закусить. – «Из вкусного по-моему приносит Тамара, но пусть Глеб почувствует, что его пассия просто грязная бабёнка. Она же не с одним им так себя ведёт».
Молодой врач растерялся и еле нашёл что возразить.
- И что? У меня тоже есть жена и сын.
- Тогда вы ничего не поняли. За что же прощения просите?
- Да понял я, понял. Прости нас всех.
- Уже давно зла не держу. Скажу вам честно. Если бы я рассердилась сильно – у вас всех были бы большие неприятности.
- Написала бы жалобу куда?
- Никогда не пишу, но моим обидчикам сильно достаётся от Космоса, с которым я дружу с детства. – «Зачем говорю, - подумала, - ещё расскажет это как анекдот в институте. А я сейчас скажу и вычеркну из его памяти – это у меня раньше получалось».
- Да что ты! Дружишь с Космосом? А я думал, откуда такое терпение у человека? Это если бы ты своим братьям послала зов, что тебе сделали гадко, они бы отыгрались на нас? А что? Были примеры?
- Много хотите знать, - строго сказала молодая женщина. – Я вас просто предупредила. И не вздумайте что-то обо мне рассказывать другим врачам. У вас может заболеть голова.
- Уже заболела. А что рассказывать? Уж не о том, как мы, трое, носились за больным?
- Это, пожалуйста. Может сочинять даже анекдоты на эти темы. Но я пошла к больным. У меня скоро смена придёт. И до свидания. Возможно, сегодня не увидимся.
- Всего тебе доброго, светлая душа.
- Вот уж не ожидала от вас комплиментов, - Калерия направилась в реанимацию.
Первое, что она увидела, войдя, глаза Марьи Ивановны.
- У вас тут такие больные, Реля, которые могут бегать?
- Да, вы бы ещё посмотрели, как он, абсолютно без одежды, - только шапочка медицинская на голове -  спустился со второго этажа по толстому столбу.
- Мог себе что-то повредить. Но таких, как и пьяных, Бог милует.
- Вот это правильно. У него всё в порядке, кроме головы.
- Как ты, моя дорогая, тут мучаешься. Наверное, легче было в детской больнице работать, хотя у нас иногда такие рослые парни были. Влюблялись в тебя. Один предлагал в Волгоград приехать летом, чтоб он город герой тебе показал, - вдруг вспомнила Марья Ивановна.
Калерия удивилась: казалось, что кроме графиков, да составление отчётов, или мелочных криков не по делу на молодых медсестёр, казалось, что старшая медсестра хирургии ничего больше не замечает. А она, оказывается, знала чуть больше. Уж, не по принципу ли Татьяны Семёновны – заведующей детским садом, следила за Релей? Или за всеми «наблюдала», чтоб легче было обманывать только пришедших?»
- Да был такой паренёк выше меня ростом на целую голову, - насмешливо ответила она. -  Но я не польстилась, Марья Ивановна, как вы думаете на это манящее предложение. А посоветовала ему спросить у матери – может ли она принять гостей из Москвы?
- И что? Они тебе прислали приглашение?
- Присылали. Прямо на больницу. Мне передали письмо на проходной. Но мы с сыном не поехали. В тот год путешествие у нас было на теплоходе, по Волге – заезжали и в Волгоград.
           - «Спасибо Домасу, моему дорогому человеку – повозил он нас с Олегом. Пусть земля ему будет пухом».
           - Конечно, - прервала её мысли старушка. - С экскурсиями лучше, чем вас бы парень  просто водил по своему любимому городу.
           - Да, Марья Ивановна, но я пойду больных своих готовить к сдаче смены.
           - Подожди, Реля. Я давно у тебя хотела прощения попросить, что обманывала тебя с деньгами в нашей больнице. Меня за это Бог наказал крепко. Муж у меня тяжко умирал от рака.
           - «Что за день такой, - удивилась Калерия, - второй раз прощения у меня просят».
           - Что вы говорите, Марья Ивановна. Это совсем не по вашей вине он тяжело умирал. Так уж в жизни получается. Кому-то Бог даёт лёгкую смерть, а кого-то наказывает, говорят, любя.
           - Спасибо тебе – ты добрая душа. Завтра как будешь работать?
           - Завтра у меня в ночь смена. Если вас не заберут в отделение, увидимся.
           - Заберут. Ты видишь, как я хорошо себя чувствую. А к вам тяжёлых больных привезут. Но ты, будь добра, приди ко мне, когда днём станешь работать. Или даже вечером забеги завтра. Мне очень будет приятно.
           - Зайду, если не будет тяжёлых больных. Пошла, сдавать смену.
           - Передавай привет сыну. Скажи, что и у него прощения прощу – сама знаешь за что.
           - Это лишнее. Вы тогда поступили правильно. Я не должна была так делать. Так что кто у кого должен просить прощения, это ещё вопрос.
           - Выручаешь меня – ещё раз благодарю за твою доброту.

                Да будет Вам...