Сказка про Ложь или Старик и Лягушка

               
Кастрировал я однажды своего полосатого кота на балконе ножницами овечьими, он был и не против, а если и был против, поступил ровно одинаково. А однажды участвовал в забеге страусов-почтальонов и финишировал первым – а почему бы и не побегать. А сидел как то в метро, дымил папироской, играл на гармонике и увидел очередного идиота со змеей в портфеле – у каждого свое ремесло.  Удивительное это дело – быть во всех уголках мира почти одновременно, элементарно не умея уследить за собою у себя же дома среди всех этих чайников и рукомойников. Пора завязывать носки в матросский узел, чтобы они не терялись как память.
Куда это он опять собрался? Путешествует по всему свету, а мне ничего не рассказывает, оставил меня одного в теньке событий. Наглец! С полным чемоданом всех чаев мира. Фашизм наедине с самим собой происходит, когда он от меня уходит. Я как почтовый ящик или книга жалоб. Почему на тебя все жалуются я так и не понял. Скажи ты хоть слово, я тебя так и не пойму, мне уже и не интересно, куда ты в очередной раз собираешься, судя по наряду в Италию, эти яркие сланцы тебе не к лицу. Вот, остановился: «Ты мне долго будешь в любви объясняться?» О, ты даже разговаривать умеешь. Вот, вот, этого мне и надо – достал большой черный кошелек с мелочью и водрузил мне его на пламенеющий лоб, жаждущий женских ладоней, а не… ну и так сойдет: «Гудбай, музыкальный попрошайка!» А я тут пока поразглядываю иностранные монетки. И на самом-то деле, почему это я постоянно в тени нахожусь, то ли тополя, а то ли ясеня, а то ли в мимолетных теньках порхающих надо мной голубей. Стоит только клюшкой стукнуть, чтобы подлетел веселый воробьиный отряд и добил крошки. Скверный дождик начинается – я ведь в скверике нахожусь. Потеет лицо Александра Сергеевича. Молния! И побелело оно от страха, а музыка на устах той же осталась.  Кроны берез мотает из стороны в сторону. Как неугомонные стоят. Мой серый плащ совсем промок. Оставлю я этой лавочке свой светлый силуэт. Черная клюшка мне в помощь и северный ветер в спину. На шляпе слезинки-ворсинки дрожат, и ходит по ее полям паровоз. «Угля не хватает»- доносится из топки. «Стой, лягушка!» говорю я ей, наводя на нее пробку клюшки, как дуло пистолета. А она так выглядит важно-влажно величественно, под раскатами грома и блесками молний. «Ах, ты зевака!» Лягушка выстрелила языком в меня и сорвала заглавную пуговицу плаща. Позднеет. Три шага я, один прыжок лягушки. Один удар костылем по луже, одна задумчивая лягушачья улыбка. Луж то много, а я с лягушкой один по скверу гуляю. Поэтому я накатываю в кармане плаща хлебные кругляши и бросаю на дорожку, что бы та не отставала от меня.  Как то неловко с лягушкой на пару, да в темноту идти. Хотя бы луна сигналит из-за туч. Что вы меня про фонари спрашиваете, в нашем- то веку, а в каком я и сам не знаю, фонари гаснут от кирпичей или по указу мэрии.  Так что лягушку я положил на голову и накрыл шляпой и при свете луны шестиугольной звездой граненого стакана освещал кусты, в которых лежал велосипед. Мы скатывались и закатывались на вкусные улицы. Я весело крутил педали  и пел лягушке в ля-миноре такие пассажи, что она и квакать под шляпой начинала. А я заплакал, как подкатил к дому.
                ****
А живу я на Санкт-Петербургском чердаке. В детстве я мечтал стать художником. А за не исполнение мечты остался лишь лгуном. Старой утвари на чердаке хватает с лихвой, даже в углу висит как реквизит почерневшая от моих страданий петля на шею. Главный атрибут моей квартиры это дыра на крыше. Сейчас через нее сигналит луна сквозь мимолетные тучи. Столько дождя сегодня натекло. Я на скорую руку прошелся тряпкой по полу, гоняясь за лягушкой пока та не попалась в медный таз с водой. Прямо в центр лунного круга. Пока я разгонял влажные пылинки вокруг  и присматривался к своей приятельнице. Между нами случилась, как бы побыстрее это описать,  «биоромантика». Темные стеклянные глаза ее волновали меня как ничто на этом свете в этот час. Вы не подумайте, что я становился зоофилом. Бывает же такое, кажется, знаешь ее всю жизнь, но почему именно лягушку. Может она бросила меня в прошлой жизни, и любим мы друг друга и не расстаемся уже 17 жизней подряд. Лягушка что-то мило квакнула, а мне в ответ хотелось только и проорать сквозь закрытый ладонью рот: «Да быть мне кузнечиком, если не разгадать этой тайны!» Я ходил по краешку лунного круга на полу, балансируя мыслями, дабы не звездануть по медному тазу и не лечь спать, что я и намеревался  сделать, если бы не явление моего друга из Италии. Только он без стука открывает двери.  Редки те случаи, когда он видит меня, а я его нет. Слышу, как он прохаживается по нашему жилищу,  ставит чемодан с чаями на пол и мягко усаживается в старом театральном кресле, найденным им по возвращению какой бы там ни было командировки. Слышно как он проводит пальцем по щетине. Видно не нагулялся. Он знает, какой вопрос у меня на уме. Что-то он извлекает наружу, невероятно легко догадаться, что это его зажигалка.  Строго зачесан на итальянский манер, на месте галстука бутон красной розы, волнистый пиджак, словно идеально срублен под плечи. Зажигалка тухнет и остается один сигарный огонек, он мечтательно водит им по темноте, выписывая с искрящей точкой в пепельнице слово «Она.» Наконец –то он начал говорить: « Последний раз  мы с ней виделись в Париже позапрошлого века. Я нес клятву под сердцем как хирургический скальпель. Куда ты бежишь от меня, говорил я ей, ведь я знаю тебя наизусть как любимую песню. Бабочки в твоих волосах собирают тебе прически. Над моей же головой поют ножницы знаменитого цирюльника, сплевываю кровь ему на фартук  и держу в покалеченных руках пучки своих черных волос, которые я принес с ночной драки. Когда вчера меня еще носили по всем улицам ангелы за подмышки в поисках букета роз для тебя…. Я могу одолжить тебе револьвер! раз ты уже так намеренно уставился в угол, где тебя ждет петля.» «А я тебя уже и не спрашиваю»-ответил я. «Думай сам. Она того и стоит». «Лучше бы тебе сейчас уйти со своим чемоданом». «А я тебе лучше посвечу фонариком». В суете я подбирал стул поторжественней, уже карабкался на него, еще не успев подставить его под самую петлю…  Октябрьские пальцы дрожали и бегали по черной петле, когда Он целился в меня фонарем. От безудержной спешки хотелось смеяться, я еле одерживался на стуле по этому случаю. Он выключил фонарик, и мне стало поистине страшно. Я обратил внимание на лягушку – она плавала в медном тазу.  Меня потряс  Его голос :«А можно ее просто и поцеловать!» Мрак закружил моими ногами и я уже был над самым тазиком с лягушкой. Не успев отдышаться, я начал как шакал лакать дождевую воду. Потом вцепился в лягушку, встал на одно колено и произнес: «Клянусь любить тебя навечно!» Закрыв глаза, и встав на оба колена, я поцеловал ее. Потирая руки от слизи, я открыл глаза. Я увидел в тазу, из которого только что пил воду, совсем юную утопленницу. А из темноты Этот Кто-то горько заплакал.