Это произведение написано для конкурса «Дети войны».
Я познакомилась со своим папой, когда мне исполнилось четыре года. А до этого была война, и мой папа все это время воевал с немцами: сначала в ополчении под Москвой, потом на Ленинградском фронте.
В четыре года я была уже большой умной девочкой, многое понимала, но что такое папа толком не знала, так как вокруг были одни мамы. Жил, правда, в нашей квартире дядя Боря, которого Галя и Юра, а иногда и тетя Варя называли папой, но я думала, что это вроде второго, семейного, имени - как, например, девочку Лену с шестого этажа ее мама и сестра называли Лялей.
Я очень хорошо помню тот день, когда впервые увидела своего отца. Я сидела посреди комнаты в тазу, поставленном на сдвинутые вместе табуретки. Мама намыливала меня мягкой губкой, из которой вылезала мыльная пена. Я погружала в эту пену моего любимого целлулоидного пупсика и приговаривала:
- Закрой глазки, а то щипать будет.
Вдруг без стука распахнулась дверь, и к нам в комнату ввалился заросший щетиной дядька, от которого несло табаком и псиной.
Я возмутилась от такой наглости и закричала:
- А ну, иди отсюда! Чего приперся!
Мама обернулась, ахнула, оставила меня и бросилась обнимать дядьку прямо мыльными руками. Я заревела от злости и ревности.
- Доченька! Это же твой папа! Папа вернулся! – радостно говорила мама, но при этом почему-то плакала.
Я решила, что дядька обидел ее, и стала плескать в него пригоршнями мыльную воду, а потом и пупсом запустила, но дядька поймал пупса и засмеялся:
- Ишь, какая ершистая! Вся в меня.
Я заревела еще сильнее.
- Отдай пупсика! – потребовала я.
Мама забрала у дядьки мою куколку и вернулась ко мне. Она быстро ополоснула меня, промокнула полотенцем и надела на меня красивое цветистое платьице с оборочками. Дядька сбросил на пол грязный зеленый вещмешок, шагнул ко мне и протянул свои волосатые ручищи. Я испугалась, что он сейчас схватит меня, бросилась под стол и уже оттуда снова стала выгонять его:
- А ну иди отсюда, дядька! А ну иди! А то хуже будет!
Однако дядька не уходил, а все пытался выманить меня из-под стола. Мама убежала на кухню и вскоре внесла в комнату сковородку жареной с луком картошки. У меня зашевелились ноздри – сколько я себя помнила, мне всегда хотелось есть. Дядька вытащил из вещмешка банку тушенки и открыл ее. Под стол поплыл умопомрачительный запах мяса. У меня во рту стали набираться слюни. Мама с дядькой уговаривали меня вылезти из моего укрытия и поесть вместе с ними, но злость и обида были сильнее голода. Я легла под столом на спину и стала колотить пятками по сапогам дядьки, приговаривая:
- Уходи! Уходи! Уходи!
Он наклонился и схватил меня за ногу. Я завизжала.
- Отпусти ее, Саша, - мягко попросила мама. – Непривычная она к тебе.
Дядька отпустил мою ногу, а мама протянула мне под стол тарелку с картошкой, на которой сверху лежала та самая, умопомрачительно пахнувшая тушенка.
- На, Ниночка, поешь!
Ох, и характер был у меня! Я даже не дотронулась до тушенки, сгребла ее на край тарелки, да так и оставила.
Дядька вскоре завалился на диван и захрапел. Мама стала вынимать из его вещмешка вещи и раскладывать их по кучкам, но едва она отворачивалась, как я за ее спиной запихивала вещи обратно в мешок, а когда мама вышла из комнаты, то и вообще выкинула мешок за дверь.
Эта борьба с неожиданно вторгшимся в нашу жизнь дядькой продолжалась еще долго. Как он ни умасливал меня, я оставалась неприступной и гнала его прочь из нашей комнаты. И всё же я постепенно привыкала к нему и даже стала вежливо называть его дядей Сашей. Однако ему и маме это не нравилось, они настаивали, чтобы я звала его папой. Это было мне непонятно. Что это еще за папа? Это дядя Боря - папа. А он тут при чем?
Они долго бились со мной, и я, в конце концов, сдалась и стала звать его дядей Папой. Это продолжалось долго, даже сам папа, человек весьма гордый, смирился с этим и терпеливо ждал, когда его непонятливая дочь сообразит, что каждому ребенку положено иметь маму и папу, и что мне ужасно повезло - мой папа вернулся живым из кровавой мясорубки, в которой сгинуло большинство пап маленьких детей войны.